Mrs. Dalloway/Миссис Дэллоуэй

English Русский

What business had the Bradshaws to talk of death at her party? A young man had killed himself. And they talked of it at her party-- the Bradshaws, talked of death. He had killed himself--but how? Always her body went through it first, when she was told, suddenly, of an accident; her dress flamed, her body burnt. He had thrown himself from a window. Up had flashed the ground; through him, blundering, bruising, went the rusty spikes. There he lay with a thud, thud, thud in his brain, and then a suffocation of blackness. So she saw it. But why had he done it? And the Bradshaws talked of it at her party! И зачем понадобилось этим Брэдшоу говорить о смерти у нее на приеме? Молодой человек покончил с собой. И об этом говорят у нее на приеме - Брэдшоу говорят о смерти. Он покончил с собой. Но как? Она всегда чувствовала все, будто на собственной шкуре, когда ей рассказывали о несчастье; платье пылало на ней, тело ей жгло. Он выбросился из окна. В глаза сверкнула земля; больно прошли сквозь него ржавые прутья. И - тук-тук-тук - застучало в мозгу, и тьма задушила его. Так ей это привиделось. Но зачем он это сделал? И Брэдшоу говорят об этом у нее на приеме!

She had once thrown a shilling into the Serpentine, never anything more. But he had flung it away. They went on living (she would have to go back; the rooms were still crowded; people kept on coming). They (all day she had been thinking of Bourton, of Peter, of Sally), they would grow old. A thing there was that mattered; a thing, wreathed about with chatter, defaced, obscured in her own life, let drop every day in corruption, lies, chatter. This he had preserved. Death was defiance. Death was an attempt to communicate; people feeling the impossibility of reaching the centre which, mystically, evaded them; closeness drew apart; rapture faded, one was alone. There was an embrace in death. Когда-то она выбросила шиллинг в Серпантин, и больше никогда ничего. А он взял и все выбросил. Они продолжают жить (ей придется вернуться к гостям; еще полно народу; еще приезжают). Все они (целый день она думала о Бортоне, о Питере, Салли) будут стареть. Есть одна важная вещь; оплетенная сплетнями, она тускнеет, темнеет в ее собственной жизни, оплывает день ото дня в порче, сплетнях и лжи. А он ее уберег. Смерть его была вызовом. Смерть - попытка приобщиться, потому что люди рвутся к заветной черте, а достигнуть ее нельзя, она ускользает и прячется в тайне; близость расползается в разлуку; потухает восторг; остается одиночество. В смерти - объятие.

But this young man who had killed himself--had he plunged holding his treasure? "If it were now to die, 'twere now to be most happy," she had said to herself once, coming down in white. Но тот молодой человек, который покончил с собой, - прижимал ли он, бросаясь вниз, к груди свое сокровище? "О, если б мог сейчас я умереть, счастливее я никогда не буду", - так она говорила когда-то, спускаясь к ужину, в белом платье.

Or there were the poets and thinkers. Suppose he had had that passion, and had gone to Sir William Bradshaw, a great doctor yet to her obscurely evil, without sex or lust, extremely polite to women, but capable of some indescribable outrage--forcing your soul, that was it--if this young man had gone to him, and Sir William had impressed him, like that, with his power, might he not then have said (indeed she felt it now), Life is made intolerable; they make life intolerable, men like that? И есть поэты, мечтатели. Вдруг у него была эта страсть, а он пошел к сэру Уильяму Брэдшоу, великому доктору, но неуловимо злобному, чрезвычайно - без пола и вожделения - обходительному с дамами, но способному на неописуемую гадость - он тебе насилует душу, вот, - вдруг тот молодой человек пошел к сэру Уильяму, и сэр Уильям давил на него своей властью, и он больше не мог, он подумал, наверное (да, теперь она поняла), - жизнь стала непереносимой; такие люди делают жизнь непереносимой...

Then (she had felt it only this morning) there was the terror; the overwhelming incapacity, one's parents giving it into one's hands, this life, to be lived to the end, to be walked with serenely; there was in the depths of her heart an awful fear. Even now, quite often if Richard had not been there reading the Times, so that she could crouch like a bird and gradually revive, send roaring up that immeasurable delight, rubbing stick to stick, one thing with another, she must have perished. But that young man had killed himself. А еще (она как раз сегодня утром почувствовала) этот ужас; надо сладить со всем, с жизнью, которую тебе вручили родители, вытерпеть, прожить ее до конца, спокойно пройти - а ты ни за что не сможешь; в глубине души у нее был этот страх; даже теперь, очень часто, не сиди рядом Ричард со своей газетой, и она не могла бы затихнуть, как птица на жердочке, чтоб потом с невыразимым облегчением вспорхнуть, встрепенуться, засуетиться, - она бы погибла. Она-то спаслась. А тот молодой человек покончил с собой.

Somehow it was her disaster--her disgrace. It was her punishment to see sink and disappear here a man, there a woman, in this profound darkness, and she forced to stand here in her evening dress. She had schemed; she had pilfered. She was never wholly admirable. She had wanted success. Lady Bexborough and the rest of it. And once she had walked on the terrace at Bourton. Это беда ее - ее проклятие. Наказание - видеть, как либо мужчина какой-то, либо какая-то женщина тонут во тьме, а самой стоять тут в вечернем платье. Она строила козни: она жульничала. Она никогда не была безупречной. Она хотела успеха, быть как леди Бексборо и так далее. И когда-то она ходила по террасе в Бортоне.

It was due to Richard; she had never been so happy. Nothing could be slow enough; nothing last too long. No pleasure could equal, she thought, straightening the chairs, pushing in one book on the shelf, this having done with the triumphs of youth, lost herself in the process of living, to find it, with a shock of delight, as the sun rose, as the day sank. Many a time had she gone, at Bourton when they were all talking, to look at the sky; or seen it between people's shoulders at dinner; seen it in London when she could not sleep. She walked to the window. Странно, не верится даже: никогда она не бывала так счастлива. Время хочется задержать; хочется остановить. Нет большей радости, думала она, поправляя кресла, подпихивая на место выбившуюся из ряда книгу, чем, оставя победы юности позади, просто жить; замирая от счастья, смотреть, как встает солнце, как погасает день. Много раз в Бортоне, когда все были заняты болтовней, она уходила взглянуть на небо или видела его у других за плечами во время обеда; смотрела на него в Лондоне, в часы бессонницы. Она подошла к окну.

It held, foolish as the idea was, something of her own in it, this country sky, this sky above Westminster. She parted the curtains; she looked. Oh, but how surprising!--in the room opposite the old lady stared straight at her! She was going to bed. And the sky. It will be a solemn sky, she had thought, it will be a dusky sky, turning away its cheek in beauty. But there it was--ashen pale, raced over quickly by tapering vast clouds. It was new to her. The wind must have risen. She was going to bed, in the room opposite. It was fascinating to watch her, moving about, that old lady, crossing the room, coming to the window. Could she see her? It was fascinating, with people still laughing and shouting in the drawing-room, to watch that old woman, quite quietly, going to bed. She pulled the blind now. The clock began striking. В нем - хоть это глупая мысль - была и ее частица, в сельском, просторном небе, небе над Вестминстером. Она раздвинула шторы; выглянула. Ох, удивительно! - старушка из дома напротив смотрела прямо на нее! Она укладывалась спать. И небо. Она-то думала, оно глянет на нее, сумрачное, важное, в своей прощальной красе, а оно серыми, бедненькими штрихами длилось среди мчащихся, тающих туч. Таким она его еще не видела. Наверно, ветер поднялся. Та, в доме напротив, укладывалась спать. До чего увлекательно следить за старушкой, вот она пересекла комнату, вот подошла к окну. Видит или не видит? А рядом в гостиной еще шумят и хохочут, и до чего увлекательно следить, как старушка, одна-одинешенька, укладывается спать. Вот шторы задернула. Ударили часы.

The young man had killed himself; but she did not pity him; with the clock striking the hour, one, two, three, she did not pity him, with all this going on. There! the old lady had put out her light! the whole house was dark now with this going on, she repeated, and the words came to her, Fear no more the heat of the sun. She must go back to them. But what an extraordinary night! She felt somehow very like him--the young man who had killed himself. She felt glad that he had done it; thrown it away. The clock was striking. The leaden circles dissolved in the air. He made her feel the beauty; made her feel the fun. But she must go back. She must assemble. She must find Sally and Peter. And she came in from the little room. Тот молодой человек покончил с собой; но она не жалеет его; часы бьют - раз, два, три, - а она не жалеет его, хотя все продолжается. Вот! Старушка свет погасила! И дом погрузился во тьму, хотя все продолжается, повторила она снова, и всплыли слова: "Злого зноя не страшись". Надо вернуться. Но какой небывалый вечер! Чем-то она сродни ему - молодому человеку, который покончил с собой. Она рада, что он это сделал; взял и все выбросил, а они продолжают жить. Часы пробили. Свинцовые круги побежали по воздуху. Надо вернуться. Заняться гостями. Надо найти Салли и Питера. И она вышла из маленькой комнаты обратно в гостиную.

"But where is Clarissa?" said Peter. He was sitting on the sofa with Sally. (After all these years he really could not call her "Lady Rosseter.") "Where's the woman gone to?" he asked. "Where's Clarissa?" - Но где же Кларисса? - сказал Питер. Он сидел на кушетке рядом с Салли. (Не мог он после всего называть ее "леди Россетер".) - Куда подевалась эта женщина? - спросил он. - Где Кларисса?

Sally supposed, and so did Peter for the matter of that, that there were people of importance, politicians, whom neither of them knew unless by sight in the picture papers, whom Clarissa had to be nice to, had to talk to. She was with them. Yet there was Richard Dalloway not in the Cabinet. He hadn't been a success, Sally supposed? For herself, she scarcely ever read the papers. She sometimes saw his name mentioned. But then--well, she lived a very solitary life, in the wilds, Clarissa would say, among great merchants, great manufacturers, men, after all, who did things. She had done things too! Салли предположила, и Питер, в общем, тоже подумал, что среди гостей - люди влиятельные, политики, которых они оба знают только по газетным фотографиям, и Клариссе надо оказывать им внимание, их ублажать. Она с ними. И тем не менее Ричард не попал в Кабинет. Не очень-то он преуспел, а? - предположила Салли. Лично она газет почти не читает. Его имя мелькает иногда. Но ведь она - ну да, она ведет очень уединенную жизнь; в пустыне, сказала б Кларисса; среди крупных торговцев, фабрикантов, среди тех, кто кое-что производит. Сама она тоже кое-что сумела произвести!

"I have five sons!" she told him. - У меня пятеро сыновей! - сказала она.

Lord, Lord, what a change had come over her! the softness of motherhood; its egotism too. Last time they met, Peter remembered, had been among the cauliflowers in the moonlight, the leaves "like rough bronze" she had said, with her literary turn; and she had picked a rose. She had marched him up and down that awful night, after the scene by the fountain; he was to catch the midnight train. Heavens, he had wept! Господи, господи, до чего изменилась! Нега материнства; соответственный эгоизм. В последний раз, Питер помнил, они виделись среди капустных грядок, при луне, и листья были "как нечищеная бронза", сказала она со своей этой поэтичностью; и она сорвала розу. Она таскала его в зад-вперед в ту страшную ночь, после той сцены возле фонтана; ему еще надо было успеть на последний поезд. Господи, он ведь рыдал!

That was his old trick, opening a pocket-knife, thought Sally, always opening and shutting a knife when he got excited. They had been very, very intimate, she and Peter Walsh, when he was in love with Clarissa, and there was that dreadful, ridiculous scene over Richard Dalloway at lunch. She had called Richard "Wickham." Why not call Richard "Wickham"? Clarissa had flared up! and indeed they had never seen each other since, she and Clarissa, not more than half a dozen times perhaps in the last ten years. And Peter Walsh had gone off to India, and she had heard vaguely that he had made an unhappy marriage, and she didn't know whether he had any children, and she couldn't ask him, for he had changed. He was rather shrivelled-looking, but kinder, she felt, and she had a real affection for him, for he was connected with her youth, and she still had a little Emily Brontы he had given her, and he was to write, surely? In those days he was to write. Старая его манера - открывать и закрывать нож, думала Салли, вечно он, когда волнуется, открывает и закрывает нож. Они страшно сдружились - она и Питер Уолш, когда он был влюблен в Клариссу и когда еще разразилась та безобразная, смехотворная сцена из-за того, что она назвала Ричарда Дэллоуэя "Уикэм". Ну подумаешь, ну назвала! Как Кларисса взвилась! И, собственно, они с тех пор толком не виделись, раз пять, может быть, за последние десять лет. А Питер Уолш уехал в Индию и - что-то такое она краем уха слыхала - неудачно женился, и неизвестно даже, есть у него дети или нет, а спросить неудобно, он изменился. Как-то усох. Но он стал мягче, она почувствовала, и он же очень, очень близкий ей человек, с ним связаны ее юные годы, у нее до сих пор сохранилась книжечка Эмили Бронте, которую он ей подарил, и ведь он собирался писать? В те времена он собирался писать.

"Have you written?" she asked him, spreading her hand, her firm and shapely hand, on her knee in a way he recalled. - Написали что-нибудь? - спросила она, расправляя на колене крепкую красивую руку жестом, который он помнил.

"Not a word!" said Peter Walsh, and she laughed. - Ни словечка! - сказал Питер Уолш, и она расхохоталась.

She was still attractive, still a personage, Sally Seton. But who was this Rosseter? He wore two camellias on his wedding day--that was all Peter knew of him. "They have myriads of servants, miles of conservatories," Clarissa wrote; something like that. Sally owned it with a shout of laughter. Она сохранила привлекательность, яркость - Салли Сетон. Но кто такой этот ее Россетер? У него было две камелии в петлице в день свадьбы - вот и все, что удалось про него выведать Питеру. "У них сонмы слуг, многомильные оранжереи", - Кларисса писала; да, что-то в таком духе. Салли сказала с хохотом, что отпираться не станет.

"Yes, I have ten thousand a year"--whether before the tax was paid or after, she couldn't remember, for her husband, "whom you must meet," she said, "whom you would like," she said, did all that for her. - Да, у меня десять тысяч в год, - не то до налога, не то после, этого она не могла припомнить, потому что муж, - "с которым вам непременно надо познакомиться", сказала она, "который вам непременно понравится", сказала она, снял с нее все заботы по части финансов.

And Sally used to be in rags and tatters. She had pawned her grandmother's ring which Marie Antoinette had given her great- grandfather to come to Bourton. А ведь Салли была бедна как церковная крыса. Она заложила перстень своего прадедушки, подарок Марии-Антуанетты, - так ведь? - чтоб добраться до Бортона.

Oh yes, Sally remembered; she had it still, a ruby ring which Marie Antoinette had given her great-grandfather. She never had a penny to her name in those days, and going to Bourton always meant some frightful pinch. But going to Bourton had meant so much to her-- had kept her sane, she believed, so unhappy had she been at home. But that was all a thing of the past--all over now, she said. And Mr. Parry was dead; and Miss Parry was still alive. Never had he had such a shock in his life! said Peter. He had been quite certain she was dead. And the marriage had been, Sally supposed, a success? And that very handsome, very self-possessed young woman was Elizabeth, over there, by the curtains, in red. О, как же, у Салли и сейчас хранится тот перстень с рубином, Мария-Антуанетта его подарила прадедушке. У нее в те времена вечно ветер свистел в кармане, и приходилось страшно изворачиваться, чтоб поехать в Бортон. Но ей было так важно ездить в Бортон - иначе она бы просто, наверное, свихнулась из-за домашнего ужаса. Но теперь все позади - все миновало, сказала она. И мистер Парри умер; а вот мисс Парри жива. Да, он просто ошеломлен, сказал Питер. Он совершенно был уверен, что она давно умерла. Ну а брак этот, предположила Салли, оказался удачным? И та красивая, уверенная девица, вон та, в розовом платье - ведь это Элизабет?

(She was like a poplar, she was like a river, she was like a hyacinth, Willie Titcomb was thinking. Oh how much nicer to be in the country and do what she liked! She could hear her poor dog howling, Elizabeth was certain.) (Как тополь, как гиацинт, как река, думал Уилли Титком. О, до чего ей хотелось в деревню, на вольный простор! И Элизабет определенно расслышала, как воет бедняжечка песик.)

She was not a bit like Clarissa, Peter Walsh said. - Ничуть не похожа на Клариссу, - сказал Питер Уолш.

"Oh, Clarissa!" said Sally. - Ну, Кларисса... - сказала Салли.

What Sally felt was simply this. She had owed Clarissa an enormous amount. They had been friends, not acquaintances, friends, and she still saw Clarissa all in white going about the house with her hands full of flowers--to this day tobacco plants made her think of Bourton. But--did Peter understand?--she lacked something. Lacked what was it? She had charm; she had extraordinary charm. But to be frank (and she felt that Peter was an old friend, a real friend-- did absence matter? did distance matter? She had often wanted to write to him, but torn it up, yet felt he understood, for people understand without things being said, as one realises growing old, and old she was, had been that afternoon to see her sons at Eton, where they had the mumps), to be quite frank then, how could Clarissa have done it?--married Richard Dalloway? a sportsman, a man who cared only for dogs. Literally, when he came into the room he smelt of the stables. And then all this? She waved her hand. Салли вот что хотела сказать. Она Клариссе страшно обязана. Они были настоящие подруги, не знакомые, а именно подруги, и она до сих пор помнит, как Кларисса, вся в белом, ходила по дому с охапкой цветов - по сей день табаки напоминают ей Бортон. Но - Питер ведь поймет? - ей чего-то не хватает. Спрашивается - чего? Она обаятельна; безумно обаятельна. Но, положа руку на сердце (Питер ведь ей старый друг, истинный друг, что значит разлука, что значит расстояние? Она сто раз собиралась ему написать, даже писала, но потом как-то рвала, но он ее, конечно, поймет, все и без слов понятно, вот мы чувствуем, например, что стареем, да, стареем, сегодня она была в Итоне, навещала детей, там у них свинка), но, положа руку на сердце - как Кларисса могла? - как могла она выйти за Ричарда Дэллоуэя? За спортсмена, у которого одни собаки на уме. Буквально же, когда он входит в комнату, от него несет конюшней. Ну а это все? - и она помахала рукой.

Hugh Whitbread it was, strolling past in his white waistcoat, dim, fat, blind, past everything he looked, except self-esteem and comfort. Мимо шествовал Хью Уитбред, в белом жилете, толстый, непроницаемый, незрячий, не видящий ничего, кроме себя и собственных выгод.

"He's not going to recognise US," said Sally, and really she hadn't the courage--so that was Hugh! the admirable Hugh! - Он и не собирается нас узнавать, - сказала Салли, и она, честное слово, даже растерялась - Хью собственной персоной! Дивный Хью!

"And what does he do?" she asked Peter. - А чем он занимается? - спросила она у Питера.

He blacked the King's boots or counted bottles at Windsor, Peter told her. Peter kept his sharp tongue still! But Sally must be frank, Peter said. That kiss now, Hugh's. Питер ей объяснил, что он ваксит королевские штиблеты и считает бутылки в Виндзорском погребе. О, Питер не утратил своего остроумия! Но теперь-то Салли должна быть наконец откровенна, сказал Питер. Насчет этого знаменитого поцелуя.

On the lips, she assured him, in the smoking-room one evening. She went straight to Clarissa in a rage. Hugh didn't do such things! Clarissa said, the admirable Hugh! Hugh's socks were without exception the most beautiful she had ever seen--and now his evening dress. Perfect! And had he children? А как же, в губы, заверила она. Вечером, в курительной. Она тут же в ярости бросилась к Клариссе. Кларисса говорила - Хью! Нет! Неужто! Дивный Хью! У него всегда были изумительной красоты носки, она таких больше ни на ком не видывала. И сейчас - каков туалет! А дети у него есть?

"Everybody in the room has six sons at Eton," Peter told her, except himself. He, thank God, had none. No sons, no daughters, no wife. Well, he didn't seem to mind, said Sally. He looked younger, she thought, than any of them. - У всех присутствующих по шестеро сыновей в Итоне, - сказал Питер, кроме него самого. У него, слава Богу, вообще никого. Ни сыновей, ни дочерей, ни жены. Но он как будто не сетует, сказала Салли. Выглядит он моложе нас всех, подумала она.

But it had been a silly thing to do, in many ways, Peter said, to marry like that; "a perfect goose she was," he said, but, he said, "we had a splendid time of it," but how could that be? Sally wondered; what did he mean? and how odd it was to know him and yet not know a single thing that had happened to him. And did he say it out of pride? Very likely, for after all it must be galling for him (though he was an oddity, a sort of sprite, not at all an ordinary man), it must be lonely at his age to have no home, nowhere to go to. But he must stay with them for weeks and weeks. Of course he would; he would love to stay with them, and that was how it came out. All these years the Dalloways had never been once. Time after time they had asked them. Clarissa (for it was Clarissa of course) would not come. For, said Sally, Clarissa was at heart a snob--one had to admit it, a snob. And it was that that was between them, she was convinced. Clarissa thought she had married beneath her, her husband being--she was proud of it--a miner's son. Every penny they had he had earned. As a little boy (her voice trembled) he had carried great sacks. Во многих отношениях он сделал глупость, признался Питер, что так женился; "она совершеннейшая курица", он сказал, но, он сказал: "Мы очень славно пожили". Но как же это возможно, недоумевала Салли; что он имел в виду? И до чего же странно - знать его и не знать ничегошеньки о его жизни. И не из гордости ли он такое говорит? Весьма вероятно, ведь, наверно, обидно (правда, он, чудак, немножко не от мира сего), наверно, тяжко в таком возрасте не иметь пристанища, не иметь своего угла? Но он мог бы жить и жить у них - месяцами. Почему бы нет! Ему бы у них понравилось. За все эти годы Дэллоуэи к ним так и не выбрались. Они их сто раз приглашали. Кларисса (это, конечно, Кларисса) не захотела приехать. Потому что, сказала Салли, Кларисса в глубине души сноб - ничего не поделаешь, сноб. И Кларисса считает, что она сделала мезальянс, ведь ее муж - и она этим гордится - сын шахтера. Все, что есть у них, все абсолютно - он заработал своим горбом. Маленьким мальчиком (ее голос дрогнул) он таскал на себе тюки.

(And so she would go on, Peter felt, hour after hour; the miner's son; people thought she had married beneath her; her five sons; and what was the other thing--plants, hydrangeas, syringas, very, very rare hibiscus lilies that never grow north of the Suez Canal, but she, with one gardener in a suburb near Manchester, had beds of them, positively beds! Now all that Clarissa had escaped, unmaternal as she was.) (И так могла она говорить часами, чувствовал Питер; сын шахтера; считают, что она сделала мезальянс; пятеро сыновей; и еще одна тема - цветы, гортензии, сирень, очень-очень редкие гибисковые лилии, они никогда не цветут северней Суэцкого канала, а у нее, при единственном садовнике, в пригороде Манчестера их целые клумбы, буквально целые клумбы! А Кларисса, не увлеченная материнством, всего этого избежала.)

A snob was she? Yes, in many ways. Where was she, all this time? It was getting late. Сноб? Да, кое в чем определенно. Но куда она запропастилась? Поздно уже.

"Yet," said Sally, "when I heard Clarissa was giving a party, I felt I couldn't NOT come--must see her again (and I'm staying in Victoria Street, practically next door). So I just came without an invitation. But," she whispered, "tell me, do. Who is this?" - Да, - сказала Салли, - но когда я узнала, что у Клариссы прием, я поняла, что мне просто нельзя не пойти, просто необходимо взглянуть на нее (а я остановилась тут на Виктория-стрит, буквально рядом). Вот и нагрянула без приглашения. Но объясните, - шепнула она, - умоляю. Это кто?

It was Mrs. Hilbery, looking for the door. For how late it was getting! And, she murmured, as the night grew later, as people went, one found old friends; quiet nooks and corners; and the loveliest views. Did they know, she asked, that they were surrounded by an enchanted garden? Lights and trees and wonderful gleaming lakes and the sky. Just a few fairy lamps, Clarissa Dalloway had said, in the back garden! But she was a magician! It was a park. . . . And she didn't know their names, but friends she knew they were, friends without names, songs without words, always the best. But there were so many doors, such unexpected places, she could not find her way. Это миссис Хилбери искала дверь. Ведь было немыслимо поздно! Но когда поздно, лепетала она, когда все расходятся, тут-то и замечаешь друзей; и уютные уголки; и прелестные виды. Интересно, известно ли им, спрашивала она, что вокруг очарованный сад? Огни, деревья, сияющие озера и дивное небо. А всего-то, Кларисса Дэллоуэй объяснила, несколько китайских фонариков во дворе! просто волшебница! Настоящий парк... И ей неизвестны их имена, но они ей, конечно, друзья, а друзья без имен и песни без слов нам милее всего. Однако такая бездна дверей, столько комнат, она просто заблудилась.

"Old Mrs. Hilbery," said Peter; but who was that? that lady standing by the curtain all the evening, without speaking? He knew her face; connected her with Bourton. Surely she used to cut up underclothes at the large table in the window? Davidson, was that her name? - Старая миссис Хилбери, - сказал Питер; а это кто? Та дама, что весь вечер простояла возле занавеса, не сказавши ни слова? Лицо у нее знакомое; что-то связано с Бортоном. Не она ли это вечно кроила белье за столиком возле окна? Дэвидсон - так, кажется?

"Oh, that is Ellie Henderson," said Sally. Clarissa was really very hard on her. She was a cousin, very poor. Clarissa WAS hard on people. - А-а, это Элли Хендерсон, - сказала Салли. Кларисса с ней всегда круто обходилась. Она ей кузина и очень бедна. Кларисса умеет круто обойтись с человеком.

She was rather, said Peter. Yet, said Sally, in her emotional way, with a rush of that enthusiasm which Peter used to love her for, yet dreaded a little now, so effusive she might become--how generous to her friends Clarissa was! and what a rare quality one found it, and how sometimes at night or on Christmas Day, when she counted up her blessings, she put that friendship first. They were young; that was it. Clarissa was pure-hearted; that was it. Peter would think her sentimental. So she was. For she had come to feel that it was the only thing worth saying--what one felt. Cleverness was silly. One must say simply what one felt. Да, сказал Питер, безусловно. И все же, сказала Салли с той порывистостью, которую Питер в ней когда-то любил, а теперь чуть побаивался из-за ее склонности к излияниям, - как Кларисса умеет быть великодушной к друзьям! И это редкое качество, и когда она просыпается ночью или на Рождество перечисляет все выпавшие ей дары, она всегда эту дружбу ставит на первое место. Они были молоды - вот. Кларисса искренна - вот. Питер сочтет ее сентиментальной. Она сентиментальна - действительно. Потому что она поняла: единственное, о чем надо говорить, - наши чувства. Все эти умничания - вздор. Просто что чувствуешь, то и надо говорить.

"But I do not know," said Peter Walsh, "what I feel." - Но я и сам не знаю, - сказал Питер Уолш, - что я чувствую.

Poor Peter, thought Sally. Why did not Clarissa come and talk to them? That was what he was longing for. She knew it. All the time he was thinking only of Clarissa, and was fidgeting with his knife. Бедный Питер, думала Салли. Почему Кларисса не выбрала времени с ними посидеть? Он весь вечер об этом мечтал. Он только о Клариссе и думал. Она чувствовала. И он все время играл перочинным ножом.

He had not found life simple, Peter said. His relations with Clarissa had not been simple. It had spoilt his life, he said. (They had been so intimate--he and Sally Seton, it was absurd not to say it.) One could not be in love twice, he said. Жизнь не простая штука, сказал Питер. Отношения его с Клариссой были непросты. Они ему испортили жизнь, сказал он. (Он был так откровенен тогда с Салли Сетон, теперь-то смешно уж таиться.) Дважды любить невозможно, сказал он.

And what could she say? Still, it is better to have loved (but he would think her sentimental--he used to be so sharp). He must come and stay with them in Manchester. That is all very true, he said. All very true. He would love to come and stay with them, directly he had done what he had to do in London. Что тут ответишь? Все-таки лучше знать, что любовь была (но он сочтет ее сентиментальной, он всегда был суров). Лучше б он приехал и пожил у них в Манчестере. Совершенно верно, сказал он. Совершенно верно. Он с удовольствием у них погостит, вот только разделается с хлопотами в Лондоне.

And Clarissa had cared for him more than she had ever cared for Richard. Sally was positive of that. А ведь Клариссе он нравился больше, чем Ричард. Салли просто не сомневалась.

"No, no, no!" said Peter (Sally should not have said that--she went too far). That good fellow--there he was at the end of the room, holding forth, the same as ever, dear old Richard. Who was he talking to? Sally asked, that very distinguished-looking man? Living in the wilds as she did, she had an insatiable curiosity to know who people were. But Peter did not know. He did not like his looks, he said, probably a Cabinet Minister. Of them all, Richard seemed to him the best, he said--the most disinterested. - Нет, нет, нет! - сказал Питер (Салли не следовало так говорить, это уж слишком). Вон этот добрый малый - в дальнем углу гостиной, разглагольствует, все тот же - милый старина Ричард. С кем это он, допытывалась Салли, такой почтенный, благородный господин? От этой жизни в пустыне у нее разыгралось страшное любопытство к новым лицам. Но Питер не смог ей ответить. У него этот господин, он сказал, совершенно не вызывал восторга; министр, надо думать, какой-нибудь. Ричард из них из всех, он сказал, вероятно, лучший, самый бескорыстный, вероятно.

"But what has he done?" Sally asked. Public work, she supposed. And were they happy together? Sally asked (she herself was extremely happy); for, she admitted, she knew nothing about them, only jumped to conclusions, as one does, for what can one know even of the people one lives with every day? she asked. Are we not all prisoners? She had read a wonderful play about a man who scratched on the wall of his cell, and she had felt that was true of life-- one scratched on the wall. Despairing of human relationships (people were so difficult), she often went into her garden and got from her flowers a peace which men and women never gave her. But no; he did not like cabbages; he preferred human beings, Peter said. Indeed, the young are beautiful, Sally said, watching Elizabeth cross the room. How unlike Clarissa at her age! Could he make anything of her? She would not open her lips. Not much, not yet, Peter admitted. She was like a lily, Sally said, a lily by the side of a pool. But Peter did not agree that we know nothing. We know everything, he said; at least he did. - А чем он занимается? - интересовалась Салли. Общественной деятельностью, предполагала она. И счастливы ли они? (Сама-то она счастлива безмерно.) Ведь ей про них, в сущности, ничего неизвестно, допускала она, и судит она поверхностно, ибо что мы знаем даже о тех, с кем живем бок о бок, спрашивала Салли. В сущности, все мы узники, не правда ли? Она недавно прочла дивную пьесу про человека, который царапал по стене в камере, и так это жизненно - все мы, в сущности, царапаем по стене. Отчаявшись в человеческих отношениях (с людьми до того трудно), она часто уходит в сад и среди цветов обретает покой, которого люди ей дать не могут. Ну уж нет; он-то капусту не любит; ему больше нравятся люди, сказал Питер. Правда, до чего хороши молодые, сказала Салли, глядя на Элизабет, проходящую по гостиной. Как непохожа на Клариссу в ее возрасте! Может он в ней хоть что-то понять? Она рта не раскрывает. Да, действительно, соглашался Питер, он пока мало что понял. Она похожа на лилию, сказала Салли. На лилию у края пруда. Только Питер не мог с ней согласиться, что мы ничего не знаем. Мы знаем все, говорил он; сам он, по крайней мере, знает все.

But these two, Sally whispered, these two coming now (and really she must go, if Clarissa did not come soon), this distinguished- looking man and his rather common-looking wife who had been talking to Richard--what could one know about people like that? Ну а эти двое, шепнула Салли, которые уходят (сама она тоже скоро отправится, если еще долго не будет Клариссы), этот господин благородного вида и его простоватая жена, которые только что говорили с Ричардом, - что можно знать про таких людей?

"That they're damnable humbugs," said Peter, looking at them casually. He made Sally laugh. - Что они отъявленные мошенники, - сказал Питер, глянув на них мельком. Он рассмешил Салли.

But Sir William Bradshaw stopped at the door to look at a picture. He looked in the corner for the engraver's name. His wife looked too. Sir William Bradshaw was so interested in art. Сэр Уильям Брэдшоу, однако, задержался в дверях, разглядывая гравюру. Он поискал в уголке имя гравера. Жена поискала тоже. Сэр Уильям Брэдшоу весьма интересовался искусством.

When one was young, said Peter, one was too much excited to know people. Now that one was old, fifty-two to be precise (Sally was fifty-five, in body, she said, but her heart was like a girl's of twenty); now that one was mature then, said Peter, one could watch, one could understand, and one did not lose the power of feeling, he said. No, that is true, said Sally. She felt more deeply, more passionately, every year. It increased, he said, alas, perhaps, but one should be glad of it--it went on increasing in his experience. There was some one in India. He would like to tell Sally about her. He would like Sally to know her. She was married, he said. She had two small children. They must all come to Manchester, said Sally--he must promise before they left. Когда ты молод, сказал Питер, ты стремишься узнать людей. А теперь, когда ты стар, точней, когда тебе пятьдесят два года (Салли исполнилось пятьдесят пять, - на самом деле, сказала она, - но душа у нее как у двадцатилетней девчонки); словом, когда ты достиг зрелости, сказал Питер, ты уже умеешь видеть и понимать, но не теряешь способности чувствовать. А ведь правда, сказала Салли. Она с каждым годом чувствует все глубже, сильней. Чувства растут, сказал он, к сожалению, быть может; но этому трудно не радоваться. По его личному опыту - чувства только растут. У него кто-то остался в Индии. Ему бы хотелось рассказать о ней Салли. Ему бы хотелось их познакомить. Она замужем, сказал он. У нее двое маленьких детей. Им всем надо непременно приехать в Манчестер, сказала Салли. Она его не отпустит, покуда он ей этого не пообещает.

There's Elizabeth, he said, she feels not half what we feel, not yet. - Вот Элизабет, - сказал он. - Она и половины не чувствует того, что чувствуем мы.

But, said Sally, watching Elizabeth go to her father, one can see they are devoted to each other. She could feel it by the way Elizabeth went to her father. - И все же, - сказала Салли, следя за тем, как Элизабет подходит к отцу, - видно, что они друг к другу очень привязаны. - Она это поняла по тому, как Элизабет подходила к отцу.

For her father had been looking at her, as he stood talking to the Bradshaws, and he had thought to himself, Who is that lovely girl? And suddenly he realised that it was his Elizabeth, and he had not recognised her, she looked so lovely in her pink frock! Elizabeth had felt him looking at her as she talked to Willie Titcomb. So she went to him and they stood together, now that the party was almost over, looking at the people going, and the rooms getting emptier and emptier, with things scattered on the floor. Even Ellie Henderson was going, nearly last of all, though no one had spoken to her, but she had wanted to see everything, to tell Edith. And Richard and Elizabeth were rather glad it was over, but Richard was proud of his daughter. And he had not meant to tell her, but he could not help telling her. He had looked at her, he said, and he had wondered, Who is that lovely girl? and it was his daughter! That did make her happy. But her poor dog was howling. А отец смотрел на нее, когда разговаривал с сэром Уильямом и леди Брэдшоу, и он думал: кто эта прелестная девушка? И вдруг он понял, что это его Элизабет, а он ее не узнал, такую прелестную в розовом платье! Элизабет почувствовала на себе его взгляд, когда разговаривала с Уилли Титкомом. И она подошла к нему, и они стояли рядом, и прием почти кончился, и все расходились, и был сор на полу. Элли Хендерсон и та собралась уходить, чуть ли не самой последней, хотя с нею за весь вечер слова никто не сказал, но ей все-все надо было увидеть, чтоб потом рассказать Эдит. И Ричард с Элизабет, в общем-то, радовались, что кончился прием, но Ричард гордился дочерью. И он не собирался ей говорить, но не удержался. Он смотрел на нее, он сказал, и думал: "Кто эта прелестная девушка?" И это, оказывается, его дочь! И Элизабет была очень-очень рада. Если б только бедный песик не выл!

"Richard has improved. You are right," said Sally. "I shall go and talk to him. I shall say goodnight. What does the brain matter," said Lady Rosseter, getting up, "compared with the heart?" - Ричард лучше стал, вы правы, - сказала Салли. - Пойду поговорю с ним. Пожелаю ему спокойной ночи. Что такое мозги, - сказала леди Россетер, вставая, - в сравнении с сердцем?

"I will come," said Peter, but he sat on for a moment. What is this terror? what is this ecstasy? he thought to himself. What is it that fills me with extraordinary excitement? - Я тоже пойду, - сказал Питер, и он еще на минуту остался сидеть. Но отчего этот страх? И блаженство? - думал он. Что меня повергает в такое смятение?

It is Clarissa, he said. Это Кларисса, решил он про себя.

For there she was. И он увидел ее.

К началу страницы

Начало | Предыдущая

Граммтаблицы | Тексты