Краткая коллекция англтекстов

Честерфильд. Письма к сыну

Letter 12/Письмо 12

English Русский

LONDON, September 21, O. S. 1747 Лондон, 21 сентября ст. ст. 1747 г.

DEAR BOY: I received, by the last post, your letter of the 8th, N. S., and I do not wonder that you are surprised at the credulity and superstition of the Papists at Einsiedlen, and at their absurd stories of their chapel. But remember, at the same time, that errors and mistakes, however gross, in matters of opinion, if they are sincere, are to be pitied, but not punished nor laughed at. The blindness of the understanding is as much to be pitied as the blindness of the eye; and there is neither jest nor guilt in a man's losing his way in either case. Charity bids us set him right if we can, by arguments and persuasions; but charity, at the same time, forbids, either to punish or ridicule his misfortune. Every man's reason is, and must be, his guide; and I may as well expect that every man should be of my size and complexion, as that he should reason just as I do. Every man seeks for truth; but God only knows who has found it. It is, therefore, as unjust to persecute, as it is absurd to ridicule, people for those several opinions, which they cannot help entertaining upon the conviction of their reason. Милый мой мальчик, Получил с последней почтой твое письмо от 8 н. ст. и нисколько не удивляюсь тому, что тебя поразили и предрассудки папистов в Эйнзидлене, и все нелепости, которые они рассказывают о своей церкви. Помни только, что заблуждения и ошибки в отношении взглядов, как бы грубы они ни были, если они искренни, должны вызывать в нас жалость, и не следует ни наказывать за них, ни смеяться над ними. Человека с ослепшим умом надо пожалеть так же, как и того, у кого ослепли глаза: и если в том и другом случае кто-нибудь сбивается с пути, он не виновен и не смешон. Милосердие требует, чтобы мы направили его на путь истинный, и милосердие же запрещает нам наказывать или высмеивать того, кого постигла беда. Каждому человеку дан разум, который им руководит и должен руководить, и хотеть, чтобы каждый рассуждал так, как я, все равно что хотеть, чтобы каждый был моего роста и моего сложения. Каждый человек ищет правды, но одному только богу ведомо, кто эту правду нашел. Поэтому несправедливо преследовать, а равно и высмеивать, людей за те убеждения, которые сложились у них в соответствии с их разумом и не могли не сложиться иначе.

It is the man who tells, or who acts a lie, that is guilty, and not he who honestly and sincerely believes the lie. I really know nothing more criminal, more mean, and more ridiculous than lying. It is the production either of malice, cowardice, or vanity; and generally misses of its aim in every one of these views; for lies are always detected sooner or later. If I tell a malicious lie, in order to affect any man's fortune or character, I may indeed injure him for some time; but I shall be sure to be the greatest sufferer myself at last; for as soon as ever I am detected (and detected I most certainly shall be), I am blasted for the infamous attempt; and whatever is said afterward, to the disadvantage of that person, however true, passes for calumny. If I lie, or equivocate (for it is the same thing), in order to excuse myself for something that I have said or done, and to avoid the danger and the shame that I apprehend from it, I discover at once my fear as well as my falsehood; and only increase, instead of avoiding, the danger and the shame; I show myself to be the lowest and the meanest of mankind, and am sure to be always treated as such. Fear, instead of avoiding, invites danger; for concealed cowards will insult known ones. If one has had the misfortune to be in the wrong, there is something noble in frankly owning it; it is the only way of atoning for it, and the only way of being forgiven. Equivocating, evading, shuffling, in order to remove a present danger or inconveniency, is something so mean, and betrays so much fear, that whoever practices them always deserves to be, and often will be kicked. Виновен тот, чьи слова или поступки заведомо лживы, а не тот, кто честно и искренне в эту ложь поверил. Я действительно не знаю ничего более преступного, более низкого и более смехотворного, чем ложь. Это - порождение злобы, трусости или тщеславия, но, как правило, ни одно из названных чувств не достигает с ее помощью своей цели, ибо всякая ложь рано или поздно выходит на свежую воду. Если я солгал по злобе, чтобы повредить доброму имени человека или его карьере, я, может быть, действительно на какое-то время нанесу ему вред, но можно с уверенностью сказать, что в конце концов больше всего пострадаю я сам, ибо, как только обнаружится моя ложь (а она вне всякого сомнения обнаружится), меня осудят за то, что я был так низок, и все, что бы я потом ни сказал в порицание этого человека, пусть даже это будет сущая правда, сочтут клеветой. Если я буду лгать или прикрываться двусмысленностью, а это одно и то же, для того чтобы оправдать какие-то слова свои или поступки и тем самым избежать опасности или стыда, которых боюсь, я сразу же выдам этим и страх свой, и ложь, и, таким образом, я не только не избавлюсь от опасности и позора, но лишь усугублю и то, и другое, и к тому же выкажу себя самым подлым и низким из людей - и можно быть уверенным, что ко мне так и будут относиться до конца моих дней. Страх, вместо того чтобы отвращать опасность, ее накликает, ибо тайные трусы начинают клеймить явных. Если человек, на свое несчастье, совершил какой-то проступок, самое благородное, что он может сделать, это откровенно признаться в нем - это единственная возможность искупить его и получить за него прощение. Увиливание, увертки, подтасовка, для того чтобы избежать опасности или неудобства, настолько низки и выявляют такой безотчетный страх, что человек, прибегающий к ним, заслуживает только пинка и, кстати говоря, нередко его получает.

There is another sort of lies, inoffensive enough in themselves, but wonderfully ridiculous; I mean those lies which a mistaken vanity suggests, that defeat the very end for which they are calculated, and terminate in the humiliation and confusion of their author, who is sure to be detected. These are chiefly narrative and historical lies, all intended to do infinite honor to their author. He is always the hero of his own romances; Есть и еще одна разновидность лжи, сама по себе безобидная, но до крайности нелепая, я говорю о лжи, порожденной неправильно понятым тщеславием; такого рода ложь сразу же компрометирует саму цель, ради которой возводятся все эти хитрости, и завершается смущением и посрамлением того, кто их измыслил. Сюда относятся главным образом ложь рассказчиков и ложь историков, назначение которой безмерно прославить ее сочинителя. Он всегда оказывается героем созданий своей фантазии:

he has been in dangers from which nobody but himself ever escaped; he has seen with his own eyes, whatever other people have heard or read of: he has had more 'bonnes fortunes' than ever he knew women; and has ridden more miles post in one day, than ever courier went in two. He is soon discovered, and as soon becomes the object of universal contempt and ridicule. Remember, then, as long as you live, that nothing but strict truth can carry you through the world, with either your conscience or your honor unwounded. It is not only your duty, but your interest; as a proof of which you may always observe, that the greatest fools are the greatest liars. For my own part, I judge of every man's truth by his degree of understanding. он подвергался различным опасностям, которых, кроме него, никто никогда не мог избежать; он собственными глазами видел все то, что другие люди знают только из книг или понаслышке; на его долю выпало больше bonnes fortunes(25), чем он вообще когда-либо знал женщин; и за один день он ухитрился проделать столько миль, сколько ни один курьер никогда не проделывал за два. Ложь эта скоро разоблачается, и хвастун становится предметом всеобщего презрения и насмешки. Так помни же пока ты жив - только строгая правда может быть водительницей твоей по свету, лишь следуя ей одной, ты не осквернишь ничем ни совести своей, ни чести. Это делается не только во имя долга, но и ради твоих же собственных интересов, доказательством чего является то, что отменные дураки бывают в то же время и величайшими лжецами. Стоит только присмотреться к этим людям, и ты убедишься, что я прав. Сам я сужу о том, правдив ли человек, на основании того, насколько он умен.

This letter will, I suppose, find you at Leipsig; where I expect and require from you attention and accuracy, in both which you have hitherto been very deficient. Remember that I shall see you in the summer; shall examine you most narrowly; and will never forget nor forgive those faults, which it has been in your own power to prevent or cure; and be assured that I have many eyes upon you at Leipsig, besides Mr. Harte's. Adieu! Письмо это ты, очевидно, получишь в Лейпциге: жду, что, живя там, ты будешь внимателен и аккуратен, и требую этого от тебя, потому что до сих пор и того, и другого тебе очень недоставало. Помни, что, когда летом мы увидимся с тобой, я очень пристально тебя рассмотрю и никогда не забуду и не прощу тебе недостатков, от которых в твоей власти было уберечься или избавиться, и что, помимо м-ра Харта, в Лейпциге следить за тобою будет немало глаз. Прощай.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты

English	Русский
LONDON, September 21, O. S. 1747	Лондон, 21 сентября ст. ст. 1747 г.
DEAR BOY: I received, by the last post, your letter of the 8th, N. S., and I do not wonder that you are surprised at the credulity and superstition of the Papists at Einsiedlen, and at their absurd stories of their chapel. But remember, at the same time, that errors and mistakes, however gross, in matters of opinion, if they are sincere, are to be pitied, but not punished nor laughed at. The blindness of the understanding is as much to be pitied as the blindness of the eye; and there is neither jest nor guilt in a man's losing his way in either case. Charity bids us set him right if we can, by arguments and persuasions; but charity, at the same time, forbids, either to punish or ridicule his misfortune. Every man's reason is, and must be, his guide; and I may as well expect that every man should be of my size and complexion, as that he should reason just as I do. Every man seeks for truth; but God only knows who has found it. It is, therefore, as unjust to persecute, as it is absurd to ridicule, people for those several opinions, which they cannot help entertaining upon the conviction of their reason.	Милый мой мальчик, Получил с последней почтой твое письмо от 8 н. ст. и нисколько не удивляюсь тому, что тебя поразили и предрассудки папистов в Эйнзидлене, и все нелепости, которые они рассказывают о своей церкви. Помни только, что заблуждения и ошибки в отношении взглядов, как бы грубы они ни были, если они искренни, должны вызывать в нас жалость, и не следует ни наказывать за них, ни смеяться над ними. Человека с ослепшим умом надо пожалеть так же, как и того, у кого ослепли глаза: и если в том и другом случае кто-нибудь сбивается с пути, он не виновен и не смешон. Милосердие требует, чтобы мы направили его на путь истинный, и милосердие же запрещает нам наказывать или высмеивать того, кого постигла беда. Каждому человеку дан разум, который им руководит и должен руководить, и хотеть, чтобы каждый рассуждал так, как я, все равно что хотеть, чтобы каждый был моего роста и моего сложения. Каждый человек ищет правды, но одному только богу ведомо, кто эту правду нашел. Поэтому несправедливо преследовать, а равно и высмеивать, людей за те убеждения, которые сложились у них в соответствии с их разумом и не могли не сложиться иначе.
It is the man who tells, or who acts a lie, that is guilty, and not he who honestly and sincerely believes the lie. I really know nothing more criminal, more mean, and more ridiculous than lying. It is the production either of malice, cowardice, or vanity; and generally misses of its aim in every one of these views; for lies are always detected sooner or later. If I tell a malicious lie, in order to affect any man's fortune or character, I may indeed injure him for some time; but I shall be sure to be the greatest sufferer myself at last; for as soon as ever I am detected (and detected I most certainly shall be), I am blasted for the infamous attempt; and whatever is said afterward, to the disadvantage of that person, however true, passes for calumny. If I lie, or equivocate (for it is the same thing), in order to excuse myself for something that I have said or done, and to avoid the danger and the shame that I apprehend from it, I discover at once my fear as well as my falsehood; and only increase, instead of avoiding, the danger and the shame; I show myself to be the lowest and the meanest of mankind, and am sure to be always treated as such. Fear, instead of avoiding, invites danger; for concealed cowards will insult known ones. If one has had the misfortune to be in the wrong, there is something noble in frankly owning it; it is the only way of atoning for it, and the only way of being forgiven. Equivocating, evading, shuffling, in order to remove a present danger or inconveniency, is something so mean, and betrays so much fear, that whoever practices them always deserves to be, and often will be kicked.	Виновен тот, чьи слова или поступки заведомо лживы, а не тот, кто честно и искренне в эту ложь поверил. Я действительно не знаю ничего более преступного, более низкого и более смехотворного, чем ложь. Это - порождение злобы, трусости или тщеславия, но, как правило, ни одно из названных чувств не достигает с ее помощью своей цели, ибо всякая ложь рано или поздно выходит на свежую воду. Если я солгал по злобе, чтобы повредить доброму имени человека или его карьере, я, может быть, действительно на какое-то время нанесу ему вред, но можно с уверенностью сказать, что в конце концов больше всего пострадаю я сам, ибо, как только обнаружится моя ложь (а она вне всякого сомнения обнаружится), меня осудят за то, что я был так низок, и все, что бы я потом ни сказал в порицание этого человека, пусть даже это будет сущая правда, сочтут клеветой. Если я буду лгать или прикрываться двусмысленностью, а это одно и то же, для того чтобы оправдать какие-то слова свои или поступки и тем самым избежать опасности или стыда, которых боюсь, я сразу же выдам этим и страх свой, и ложь, и, таким образом, я не только не избавлюсь от опасности и позора, но лишь усугублю и то, и другое, и к тому же выкажу себя самым подлым и низким из людей - и можно быть уверенным, что ко мне так и будут относиться до конца моих дней. Страх, вместо того чтобы отвращать опасность, ее накликает, ибо тайные трусы начинают клеймить явных. Если человек, на свое несчастье, совершил какой-то проступок, самое благородное, что он может сделать, это откровенно признаться в нем - это единственная возможность искупить его и получить за него прощение. Увиливание, увертки, подтасовка, для того чтобы избежать опасности или неудобства, настолько низки и выявляют такой безотчетный страх, что человек, прибегающий к ним, заслуживает только пинка и, кстати говоря, нередко его получает.
There is another sort of lies, inoffensive enough in themselves, but wonderfully ridiculous; I mean those lies which a mistaken vanity suggests, that defeat the very end for which they are calculated, and terminate in the humiliation and confusion of their author, who is sure to be detected. These are chiefly narrative and historical lies, all intended to do infinite honor to their author. He is always the hero of his own romances;	Есть и еще одна разновидность лжи, сама по себе безобидная, но до крайности нелепая, я говорю о лжи, порожденной неправильно понятым тщеславием; такого рода ложь сразу же компрометирует саму цель, ради которой возводятся все эти хитрости, и завершается смущением и посрамлением того, кто их измыслил. Сюда относятся главным образом ложь рассказчиков и ложь историков, назначение которой безмерно прославить ее сочинителя. Он всегда оказывается героем созданий своей фантазии:
he has been in dangers from which nobody but himself ever escaped; he has seen with his own eyes, whatever other people have heard or read of: he has had more 'bonnes fortunes' than ever he knew women; and has ridden more miles post in one day, than ever courier went in two. He is soon discovered, and as soon becomes the object of universal contempt and ridicule. Remember, then, as long as you live, that nothing but strict truth can carry you through the world, with either your conscience or your honor unwounded. It is not only your duty, but your interest; as a proof of which you may always observe, that the greatest fools are the greatest liars. For my own part, I judge of every man's truth by his degree of understanding.	он подвергался различным опасностям, которых, кроме него, никто никогда не мог избежать; он собственными глазами видел все то, что другие люди знают только из книг или понаслышке; на его долю выпало больше bonnes fortunes(25), чем он вообще когда-либо знал женщин; и за один день он ухитрился проделать столько миль, сколько ни один курьер никогда не проделывал за два. Ложь эта скоро разоблачается, и хвастун становится предметом всеобщего презрения и насмешки. Так помни же пока ты жив - только строгая правда может быть водительницей твоей по свету, лишь следуя ей одной, ты не осквернишь ничем ни совести своей, ни чести. Это делается не только во имя долга, но и ради твоих же собственных интересов, доказательством чего является то, что отменные дураки бывают в то же время и величайшими лжецами. Стоит только присмотреться к этим людям, и ты убедишься, что я прав. Сам я сужу о том, правдив ли человек, на основании того, насколько он умен.
This letter will, I suppose, find you at Leipsig; where I expect and require from you attention and accuracy, in both which you have hitherto been very deficient. Remember that I shall see you in the summer; shall examine you most narrowly; and will never forget nor forgive those faults, which it has been in your own power to prevent or cure; and be assured that I have many eyes upon you at Leipsig, besides Mr. Harte's. Adieu!	Письмо это ты, очевидно, получишь в Лейпциге: жду, что, живя там, ты будешь внимателен и аккуратен, и требую этого от тебя, потому что до сих пор и того, и другого тебе очень недоставало. Помни, что, когда летом мы увидимся с тобой, я очень пристально тебя рассмотрю и никогда не забуду и не прощу тебе недостатков, от которых в твоей власти было уберечься или избавиться, и что, помимо м-ра Харта, в Лейпциге следить за тобою будет немало глаз. Прощай.