Краткая коллекция англтекстов
Чарльз Теккерей
Vanity Fair/Ярмарка тщеславия
CHAPTER LXV/ГЛАВА LXV, Full of Business and Pleasure/полная дел и забав
| English | Русский |
| The day after the meeting at the play-table, Jos had himself arrayed with unusual care and splendour, and without thinking it necessary to say a word to any member of his family regarding the occurrences of the previous night, or asking for their company in his walk, he sallied forth at an early hour, and was presently seen making inquiries at the door of the Elephant Hotel. In consequence of the fetes the house was full of company, the tables in the street were already surrounded by persons smoking and drinking the national small-beer, the public rooms were in a cloud of smoke, and Mr. Jos having, in his pompous way, and with his clumsy German, made inquiries for the person of whom he was in search, was directed to the very top of the house, above the first-floor rooms where some travelling pedlars had lived, and were exhibiting their jewellery and brocades; above the second-floor apartments occupied by the etat major of the gambling firm; above the third-floor rooms, tenanted by the band of renowned Bohemian vaulters and tumblers; and so on to the little cabins of the roof, where, among students, bagmen, small tradesmen, and country-folks come in for the festival, Becky had found a little nest--as dirty a little refuge as ever beauty lay hid in. | На следующий день после встречи за игорным столом Джоз разрядился необычайно тщательно и пышно и, не считая нужным хоть слово сказать кому-либо относительно событий минувшей ночи и не спросив, не хочет ли кто составить ему компанию, рано отбыл из дому, а вскоре уже наводил справки у дверей гостиницы "Слон". По случаю празднеств гостиница была полна народу, за столиками на улице уже курили и распивали местное легкое пиво, общие помещения тонули в облаках дыма. Мистера Джоза, когда он с важным видом осведомился на своем ломаном немецком языке, где ему найти интересующую его особу, направили на самых верх дома - выше комнат бельэтажа, где жило несколько странствующих торговцев, устроивших там выставку своих драгоценностей и парчи; выше апартаментов третьего этажа, занятых штабом игорной фирмы; выше номеров четвертого этажа, снятых труппой знаменитых цыганских вольтижеров и акробатов; еще выше - к маленьким каморкам на чердаке, где среди студентов, коммивояжеров, разносчиков и поселян, приехавших в столицу на празднества, Бекки нашла себе временное гнездышко - самое грязное убежище, в каком когда-либо скрывалась красота. |
| Becky liked the life. She was at home with everybody in the place, pedlars, punters, tumblers, students and all. She was of a wild, roving nature, inherited from father and mother, who were both Bohemians, by taste and circumstance; if a lord was not by, she would talk to his courier with the greatest pleasure; the din, the stir, the drink, the smoke, the tattle of the Hebrew pedlars, the solemn, braggart ways of the poor tumblers, the sournois talk of the gambling-table officials, the songs and swagger of the students, and the general buzz and hum of the place had pleased and tickled the little woman, even when her luck was down and she had not wherewithal to pay her bill. How pleasant was all the bustle to her now that her purse was full of the money which little Georgy had won for her the night before! | Бекки нравилась такая жизнь. Она была на дружеской ноге со всеми постояльцами - с торговцами, игроками, акробатами, студентами. У нее была беспокойная, ветреная натура, унаследованная от отца и матери - истых представителей богемы и по вкусам своим, и по обстоятельствам жизни. Если под рукой не было какого-нибудь лорда, Бекки с величайшим удовольствием болтала с его курьером. Шум, оживление, пьянство, табачный дым, гомон евреев-торговцев, важные, спесивые манеры нищих акробатов, жаргон заправил игорного дома, пение и буйство студентов - весь этот неумолчный гам и крик, царивший в гостинице, веселил и забавлял маленькую женщину, даже когда ей не везло и нечем было заплатить по счету. Тем милее была ей вся эта суета теперь, когда кошелек у нее был набит деньгами, которые маленький Джорджи выиграл ей накануне вечером. |
| As Jos came creaking and puffing up the final stairs, and was speechless when he got to the landing, and began to wipe his face and then to look for No. 92, the room where he was directed to seek for the person he wanted, the door of the opposite chamber, No. 90, was open, and a student, in jack-boots and a dirty schlafrock, was lying on the bed smoking a long pipe; whilst another student in long yellow hair and a braided coat, exceeding smart and dirty too, was actually on his knees at No. 92, bawling through the keyhole supplications to the person within. | Когда Джоз, отдуваясь, одолел последнюю скрипучую лестницу и, едва переводя дух, остановился на верхней площадке, а затем, отерев с лица пот, стал искать нужный ему э 92, дверь в комнату напротив, э 90, была открыта, и какой-то студент в высоких сапогах и грязном шлафроке лежал на кровати, покуривая длинную трубку, а другой студент, с длинными желтыми волосами и в расшитой шнурами куртке, чрезвычайно изящной и тоже грязной, стоял на коленях у двери э 92 и выкрикивал через замочную скважину мольбы, обращенные к особе, находившейся в комнате. |
| "Go away," said a well-known voice, which made Jos thrill, "I expect somebody; I expect my grandpapa. He mustn't see you there." | - Уходите прочь, - произнес знакомый голос, от которого Джоза пронизала дрожь. - Я жду кое-кого... Я жду моего дедушку. Нельзя, чтобы он вас здесь застал. |
| "Angel Englanderinn!" bellowed the kneeling student with the whity- brown ringlets and the large finger-ring, "do take compassion upon us. Make an appointment. Dine with me and Fritz at the inn in the park. We will have roast pheasants and porter, plum-pudding and French wine. We shall die if you don't." | - Ангел Englanderin! {Англичанка (нем.).} - вопил коленопреклоненный студент с белобрысой головой и с большим кольцом на пальце. - Сжальтесь над нами! Назначьте свидание! Отобедайте со мной и Фрицем в гостинице в парке. Будут жареные фазаны и портер, плумпудииг и французское вино. Мы умрем, если вы не согласитесь! |
| "That we will," said the young nobleman on the bed; | - Обязательно умрем! - подтвердил юный дворянин на кровати. |
| and this colloquy Jos overheard, though he did not comprehend it, for the reason that he had never studied the language in which it was carried on. | Этот разговор и услышал Джоз, хотя не понял из него ни слова по той простой причине, что никогда не изучал языка, на котором он велся. |
| "Newmero kattervang dooze, si vous plait," Jos said in his grandest manner, when he was able to speak. | - Newmero kattervang dooze, si vous plaii! {Номер девяносто второй, пожалуйста! (искаж. франц.)} - сказал Джоз тоном вельможи, когда обрел наконец дар речи. |
| "Quater fang tooce!" said the student, starting up, and he bounced into his own room, where he locked the door, and where Jos heard him laughing with his comrade on the bed. | - Quater fang tooce! - повторил студент и, вскочив на ноги, ринулся в свою комнату; дверь захлопнулась, и до Джоза донесся громкий взрыв хохота. |
| The gentleman from Bengal was standing, disconcerted by this incident, when the door of the 92 opened of itself and Becky's little head peeped out full of archness and mischief. She lighted on Jos. | Бенгальский джентльмен стоял неподвижно, озадаченный этим происшествием, как вдруг дверь э 92 сама собою отворилась, и из комнаты выглянуло личико Бекки, полное лукавства и задора. Взгляд ее упал на Джоза. |
| "It's you," she said, coming out. "How I have been waiting for you! Stop! not yet--in one minute you shall come in." | - Это вы? - сказала она, выходя в коридор. - Как я ждала вас! Стойте! Не входите... через минуту я вас приму. |
| In that instant she put a rouge-pot, a brandy bottle, and a plate of broken meat into the bed, gave one smooth to her hair, and finally let in her visitor. | За эту минуту она сунула к себе в постель баночку румян, бутылку коньяку и тарелку с колбасой, наскоро пригладила волосы и наконец впустила своего гостя. |
| She had, by way of morning robe, a pink domino, a trifle faded and soiled, and marked here and there with pomaturn; but her arms shone out from the loose sleeves of the dress very white and fair, and it was tied round her little waist so as not ill to set off the trim little figure of the wearer. She led Jos by the hand into her garret. "Come in," she said. | Ее утренним нарядом было розовое домино, немножко выцветшее и грязноватое, местами запачканное помадой. Но широкие рукава не скрывали прекрасных, ослепительно белых рук, а пояс, которым была перехвачена ее тонкая талия, выгодно подчеркивал изящную фигуру. Бекки за руку ввела Джоза к себе в каморку. |
| "Come and talk to me. Sit yonder on the chair"; and she gave the civilian's hand a little squeeze and laughingly placed him upon it. As for herself, she placed herself on the bed--not on the bottle and plate, you may be sure--on which Jos might have reposed, had he chosen that seat; and so there she sat and talked with her old admirer. | - Входите! - сказала она. - Входите, и давайте побеседуем. Садитесь вот здесь. - И, слегка пожав руку толстому чиновнику, она со смехом усадила его на стул. Сама же уселась на кровать - конечно, не на бутылку и тарелку, на которых мог бы расположиться Джоз, если бы он вздумал занять это место. И вот, сидя там, Бекки начала болтать со своим давнишним поклонником. |
| "How little years have changed you," she said with a look of tender interest. "I should have known you anywhere. What a comfort it is amongst strangers to see once more the frank honest face of an old friend!" | - Как мало годы изменили вас! - сказала она, бросив на Джоза взгляд, полный нежного участия. - Я узнала бы вас где угодно; как приятно, живя среди чужих людей, опять увидеть честное, открытое лицо старого друга! |
| The frank honest face, to tell the truth, at this moment bore any expression but one of openness and honesty: it was, on the contrary, much perturbed and puzzled in look. Jos was surveying the queer little apartment in which he found his old flame. One of her gowns hung over the bed, another depending from a hook of the door; her bonnet obscured half the looking-glass, on which, too, lay the prettiest little pair of bronze boots; a French novel was on the table by the bedside, with a candle, not of wax. Becky thought of popping that into the bed too, but she only put in the little paper night-cap with which she had put the candle out on going to sleep. | Если сказать правду, честное, открытое лицо выражало в этот момент что угодно, но только не прямодушие и честность. Наоборот, оно было весьма смущенным и озадаченным. Джоз оглядел странную комнатку, в которой нашел свою былую пассию. Одно из ее платьев висело на спилке кровати, другое свешивалось с гвоздя, вбитого в дверь; шляпка наполовину загораживала зеркало, а на подзеркальнике валялись очаровательные башмачки бронзового цвета. На столике у кровати лежал французский роман рядом со свечою - не восковой. Бекки собиралась было сунуть и ее в постель, но спрятала туда только бумажный колпачок, которым тушила свечку, отходя ко сну. |
| "I should have known you anywhere," she continued; "a woman never forgets some things. And you were the first man I ever--I ever saw." | - Да, я узнала бы вас где угодно, - продолжала она, - женщина никогда не забывает некоторых вещей. А вы были первым мужчиной, которого я когда-либо... когда-либо видела! |
| "Was I really?" said Jos. "God bless my soul, you--you don't say so." | - Да неужели? - произнес Джоз. - Разрази меня господь, не может быть, да что вы говорите! |
| "When I came with your sister from Chiswick, I was scarcely more than a child," Becky said. "How is that, dear love? Oh, her husband was a sad wicked man, and of course it was of me that the poor dear was jealous. As if I cared about him, heigho! when there was somebody--but no--don't let us talk of old times"; and she passed her handkerchief with the tattered lace across her eyelids. | - Когда я приехала к вам из Чизика вместе с вашей сестрой, я была еще совсем ребенком, - сказала Бекки. - Как поживает моя ненаглядная мплочка? О, ее муж был ужасно испорченный человек, и, конечно, бедняжка ревновала его ко мне. Как будто я обращала на него внимание, когда существовал кто-то другой... но нет... не будем говорить о былом. - И она провела по ресницам носовым платочком с разодранными кружевами. |
| "Is not this a strange place," she continued, "for a woman, who has lived in a very different world too, to be found in? I have had so many griefs and wrongs, Joseph Sedley; I have been made to suffer so cruelly that I am almost made mad sometimes. I can't stay still in any place, but wander about always restless and unhappy. All my friends have been false to me--all. There is no such thing as an honest man in the world. I was the truest wife that ever lived, though I married my husband out of pique, because somebody else--but never mind that. I was true, and he trampled upon me and deserted me. I was the fondest mother. I had but one child, one darling, one hope, one joy, which I held to my heart with a mother's affection, which was my life, my prayer, my--my blessing; and they-- they tore it from me--tore it from me"; and she put her hand to her heart with a passionate gesture of despair, burying her face for a moment on the bed. | - Разве не странно, - продолжала она, - найти в таком месте женщину, которая живала в совершенно другом мире? Я перенесла столько горя и несчастий, Джозеф Седли! Мне пришлось так ужасно страдать, что иногда я просто с ума сходила! Я нигде не могу отдохнуть, я должна вечно скитаться, не зная ни покоя, ни счастья. Все мои друзья меня предали - все до одного. Нет на свете честных людей. Я была верной, безупречной женой, хотя и вышла замуж назло, потому что кто-то другой... но не будем об этом вспоминать! Я была верна ему, а он надо мной надругался и бросил меня. Я была нежнейшей матерью, у меня было только одно дитя, одна любовь, одна надежда, одна радость, его я прижимала к своему сердцу со всей нежностью матери, он был моей жизнью, моей молитвой, моим... моим благословением... и они... они отняли его у меня... отняли у меня! - И жестом, исполненным отчаяния, она прижала руку к сердцу и на минуту зарылась лицом в постель. |
| The brandy-bottle inside clinked up against the plate which held the cold sausage. Both were moved, no doubt, by the exhibition of so much grief. Max and Fritz were at the door, listening with wonder to Mrs. Becky's sobs and cries. Jos, too, was a good deal frightened and affected at seeing his old flame in this condition. And she began, forthwith, to tell her story--a tale so neat, simple, and artless that it was quite evident from hearing her that if ever there was a white-robed angel escaped from heaven to be subject to the infernal machinations and villainy of fiends here below, that spotless being--that miserable unsullied martyr, was present on the bed before Jos--on the bed, sitting on the brandy-bottle. | Бутылка с коньяком, лежавшая под одеялом, звякнула о тарелку с остатками колбасы. Обе, несомненно, были растроганы проявлением столь сильного горя. Макс и Фриц стояли за дверью, с удивлением прислушиваясь к рыданиям миссис Бекки. Джоз также порядком перепугался, увидев свою былую пассию в таком состоянии. И тут она начала излагать свою историю - повесть столь бесхитростную, правдивую и простую, что, слушая ее, становилось совершенно ясно: если когда-либо ангел, облаченный в белоснежные ризы, спускался с небес, и здесь, на земле, становился жертвой коварных происков и сатанинской злобы, то это незапятнанное создание, эта несчастная непорочная мученица находилась в ту минуту перед Джозом - сидела на постели на бутылке с коньяком. |
| They had a very long, amicable, and confidential talk there, in the course of which Jos Sedley was somehow made aware (but in a manner that did not in the least scare or offend him) that Becky's heart had first learned to beat at his enchanting presence; that George Osborne had certainly paid an unjustifiable court to HER, which might account for Amelia's jealousy and their little rupture; but that Becky never gave the least encouragement to the unfortunate officer, and that she had never ceased to think about Jos from the very first day she had seen him, though, of course, her duties as a married woman were paramount--duties which she had always preserved, and would, to her dying day, or until the proverbially bad climate in which Colonel Crawley was living should release her from a yoke which his cruelty had rendered odious to her. | Между ними произошел очень долгий, дружеский и конфиденциальный разговор, во время которого Джоз Седли был осведомлен (но так, что это его ничуть не испугало и не обидело) о том, что сердце Бекки впервые научилось трепетать в присутствии его, несравненного Джоза Седли: что Джордж Осборн, конечно, ухаживал за ней без всякой меры и это смогло возбудить ревность Эмилии и привело к их небольшой размолвке; но что Бекки решительно никогда и ничем не поощряла несчастного офицера и не переставала помышлять о Джозе с первого дня, как его увидела, хотя, разумеется, долг и обязанности замужней женщины она ставила превыше всего и всегда соблюдала и будет соблюдать до своего смертного часа или до тех пор, пока вошедший в поговорку дурной климат той местности, где проживает полковник Кроули, не освободит ее от ярма, которое жестокость мужа сделала для нее невыносимым. |
| Jos went away, convinced that she was the most virtuous, as she was one of the most fascinating of women, and revolving in his mind all sorts of benevolent schemes for her welfare. Her persecutions ought to be ended: she ought to return to the society of which she was an ornament. He would see what ought to be done. She must quit that place and take a quiet lodging. Amelia must come and see her and befriend her. He would go and settle about it, and consult with the Major. She wept tears of heart-felt gratitude as she parted from him, and pressed his hand as the gallant stout gentleman stooped down to kiss hers. | Джоз отправился домой, вполне убежденный в том, что Ребекка не только самая очаровательная, но и самая добродетельная женщина, и уже перебирал в уме всевозможные планы для устройства ее благополучия. Гонениям на Ребекку должен быть положен конец; она должна вернуться в общество, украшением которого призвана служить. Он посмотрит, что нужно будет сделать. Она должна выехать из этой скверной гостиницы и поселиться в тихой, спокойной квартире. Эмилия должна навестить ее, и приласкать. Он все это уладит и посоветуется с майором. Бекки, прощаясь с Джозом, вытирала слезы непритворной благодарности и крепко пожала ему руку, когда галантный толстяк, изогнувшись, поцеловал ее пальчики. |
| So Becky bowed Jos out of her little garret with as much grace as if it was a palace of which she did the honours; and that heavy gentleman having disappeared down the stairs, Max and Fritz came out of their hole, pipe in mouth, and she amused herself by mimicking Jos to them as she munched her cold bread and sausage and took draughts of her favourite brandy-and-water. | Она проводила Джоза из своей каморки так церемонно, словно была владетельницей родового замка; а когда грузный джентльмен исчез в пролете лестницы, Макс и Фриц вышли из своей норы с трубками в зубах, и Бекки принялась потешаться, изображая им Джоза, а заодно жевала черствый хлеб и колбасу и прихлебывала свой излюбленный коньяк, слегка разведенный водой. |
| Jos walked over to Dobbin's lodgings with great solemnity and there imparted to him the affecting history with which he had just been made acquainted, without, however, mentioning the play business of the night before. And the two gentlemen were laying their heads together and consulting as to the best means of being useful to Mrs. Becky, while she was finishing her interrupted dejeuner a la fourchette. | Джоз торжественно направился на квартиру к Доббину и там поведал ему трогательную историю, с которой только что ознакомился, не упомянув, однако, о том, что произошло за игорным столом накануне вечером. И в то время как миссис Бекки заканчивала свой прерванный dejeuner a la fourchette {Легкий завтрак (франц.).}, оба джентльмена стали совещаться и обсуждать, чем они могут быть ей полезны. |
| How was it that she had come to that little town? How was it that she had no friends and was wandering about alone? Little boys at school are taught in their earliest Latin book that the path of Avernus is very easy of descent. Let us skip over the interval in the history of her downward progress. She was not worse now than she had been in the days of her prosperity--only a little down on her luck. | Какими судьбами попала она в этот городок? Как случилось, что у нее нет друзей и она скитается по свету одна-одинешенька? Маленькие мальчики в школе знают из начального учебника латинского языка, что по Авернской тропинке очень легко спускаться. Обойдем же молчанием этот этап постепенного падения Ребекки. Она не стала хуже, чем была в дни своего благоденствия, - просто от нее отвернулась удача. |
| As for Mrs. Amelia, she was a woman of such a soft and foolish disposition that when she heard of anybody unhappy, her heart straightway melted towards the sufferer; and as she had never thought or done anything mortally guilty herself, she had not that abhorrence for wickedness which distinguishes moralists much more knowing. If she spoiled everybody who came near her with kindness and compliments--if she begged pardon of all her servants for troubling them to answer the bell--if she apologized to a shopboy who showed her a piece of silk, or made a curtsey to a street- sweeper with a complimentary remark upon the elegant state of his crossing--and she was almost capable of every one of these follies-- the notion that an old acquaintance was miserable was sure to soften her heart; nor would she hear of anybody's being deservedly unhappy. A world under such legislation as hers would not be a very orderly place of abode; but there are not many women, at least not of the rulers, who are of her sort. This lady, I believe, would have abolished all gaols, punishments, handcuffs, whippings, poverty, sickness, hunger, in the world, and was such a mean-spirited creature that--we are obliged to confess it--she could even forget a mortal injury. | Что же касается миссис Эмилии, то она была женщиной с таким мягким и нелепым характером, что стоило ей услышать о чьем-либо несчастье, как она всем сердцем тянулась к страдальцу. А так как сама она никогда не помышляла ни о каких смертных грехах и не была в них повинна, то и не чувствовала того отвращения к пороку, которым отличаются более осведомленные моралисты. Если она безнадежно избаловывала всех, кто находился вблизи нее, своим вниманием и лаской; если она просила прощения у своей служанки за то, что побеспокоила ее звонком; если она извинялась перед приказчиком, показывавшим ей кусок шелка, или приседала перед метельщиком улиц, поздравляя его с прекрасным состоянием доверенного ему перекрестка, - а Эмилия, пожалуй, была способна на любую такую глупость, - то мысль, что ее старая знакомая несчастна, конечно же, должна была тронуть ее сердце; о том же, что кто-нибудь может быть наказан по заслугам, она и слышать не хотела. В мире, где законы издавала бы Эмилия, вероятно, было бы не очень удобно жить. Но мало встречается женщин, подобных Эмилии, - во всяком случае, среди правителей! Мне кажется, эта леди упразднила бы все тюрьмы, наказания, кандалы, плети, нищету, болезни, голод. Она была созданием столь ограниченным, что - мы вынуждены это признать - могла даже позабыть о нанесенной ей смертельной обиде. |
| When the Major heard from Jos of the sentimental adventure which had just befallen the latter, he was not, it must be owned, nearly as much interested as the gentleman from Bengal. On the contrary, his excitement was quite the reverse from a pleasurable one; he made use of a brief but improper expression regarding a poor woman in distress, saying, in fact, | Когда майор Доббин услышал от Джоза о сентиментальном приключении, которое последний только что пережил, он, скажем прямо, не проявил к нему такого же интереса, как наш бенгальский джентльмен. Наоборот, волнение его было отнюдь не радостным; он выразился кратко, по не вполне пристойно по адресу бедной женщины, попавшей в беду: |
| "The little minx, has she come to light again?" | - Значит, это вертихвостка опять объявилась? |
| He never had had the slightest liking for her, but had heartily mistrusted her from the very first moment when her green eyes had looked at, and turned away from, his own. | Он всегда ее недолюбливал и не доверял ей с тех пор, как она впервые глянула на него своими зелеными глазами и отвернулась, встретившись с его взглядом. |
| "That little devil brings mischief wherever she goes," the Major said disrespectfully. "Who knows what sort of life she has been leading? And what business has she here abroad and alone? Don't tell me about persecutors and enemies; an honest woman always has friends and never is separated from her family. Why has she left her husband? He may have been disreputable and wicked, as you say. He always was. I remember the confounded blackleg and the way in which he used to cheat and hoodwink poor George. Wasn't there a scandal about their separation? I think I heard something," cried out Major Dobbin, who did not care much about gossip, | - Этот чертенок приносит с собою зло всюду, где только ни появится, - непочтительно заявил майор. - Кто знает, какую она вела жизнь и чем занимается здесь, за границей, совсем одна? Не говорите мне о гонениях и врагах; у честной женщины всегда есть друзья, и она не разлучается со своей семьей. Почему она оставила мужа? Может быть, он и был скверным, бесчестным человеком, как вы рассказываете. Он всегда был таким. Я отлично помню, как этот плут заманивал и надувал беднягу Джорджа. Кажется, был какой-то скандал в связи с их разводом? Как будто я что-то слышал! - воскликнул майор Доббин, не очень-то интересовавшийся светскими сплетнями. |
| and whom Jos tried in vain to convince that Mrs. Becky was in all respects a most injured and virtuous female. | И Джоз тщетно старался убедить его, что миссис Бекки во всех отношениях добродетельная и безвинно обиженная женщина. |
| "Well, well; let's ask Mrs. George," said that arch-diplomatist of a Major. "Only let us go and consult her. I suppose you will allow that she is a good judge at any rate, and knows what is right in such matters." | - Ну, ладно, ладно! Давайте спросим миссис Джордж, - сказал наш архидипломат майор. - Пойдемте к ней и посоветуемся с нею. Вы согласитесь, что кто-кто, а она хороший судья в таких делах. |
| "Hm! Emmy is very well," said Jos, who did not happen to be in love with his sister. | - Гм! Эмми, пожалуй, годится, - сказал Джоз - ведь он-то не был влюблен в свою сестру. |
| "Very well? By Gad, sir, she's the finest lady I ever met in my life," bounced out the Major. "I say at once, let us go and ask her if this woman ought to be visited or not--I will be content with her verdict." | - Пожалуй, годится? Черт возьми, сэр, она самая лучшая женщина, какую я только встречал в своей жизни! - выпалил майор. - Одним словом, идемте к ней и спросим, следует ли видаться с этой особой. Как она скажет, так и будет. |
| Now this odious, artful rogue of a Major was thinking in his own mind that he was sure of his case. Emmy, he remembered, was at one time cruelly and deservedly jealous of Rebecca, never mentioned her name but with a shrinking and terror--a jealous woman never forgives, thought Dobbin: and so the pair went across the street to Mrs. George's house, where she was contentedly warbling at a music lesson with Madame Strumpff. | Этот противный, хитрый майор не сомневался, что играет наверняка. Он помнил, что одно время Эмми отчаянно и с полным основанием ревновала к Ребекке и никогда не упоминала ее имени без содрогания и ужаса. "Ревнивая женщина никогда не прощает", - думал майор. И вот наши два рыцаря направились через улицу к дому миссис Джордж, где та беспечно распевала романсы со своей учительницей мадам Штрумф. |
| When that lady took her leave, Jos opened the business with his usual pomp of words. | Когда эта дама удалилась, Джоз приступил к делу с обычной своей высокопарностью. |
| "Amelia, my dear," said he, "I have just had the most extraordinary--yes--God bless my soul! the most extraordinary adventure--an old friend--yes, a most interesting old friend of yours, and I may say in old times, has just arrived here, and I should like you to see her." | - Дорогая моя Эмилия, - сказал он. - Со мной только что произошло совершенно необычайное... да... разрази меня господь... совершенно необычайное приключение. Один твой старый друг... да, весьма интересный старый друг, - друг, могу сказать, со стародавних пор, - только что прибыл сюда, и мне хотелось бы, чтобы ты с нею повидалась. |
| "Her!" said Amelia, "who is it? Major Dobbin, if you please not to break my scissors." | - С нею! - воскликнула Эмилия. - А кто это? Майор Доббин, не ломайте, пожалуйста, мои ножницы. |
| The Major was twirling them round by the little chain from which they sometimes hung to their lady's waist, and was thereby endangering his own eye. | Майор крутил их, держа за цепочку, на которой они иногда висели у пояса хозяйки, и тем самым подвергал серьезной опасности свои глаза. |
| It is a woman whom I dislike very much," said the Major, doggedly, "and whom you have no cause to love." | - Это женщина, которую я очень не люблю, - угрюмо заметил майор, - и которую вам также не за что любить. |
| "It is Rebecca, I'm sure it is Rebecca," Amelia said, blushing and being very much agitated. | - Это Ребекка, я уверена, что это Ребекка! - сказала Эмилия, краснея и приходя в сильнейшее волнение. |
| "You are right; you always are," Dobbin answered. | - Вы правы, как всегда, правы, - ответил Доббин. |
| Brussels, Waterloo, old, old times, griefs, pangs, remembrances, rushed back into Amelia's gentle heart and caused a cruel agitation there. | Брюссель, Ватерлоо, старые-старые времена, горести, муки, воспоминания сразу ожили в нежном сердце Эмилии. |
| "Don't let me see her," Emmy continued. "I couldn't see her." | - Я не хочу ее видеть, - продолжала она. - Не могу. |
| "I told you so," Dobbin said to Jos. | - Что я вам говорил? - сказал Доббин Джозу. |
| "She is very unhappy, and--and that sort of thing," Jos urged. "She is very poor and unprotected, and has been ill--exceedingly ill--and that scoundrel of a husband has deserted her." | - Она очень несчастна и... и всякая такая штука, - настаивал Джоз. - Она в страшной бедности, беззащитна... и болела... ужасно болела... и этот негодяй муж ее бросил. |
| "Ah!" said Amelia | - Ах! - воскликнула Эмилия. |
| "She hasn't a friend in the world," Jos went on, not undexterously, "and she said she thought she might trust in you. She's so miserable, Emmy. She has been almost mad with grief. Her story quite affected me--'pon my word and honour, it did--never was such a cruel persecution borne so angelically, I may say. Her family has been most cruel to her." | - У нее нет ни одного друга на свете, - продолжал Джоз не без догадливости, - и она говорила, что она думает, что может довериться тебе. Она такая жалкая, Эмми! Она чуть с ума не сошла от горя. Ее рассказ страшно меня взволновал... честное слово, взволновал... могу сказать, что никогда еще такие ужасные гонения не переносились столь ангельски терпеливо. Семья поступила с ней крайне жестоко. |
| "Poor creature!" Amelia said. | - Бедняжка! - сказала Эмилия. |
| "And if she can get no friend, she says she thinks she'll die," Jos proceeded in a low tremulous voice. "God bless my soul! do you know that she tried to kill herself? She carries laudanum with her-- I saw the bottle in her room--such a miserable little room--at a third-rate house, the Elephant, up in the roof at the top of all. I went there." | - И она говорит, что если она не найдет дружеской поддержки, то, наверно, умрет, - продолжал Джоз тихим, дрожащим голосом. - Разрази меня господь! Ты знаешь, она покушалась на самоубийство! Она возит с собой опиум... я видел пузырек у нее в комнате... такая жалкая, комнатка... в третьеразрядной гостинице. "Слон", под самой крышей, на самом верху. Я ходил туда. |
| This did not seem to affect Emmy. She even smiled a little. Perhaps she figured Jos to herself panting up the stair. | По-видимому, это не произвело впечатления на Эмми. Она даже улыбнулась слегка. Быть может, она представила себе, как Джоз пыхтел, взбираясь по лестнице. |
| "She's beside herself with grief," he resumed. "The agonies that woman has endured are quite frightful to hear of. She had a little boy, of the same age as Georgy." | - Она просто убита горем, - снова начал он. - Страшно слушать, какие страдания перенесла эта женщина. У нее был мальчуган, ровесник Джорджи. |
| "Yes, yes, I think I remember," Emmy remarked. "Well?" | - Да, да, я как будто припоминаю, - заметила Эмми. - Ну и что же? |
| "The most beautiful child ever seen," Jos said, who was very fat, and easily moved, and had been touched by the story Becky told; "a perfect angel, who adored his mother. The ruffians tore him shrieking out of her arms, and have never allowed him to see her." | - Красивейший ребенок, - сказал Джоз, который, как все толстяки, легко поддавался сентиментальному волнению и был сильно растроган повестью Ребекки, - сущий ангел, обожавший свою мать. Негодяи вырвали рыдающего ребенка из ее объятий и с тех пор не позволяют ему видеться с нею. |
| "Dear Joseph," Emmy cried out, starting up at once, "let us go and see her this minute." | - Дорогой Джозеф, - воскликнула Эмилия, вскакивая с места, - идем к ней сию же минуту! |
| And she ran into her adjoining bedchamber, tied on her bonnet in a flutter, came out with her shawl on her arm, and ordered Dobbin to follow. | И она бросилась к себе в спальню, впопыхах завязала шляпку и, выбежав с шалью на руке, приказала Доббину идти с ними. |
| He went and put her shawl--it was a white cashmere, consigned to her by the Major himself from India--over her shoulders. He saw there was nothing for it but to obey, and she put her hand into his arm, and they went away. | Доббин подошел и накинул ей на плечи шаль - белую кашемировую шаль, которую сам прислал ей из Индии. Он понял, что ему остается только повиноваться. Эмилия взяла его под руку, и они отправились. |
| "It is number 92, up four pair of stairs," Jos said, perhaps not very willing to ascend the steps again; but he placed himself in the window of his drawing-room, which commands the place on which the Elephant stands, and saw the pair marching through the market. | - Она в номере девяносто втором, до него восемь маршей, - сказал Джоз, вероятно, не чувствовавший большой охоты опять подниматься под крышу. Он поместился у окна своей гостиной, выходившего на площадь, на которой стоит "Слон", и наблюдал, как наша парочка шла через рынок. |
| It was as well that Becky saw them too from her garret, for she and the two students were chattering and laughing there; they had been joking about the appearance of Becky's grandpapa--whose arrival and departure they had witnessed--but she had time to dismiss them, and have her little room clear before the landlord of the Elephant, who knew that Mrs. Osborne was a great favourite at the Serene Court, and respected her accordingly, led the way up the stairs to the roof story, encouraging Miladi and the Herr Major as they achieved the ascent. | Хорошо, что Бекки тоже увидала их со своего чердака, где она балагурила и смеялась с двумя студентами. Те подшучивали над наружностью дедушки Бекки, прибытие и отбытие которого видели сами, но Бекки успела выпроводить их и привести в порядок свою комнатку, прежде чем владелец "Слона", знавший, что миссис Осборн жалуют при светлейшем дворе, и потому относившийся к ней с почтением, поднялся по лестнице, подбодряя миледи и герра майора на крутом подъеме. |
| "Gracious lady, gracious lady!" said the landlord, knocking at Becky's door; he had called her Madame the day before, and was by no means courteous to her. | - Милостивая леди, милостивая леди! - сказал хозяин, постучавшись в дверь к Бекки (накануне еще он называл ее просто мадам и обращался с нею без всяких церемоний). |
| "Who is it?" Becky said, putting out her head, and she gave a little scream. There stood Emmy in a tremble, and Dobbin, the tall Major, with his cane. | - Кто там? - спросила Бекки, высовывая голову, и тихо вскрикнула. Перед нею стояла трепещущая Эмми и Доббин, долговязый майор с бамбуковой тростью. |
| He stood still watching, and very much interested at the scene; but Emmy sprang forward with open arms towards Rebecca, and forgave her at that moment, and embraced her and kissed her with all her heart. Ah, poor wretch, when was your lip pressed before by such pure kisses? | Он стоял молча и наблюдал, заинтересованный этой сценою, ибо Эмми с распростертыми объятиями бросилась к Ребекке, и тут же простила ее, и обняла, и поцеловала от всего сердца. Ах, несчастная женщина, когда запечатлевались на твоих губах такие чистые поцелуи? |
Титульный лист | Предыдущая | Следующая
