| Deutsch | Русский |
| Rom, 18. August 1807 | "Рим, 18 августа 1807 г |
| Ma chère Lisette. | |
| Daß ich Dir sagen könnte, wie gerührt ich war über so liebe Zeilen! Aus dem Elend des Krieges, aus Kränkungen und Verlusten heraus hast Du mich mit Zeichen alter, unveränderter Freundschaft überschüttet und mir meine Versäumnisse nicht zum Üblen gedeutet. | Нет слов сказать, как я была растрогана твоим милым письмом! Из бедствий войны, горя и потерь ты осыпаешь меня доказательствами старой неизменной дружбы и не ставишь мне в упрек мое небрежение перепиской. |
| Mama wollte mehr als einmal schreiben, aber ich selber bat sie, damit zu warten. | Мамa не раз собиралась писать тебе, но я просила ее не- немного повременить. |
| Ach, meine teure Lisette, Du nimmst teil an meinem Schicksal und glaubst, der Zeitpunkt sei nun da, mich gegen Dich auszusprechen. Und Du hast recht. Ich will es tun, so gut ich's kann. | Ах, дорогая моя Лизетта, ты принимаешь живое участие в моей судьбе и считаешь, что пора мне выговориться перед тобой. Ты права. И я это сделаю, по мере сил. |
| "Wie sich das alles erklärt?" fragst Du und setzest hinzu, "Du stündest vor einem Rätsel, das sich Dir nicht lösen wolle". Meine liebe Lisette, wie lösen sich die Rätsel? Nie. Ein Rest von Dunklem und Unaufgeklärtem bleibt, und in die letzten und geheimsten Triebfedern andrer oder auch nur unsrer eignen Handlungsweise hineinzublicken ist uns versagt. Er sei, so versichern die Leute, der schöne Schach gewesen und ich, das mindeste zu sagen, die nicht-schöne Victoire, das habe den Spott herausgefordert, und diesem Spotte Trotz zu bieten, dazu hab er nicht die Kraft gehabt. Und so sei er denn aus Furcht vor dem Leben in den Tod gegangen. | "Как все произошло?" - спрашиваешь ты и добавляешь, что "бьешься над загадкой, которая никак не поддается разгадке". Дорогая моя Лизетта, а разве загадки разгадываются? Никогда. Покров темного, невыясненного все равно остается, и нам не дано заглянуть в последние тайные побуждения к тому или иному образу действий других или даже самих себя. Люди утверждают, что Шах был красавцем, я же, мягко выражаясь, была дурнушкой Виктуар, это вызывало насмешки, которым он не имел сил противостоять. И вот из страха перед жизнью ушел в смерть. |
| So sagt die Welt, und in vielem wird es zutreffen. Schrieb er mir doch Ähnliches und verklagte sich darüber. Aber wie die Welt strenger gewesen ist als nötig, so vielleicht auch er selbst. Ich seh es in einem andern Licht. Er wußte sehr wohl, daß aller Spott der Welt schließlich erlahmt und erlischt, und war im übrigen auch Manns genug, diesen Spott zu bekämpfen, im Fall er nicht erlahmen und nicht erlöschen wollte. Nein, er fürchtete sich nicht vor diesem Kampf, oder wenigstens nicht so, wie vermutet wird; aber eine kluge Stimme, die die Stimme seiner eigensten und innersten Natur war, rief ihm beständig zu, daß er diesen Kampf umsonst kämpfen und daß er, wenn auch siegreich gegen die Welt, nicht siegreich gegen sich selber sein würde. Das war es. | Так говорят в свете, и, пожалуй, правильно. Но свет отнесся к нему строже, чем было необходимо, да он и сам так отнесся к себе. Я все вижу по-другому. Он отлично знал, что насмешки рано или поздно утихнут, погаснут, и был достаточно мужествен, чтобы вступить с ними в единоборство, в случае если они не утихнут и не погаснут. Нет, этой борьбы он не страшился или не в той мере, как это предполагают; но умный голос, голос его собственной, внутренней природы, день и ночь твердил ему, что эту борьбу он будет вести напрасно: если он и победит мнениe света, то самого себя ему не победить. Так это было. |
| Er gehörte durchaus, und mehr als irgendwer, den ich kennengelernt habe, zu den Männern, die nicht für die Ehe geschaffen sind. Ich erzählte Dir schon, bei früherer Gelegenheit, von einem Ausfluge nach Tempelhof, der überhaupt in mehr als einer Beziehung einen Wendepunkt für uns bedeutete. Heimkehrend aus der Kirche, sprachen wir über Ordensritter und Ordensregeln, und der ungesucht ernste Ton, mit dem er, trotz meiner Neckereien, den Gegenstand behandelte, zeigte mir deutlich, welchen Idealen er nachhing. Und unter diesen Idealen - all seiner Liaisons unerachtet, oder vielleicht auch um dieser Liaisons willen - war sicherlich nicht die Ehe. | Из всех знакомых мне мужчин он менее других был создан для брака. В свое время я рассказала тебе о поездке в Темпельгоф, которая во многих отношениях явилась поворотным пунктом для нас обоих. Возвращаясь из церкви, мы говорили о тамплиерах, о статуте ордена, и по непритворно серьезному тону Шаха (вопреки моим подшучиваньям) я поняла, какие идеалы его воодушевляют. В число этих идеалов - несмотря на его многочисленные liaisons (любовные связи (фр.)), а может быть, именно из-за них - брак безусловно не входил. |
| Noch jetzt darf ich Dir versichern, und die Sehnsucht meines Herzens ändert nichts an dieser Erkenntnis, daß es mir schwer, ja fast unmöglich ist, ihn mir au sein de sa famille vorzustellen. Ein Kardinal (ich seh ihrer hier täglich) läßt sich eben nicht als Ehemann denken. Und Schach auch nicht. | Еще и сейчас, несмотря на всю боль моего сердца, я могу тебя уверить, что мне было трудно, почти невозможно вообразить его в кругу семьи. Кардинала (здесь я вижу их ежедневно) немыслимо представить себе супругом. Так же и Шаха. |
| Da hast Du mein Bekenntnis, und Ähnliches muß er selber gedacht und empfunden haben, wenn er auch freilich in seinem Abschiedsbriefe darüber schwieg. Er war seiner ganzen Natur nach auf Repräsentation und Geltendmachung einer gewissen Grandezza gestellt, auf mehr äußerliche Dinge, woraus Du sehen magst, daß ich ihn nicht überschätze. Wirklich, wenn ich ihn in seinen Fehden mit Bülow immer wieder und wieder unterliegen sah, so fühlt ich nur zu deutlich, daß er weder ein Mann von hervorragender geistiger Bedeutung noch von superiorem Charakter sei; zugegeben das alles; und doch war er andererseits durchaus befähigt, innerhalb enggezogener Kreise zu glänzen und zu herrschen. | Вот тебе моя исповедь. Нечто подобное он и сам думал, хотя в своем прощальном письме, разумеется, ни словом об этом не обмолвился. В силу самой своей сути он стремился к представительности, к высокому положению, к известной grandezza,- короче, к чисто внешнему. Из этих моих слов ты видишь, что я его не переоцениваю. Когда в его спорах с Бюловом он неизменно оказывался побежденным, я, увы, слишком ясно чувствовала, что Шах человек не очень значительного ума и не слишком сильного характера. Пусть так. И все же он умел быть блестящим в узком кругу, умел царить в нем. |
| Er war wie dazu bestimmt, der Halbgott eines prinzlichen Hofes zu sein, und würde diese Bestimmung, Du darfst darüber nicht lachen, nicht bloß zu seiner persönlichen Freude, sondern auch zum Glück und Segen andrer, ja vieler anderer, erfüllt haben. Denn er war ein guter Mensch und auch klug genug, um immer das Gute zu wollen. An dieser Laufbahn als ein prinzlicher Liebling und Plénipotentiaire hätt ich ihn verhindert, ja, hätt ihn, bei meinen anspruchslosen Gewohnheiten, aus all und jeder Carrière herausgerissen und ihn nach Wuthenow hingezwungen, um mit mir ein Spargelbeet anzulegen oder der Kluckhenne die Küchelchen wegzunehmen. Davor erschrak er. Er sah ein kleines und beschränktes Leben vor sich und war, ich will nicht sagen auf ein großes gestellt, aber doch auf ein solches, das ihm als groß erschien. | Созданный быть полубогом при дворе какого-нибудь принца, он выполнял бы свое предназначение - не смейся, прошу тебя - не только себе на радость, но и других делал бы довольными и счастливыми. Ибо он был добрый человек и вдобавок достаточно умный, чтобы хотеть делать добро. Я бы помешала его карьере фаворита и полномочного представителя высокой особы, более того, со своими простыми привычками, я бы вырвала его из этого круга, увезла бы в Вутенов - помогать мне сажать спаржу или забирать цыплят от наседки. Вот чего он испугался. Он вдруг увидел перед собой мелкую, ограниченную жизнь,- он, стремившийся к... я не решаюсь сказать: к значительному, но к тому, что ему представлялось значительным. |
| Über meine Nichtschönheit wär er hinweggekommen. Ich hab ihm, ich zögre fast, es niederzuschreiben, nicht eigentlich mißfallen, und vielleicht hat er mich wirklich geliebt. Befrag ich seine letzten, an mich gerichteten Zeilen, so wär es in Wahrheit so. Doch ich mißtraue diesem süßen Wort. Denn er war voll Weichheit und Mitgefühl, und alles Weh, was er mir bereitet hat, durch sein Leben und sein Sterben, er wollt es ausgleichen, soweit es auszugleichen war. | Мою некрасивость он перестал бы замечать. Мне неловко это писать, но я не так уж не нравилась ему, возможно, он даже любил меня. Это явствует из его последних строк, ко мне обращенных. Но я не верю сему сладостному слову. Он был исполнен сочувствия, сожаления и хотел загладить, если можно это сделать, всю боль, которую причинил мне своей жизнью и смертью. |
| Alles Weh! Ach wie so fremd und strafend mich dieses Wort ansieht! Nein, meine liebe Lisette, nichts von Weh. Ich hatte früh resigniert und vermeinte kein Anrecht an jenes Schönste zu haben, was das Leben hat. Und nun hab ich es gehabt. Liebe. Wie mich das erhebt und durchzittert und alles Weh in Wonne verkehrt. Da liegt das Kind und schlägt eben die blauen Augen auf. Seine Augen. Nein, Lisette, viel Schweres ist mir auferlegt worden, aber es federt leicht in die Luft, gewogen neben meinem Glück. | Всю боль! Ах, как отчужденно, как грозно смотрит на меня это слово! Милая моя Лизетта, хватит о боли. Я рано смирилась со своей участью, считая себя не вправе претендовать на то прекраснейшее, что есть в жизни. А вышло, что я ее познала. Любовь. Это сознание проникает все мое существо, возвышает мою душу, всю боль обращает в радость. Рядом лежит мой мальчик, он открывает свои синие глазки. Его глаза. Много тяжелого выпало мне на долю, Лизетта, но все тяжелое пушинкой взлетает в воздух, когда я думаю о своем счастье. |
| Das Kleine, Dein Patchen, war krank bis auf den Tod, und nur durch ein Wunder ist es mir erhalten geblieben. | Малыш, твой крестник, был смертельно болен, и только чудо сохранило его мне. |
| Und davon muß ich Dir erzählen. | Сейчас я все тебе расскажу. |
| Als der Arzt nicht mehr Hilfe wußte, ging ich mit unserer Wirtin (einer echten alten Römerin in ihrem Stolz und ihrer Herzensgüte) nach der Kirche Araceli hinauf, einem neben dem Kapitol gelegenen alten Rundbogenbau, wo sie den "Bambino", das Christkind, aufbewahren, eine hölzerne Wickelpuppe mit großen Glasaugen und einem ganzen Diadem von Ringen, wie sie dem Christkind, um seiner gespendeten Hilfe willen, von unzähligen Müttern verehrt worden sind. Ich bracht ihm einen Ring mit, noch eh ich seiner Fürsprache sicher war, und dieses Zutrauen muß den Bambino gerührt haben. Denn sieh, er half. Eine Krisis kam unmittelbar, und der Dottore verkündigte sein "va bene"; die Wirtin aber lächelte, wie wenn sie selber das Wunder verrichtet hätte. | Когда врач не знал больше, чем помочь ребенку, я пошла с нашей хозяйкой (настоящей старой римлянкой - гордой и добросердечной) наверх, в церковь Арацёли, круглое здание, расположенное рядом с Капитолием, где они хранят "бамбино", младенца Христа - спеленатую деревянную куклу с большими стеклянными глазами; голова ее украшена диадемой из колец, которыми бесчисленные матери одарили его в благодарность за помощь. Я тоже принесла с собой кольцо, еще не уверенная в его заступничестве, и мое доверие, видно, растрогало бамбино. Кризис наступил тотчас по моем возвращение и доктор объявил "va bene" (Все хорошо (итал.)); хозяйка же улыбнулась так, словно сама сотворила это чудо. |
| Und dabei kommt mir die Frage, was wohl Tante Marguerite, wenn sie davon hörte, zu all dem "Aberglauben" sagen würde? Sie würde mich vor der "alten Kürche" warnen, und mit mehr Grund, als sie weiß. | Я невольно задаюсь вопросом: что сказала бы тетушка Маргарита об этом "суеверии"? Она предостерегла бы меня против старой "цюркви", и с большим основанием, чем сама могла бы предположить. |
| Denn nicht nur alt ist Araceli, sondern auch trostreich und labevoll und kühl und schön. | Ибо Арацёли не только старая церковь, она живет и утешает душу, прохлада и красота царят в ней. |
| Sein Schönstes aber ist sein Name, der " Altar des Himmels" bedeutet. Und auf diesem Altar steigt tagtäglich das Opfer meines Dankes auf. | Но самое прекрасное - это ее имя, означающее "небесный алтарь". И к этому алтарю изо дня в день устремляется моя благодарность". |
Титульный лист | Начало | Следующая
Грамматический справочник | Тексты
