Quatre-vingt-treize/93 год

II. Magna testantur voce per umbras/II. Большой голос тестируется во тьме

France	Русский
Danton venait de se lever ; il avait vivement reculé sa chaise.	Дантон вскочил с места, резко отодвинув стул.
-- Ecoutez, cria-t-il. Il n'y a qu'une urgence, la République en danger. Je ne connais qu'une chose, délivrer la France de l'ennemi. Pour cela tous les moyens sont bons. Tous ! tous ! tous ! quand j'ai affaire à tous les périls, j'ai recours à toutes les ressources, et quand je crains tout, je brave tout. Ma pensée est une lionne. Pas de demi-mesures. Pas de pruderie en révolution. Némésis n'est pas une bégueule. Soyons épouvantables et utiles. Est-ce que l'éléphant regarde où il met sa patte ? Ecrasons l'ennemi.	-- Послушайте меня, -- закричал он. -- Важно лишь одно -- Республика в опасности. Перед нами одна задача -- освободить Францию от врага. Для этого все средства хороши. Все, все и все! Когда я сталкиваюсь со смертельной опасностью, я прибегаю к любому средству, когда я боюсь всего, я иду на все. Моя мысль разъярена, как львица. Никаких полумер, революция не белоручка. Немезида не жеманница. Будем сеять спасительный страх. Разве слон смотрит, куда ступает? Раздавим врага.
Robespierre répondit avec douceur :	Робеспьер ответил кротким голосом:
-- Je veux bien.	-- И я хочу того же.
Et il ajouta :	И добавил:
-- La question est de savoir où est l'ennemi.	-- Только надо узнать, где враг.
-- Il est dehors, et je l'ai chassé, dit Danton.	-- Он за пределами Франции, и я изгнал его, -- сказал Дантон.
-- Il est dedans, et je le surveille, dit Robespierre.	-- Он в пределах Франции, и я слежу за ним, -- сказал Робеспьер.
-- Et je le chasserai encore, reprit Danton.	-- Я и его изгоню, -- воскликнул Дантон.
-- On ne chasse pas l'ennemi du dedans.	-- Внутреннего врага не изгонишь.
-- Qu'est-ce donc qu'on fait ?	-- Что же с ним делать?
-- On l'extermine.	-- Уничтожить.
-- J'y consens, dit à son tour Danton.	-- Согласен, -- сказал Дантон.
Et il reprit :	И добавил:
-- Je vous dis qu'il est dehors, Robespierre.	-- Повторяю, Робеспьер, враг за пределами страны.
-- Danton, je vous dis qu'il est dedans.	-- Повторяю, Дантон, враг внутри страны.
-- Robespierre, il est à la frontière.	-- Он на границе, Робеспьер.
-- Danton, il est en Vendée.	-- Он в Вандее, Дантон.
-- Calmez-vous, dit une troisième voix, il est partout ; et vous êtes perdus.	-- Успокойтесь, -- раздался вдруг третий голос, -- враг повсюду, и вы погибли.
C'était Marat qui parlait.	Это заговорил Марат.
Robespierre regarda Marat et repartit tranquillement :	Робеспьер взглянул на Марата и спокойно добавил:
-- Trêve aux généralités. Je précise. Voici des faits.	-- Общие места! Повторяю еще раз. Факты перед вами.
-- Pédant ! grommela Marat.	-- Педант, -- проворчал Марат.
Robespierre posa la main sur les papiers étalés devant lui et continua :	Робеспьер положил руку на разбросанные по столу бумаги и продолжал:
-- Je viens de vous lire les dépêches de Prieur de la Marne. Je viens de vous communiquer les renseignements donnés par ce Gélambre. Danton, écoutez, la guerre étrangère n'est rien, la guerre civile est tout. La guerre étrangère, c'est une écorchure qu'on a au coude ; la guerre civile, c'est l'ulcère qui vous mange le foie. De tout ce que je viens de vous lire, il résulte ceci : la Vendée, jusqu'à ce jour éparse entre plusieurs chefs, est au moment de se concentrer. Elle va désormais avoir un capitaine unique...	-- Я только что прочитал вам депешу, присланную Приером из Марны. Я только что сообщил вам сведения, доставленные Желамбром. Дантон, послушайте меня, война с чужеземными государствами -- ничто, гражданская война -- все. Война с чужеземными государствами -- пустяковая царапина на локте, гражданская война -- язва, разъедающая внутренности. Из всего, что я вам прочел, следует одно: силы Вандеи, до сего дня раздробленные под властью десятка вожаков, сейчас объединяются. Отныне у нее будет единый командир...
-- Un brigand central, murmura Danton.	-- Единый разбойник, -- буркнул Дантон.
-- C'est, poursuivit Robespierre, l'homme débarqué près de Pontorson le 2 juin. Vous avez vu ce qu'il est. Remarquez que ce débarquement coincide avec l'arrestation des représentants en mission, Prieur de la Côte-d'Or et Romme, à Bayeux, par ce district traître du Calvados, le 2 juin, le même jour.	-- Этот человек, -- продолжал Робеспьер, -- высадился второго июня возле Понторсона. Из моих слов вы знаете, каков он. Заметьте, что высадка этого человека совпадает с арестом в Байэ наших представителей: Приера из Кот д'Ор и Ромма. Оба арестованы в один и тот же день -- второго июня. Предательский округ Кальвадос.
-- Et leur translation au château de Caen, dit Danton.	-- И перевезли их в Канский замок, -- вставил Дантон.
Robespierre reprit : -- Je continue de résumer les dépêches. La guerre de forêt s'organise sur une vaste échelle. En même temps une descente anglaise se prépare ; Vendéens et Anglais, c'est Bretagne avec Bretagne. Les hurons du Finistère parlent la même langue que les topinambous du Cornouailles. J'ai mis sous vos yeux une lettre interceptée de Puisaye où il est dit que " vingt mille habits rouges distribués aux insurgés en feront lever cent mille ". Quand l'insurrection paysanne sera complète, la descente anglaise se fera. Voici le plan suivez-le sur la carte.	-- Итак, что же следует из депеши, -- продолжал Робеспьер. -- Лесная война готовится с широким размахом. Одновременно ожидается и высадка англичан. Вандейцы и англичане -- это уже Бретань плюс Британия. Финистерские дикари говорят на одном языке с корнуэльским сбродом. Я вам показывал перехваченное письмо Пюизэ, где черным по белому написано: "Распределите двадцать тысяч человек в красных мундирах среди инсургентов, и завтра подымется сто тысяч человек". Когда крестьянское восстание охватит всю Вандею, состоится высадка англичан. Вот их замысел. А теперь потрудитесь взглянуть на карту.
Robespierre posa le doigt sur la carte, et poursuivit :	Водя пальцем по карте, Робеспьер продолжал:
-- Les Anglais ont le choix du point de descente, de Cancale à Paimpol. Craig préférerait la baie de Saint-Brieuc, Cornwallis la baie de Saint-Cast. C'est un détail. La rive gauche de la Loire est gardée par l'armée vendéenne rebelle, et quant aux vingt-huit lieues à découvert entre Ancenis et Pontorson, quarante paroisses normandes ont promis leur concours. La descente se fera sur trois points, Plérin, Iffiniac et Pléneuf ; de Plérin on ira à Saint-Brieuc, et de Pléneuf à Lamballe ; le deuxième jour on gagnera Dinan où il y a neuf cents prisonniers anglais, et l'on occupera en même temps Saint-Jouan et Saint-Méen ; on y laissera de la cavalerie ; le troisième jour, deux colonnes se dirigeront l'une de Jouan sur Bédée, l'autre de Dinan sur Becherel qui est une forteresse naturelle, et où l'on établira deux batteries ; le quatrième jour, on est à Rennes. Rennes, c'est la clef de la Bretagne. Qui a Rennes a tout. Rennes prise, Châteauneuf et Saint-Malo tombent. Il y a à Rennes un million de cartouches et cinquante pièces d'artillerie de campagne...	-- У англичан богатый выбор мест для высадки от Канкаля до Пэмполя. По слухам, Крэг склоняется к бухте Сен-Бриек, Корнваллис -- к бухте Сен-Каст. Но это не столь существенно. Левый берег Луары удерживает армия вандейских мятежников, а что касается открытой местности от Ансениса до Понторсона, протяжением в двадцать восемь лье, то в случае надобности сорок нормандских приходов обещали свою помощь. Высадка состоится в трех пунктах: в Плерене, Ифиньяке и Пленефе; из Плерена они направятся на Сен-Бриек, а из Пленефа на Ламбаль; на второй же день они достигнут Динана, где содержится девятьсот пленных англичан, в то же время они захватят Сен-Жуан и Сен-Мэен и разместят там свою кавалерию; на третий день две колонны пойдут -- одна из Жуана на Бодэ, вторая из Динана на Бешерель; Бешерель, как известно, -- естественная цитадель, и там неприятель установит две батареи; на четвертый день он будет уже в Ренне. А Ренн -- это ключ ко всей Бретани. В чьих руках Ренн, у того победа. Если будет взят Ренн, падут Шатонеф и Сен-Мало. В Ренне у нас миллион патронов и пятьдесят полевых орудий.
-- Qu'ils rafleraient, murmura Danton.	-- Которые они и зацапают, -- пробурчал Дантон.
Robespierre continua :	Робеспьер продолжал:
-- Je termine. De Rennes trois colonnes se jetteront l'une sur Fougères, l'autre sur Vitré, l'autre sur Redon. Comme les ponts sont coupés, les ennemis se muniront, vous avez vu ce fait précisé, de pontons et de madriers, et ils auront des guides pour les points guéables à la cavalerie. De Fougères on rayonnera sur Avranches, de Redon sur Ancenis, de Vitré sur Laval. Nantes se rendra, Brest se rendra. Redon donne tout le cours de la Vilaine, Fougères donne la route de Normandie, Vitré donne la route de Paris. Dans quinze jours on aura une armée de brigands de trois cent mille hommes, et toute la Bretagne sera au roi de France.	-- Разрешите кончить. Из Ренна одна колонна пойдет на Фужер, вторая -- на Витре и третья -- на Редон. Мосты повсюду разрушены, но, как видно из этого донесения, неприятель сможет навести понтонные мосты и сбить плоты, кроме того, проводники укажут кавалерийским частям подходящее место для переправы вброд. Из Фужера они направятся на Авранш, из Редона -- на Ансенис, из Витре -- на Лаваль. Нант сдастся, Брест сдастся. Из Редона открывается дорога по всему течению Вилены, из Фужера на Нормандию, из Витре на Париж. Через две недели в рядах разбойничьей армии будет триста тысяч человек, и вся Бретань окажется в руках французского короля.
-- C'est-à-dire au roi d'Angleterre, dit Danton.	-- То есть английского, -- уточнил Дантон.
-- Non, au roi de France.	-- Нет, французского.
Et Robespierre ajouta :	И Робеспьер добавил:
-- Le roi de France est pire. Il faut quinze jours pour chasser l'étranger, et dix-huit cents ans pour éliminer la monarchie.	-- Французский король хуже английского. Прогнать иноземцев можно в две недели, а чтобы подорвать монархию, понадобилось восемнадцать столетий.
Danton, qui s'était rassis, mit ses coudes sur la table et la tête dans ses mains, rêveur.	Дантон тем временем уселся, положил локти на стол и, подперев подбородок кулаком, задумался.
-- Vous voyez le péril, dit Robespierre. Vitré donne la route de Paris aux Anglais.	-- Вы сами теперь видите, как велика опасность, -- проговорил Робеспьер. -- Из Витре англичанам открыта дорога на Париж.
Danton redressa le front et rabattit ses deux grosses mains crispées sur la carte, comme sur une enclume.	Дантон поднял голову и хватил огромными кулаками по карте, словно по наковальне.
-- Robespierre, est-ce que Verdun ne donnait pas la route de Paris aux Prussiens ?	-- Скажите, Робеспьер, а разве из Вердена пруссакам не открывалась дорога на Париж?
-- Eh bien ?	-- Ну и что с того?
-- Eh bien, on chassera les Anglais comme on a chassé les Prussiens.	-- Как ну и что? Прогнали пруссаков, прогоним и англичан.
Et Danton se leva de nouveau.	И Дантон вскочил со стула.
Robespierre posa sa main froide sur le poing fiévreux de Danton.	Робеспьер положил холодную ладонь на пылавшую, как в лихорадке, руку Дантона.
-- Danton, la Champagne n'était pas pour les Prussiens et la Bretagne est pour les Anglais. Reprendre Verdun, c'est de la guerre étrangère ; reprendre Vitré, c'est de la guerre civile.	-- Поймите, Дантон, Шампань не стояла за пруссаков, а Бретань стоит за англичан. Отбить Верден -- значит вести обычную войну; взять Витре -- значит начать войну гражданскую.
Et Robespierre murmura avec un accent froid et profond :	Понизив голос, Робеспьер сказал холодно и многозначительно:
-- Sérieuse différence.	-- Разница огромная.
Il reprit :	И тут же добавил:
-- Rasseyez-vous, Danton, et regardez la carte au lieu de lui donner des coups de poing.	-- Сядьте, Дантон, и поглядите лучше на карту, совершенно незачем молотить по ней кулаками.
Mais Danton était tout à sa pensée.	Но Дантон даже не слушал.
-- Voilà qui est fort ! s'écria-t-il, voir la catastrophe à l'ouest quand elle est à l'est. Robespierre, je vous accorde que l'Angleterre se dresse sur l'Océan ; mais l'Espagne se dresse aux Pyrénées, mais l'Italie se dresse aux Alpes, mais l'Allemagne se dresse sur le Rhin. Et le grand ours russe est au fond. Robespierre, le danger est un cercle et nous sommes dedans. A l'extérieur la coalition, à l'intérieur la trahison. Au midi Servant entre-bâille la porte de la France au roi d'Espagne. Au nord Dumouriez passe à l'ennemi. Au reste il avait toujours moins menacé la Hollande que Paris. Nerwinde efface Jemmapes et Valmy. Le philosophe Rabaut Saint-Etienne, traître comme un protestant qu'il est, correspond avec le courtisan Montesquiou. L'armée est décimée. Pas un bataillon qui ait maintenant plus de quatre cents hommes ; le vaillant régiment de Deux-Ponts est réduit à cent cinquante hommes ; le camp de Pamars est livré ; il ne reste plus à Givet que cinq cents sacs de farine ; nous rétrogradons sur Landau ; Wurmser presse Kléber ; Mayence succombe vaillamment, Condé lâchement. Valenciennes aussi. Ce qui n'empêche pas Chancel qui défend Valenciennes et le vieux Féraud qui défend Condé d'être deux héros, aussi bien que Meunier qui défendait Mayence. Mais tous les autres trahissent. Dharville trahit à Aix-la-Chapelle, Mouton trahit à Bruxelles, Valence trahit à Bréda, Neuilly trahit à Limbourg, Miranda trahit à Maëstricht ; Stengel, traître, Lanoue, traître, Ligonnier, traître, Menou, traître, Dillon, traître ; monnaie hideuse de Dumouriez.	-- Это уж чересчур! -- воскликнул он. -- Ждать катастрофы с запада, когда она грозит с востока! Я согласен с вами, Робеспьер, Англия может подняться из-за океана, но ведь из-за Пиренеев подымается Испания, но ведь из-за Альп подымается Италия, но ведь из-за Рейна подымается Германия. А там вдали -- могучий русский медведь. Робеспьер, опасность охватывает нас кольцом. Вне страны -- коалиция, внутри -- измена. На юге Серван пытается открыть врата Франции испанскому королю, на севере Дюмурье переходит на сторону врага. Впрочем, он всегда угрожал не столько Голландии, сколько Парижу. Нервинд зачеркивает Жемап и Вальми. Философ Рабо Сент-Этьен -- изменник, да и чего еще ждать от протестанта. Он переписывается с царедворцем Монтескью. Ряды армии редеют. В любом батальоне сейчас насчитывается не более четырехсот человек; от доблестного Депонского полка осталось всего-навсего пятьсот человек; Памарский лагерь сдан; в Живэ имеется лишь пятьсот мешков муки; мы отступаем на Ландау; Вюрмсер теснит Клебера; Майнц пал, но защищался он доблестно, а Конде подло сдался, равно как и Валансьен. Однакож это не помешало Шанселю, защитнику Валансьена, и старику Феро, защитнику Конде, прослыть героями наравне с Менье -- защитником Майнца. Но все прочие просто изменники. Дарвиль изменяет в Экс-ла-Шапель, Мутон изменяет в Брюсселе, Валанс изменяет в Бреда, Нэйи изменяет в Лимбурге, Миранда изменяет в Мейстрихте; Стенжель -- изменник, Лану -- изменник, Лигонье -- изменник, Мену -- изменник, Диллон -- изменник; все они паршивые овцы, расплодившиеся с легкой руки Дюмурье.
Il faut des exemples. Les contre-marches de Custine me sont suspectes ; je soupçonne Custine de préférer la prise lucrative de Francfort à la prise utile de Coblentz. Francfort peut payer quatre millions de contributions de guerre, soit. Qu'est-ce que cela à côté du nid des émigrés écrasé ? Trahison, dis-je. Meunier est mort le 13 juin. Voilà Kléber seul. En attendant, Brunswick grossit et avance. Il arbore le drapeau allemand sur toutes les places françaises qu'il prend. Le margrave de Brandebourg est aujourd'hui l'arbitre de l'Europe ; il empoche nos provinces ; il s'adjugera la Belgique, vous verrez ; on dirait que c'est pour Berlin que nous travaillons ; si cela continue, et si nous n'y mettons ordre, la révolution française se sera faite au profit de Potsdam ; elle aura eu pour unique résultat d'agrandir le petit Etat de Frédéric II, et nous aurons tué le roi de France pour le roi de Prusse.	Не угодно ли еще примеров? Мне подозрительны манеры Кюстина, я считаю, что Кюстин предпочитает взять, выгоды ради, Франкфурт, нежели, ради пользы дела, Кобленц. Франкфурт, видите ли, может выложить четыре миллиона контрибуции. Но ведь это же ничто по сравнению с той пользой, которую принесет разгром эмигрантского гнезда, Утверждаю -- это измена. Менье умер тринадцатого июня. Клебер, таким образом, остался один. А пока что герцог Брауншвейгский накапливает силы, переходит в наступление и водружает немецкий флаг во всех взятых им французских городах. Маркграф Бранденбургский ныне вершит делами во всей Европе, он прикарманивает наши провинции; вот посмотрите, он еще приберет к рукам Бельгию, похоже, что мы стараемся для Берлина. Если так будет продолжаться и впредь, если мы немедленно же не наведем порядок, французская революция пойдет на пользу Потсдаму, ибо единственным ее результатом будет то, что Фридрих Второй округлит свои скромные владения, и получится, что мы убили французского короля ради чего... ради выгоды короля прусского.
Et Danton, terrible, éclata de rire.	И Дантон, грозный Дантон, расхохотался.
Le rire de Danton fit sourire Marat.	Марат улыбнулся, услышав смех Дантона.
-- Vous avez chacun votre dada ; vous, Danton, la Prusse ; vous, Robespierre, la Vendée. Je vais préciser, moi aussi. Vous ne voyez pas le vrai péril ; le voici : les cafés et les tripots. Le café de Choiseul est jacobin, le café Patin est royaliste, le café du Rendez-Vous attaque la garde nationale, le café de la Porte-Saint-Martin la défend, le café de la Régence est contre Brissot, le café Corazza est pour, le café Procope jure par Diderot, le café du Théâtre-Français jure par Voltaire, à la Rotonde on déchire les assignats, les cafés Saint-Marceau sont en fureur, le café Manouri agite la question des farines, au café de Foy tapages et gourmades, au Perron bourdonnement des frêlons de finance. Voilà ce qui est sérieux.	-- У каждого из вас свой конек, у вас, Дантон, -- Пруссия, у вас, Робеспьер -- Вандея. Разрешите же и мне высказаться. Вы оба не видите подлинной опасности, а она здесь, в этих кафе и в этих притонах. Кафе Шуазель -- сборище якобинцев, кафе Патэн -- сборище роялистов, в кафе Свиданий нападают на национальную гвардию, а в кафе Порт-Сен-Мартен ее защищают, кафе Регентство против Бриссо, кафе Корацца -- за него; в кафе Прокоп клянутся Дидро, в кафе Французского театра клянутся Вольтером, в кафе Ротонда рвут на клочья ассигнаты, в кафе Сен-Марсо негодуют по этому поводу, кафе Манури раздувает вопрос о муке, в кафе Фуа идут драки и кутежи, в кафе Перрон слетаются трутни, то бишь господа финансисты. Вот это серьезная опасность.
Danton ne riait plus. Marat souriait toujours. Sourire de nain, pire qu'un rire de colosse.	Дантон больше не смеялся. Зато Марат продолжал улыбаться. Улыбка карлика страшнее смеха великана.
-- Vous moquez-vous, Marat ? gronda Danton.	-- Вы что же это насмехаетесь, Марат? -- проворчал Дантон.
Marat eut ce mouvement de hanche convulsif, qui était célèbre. Son sourire s'était effacé.	По ляжке Марата прошла нервическая дрожь -- его знаменитая судорога. Улыбка сбежала с его губ.
-- Ah ! je vous retrouve, citoyen Danton. C'est bien vous qui en pleine Convention m'avez appelé " l'individu Marat ". Ecoutez. Je vous pardonne. Nous traversons un moment imbécile. Ah ! je me moque ? En effet, quel homme suis-je ? J'ai dénoncé Chazot, j'ai dénoncé Pétion, j'ai dénoncé Kersaint, j'ai dénoncé Moreton, j'ai dénoncé Dufriche-Valazé, j'ai dénoncé Ligonnier, j'ai dénoncé Menou, j'ai dénoncé Banneville, j'ai dénoncé Gensonné, j'ai dénoncé Biron, j'ai dénoncé Lidon et Chambon ; ai-je eu tort ? je flaire la trahison dans le traître, et je trouve utile de dénoncer le criminel avant le crime. J'ai l'habitude de dire la veille ce que vous autres vous dites le lendemain. Je suis l'homme qui a proposé à l'Assemblée un plan complet de législation criminelle. Qu'ai-je fait jusqu'à présent ?	-- Узнаю вас, гражданин Дантон. Ведь, если не ошибаюсь, именно вы назвали меня перед всем Конвентом "субъект, именуемый Маратом". Так слушайте же. Я прощаю вас. Мы переживаем сейчас нелепейший момент. Так, по-вашему, я насмехаюсь! Еще бы, кто я такой? Это я обличил Шазо, я обличил Петиона, я обличил Керсэна, я обличил Мортона, я обличил Дюфриш-Валазе, я обличил Лигонье, я обличил Мену, я обличил Банвиля, я обличил Жансоннэ, я обличил Бирона, я обличил Лидона и Шамбона. Прав я был или нет? Я издали чую в изменнике измену, и, на мой взгляд, куда полезнее изобличить преступника, пока он еще не совершил преступления. Я имею привычку говорить накануне то, что вы все скажете еще только завтра. Не угодно ли вспомнить, что уже совершено мною? Не кто иной, как я, предложил Собранию подробно разработанный проект уголовного законодательства. Что я сделал до сих пор?
J'ai demandé qu'on instruise les sections afin de les discipliner à la révolution, j'ai fait lever les scellés des trente-deux cartons, j'ai réclamé les diamants déposés dans les mains de Roland, j'ai prouvé que les Brissotins avaient donné au Comité de sûreté générale des mandats d'arrêt en blanc, j'ai signalé les omissions du rapport de Lindet sur les crimes de Capet, j'ai voté le supplice du tyran dans les vingt-quatre heures, j'ai défendu les bataillons le Mauconseil et le Républicain, j'ai empêché la lecture de la lettre de Narbonne et de Malouet, j'ai fait une motion pour les soldats blessés, j'ai fait supprimer la commission des six, j'ai pressenti dans l'affaire de Mons la trahison de Dumouriez, j'ai demandé qu'on prît cent mille parents d'émigrés comme otages pour les commissaires livrés à l'ennemi, j'ai proposé de déclarer traître tout représentant qui passerait les barrières, j'ai démasqué la faction rolandine dans les troubles de Marseille, j'ai insisté pour qu'on mît à prix la tête d'Egalité fils, j'ai défendu Bouchotte, j'ai voulu l'appel nominal pour chasser Isnard du fauteuil, j'ai fait déclarer que les Parisiens ont bien mérité de la patrie ; c'est pourquoi je suis traité de pantin par Louvet, le Finistère demande qu'on m'expulse, la ville de Loudun souhaite qu'on m'exile, la ville d'Amiens désire qu'on me mette une muselière, Cobourg veut qu'on m'arrête, et Lecointe-Puiraveau propose à la Convention de me décréter fou.	Я потребовал, чтобы секции были достаточно просвещены и тем самым лучше служили революции, я велел снять печати с тридцати двух папок тайных документов, я приказал изъять хранившиеся у Ролана бриллианты, я доказал, что бриссотинцы выдавали Комитету общественной безопасности пустые бланки на аресты, я первый указал на пробелы в докладе Лендэ о преступлениях Капета, я голосовал за казнь тирана и потребовал исполнения приговора в двадцать четыре часа, я защищал батальон Моконсейль и батальон Республики, я воспрепятствовал оглашению письма Нарбонна и Малуэ; я первый заговорил о помощи раненым солдатам, я добился упразднения Комиссии Шести; я первый почувствовал в поражении под Монсом измену Дюмурье; я потребовал, чтобы взяли сто тысяч родственников эмигрантов в качестве заложников за наших комиссаров, выданных врагу; я предложил объявить изменником каждого представителя, который осмелится выйти за заставу, я увидел руку Ролана в марсельских беспорядках, я настоял, чтобы назначили награду за голову сына принца Эгалитэ; я защищал Бушотта, я потребовал открытого голосования, дабы сбросить Инара с председательского кресла; благодаря мне было объявлено о выдающихся заслугах парижан перед отечеством. И вот поэтому-то Лувье обозвал меня паяцем, департамент Финистер требует, чтобы меня исключили из состава депутатов, город Луден желает, чтобы меня изгнали из Франции, город Амьен хочет, чтобы мне заткнули рот. Кобур г мечтает, чтобы меня арестовали, а Лекуант-Пюираво предлагает Конвенту объявить меня сумасшедшим.
Ah çà ! citoyen Danton, pourquoi m'avez-vous fait venir à votre conciliabule, si ce n'est pour avoir mon avis ? Est-ce que je vous demandais d'en être ? loin de là. Je n'ai aucun goût pour les tête-à-tête avec des contre-révolutionnaires tels que Robespierre et vous. Du reste, je devais m'y attendre, vous ne m'avez pas compris ; pas plus vous que Robespierre, pas plus Robespierre que vous. Il n'y a donc pas d'homme d'Etat ici ? Il faut donc vous faire épeler la politique, il faut donc vous mettre les points sur les i. Ce que je vous ai dit voulait dire ceci : vous vous trompez tous les deux. Le danger n'est ni à Londres, comme le croit Robespierre, ni à Berlin, comme le croit Danton ; il est à Paris. Il est dans l'absence d'unité, dans le droit qu'a chacun de tirer de son côté, à commencer par vous deux, dans la mise en poussière des esprits, dans l'anarchie des volontés...	А вы, гражданин Дантон, разве вы не за тем позвали меня на ваше тайное свидание, чтобы выслушать мое мнение? Разве я напрашивался? Отнюдь нет! У меня нет ни малейшей охоты беседовать по душам с контрреволюционерами, я имею в виду Робеспьера и вас. Как и следовало ожидать, ни вы, ни Робеспьер меня не поняли. Где же здесь государственные мужи? Вам еще надо зубрить да зубрить азбуку революции, вам надо все разжевывать и в рот класть. Короче, я вот что хочу сказать: вы оба ошибаетесь. Опасность не в Лондоне, как полагает Робеспьер, и не в Берлине, как полагает Дантон; опасность в самом Париже. И опасность эта в отсутствии единства, в том, что каждый, начиная с вас двоих, оставляет за собой право тянуть в свою сторону, опасность в разброде умов и в анархии воли...
-- L'anarchie ! interrompit Danton, qui la fait, si ce n'est vous ?	-- Анархии? -- прервал его Дантон. -- А откуда идет анархия, как не от вас?
Marat ne s'arrêta pas.	Марат даже не взглянул на него.
-- Robespierre, Danton, le danger est dans ce tas de cafés, dans ce tas de brelans, dans ce tas de clubs, club des Noirs, club des Fédérés, club des Dames, club des Impartiaux, qui date de Clermont-Tonnerre, et qui a été le club monarchique de 1790, cercle social imaginé par le prêtre Claude Fauchet, club des Bonnets de laine, fondé par le gazetier Prudhomme, et caetera sans compter votre club des Jacobins, Robespierre, et votre club des Cordeliers, Danton. Le danger est dans la famine, qui fait que le porte-sacs Blin a accroché à la lanterne de l'Hôtel de ville le boulanger du marché Palu, François Denis, et dans la justice, qui a pendu le porte-sacs Blin pour avoir pendu le boulanger Denis. Le danger est dans le papier-monnaie qu'on déprécie. Rue du Temple, un assignat de cent francs est tombé à terre, et un passant, un homme du peuple, a dit : Il ne vaut pas la peine d'être ramassé. Les agioteurs et les accapareurs, voilà le danger. Arborer le drapeau noir à l'Hôtel de ville, la belle avance ! Vous arrêtez le baron de Trenck, cela ne suffit pas. Tordez-moi le cou à ce vieil intrigant de prison. Vous croyez-vous tirés d'affaire parce que le président de la Convention pose une couronne civique sur la tête de Labertèche, qui a reçu quarante et un coups de sabre à Jemmapes, et dont Chénier se fait le cornac ? Comédies et batelages.	-- Робеспьер, Дантон, опасность в другом -- в этих расплодившихся без счета кафе, игорных домах, клубах. Судите сами -- клуб Черных, клуб Федераций, Дамский клуб, клуб Беспристрастных, который обязан своим возникновением Клермон-Тоннеру и который в тысяча семьсот девяностом году был просто-напросто клубом монархистов... Затем "Социальный кружок" -- изобретение попа Клода Фоше, клуб "Шерстяных Колпаков", основанный газетчиком Прюдомом, et caetera [И так далее (лат.)], не говоря уже о вашем Якобинском клубе, Робеспьер, и о вашем клубе Кордельеров, Дантон. Опасность в голоде, из-за которого грузчик Блэн вздернул на фонаре около ратуши булочника Франсуа Дени, торговавшего на рынке Палю, и опасность в нашем правосудии, которое повесило грузчика Блэна за то, что он повесил булочника Дени. Опасность в бумажных деньгах, которые обесцениваются с каждым днем. На улице Тампль кто-то обронил ассигнацию в сто франков, и прохожий, человек из народа, сказал: "За ней и нагибаться не стоит". Спекуляция и скупка ассигнатов -- вот где опасность. На ратуше вы водрузили черный флаг -- ну и что из того? Вы арестовали барона де Тренка, да разве этого достаточно? Нет, вы сверните шею этому старому тюремному интригану. Вы воображаете, что все сложные вопросы решены, раз председатель Конвента увенчал венком за гражданские доблести чело Лабертеша, получившего под Жемапом сорок один сабельный удар, а теперь с этим Лабертешем носится Шенье. Все это комедия и фиглярство!
Ah ! vous ne regardez pas Paris ! Ah ! vous cherchez le danger loin, quand il est près. A quoi vous sert votre police, Robespierre ? Car vous avez vos espions, Payan, à la Commune, Coffinhal, au Tribunal révolutionnaire, David, au Comité de sûreté générale, Couthon, au Comité de salut public. Vous voyez que je suis informé. Eh bien, sachez ceci : le danger est sur vos têtes, le danger est sous vos pieds ; on conspire, on conspire, on conspire ; les passants dans les rues s'entre-lisent les journaux et se font des signes de tête ; six mille hommes, sans cartes de civisme, émigrés rentrés, muscadins et mathevons, sont cachés dans les caves et dans les greniers, et dans les galeries de buis du Palais-Royal ; on fait queue chez les boulangers ; les bonnes femmes, sur le pas des portes, joignent les mains et disent : Quand aura-t-on la paix ?	Да, вы не видите Парижа! Вы ищете опасность где-то далеко, а она тут, совсем рядом. Ну скажите, Робеспьер, на что годна ваша полиция? Ведь я знаю, у вас имеются свои шпионы: Пайан -- в Коммуне, Кофингаль--в Революционном трибунале, Давид -- в Комитете общественной безопасности, Кутон -- в Комитете общественного спасения. Как видите, я достаточно хорошо осведомлен. Так вот запомните, опасность повсюду -- над вашей головой и под вашими ногами, кругом заговоры, заговоры, заговоры! Прохожие читают на улицах вслух газеты и многозначительно покачивают головой. Шесть тысяч человек, не имеющих свидетельства о благонадежности, возвратившиеся эмигранты, мюскадены и шпионы укрылись в погребах, на чердаках и в галереях Пале-Рояля; у булочных -- очереди; у каждого порога бедные женщины молитвенно складывают руки и спрашивают: "Когда же нам дадут покой?"
Vous avez beau aller vous enfermer, pour être entre vous, dans la salle du Conseil exécutif, on sait tout ce que vous y dites ; et la preuve, Robespierre, c'est que voici les paroles que vous avez dites hier soir à Saint-Just : " Barbaroux commence à prendre du ventre, cela va le gêner dans sa fuite. " Oui, le danger est partout, et surtout au centre. A Paris, les ci-devant complotent, les patriotes vont pieds nus, les aristocrates arrêtés le 9 mars sont déjà relâchés, les chevaux de luxe qui devraient être attelés aux canons sur la frontière nous éclaboussent dans les rues, le pain de quatre livres vaut trois francs douze sous, les théâtres jouent des pièces impures, et Robespierre fera guillotiner Danton.	И зря вы запираетесь в залах Исполнительного совета в надежде, что вас никто не услышит, -- каждое ваше слово известно всем. И вот доказательство -- не далее как вчера, вы, Робеспьер, сказали Сен-Жюсту: "Барбару отрастил себе брюшко, а при побеге оно обременительно". Да, опасность повсюду, и в первую очередь она здесь -- в сердце страны, в самом Париже. Бывшие люди затевают заговоры, добрые патриоты ходят босиком, аристократы, арестованные девятого марта, уже разгуливают на свободе; великолепные лошади, которых давно пора перегнать к границе и запрячь в пушки, обрызгивают нас на парижских улицах грязью; четырехфунтовый каравай хлеба стоит три франка двенадцать су; в театрах играют похабные пьесы... И скоро Робеспьер пошлет Дантона на гильотину.
-- Ouiche ! dit Danton.	-- Как бы не так! -- сказал Дантон.
Robespierre regardait attentivement la carte.	Робеспьер внимательно разглядывал разостланную на столе карту.
-- Ce qu'il faut, cria brusquement Marat, c'est un dictateur. Robespierre, vous savez que je veux un dictateur.	-- Спасение только в одном, -- вдруг воскликнул Марат, -- спасение в диктаторе. Вы знаете, Робеспьер, что я требую диктатора.
Robespierre releva la tête.	Робеспьер поднял голову.
-- Je sais, Marat, vous ou moi.	-- Знаю, Марат, им должен быть вы или я.
-- Moi ou vous, dit Marat.	-- Я или вы, -- сказал Марат.
Danton grommela entre ses dents :	А Дантон буркнул сквозь зубы:
-- La dictature, touchez-y !	-- Диктатура? Только попробуйте!
Marat vit le froncement de sourcil de Danton.	Марат заметил, как гневно насупились брови Дантона.
-- Tenez, reprit-il. Un dernier effort. Mettons-nous d'accord. La situation en vaut la peine. Ne nous sommes-nous déjà pas mis d'accord pour la journée du 31 mai ? La question d'ensemble est plus grave encore que le girondinisme qui est une question de détail. Il y a du vrai dans ce que vous dites ; mais le vrai, tout le vrai, le vrai vrai, c'est ce que je dis. Au midi, le fédéralisme ; à l'ouest, le royalisme ; à Paris, le duel de la Convention et de la Commune ; aux frontières, la reculade de Custine et la trahison de Dumouriez. Qu'est-ce que tout cela ? Le démembrement. Que nous faut-il ? L'unité. Là est le salut ; mais hâtons-nous. Il faut que Paris prenne le gouvernement de la Révolution. Si nous perdons une heure, demain les Vendéens peuvent être à Orléans, et les Prussiens à Paris. Je vous accorde ceci, Danton, je vous concède cela, Robespierre. Soit. Eh bien, la conclusion, c'est la dictature. Prenons la dictature, à nous trois nous représentons la Révolution. Nous sommes les trois têtes de Cerbère. De ces trois têtes, l'une parle, c'est vous, Robespierre ; l'autre rugit, c'est vous, Danton...	-- Что ж, -- сказал он. -- Попытаемся в последний раз. Может быть, удастся прийти к соглашению. Положение таково, что стоит постараться. Ведь удалось же нам достичь согласия тридцать первого мая. А теперь речь идет о главном вопросе, который куда серьезнее, чем жирондизм, являющийся по сути дела вопросом частным. В том, что вы говорите, есть доля истины; но вся истина, настоящая, подлинная истина, в моих словах. На юге -- федерализм, на западе -- роялизм, в Париже--поединок между Конвентом и Коммуной; на границах -- отступление Кюстина и измена Дюмурье. Что все это означает? Разлад. А что нам требуется? Единство. Ибо спасение в нем одном. Но надо спешить. Необходимо иметь в Париже революционное правительство. Ежели мы упустим хотя бы один час, вандейцы завтра же войдут в Орлеан, а пруссаки -- в Париж. Я согласен в этом с вами, Дантон, я присоединяюсь к вашему мнению, Робеспьер. Будь по-вашему. Итак, единственный выход -- диктатура. Значит -- пусть будет диктатура. Мы трое представляем революцию. Мы подобны трем головам Цербера. Одна говорит, -- это вы, Робеспьер; другая рычит, -- это вы, Дантон...
-- L'autre mord, dit Danton, c'est vous, Marat.	-- А третья кусается, -- прервал Дантон, -- и это вы, Марат.
-- Toutes trois mordent, dit Robespierre.	-- Все три кусаются, -- уточнил Робеспьер.
Il y eut un silence. Puis le dialogue, plein de secousses sombres, recommença.	Воцарилось молчание. Потом снова началась беседа, полная грозных подземных толчков.
-- Ecoutez, Marat, avant de s'épouser, il faut se connaître. Comment avez-vous su le mot que j'ai dit hier à Saint-Just ?	-- Послушайте, Марат, прежде чем вступить в брачный союз, нареченным не мешает поближе познакомиться. Откуда вы узнали, что я вчера говорил Сен-Жюсту?
-- Ceci me regarde, Robespierre.	-- Это уж мое дело, Робеспьер.
-- Marat !	-- Марат!
-- C'est mon devoir de m'éclairer, et c'est mon affaire de me renseigner.	-- Моя обязанность все знать, а как я получаю сведения -- это уж никого не касается.
-- Marat !	-- Марат!
-- J'aime à savoir.	-- Я люблю все знать.
-- Marat !	-- Марат!
-- Robespierre, je sais ce que vous dites à Saint-Just, comme je sais ce que Danton dit à Lacroix ; comme je sais ce qui se passe quai des Théatins, à l'hôtel de Labriffe, repaire où se rendent les nymphes de l'émigration ; comme je sais ce qui se passe dans la maison des Thilles, près Gonesse, qui est à Valmerange, l'ancien administrateur des postes, où allaient jadis Maury et Cazalès, où sont allés depuis Sieyès et Vergniaud, et où, maintenant, on va une fois par semaine.	-- Да, Робеспьер, я знаю то, что вы сказали Сен-Жюсту, знаю также, что Дантон говорил Лакруа, я знаю, что творится на набережной Театэн, в особняке де Лабрифа, в притоне, где встречаются сирены эмиграции; я знаю также, что происходит в доме Тилле, в доме, принадлежавшем Вальмеранжу, бывшему начальнику почт,-- там раньше бывали Мори и Казалес, затем Сийес и Верньо, а нынче раз в неделю туда заглядывает еще кое-кто.
En prononçant cet on, Marat regarda Danton.	При слове "кое-кто" Марат взглянул на Дантона.
Danton s'écria : -- Si j'avais deux liards de pouvoir, ce serait terrible.	-- Будь у меня власти хоть на два гроша, я бы показал! -- воскликнул Дантон.
Marat poursuivit : -- Je sais ce que vous dites, Robespierre, comme je sais ce qui se passait à la tour du Temple quand on y engraissait Louis XVI, si bien que, seulement dans le mois de septembre, le loup, la louve et les louveteaux ont mangé quatre-vingt-six paniers de pêches. Pendant ce temps-là le peuple est affamé. Je sais cela, comme je sais que Roland a été caché dans un logis donnant sur une arrière-cour, rue de la Harpe ; comme je sais que six cents des piques du 14 juillet avaient été fabriquées par Faure, serrurier du duc d'Orléans ; comme je sais ce qu'on fait chez la Saint-Hilaire, maîtresse de Sillery ; les jours de bal, c'est le vieux Sillery qui frotte lui-même, avec de la craie, les parquets du salon jaune de la rue Neuve-des-Mathurins ; Buzot et Kersaint y dînaient. Saladin y a dîné le 27, et avec qui, Robespierre ? Avec votre ami Lasource.	-- Я знаю, -- продолжал Марат, -- что сказали вы, Робеспьер, так же, как я знаю, что происходило в тюрьме Тампль, знаю, как там откармливали, словно на убой, Людовика Шестнадцатого, знаю, что за один сентябрь месяц волк, волчица и волчата сожрали восемьдесят шесть корзин персиков, а народ тем временем голодал. Я знаю также, что Ролан прятался в укромном флигеле на заднем дворе по улице Ла-Гарп; я знаю также, что шестьсот пик, пущенных в дело четырнадцатого июля, были изготовлены Фором, слесарем герцога Орлеанского; я знаю также, что происходит у госпожи Сент-Илер, любовницы Силлери; в дни балов старик Силлери сам натирает паркет в желтом салоне на улице Нев-де-Матюрен; Бюзо и Керсэн там обедали. Двадцать седьмого августа там обедал Саладэн и с кем же? С вашим другом Ласурсом, Робеспьер!
-- Verbiage, murmura Robespierre. Lasource n'est pas mon ami.	-- Вздор, -- пробормотал Робеспьер, -- Ласурс мни вовсе не друг.
Et il ajouta, pensif :	И задумчиво добавил:
-- En attendant il y a à Londres dix-huit fabriques de faux assignats.	-- А пока что в Лондоне восемнадцать фабрик выпускают фальшивые ассигнаты.
Marat continua d'une voix tranquille, mais avec un léger tremblement, qui était effrayant :	Марат продолжал все также спокойно, но с легкой дрожью в голосе, от которой кровь застывала в жилах.
-- Vous êtes la faction des importants. Oui, je sais tout, malgré ce que Saint-Just appelle le silence d'Etat...	-- Все привилегированные связаны круговой порукой, и вы тоже. Да, я знаю все, знаю и то, что Сен-Жюст именует государственной тайной.
Marat souligna ce mot par l'accent, regarda Robespierre, et poursuivit :	Последние слова Марат произнес с расстановкой и, кинув на Робеспьера быстрый взгляд, продолжал:
-- Je sais ce qu'on dit à votre table les jours où Lebas invite David à venir manger la cuisine faite par sa promise, Elisabeth Duplay, votre future belle-soeur, Robespierre. Je suis l'oeil énorme du peuple, et du fond de ma cave, je regarde. Oui, je vois, oui, j'entends, oui, je sais. Les petites choses vous suffisent. Vous vous admirez. Robespierre se fait contempler par sa madame de Chalabre, la fille de ce marquis de Chalabre qui fit le whist avec Louis XV le soir de l'exécution de Damiens. Oui, on porte haut la tête. Saint-Just habite une cravate. Legendre est correct ; lévite neuve et gilet blanc, et un jabot pour faire oublier son tablier. Robespierre s'imagine que l'histoire voudra savoir qu'il avait une redingote olive à la Constituante et un habit bleu-ciel à la Convention. Il a son portrait sur tous les murs de sa chambre...	-- Я знаю все, что говорится за вашим столом в те дни, когда Леба приглашает Давида отведать пирогов, которые печет Элизабет Дюпле, ваша будущая свояченица, Робеспьер. Я око народа и вижу все из своего подвала. Да, я вижу, да, я слышу, да, я знаю. Вы довольствуетесь малым. Вы восхищаетесь сами собой и друг другом. Робеспьер щеголяет перед своей мадам де Шалабр, дочерью того самого маркиза де Шалабра, который играл в вист с Людовиком Пятнадцатым в день казни Дамьена. О, вы научились задирать голову. Сен-Жюста из-за галстука и не видно. Лежандр всегда одет с иголочки -- новый сюртук, белый жилет, а жабо-то, жабо! Молодчик из кожи лезет вон, чтобы забыли те времена, когда он разгуливал в фартуке. Робеспьер воображает, что история отметит оливковый камзол, в котором его видело Учредительное собрание, и небесно-голубой фрак, которым он пленяет Конвент. Да у него по всей спальне развешаны его собственные портреты...
Robespierre interrompit d'une voix plus calme encore que celle de Marat. -- Et vous, Marat, vous avez le vôtre dans tous les égouts.	-- Зато ваши портреты, Марат, валяются во всех сточных канавах, -- сказал Робеспьер, и голос его звучал еще спокойнее и ровнее, чем голос Марата.
Ils continuèrent sur un ton de causerie dont la lenteur accentuait la violence des répliques et des ripostes, et ajoutait on ne sait quelle ironie à la menace.	Их беседа со стороны могла показаться безобидным пререканием, если бы не медлительность речей, подчеркивавшая ярость реплик, намеков и окрашивавшая иронией взаимные угрозы.
-- Robespierre, vous avez qualifié ceux qui veulent le renversement des trônes, les Don Quichottes du genre humain.	-- Если не ошибаюсь, Робеспьер, вы, кажется, называли тех, кто хотел свергнуть монархию, "дон Кихотами рода человеческого".
-- Et vous, Marat, après le 4 août, dans votre numéro 559 de l'Ami du Peuple, ah ! j'ai retenu le chiffre, c'est utile, vous avez demandé qu'on rendît aux nobles leurs titres. Vous avez dit : Un duc est toujours un duc.	-- А вы, Марат, после четвертого августа в номере пятьсот пятьдесят девятом вашего "Друга народа", -- да, да, представьте, я запомнил номер, всегда может пригодиться,-- так вот вы требовали, чтобы дворянам вернули титулы. Помните, вы тогда заявляли: "Герцог всегда останется герцогом".
-- Robespierre, dans la séance du 7 décembre, vous avez défendu la femme Roland contre Viard.	-- А вы, Робеспьер, на заседании седьмого декабря защищали госпожу Ролан против Виара.
-- De même que mon frère vous a défendu, Marat, quand on vous a attaqué aux Jacobins. Qu'est-ce que cela prouve ? rien.	-- Точно так же, как вас, Марат, защищал мой родной брат, когда на вас обрушились в клубе Якобинцев, Что это доказывает? Ровно ничего.
-- Robespierre, on connaît le cabinet des Tuileries où vous avez dit à Garat : Je suis las de la Révolution.	-- Робеспьер, известно даже, в каком из кабинетов Тюильри вы сказали Гара: "Я устал от революции".
-- Marat, c'est ici, dans ce cabaret, que, le 29 octobre, vous avez embrassé Barbaroux.	-- А вы, Марат, здесь, в этом самом кафе, двадцать девятого октября облобызали Барбару.
-- Robespierre, vous avez dit à Buzot : La République, qu'est-ce que cela ?	-- А вы, Робеспьер, сказали Бюзо: "Республика? Что это такое?"
-- Marat, c'est dans ce cabaret que vous avez invité à déjeuner trois Marseillais par compagnie.	-- А вы, Марат, в этом самом кабачке угощали завтраком марсельцев, по три человека от каждой роты.
-- Robespierre, vous vous faites escorter d'un fort de la halle armé d'un bâton.	-- А вы, Робеспьер, взяли себе в телохранители рыночного силача, вооруженного дубиной.
-- Et vous, Marat, la veille du 10 août, vous avez demandé à Buzot de vous aider à fuir à Marseille déguisé en jockey.	-- А вы, Марат, накануне десятого августа умоляли Бюзо помочь вам бежать в Марсель и даже собирались для этого случая нарядиться жокеем.
-- Pendant les justices de septembre, vous vous êtes caché, Robespierre.	-- Во время сентябрьских событий вы просто спрятались, Робеспьер.
-- Et vous, Marat, vous vous êtes montré.	-- А вы, Марат, слишком уж старались быть на виду.
-- Robespierre, vous avez jeté à terre le bonnet rouge.	-- Робеспьер, вы швырнули на пол красный колпак.
-- Oui, quand un traître l'arborait. Ce qui pare Dumouriez souille Robespierre.	-- Швырнул, когда его надел изменник. То, что украшает Дюмурье, марает Робеспьера.
-- Robespierre, vous avez refusé, pendant le passage des soldats de Chateauvieux, de couvrir d'un voile la tête de Louis XVI.	-- Робеспьер, вы запретили накрыть покрывалом голову Людовика Шестнадцатого, когда мимо проходили солдаты Шатовье.
-- J'ai fait mieux que lui voiler la tête, je la lui ai coupée.	-- Зато я сделал нечто более важное, я ее отрубил.
Danton intervint, mais comme l'huile intervient dans le feu.	Дантон счел нужным вмешаться в разговор, но только подлил масла в огонь.
-- Robespierre, Marat, dit-il, calmez-vous.	-- Робеспьер, Марат, -- сказал он, -- да успокойтесь вы!
Marat n'aimait pas à être nommé le second. Il se retourna.	Марат не терпел, когда его имя произносилось вторым. Он резко повернулся к Дантону.
-- De quoi se mêle Danton ? dit-il.	-- При чем тут Дантон? -- спросил он.
Danton bondit.	Дантон вскочил со стула.
-- De quoi je me mêle ? de ceci. Qu'il ne faut pas de fratricide ; qu'il ne faut pas de lutte entre deux hommes qui servent le peuple ; que c'est assez de la guerre étrangère, que c'est assez de la guerre civile, et que ce serait trop de la guerre domestique ; que c'est moi qui ai fait la Révolution, et que je ne veux pas qu'on la défasse. Voilà de quoi je me mêle.	-- При чем? Вот при чем. При том, что не должно быть братоубийства, не должно быть борьбы между двумя людьми, которые оба служат народу. Довольно с нас войны с иностранными державами, довольно с нас гражданской войны, недостает нам еще домашних войн. Я делал революцию и не позволю с нею разделаться. Вот почему я вмешиваюсь.
Marat répondit sans élever la voix.	Марат ответил ему, даже не повысив голоса:
-- Mêlez-vous de rendre vos comptes.	-- Представьте лучше отчеты о своих действиях, тогда и вмешивайтесь.
-- Mes comptes ! cria Danton. Allez les demander aux défilés de l'Argonne, à la Champagne délivrée, à la Belgique conquise, aux armées où j'ai été quatre fois déjà offrir ma poitrine à la mitraille ! allez les demander à la place de la Révolution, à l'échafaud du 21 janvier, au trône jeté à terre, à la guillotine, cette veuve...	-- Отчеты? -- завопил Дантон. -- Идите спрашивайте их у Аргонских ущелий, у освобожденной Шампани, у покоренной Бельгии, у армий, где я четырежды подставлял грудь под пули, идите спрашивайте их у площади Революции, у эшафота, воздвигнутого двадцать первого января, у повергнутого трона, у гильотины, у этой вдовы...
Marat interrompit Danton.	Марат прервал Дантона:
-- La guillotine est une vierge ; on se couche sur elle, on ne la féconde pas.	-- Гильотина не вдова, а девица; на нее ложатся, но ее не оплодотворяют.
-- Qu'en savez-vous ? répliqua Danton, je la féconderais, moi !	-- Вам-то откуда знать? -- отрезал Дантон. -- Я вот ее оплодотворю.
-- Nous verrons, dit Marat.	-- Что ж, посмотрим, -- ответил Марат.
Et il sourit.	И улыбнулся.
Danton vit ce sourire.	Дантон заметил эту улыбку.
-- Marat, cria-t-il, vous êtes l'homme caché, moi je suis l'homme du grand air et du grand jour. Je hais la vie reptile. Etre cloporte ne me va pas. Vous habitez une cave ; moi j'habite la rue. Vous ne communiquez avec personne ; moi, quiconque passe peut me voir et me parler.	-- Марат, -- вскричал он, -- вы человек подвалов, а я живу под открытым небом и при свете дня. Ненавижу гадючью жизнь. Быть мокрицей -- покорно благодарю! Вы живете в подвале. Я живу на улице. Вы не общаетесь ни с кем, а меня видит любой, и любой может обратиться ко мне.
-- Joli garçon, voulez-vous monter chez moi ? grommela Marat. Et, cessant de sourire, il reprit d'un accent péremptoire : -- Danton, rendez compte des trente-trois mille écus, argent sonnant, que Montmorin vous a payés au nom du roi, sous prétexte de vous indemniser de votre charge de procureur au Châtelet.	-- Еще бы!.. "Мальчик, пойдем?.." -- буркнул Марат. И, стерев с лица следы улыбки, он заговорил властным тоном:--Дантон, потрудитесь дать отчет в истраченной вами сумме в тридцать три тысячи экю звонкой монетой, каковую вам вручил Монморен от имени короля якобы за то, что вы исполняли в Шатле должность прокурора.
-- J'étais du 14 juillet, dit Danton avec hauteur.	-- За меня отчитывается четырнадцатое июля, -- высокомерно ответил Дантон.
-- Et le garde-meuble ? et les diamants de la couronne ?	-- А дворцовые кладовые? А бриллианты короны?
-- J'étais du 6 octobre.	-- За меня отчитывается шестое октября.
-- Et les vols de votre alter ego, Lacroix, en Belgique ?	-- А хищения в Бельгии вашего неразлучного Лакруа?
-- J'étais du 20 juin.	-- За меня отчитывается двадцатое июня.
-- Et les prêts faits à la Montansier ?	-- А ссуды, выданные вами госпоже Монтанзье?
-- Je poussais le peuple au retour de Varennes.	-- Я подымал народ в день возвращения короля из Варенна.
-- Et la salle de l'Opéra qu'on bâtit avec de l'argent fourni par vous ?	-- А не на ваши ли средства построен зал в Опере?
-- J'ai armé les sections de Paris.	-- Я вооружил парижские секции.
-- Et les cent mille livres de fonds secrets du ministère de la justice ?	-- А сто тысяч ливров из секретных фондов министерства юстиции?
-- J'ai fait le 10 août.	-- Я осуществил десятое августа.
-- Et les deux millions de dépenses secrètes de l'Assemblée dont vous avez pris le quart ?	-- А два миллиона, негласно израсходованные Собранием, из которых вы присвоили себе четверть?
-- J'ai arrêté l'ennemi en marche et j'ai barré le passage aux rois coalisés.	-- Я остановил наступление врага и преградил путь коалиции королей.
-- Prostitué ! dit Marat.	-- Продажная тварь! -- бросил Марат.
Danton se dressa, effrayant.	Дантон вскочил со стула, он был страшен.
-- Oui, cria-t-il ! je suis une fille publique, j'ai vendu mon ventre, mais j'ai sauvé le monde.	-- Да, -- закричал он, -- я публичная девка, я продавался, но я спас мир.
Robespierre s'était remis à se ronger les ongles. Il ne pouvait, lui, ni rire, ni sourire. Le rire, éclair de Danton, et le sourire, piqûre de Marat, lui manquaient.	Робеспьер молча грыз ногти. Он не умел хохотать, не умел улыбаться. Он не знал ни смеха, которым, как громом, разил Дантон, ни улыбки, которой жалил Марат.
Danton reprit :	А Дантон продолжал греметь:
-- Je suis comme l'océan ; j'ai mon flux et mon reflux ; à mer basse on voit mes bas-fonds, à mer haute on voit mes flots.	-- Я подобен океану, и у меня тоже есть свои приливы и отливы. Когда море отступает, всем видно дно моей души, а в час прибоя валами вздымаются мои деяния.
-- Votre écume, dit Marat.	-- Вернее, пеной, -- сказал Марат.
-- Ma tempête, dit Danton.	-- Нет, штормом, -- сказал Дантон.
En même temps que Danton, Marat s'était levé. Lui aussi éclata. La couleuvre devint subitement dragon.	Но и Марат теперь поднялся со стула. Он тоже вспылил. Уж внезапно превратился в дракона.
-- Ah ! cria-t-il, ah ! Robespierre ! ah ! Danton ! vous ne voulez pas m'écouter ! Eh bien, je vous le dis, vous êtes perdus. Votre politique aboutit à des impossibilités d'aller plus loin ; vous n'avez plus d'issue ; et vous faites des choses qui ferment devant vous toutes les portes, excepté celle du tombeau.	-- Эй! -- закричал он. -- Эй, Робеспьер, эй, Дантон! Вы не хотите меня слушать! Так смею заверить вас -- оба вы пропали. Ваша политика зашла в тупик, перед ней нет пути, у вас обоих нет выхода, и своими собственными действиями вы захлопываете перед собой все двери, кроме дверей склепа.
-- C'est notre grandeur, dit Danton.	-- В этом-то наше величие, -- ответил Дантон.
Et il haussa les épaules.	И он презрительно пожал плечами.
Marat continua :	А Марат продолжал:
-- Danton, prends garde. Vergniaud aussi a la bouche large et les lèvres épaisses et les sourcils en colère ; Vergniaud aussi est grêlé comme Mirabeau et comme toi ; cela n'a pas empêché le 31 mai. Ah ! tu hausses les épaules. Quelquefois hausser les épaules fait tomber la tête. Danton, je te le dis, ta grosse voix, ta cravate lâche, tes bottes molles, tes petits soupers, tes grandes poches, cela regarde Louisette.	-- Берегись, Дантон. У Верньо тоже был огромный губастый рот, и в гневе он тоже хмурил чело. Верньо тоже был рябой, как ты и Мирабо, однако тридцать первое мая совершилось. Не пожимай плечами, Дантон, как бы голова не отвалилась. Твой громовой голос, твой небрежно повязанный галстук, твои мягкие сапожки, твои слишком тонкие ужины и слишком широкие карманы -- все это прямой дорогой ведет к Луизетте.
Louisette était le nom d'amitié que Marat donnait à la guillotine.	Луизеттой Марат в приливе нежности прозвал гильотину.
Il poursuivit : -- Et quant à toi, Robespierre, tu es un modéré, mais cela ne te servira de rien. Va, poudre-toi, coiffe-toi, brosse-toi, fais le faraud, aie du linge, sois pincé, frisé, calamistré, tu n'en iras pas moins place de Grève ; lis la déclaration de Brunswick ; tu n'en seras pas moins traité comme le régicide Damiens, et tu es tiré à quatre épingles en attendant que tu sois tiré à quatre chevaux.	-- А ты, Робеспьер, -- продолжал он, -- ты хоть и умеренный, но это тебя не спасет. Что ж, пудрись, взбивай букли, счищай пылинки, щеголяй, меняй каждый день сорочки, тешься, франти, рядись -- все равно тебе не миновать Гревской площади; прочти-ка декларацию: в глазах герцога Брауншвейгского ты -- второй Дамьен и цареубийца; одевайся с иголочки, все равно тебе отрубят голову топором.
-- Echo de Coblentz ! dit Robespierre entre ses dents.	-- Эхо Кобленца, -- процедил сквозь зубы Робеспьер.
-- Robespierre, je ne suis l'écho de rien, je suis le cri de tout. Ah ! vous êtes jeunes, vous. Quel âge as-tu, Danton ? trente-quatre ans. Quel âge as-tu, Robespierre ? trente-trois ans. Eh bien, moi, j'ai toujours vécu, je suis la vieille souffrance humaine, j'ai six mille ans.	-- Нет, Робеспьер, я не эхо, я голос народа. Вы оба еще молоды. Сколько тебе лет, Дантон? Тридцать четыре? Сколько тебе лет, Робеспьер? Тридцать три? Ну, а я жил вечно, я -- извечное страдание человеческое, мне шесть тысяч лет.
-- C'est vrai, répliqua Danton, depuis six mille ans, Cain s'est conservé dans la haine comme le crapaud dans la pierre, le bloc se casse, Cain saute parmi les hommes, et c'est Marat.	-- Верно сказано, -- подхватил Дантон, -- шесть тысяч лет Каин, нетленный в своей злобе, просидел жив и невредим, как жаба под камнем, и вдруг разверзлась земля, Каин выскочил на свет божий и Каин этот -- Марат.
-- Danton ! cria Marat. Et une lueur livide apparut dans ses yeux.	-- Дантон! -- крикнул Марат. И в его глазах зажглось тусклое пламя.
-- Eh bien quoi ? dit Danton.	-- Что прикажете? -- ответил Дантон.
Ainsi parlaient ces trois hommes formidables. Querelle de tonnerres.	Так беседовали три великих и грозных человека. Так в небесах сшибаются грозовые тучи.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Грамматический справочник | Тексты