Краткая коллекция текстов на французском языке
Оноре де Бальзак
Illusions perdues/Утраченные иллюзии
2. Un grand homme de province а Paris/Часть вторая. Провинциальная знаменитость в Париже
(продолжение)
| France | Русский |
| Lucien serra la main de Finot avec un transport de joie inoui. | Люсьен пожал руку Фино в порыве неописуемой радости. |
| - N'ayons pas l'air de nous être entendus, lui dit Finot à l'oreille en poussant la porte d'une mansarde au cinquième étage de la maison, et située au fond d'un long corridor. | - Не подавайте вида, что мы с вами поладили,- шепнул ему на ухо Фино, открывая дверь мансарды, расположенной в конце длинного коридора, в пятом этаже дома. |
| Lucien aperçut alors Lousteau, Félicien Vernou, Hector Merlin et deux autres rédacteurs qu'il ne connaissait pas, tous réunis à une table couverte d'un tapis vert, devant un bon feu, sur des chaises ou des fauteuils, fumant ou riant. La table était chargée de papiers, il s'y trouvait un véritable encrier plein d'encre, des plumes assez mauvaises, mais qui servaient aux rédacteurs. Il fut démontré au nouveau journaliste que là s'élaborait le grand oeuvre. | И Люсьен увидел Лусто, Фелисьена Верну, Гектора Мерлена и еще двух журналистов, которых он не знал; они сидели перед пылающим камином на стульях и в креслах, вокруг стола, покрытого зеленым сукном, курили, смеялись. Стол был завален бумагами; на нем стояла настоящая чернильница, наполненная чернилами, лежали довольно скверные перья, но сотрудники довольствовались ими. Все говорило новому журналисту, что здесь создавалась газета. |
| - Messieurs, dit Finot, l'objet de la réunion est l'installation en mon lieu et place de notre cher Lousteau comme rédacteur en chef du journal que je suis obligé de quitter. Mais, quoique mes opinions subissent une transformation nécessaire pour que je puisse passer rédacteur en chef de la Revue dont les destinées vous sont connues, mes convictions sont les mêmes et nous restons amis. Je suis tout à vous, comme vous serez à moi. Les circonstances sont variables, les principes sont fixes. Les principes sont le pivot sur lequel marchent les aiguilles du baromètre politique. | - Господа,- сказал Фино,- цель нашего собрания - передача нашему дорогому Лусто моих полномочий главного редактора, ибо я принужден оставить газету. Мои мнения подвергнутся, разумеется, необходимой перемене, без чего я не мог бы стать редактором журнала, предназначение которого вам известно, однако мои убеждения останутся все те же, и мы будем друзьями. Я весь ваш, относитесь и вы ко мне по-прежнему. Обстоятельства переменчивы, принципы неизменны. Принципы - это ось, вокруг которой движутся стрелки политического барометра. |
| Tous les rédacteurs partirent d'un éclat de rire. | Сотрудники расхохотались. |
| - Qui t'a donné ces phrases-là ? demanda Lousteau. | - У кого позаимствовал ты эти перлы?-спросил Лусто. |
| - Blondet, répondit Finot. | - У Блонде,- отвечал Фино. |
| - Vent, pluies, tempête, beau fixe, dit Merlin, nous parcourrons tout ensemble. | - Ветер, дождь, бурю, хорошую погоду,- сказал Мерлен,- мы все переживем вместе. |
| - Enfin, reprit Finot, ne nous embarbouillons pas dans les métaphores : tous ceux qui auront quelques articles à m'apporter retrouveront Finot. Monsieur, dit-il en présentant Lucien, est des vôtres. J'ai traité avec lui, Lousteau. | - Короче,- продолжал Фино,- не будем вдаваться в метафоры: приносите свои статьи, и вы увидите во мне прежнего Фино. Господин де Рюбампре ваш новый коллега,- сказал он, представляя Люсьена.- Я заключил с ним договор, Лусто. |
| Chacun complimenta Finot sur son élévation et sur ses nouvelles destinées. | Каждый поздравил Фино с повышением и блестящим будущим. |
| - Te voilà à cheval sur nous et sur les autres, lui dit l'un des rédacteurs inconnus à Lucien, tu deviens Janus... | - Теперь ты оседлал и нас, и прочих,- сказал ему один из сотрудников, неизвестных Люсьену.- Ты стал Янусом... |
| - Pourvu qu'il ne soit pas Janot, dit Vernou. | - Если бы только Янусом,- сказал Верну. |
| - Tu nous laisses attaquer nos bêtes noires ? | - Ты разрешишь нам обстреливать наши мишени? |
| - Tout ce que vous voudrez ! dit Finot. | - Все, что вы пожелаете! - сказал Фино. |
| - Ah ! mais ! dit Lousteau, le journal ne peut pas reculer. Monsieur Châtelet s'est fâché, nous n'allons pas le lâcher pendant une semaine. | - Ну, понятно, газета не может отступать,- сказал Лусто.- Господин Шатле взбешен, мы ему не дадим покоя целую неделю. |
| - Que s'est-il passé ? dit Lucien. | - Что случилось? -сказал Люсьен. |
| - Il est venu demander raison, dit Vernou. L'ex-beau de l'Empire a trouvé le père Giroudeau, qui, du plus beau sang-froid du monde, a montré dans Philippe Bridau l'auteur de l'article, et Philippe a demandé au baron son heure et ses armes. L'affaire en est restée là. Nous sommes occupés à présenter des excuses au baron dans le numéro de demain. Chaque phrase est un coup de poignard. | - Он приходил требовать объяснений,- сказал Верну.- Бывший щеголь времен Империи наткнулся на Жирудо, и тот самым хладнокровным образом сказал ему, что автор статьи - Филипп Бридо, а Филипп просил барона назначить час и род оружия. На этом дело и кончилось, В завтрашнем номере мы хотим извиниться перед бароном: что ни фраза, то удар кинжала! |
| - Mordez-le ferme, il viendra me trouver, dit Finot. J'aurai l'air de lui rendre service en vous apaisant, il tient au Ministère, et nous accrocherons là quelque chose, une place de professeur suppléant ou quelque bureau de tabac. Nous sommes heureux qu'il se soit piqué au jeu. Qui de vous veut faire dans mon nouveau journal un article de fond sur Nathan ? | - Ужальте его покрепче, тогда он прибежит ко мне,- сказал Фино.- Я притворюсь, что, укрощая вас, оказываю ему услугу; он близок к министерству, и мы можем кое-что урвать - место сверхштатного учителя или патент на табачную лавку. Наше счастье, что статья задела его за живое. Кто из вас желает написать для моего нового журнала основательную статью о Натане? |
| - Donnez-le à Lucien, dit Lousteau. Hector et Vernou feront des articles dans leurs journaux respectifs... | - Поручите Люсьену,- сказал Лусто.- Гектор и Верну дадут статьи в своих газетах... |
| - Adieu, messieurs, nous nous reverrons seul à seul chez Barbin, dit Finot en riant. | - До свиданья, господа! Мы встретимся сегодня у Бар" вена,- сказал Фино смеясь. |
| Lucien reçut quelques compliments sur son admission dans le corps redoutable des journalistes, et Lousteau le présenta comme un homme sur qui l'on pouvait compter. | Люсьен выслушал поздравления по поводу того, что он вступает в грозный корпус журналистов, и Лусто рекомендовал его как человека, на которого можно положиться, |
| - Lucien vous invite en masse, messieurs, à souper chez sa maîtresse, la belle Coralie. | - Люсьен приглашает нас всех, господа, на ужин к своей возлюбленной, прекрасной Корали. |
| - Coralie va au Gymnase, dit Lucien à Etienne. | - Корали переходит в Жиманаз,- сказал Люсьен Этьену. |
| - Eh ! bien, messieurs, il est entendu que nous pousserons Coralie, hein ? Dans tous vos journaux, mettez quelques lignes sur son engagement et parlez de son talent. Vous donnerez du tact, de l'habileté à l'administration du Gymnase, pouvons-nous lui donner de l'esprit ? | - В таком случае решено, мы поддержим Корали. Не правда ли? Надо дать во всех ваших газетах несколько строк об ее ангажементе и указать на ее талант. Похвалите дирекцию Жимназ за вкус и догадливость. Нельзя ли наделить ее и умом? |
| - Nous lui donnerons de l'esprit, répondit Merlin, Frédéric a une pièce avec Scribe. | - Умом мы ее наделили,- отвечал Мерлен.- Фредерик вместе со Скрибом написал пьесу для Жимназ. |
| - Oh ! le directeur du Gymnase est alors le plus prévoyant et le plus perspicace des spéculateurs, dit Vernou. | - О! Тогда директор Жимназ самый предусмотрительный и самый проницательный из дельцов,- сказал Верну. |
| - Ah ! çà, ne faites pas vos articles sur le livre de Nathan que nous ne nous soyons concertés, vous saurez pourquoi, dit Lousteau. Nous devons être utiles à notre nouveau camarade. Lucien a deux livres à placer, un recueil de sonnets et un roman. Par la vertu de l'entre-filet ! il doit être un grand poète à trois mois d'échéance. | - Послушайте! Повремените писать статьи о книге Натана, пока мы не сговоримся,- и я скажу вам почему,- сказал Лусто.- Сперва поможем нашему новому собрату; Люсьену надо пристроить две книги: сборник сонетов и роман. Клянусь честью газетной заметки, не пройдет и трех месяцев, мы сделаем из него великого поэта! |
| Nous nous servirons de ses Marguerites pour rabaisser les Odes, les Ballades, les Méditations, toute la poésie romantique. | "Маргаритки" нам пригодятся, чтобы унизить все эти Оды, Баллады, Размышления,- короче, всю романтическую поэзию. |
| - &Сcedil;a serait drôle si les sonnets ne valaient rien, dit Vernou. Que pensez-vous de vos sonnets, Lucien ? | - Вот будет потеха, если сонеты никуда не годятся,- сказал Верну.- Какого вы мнения о своих сонетах, Люсьен? |
| - Là, comment les trouvez-vous ? dit un des rédacteurs inconnus. | - Да, какого вы о них мнения?-сказал один из незнакомых сотрудников. |
| - Messieurs, ils sont bien, dit Lousteau, parole d'honneur. | - Господа, сонеты превосходные,-сказал Лусто.-Даю слово! |
| - Eh ! bien, j'en suis content, dit Vernou, je les jetterai dans les jambes de ces poètes de sacristie qui me fatiguent. | - Отлично. Я удовлетворен,- сказал Верну.- Я ими собью с ног этих поэтов алтаря, они надоели мне. |
| - Si Dauriat, ce soir, ne prend pas les Marguerites, nous lui flanquerons article sur article contre Nathan. | - Если Дориа нынче вечером не возьмет "Маргаритки", мы двинем статью за статьей против Натана. |
| - Et Nathan, que dira-t-il ? s'écria Lucien. | - А что скажет Натан? -вскричал Люсьен. |
| Les cinq rédacteurs éclatèrent de rire. | Все пять журналистов расхохотались. |
| - Il sera enchanté, dit Vernou. Vous verrez comment nous arrangerons les choses. | -- Он будет восхищен,- сказал Верну.- Вы увидите, как мы все уладим. |
| - Ainsi, monsieur est des nôtres ? dit un des deux rédacteurs que Lucien ne connaissait pas. | - Итак, сударь, вы наш?-сказал один из сотрудников, которого Люсьен не знал. |
| - Oui, oui, Frédéric, pas de farces. Tu vois, Lucien, dit Etienne au néophyte, comment nous agissons avec toi, tu ne reculeras pas dans l'occasion. Nous aimons tous Nathan, et nous allons l'attaquer. Maintenant partageons-nous l'empire d'Alexandre. Frédéric, veux-tu les Français et l'Odéon ? | - Да! Да! Фредерик, довольно шутить. Вот видишь, Люсьен,- сказал Этьен новопосвященному,- как мы действуем ради тебя; и ты не увильнешь при случае. Мы все любим Натана, а собираемся напасть на него. Теперь приступим к разделу "империи Александра". Фредерик, желаешь Французский театр и Одеон? |
| - Si ces messieurs y consentent, dit Frédéric. | - Ежели господа журналисты не возражают,- сказал Фредерик. |
| Tous inclinèrent la tête, mais Lucien vit briller des regards d'envie. | В знак согласия все наклонили голову, но Люсьен приметил, как в их глазах блеснула зависть. |
| - Je garde l'Opéra, les Italiens et l'Opéra-Comique, dit Vernou. | - Я оставлю за собой Оперу, Итальянцев и Комическую оперу,- сказал Верну. |
| - Eh ! bien, Hector prendra les théâtres de Vaudeville, dit Lousteau. | - Отлично! Гектор возьмет театры водевилей,-сказал Лусто. |
| - Et moi, je n'ai donc pas de théâtres ? s'écria l'autre rédacteur que ne connaissait pas Lucien. | - А что же мне? У меня нет ни одного театра! - вскричал сотрудник, незнакомый Люсьену. |
| - Eh ! bien, Hector te laissera les Variétés, et Lucien la Porte-Saint-Martin, dit Etienne. Abandonne-lui la Porte-Saint-Martin, il est fou de Fanny Beaupré, dit-il à Lucien, tu prendras le Cirque-Olympique en échange. Moi, j'aurai Bobino, les Funambules et Madame Saqui. Qu'avons-nous pour le journal de demain ? | - Ладно, тебе Гектор уступит Варьетэ, а Люсьен - Пор-Сен-Мартен,- сказал Лусто.- Отдай ему Порт-Сен-Мартен, он без ума от Фанин Бопре,- сказал он Люсьену,- ты взамен получишь цирк Олимпиа. Я беру себе Бобино, Фюнамбюли и мадам Саки... Что у нас есть для завтрашнего номера? |
| - Rien. | - Ничего. |
| - Rien. | - Ничего? |
| - Rien ! | - Ничего. |
| - Messieurs, soyez brillants pour mon premier numéro. Le baron Châtelet et sa seiche ne dureront pas huit jours. L'auteur du Solitaire est bien usé. | - Господа, блесните ради моего первого номера! Барона Шатле и его выдры не хватит на всю неделю. Автор "Отшельника" уже изрядно всем наскучил. |
| - Sosthène-Démosthène n'est plus drôle, dit Vernou, tout le monde nous l'a pris. | - Состен-Демосфен уже не забавен,- сказал Верну.- Все набросились на эту тему. |
| - Oh ! il nous faut de nouveaux morts, dit Frédéric. | - Да, нам нужны новые покойники,- сказал Фредерик. |
| - Messieurs, si nous prêtions des ridicules aux hommes vertueux de la Droite ? Si nous disions que monsieur de Bonald pue des pieds ? s'écria Lousteau. | - Господа, а что если мы примемся за добродетельных мужей правой? Объявим, допустим, что у господина Бональда запах от ног? - вскричал Лусто. |
| - Commençons une série de portraits des orateurs ministériels ? dit Hector Merlin. | - Не начать ли серию портретов прославленных ораторов из лагеря правительства? - сказал Гектор Мерлен. |
| - Fais cela, mon petit, dit Lousteau, tu les connais, ils sont de ton parti, tu pourras satisfaire quelques haines intestines. Empoigne Beugnot, Syrieys de Mayrinhac et autres. Les articles peuvent être prêts à l'avance, nous ne serons pas embarrassés pour le journal. | - Начни, дружок,- сказал Лусто.- Ты их знаешь, они из твоей партии, ты можешь удовлетворить какую-нибудь междоусобную ненависть. Вышути Беньо, Сириеса де Мейринака и других. Статьи можно готовить заранее, тогда мы не будем бедствовать из-за материала. |
| - Si nous inventions quelques refus de sépulture avec des circonstances plus ou moins aggravantes ? dit Hector. | - Не изобрести ли какой-нибудь отказ в погребении с более или менее отягчающими вину обстоятельствами? - сказал Гектор. |
| - N'allons pas sur les brisées des grands journaux constitutionnels qui ont leurs cartons aux curés pleins de Canards, répondit Vernou. | - Нет, мы не пойдем по стопам крупных конституционных газет, у которых папка с фельетонами о священниках битком набита утками,- отвечал Верну. |
| - De Canards ? dit Lucien. | - Утками?-удивленно сказал Люсьен |
| - Nous appelons un canard, lui répondit Hector, un fait qui a l'air d'être vrai, mais qu'on invente pour relever les Faits-Paris quand ils sont pâles. Le canard est une trouvaille de Franklin, qui a inventé le paratonnerre, le canard et la république. Ce journaliste trompa si bien les encyclopédistes par ses canards d'outre-mer que, dans l'Histoire Philosophique des Indes, Raynal a donné deux de ces canards pour des faits authentiques. | - Мы называем "уткой",- отвечал ему Гектор,- случай вполне правдоподобный, но на самом деле вымышленный ради того, чтобы оживить отдел "Парижские новости", когда эти новости оскудевают. "Утка" - это выдумка Франклина, который изобрел громоотвод, "утку" и республику. Этот журналист так ловко обманывал своими заморскими "утками" энциклопедистов, что две из них Рейналь в своей "Философической истории Индии" приводит как подлинные факты. |
| - Je ne savais pas cela, dit Vernou. Quels sont les deux canards ? | - Я этого не знал,- сказал Верну,- что это за "утки"? |
| - L'histoire relative à l'Anglais qui vend sa libératrice, une négresse, après l'avoir rendue mère afin d'en tirer plus d'argent. Puis le plaidoyer sublime de la jeune fille grosse gagnant sa cause. Quand Franklin vint à Paris, il avoua ses canards chez Necker, à la grande confusion des philosophes français. Et voilà comment le Nouveau-Monde a deux fois corrompu l'ancien. | - История с англичанином, продавшим за солидную сумму свою спасительницу негритянку и своего ребенка от нее. Затем прекрасная защитительная речь одной беременной девушки, выигравшей судебный процесс. Когда Франклин, будучи в Париже, посетил Неккера, он сознался в истории с "утками", к великому смущению французских философов. Вот как Новый Свет дважды надул Старый! |
| - Le journal, dit Lousteau, tient pour vrai tout ce qui est probable. Nous partons de là. | - Газета,- сказал Лусто,- считает правдой все правдоподобное. Это наша исходная точка. |
| - La justice criminelle ne procède pas autrement, dit Vernou. | - Уголовное судопроизводство исходит из того же,- сказал Верну. |
| - Eh ! bien, à ce soir, neuf heures, ici, dit Merlin. | - Итак, в девять вечера здесь,- сказал Мерлен. |
| Chacun se leva, se serra les mains, et la séance fut levée au milieu des témoignages de la plus touchante familiarité. | - Все встали, пожали друг другу руки, и совещание было закрыто при самых трогательных изъявлениях дружбы. |
| - Qu'as-tu donc fait à Finot, dit Etienne à Lucien en descendant, pour qu'il ait passé un marché avec toi ? Tu es le seul avec lequel il se soit lié. | - Чем ты околдовал Фино?-сказал Этьен Люсьену, сходя по лестнице.- Он подписал с тобой договор! Он допустил ради тебя исключение. |
| - Moi, rien, il me l'a proposé, dit Lucien. | - Я? Помилуй! Да он сам мне предложил,- сказал Люсьен. |
| - Enfin, tu aurais avec lui des arrangements, j'en serais enchanté, nous n'en serions que plus forts tous deux. | - Короче, вы столковались. Что же, я очень рад. Мы _оба от этого выиграем. |
| Au rez-de-chaussée, Etienne et Lucien trouvèrent Finot qui prit à part Lousteau dans le cabinet ostensible de la Rédaction. | В нижнем этаже Лусто и Люсьен застали Фино, и тот увел Этьена в официальный кабинет редакции. |
| - Signez votre traité pour que le nouveau directeur croie la chose faite d'hier, dit Giroudeau qui présentait à Lucien deux papiers timbrés. | - Подпишите договор. Пусть новый редактор думает, что это было сделано вчера,- сказал Жирудо, подавая Люсьену два листа гербовой бумаги. |
| En lisant ce traité, Lucien entendit entre Etienne et Finot une discussion assez vive qui roulait sur les produits en nature du journal. Etienne voulait sa part de ces impôts perçus par Giroudeau. Il y eut sans doute une transaction entre Finot et Lousteau, car les deux amis sortirent entièrement d'accord. | Читая текст договора, Люсьен прислушивался к горячему спору, который вели Этьен и Фино по поводу газетных доходов натурою: Этьен желал иметь долю в податях, взимаемых Жирудо. Несомненно, Фино и Лусто пришли к соглашению, ибо они вышли, беседуя вполне миролюбиво. |
| - A huit heures, aux Galeries-de-Bois, chez Dauriat, dit Etienne à Lucien. | - В восемь часов будь в Деревянных галереях, у Дориа,- сказал Этьен Люсьену. |
| Un jeune homme se présenta pour être rédacteur de l'air timide et inquiet qu'avait Lucien naguère. Lucien vit avec un plaisir secret Giroudeau pratiquant sur le néophyte les plaisanteries par lesquelles le vieux militaire l'avait abusé ; son intérêt lui fit parfaitement comprendre la nécessité de ce manége, qui mettait des barrières presque infranchissables entre les débutants et la mansarde où pénétraient les élus. | Люсьен с затаенной радостью наблюдал, как Жирудо теми же шутками, какими он отваживал от редакции его самого, угощал теперь молодого человека, смущенного и взволнованного, явившегося с предложением сотрудничества; собственная выгода заставила Люсьена понять необходимость подобного приема, создавшего почти непроницаемую преграду между новичками и мансардой, куда проникали избранные. |
| - Il n'y a pas déjà tant d'argent pour les rédacteurs, dit-il à Giroudeau. | - И без того для сотрудников недостает денег,- сказал он Жирудо. |
| - Si vous étiez plus de monde, chacun de vous en aurait moins, répondit le capitaine. Et donc ! | - Ежели вас станет больше, каждый будет получать меньше,- отвечал капитан.- Итак... |
| L'ancien militaire fit tourner sa canne plombée, sortit en broum-broumant, et parut stupéfait de voir Lucien montant dans le bel équipage qui stationnait sur les boulevards. | Бывший военный повертел своей дубинкой и вышел, бурча "брум, брум!" Он явно был поражен, увидев, что Люсьен садится в щегольской экипаж, поджидавший его на бульваре. |
| - Vous êtes maintenant les militaires, et nous sommes les péquins [Dans le Furne : pékins, coquille.], lui dit le soldat. | - Нынче они, видно, люди военные, а мы шлюпики,- сказал солдат. |
| - Ma parole d'honneur, ces jeunes gens me paraissent être les meilleurs enfants du monde, dit Lucien à Coralie. Me voilà journaliste avec la certitude de pouvoir gagner six cents francs par mois, en travaillant comme un cheval ; mais je placerai mes deux ouvrages et j'en ferai d'autres, car mes amis vont m'organiser un succès ! Ainsi, je dis comme toi, Coralie : Vogue la galère. | - Право, журналисты, по-моему, удивительно славные люди,- сказал Люсьен своей возлюбленной.- Вот я и журналист, у меня есть возможность, работая, как вол, зарабатывать шестьсот франков в месяц; но теперь мои первые книги увидят свет, и я напишу еще новые. Друзья обеспечат мне успех! Поэтому я скажу, как и ты, Корали: "Что будет, то будет!" |
| - Tu réussiras, mon petit ; mais ne sois pas aussi bon que tu es beau, tu te perdrais. Sois méchant avec les hommes, c'est bon genre. | - Конечно, ты прославишься, мой милый. Но, красавец мой, не будь таким добрым. Иначе ты себя погубишь. Будь зол с людьми. Это хорошее правило. |
| Coralie et Lucien allèrent se promener au bois de Boulogne, ils y rencontrèrent encore la marquise d'Espard, madame de Bargeton et le baron Châtelet. Madame de Bargeton regarda Lucien d'un air séduisant qui pouvait passer pour un salut. Camusot avait commandé le meilleur dîner du monde. Coralie, en se sachant débarrassée de lui, fut si charmante pour le pauvre marchand de soieries qu'il ne se souvint pas, durant les quatorze mois de leur liaison, de l'avoir vue si gracieuse ni si attrayante. | Корали и Люсьен поехали в Булонский лес; они опять встретили маркизу д'Эспар, г-жу де Баржетон и барона дю Шатле. Г-жа де Баржетон так выразительно взглянула на Люсьена, что этот взгляд можно было счесть за поклон. Камюзо заказал изысканнейший обед. Корали, почувствовав себя свободной, была чрезвычайно ласкова с несчастным торговцем шелками; за четырнадцать месяцев их связи он не видал ее такой обаятельной и милой. |
| - Allons, se dit-il, restons avec elle, quand même ! | "Ну, что ж,- сказал он про себя,- я не расстанусь с ней, несмотря ни на что!" |
| Camusot proposa secrètement à Coralie une inscription de six mille livres de rente sur le Grand-Livre, que ne connaissait pas sa femme, si elle voulait rester sa maîtresse, en consentant à fermer les yeux sur ses amours avec Lucien. | Камюзо, улучив минуту, предложил Корали внести на ее имя шесть тысяч ливров ренты, втайне от своей жены, лишь бы Корали пожелала остаться его возлюбленной, и обещал закрыть глаза на ее любовь к Люсьену. |
| - Trahir un pareil ange ?... mais regarde-le donc, pauvre magot, et regarde-toi ! dit-elle en lui montrant le poète que Camusot avait légèrement étourdi en le faisant boire. | - Обманывать такого ангела?.. Несчастное чучело, да ты посмотри на него и на себя!-сказала она, указывая на поэта, которого Камюзо слегка подпоил. |
| Camusot résolut d'attendre que la misère lui rendît la femme que la misère lui avait déjà livrée. | Камюзо решил ждать, покуда нужда не возвратит ему эту женщину, которую уже однажды нищета предала в его руки. |
| - Je ne serai donc que ton ami, dit-il en la baisant au front. | - Хорошо, я останусь твоим другом,- сказал он, целуя ее в лоб. |
| Lucien laissa Coralie et Camusot pour aller aux Galeries-de-Bois. Quel changement son initiation aux mystères du journal avait produit dans son esprit ! Il se mêla sans peur à la foule qui ondoyait dans les Galeries, il eut l'air impertinent parce qu'il avait une maîtresse, il entra chez Dauriat d'un air dégagé parce qu'il était journaliste. Il y trouva grande société, il y donna la main à Blondet, à Nathan, à Finot, à toute la littérature avec laquelle il avait fraternisé depuis une semaine ; il se crut un personnage, et se flatta de surpasser ses camarades ; la petite pointe de vin qui l'animait le servit à merveille, il fut spirituel, et montra qu'il savait hurler avec les loups. Néanmoins, Lucien ne recueillit pas les approbations tacites, muettes ou parlées sur lesquelles il comptait, il aperçut un premier mouvement de jalousie parmi ce monde, moins inquiet que curieux peut-être de savoir quelle place prendrait une supériorité nouvelle et ce qu'elle avalerait dans le partage général des produits de la Presse. Finot, qui trouvait en Lucien une mine à exploiter, Lousteau qui croyait avoir des droits sur lui furent les seuls que le poète vit souriants [Dans le Furne : " souriant ", coquille typographique.]. Lousteau qui avait déjà pris les allures d'un rédacteur en chef, frappa vivement aux carreaux du cabinet de Dauriat. | Люсьен расстался с Корали и Камюзо и пошел в Деревянные галереи. Какая перемена произошла в его сознании после посвящения в таинства журналистики! Он бесстрашно отдался потоку толпы в галереях, он держался уверенно, оттого что у него была любовница, и непринужденно вошел к Дориа, оттого что чувствовал себя журналистом. Он застал там большое общество, он подал руку Блонде, Натану, Фино и всем литераторам, с которыми сблизился за эту неделю; он возомнил себя выдающимся человеком и льстил себя надеждой превзойти товарищей; легкий хмель, воодушевлявший его, оказывал превосходное действие, он блистал остроумием и показал, что с волками умеет выть по-волчьи. Однако ж Люсьен не вызвал безмолвных или высказанных похвал, на которые он рассчитывал, и даже заметил первые признаки зависти; но все эти люди испытывали не столько тревогу, сколько любопытство: они желали знать, какое место в их мире займет новое диво и какая доля падет на него в общем разделе добычи. Улыбкой встретили его только Фино, который смотрел на Люсьена, как эксплуататор на золотую руду, и Лусто, считавший, что имеет на него права. Лусто, уже усвоивший приемы главного редактора, резко постучал в окно кабинета Дориа. |
| - Dans un moment, mon ami, lui répondit le libraire en levant la tête au-dessus des rideaux verts et en le reconnaissant. | - Сию минуту, мой друг,- отвечал книгопродавец, показавшись из-за зеленых занавесок. |
| Le moment dura une heure, après laquelle Lucien et son ami entrèrent dans le sanctuaire. | Минута длилась час, наконец Люсьен и его друг вошли в святилище. |
| - Eh ! bien, avez-vous pensé à l'affaire de notre ami ? dit le nouveau rédacteur en chef. | -Так вот, подумали вы о книге нашего друга? - сказал новый редактор. |
| - Certes, dit Dauriat en se penchant sultanesquement dans son fauteuil. J'ai parcouru le recueil, je l'ai fait lire à un homme de goût, à un bon juge, car je n'ai pas la prétention de m'y connaître. Moi, mon ami, j'achète la gloire tout faite comme cet Anglais achetait l'amour. Vous êtes aussi grand poète que vous êtes joli garçon, mon petit, dit Dauriat. Foi d'honnête homme, je ne dis pas de libraire, remarquez ? vos sonnets sont magnifiques, on n'y sent pas le travail, ce qui est rare quand on a l'inspiration et de la verve. Enfin, vous savez rimer, une des qualités de la nouvelle école. Vos Marguerites sont un beau livre, mais ce n'est pas une affaire, et je ne peux m'occuper que de vastes entreprises. Par conscience, je ne veux pas prendre vos sonnets, il me serait impossible de les pousser, il n'y a pas assez à gagner pour faire les dépenses d'un succès. D'ailleurs vous ne continuerez pas la poésie, votre livre est un livre isolé. Vous êtes jeune, jeune homme ! vous m'apportez l'éternel recueil des premiers vers que font au sortir du collége tous les gens de lettres, auquel ils tiennent tout d'abord et dont ils se moquent plus tard. Lousteau, votre ami, doit avoir un poème caché dans ses vieilles chaussettes. N'as-tu pas un poème, Lousteau ? dit Dauriat en jetant sur Etienne un fin regard de compère. | - Конечно,- сказал Дориа, раскинувшись в креслах, точно какой-нибудь султан.- Я просмотрел сборник и дал его на прочтение человеку высокого вкуса, тонкому ценителю,- сам я не притязаю на роль знатока. Я, мой друг, покупаю проверенную славу, как один англичанин покупал любовь. Вы столь же редкий поэт, сколь редкостна ваша красота,- сказал Дориа.- Клянусь, я говорю не как книгопродавец. Ваши сонеты великолепны, в них не чувствуется никакого напряжения, они естественны, как все, что создано по наитию и вдохновению. И, наконец, вы мастер рифмы,- это одно из достоинств новой школы. Ваши "Маргаритки" - прекрасная книга, но это еще не дело, а я могу заниматься лишь крупным делом. Стало быть, я не возьму ваших сонетов, на них нельзя заработать, а потому не стоит и тратиться на создание успеха. Притом вы скоро бросите поэзию, ваша книга-книга-одиночка. Вы молоды, юноша! Вы предложили мне извечный первый сборник первых стихов; так начинают по выходе из коллежа все будущие писатели, и вначале они дорожат своими стихами, а впоследствии сами над ними смеются. Ваш друг Лусто, наверно, хранит поэму, спрятанную среди старых носков. Неужто у тебя нет поэмы, в которую ты верил, Лусто? - дружески сказал Дориа, глядя на Этьена. |
| - Eh ! comment pourrais-je écrire en prose ? dit Lousteau. | - А иначе как бы я научился писать прозой? - сказал Лусто. |
| - Eh ! bien, vous le voyez, il ne m'en a jamais parlé ; mais notre ami connaît la librairie et les affaires, reprit Dauriat. Pour moi, la question, dit-il en câlinant Lucien n'est pas de savoir si vous êtes un grand poète ; vous avez beaucoup mais beaucoup de mérite ; si je commençais la librairie, je commettrais la faute de vous éditer. Mais d'abord, aujourd'hui, mes commanditaires et mes bailleurs de fonds me couperaient les vivres ; il suffit que j'y aie perdu vingt mille francs l'année dernière pour qu'ils ne veuillent entendre à aucune poésie, et ils sont mes maîtres. Néanmoins la question n'est pas là. J'admets que vous soyez un grand poète, serez-vous fécond ? Pondrez-vous régulièrement des sonnets ? Deviendrez-vous dix volumes ? Serez-vous une affaire ? Eh ! bien, non, vous serez un délicieux prosateur ; vous avez trop d'esprit pour le gâter par des chevilles, vous avez à gagner trente mille francs par an dans les journaux, et vous ne les troquerez pas contre trois mille francs que vous donneront très-difficilement vos hémistiches, vos strophes et autres ficharades ! | - Вот видите, он мне никогда о ней не говорил; но ваш друг знает книжное дело и вообще коммерческие дела,- продолжал Дориа.- Для меня,-сказал он, чтобы польстить Люсьену,- вопрос не в том, большой вы поэт или нет; у вас много, очень много достоинств; если бы я был неопытен, я бы сделал ошибку и издал вас. Но прежде всего мои вкладчики и пайщики нынче сильно урезали меня; ведь не далее как в прошлом году я на стихах потерял двадцать тысяч. Теперь они и слышать не хотят ни о какой поэзии, а они - мои хозяева. Однако вопрос не в этом. Охотно допускаю, что вы великий поэт, но плодовитый ли? Можно ли рассчитывать на ваши сонеты? Напишете ли вы десять томов? Станете ли вы представлять дело? Нет. Из вас выйдет превосходный прозаик; вы слишком умны, чтобы баловаться пустословием, вы будете зарабатывать в газетах тысяч тридцать франков в год, так для чего же нужны вам те жалкие три тысячи, что вы с трудом сколотите, кропая ваши полустишия, строфы и прочую ерунду! |
| - Vous savez, Dauriat, que monsieur est du journal, dit Lousteau. | - Вы знаете, Дориа, что он сотрудник нашей газеты? - спросил Лусто. |
| - Oui, répondit Dauriat, j'ai lu son article ; et dans son intérêt bien entendu, je lui refuse les Marguerites ! Oui, monsieur, je vous aurai donné plus d'argent dans six mois d'ici pour les articles que j'irai vous demander que pour votre poésie invendable ! | - Да,- отвечал Дориа,- я прочел статью; и я отказываюсь издать "Маргаритки", разумеется, в его же интересах! Да, сударь, в полгода за ваши статьи, которые я сам закажу вам, я заплачу больше, нежели за вашу бесполезную поэзию! |
| - Et la gloire ? s'écria Lucien. | - А слава? -вскричал Люсьен. |
| Dauriat et Lousteau se mirent à rire. | Дориа и Лусто рассмеялись. |
| - Dam ! dit Lousteau, ça conserve des illusions. | - Вот видите,- сказал Лусто, он все еще предается юношеским мечтаниям. |
| - La gloire, répondit Dauriat, c'est dix ans de persistance et une alternative de cent mille francs de perte ou de gain pour le libraire. Si vous trouvez des fous qui impriment vos poésies, dans un an d'ici vous aurez de l'estime pour moi en apprenant le résultat de leur opération. | - Слава,- отвечал Дориа,- это десять лет упорства, а для издателя - либо убыток, либо прибыль в сто тысяч франков. Пусть даже отыщется безумец, который издаст ваши стихи, все равно через год, узнав о последствиях этой операции, вы проникнитесь ко мне уважением. |
| - Vous avez là le manuscrit ? dit Lucien froidement. | - Моя рукопись у вас? - сказал Люсьен холодно. |
| - Le voici, mon ami, répondit Dauriat dont les façons avec Lucien s'étaient déjà singulièrement édulcorées. | - Вот она, мой друг,- отвечал Дориа, и в его обращении с Люсьеном появилась какая-то вкрадчивость. |
| Lucien prit le rouleau sans regarder l'état dans lequel était la ficelle, tant Dauriat avait l'air d'avoir lu les Marguerites. Il sortit avec Lousteau sans paraître ni consterné ni mécontent. Dauriat accompagna les deux amis dans la boutique en parlant de son journal et de celui de Lousteau. Lucien jouait négligemment avec le manuscrit des Marguerites. | Поэт взял сверток, не проверив состояние перевязи, настолько вид Дориа внушал уверенность в том, что он прочел "Маргаритки", Люсьен вышел вместе с Лусто; казалось он не был ни удручен, ни раздосадован. Дориа проводил обоих друзей в лавку, беседуя о своем журнале и о газете Лусто. Люсьен небрежно играл рукописью "Маргариток". |
| - Tu crois que Dauriat a lu ou fait lire tes sonnets ? lui dit Etienne à l'oreille. | - Ты в самим деле думаешь, что Дориа прочел или давал кому-нибудь прочесть твои сонеты?-шепнул ему Этьен. |
| - Oui, dit Lucien. | - Само собою,- сказал Люсьен. |
| - Regarde les scellés. | - Посмотри на перевязь. |
| Lucien aperçut l'encre et la ficelle dans un état de conjonction parfaite. | Люсьен взглянул и убедился, что пометка и шнур вполне совпадали. |
| - Quel sonnet avez-vous le plus particulièrement remarqué ? dit Lucien au libraire en pâlissant de colère et de rage. | - Какой сонет вам более всего пришелся по вкусу? - сказал Люсьен издателю, побледнев от гнева и досады. |
| - Ils sont tous remarquables, mon ami, répondit Dauriat, mais celui sur la marguerite est délicieux, il se termine par une pensée fine et très-délicate. Là, j'ai deviné le succès que votre prose doit obtenir. Aussi vous ai-je recommandé sur-le-champ à Finot. Faites-nous des articles, nous les payerons bien. Voyez-vous, penser à la gloire, c'est fort beau, mais n'oubliez pas le solide, et prenez tout ce qui se présentera. Quand vous serez riche, vous ferez des vers. | - Они все замечательны, мой друг,- отвечал Дориа,- но сонет, посвященный маргаритке, просто прелесть! Он завершается тонкой и восхитительной мыслью. Оттого я и предвижу, какой успех будет иметь ваша проза. Оттого-то я сейчас же и рекомендовал вас Фино. Пишите статьи, мы их хорошо оплатим. Мечтать о славе, разумеется, очень увлекательно, но не забывайте о существенном и берите все, что можно взять. Когда вы разбогатеете, пишите стихи. |
| Le poète sortit brusquement dans les Galeries pour ne pas éclater, il était furieux. - Eh ! bien, enfant, dit Lousteau qui le suivit, sois donc calme, accepte les hommes pour ce qu'ils sont, des moyens. Veux-tu prendre ta revanche ? | Поэт, боясь вспылить, выскочил из лавки: он был взбешен. - Полно, дружок,- сказал Лусто, выходя вслед за ним,- будь спокойнее, принимай людей такими, каковы они есть, смотри на них как на средство. Желаешь отомстить? |
| - A tout prix, dit le poète. | - Во что бы то ни стало,- сказал поэт. |
| - Voici un exemplaire du livre de Nathan que Dauriat vient de me donner, et dont la seconde édition paraît demain ; relis cet ouvrage et fais un article qui le démolisse. Félicien Vernou ne peut souffrir Nathan dont le succès nuit, à ce qu'il croit, au futur succès de son ouvrage. Une des manies de ces petits esprits est d'imaginer que, sous le soleil, il n'y a pas de place pour deux succès. Aussi fera-t-il mettre ton article dans le grand journal auquel il travaille. | - Вот экземпляр книги Натана, мне только что ее дал Дориа; второе издание выйдет завтра, прочти книгу и настрочи убийственную статью. Фелисьен Верну не выносит Натана, он боится, что успех книги повредит в будущем успеху его собственных сочинений. Люди ограниченного ума - маньяки, они воображают, что под солнцем недостанет Места для двоих. Фелисьен постарается, чтобы твою статью поместили в большой газете, где он работает. |
| - Mais que peut-on dire contre ce livre ? il est beau, s'écria Lucien. | - Но что можно сказать против этой книги? Она прекрасна! - вскричал Люсьен. |
| - Ha ! çà, mon cher, apprends ton métier, dit en riant Lousteau. Le livre, fût-il un chef-d'oeuvre, doit devenir sous ta plume une stupide niaiserie, une oeuvre dangereuse et malsaine. | - Ты неисправим! Дорогой мой, обучайся своему ремеслу,- смеясь сказал Лусто.- Книга, будь она даже чудом мастерства, должна под твоим пером стать пошлым вздором, произведением опасным и вредным. |
| - Mais comment ? | - Но каким образом? |
| - Tu changeras les beautés en défauts. | - Обрати достоинства в недостатки. |
| - Je suis incapable d'opérer une pareille métamorphose. | - Я неспособен на подобную проделку. |
| - Mon cher, voici la manière de procéder en semblable occurrence. Attention, mon petit ! Tu commenceras par trouver l'oeuvre belle, et tu peux t'amuser à écrire alors ce que tu en penses. Le public se dira : Ce critique est sans jalousie, il sera sans doute impartial. Dès lors le public tiendra ta critique pour consciencieuse. Après avoir conquis l'estime de ton lecteur, tu regretteras d'avoir à blâmer le système dans lequel de semblables livres vont faire entrer la littérature française. La France, diras-tu, ne gouverne-t-elle pas l'intelligence du monde entier ? Jusqu'aujourd'hui, de siècle en siècle, les écrivains français maintenaient l'Europe dans la voie de l'analyse, de l'examen philosophique, par la puissance du style et par la forme originale qu'ils donnaient aux idées. Ici, tu places, pour le bourgeois, un éloge de Voltaire, de Rousseau, de Diderot, de Montesquieu, de Buffon. Tu expliqueras combien en France la langue est impitoyable, tu prouveras qu'elle est un vernis étendu sur la pensée. Tu lâcheras des axiomes, comme : Un grand écrivain en France est toujours un grand homme, il est tenu par la langue à toujours penser ; il n'en est pas ainsi dans les autres pays, etc. Tu démontreras ta proposition en comparant Rabener, un moraliste satirique allemand, à La Bruyère. Il n'y a rien qui pose un critique comme de parler d'un auteur étranger inconnu. | - Дорогой мой, журналист - это акробат; тебе надо привыкать к неудобствам своей профессии. Слушай! Я добрый малый! Вот как надо действовать в подобных обстоятельствах. Внимание, дружок! Начни с того, что произведение превосходно, и тут ты можешь излить свою душу, написав все, что ты и впрямь думаешь. Читатель скажет: "Критик беспристрастен, в нем нет зависти". Итак, публика сочтет твою критическую статью добросовестной. Заручившись уважением читателя, ты выразишь сожаление по поводу приемов, которые подобные книги вносят во французскую литературу. "Неужто Франция,- скажешь ты,- в области мысли не господствует над всем миром? Доныне французские писатели из века в век направляли Европу на путь анализа, философского мышления, благодаря могуществу стиля и блестящей форме, в которую они облекали идеи". Тут, в угоду мещанскому вкусу, ты скажешь похвальное слово Вольтеру, Руссо, Дидро, Монтескье, Бюффону. Ты разъяснишь, как неумолим французский язык, ты докажешь, что он точно лаком покрывает мысль. Ты бросишь несколько истин в таком роде: "Во Франции великий писатель - всегда великий человек: самый язык обязывает его мыслить, тогда как в других странах..." и так далее. Ты наглядно объяснишь свое положение, сравнив Рабенера, немецкого моралиста и сатирика, с Лабрюйером. Ничто так не придает важности критику, как ссылка на неизвестного иностранного автора. |
| Kant est le piédestal de Cousin. Une fois sur ce terrain, tu lances un mot qui résume et explique aux niais le système de nos hommes de génie du dernier siècle, en appelant leur littérature une littérature idéée. Armé de ce mot, tu jettes tous les morts illustres à la tête des auteurs vivants. Tu expliqueras alors que de nos jours il se produit une nouvelle littérature où l'on abuse du dialogue (la plus facile des formes littéraires), et des descriptions qui dispensent de penser. Tu opposeras les romans de Voltaire, de Diderot, de Sterne, de Lesage, si substantiels, si incisifs, au roman moderne où tout se traduit par des images, et que Walter Scott a beaucoup trop dramatisé. Dans un pareil genre, il n'y a place que pour l'inventeur. Le roman à la Walter Scott est un genre et non un système, diras-tu. Tu foudroieras ce genre funeste où l'on délaye les idées, où elles sont passées au laminoir, genre accessible à tous les esprits, genre où chacun peut devenir auteur à bon marché, genre que tu nommeras enfin la littérature imagée. Tu feras tomber cette argumentation sur Nathan, en démontrant qu'il est un imitateur et n'a que l'apparence du talent. Le grand style serré du dix-huitième siècle manque à son livre, tu prouveras que l'auteur y a substitué les événemens aux sentiments. Le mouvement n'est pas la vie, le tableau n'est pas l'idée ! Lâche de ces sentences-là, le public les répète. Malgré le mérite de cette oeuvre, elle te paraît alors fatale et dangereuse, elle ouvre les portes du Temple de la Gloire à la foule, et tu feras apercevoir dans le lointain une armée de petits auteurs empressés d'imiter cette forme. | Кант послужил пьедесталом Кузену. Ступив на эту почву, ты пустишь в ход словцо, которое в сжатой форме передает и объясняет простакам сущность творчества наших гениев прошлого века: ты определишь их литературу как литературу идей. Вооруженный этой формулой, ты обрушишь на голову ныне здравствующих писателей всех уже почивших знаменитостей. Ты объяснишь, что в наши дни возникла новая литература, злоупотребляющая диалогом (самой легкой из литературных форм) и описаниями, избавляющими от обязанности думать. Ты противопоставишь романы Вольтера, Дидро, Стерна, Лесажа, столь содержательные, столь язвительные, современному роману, где все передается образами, и который Вальтер Скотт чересчур драматизировал. Подобный жанр годен только для вымыслов. "Роман в духе Вальтера Скотта - это жанр, а не направление", скажешь ты. Ты разгромишь этот пагубный жанр, разжижающий мысль, пропускающий ее сквозь прокатный стан, жанр для всех доступный: каждый может легко стать писателем этого жанра; короче, ты назовешь этот жанр литературой образов. Затем ты обратишь все эти доводы против Натана, доказав, что он простой подражатель и что у него лишь видимость таланта. Высокий выразительный стиль восемнадцатого века чужд его книге, ты докажешь, что автор подменил чувства событиями; движение-де еще не есть жизнь, картина - не есть мысль! Побольше таких сентенций, публика их подхватывает. Несмотря на достоинства произведения, ты все же признаешь его роковым и пагубным, ибо оно открывает для толпы двери в храм Славы, и ты провидишь в будущем целую армию писак, стремящихся подражать столь легкой форме. |
Титульный лист | Предыдущая | Следующая
