English | Русский |
Effi war unzufrieden mit sich und freute sich, daß es nunmehr feststand, diese gemeinschaftlichen Ausflüge für die ganze Winterdauer auf sich beruhen zu lassen. Überlegte sie, was während all dieser Wochen und Tage gesprochen, berührt und angedeutet war, so fand sie nichts, um dessentwillen sie sich direkte Vorwürfe zu machen gehabt hätte. Crampas war ein kluger Mann, welterfahren, humoristisch, frei, frei auch im Guten, und es wäre kleinlich und kümmerlich gewesen, wenn sie sich ihm gegenüber aufgesteift und jeden Augenblick die Regeln strengen Anstandes befolgt hätte. Nein, sie konnte sich nicht tadeln, auf seinen Ton eingegangen zu sein, und doch hatte sie ganz leise das Gefühl einer überstandenen Gefahr und beglückwünschte sich, daß das alles nun mutmaßlich hinter ihr läge. | Эффи была недовольна собой и теперь даже радовалась, что наконец решила прекратить на всю зиму эти совместные прогулки. Обдумывая все, о чем они говорили, перебирая в уме все прозвучавшие в течение этих недель и дней намеки, она не находила ничего, что давало бы ей повод упрекнуть себя в чем-либо. Крампас был умен, обладал большим чувством юмора и жизненным опытом. Он был свободен от предрассудков, и, если бы она стала держать себя с ним чопорно и натянуто, это выглядело бы мелочным и жалким. Нет, она не могла упрекнуть себя в том, что переняла его тон, но все же у нее было смутное чувство перенесенной опасности. Она поздравляла себя с тем, что все это уже позади. |
Denn an ein häufigeres Sichsehen en famille war nicht wohl zu denken, das war durch die Crampasschen Hauszustände so gut wie ausgeschlossen, und Begegnungen bei den benachbarten adligen Familien, die freilich für den Winter in Sicht standen, konnten immer nur sehr vereinzelt und sehr flüchtige sein. Effi rechnete sich dies alles mit wachsender Befriedigung heraus und fand schließlich, daß ihr der Verzicht auf das, was sie dem Verkehr mit dem Major verdankte, nicht allzu schwer ankommen würde. Dazu kam noch, daß Innstetten ihr mitteilte, seine Fahrten nach Varzin würden in diesem Jahre fortfallen: der Fürst gehe nach Friedrichsruh, das ihm immer lieber zu werden scheine; nach der einen Seite hin bedauere er das, nach der anderen sei es ihm lieb - er könne sich nun ganz seinem Hause widmen, und wenn es ihr recht wäre, so wollten sie die italienische Reise, an der Hand seiner Aufzeichnungen, noch einmal durchmachen. | Частые встречи en famille (В интимном кругу (франц.)) в будущем вряд ли могли иметь место, они почти исключались по причине домашних условий Крампаса. Если же и придется встретиться во время визитов к соседним дворянским семьям -- зимой это могло случиться,-- то такие встречи будут единичны и очень мимолетны. Эффи обдумала все это с растущим удовлетворением и нашла, что ее отказ от того, чему она обязана благодаря встречам с майором, не будет для нее слишком тяжелым. К тому же, Инштеттен сообщил, что в этом году поездок в Варцин у него не будет: князь едет в Фридрихсру*, который становится ему, по-видимому, милее. С одной стороны, Инштеттен сожалеет об этом, с другой -- доволен, что теперь может всецело посвятить себя дому, и, если она согласна, они еще раз, по его записям, мысленно проделают путешествие по Италии. |
Eine solche Rekapitulation sei eigentlich die Hauptsache, dadurch mache man sich alles erst dauernd zu eigen, und selbst Dinge, die man nur flüchtig gesehen und von denen man kaum wisse, daß man sie in seiner Seele beherberge, kämen einem durch solche nachträglichen Studien erst voll zu Bewußtsein und Besitz. Er führte das noch weiter aus und fügte hinzu, daß ihn Gieshübler, der den ganzen "italienischen Stiefel" bis Palermo kenne, gebeten habe, mit dabeisein zu dürfen. Effi, der ein ganz gewöhnlicher Plauderabend ohne den "italienischen Stiefel" (es sollten sogar Fotografien herumgereicht werden) viel, viel lieber gewesen wäre, antwortete mit einer gewissen Gezwungenheit; Innstetten indessen, ganz erfüllt von seinem Plan, merkte nichts und fuhr fort: | Такое повторение весьма важно, это дает возможность усвоить все на длительный срок. Даже вещи, которые видел бегло и о которых теперь хранишь в душе весьма смутное представление, в результате такого дополнительного изучения полностью восстанавливаются в сознании и становятся твоим достоянием. Он еще долго развивал эту идею, а затем добавил, что Гизгюблер, знающий весь "итальянский сапог"* до Палермо, просил разрешения при этом присутствовать. Эффи, для которой простые, незатейливые вечера, где можно было бы непринужденно поболтать, оставив "итальянский сапог" и фотографии, которые собирался демонстрировать Инштеттен, были бы намного приятнее, согласилась неохотно; между тем Инштеттен, весь во власти своих планов, ничего не заметил и продолжал: |
"Natürlich ist nicht bloß Gieshübler zugegen, auch Roswitha und Annie müssen dabeisein, und wenn ich mir dann denke, daß wir den Canale grande hinauffahren und hören dabei ganz in der Ferne die Gondoliere singen, während drei Schritt von uns Roswitha sich über Annie beugt und 'Buhküken von Halberstadt' oder so was Ähnliches zum besten gibt, so können das schöne Winterabende werden, und du sitzt dabei und strickst mir eine große Winterkappe. Was meinst du dazu, Effi ?" | -- Конечно, присутствовать будет не только Гизгюблер. Непременно должна быть Розвита с Анни. Когда я представляю себе, как мы поднимаемся по Canal grande* и слышим вдали песни гондольеров, а в трех шагах от нас Розвита склоняется над Анни и поет "Цыплята из Гальберштадта" или что-нибудь в этом роде, ты же сидишь и вяжешь мне большую зимнюю шапку, мне кажется, это будут чудные зимние вечера. Что ты скажешь на это, Эффи? |
Solche Abende wurden nicht bloß geplant, sie nahmen auch ihren Anfang, und sie würden sich aller Wahrscheinlichkeit nach über viele Wochen hin ausgedehnt haben, wenn nicht der unschuldige, harmlose Gieshübler, trotz größter Abgeneigtheit gegen zweideutiges Handeln, dennoch im Dienste zweier Herren gestanden hätte. Der eine, dem er diente, war Innstetten, der andere war Crampas, und wenn er der Innstettenschen Aufforderung zu den italienischen Abenden, schon um Effis willen, auch mit aufrichtigster Freude Folge leistete, so war die Freude, mit der er Crampas gehorchte, doch noch eine größere. Nach einem Crampasschen Plan nämlich sollte noch vor Weihnachten "Ein Schritt vom Wege" aufgeführt werden, und als man vor dem dritten italienischen Abend stand, nahm Gieshübler die Gelegenheit wahr, mit Effi, die die Rolle der Ella spielen sollte, darüber zu sprechen. | Подобные вечера не только планировались, но и начинали проводиться в жизнь. По всей вероятности, они продолжались бы много недель, если бы невинный, добрейший Гизгюблер, несмотря на свою огромную антипатию к двуличному поведению, не стал слугой сразу двух господ. Одним из тех, кому он служил, был Инштеттен, другим -- Крампас, и если Гизгюблер уже ради Эффи с искренней радостью следовал приглашениям Инштетте-на на итальянские вечера, то радость, с которой он повиновался Крампасу, была еще большей. Дело в том, что еще до рождества согласно плану Крампаса должен был ставиться спектакль "Неосмотрительный шаг"*, и накануне третьего итальянского вечера Гизгюблер воспользовался случаем и заговорил о том, что роль Эллы собирались поручить Эффи. |
Effi war wie elektrisiert; was wollten Padua, Vicenza daneben bedeuten! Effi war nicht für Aufgewärmtheiten; Frisches war es, wonach sie sich sehnte, Wechsel der Dinge. Aber als ob eine Stimme ihr zugerufen hätte: "Sieh dich vor!", so fragte sie doch, inmitten ihrer freudigen Erregung: | Это ее словно наэлектризовало. Никакая Падуя и Виченца не шли с этим в сравнение! Эффи не любила вспоминать старое. Она стремилась к новому, к постоянной смене впечатлений. Но как будто тайный голос шепнул ей: "Берегись!" -- и все же она спросила, несмотря на радостное возбуждение: |
"Ist es der Major, der den Plan aufgebracht hat?" | -- Это придумал майор? |
"Ja. Sie wissen, gnädigste Frau, daß er einstimmig in das Vergnügungskomitee gewählt wurde. Wir dürfen uns endlich einen hübschen Winter in der Ressource versprechen. Er ist ja wie geschaffen dazu." | -- Да. Вы знаете, сударыня, он единогласно избран в Комитет развлечений. Наконец-то можно надеяться на очень милую зиму в "Ресурсе". Он словно создан для этого. |
"Und wird er auch mitspielen?" | -- Он тоже будет играть? |
"Nein, das hat er abgelehnt. Ich muß sagen, leider. Denn er kann ja alles und würde den Arthur von Schmettwitz ganz vorzüglich geben. Er hat nur die Regie übernommen." | -- Нет, от этого он отказался. И, я должен сказать, к сожалению. Он ведь все может и превосходно сыграл бы Артура фон Штетвица. Он же взял на себя только режиссуру. |
"Desto schlimmer." | -- Тем хуже. |
"Desto schlimmer?" wiederholte Gieshübler. | -- Тем хуже? -- удивился Гизгюблер. |
"Oh, Sie dürfen das nicht so feierlich nehmen; das ist nur so eine Redensart, die eigentlich das Gegenteil bedeutet. Auf der anderen Seite freilich, der Major hat so was Gewaltsames, er nimmt einem die Dinge gern über den Kopf fort. Und man muß dann spielen, wie er will, und nicht, wie man selber will." | -- О, не принимайте моих слов всерьез. Это замечание означает, скорее, еовсем обратное. Конечно, с другой стороны, в майоре есть что-то властное, он любит навязывать свою волю. И* придется играть, как угодно ему, а не так, как тебе самой. |
Sie sprach noch so weiter und verwickelte sich immer mehr in Widersprüche. | Она тараторила, все более запутываясь в противоречиях. |
Der "Schritt vom Wege" kam wirklich zustande, und gerade weil man nur noch gute vierzehn Tage hatte (die letzte Woche vor Weihnachten war ausgeschlossen), so strengte sich alles an, und es ging vorzüglich; die Mitspielenden, vor allem Effi, ernteten reichen Beifall. Crampas hatte sich wirklich mit der Regie begnügt, und so streng er gegen alle anderen war, so wenig hatte er auf den Proben in Effis Spiel hineingeredet. Entweder waren ihm von seiten Gieshüblers Mitteilungen über das mit Effi gehabte Gespräch gemacht worden, oder er hatte es auch aus sich selber bemerkt, daß Effi beflissen war, sich von ihm zurückzuziehen. Und er war klug und Frauenkenner genug, um den natürlichen Entwicklungsgang, den er nach seinen Erfahrungen nur zu gut kannte, nicht zu stören. | "Неосмотрительный шаг" был действительно поставлен, и именно потому, что в распоряжении имелось всего четырнадцать дней (последняя неделя перед рождеством была не в счет), все напрягли свои силы, и результат был превосходен; участники, и прежде всего Эффи, пожали обильный успех. Крампас действительно удовлетворился только режиссурой и, насколько строг он был по отношению ко всем, настолько мало он подсказывал на репетициях Эффи. То ли Гизгюблер сообщил ему о разговоре с ней, то ли Крампас заметил сам, что она сторонилась его? Но он был умен и достаточно хорошо знал женщин, чтобы не мешать естественному ходу событий, который был ему более чем прекрасно известен из собственного опыта. |
Am Theaterabend in der Ressource trennte man sich spät, und Mitternacht war vorüber, als Innstetten und Effi wieder zu Hause bei sich eintrafen. Johanna war noch auf, um behilflich zu sein, und Innstetten, der auf seine junge Frau nicht wenig eitel war, erzählte Johanna, wie reizend die gnädige Frau ausgesehen und wie gut sie gespielt habe. Schade, daß er nicht vorher daran gedacht, Christel und sie selber und auch die alte Unke, die Kruse, hätten von der Musikgalerie her sehr gut zusehen können; es seien viele dagewesen. Dann ging Johanna, und Effi, die müde war, legte sich nieder. Innstetten aber, der noch plaudern wollte, schob einen Stuhl heran und setzte sich an das Bett seiner Frau, diese freundlich ansehend und ihre Hand in der seinen haltend. | Вечером, после спектакля в "Ресурсе", разошлись поздно, и было уже за полночь, когда Инштеттен и Эффи вернулись домой. Иоганна еще не спала, чтобы встретить их, и Инштеттен, немало гордившийся своей молодой женой, рассказал горничной, как очаровательно выглядела госпожа и как хорошо она играла. Жаль, что он заранее не подумал о том, что и сама Иоганна, и Христель, и старая Унке, жена Крузе, прекрасно могли бы посмотреть спектакль с галереи для музыкантов. Там были многие. Затем Иоганна ушла, и усталая Эффи легла в постель. Но Инштеттен, которому хотелось еще поболтать, пододвинул стул и сел у кровати жены, нежно глядя на нее и сжимая ее руку в своей. |
"Ja, Effi, das war ein hübscher Abend. Ich habe mich amüsiert über das hübsche Stück. Und denke dir, der Dichter ist ein Kammergerichtsrat, eigentlich kaum zu glauben. Und noch dazu aus Königsberg. Aber worüber ich mich am meisten gefreut, das war doch meine entzückende kleine Frau, die allen die Köpfe verdreht hat." | -- Да, Эффи, это был прелестный вечер. Я получил большое удовольствие от милой пьесы. Подумай только, автор ее -- советник судебной палаты, просто трудно поверить. К тому же -- из Кенигсберга. Но чему я радовался больше всего, так это игре моей восхитительной малютки жены, вскружившей всем головы. |
"Ach, Geert, sprich nicht so. Ich bin schon gerade eitel genug." | -- Ах, оставь, Геерт. Я и так достаточно тщеславна. |
"Eitel genug, das wird wohl richtig sein. Aber doch lange nicht so eitel wie die anderen. Und das ist zu deinen sieben Schönheiten ..." | -- Пусть тщеславна, согласен. Но далеко не так, как другие. И это в дополнение к твоим семи добродетелям. |
"Sieben Schönheiten haben alle." | -- Семью добродетелями обладают все. |
" ... Ich habe mich auch bloß versprochen, du kannst die Zahl gut mit sich selbst multiplizieren." | -- Просто я оговорился. Помножь их число еще на семь. |
"Wie galant du bist, Geert. Wenn ich dich nicht kennte, könnt ich mich fürchten. Oder lauert wirklich was dahinter?" | -- Как ты галантен, Геерт. Если бы я тебя не знала, я бы испугалась. А может, за этим что кроется? |
"Hast du ein schlechtes Gewissen? Selber hinter der Tür gestanden?" | -- У тебя нечистая совесть? Ты сама когда-нибудь подслушивала под дверьми? |
"Ach, Geert, ich ängstige mich wirklich." Und sie richtete sich im Bett in die Höh und sah ihn starr an. "Soll ich noch nach Johanna klingeln, daß sie uns Tee bringt? Du hast es so gern vor dem Schlafengehen." | -- Ах, Геерт, я действительно боюсь.-- И она села в постели, пристально глядя на него.-- Может, позвонить Иоганне, чтобы она принесла нам чай? Ты так охотно пьешь его перед сном. |
Er küßte ihr die Hand. | Он поцеловал ей руку. |
"Nein, Effi. Nach Mitternacht kann auch der Kaiser keine Tasse Tee mehr verlangen, und du weißt, ich mag die Leute nicht mehr in Anspruch nehmen als nötig. Nein, ich will nichts, als dich ansehen und mich freuen, daß ich dich habe. So manchmal empfindet man's doch stärker, welchen Schatz man hat. Du könntest ja auch so sein wie die arme Frau Crampas; das ist eine schreckliche Frau, gegen keinen freundlich, und dich hätte sie vom Erdboden vertilgen mögen." | -- Нет, Эффи. После полуночи даже кайзер не может требовать чашку чая. Ты же знаешь, что я не люблю заставлять людей делать для себя больше, чем это необходимо. Нет, я не хочу ничего, только смотреть на тебя и радоваться, что ты моя. Порой я сильней ощущаю, каким сокровищем обладаю. А ведь ты могла быть такой, как бедная госпожа Крампас. Она просто ужасна, ко всем неприветлива, а тебя так готова стереть с лица земли. |
"Ach, ich bitte dich, Geert, das bildest du dir wieder ein. Die arme Frau! Mir ist nichts aufgefallen." | -- Ах, прошу тебя, Геерт, это тебе показалось. Бедная женщина! Я лично ничего не заметила. |
"Weil du für derlei keine Augen hast. Aber es war so, wie ich dir sage, und der arme Crampas war wie befangen dadurch und mied dich immer und sah dich kaum an. Was doch ganz unnatürlich ist; denn erstens ist er überhaupt ein Damenmann, und nun gar Damen wie du, das ist seine besondere Passion. Und ich wette auch, daß es keiner besser weiß als meine kleine Frau selber. Wenn ich daran denke, wie, Pardon, das Geschnatter hin und her ging, wenn er morgens in die Veranda kam oder wenn wir am Strande ritten oder auf der Mole spazierengingen. | -- Потому что ты не видишь подобных вещей. Но это именно так, как я тебе говорю. Бедняга Крампас был страшно смущен, он избегал подходить к тебе и почти не смотрел в твою сторону. А это тем более странно, что он прежде всего дамский угодник, причем такие дамы, как ты -- его слабость. И держу пари, никто не знает это лучше, чем моя малютка жена. Я ведь помню, какое поднималось стрекотанье, когда по утрам он приходил к нам на веранду, или когда мы проезжали вместе по берегу, или гуляли на молу. |
Es ist, wie ich dir sage, er traute sich heute nicht, er fürchtete sich vor seiner Frau. Und ich kann es ihm nicht verdenken. | Все так, как я тебе говорю, сегодня же майора будто подменили: он боялся своей жены. И я не осуждаю его. |
Die Majorin ist so etwas wie unsere Frau Kruse, und wenn ich zwischen beiden wählen müßte, ich wüßte nicht wen." | Майорша -- подобие нашей Крузе, и, доведись мне выбирать из них двоих, я не знал бы, на ком остановиться. |
"Ich wüßt es schon; es ist doch ein Unterschied zwischen den beiden. Die arme Majorin ist unglücklich, die Kruse ist unheimlich." | -- Зато я знаю. Ведь они так различны. Бедная майорша несчастна, а Крузе -- жуткая женщина. |
"Und da bist du doch mehr für das Unglückliche?" | -- А ты за кого, за несчастную? |
"Ganz entschieden." | -- Конечно. |
"Nun höre, das ist Geschmackssache. Man merkt, daß du noch nicht unglücklich warst. Übrigens hat Crampas ein Talent, die arme Frau zu eskamotieren. Er erfindet immer etwas, sie zu Hause zu lassen." | -- Ну, знаешь, это дело вкуса. Сразу видно, что ты еще не была несчастной. Впрочем, Крампас ловко обводит бедную женщину. Всегда что-нибудь изобретет, лишь бы оставить ее дома. |
"Aber heute war sie doch da." | -- Но ведь сегодня она присутствовала. |
"Ja, heute. Da ging es nicht anders. Aber ich habe mit ihm eine Partie zu Oberförster Ring verabredet, er, Gieshübler und der Pastor, auf den dritten Feiertag, und da hättest du sehen sollen, mit welcher Geschicklichkeit er bewies, daß sie, die Frau, zu Hause bleiben müsse." | -- Сегодня да. Иного выхода не было. Но, когда я договаривался с ним прокатиться к лесничему Рингу (он, Гизгюблер и пастор, на третий день праздника), ты бы только видела, с какой ловкостью он доказал жене, что ей следует остаться дома. |
"Sind es denn nur Herren?" | -- Разве там будут только мужчины? |
"O bewahre. Da würd ich mich auch bedanken. Du bist mit dabei und noch zwei, drei andere Damen, die von den Gütern ungerechnet. " | -- Упаси боже. Тогда бы отказался и я. Поедешь ты и еще две-три дамы, не считая дам из поместий. |
"Aber dann ist es doch auch häßlich von ihm, ich meine von Crampas, und so was bestraft sich immer." | -- Но это уж мерзко с его стороны, я говорю о Крампасе. Его тоже постигнет кара. |
"Ja, mal kommt es. Aber ich glaube, unser Freund hält zu denen, die sich über das, was kommt, keine grauen Haare wachsen lassen." | -- Да, когда-нибудь постигнет. Но я считаю, что наш друг относится к тем людям, кто не ломает себе голову над будущим. |
"Hältst du ihn für schlecht?" | -- Ты считаешь его плохим человеком? |
"Nein, für schlecht nicht. Beinah im Gegenteil, jedenfalls hat er gute Seiten. Aber er ist so'n halber Pole, kein rechter Verlaß, eigentlich in nichts, am wenigsten mit Frauen. Eine Spielernatur. Er spielt nicht am Spieltisch, aber er hasardiert im Leben in einem fort, und man muß ihm auf die Finger sehen." | -- Не то чтобы плохим, пожалуй наоборот. Во всяком случае, у него есть хорошие стороны. Но он, как бы это сказать, наполовину поляк, и на него ни в чем нельзя положиться, особенно, если дело касается женщин. Прирожденный игрок. Но не за игорным столом, он -- азартный игрок в жизни, и за ним нужно следить, как за шулером. |
"Es ist mir doch lieb, daß du mir das sagst. Ich werde mich vorsehen mit ihm." | -- Хорошо, что ты предупредил. Я буду с ним осторожней. |
"Das tu. Aber nicht zu sehr; dann hilft es nichts. Unbefangenheit ist immer das beste, natürlich das allerbeste ist Charakter und Festigkeit und, wenn ich solch steifleinenes Wort brauchen darf, eine reine Seele." | -- Да, постарайся, но не подчеркивай этого: иначе получится хуже. Непринужденность -- это всегда самое лучшее, а еще лучше, конечно, характер, твердость, но самое главное, чтобы душа была чиста. |
Sie sah ihn groß an. Dann sagte sie: | Она посмотрела на него с удивлением. |
"Ja, gewiß. Aber nun sprich nicht mehr, und noch dazu lauter Dinge, die mich nicht recht froh machen können. Weißt du, mir ist, als hörte ich oben das Tanzen. Sonderbar, daß es immer wiederkommt. Ich dachte, du hättest mit dem allem nur so gespaßt." | -- Да, конечно. Но не говори больше ничего, особенно того, что меня огорчает. Знаешь, мне кажется, будто наверху танцуют. Странно, что это повторяется. Я думала, ты только шутил. |
"Das will ich doch nicht sagen, Effi. Aber so oder so, man muß nur in Ordnung sein und sich nicht zu fürchten brauchen. " | -- Как сказать! Нужно быть умницей, и тогда не придется бояться. |
Effi nickte und dachte mit einem Male wieder an die Worte, die ihr Crampas über ihren Mann als "Erzieher" gesagt hatte. | Эффи кивнула и снова вспомнила, как Крампас называл ее мужа "воспитателем". |
Der Heilige Abend kam und verging ähnlich wie das Jahr vorher; aus Hohen-Cremmen kamen Geschenke und Briefe; Gieshübler war wieder mit einem Huldigungsvers zur Stelle, und Vetter Briest sandte eine Karte: Schneelandschaft mit Telegrafenstangen, auf deren Draht geduckt ein Vögelchen saß. Auch für Annie war aufgebaut: ein Baum mit Lichtern, und das Kind griff mit seinen Händchen danach. Innstetten, unbefangen und heiter, schien sich seines häuslichen Glücks zu freuen und beschäftigte sich viel mit dem Kinde. Roswitha war erstaunt, den gnädigen Herrn so zärtlich und zugleich so aufgeräumt zu sehen. | Наступил сочельник и миновал так же быстро, как в прошлом году. Из Гоген-Креммена пришли подарки и письма. С поздравительными стихами явился Гизгюблер. Кузен Брист прислал из Берлина открытку -- заснеженный ландшафт с телеграфными столбами, на проводах которых сидела, нахохлившись, птичка, Для Анни была устроена елка со свечами, девочка так и тянулась ручонками к .огонькам. Инштеттен, довольный и веселый, радовался своему домашнему счастью и очень много занимался ребенком. Розвиха диву давалась, видя господина таким веселым и нежным. |
Auch Effi sprach viel und lachte viel, es kam ihr aber nicht aus innerster Seele. Sie fühlte sich bedrückt und wußte nur nicht, wen sie dafür verantwortlich machen sollte, Innstetten oder sich selber. Von Crampas war kein Weihnachtsgruß eingetroffen; eigentlich war es ihr lieb, aber auch wieder nicht, seine Huldigungen erfüllten sie mit einem gewissen Bangen, und seine Gleichgültigkeiten verstimmten sie; sie sah ein, es war nicht alles so, wie's sein sollte. | Эффи тоже без умолку болтала и много смеялась, правда не от души: что-то угнетало ее, она только не знала, винить ли в этом Инштеттена или себя. Крампас, между прочим, не прислал праздничного поздравления. Что ж, хорошо! Хотя нет, это немного обидно. Почему его ухаживания внушали ей страх, а его равнодушие задевало ее? Эффи начинала понимать, что в жизни не всегда бывает так, как следует быть. |
"Du bist so unruhig", sagte Innstetten nach einer Weile. | -- Ты почему-то нервничаешь, -- сказал ей однажды Инштеттен. |
"Ja. Alle Welt hat es so gut mit mir gemeint, am meisten du; das bedrückt mich, weil ich fühle, daß ich es nicht verdiene." | -- Да, ты не ошибся. Ко мне все так хорошо относятся, особенно ты. Мне кажется, я не заслуживаю этого. И это меня угнетает. |
"Damit darf man sich nicht quälen, Effi. Zuletzt ist es doch so: Was man empfängt, das hat man auch verdient." | -- Не стоит себя этим мучить, Эффи. В конце концов каждый получает по заслугам. |
Effi hörte scharf hin, und ihr schlechtes Gewissen ließ sie selber fragen, ob er das absichtlich in so zweideutiger Form gesagt habe. | Эффи внимательно посмотрела на мужа. Ей показалось (ведь совесть ее была нечиста), что эту двусмысленную фразу он сказал не без умысла. |
Spät gegen Abend kam Pastor Lindequist, um zu gratulieren und noch wegen der Partie nach der Oberförsterei Uvagla hin anzufragen, die natürlich eine Schlittenpartie werden müsse. | К вечеру к ним зашел пастор Линдеквист -- поздравить с праздником и справиться относительно поездки в лесничество Увагла. |
Crampas habe ihm einen Platz in seinem Schlitten angeboten, aber weder der Major noch sein Bursche, der, wie alles, auch das Kutschieren übernehmen solle, kenne den Weg, und so würde es sich vielleicht empfehlen, die Fahrt gemeinschaftlich zu machen, wobei dann der landrätliche Schlitten die Tete zu nehmen und der Crampassche zu folgen hätte. Wahrscheinlich auch der Gieshüblersche. Denn mit der Wegkenntnis Mirambos, dem sich unerklärlicherweise Freund Alonzo, der doch sonst so vorsichtig, anvertrauen wolle, stehe es wahrscheinlich noch schlechter als mit der des sommersprossigen Treptower Ulanen. | Дело в том, что Крампас предложил ему место в своих санях, а ни майор, ни денщик, которому придется править лошадьми, дороги не знают. Хотелось бы поехать всем вместе под руководством ланд-рата, его сани пойдут впереди, а за ними последуют сани майора, а может и Гизгюблера. Надо думать, что его Мирамбо -- непонятно почему наш милый Алонзо, обычно такой осмотрительный, так доверяет ему -- знает дорогу не лучше веснушчатого улана из Трептова. |
Innstetten, den diese kleinen Verlegenheiten erheiterten, war mit Lindequists Vorschlag durchaus einverstanden und ordnete die Sache dahin, daß er pünktlich um zwei Uhr über den Marktplatz fahren und ohne alles Säumen die Führung des Zuges in die Hand nehmen werde. | Инштеттена позабавило это маленькое затруднение, Он согласился помочь, приняв предложение Линдекви-ста: ровно в два приехать на Рыночную площадь и немедля взять в свои руки руководство этой поездкой. |
Nach diesem Übereinkommen wurde denn auch verfahren, und als Innstetten Punkt zwei Uhr den Marktplatz passierte, grüßte Crampas zunächst von seinem Schlitten aus zu Effi hinüber und schloß sich dann dem Innstettenschen an. Der Pastor saß neben ihm. Gieshüblers Schlitten, mit Gieshübler selbst und Doktor Hannemann, folgte, jener in einem eleganten Büffelrock und Marderbesatz, dieser in einem Bärenpelz, dem man ansah, daß er wenigstens dreißig Dienstjahre zählte. Hannemann war nämlich in seiner Jugend Schiffschirurgus auf einem Grönlandfahrer gewesen. Mirambo saß vorn, etwas aufgeregt wegen Unkenntnis im Kutschieren, ganz wie Lindequist vermutet hatte. | Так и сделали. Когда ровно в два Инштеттен проезжал по Рыночной площади, Крампас из своих саней раскланялся с Эффи и присоединился к Инштеттену. В санях рядом с ним сидел Линдеквист. За ними последовали сани Гизгюблера, где восседали аптекарь и доктор, пер^ вый в элегантной кожаной куртке, отделанной мехом: куницы, а второй в медвежьей шубе, по которой нетрудно было догадаться, что она служила ему по меньшей мере лет тридцать,-- в молодости Ганнеманн служил корабельным хирургом на китобое, ходившем в гренландские воды. Мирамбо ерзал на облучке, он не был искушен в езде на санях, как и предполагал Линдеквист. |
Schon nach zwei Minuten war man an Utpatels Mühle vorbei. | Через две минуты миновали мельницу Утпателя. |
Zwischen Kessin und Uvagla (wo der Sage nach ein Wendentempel gestanden) lag ein nur etwa tausend Schritt breiter, aber wohl anderthalb Meilen langer Waldstreifen, der an seiner rechten Längsseite das Meer, an seiner linken, bis weit an den Horizont hin, ein großes, überaus fruchtbares und gut angebautes Stück Land hatte. Hier, an der Binnenseite, flogen jetzt die drei Schlitten hin, in einiger Entfernung ein paar alte Kutschwagen vor sich, in denen aller Wahrscheinlichkeit nach andere nach der Oberförsterei hin eingeladene Gäste saßen. Einer dieser Wagen war an seinen altmodisch hohen Rädern deutlich zu erkennen, es war der Papenhagensche. Natürlich. Güldenklee galt als der beste Redner des Kreises (noch besser als Borcke, ja selbst besser als Grasenabb) und durfte bei Festlichkeiten nicht leicht fehlen. | Дальше, между Кессиной и Уваглой, где, по преданию, некогда был храм вендов*, шел узкой полосой лес, шириной не более тысячи шагов и мили полторы длиной. Справа за лесом начиналось море, а слева, насколько мог окинуть глаз, тянулась плодородная, великолепно возделанная равнина. Здесь-то вдоль опушки леса и мчались теперь трое саней. На некотором расстоянии от них двигалось несколько старинных карет, в которых, видимо, сидели остальные гости лесничего. Одна из карет, на старомодных высоких колесах, была явно папенгагенская. Гюльденклее прослыл наилучшим оратором округа (он говорил лучше Борка, и даже лучше самого Гразенабба) и свое присутствие на праздниках считал обязательным. |
Die Fahrt ging rasch - auch die herrschaftlichen Kutscher strengten sich an und wollten sich nicht überholen lassen -, so daß man schon um drei vor der Oberförsterei hielt. Ring, ein stattlicher, militärisch dreinschauender Herr von Mitte Fünfzig, der den ersten Feldzug in Schleswig noch unter Wrangel und Bonin mitgemacht und sich bei Erstürmung des Danewerks ausgezeichnet hatte, stand in der Tür und empfing seine Gäste, die, nachdem sie abgelegt und die Frau des Hauses begrüßt hatten, zunächst vor einem langgedeckten Kaffeetisch Platz nahmen, auf dem kunstvoll aufgeschichtete Kuchenpyramiden standen. | Ехали быстро: помещичьи кучера подстегивали лошадей и не давали себя обогнать, так что к трем часам все прикатили к лесничеству. Ринг, статный мужчина лет пятидесяти пяти, молодцеватый, с военной выправкой',, участник первого похода в Шлезвиг* еще при Врангеле* и Бонине* и герой при взятии Даневерка, стоял в дверях и сам принимал гостей. Те раздевались и, поприветствовав хозяйку, тут же садились за длинный стол, где их ждали горы пирожных и кофе. |
Die Oberförsterin, eine von Natur sehr ängstliche, zum mindesten aber sehr befangene Frau, zeigte sich auch als Wirtin so, was den überaus eitlen Oberförster, der für Sicherheit und Schneidigkeit war, ganz augenscheinlich verdroß. Zum Glück kam sein Unmut zu keinem Ausbruch, denn von dem, was seine Frau vermissen ließ, hatten seine Töchter desto mehr, bildhübsche Backfische von vierzehn und dreizehn, die ganz nach dem Vater schlugen. Besonders die ältere, Cora, kokettierte sofort mit Innstetten und Crampas, und beide gingen auch darauf ein. Effi ärgerte sich darüber und schämte sich dann wieder, daß sie sich geärgert habe. Sie saß neben Sidonie von Grasenabb und sagte: | Жена лесничего, робкая и застенчивая по природе, стеснялась своей роли хозяйки, чем явно раздражала безмерно тщеславного лесничего, которому хотелось, чтобы у него все было щеголевато, с размахом. К счастью, его неудовольствие не успело прорваться: их дочери, смазливые девочки, одна четырнадцати, другая тринадцати лет, с лихвой искупали то, что недоставало матери. Они явно удались в отца. В особенности старшая, Кора. Она сразу же принялась кокетничать с Инштеттеном и Крампасом, и оба живо откликнулись. Эффи это рассердило, но она тут же устыдилась того, что это ее раздражает. Своей соседке Сидо-пии Гразенабб она сказала: |
"Sonderbar, so bin ich auch gewesen, als ich vierzehn war." | -- На удивление, и я была такой же, когда мне было четырнадцать. |
Effi rechnete darauf, daß Sidonie dies bestreiten oder doch wenigstens Einschränkungen machen würde. Statt dessen sagte diese: | Эффи подумала, что Сидония не согласится, по крайней мере возразит: "Ну, что вы!" А та вместо этого изрекла: |
"Das kann ich mir denken." | *-- Воображаю себе! |
"Und wie der Vater sie verzieht", fuhr Effi halb verlegen und nur, um doch was zu sagen, fort. | -- А как ее балует отец, -- ответила, смутившись, Эффи, для того чтобы хоть что-нибудь сказать. |
Sidonie nickte. "Da liegt es. Keine Zucht. Das ist die Signatur unserer Zeit." | -- Вот именно. Никакого воспитания! Это так характерно для нашего времени! |
Effi brach nun ab. | Эффи умолкла. |
Der Kaffee war bald genommen, und man stand auf, um noch einen halbstündigen Spaziergang in den umliegenden Wald zu machen, zunächst auf ein Gehege zu, drin Wild eingezäunt war. Cora öffnete das Gatter, und kaum, daß sie eingetreten, so kamen auch schon die Rehe auf sie zu. Es war eigentlich reizend, ganz wie ein Märchen. Aber die Eitelkeit des jungen Dinges, das sich bewußt war, ein lebendes Bild zu stellen, ließ doch einen reinen Eindruck nicht aufkommen, am wenigsten bei Effi. | Кофе выпили быстро, -- всем хотелось хоть с полчаса покататься по лесу и, что самое интересное, посмотреть небольшой заповедник, в котором держали прирученных животных. Кора открыла в решетчатом заборе калитку и вошла. К ней сейчас же бросились лани. Картинка была, по правде говоря, необычайно прелестна, прямо сценка из сказки. Но тщеславие этого юного существа, этой девочки, знавшей, что она сейчас очень эффектна, портило чистоту впечатления, по крайней мере у Эффи. |
"Nein", sagte sie zu sich selber, "so bin ich doch nicht gewesen. Vielleicht hat es mir auch an Zucht gefehlt, wie diese furchtbare Sidonie mir eben andeutete, vielleicht auch anderes noch. Man war zu Haus zu gütig gegen mich, man liebte mich zu sehr. Aber das darf ich doch wohl sagen, ich habe mich nie geziert. Das war immer Huldas Sache. Darum gefiel sie mir auch nicht, als ich diesen Sommer sie wiedersah. | "Нет,-- решила она про себя,-- такой я никогда не была. Может быть, мне тоже не хватало воспитания, на что сейчас намекнула эта ужасная Сидония, а может и еще чего. Дома все были ко мне слишком добры, меня слишком любили. Но кажется, я никогда не жеманилась. Этим как раз грешила Гульда Нимейер. Поэтому она и не понравилась мне, когда я снова увидела ее этим летом". |
Auf dem Rückwege vom Wald nach der Oberförsterei begann es zu schneien. Crampas gesellte sich zu Effi und sprach ihr sein Bedauern aus, daß er noch nicht Gelegenheit gehabt habe, sie zu begrüßen. Zugleich wies er auf die großen, schweren Schneeflocken, die fielen, und sagte: | На обратном пути в лесничество пошел снег. Крампас присоединился к Эффи и выразил свое сожаление, что не имел возможности поздороваться с ней. Потом, показав на крупные снежные хлопья, сказал: |
"Wenn das so weitergeht, so schneien wir hier ein." | -- Если так будет продолжаться и дальше, нас совсем занесет. |
"Das wäre nicht das Schlimmste. Mit dem Eingeschneitwerden verbinde ich von langer Zeit her eine freundliche Vorstellung, eine Vorstellung von Schutz und Beistand." | -- Ничего страшного. Со снегопадом у меня связано приятное представление о защите и помощи. |
"Das ist mir neu, meine gnädigste Frau." | -- Это для меня ново, сударыня. |
"Ja", fuhr Effi fort und versuchte zu lachen, "mit den Vorstellungen ist es ein eigen Ding, man macht sie sich nicht bloß nach dem, was man persönlich erfahren hat, auch nach dem, was man irgendwo gehört oder ganz zufällig weiß. Sie sind so belesen, Major, aber mit einem Gedicht - freilich keinem Heineschen, keinem 'Seegespenst' und keinem 'Vitzliputzli' - bin ich Ihnen, wie mir scheint, doch voraus. Dies Gedicht heißt die 'Gottesmauer', und ich hab es bei unserm Hohen-Cremmer Pastor vor vielen, vielen Jahren, als ich noch ganz klein war, auswendig gelernt." | -- Да,-- продолжала Эффи и попыталась засмеяться, -- представления -- это нечто своеобразное и возникают они необязательно на почве того, что человек пережил лично; часто они связаны с тем, что он слыхал или о чем знает чисто случайно. Вы очень много читали, майор, но одного стихотворения -- это, конечно, не Гейне, не "Морское видение" или "Вицлипуцли" -- вы не знаете. Стихотворение называется "Божья стена"*, я выучила его наизусть в Гоген-Креммене, у нашего пастора, много лет тому назад, когда была совсем еще маленькой. |
"Gottesmauer", wiederholte Crampas. "Ein hübscher Titel, und wie verhält es sich damit?" | -- "Божья стена",-- повторил Крампас. -- Красивое название, а как оно связано с содержанием? |
"Eine kleine Geschichte, nur ganz kurz. Da war irgendwo Krieg, ein Winterfeldzug, und eine alte Witwe, die sich vor dem Feinde mächtig fürchtete, betete zu Gott, er möge doch 'eine Mauer um sie bauen', um sie vor dem Landesfeinde zu schützen. Und da ließ Gott das Haus einschneien, und der Feind zog daran vorüber." | -- Это простая история и очень короткая. Где-то была война, в зимнее время. Одна старая вдова страшно боялась врагов и стала молить господа, чтобы он окружил ее стеной и защитил от них. Бог послал снегопад, и враги прошли ее дом, даже не заметив, |
Crampas war sichtlich betroffen und wechselte das Gespräch. | Крампас как будто смутился и заговорил о другом. |
Als es dunkelte, waren alle wieder in der Oberförsterei zurück. | Когда вернулись в лесничество, было уже темно. |
Титульный лист | Предыдущая | Следующая