| Deutsch | Русский |
| Der nächste Morgen sah Frau von Carayon und Tochter in demselben Eckzimmer, in dem sie den Abend vorher ihre Freunde bei sich empfangen hatten. Beide liebten das Zimmer und gaben ihm auf Kosten aller andern den Vorzug. Es hatte drei hohe Fenster, von denen die beiden untereinander im rechten Winkel stehenden auf die Behren- und Charlottenstraße sahen, während das dritte, türartige, das ganze, breit abgestumpfte Eck einnahm und auf einen mit einem vergoldeten Rokokogitter eingefaßten Balkon hinausführte. | Наступившее утро застало госпожу фон Карайон и ее дочь в той же угловой комнате, в которой они вечером принимали друзей. Обе они любили эту комнату, предпочитая ее всем остальным. В ней было три высоких окна, два справа смотрели на Верен- и Шарлоттенштрассе, третье окно, занимавшее весь срезанный угол, было собственно дверью на балкон, обнесенный позолоченной решеткой в стиле рококо. |
| Sobald es die Jahreszeit erlaubte, stand diese Balkontür offen und gestattete, von beinah jeder Stelle des Zimmers aus, einen Blick auf das benachbarte Straßentreiben, das, der aristokratischen Gegend unerachtet, zu mancher Zeit ein besonders belebtes war, am meisten um die Zeit der Frühjahrsparaden, wo nicht bloß die berühmten alten Infanterieregimenter der Berliner Garnison, sondern, was für die Carayons wichtiger war, auch die Regimenter der Garde du Corps und Gensdarmes unter dem Klang ihrer silbernen Trompeten an dem Hause vorüberzogen. Bei solcher Gelegenheit (wo sich dann selbstverständlich die Augen der Herrn Offiziers zu dem Balkon hinaufrichteten) hatte das Eckzimmer erst seinen eigentlichen Wert und hätte gegen kein anderes vertauscht werden können. | С наступлением теплых дней эта дверь всегда стояла открытой, так что с любого места комнаты можно было наблюдать за близлежащими улицами, по временам - хоть это и был аристократический квартал - шумно оживленными, особенно в пору весенних парадов, когда мимо дома Карайонов проходили не только стары и достославные пехотные полки Берлинского гарнизона но - что для матери и дочери было значительно важнее под звуки серебряных труб проезжал гвардейский корпус и жандармский полк. При таких оказиях (само собой разумеется, что глаза господ офицеров были устремлены на балкон) угловую комнату, конечно же, невозможно было променять ни на какую другую. |
| Aber es war auch an stillen Tagen ein reizendes Zimmer, vornehm und gemütlich zugleich. Hier lag der türkische Teppich, der noch die glänzenden, fast ein halbes Menschenalter zurückliegenden Petersburger Tage des Hauses Carayon gesehen hatte, hier stand die malachitne Stutzuhr, ein Geschenk der Kaiserin Katharina, und hier paradierte vor allem auch der große, reich vergoldete Trumeau, der der schönen Frau täglich aufs neue versichern mußte, daß sie noch eine schöne Frau sei. | Но она была прелестна и в тихие дни - эта изысканно обставленная и в то же время уютная комната. Здесь лежал турецкий ковер, уже с полвека помнивший петербургские времена дома Карайонов, стояли малахитовые часы - дар императрицы Екатерины, высилось огромное, щедро вызолоченное трюмо, которому надлежало ежедневно заверять прекрасную женщину в том, что она все еще прекрасна. |
| Victoire ließ zwar keine Gelegenheit vorübergehn, die Mutter über diesen wichtigen Punkt zu beruhigen, aber Frau von Carayon war doch klug genug, es sich jeden Morgen durch ihr von ihr selbst zu kontrollierendes Spiegelbild neu bestätigen zu lassen. Ob ihr Blick in solchem Momente zu dem Bilde des mit einem roten Ordensband in ganzer Figur über dem Sofa hängenden Herrn von Carayon hinüberglitt oder ob sich ihr ein stattlicheres Bild vor die Seele stellte, war für niemanden zweifelhaft, der die häuslichen Verhältnisse nur einigermaßen kannte. Denn Herr von Carayon war ein kleiner, schwarzer Koloniefranzose gewesen, der außer einigen in der Nähe von Bordeaux lebenden vornehmen Carayons und einer ihn mit Stolz erfüllenden Zugehörigkeit zur Legation nichts Erhebliches in die Ehe mitgebracht hatte. Am wenigsten aber männliche Schönheit. | Правда, Виктуар не упускала случая успокоить мать касательно сего важного пункта, но госпожа фон Карайон была достаточно умна, чтобы всякое утро придирчиво вглядываться в свое отображение и самой в том убеждаться. Даже если взгляд ее в эти мгновения и скользил по висевшему над софой портрету господина фон Карайона, во весь рост и с алой орденской лентой через плечо, то каждому, хоть отчасти посвященному в ее домашние обстоятельства, было ясно, что перед внутренним взором госпожи фон Карайон витал иной, более привлекательный образ. Ибо господин фон Карайон, чернявый низкорослый француз, весьма далекий от идеала мужской красоты, кроме своей службы в посольстве да нескольких знатных Карайонов, живших под Бордо,- оба эти обстоятельства преисполняли его гордости - не привнес в их брак ничего значительного. |
| Es schlug elf, erst draußen, dann in dem Eckzimmer, in welchem beide Damen an einem Tapisserierahmen beschäftigt waren. Die Balkontür war weit auf, denn trotz des Regens, der bis an den Morgen gedauert hatte, stand die Sonne schon wieder hell am Himmel und erzeugte so ziemlich dieselbe Schwüle, die schon den Tag vorher geherrscht hatte. Victoire blickte von ihrer Arbeit auf und erkannte den Schachschen kleinen Groom, der mit Stulpenstiefeln und zwei Farben am Hut, von denen sie zu sagen liebte, daß es die Schachschen "Landesfarben" seien, die Charlottenstraße heraufkam. | Пробило одиннадцать часов, сначала на церковной башне, потом в угловой комнате, где обе дамы склонились над пяльцами. Балконная дверь была широко распахнута, ибо дождь хоть и шел всю ночь напролет, но теперь солнце снова сияло на небосклоне и зной стоял такой же, как накануне. Виктуар, подняв глаза от работы, заметила, что по Шарлоттенштрассе в ботфортах и с двумя цветными лентами на шляпе (она всегда шутила, что это "национальные цвета" фон Шаха) шагает его маленький грум. |
| "O sieh nur", sagte Victoire, "da kommt Schachs kleiner Ned. Und wie wichtig er wieder tut! Aber er wird auch zu sehr verwöhnt und immer mehr eine Puppe. Was er nur bringen mag?" | - Смотри, мамa,- воскликнула Виктуар,- вон идет малыш Нед! И как важно выступает! Право же, его слишком балуют, он уже больше походит на куклу, чем па мальчика. Интересно, что он несет нам? |
| Ihre Neugier sollte nicht lange unbefriedigt bleiben. Schon einen Augenblick später hörten beide die Klingel gehn, und ein alter Diener in Gamaschen, der noch die vornehmen Petersburger Tage miterlebt hatte, trat ein, um auf einem silbernen Tellerchen ein Billet zu überreichen. Victoire nahm es. Es war an Frau von Carayon adressiert. | Любопытство ее недолго оставалось неудовлетворенным. Минуту спустя послышался звонок, и старый слуга в гетрах, еще бывший свидетелем величественных петербургских дней, внес на серебряном подносе записку. Виктуар взяла ее. Записка была адресована госпоже фон Карайон. |
| "An dich, Mama." | - Тебе, мамa. |
| "Lies nur", sagte diese. | - Прочитай,- сказала та. |
| "Nein, du selbst; ich hab eine Scheu vor Geheimnissen." | - Нет, читай сама, я страшусь секретов. |
| "Närrin", lachte die Mutter und erbrach das Billet und las: | - Глупышка,- засмеялась мать, разорвала конверт и прочитала: |
| "Meine gnädigste Frau. Der Regen der vorigen Nacht hat nicht nur die Wege gebessert, sondern auch die Luft. Alles in allem ein so schöner Tag, wie sie der April uns Hyperboreern nur selten gewährt. Ich werde vier Uhr mit meinem Wagen vor Ihrer Wohnung halten, um Sie und Fräulein Victoire zu einer Spazierfahrt abzuholen. Über das Ziel erwart ich Ihre Befehle. Wissen Sie doch, wie glücklich ich bin, Ihnen gehorchen zu können. Bitte Bescheid durch den Überbringer. Er ist gerade firm genug im Deutschen, um ein 'Ja' oder 'Nein' nicht zu verwechseln. Unter Gruß und Empfehlungen an meine liebe Freundin Victoire (die zu größerer Sicherheit vielleicht eine Zeile schreibt) | - "Досточтимая сударыня. Дождь, пролившийся ночью, не только прибил пыль на дорогах, но и освежил воздух. Короче говоря, апрель редко дарит таким днем нас, гипербореев. В четыре часа я остановлю свой экипаж у Вашего дома, чтобы повезти Вас и фрейлейн Виктуар на прогулку. Касательно цели таковой - жду Ваших распоряжений. Вы знаете, какое для меня счастье Вам повиноваться. Ответ прошу передать подателю сего. Он уже достаточно понаторел в немецком, чтобы отличить "да" от "нет". С почтительнейшим приветом моей дорогой подруге Виктуар (пусть и она, для верности, черкнет хоть строчку). |
| Ihr Schach." | Преданный Вам Шах". |
| "Nun, Victoire, was lassen wir sagen...?" | - Какой же ответ мы дадим, Виктуар? |
| "Aber du kannst doch nicht ernsthaft fragen, Mama?" | - Но ты же не всерьез это спрашиваешь, мамa. |
| "Nun denn also 'ja'." | - Ну, значит, "да". |
| Victoire hatte sich mittlerweile bereits an den Schreibtisch gesetzt, und ihre Feder kritzelte "Herzlichst akzeptiert, trotzdem die Ziele vorläufig im dunkeln bleiben. Aber ist der Entscheidungsmoment erst da, so wird er uns auch das Richtige wählen lassen." | Между тем Виктуар уселась за свой письменный стол, перо ее уже выводило: "Приглашение принято с радостью, хотя цель покуда еще темна. Но в решающий момент мы, надо думать, сумеем сделать правильный выбор". |
| Frau von Carayon las über Victoires Schulter fort. | Госпожа фон Карайон читала через плечо дочери. |
| "Es klingt so vieldeutig", sagte sie. | - Звучит достаточно двусмысленно,- проговорила она. |
| "So will ich ein bloßes Ja schreiben, und du kontrasignierst." | - В таком случае я просто напишу "да", а ты скрепишь его своей подписью. |
| "Nein; laß es nur." | - Нет, оставь как есть. |
| Und Victoire schloß das Blatt und gab es dem draußen wartenden Groom. | Виктуар сложила листок и отдала его груму, дожидавшемуся в сенях. |
| Als sie vom Flur her in das Zimmer zurückkehrte, fand sie die Mama nachdenklich. | Вернувшись в комнату, она застала мать в глубокой задумчивости. |
| "Ich liebe solche Pikanterien nicht, und am wenigsten solche Rätselsätze." | - Я не люблю подобных намеков и тем паче загадочных фраз. |
| " Du dürftest sie auch nicht schreiben. Aber ich? Ich darf alles. Und nun höre mich. Es muß etwas geschehen, Mama. Die Leute reden so viel, auch schon zu mir, und da Schach immer noch schweigt und du nicht sprechen darfst, so muß ich es tun statt eurer und euch verheiraten. Alles in der Welt kehrt sich einmal um. Sonst verheiraten Mütter ihre Tochter, hier liegt es anders, und ich verheirate dich. Er liebt dich und du liebst ihn. In den Jahren seid ihr gleich, und ihr werdet das schönste Paar sein, das seit Menschengedenken im Französischen Dom oder in der Dreifaltigkeitskirche getraut wurde. Du siehst, ich lasse dir wenigstens hinsichtlich der Prediger und der Kirche die Wahl; mehr kann ich nicht tun in dieser Sache. Daß du mich mit in die Ehe bringst, ist nicht gut, aber auch nicht schlimm. Wo viel Licht ist, ist viel Schatten." | - Тебе и не пристало их писать. Но мне? Мне все можно. А теперь выслушай меня, мамa. Что-то должно произойти. Люди уже о многом говорят, даже со мной, но так как Шах все еще молчит, а тебе говорить не пристало, то я должна все сделать вместо вас, иными словами, должна вас поженить. На свете все нет-нет да и изменяется. Обычно матери выдают замуж дочерей, у нас обстоит по-другому, я выдам замуж тебя. Он тебя любит, и ты любишь его. Вы ровесники и будете прекраснейшей из пар, когда-либо венчавшихся во Французском соборе или в церкви Святой троицы. Как видишь, тебе предоставляется выбрать храм и проповедника, большего я тебе предоставить не могу. Что ты возьмешь и меня с собою к мужу, конечно, нехорошо, но и не так уж плохо. Где много солнца, много и тени. |
| Frau von Carayons Auge wurde feucht. | Глаза госпожи фон Карайон увлажнились. |
| "Ach, meine süße Victoire, du siehst es anders, als es liegt. Ich will dich nicht mit Bekenntnissen überraschen, und in bloßen Andeutungen zu sprechen, wie du gelegentlich liebst, widerstreitet mir. Ich mag auch nicht philosophieren. Aber das laß dir sagen, es liegt alles vorgezeichnet in uns, und was Ursach scheint, ist meist schon wieder Wirkung und Folge. Glaube mir, deine kleine Hand wird das Band nicht knüpfen, das du knüpfen möchtest. Es geht nicht, es kann nicht sein. Ich weiß es besser. Und warum auch? Zuletzt lieb ich doch eigentlich nur dich." | - Ах, ненаглядная моя Виктуар, ты все видишь не в том свете. Я не хочу огорошивать тебя признаниями, а говорить намеками, как ты подчас любишь, мне несвойственно. И философствовать не люблю. Но одно позволь тебе сказать: наша судьба заложена в нас самих, и то, что кажется причиной, нередко оказывается следствием наших поступков. Верь мне, твоей маленькой руке не скрепить тех уз, которые ты хотела бы скрепить. Этого не может, не должно быть. Мне лучше знать. Да и к чему? В конце концов, я люблю только тебя. |
| Ihr Gespräch wurde durch das Erscheinen einer alten Dame, Schwester des verstorbenen Herrn von Carayon, unterbrochen, die jeden Dienstag ein für allemal zu Mittag geladen war und unter "zu Mittag" pünktlicherweise zwölf Uhr verstand, trotzdem sie wußte, daß bei den Carayons erst um drei Uhr gegessen wurde. Tante Marguerite, das war ihr Name, war noch eine echte Koloniefranzösin, das heißt eine alte Dame, die das damalige, sich fast ausschließlich im Dativ bewegende Berlinisch mit geprüntem Munde sprach, das ü dem i vorzog, entweder "Kürschen" aß oder in die "Kürche" ging und ihre Rede selbstverständlich mit französischen Einschiebseln und Anredefloskeln garnierte. Sauber und altmodisch gekleidet, trug sie Sommer und Winter denselben kleinen Seidenmantel und hatte jene halbe Verwachsenheit, die damals bei den alten Koloniedamen so allgemein war, daß Victoire einmal als Kind gefragt hatte: "Wie kommt es nur, liebe Mama, daß fast alle Tanten so 'ich weiß nicht wie' sind?" | Разговор их прервало появление старой дамы, сестры покойного Карайона, которая раз и навсегда была приглашена обедать у них по вторникам; слишком буквально понимая слово "обед", она являлась ровно в двенадцать часов, хотя знала, что у Карайонов за стол садятся в три. Тетушка Маргарита все еще оставалась истинной француженкой-эмигранткой, жеманно вытягивала губки, силясь говорить "по-берлински", ела не вишни, а "вюшни", и ходила не с визитами, а с "вюзитами", и, конечно, богато орнаментировала свою речь французскими словечками и выражениями. Всегда опрятно и старомодно одетая, тетушка Маргарита зимой и летом носила то же самое шелковое манто, сутулилась, как почти все дамы французской колонии в Берлине, что однажды заставило малютку Виктуар воскликнуть: "мамa, почему это почти все тети такие чудачки?" |
| Und dabei hatte sie eine hohe Schulter gemacht. Zu dem Seidenmantel Tante Margueritens gehörten auch noch ein Paar seidene Handschuhe, die sie ganz besonders in Ehren hielt und immer erst auf dem obersten Treppenabsatz anzog. Ihre Mitteilungen, an denen sie's nie fehlen ließ, entbehrten all und jedes Interesses, am meisten aber dann, wenn sie, was sie sehr liebte, von hohen und höchsten Personen sprach. Ihre Spezialität waren die kleinen Prinzessinnen der königlichen Familie: la petite princesse Charlotte et la petite princesse Alexandrine, die sie gelegentlich in den Zimmern einer ihr befreundeten französischen Erzieherin sah und mit denen sie sich derartig liiert fühlte, daß, als eines Tages die Brandenburger-Tor-Wache beim Vorüberfahren von la princesse Alexandrine versäumt hatte, rechtzeitig ins Gewehr zu treten und die Trommel zu rühren, sie nicht nur das allgemeine Gefühl der Empörung teilte, sondern das Ereignis überhaupt ansah, als ob Berlin ein Erdbeben gehabt habe. | При этом она недоуменно пожала плечами. Неотъемлемой принадлежностью тетушкиного шелкового манто были шелковые же перчатки, которые она берегла как зеницу ока и всегда надевала лишь на верхней ступеньке лестницы. новости, непременно приносимые тетушкой, были лишены всякого интереса, в особенности когда она пускалась в рассказы,- а поговорить она была большая охотница - о высоких и высочайших особах. Ее специальностыо были маленькие принцессы королевской фамилии: la petite princesse Charlotte et la petite princesse Alexandrine (маленькая княгиня Шарлотта и маленькая княгиня Александар (фр.)), которых она иной раз видела в комнатах своей подруги - француженки, их воспитывавшей. Она умудрилась так слиться с их жизнью, что однажды, когда часовые у Бранденбургских ворот, при проезде принцессы Александрины, зазевались, вовремя не взяли под ружье и не дотронулись до барабана, она не только разделила всеобщее возмущение, но отнеслась к этому событию так, словно в Берлине произошло землетрясение. |
| Das war das Tantchen, das eben eintrat. | Такова была вошедшая тетушка. |
| Frau von Carayon ging ihr entgegen und hieß sie herzlich willkommen, herzlicher als sonst wohl, und das einfach deshalb, weil durch ihr Erscheinen ein Gespräch unterbrochen worden war, das selbst fallenzulassen sie nicht mehr die Kraft gehabt hatte. Tante Marguerite fühlte sofort heraus, wie günstig heute die Dinge für sie lagen, und begann denn auch in demselben Augenblicke, wo sie sich gesetzt und die Seidenhandschuh in ihren Pompadour gesteckt hatte, sich dem hohen Adel königlicher Residenzien zuzuwenden, diesmal mit Umgehung der "Allerhöchsten Herrschaften". | Госпожа фон Карайон пошла навстречу старой даме, приветствуя ее теплее, чем обычно, надо думать потому, что благодаря ее приходу прервался разговор, прервать который сама она была не в силах. Тетушка немедленно почуяла, сколь благоприятно складываются для нее обстоятельства сегодня; усевшись и спрятав перчатки в свой "помпадур", она немедленно приступила к повествованию об аристократических обитателях королевских резиденций, на сей раз даже не упомянув о "высочайших особах". |
| Ihre Mitteilungen aus der Adelssphäre waren ihren Hofanekdoten in der Regel weit vorzuziehn und hätten ein für allemal passieren können, wenn sie nicht die Schwäche gehabt hätte, die doch immerhin wichtige Personalfrage mit einer äußersten Geringschätzung zu behandeln. Mit andern Worten, sie verwechselte beständig die Namen, und wenn sie von einer Eskapade der Baronin Stieglitz erzählte, so durfte man sicher sein, daß sie die Gräfin Taube gemeint hatte. Solche Neuigkeiten eröffneten denn auch das heutige Gespräch, Neuigkeiten, unter denen die, "daß der Rittmeister von Schenk vom Regiment Garde du Corps der Prinzessin von Croy eine Serenade gebracht habe", die weitaus wichtigste war, ganz besonders, als sich nach einigem Hin- und Herfragen herausstellte, daß der Rittmeister von Schenk in den Rittmeister von Schach, das Regiment Garde du Corps in das Regiment Gensdarmes und die Prinzessin von Croy in die Prinzessin von Carolath zu transponieren sei. | Сообщения из аристократической сферы были много занятнее ее придворных анекдотов, их вполне можно было бы слушать, если бы не некая тетушкина слабость, а именно - крайнее пренебрежение довольно важным моментом: она вечно путала имена, и если рассказывала об эскападе баронессы Штиглиц, то с уверенностью можно было сказать, что сия эскапада была предпринята графиней Таубе. Для начала тетушка и сегодня выложила разные новости, и среди них следующую: "Ротмистр фон Шенк, лейб-гвардеец, устроил серенаду под окном княгини фон Крой",- новость довольно существенная, тем более когда после недолгих расспросов выяснилось, что под ротмистром фон Шенком стедует понимать ротмистра фон Шаха, под гвардейским корпусом - жандармский полк, а под княгиней фон Крой - княгиню фон Каролат. |
| Solche Richtigstellungen wurden von seiten der Tante jedesmal ohne jede Spur von Verlegenheit entgegengenommen, und solche Verlegenheit kam ihr denn auch heute nicht, als ihr, zum Schluß ihrer Geschichte, mitgeteilt wurde, daß der Rittmeister von Schenk alias Schach noch im Laufe dieses Nachmittags erwartet werde, da man eine Fahrt über Land mit ihm verabredet habe. | Такие поправки тетушка принимала без всякого смущения, не смутилась она и когда под конец этой своеобразной беседы ей сказали, что ротмистра фон Шенка - сиречь фон Шаха - ждут здесь еще сегодня, так как дамы условились поехать с ним на загородную прогулку. |
| Vollkommener Kavalier, wie er sei, werd er sich sicherlich freuen, eine liebe Verwandte des Hauses an dieser Ausfahrt mit teilnehmen zu sehen. Eine Bemerkung, die von Tante Marguerite sehr wohlwollend aufgenommen und von einem unwillkürlichen Zupfen an ihrem Taftkleide begleitet wurde. | Ротмистр - настоящий рыцарь и, конечно же, будет рад, что в поездке примет участие и их милая родственница. Последние слова были приняты тетушкой Маргаритой весьма благосклонно, она даже торопливо огладила юбку своего тафтового платья. |
| Um Punkt drei war man zu Tische gegangen, und um Punkt vier - l'exactitude est la politesse des rois, würde Bülow gesagt haben - erschien eine zurückgeschlagene Halbchaise vor der Tür in der Behrenstraße. Schach, der selbst fuhr, wollte die Zügel dem Groom geben, beide Carayons aber grüßten schon reisefertig vom Balkon her und waren im nächsten Moment mit einer ganzen Ausstattung von Tüchern, Sonnen- und Regenschirmen unten am Wagenschlag. Mit ihnen auch Tante Marguerite, die nunmehr vorgestellt und von Schach mit einer ihm eigentümlichen Mischung von Artigkeit und Grandezza begrüßt wurde. | Ровно в три все прошли в столовую, а ровно в четыре - l'exactitude est la politesse des rois (Точность - вежливость королей (франц.)), как сказал бы Бюлов,- у подъезда на Беренштрассе остановился фаэтон. Шах, сам правивший, собрался было передать вожжи груму, но обе дамы, уже одетые для загородной прогулки, приветствовали его с балкона и минуту спустя, с изрядным запасом шалей и зонтиков от солнца и от дождя, подошли к экипажу. С ними и тетушка Маргарита. Представленный ей Шах приветствовал старую даму учтивым и одновременно величественным поклоном. |
| "Und nun das dunkle Ziel, Fräulein Victoire." | - Ну, скажите, какова же будет ваша "темная цель", фрейлейн Виктуар? |
| "Nehmen wir Tempelhof", sagte diese. | - Поедемте в Темпельгоф,- отвечала она. |
| "Gut gewählt. Nur Pardon, es ist das undunkelste Ziel von der Welt. Namentlich heute. Sonne und wieder Sonne." | - Выбор превосходный. По прошу прощения, это самая нетемная цель на свете. Особенно сегодня. Солнце, беспощадное солнце. |
| In raschem Trabe ging es, die Friedrichsstraße hinunter, erst auf das Rondell und das Hallesche Tor zu, bis der tiefe Sandweg, der zum Kreuzberg hinaufführte, zu langsamerem Fahren nötigte. Schach glaubte sich entschuldigen zu müssen, aber Victoire, die rückwärts saß und in halber Wendung bequem mit ihm sprechen konnte, war, als echtes Stadtkind, aufrichtig entzückt über all und jedes, was sie zu beiden Seiten des Weges sah, und wurde nicht müde, Fragen zu stellen und ihn durch das Interesse, das sie zeigte, zu beruhigen. Am meisten amüsierten sie die seltsam ausgestopften Altweibergestalten, die zwischen den Sträuchern und Gartenbeeten umherstanden und entweder eine Strohhutkiepe trugen oder mit ihren hundert Papilloten im Winde flatterten und klapperten. | Быстрой рысью проехали они вниз по Фридрихштрассе к площади, а потом к Галльским воротам, покуда песчаная дорога, подымающаяся на Крейцберг, не заставила их ехать медленнее. Шах считал себя обязанным извиняться за плохую дорогу, но Виктуар - с переднего сиденья ей было удобно вполоборота перебрасываться с ним словами,- истинное дитя города, восторгаясь всем, что открывалось ее взору по обе стороны дороги, не уставала расспрашивать о том о сем Шаха, что положило конец его беспокойству. Всего больше ее забавляли расставленные в огородах и среди ягодников чучела, изображающие старух в соломенных шляпках или в папильотках, развевавшихся на ветру. |
| Endlich war man den Abhang hinauf, und über den festen Lehmweg hin, der zwischen den Pappeln lief, trabte man jetzt wieder rascher auf Tempelhof zu. Neben der Straße stiegen Drachen auf, Schwalben schossen hin und her, und am Horizonte blitzten die Kirchtürme der nächstgelegenen Dörfer. | Лошади наконец одолели подъем и по убитой глинистой дороге, обсаженной тополями, быстрее побежали к Темпельгофу. У дороги ребятишки запускали змеев, в небе носились ласточки, а на горизонте блестели деревенские колоколенки. |
| Tante Marguerite, die, bei dem Winde, der ging, beständig bemüht war, ihren kleinen Mantelkragen in Ordnung zu halten, übernahm es nichtsdestoweniger, den Führer zu machen, und setzte dabei beide Carayonsche Damen ebensosehr durch ihre Namensverwechselungen wie durch Entdeckung gar nicht vorhandener Ähnlichkeiten in Erstaunen. | Тетушка Маргарита, на ветру непрерывно оправлявшая воротник своего манто, тем не менее взяла на себя роль проводника, продолжая повергать в удивление обеих дам,- уже не только путаницей с именами, но и постоянными открытиями несуществующего сходства. |
| "Sieh, liebe Victoire, dieser Wülmersdörfer Kürchtürm! Ähnelt er nicht unsrer Dorotheenstädtschen Kürche?" | - Смотри, милочка Виктуар, на вильмерсдорфскую колокольню! До чего же она похожа на нашу в Доротеенштадте! |
| Victoire schwieg. | Виктуар молчала. |
| "Ich meine nicht um seiner Spitze, liebe Victoire, nein, um seinem Corps de logis." | - Я не шпиль имею в виду, Виктуар, милочка, нет, только corps de logis. ( Основная часть здания (франц.)) |
| Beide Damen erschraken. Es geschah aber, was gewöhnlich geschieht, das nämlich, daß alles das, was die Näherstehenden in Verlegenheit bringt, von den Fernerstehenden entweder überhört oder aber mit Gleichgiltigkeit aufgenommen wird. Und nun gar Schach! Er hatte viel zu lang in der Welt alter Prinzessinnen und Hofdamen gelebt, um noch durch irgendein Dummheits- oder Nichtbildungszeichen in ein besondres Erstaunen gesetzt werden zu können. Er lächelte nur und benutzte das Wort "Dorotheenstädtsche Kirche", das gefallen war, um Frau von Carayon zu fragen, "ob sie schon von dem Denkmal Kenntnis genommen habe, das in ebengenannter Kirche seitens des hochseligen Königs seinem Sohne, dem Grafen von der Mark, errichtet worden sei." | Дамы были испуганы. Но все случилось как обычно случается: то, что повергает в смущение близких, сторонние либо вовсе не замечают, либо воспринимают с полнейшим равнодушием. Шах же слишком долго вращался в обществе старых принцесс и придворных дам, чтобы удивляться глупости или необразованности. Улыбнувшись, он подхватил слова "церковь в Доротеенштадте", оброненные тетушкой, чтобы спросить госпожу фон Карайон, видела ли она в этой церкви барельеф, по приказу покойного короля высеченный на гробнице его сына, графа фон дер Марка. |
| Mutter und Tochter verneinten. Tante Marguerite jedoch, die nicht gerne zugestand, etwas nicht zu wissen oder wohl gar nicht gesehen zu haben, bemerkte ganz ins Allgemeine hin: | Мать и дочь ответили отрицательно. Но тетушка Маргарита, не любившая сознаваться, что она чего-то не знает или чего-то не видела, ни к кому не обращаясь, произнесла: |
| "Ach, der liebe, kleine Prinz. Daß er so früh sterben mußte. Wie jämmerlich. Und ähnelte doch seiner hochseligen Frau Mutter um beiden Augen." | - Ах, бедный маленький принц! Умереть так рано! Какое несчастье! Он был похож на свою, блаженной памяти, мать как две капли воды. |
| Einen Augenblick war es, als ob der in seinem Legitimitätsgefühle stark verletzte Schach antworten und den "von seiner hochseligen Mutter" gebornen "lieben kleinen Prinzen" aufs schmählichste dethronisieren wollte, rasch aber übersah er die Lächerlichkeit solcher Idee, wies also lieber, um doch wenigstens etwas zu tun, auf das eben sichtbar werdende grüne Kuppeldach des Charlottenburger Schlosses hin und bog im nächsten Augenblick in die große, mit alten Linden bepflanzte Dorfgasse von Tempelhof ein. | Одно мгновенье казалось, что Шах, уязвленный в своем монархическом чувстве, готов немедленно свергнуть "бедного маленького принца", рожденного "блаженной памяти матерью", но тотчас же, уразумев смехотворность такой мысли, он, чтобы хоть что-то сделать, показал на внезапно возникшую впереди зеленую куполообразную крышу Шарлоттенбургского дворца и свернул на обсаженную липами широкую деревенскую улицу, ведущую к Темпельгофу. |
| Gleich das zweite Haus war ein Gasthaus. Er gab dem Groom die Zügel und sprang ab, um den Damen beim Aussteigen behilflich zu sein. Aber nur Frau von Carayon und Victoire nahmen die Hilfe dankbar an, während Tante Marguerite verbindlich ablehnte, "weil sie gefunden habe, daß man sich auf seinen eigenen Händen immer am besten verlassen könne". | Во втором доме по этой улице помещалась гостиница. Шах передал вожжи груму и спрыгнул с козел, чтобы помочь дамам выйти из экипажа. Но помощь его с благодарностью приняли только госпожа фон Карайон и Виктуар, тетушка учтиво ее отклонила: она-де давно поняла, что предпочтительно полагаться только на себя самое. |
| Der schöne Tag hatte viele Gäste hinausgelockt, und der von einem Staketenzaun eingefaßte Vorplatz war denn auch an allen seinen Tischen besetzt. Das gab eine kleine Verlegenheit. Als man aber eben schlüssig geworden war, in dem Hintergarten, unter einem halboffenen Kegelbahnhäuschen, den Kaffee zu nehmen, ward einer der Ecktische frei, so daß man in Front des Hauses, mit dem Blick auf die Dorfstraße, verbleiben konnte. Das geschah denn auch, und es traf sich, daß es der hübscheste Tisch war. | Погожий день привлек множество посетителей, все столики на огороженной штакетом площадке перед гостиницей были заняты. Возникло некоторое замешательство. Но когда уже решено было выпить кофе в садике позади дома, под навесом кегельбана, один столик в углу освободился, и все обрадовались, что не надо уходить с площадки, откуда открывался вид на деревенскую улицу. К тому же и столик оказался просто очаровательным. |
| Aus seiner Mitte wuchs ein Ahorn auf, und wenn es auch, ein paar Spitzen abgerechnet, ihm vorläufig noch an allem Laubschmucke fehlte, so saßen doch schon die Vögel in seinen Zweigen und zwitscherten. Und nicht das bloß sah man: Equipagen hielten in der Mitte der Dorfstraße, die Stadtkutscher plauderten, und Bauern und Knechte, die mit Pflug und Egge vom Felde hereinkamen, zogen an der Wagenreihe vorüber. Zuletzt kam eine Herde, die der Schäferspitz von rechts und links her zusammenhielt, und dazwischen hörte man die Betglocke, die läutete. Denn es war eben die sechste Stunde. | Из середины его прорастал молодой клен, и хотя пышной его крону еще никак нельзя было назвать, но и на редких ветвях уже сидели и щебетали птицы. Мало этого: отсюда были видны экипажи, остановившиеся на деревенской улице; городские кучера без умолку болтали, крестьяне и батраки с плугом и бороной, возвращавшиеся с поля, медленно проходили мимо вереницы карет и колясок. Под конец еще показалось стадо, которое сторожевой пес обегал справа и слева, чтобы не дать ему разбрестись, в это же время зазвонил колокол, сзывая жителей на молитву. Был уже шестой час вечера. |
| Die Carayons, so verwöhnte Stadtkinder sie waren, oder vielleicht auch weil sie's waren, enthusiasmierten sich über all und jedes und jubelten, als Schach einen Abendspaziergang in die Tempelhofer Kirche zur Sprache brachte. Sonnenuntergang sei die schönste Stunde. Tante Marguerite freilich, die sich "vor dem unvernünftigen Viehe" fürchtete, wäre lieber am Kaffeetische zurückgeblieben, als ihr aber der zu weiterer Beruhigung herbeigerufene Wirt aufs eindringlichste versichert hatte, "daß sie sich um den Bullen nicht zu fürchten brauche", nahm sie Victoirens Arm und trat mit dieser auf die Dorfstraße hinaus, während Schach und Frau von Carayon folgten. Alles, was noch an dem Staketenzaune saß, sah ihnen nach. | Дамы Карайон, прирожденные горожанки, возможно, именно потому решительно всем восхищались; когда же Шах упомянул о посещении темпельгофской церкви, пришли в полный восторг. Ведь нет минут прекраснее, чем заход солнца. Конечно, тетушка Маргарита, боявшаяся "неразумных тварей", предпочла бы остаться за столиком, но когда призванный на помощь хозяин заверил ее, что "нашего быка бояться не приходится", взяла под руку Виктуар, и они вдвоем вышли на улицу; Шах и госпожа фон Карайон следовали за ними. Все сидевшие на площадке уставились им вслед. |
| "Es ist nichts so fein gesponnen", sagte Frau von Carayon und lachte. | - Нет ничего тайного, что не стало бы явным,- проговорила госпожа фон Карайон и рассмеялась. |
| Schach sah sie fragend an. | Шах вопросительно посмотрел на нее. |
| "Ja, lieber Freund, ich weiß alles. Und niemand Geringeres als Tante Marguerite hat uns heute mittag davon erzählt." | - Да, друг мой, мне все известно. И не кто другой, как тетушка Маргарита, рассказала нам об этом сегодня, |
| "Wovon?" | - О чем рассказала? |
| "Von der Serenade. Die Carolath ist eine Dame von Welt, und vor allem eine Fürstin. Und Sie wissen doch, was Ihnen nachgesagt wird, 'daß Sie der garstigsten princesse vor der schönsten bourgeoise den Vorzug geben würden'. Jeder garstigen Prinzeß, sag ich. Aber zum Überfluß ist die Carolath auch noch schön. Un teint de lis et de rose. Sie werden mich eifersüchtig machen." | - О серенаде. Фон Каролат ведь светская дама и княгиня. А знаете ли вы, что о вас говорят, будто вы самую безобразную принцессу готовы предпочесть красавице буржуазке? Повторяю, самую безобразную. Каролат же до сих пор красива. Un teint de lys et de rose (Цвет лица как лилии и розы (франц.)). Вы еще заставите меня ревновать. |
| Schach küßte der schönen Frau die Hand. | Шах поцеловал руку своей прекрасной спутнице. |
| "Tante Marguerite hat Ihnen richtig berichtet, und Sie sollen nun alles hören. Auch das Kleinste. Denn wenn es mir, wie zugestanden, eine Freude gewährt, einen solchen Abend unter meinen Erlebnissen zu haben, so gewährt es mir doch eine noch größere Freude, mit meiner schönen Freundin darüber plaudern zu können. Ihre Pläsanterien, die so kritisch und doch zugleich so voll guten Herzens sind, machen mir erst alles lieb und wert. Lächeln Sie nicht. Ach, daß ich Ihnen alles sagen könnte. Teure Josephine, Sie sind mir das Ideal einer Frau: klug und doch ohne Gelehrsamkeit und Dünkel, espritvoll und doch ohne Mokanterie. | - Тетушка Маргарита все правильно рассказала вам, но теперь прошу, выслушайте меня, я поведаю вам даже мельчайшие подробности. Ибо если мне, не скрою, приятно, среди всего прочего, вспомнить о том вечере, то еще большую радость принесет мне возможность поболтать о нем с моей прелестной подругой. Ведь только ваши шутки, столь меткие и в то же время свидетельствующие о добром сердце, делают мне все на свете интересным и приятным. Не смейтесь. Ах, если бы я мог сказать вам: дорогая Жозефина, вы для меня идеал женщины, вы умны без педантизма и спеси, остроумны без злобной насмешливости. |
| Die Huldigungen, die mein Herz darbringt, gelten nach wie vor nur Ihnen, Ihnen, der Liebenswürdigsten und Besten. Und das ist Ihr höchster Reiz, meine teure Freundin, daß Sie nicht einmal wissen, wie gut Sie sind und welch stille Macht Sie über mich üben." | Только к вам сейчас, как и прежде, устремляется благоговейный восторг моего сердца, к вам, лучшей и достойнейшей. И высшая ваша прелесть, дорогая моя подруга, в том, что вы даже не подозреваете, сколь вы добры и какую власть вы надо мной имеете. |
| Er hatte fast mit Bewegung gesprochen, und das Auge der schönen Frau leuchtete, während ihre Hand in der seinen zitterte. Rasch aber nahm sie den scherzhaften Ton wieder auf und sagte: | Он говорил едва ли не растроганно, и глаза прекрасной женщины сияли, а рука вздрагивала в его руке. Но она быстро вернулась к своему шутливому тону и сказала: |
| "Wie gut Sie zu sprechen verstehen. Wissen Sie wohl, so gut spricht man nur aus der Verschuldung heraus." | - Красиво же вы умеете говорить! Но знайте: красиво говорит лишь тот, кто чувствует себя виноватым. |
| "Oder aus dem Herzen. Aber lassen wir's bei der Verschuldung, die nach Sühne verlangt. Und zunächst nach Beichte. Deshalb kam ich gestern. Ich hatte vergessen, daß Ihr Empfangsabend war, und erschrak fast, als ich Bülow sah und diesen aufgedunsenen Roturier, den Sander. Wie kommt er nur in Ihre Gesellschaft?" | - Или от полноты сердца. Но лучше поговорим о вине, требующей искупления. Начнем с исповеди. За этим я и пришел вчера, позабыв про ваш приемный день, и почти что испугался, увидев Бюлова и этого плебея, Зандера. Как он попал в ваше общество? |
| "Er ist der Schatten Bülows." | - Зандер - тень Бюлова. |
| "Ein sonderbarer Schatten, der dreimal schwerer wiegt als der Gegenstand, der ihn wirft. Ein wahres Mammut. Nur seine Frau soll ihn noch übertreffen, weshalb ich neulich spöttisch erzählen hörte, 'Sander, wenn er seine Brunnenpromenade vorhabe, gehe nur dreimal um seine Frau herum'. Und dieser Mann Bülows Schatten! Wenn Sie lieber sagten, sein Sancho Pansa..." | - Хороша тень, весящая в три раза больше того, кто ее отбрасывает. Настоящий мамонт. Толще Зандера, говорят, только его жена, и я сегодня слышал следующий анекдот: "Зандеру, чтобы совершить свой ежедневный моцион, достаточно три раза обойти вокруг жены". И этот человек тень Бюлова! Правильнее уже будет сказать - его Санчо Панса... |
| "So nehmen Sie Bülow selbst als Don Quixote?" | - Значит, вы Бюлова считаете Дон-Кихотом? |
| "Ja, meine Gnädigste... Sie wissen, daß es mir im allgemeinen widersteht, zu medisieren, aber dies ist au fond nicht medisieren, ist eher Schmeichelei. Der gute Ritter von La Mancha war ein ehrlicher Enthusiast, und nun frag ich Sie, teuerste Freundin, läßt sich von Bülow dasselbe sagen? Enthusiast! Er ist exzentrisch, nichts weiter, und das Feuer, das in ihm brennt, ist einfach das einer infernalen Eigenliebe." | - Да, сударыня. Вы знаете, что, в общем-то, я не склонен к злословию, но это au fond (в сущности (франц.)) не клевета, скорее - прямая лесть. Славный рыцарь из Ламанча был честным энтузиастом, а позвольте вас спросить, дорогая моя подруга, можно ли то же самое сказать о Бюлове? Энтузиаст! Нет! Он эксцентричен и все тут, а пылающий в нем огонь - не более как огонь инфернального себялюбия. |
| "Sie verkennen ihn, lieber Schach. Er ist verbittert, gewiß; aber ich fürchte, daß er ein Recht hat, es zu sein." | - Вы несправедливы к нему, милый Шах. Он, конечно, озлоблен, но боюсь, что по праву. |
| "Wer an krankhafter Überschätzung leidet, wird immer tausend Gründe haben, verbittert zu sein. Er zieht von Gesellschaft zu Gesellschaft und predigt die billigste der Weisheiten, die Weisheit post festum. Lächerlich. An allem, was uns das letzte Jahr an Demütigungen gebracht hat, ist, wenn man ihn hört, nicht der Übermut oder die Kraft unserer Feinde schuld, o nein, dieser Kraft würde man mit einer größeren Kraft unschwer haben begegnen können, wenn man sich unsrer Talente, will also sagen, der Talente Bülows, rechtzeitig versichert hätte. Das unterließ die Welt, und daran geht sie zugrunde. So geht es endlos weiter. | Человек, болезненно себя переоценивающий, всегда отыщет тысячи причин для озлобления. Он ходит из дома в дом, проповедуя самую дешевую мудрость, мудрость post festum (Здесь: (мудрость) вчерашнего дня (лат.).). Смешно. Во всех унижениях, перенесенных нами в прошлом году, если послушать его, виноваты не высокомерие или мощь наших врагов, о нет, этой мощи без труда можно было противопоставить еще большую, если бы люди вовремя поверили в наши таланты, понимай - в таланты Бюлова. Человечество на это не пошло и обрекло себя гибели. И так далее без конца. |
| Darum Ulm und darum Austerlitz. Alles hätt ein andres Ansehen gewonnen, sich anders zugetragen, wenn diesem korsischen Thron- und Kronenräuber, diesem Engel der Finsternis, der sich Bonaparte nennt, die Lichtgestalt Bülows auf dem Schlachtfeld entgegengetreten wäre. Mir widerwärtig. Ich hasse solche Fanfaronaden. Er spricht von Braunschweig und Hohenlohe wie von lächerlichen Größen, ich aber halte zu dem Friderizianischen Satze, daß die Welt nicht sichrer auf den Schultern des Atlas ruht als Preußen auf den Schultern seine Armee." | Отсюда Ульм и отсюда Аустерлиц. Все приняло бы иной оборот, если бы перед корсиканским похитителем короны и престола, перед этим ангелом тьмы, именующим себя Бонапартом, на поле боя предстал просветленный лик Бюлова. Мне противно. Я не терплю фанфаронов. О герцоге Брауншвейгском и о Гогенлоэ он говорит с насмешкой, а я стою за Фридрихово изречение: "Земля покоится на плечах Атласа не надежнее, чем Пруссия на плечах своей армии". |
| Während dieses Gespräch zwischen Schach und Frau von Carayon geführt wurde, war das ihnen voranschreitende Paar bis an eine Wegstelle gekommen, von der aus ein Fußpfad über ein frisch gepflügtes Ackerfeld hin sich abzweigte. | Покуда Шах и госпожа фон Карайон вели этот разговор, пара, шедшая впереди, дошла до того места, где от дороги ответвлялась тропинка, пересекавшая свежевспаханное поле. |
| "Das ist die Kürche", sagte das Tantchen und zeigte mit ihrem Parasol auf ein neugedecktes Turmdach, dessen Rot aus allerlei Gestrüpp und Gezweig hervorschimmerte. | - Вот и "цюрковь",- сказала тетушка, указывая зонтиком на новехонькую красную крышу колокольни, мелькнувшую среди деревьев. |
| Victoire bestätigte, was sich ohnehin nicht bestreiten ließ, und wandte sich gleich danach nach rückwärts, um die Mama durch eine Kopf- und Handbewegung zu fragen, ob man den hier abzweigenden Fußpfad einschlagen wolle. Frau von Carayon nickte zustimmend, und Tante und Nichte schritten in der angedeuteten Richtung weiter. Überall aus dem braunen Acker stiegen Lerchen auf, die hier, noch ehe die Saat heraus war, schon ihr Furchennest gebaut hatten, ganz zuletzt aber kam ein Stück brachliegendes Feld, das bis an die Kirchhofsmauer lief und, außer einer spärlichen Grasnarbe, nichts aufwies als einen trichterförmigen Tümpel, in dem ein Unkenpaar musizierte, während der Rand des Tümpels in hohen Binsen stand. | Виктуар подтвердила то, что все равно нельзя было оспаривать, и обернулась, чтобы жестами спросить мамa, не пойти ли им по тропинке. Госпожа фон Карайон утвердительно кивнула, и тетя с племянницей двинулись в указанном направлении. При каждом их шаге с бурой вспаханной земли взлетали жаворонки, свившие гнезда в бороздах еще до того, как взошли хлеба; дальше до самой кладбищенской стены шла уже невозделанная земля, на которой, кроме полоски чахлого дерна, имелся только воронкообразный прудик, где музицировала чета жерлянок, по берегу этой лужи рос высокий камыш. |
| "Sieh, Victoire, das sind Binsen." | - Смотри-ка, Виктуар, это камыш! |
| "Ja, liebe Tante." | - Да, тетушка. |
| "Kannst du dir denken, ma chère, daß, als ich jung war, die Binsen als kleine Nachtlichter gebraucht wurden und auch wirklich ganz ruhig auf einem Glase schwammen, wenn man krank war oder auch bloß nicht schlafen konnte..." | - Можешь себе представить, ma chere (Моя дорогая (франц.)), в пору моей молодости камышинки употребляли в качестве ночников, когда нездоровилось или просто не спалось, и представь себе, они отлично плавали в стаканчике. |
| "Gewiß", sagte Victoire. "Jetzt nimmt man Wachsfädchen, die man zerschneidet und in ein Kartenstückchen steckt." | - Теперь,- сказала Виктуар,- режут на кусочки навощенную нить и продергивают ее сквозь кружок картона. |
| "Ganz recht, mein Engelchen. Aber früher waren es Binsen, des joncs. Und sie brannten auch. Und deshalb erzähl ich es dir. Denn sie müssen doch ein natürliches Fett gehabt haben, ich möchte sagen etwas Kienenes." | - Да, мой ангел. Но раньше это были камышинки, les joncs (лилии (фр.)). И они тоже славно горели. Потому-то я тебе об этом и рассказываю. Наверно, в них был естественный жир или какая-нибудь смола. |
| "Es ist wohl möglich", antwortete Victoire, die der Tante nie widersprach, und horchte, während sie dies sagte, nach dem Tümpel hin, in dem das Musizieren der Unken immer lauter wurde. Gleich danach aber sah sie, daß ein halberwachsenes Mädchen von der Kirche her im vollen Lauf auf sie zukam und mit einem zottigen weißen Spitz sich neckte, der bellend und beißend an der Kleinen emporsprang. Dabei warf die Kleine, mitten im Lauf, einen an einem Strick und einem Klöppel hängenden Kirchenschlüssel in die Luft und fing ihn so geschickt wieder auf, daß weder der Schlüssel noch der Klöppel ihr weh tun konnte. Zuletzt aber blieb sie stehn und hielt die linke Hand vor die Augen, weil die niedergehende Sonne sie blendete. | - Вполне возможно,- отвечала Виктуар, она никогда не спорила с тетушкой и, произнося эти слова, прислушалась - музицированье жерлянок становилось все громче. Но тут же ее внимание привлекла к себе девочка-подросток, во всю мочь бежавшая от церкви им навстречу; за нею с лаем несся косматый шпиц, он прыгал на девочку и старался ее укусить. А она при этом еще подбрасывала в воздух тяжелый церковный ключ, веревкой привязанный к чурке, и так ловко его ловила, что ни ключ, ни чурка не причиняли ей боли. Наконец она остановилась, левой рукой прикрывая глаза от света закатного солнца. |
| "Bist du die Küsterstochter?" fragte Victoire. | - Ты не дочь церковного служителя? - осведомилась Виктуар. |
| "Ja", sagte das Kind. | - Да,- ответила девочка. |
| "Dann bitte, gib uns den Schlüssel oder komm mit uns und schließ uns die Kirche wieder auf. Wir möchten sie gerne sehen, wir und die Herrschaften da." | - Пожалуйста, дай нам ключ или вернись с нами и отопри церковь. Мы хотели бы осмотреть ее вместе с господами, что идут вон там. |
| "Gerne", sagte das Kind und lief wieder vorauf, überkletterte die Kirchhofsmauer und verschwand alsbald hinter den Haselnuß- und Hagebuttensträuchern, die hier so reichlich standen, daß sie, trotzdem sie noch kahl waren, eine dichte Hecke bildeten. | - Ладно,- сказала девчушка, побежала обратно, перелезла через кладбищенскую стену и тотчас же исчезла за кустами лещины и шиповника, так густо посаженных, что, даже еще не покрывшись листвой, они образовывали плотную изгородь. |
| Das Tantchen und Victoire folgten ihr und stiegen langsam über verfallene Gräber weg, die der Frühling noch nirgends mit seiner Hand berührt hatte; nirgends zeigte sich ein Blatt, und nur unmittelbar neben der Kirche war eine schattig-feuchte Stelle wie mit Veilchen überdeckt. Victoire bückte sich, um hastig davon zu pflücken, und als Schach und Frau von Carayon im nächsten Augenblick den eigentlichen Hauptweg des Kirchhofes heraufkamen, ging ihnen Victoire entgegen und gab der Mutter die Veilchen. | Тетушка и Виктуар медленно шли среди заброшенных могил, которых еще не коснулось дыхание весны; куда ни глянь - голые ветки, только возле самой церкви зеленела тенисто-влажная полянка, поросшая фиалками. Виктуар нагнулась, торопливо нарвала букетик, и когда мгновенье спустя Шах и госпожа фон Карайон показались на главной дороге, пошла им навстречу и протянула матери фиалки. |
| Die Kleine hatte mittlerweile schon aufgeschlossen und saß wartend auf dem Schwellstein; als aber beide Paare heran waren, erhob sie sich rasch und trat, allen vorauf, in die Kirche, deren Chorstühle fast so schräg standen wie die Grabkreuze draußen. Alles wirkte kümmerlich und zerfallen, der eben sinkende Sonnenball aber, der hinter den nach Abend zu gelegenen Fenstern stand, übergoß die Wände mit einem rötlichen Schimmer und erneuerte, für Augenblicke wenigstens, die längst blind gewordene Vergoldung der alten Altarheiligen, die hier noch, aus der katholischen Zeit her, ihr Dasein fristeten. Es konnte nicht ausbleiben, daß das genferisch reformierte Tantchen aufrichtig erschrak, als sie dieser "Götzen" ansichtig wurde, Schach aber, der unter seine Liebhabereien auch die Genealogie zählte, fragte bei der Kleinen an, ob nicht vielleicht alte Grabsteine da wären. | Девчушка между тем отперла тяжелую дверь и, дожидаясь посетителей, присела на пороге, но когда обе пары приблизились, вскочила и первой вошла в церковь, где скамьи стояли так же косо и беспорядочно, как кресты на кладбище. Все здесь было убого и запущено, но близившийся к закату солнечный шар за окнами, смотревшими на запад, вдруг залил стены красноватым сиянием, обновляя, пусть только на миг, давно поблекшую позолоту старых святых на алтаре, что еще с католических времен влачили здесь свое смиренное существование. Верная женевскому реформатству, тетушка, конечно же, перепугалась, увидев этих "идолов", а Шах, среди многих пристрастий которого была и генеалогия, спросил девочку, нет ли здесь старинных надгробий. |
| "Einer ist da", sagte die Kleine. "Dieser hier", und wies auf ein abgetretenes, aber doch noch deutlich erkennbares Steinbild, das aufrecht in einen Pfeiler, dicht neben dem Altar, eingemauert war. Es war ersichtlich ein Reiteroberst. | - Одно есть,- ответила та.- Вот.- И указала на обветшавший, но все еще четко различимый барельеф, вмурованный в столб у самого алтаря. По-видимому, то был рейтарский полковник. |
| "Und wer ist es?" fragte Schach. | - Кто это? - спросил Шах. |
| "Ein Tempelritter", erwiderte das Kind, "und hieß der Ritter von Tempelhof. Und diesen Grabstein ließ er schon bei Lebzeiten machen, weil er wollte, daß er ihm ähnlich werden sollte." | - Тамплиер,- ответила девочка,- рыцарь фон Темпельгоф. Это надгробие он велел сделать с себя еще при жизни, хотел, чтобы было на него похоже. |
| Hier nickte das Tantchen zustimmend, weil das Ähnlichkeitsbedürfnis des angeblichen Ritters von Tempelhof eine verwandte Saite in ihrem Herzen traf. | Тетушка одобрительно кивнула: стремление, которым был одержим почивший рыцарь, затронуло какие-то родственные струны в ее душе. |
| "Und er baute diese Kirche", fuhr die Kleine fort, "und baute zuletzt auch das Dorf und nannt es Tempelhof, weil er selber Tempelhof hieß. Und die Berliner sagen 'Templow'. Aber es ist falsch." | - Он и церковь эту построил,- продолжала девочка,- а потом еще и деревню и назвал ее Темпельгоф, его-то самого ведь Темпельгоф звали. Берлинцы говорят "Темплов", только это неправильно. |
| All das nahmen die Damen in Andacht hin, und nur Schach, der neugierig geworden war, fragte weiter, "ob sie nicht das ein' oder andre noch aus den Lebzeiten des Ritters wisse". | Дамы задумчиво ее слушали, а Шах, в котором пробудилось любопытство, спросил, не знает ли она еще каких-либо подробностей из жизни рыцаря. |
| "Nein, aus seinen Lebzeiten nicht. Aber nachher." | - Нет, из жизни ничего не знаю. Только после смерти. |
| Alle horchten auf, am meisten das sofort einen leisen Grusel verspürende Tantchen, die Kleine hingegen fuhr in ruhigem Tone fort: | Все встрепенулись, тетушку даже дрожь пробрала, а девочка спокойно продолжала: |
| "Ob es alles so wahr ist, wie die Leute sagen, das weiß ich nicht. Aber der alte Kossäte Maltusch hat es noch miterlebt." | - Уж не знаю, правда или нет, что люди говорят, только старый бобыль Мальтуш все это своими глазами видел. |
| "Aber was denn, Kind?" | - Что именно, детка? |
| "Er lag hier vor dem Altar über hundert Jahre, bis es ihn ärgerte, daß die Bauern und Einsegnungskinder immer auf ihm herumstanden und ihm das Gesicht abschurrten, wenn sie zum Abendmahl gingen. Und der alte Maltusch, der jetzt ins neunzigste geht, hat mir und meinem Vater erzählt, er hab es noch mit seinen eigenen Ohren gehört, daß es mitunter so gepoltert und gerollt hätte, wie wenn es drüben über Schmargendorf donnert." | - Рыцарь лежал вот здесь, перед алтарем, больше ста лет, а потом подосадовал, что крестьяне и конфирманты вечно на нем толпятся и уже истоптали ему все лицо. Старик Мальтуш, ему уже скоро девяносто стукнет, рассказывал нам с отцом, что своими ушами слышал, как под полом что-то стучало и перекатывалось, словно гроза гремела над соседней деревней. |
| "Wohl möglich." | - Вполне возможно. |
| "Aber sie verstanden nicht, was das Poltern und Rollen bedeutete", fuhr die Kleine fort. "Und so ging es bis das Jahr, wo der russische General, dessen Namen ich immer vergesse, hier auf dem Tempelhofer Felde lag. Da kam einen Sonnabend der vorige Küster und wollte die Singezahlen wegwischen und neue für den Sonntag anschreiben. Und nahm auch schon das Kreidestück. Aber da sah er mit einem Male, daß die Zahlen schon weggewischt und neue Gesangbuchzahlen und auch die Zahlen von einem Bibelspruch, Kapitel und Vers, mit angeschrieben waren. Alles . ltmodisch und undeutlich, und nur so grade noch zu lesen. Und als sie nachschlugen, da fanden sie: 'Du sollst deinen Toten in Ehren halten und ihn nicht schädigen an seinem Antlitz.' Und nun wußten sie, wer die Zahlen geschrieben, und nahmen den Stein auf und mauerten ihn in diesen Pfeiler." | - Но они не понимали, что это стучит и перекатывается,- рассказывала девочка,- и так продолжалось, покуда один русский генерал, никак не упомню его фамилию, не пал под Темпельгофом. Как-то раз, в субботу, пришел прежний служитель и хотел стереть с доски номера псалмов и проставить новые, на воскресенье. Он ваял в руки мел и вдруг все увидели, что прежние цифры уже стерты и там стоят новые, и еще цифры, обозначающие главу и стих библейского изречения. Все написано по-старинному, очень неясно, едва-едва можно прочесть. Ну, они, конечно, постарались и отыскали: "Ты должен воздавать почести своему покойнику, а не топтать его лицо". Тут уж им ясно стало, кто писал цифры, они подняли камень и вмуровали его в этот столб. |
| "Ich finde doch", sagte Tante Marguerite, die, je schrecklicher sie sich vor Gespenstern fürchtete, desto lebhafter ihr Vorhandensein bestritt, "ich finde doch, die Regierung sollte mehr gegen dem Aberglauben tun." Und dabei wandte sie sich ängstlich von dem unheimlichen Steinbild ab und ging mit Frau von Carayon, die, was Gespensterfurcht anging, mit dem Tantchen wetteifern konnte, wieder dem Ausgange zu. | - Я считаю,- заявила тетушка Маргарита, она чем больше боялась привидений, тем ажитированнее отрицала их существование,- что правительство должно больше заботиться о борьбе с суеверием.- С этими словами она боязливо отвернулась от зловещего надгробия и вместе с госпожой фон Карайон, которая по части суеверия могла бы поспорить с тетушкой, направилась к выходу. |
| Schach folgte mit Victoire, der er den Arm gereicht hatte. | Шах, держа под руку Виктуар, последовал за ними. |
| "War es wirklich ein Tempelritter?" fragte diese. "Meine Tempelritterkenntnis beschränkt sich freilich nur auf den einen im 'Nathan', aber wenn unsre Bühne die Kostümfrage nicht zu willkürlich behandelt hat, so müssen die Tempelritter durchaus anders ausgesehen haben. Hab ich recht?" | - Интересно, он и вправду был тамплиер? - спросила она.- Все, что я знаю о тамплиерах, сводится к одному-единственному, в "Натане", но если в наших театрах не слишком произвольно трактуется вопрос о костюмах, то тамплиеры должны выглядеть совсем по-другому. Или я не права? |
| " Immer recht, meine liebe Victoire." Und der Ton dieser Worte traf ihr Herz und zitterte darin nach, ohne daß sich Schach dessen bewußt gewesen wäre. | - Вы всегда правы, милая моя Виктуар.- Тон, каким были сказаны эти слова, проник ей в сердце и долго звучал в нем, хотя Шах этого даже не заподозрил. |
| "Wohl. Aber wenn kein Templer, was dann?" fragte sie weiter und sah ihn zutraulich und doch verlegen an. | - Хорошо. Но если не тамплиер, кто же тогда? - продолжала допытываться Виктуар, доверчиво и в то же время смущенно взглядывая на него. |
| "Ein Reiteroberst aus der Zeit des Dreißigjährigen Krieges. Oder vielleicht auch erst aus den Tagen von Fehrbellin. Ich las sogar seinen Namen: Achim von Haake." | - Рейтарский полковник времен Тридцатилетней войны. А может быть, и более поздних дней Фербеллина. Я разобрал его имя: Ахим фон Хааке. |
| "So halten Sie die ganze Geschichte für ein Märchen?" | - Значит, вы всю эту историю считаете выдумкой? |
| "Nicht eigentlich das, oder wenigstens nicht in allem. Es ist erwiesen, daß wir Templer in diesem Lande hatten, und die Kirche hier mit ihren vorgotischen Formen mag sehr wohl bis in jene Templertage zurückreichen. Soviel ist glaubhaft." | - Нет, не совсем. Установлено, что в наших краях жили тамплиеры, и эта церковь с ее доготическими формами вполне могла возникнуть в их времена. Вот единственное, что здесь достоверно. |
| "Ich höre so gern von diesem Orden." | - Меня так интересует этот орден! |
| "Auch ich. Er ist von der strafenden Hand Gottes am schwersten heimgesucht worden und eben deshalb auch der poetischste und interessanteste. Sie wissen, was ihm vorgeworfen wird: Götzendienst, Verleugnung Christi, Laster aller Art. Und ich fürchte, mit Recht. Aber groß wie seine Schuld, so groß war auch seine Sühne, ganz dessen zu geschweigen, daß auch hier wieder der unschuldig Überlebende die Schuld voraufgegangener Geschlechter zu büßen hatte. | - Меня тоже. Карающая рука божества грозно поразила его, и, наверно, поэтому он остался самым интригующим и поэтическим. Вы же знаете, что было поставлено ему в вину: идолопоклонство, отречение от Христа, всевозможные пороки. И боюсь, что справедливо. Но как ни огромна была вина, еще страшнее было искупление, не говоря уже о том, что и в данном случае безвинный потомок поплатился за вину сошедших поколений. |
| Das Los und Schicksal aller Erscheinungen, die sich, auch da noch, wo sie fehlen und irren, dem Alltäglichen entziehn. Und so sehen wir denn den schuldbeladenen Orden, all seiner Unrühmlichkeiten unerachtet, schließlich in einem wiedergewonnenen Glorienschein zugrunde gehen. Es war der Neid, der ihn tötete, der Neid und der Eigennutz, und schuldig oder nicht, mich überwältigt seine Größe." | Таков удел и рок всех, кто, пусть блуждая и ошибаясь, стремится возвыситься над повседневностью. Итак, этот орден, над которым тяготели столь страшные обвинения, несмотря на упадок и бесславие, окончил свое существование в сияющем ореоле. Убила его зависть, зависть и корыстолюбие, и, виноватый или безвинный, он подавляет меня своим величием. |
| Victoire lächelte: | Виктуар улыбнулась. |
| "Wer Sie so hörte, lieber Schach, könnte meinen, einen nachgebornen Templer in Ihnen zu sehen. Und doch war es ein mönchischer Orden, und mönchisch war auch sein Gelübde. Hätten Sie's vermocht, als Templer zu leben und zu sterben?" | - Тот, кто услышал бы вас, милый Шах, право, мог бы подумать, что вы последний из тамплиеров. Но все же это был монашеский орден, монашеским был и его обет. Разве могли бы вы жить и умереть, как тамплиер? |
| "Ja." | - Да. |
| "Vielleicht verlockt durch das Kleid, das noch kleidsamer war als die Supraweste der Gensdarmes." | - Возможно, вас прельщает одеяние, еще более изящное, чем жандармская безрукавка? |
| "Nicht durch das Kleid, Victoire. Sie verkennen mich. Glauben Sie mir, es lebt etwas in mir, das mich vor keinem Gelübde zurückschrecken läßt." | - Нет, не одеяние, милая Виктуар. Вы не знаете меня, есть во мне что-то такое, отчего ни один обет мне не страшен. |
| "Um es zu halten?" | - И не страшно его блюсти? |
| Aber eh er noch antworten konnte, fuhr sie rasch in wieder scherzhafter werdendem Tone fort: | Не дав ему ответить, она опять заговорила шутливым тоном: |
| "Ich glaube, Philipp le Bel hat den Orden auf dem Gewissen. Sonderbar, daß alle historischen Personen, die den Beinamen des ' Schönen' führen, mir unsympathisch sind. Und ich hoffe, nicht aus Neid. Aber die Schönheit, das muß wahr sein, macht selbstisch, und wer selbstisch ist, ist undankbar und treulos." | - Мне думается, гибель этого ордена лежит на совести Филиппа Красивого. Странное дело, все исторические лица, прозванные "красивыми", мне антипатичны. И, думаю, не из зависти. Но красота, как говорят, и, по-видимому, не без причины, делает человека себялюбцем, а себялюбец - неблагодарен и вероломен. |
| Schach suchte zu widerlegen. Er wußte, daß sich Victoirens Worte, sosehr sie Pikanterien und Andeutungen liebte, ganz unmöglich gegen ihn gerichtet haben konnten. Und darin traf er's auch. Es war alles nur jeu d'esprit, eine Nachgiebigkeit gegen ihren Hang zu philosophieren. Und doch, alles, was sie gesagt hatte, so gewiß es absichtslos gesagt worden war, so gewiß war es doch auch aus einer dunklen Ahnung heraus gesprochen worden. | Шах искал возражений. Он знал, что слова Виктуар, как ни любила она колкие намеки; не могли быть адресованы ему. И он не ошибался. Все это было только jeu d'esprit (Игра ума (франц.)), неизбывная страсть к философствованию. И тем не менее ее слова, безусловно непреднамеренные, так же безусловно были навеяны каким-то смутным предчувствием. |
| Als ihr Streit schwieg, hatte man den Dorfeingang erreicht, und Schach hielt, um auf Frau von Carayon und Tante Marguerite, die sich beide versäumt hatten, zu warten. | Они кончили спорить уже у околицы, где Шах остановился, дожидаясь отставших госпожу фон Карайон и тетушку Маргариту. |
| Als sie heran waren, bot er der Frau von Carayon den Arm und führte diese bis an das Gasthaus zurück. | Как только те подошли, он предложил руку госпоже фон Карайон и теперь уже ее повел обратно к гостинице. |
| Victoire sah ihnen betroffen nach und sann nach über den Tausch, den Schach mit keinem Worte der Entschuldigung begleitet hatte. "Was war das?" Und sie verfärbte sich, als sie sich, aus einem plötzlichen Argwohn heraus, die selbstgestellte Frage beantwortet hatte. | Виктуар растерянно смотрела им вслед; как, даже без извинения, совершил он этот быстрый обмен? "Что это было?" Она изменилась в лице, ибо внезапное подозрение заставило ее ответить на ею же поставленный вопрос. |
| Von einem Wiederplatznehmen vor dem Gasthause war keine Rede mehr, und man gab es um so leichter und lieber auf, als es inzwischen kühl geworden und der Wind, der den ganzen Tag über geweht hatte, nach Nordwesten hin umgesprungen war. | О том, чтобы снова отдохнуть на площадке перед гостиницей, не могло быть и речи; впрочем, они легко и даже охотно от этого отказались, так как ветер, не прекращавшийся весь день, подул с северо-запада, и сразу заметно похолодало. |
| Tante Marguerite bat sich den Rücksitz aus, "um nicht gegen dem Winde zu fahren". | Тетушка Маргарита попросилась на переднее сиденье, "чтобы ветер не дул в лицо". |
| Niemand widersprach. So nahm sie denn den erbetenen Platz, und während jeder in Schweigen überdachte, was ihm der Nachmittag gebracht hatte, ging es in immer rascherer Fahrt wieder auf die Stadt zurück. | Никто с ней не спорил. Она уселась на свою скамеечку, и покуда каждый в молчании размышлял о том, что дала ему сегодняшняя прогулка, экипаж все быстрее катился к городу. |
| Diese lag schon in Dämmer, als man bis an den Abhang der Kreuzberghöhe gekommen war, und nur die beiden Gensdarmentürme ragten noch mit ihren Kuppeln aus dem graublauen Nebel empor. | Сумерки уже сгустились над ним, когда они стали подниматься на Крейцберг, и лишь купола обеих жандармских башен высились над сизой дымкой. |
Титульный лист | Предыдущая | Следующая
Грамматический справочник | Тексты
