Краткая коллекция англтекстов
Чарльз Теккерей
Vanity Fair/Ярмарка тщеславия
CHAPTER LXIV/ГЛАВА LXIV A Vagabond Chapter/Неприкаянная глава
| English | Русский |
| We must pass over a part of Mrs. Rebecca Crawley's biography with that lightness and delicacy which the world demands--the moral world, that has, perhaps, no particular objection to vice, but an insuperable repugnance to hearing vice called by its proper name. | Мы вынуждены опустить часть биографии миссис Ребекки Кроули, проявив всю деликатность и такт, каких требует от нас общество - высоконравственное общество, которое, возможно, ничего не имеет против порока, но не терпит, чтобы порок называли его настоящим именем. |
| There are things we do and know perfectly well in Vanity Fair, though we never speak of them: as the Ahrimanians worship the devil, but don't mention him: and a polite public will no more bear to read an authentic description of vice than a truly refined English or American female will permit the word breeches to be pronounced in her chaste hearing. And yet, madam, both are walking the world before our faces every day, without much shocking us. If you were to blush every time they went by, what complexions you would have! It is only when their naughty names are called out that your modesty has any occasion to show alarm or sense of outrage, and it has been the wish of the present writer, all through this story, deferentially to submit to the fashion at present prevailing, and only to hint at the existence of wickedness in a light, easy, and agreeable manner, so that nobody's fine feelings may be offended. I defy any one to say that our Becky, who has certainly some vices, has not been presented to the public in a perfectly genteel and inoffensive manner. In describing this Siren, singing and smiling, coaxing and cajoling, the author, with modest pride, asks his readers all round, has he once forgotten the laws of politeness, and showed the monster's hideous tail above water? No! Those who like may peep down under waves that are pretty transparent and see it writhing and twirling, diabolically hideous and slimy, flapping amongst bones, or curling round corpses; but above the waterline, I ask, has not everything been proper, agreeable, and decorous, and has any the most squeamish immoralist in Vanity Fair a right to cry fie? When, however, the Siren disappears and dives below, down among the dead men, the water of course grows turbid over her, and it is labour lost to look into it ever so curiously. They look pretty enough when they sit upon a rock, twanging their harps and combing their hair, and sing, and beckon to you to come and hold the looking-glass; but when they sink into their native element, depend on it, those mermaids are about no good, and we had best not examine the fiendish marine cannibals, revelling and feasting on their wretched pickled victims. And so, when Becky is out of the way, be sure that she is not particularly well employed, and that the less that is said about her doings is in fact the better. | На Ярмарке Тщеславия мы много чего делаем и знаем такого, о чем никогда не говорим: так поклонники Аримана молятся дьяволу, не называя его вслух. И светские люди не станут читать достоверное описание порока, подобно тому как истинно утонченная англичанка или американка никогда не позволит, чтобы ее целомудренного слуха коснулось слово "штаны". А между тем, сударыня, и то и другое каждодневно предстает нашим взорам, не особенно нас смущая. Если бы вы краснели всякий раз, как они появляются перед вами, какой был бы у вас цвет лица! Лишь когда произносятся их недостойные имена, ваша скромность считает нужным чувствовать себя оскорбленной и бить тревогу; поэтому автором настоящей повести с начала до конца руководило желание строго придерживаться моды нашего века и лишь намекать иногда на существование в мире порока, намекать легко, грациозно, приятно - так, чтобы ничьи тонкие чувства не оказались задетыми. Пусть кто-нибудь попробует утверждать, что наша Бекки, которой, конечно, нельзя отказать в кое-каких пороках, не была выведена перед публикой в самом благородном и безобидном виде! Автор со скромной гордостью спрашивает у своих читателей, забывал ли он когда-нибудь законы вежливости и, описывая пение, улыбки, лесть и коварство этой сирены, позволял ли мерзкому хвосту чудовища показываться над водою? Нет! Желающие могут заглянуть в волны, достаточно прозрачные, и посмотреть, как этот хвост мелькает и кружится там, отвратительный и липкий, как он хлопает по костям и обвивает трупы. Но над поверхностью воды разве не было все отменно прилично и приятно? Разве может ко мне придраться даже самый щепетильный моралист на Ярмарке Тщеславия? Правда, когда сирена исчезает, ныряя в глубину, к мертвецам, вода над нею становится мутной, и потому, сколько ни вглядывайся в нее, все равно ничего не увидишь. Сирены довольно привлекательны, когда они сидят на утесе, бренчат на арфах, расчесывают себе волосы, поют и манят вас, умоляя подержать им зеркало; но когда они погружаются в свою родную стихию, то, поверьте мне, от этих морских дев нельзя ждать ничего хорошего, и лучше уж нам не видеть, как эти водяные людоедки пляшут и угощаются трупами своих несчастных засоленных жертв. Итак, будьте уверены, что, когда мы не видим Бекки, она занята не особенно хорошими делами, - и чем меньше говорить об этих ее делах, тем, право же, будет лучше. |
| If we were to give a full account of her proceedings during a couple of years that followed after the Curzon Street catastrophe, there might be some reason for people to say this book was improper. The actions of very vain, heartless, pleasure-seeking people are very often improper (as are many of yours, my friend with the grave face and spotless reputation--but that is merely by the way); and what are those of a woman without faith--or love--or character? And I am inclined to think that there was a period in Mrs Becky's life when she was seized, not by remorse, but by a kind of despair, and absolutely neglected her person and did not even care for her reputation. | Если бы мы дали полный отчет о поведении Бекки за первые несколько лет после катастрофы на Керзон-стрит, то у публики, пожалуй, нашлись бы основания сказать, что наша книжка непристойна. Поступки людей очень суетных, бессердечных, гоняющихся за удовольствиями, весьма часто бывают непристойными (как и многие ваши поступки, мой друг, с важной физиономией и безупречной репутацией, - но об этом я упоминаю просто к слову). Каких же поступков ждать от женщины, не имеющей ни веры, ни любви, ни доброго имени! А я склонен думать, что в жизни миссис Бекки было время, когда она оказалась во власти не угрызений совести, но какого-то отчаяния, и совершенно не берегла себя, не заботясь даже о своей репутации. |
| This abattement and degradation did not take place all at once; it was brought about by degrees, after her calamity, and after many struggles to keep up--as a man who goes overboard hangs on to a spar whilst any hope is left, and then flings it away and goes down, when he finds that struggling is in vain. | Такое abattement {Уныние, упадок сил (франц.).} и нравственное падение наступили не сразу, они появились постепенно - после ее несчастья и после многих отчаянных попыток удержаться на поверхности. Так человек, упавший за борт, цепляется за доску, пока у него остается хоть искра надежды, а потом, убедившись, что борьба напрасна, разжимает руки и идет ко дну. |
| She lingered about London whilst her husband was making preparations for his departure to his seat of government, and it is believed made more than one attempt to see her brother-in-law, Sir Pitt Crawley, and to work upon his feelings, which she had almost enlisted in her favour. As Sir Pitt and Mr. Wenham were walking down to the House of Commons, the latter spied Mrs. Rawdon in a black veil, and lurking near the palace of the legislature. She sneaked away when her eyes met those of Wenham, and indeed never succeeded in her designs upon the Baronet. | Пока Родон Кроули готовился к отъезду во вверенные ему заморские владения, Бекки оставалась в Лондоне и, как полагают, не раз предпринимала попытки повидаться со своим зятем, сэром Питтом Кроули, с целью заручиться его поддержкой, которой она перед тем почти успела добиться. Однажды, когда сэр Питт и мистер Уэнхем направлялись в палату общин, последний заметил, что около дворца законодательной власти маячит миссис Родон в шляпке под черной вуалью. Встретившись глазами с Уэнхемом, она быстро скользнула прочь, да и после этого ей так и не удалось добраться до баронета. |
| Probably Lady Jane interposed. I have heard that she quite astonished her husband by the spirit which she exhibited in this quarrel, and her determination to disown Mrs. Becky. Of her own movement, she invited Rawdon to come and stop in Gaunt Street until his departure for Coventry Island, knowing that with him for a guard Mrs. Becky would not try to force her door; and she looked curiously at the superscriptions of all the letters which arrived for Sir Pitt, lest he and his sister-in-law should be corresponding. Not but that Rebecca could have written had she a mind, but she did not try to see or to write to Pitt at his own house, and after one or two attempts consented to his demand that the correspondence regarding her conjugal differences should be carried on by lawyers only. | Вероятно, в дело вмешалась леди Джейн. Я слышал, что она изумила супруга твердостью духа, проявленной ею во время ссоры, и своей решимостью не признавать миссис Бекки. Она по собственному почину пригласила Родона прожить у них все время до его отъезда на остров Ковентри, зная, что при такой надежной охране миссис Бекки не посмеет ворваться к ним в дом, и внимательно изучала конверты всех писем, адресованных сэру Питту, чтобы в случае чего пресечь переписку между ним и его невесткой. Разумеется, вздумай Ребекка ему написать, она могла бы ото сделать, но она не пыталась ни повидаться с сэром Питтом, ни писать ему на дом и после одной или двух попыток согласилась на его просьбу направлять ему всю корреспонденцию касательно своих семейных неурядиц только через посредство адвоката. |
| The fact was that Pitt's mind had been poisoned against her. A short time after Lord Steyne's accident Wenham had been with the Baronet and given him such a biography of Mrs. Becky as had astonished the member for Queen's Crawley. He knew everything regarding her: who her father was; in what year her mother danced at the opera; what had been her previous history; and what her conduct during her married life--as I have no doubt that the greater part of the story was false and dictated by interested malevolence, it shall not be repeated here. But Becky was left with a sad sad reputation in the esteem of a country gentleman and relative who had been once rather partial to her. | Дело в том, что Питта сумели восстановить против Ребекки. Вскоре после несчастья, постигшего лорда Стайна, Уэнхем побывал у баронета и познакомил его с некоторыми подробностями биографии миссис Бекки, которые сильно удивили члена парламента от Королевского Кроули. Уэнхем знал о Бекки все: кем был ее отец, в каком году ее мать танцевала в опере, каково было ее прошлое и как она себя вела во время своего замужества. Поскольку я уверен, что большая часть этого рассказа была лжива и продиктована личным недоброжелательством, я не буду повторять его здесь. Но после этого Ребекке уже нечего было надеяться обелить себя в глазах почтенного землевладельца и родственника, некогда дарившего ее своей благосклонностью. |
| The revenues of the Governor of Coventry Island are not large. A part of them were set aside by his Excellency for the payment of certain outstanding debts and liabilities, the charges incident on his high situation required considerable expense; finally, it was found that he could not spare to his wife more than three hundred pounds a year, which he proposed to pay to her on an undertaking that she would never trouble him. Otherwise, scandal, separation, Doctors' Commons would ensue. But it was Mr. Wenham's business, Lord Steyne's business, Rawdon's, everybody's--to get her out of the country, and hush up a most disagreeable affair. | Доходы губернатора острова Ковентри невелики. Часть их его превосходительство откладывал для оплаты кое-каких неотложных долгов и обязательств; само его высокое положение требовало значительных расходов; и в конце концов оказалось, что Родон не может выделить жене более трехсот фунтов в год, каковую сумму он и предложил платить ей, при условии, что она никогда не будет его беспокоить, - в противном случае воспоследуют скандал, развод, Докторс-коммонс. Впрочем, и мистер Уэихем, и лорд Стайн, и Родон прежде всего заботились о том, чтобы удалить Бекки из Англии и замять это крайне неприятное дело. |
| She was probably so much occupied in arranging these affairs of business with her husband's lawyers that she forgot to take any step whatever about her son, the little Rawdon, and did not even once propose to go and see him. That young gentleman was consigned to the entire guardianship of his aunt and uncle, the former of whom had always possessed a great share of the child's affection. His mamma wrote him a neat letter from Boulogne, when she quitted England, in which she requested him to mind his book, and said she was going to take a Continental tour, during which she would have the pleasure of writing to him again. But she never did for a year afterwards, and not, indeed, until Sir Pitt's only boy, always sickly, died of hooping-cough and measles--then Rawdon's mamma wrote the most affectionate composition to her darling son, who was made heir of Queen's Crawley by this accident, and drawn more closely than ever to the kind lady, whose tender heart had already adopted him. Rawdon Crawley, then grown a tall, fine lad, blushed when he got the letter. | Должно быть, Бекки была так занята улаживанием деловых вопросов с поверенными мужа, что забыла предпринять какие-либо шаги относительно своего сына, маленького Родона, и даже ни разу не выразила желания повидать его. Юный джентльмен был оставлен на полное попечение дяди и тетки, которая всегда пользовалась большой любовью мальчика. Его мать, покинув Англию, написала ему очень милое письмо из Булони, в котором советовала ему хорошо учиться и сообщала, что уезжает в путешествие на континент и будет иметь удовольствие написать ему еще. Но написала она только через год, да и то лишь потому, что единственный сын сэра Питта, болезненный ребенок, умер от коклюша и кори. Тут мамаша Родона отправила чрезвычайно нежное послание дорогому сыночку, который после смерти своего кузена оказался наследником Королевского Кроули и стал еще ближе и дороже для доброй леди Джейн, чье нежное сердце уже до того усыновило племянника. Родон Кроули, превратившийся теперь в высокого красивого мальчика, вспыхнул, получив это письмо. |
| "Oh, Aunt Jane, you are my mother!" he said; "and not--and not that one." But he wrote back a kind and respectful letter to Mrs. Rebecca, then living at a boarding-house at Florence. | - Вы моя мама, тетя Джейн, - воскликнул он, - а не... а не она! - Но все-таки написал ласковое и почтительное письмо миссис Ребекке, жившей тогда в дешевом пансионе во Флоренции. |
| But we are advancing matters. | Однако мы забегаем вперед. |
| Our darling Becky's first flight was not very far. She perched upon the French coast at Boulogne, that refuge of so much exiled English innocence, and there lived in rather a genteel, widowed manner, with a femme de chambre and a couple of rooms, at an hotel. She dined at the table d'hote, where people thought her very pleasant, and where she entertained her neighbours by stories of her brother, Sir Pitt, and her great London acquaintance, talking that easy, fashionable slip-slop which has so much effect upon certain folks of small breeding. She passed with many of them for a person of importance; she gave little tea-parties in her private room and shared in the innocent amusements of the place in sea-bathing, and in jaunts in open carriages, in strolls on the sands, and in visits to the play. Mrs. Burjoice, the printer's lady, who was boarding with her family at the hotel for the summer, and to whom her Burjoice came of a Saturday and Sunday, voted her charming, until that little rogue of a Burjoice began to pay her too much attention. But there was nothing in the story, only that Becky was always affable, easy, and good-natured--and with men especially. | Для начала наша милочка Бекки упорхнула не очень далеко. Она опустилась на французском побережье в Булони, этом убежище многих невинных изгнанников из Англии, и там вела довольно скромный вдовий образ жизни, обзаведясь fortune de chambre и занимая две-три комнаты в гостинице. Обедала она за табльдотом, где ее считали очень приятной женщиной и где она занимала соседей рассказами о своем брате, сэре Питте, и знатных лондонских знакомых и болтала всякую светскую чепуху, производящую столь сильное впечатление на людей неискушенных. Многие из них полагали, что Бекки особа с весом; она устраивала маленькие сборища за чашкой чая у себя в комнате и принимала участие в невинных развлечениях, которым предавалась местная публика: в морских купаниях, катании в открытых колясках, в прогулках по берегу моря и в посещении театра. Миссис Берджойс, супруга типографа, поселившаяся со всем своим семейством на лето в гостинице, - ее Берджойс приезжал к ней на субботу и воскресенье, - называла Бекки очаровательной, пока этот негодяй Берджойс не вздумал приволокнуться за нею. Но ничего особенного не произошло, - Бекки всегда бывала общительна, весела, добродушна, в особенности с мужчинами. |
| Numbers of people were going abroad as usual at the end of the season, and Becky had plenty of opportunities of finding out by the behaviour of her acquaintances of the great London world the opinion of "society" as regarded her conduct. One day it was Lady Partlet and her daughters whom Becky confronted as she was walking modestly on Boulogne pier, the cliffs of Albion shining in the distance across the deep blue sea. Lady Partlet marshalled all her daughters round her with a sweep of her parasol and retreated from the pier, darting savage glances at poor little Becky who stood alone there. | В конце сезона толпы англичан уезжали, как обычно, за границу, и Бекки, по поведению своих знакомых из большого лондонского света, имела полную возможность убедиться в том, какого мнения придерживается о ней "общество". Однажды, скромно прогуливаясь по булонскому молу, в то время как утесы Альбиона сверкали в отдалении за полосой глубокого синего моря, Бекки встретилась лицом к лицу с леди Партлет и ее дочерьми. Леди Партлет мановением зонтика собрала всех своих дочерей вокруг себя и удалилась с мола, метнув свирепый взгляд на бедную маленькую Бекки, оставшуюся стоять в одиночестве. |
| On another day the packet came in. It had been blowing fresh, and it always suited Becky's humour to see the droll woe-begone faces of the people as they emerged from the boat. Lady Slingstone happened to be on board this day. Her ladyship had been exceedingly ill in her carriage, and was greatly exhausted and scarcely fit to walk up the plank from the ship to the pier. But all her energies rallied the instant she saw Becky smiling roguishly under a pink bonnet, and giving her a glance of scorn such as would have shrivelled up most women, she walked into the Custom House quite unsupported. Becky only laughed: but I don't think she liked it. She felt she was alone, quite alone, and the far-off shining cliffs of England were impassable to her. | Однажды к ним прибыл пакетбот. Дул сильный ветер, а Бекки всегда доставляло удовольствие смотреть на уморительные страдальческие лица вымотанных качкой пассажиров. В этот день на пароходе оказалась леди Слингстоун. Ее милость весь переезд промучилась в своей коляске и едва была в состоянии пройти по сходням с корабля на пристань. Но едва она увидела Бекки, лукаво улыбавшуюся из-под розовой шляпки, слабость ее как рукой сняло: бросив на Ребекку презрительный взгляд, от которого съежилась бы любая женщина, леди проследовала в здание таможни без всякой посторонней помощи. Бекки только рассмеялась, но не кажется мне, чтобы она была довольна. Она почувствовала себя одинокой, очень одинокой, а сиявшие вдали утесы Англии были для нее неодолимой преградой. |
| The behaviour of the men had undergone too I don't know what change. Grinstone showed his teeth and laughed in her face with a familiarity that was not pleasant. Little Bob Suckling, who was cap in hand to her three months before, and would walk a mile in the rain to see for her carriage in the line at Gaunt House, was talking to Fitzoof of the Guards (Lord Heehaw's son) one day upon the jetty, as Becky took her walk there. Little Bobby nodded to her over his shoulder, without moving his hat, and continued his conversation with the heir of Heehaw. Tom Raikes tried to walk into her sitting- room at the inn with a cigar in his mouth, but she closed the door upon him, and would have locked it, only that his fingers were inside. She began to feel that she was very lonely indeed. "If HE'D been here," she said, "those cowards would never have dared to insult me." She thought about "him" with great sadness and perhaps longing--about his honest, stupid, constant kindness and fidelity; his never-ceasing obedience; his good humour; his bravery and courage. Very likely she cried, for she was particularly lively, and had put on a little extra rouge, when she came down to dinner. | В поведении мужчин тоже произошла какая-то трудно определимая перемена. Как-то раз Гринстоун противно оскалил зубы и фамильярно расхохотался в лицо Бекки. Маленький Боб Сосуноук, который три месяца тому назад был ее рабом и прошел бы под дождем целую милю, чтобы отыскать ее карету в веренице экипажей, стоявших у Гонт-Хауса, разговаривал однажды на набережной с гвардейцем Фицуфом (сыном лорда Хихо), когда Бекки прогуливалась там. Маленький Бобби кивнул ей через плечо, не снимая шляпы, и продолжал беседу с наследником Хихо. Том Рейке попробовал войти в ее гостиную с сигарой в зубах, но Бекки захлопнула перед ним дверь и, наверное, заперла бы ее, если бы только пальцы гостя не попали в щель. Ребекка начинала чувствовать, что она в самом деле одна на свете. "Будь он здесь, - думала она, - эти негодяи не "посмели бы оскорблять меня!" Она думала о "нем" с большой грустью и, может, даже тосковала об его честной, глупой, постоянной любви и верности, его неизменном послушании, его добродушии, его храбрости и отваге. Очень может быть, что Бекки плакала, потому что она была особенно оживлена, когда сошла вниз к обеду, и подрумянилась чуть больше обычного. |
| She rouged regularly now; and--and her maid got Cognac for her besides that which was charged in the hotel bill. | Она теперь постоянно румянилась, а... а ее горничная покупала для нее коньяк - сверх того, который ей ставили в счет в гостинице. |
| Perhaps the insults of the men were not, however, so intolerable to her as the sympathy of certain women. Mrs. Crackenbury and Mrs. Washington White passed through Boulogne on their way to Switzerland. The party were protected by Colonel Horner, young Beaumoris, and of course old Crackenbury, and Mrs. White's little girl. THEY did not avoid her. They giggled, cackled, tattled, condoled, consoled, and patronized her until they drove her almost wild with rage. To be patronized by THEM! she thought, as they went away simpering after kissing her. And she heard Beaumoris's laugh ringing on the stair and knew quite well how to interpret his hilarity. | Однако еще тягостнее, чем оскорбления мужчин, было, пожалуй, для Бекки сочувствие некоторых женщин. Миссис Кракенбери и миссис Вашингтон Уайт проезжали через Булонь по дороге в Швейцарию. (Они ехали под охраной полковника Хорнера, молодого Бомори и, конечно, старика Кракенберг и маленькой дочери миссис Уайт.) Эти дамы не избегали Бекки. Они хихикали, кудахтали, болтали, соболезновали, утешали и покровительствовали Бекки, пока не довели ее до бешенства. "Пользоваться их покровительством!" - подумала она, когда дамы уходили, расцеловавшись с ней и расточая улыбки. Она услышала хохот Бомори, доносившийся с лестницы, и отлично поняла, как надо объяснить это веселье. |
| It was after this visit that Becky, who had paid her weekly bills, Becky who had made herself agreeable to everybody in the house, who smiled at the landlady, called the waiters "monsieur," and paid the chambermaids in politeness and apologies, what far more than compensated for a little niggardliness in point of money (of which Becky never was free), that Becky, we say, received a notice to quit from the landlord, who had been told by some one that she was quite an unfit person to have at his hotel, where English ladies would not sit down with her. And she was forced to fly into lodgings of which the dulness and solitude were most wearisome to her. | А после этого визита Бекки, аккуратно, каждую недолю платившая по счетам гостиницы, Бекки, старавшаяся быть приятной всем и каждому в доме, улыбавшаяся хозяйке, называвшая лакеев monsieur и расточавшая горничным вежливые слова и извинения, чем сторицей искупалась некоторая скупость в отношении денег (от которой Бекки никогда не была свободна), - Бекки, повторяю, получила от хозяина извещение с просьбой покинуть гостиницу. Кто-то сообщил ему, что миссис Кроули совершенно неподходящая особа для проживания у него в доме; английские леди не пожелают сидеть с нею за одним столом. И Бекки пришлось переселиться на частную квартиру, где скука и одиночество действовали на нее удручающе. |
| Still she held up, in spite of these rebuffs, and tried to make a character for herself and conquer scandal. She went to church very regularly and sang louder than anybody there. She took up the cause of the widows of the shipwrecked fishermen, and gave work and drawings for the Quashyboo Mission; she subscribed to the Assembly and WOULDN'T waltz. In a word, she did everything that was respectable, and that is why we dwell upon this part of her career with more fondness than upon subsequent parts of her history, which are not so pleasant. She saw people avoiding her, and still laboriously smiled upon them; you never could suppose from her countenance what pangs of humiliation she might be enduring inwardly. | Все же, несмотря на эти щелчки, Бекки держалась, пробовала создать себе хорошую репутацию вопреки всем сплетням. Она не пропускала ни одной службы в церкви и пела там Громче всех; она заботилась о вдовах погибших рыбаков, жертвовала рукоделия и рисунки для миссии в Квошибу; она участвовала в подписках на благотворительные балы, но сама никогда не вальсировала, - словом, вела себя в высшей степени пристойно; и потому-то мы останавливаемся на этой поре ее жизни с большим удовольствием, чем на последующих, менее приятных эпизодах. Она видела, что люди ее избегают, и все-таки усердно улыбалась им; глядя на нее, вы никогда бы не догадались, какие муки унижения она испытывает. |
| Her history was after all a mystery. Parties were divided about her. Some people who took the trouble to busy themselves in the matter said that she was the criminal, whilst others vowed that she was as innocent as a lamb and that her odious husband was in fault. She won over a good many by bursting into tears about her boy and exhibiting the most frantic grief when his name was mentioned, or she saw anybody like him. She gained good Mrs. Alderney's heart in that way, who was rather the Queen of British Boulogne and gave the most dinners and balls of all the residents there, by weeping when Master Alderney came from Dr. Swishtail's academy to pass his holidays with his mother. | Ее история так и осталась загадкой. Люди отзывались о ней по-разному. Одни, взявшие на себя труд заняться этим вопросом, говорили, что Бекки преступница; между тем как другие клялись, что она невинна, как агнец, а во всем виноват ее гнусный супруг. Многих она покорила тем, что ударялась в слезы, говоря о своем сыне, и изображала бурную печаль, когда упоминалось его имя или когда она встречала кого-нибудь похожего на него. Именно так она пленила сердце доброй миссис Олдерни, которая была королевой британской Булони и чаще всех задавала обеды и балы: Ребекка расплакалась, когда маленький Олдерни приехал из учебного заведения доктора Порки провести каникулы у матери. |
| "He and her Rawdon were of the same age, and so like," Becky said in a voice choking with agony; | - Ведь они с Родоном одного возраста и так похожи! - произнесла Бекки голосом, прерывающимся от муки. |
| whereas there was five years' difference between the boys' ages, and no more likeness between them than between my respected reader and his humble servant. Wenham, when he was going abroad, on his way to Kissingen to join Lord Steyne, enlightened Mrs. Alderney on this point and told her how he was much more able to describe little Rawdon than his mamma, who notoriously hated him and never saw him; how he was thirteen years old, while little Alderney was but nine, fair, while the other darling was dark--in a word, caused the lady in question to repent of her good humour. | В действительности между мальчиками была разница в пять лет и они были похожи друг на друга не больше, чем уважаемый читатель похож на вашего покорного слугу! Уэнхем, проезжая через Францию по пути в Киссинген, где он должен был встретиться с лордом Стайном, просветил миссис Олдерни на этот счет и заверил ее, что он может описать маленького Родона гораздо лучше, чем его мамаша, которая его терпеть не может и никогда не навещает; что мальчику тринадцать лет, тогда как маленькому Олдерни только восемь; он белокур, между тем как ее милый мальчуган темноволос, - словом, заставил почтенную даму пожалеть о своей доброте. |
| Whenever Becky made a little circle for herself with incredible toils and labour, somebody came and swept it down rudely, and she had all her work to begin over again. It was very hard; very hard; lonely and disheartening. | Стоило Бекки ценою невероятных трудов и усилий создать вокруг себя небольшой кружок, как кто-нибудь появлялся и грубо разрушал его, так что ей приходилось начинать все сначала. Ей было очень тяжело... очень тяжело... одиноко и тоскливо. |
| There was Mrs. Newbright, who took her up for some time, attracted by the sweetness of her singing at church and by her proper views upon serious subjects, concerning which in former days, at Queen's Crawley, Mrs. Becky had had a good deal of instruction. Well, she not only took tracts, but she read them. She worked flannel petticoats for the Quashyboos--cotton night-caps for the Cocoanut Indians--painted handscreens for the conversion of the Pope and the Jews--sat under Mr. Rowls on Wednesdays, Mr. Huggleton on Thursdays, attended two Sunday services at church, besides Mr. Bawler, the Darbyite, in the evening, and all in vain. Mrs. Newbright had occasion to correspond with the Countess of Southdown about the Warmingpan Fund for the Fiji Islanders (for the management of which admirable charity both these ladies formed part of a female committee), and having mentioned her "sweet friend," Mrs. Rawdon Crawley, the Dowager Countess wrote back such a letter regarding Becky, with such particulars, hints, facts, falsehoods, and general comminations, that intimacy between Mrs. Newbright and Mrs. Crawley ceased forthwith, and all the serious world of Tours, where this misfortune took place, immediately parted company with the reprobate. Those who know the English Colonies abroad know that we carry with us us our pride, pills, prejudices, Harvey-sauces, cayenne-peppers, and other Lares, making a little Britain wherever we settle down. | На некоторое время ее пригрела некая миссис Ньюбрайт, плененная сладостным пением Бекки в церкви и ее правоверными взглядами на разные серьезные вопросы, - миссис Бекки очень навострилась на них в былые дни в Королевском Кроули. Так вот: она не только брала брошюрки, но и читала их; она шила фланелевые юбки для Квошибу и коленкоровые ночные колпаки для индейцев с Кокосовых островов; раскрашивала веера в интересах обращения в истинную веру римского папы и евреев; заседала под председательством мистера Раулса по вторникам и мистера Хаглтона по четвергам; посещала воскресные богослужения дважды в день, а, кроме того, по вечерам ходила слушать мистера Боулера, дарбиита, - и все напрасно. Миссис Ньюбрайт пришлось как-то вступить в переписку с графиней Саутдаун по вопросу о "Фонде для покупки грелок обитателям островов Фиджи" (обе леди были членами дамского комитета, управляющего делами этого прекрасного благотворительного общества), и так как она упомянула о "милом своем друге" миссис Родон Кроули, то вдовствующая графиня написала ей такое письмо о Бекки, с такими подробностями, намеками, фактами, выдумками и пожеланиями, что с той поры всякой близости между миссис Ньюбрайт и миссис Кроули настал Конец. И все серьезные люди в Туре, где произошло это несчастье, немедленно перестали знаться с отверженной. Те, кто знаком с колониями англичан за границей, знают, что мы возим с собой свою гордость, свои пилюли, свои предрассудки, харвейскую сою, кайенский перец и других домашних богов, создавая маленькую Британию всюду, где мы только устраиваемся на жительство. |
| From one colony to another Becky fled uneasily. From Boulogne to Dieppe, from Dieppe to Caen, from Caen to Tours--trying with all her might to be respectable, and alas! always found out some day or other and pecked out of the cage by the real daws. | Бекки с тяжелым сердцем кочевала из одной колонии в другую: из Булони в Дьепп, из Дьеппа в Кан, из Кана в Тур, всячески стараясь быть респектабельной, но - увы! - в один прекрасный день ее непременно узнавали какие-нибудь настоящие галки и долбили клювами, пока не выгоняли вон из клетки. |
| Mrs. Hook Eagles took her up at one of these places--a woman without a blemish in her character and a house in Portman Square. She was staying at the hotel at Dieppe, whither Becky fled, and they made each other's acquaintance first at sea, where they were swimming together, and subsequently at the table d'hote of the hotel. Mrs Eagles had heard--who indeed had not?--some of the scandal of the Steyne affair; but after a conversation with Becky, she pronounced that Mrs. Crawley was an angel, her husband a ruffian, Lord Steyne an unprincipled wretch, as everybody knew, and the whole case against Mrs. Crawley an infamous and wicked conspiracy of that rascal Wenham. | Однажды в ней приняла участие миссис Хук Иглз - женщина безупречной репутации, имевшая дом на Портмен-сквер. Она проживала в гостинице в Дьеппе, куда бежала Бекки, и они познакомились сперва у моря, где вместе купались, а потом в гостинице за табльдотом. Миссис Иглз слыхала - да и кто не слыхал? - кое-что о скандальной истории со Стайном, но после беседы с Бекки заявила, что миссис Кроули - ангел, супруг ее - злодей, а лорд Стайн - человек без чести и совести, что, впрочем, всем известно, и весь шум, поднятый против миссис Кроули, результат позорного злокозненного заговора, устроенного этим мерзавцем Уэнхемом. |
| "If you were a man of any spirit, Mr. Eagles, you would box the wretch's ears the next time you see him at the Club," she said to her husband. But Eagles was only a quiet old gentleman, husband to Mrs. Eagles, with a taste for geology, and not tall enough to reach anybody's ears. | - Если бы у вас, мистер Иглз, была хоть капля мужества, вы должны были бы надавать этому негодяю пощечин в первый же раз, как встретитесь с ним в клубе, - заявила она своему супругу. Но Иглз был всего лишь тихим старым джентльменом, супругом миссис Иглз, любившим геологию и не обладавшим достаточно высоким ростом, чтобы дотянуться до чьих-либо щек. |
| The Eagles then patronized Mrs. Rawdon, took her to live with her at her own house at Paris, quarrelled with the ambassador's wife because she would not receive her protegee, and did all that lay in woman's power to keep Becky straight in the paths of virtue and good repute. | И вот миссис Иглз стала покровительствовать миссис Родон, пригласила ее погостить в ее собственном доме в Париже, поссорилась с женой посла, не пожелавшей принимать у себя ее protegee, и делала все, что только во власти женщины, чтобы удержать Бекки на стезе добродетели и сберечь ее доброе имя. |
| Becky was very respectable and orderly at first, but the life of humdrum virtue grew utterly tedious to her before long. It was the same routine every day, the same dulness and comfort, the same drive over the same stupid Bois de Boulogne, the same company of an evening, the same Blair's Sermon of a Sunday night--the same opera always being acted over and over again; Becky was dying of weariness, when, luckily for her, young Mr. Eagles came from Cambridge, and his mother, seeing the impression which her little friend made upon him, straightway gave Becky warning. | Сперва Бекки вела себя примерно, но вскоре ей осточертела эта респектабельная жизнь. Каждый день был похож на другой - тот же опостылевший комфорт, то же катание по дурацкому Булонскому лесу, то же общество по вечерам, та же самая проповедь Блейра в воскресенье - словом, та же онера, неизменно повторявшаяся. Бекки изнывала от скуки. Но тут, к счастью для нее, приехал из Кембриджа молодой мистер Иглз, и мать, увидев, какое впечатление произвела на него ее маленькая приятельница, тотчас выставила Бекки за дверь. |
| Then she tried keeping house with a female friend; then the double menage began to quarrel and get into debt. Then she determined upon a boarding-house existence and lived for some time at that famous mansion kept by Madame de Saint Amour, in the Rue Royale, at Paris, where she began exercising her graces and fascinations upon the shabby dandies and fly-blown beauties who frequented her landlady's salons. Becky loved society and, indeed, could no more exist without it than an opium-eater without his dram, and she was happy enough at the period of her boarding-house life. | Тогда Бекки попробовала жить своим домом вместе с одной подругой, но этот двойной menage {Домашнее хозяйство (франц.).} привел к ссоре и закончился долгами. Тогда она решила перейти в пансион и некоторое время жила в знаменитом заведении мадам де Сент-Амур на Рю-Рояль в Париже, где и начала пробовать свои чары на потрепанных франтах и сомнительного поведения красавицах, посещавших салоны ее хозяйки. Бекки любила общество, положительно не могла без него существовать, как курильщик опиума не может обходиться без своего зелья, и в пансионе ей жилось неплохо. |
| "The women here are as amusing as those in May Fair," she told an old London friend who met her, "only, their dresses are not quite so fresh. The men wear cleaned gloves, and are sad rogues, certainly, but they are not worse than Jack This and Tom That. The mistress of the house is a little vulgar, but I don't think she is so vulgar as Lady ------" and here she named the name of a great leader of fashion that I would die rather than reveal. In fact, when you saw Madame de Saint Amour's rooms lighted up of a night, men with plaques and cordons at the ecarte tables, and the women at a little distance, you might fancy yourself for a while in good society, and that Madame was a real Countess. Many people did so fancy, and Becky was for a while one of the most dashing ladies of the Countess's salons. | - Здешние женщины так же забавны, как и в Мэйфэре, - говорила она одному старому лондонскому знакомому, которого случайно встретила, - только платья у них не такие свежие. Мужчины носят чищеные перчатки и, конечно, страшные жулики, но не хуже Джека такого-то и Тома такого-то. Хозяйка пансиона несколько вульгарна, но не думаю, чтобы она была так вульгарна, как леди... - И тут она назвала имя одной модной львицы, но я скорее умру, чем открою его! Увидев как-нибудь вечером освещенные комнаты мадам де Сент-Амур, мужчин с орденами и лентами за столиками для игры в экарте и дам в некотором отдалении, вы и в самом деле могли бы на мгновение подумать, что находитесь в хорошем обществе и что мадам - настоящая графиня. Многие так и думали, и Бекки некоторое время была одной из самых блестящих дам в салонах графини. |
| But it is probable that her old creditors of 1815 found her out and caused her to leave Paris, for the poor little woman was forced to fly from the city rather suddenly, and went thence to Brussels. | Но, по всей вероятности, старые кредиторы времен 1815 года отыскали ее и заставили покинуть Париж, потому что бедной маленькой женщине пришлось неожиданно бежать из французской столицы, и тогда она переехала в Брюссель. |
| How well she remembered the place! She grinned as she looked up at the little entresol which she had occupied, and thought of the Bareacres family, bawling for horses and flight, as their carriage stood in the porte-cochere of the hotel. She went to Waterloo and to Laeken, where George Osborne's monument much struck her. She made a little sketch of it. | Как хорошо она помнила этот город! С усмешкой взглянула она на низкие антресоли, которые когда-то занимала, и в памяти ее возникло семейство Бейракрсов, как они хотели бежать и отчаянно искали лошадей, а их карета стояла под воротами гостиницы. Она побывала в Ватерлоо и в Лекене, где памятник Джорджу Осборну произвел на нее сильное впечатление. Она сделала с него набросок. |
| "That poor Cupid!" she said; "how dreadfully he was in love with me, and what a fool he was! I wonder whether little Emmy is alive. It was a good little creature; and that fat brother of hers. I have his funny fat picture still among my papers. They were kind simple people." | - Бедный Купидон! - сказала она. - Как сильно он был влюблен в меня и какой он был дурак! Интересно, жива ли маленькая Эмилия? Славная была девочка. А этот толстяк, ее брат? Изображение его жирной особы до сих пор хранится где-то у меня среди бумаг. Это были простые, милые люди. |
| At Brussels Becky arrived, recommended by Madame de Saint Amour to her friend, Madame la Comtesse de Borodino, widow of Napoleon's General, the famous Count de Borodino, who was left with no resource by the deceased hero but that of a table d'hote and an ecarte table. Second-rate dandies and roues, widow-ladies who always have a lawsuit, and very simple English folks, who fancy they see "Continental society" at these houses, put down their money, or ate their meals, at Madame de Borodino's tables. The gallant young fellows treated the company round to champagne at the table d'hote, rode out with the women, or hired horses on country excursions, clubbed money to take boxes at the play or the opera, betted over the fair shoulders of the ladies at the ecarte tables, and wrote home to their parents in Devonshire about their felicitous introduction to foreign society. | В Брюссель Бекки приехала с рекомендательным письмом от мадам де Сент-Амур к ее приятельнице, мадам графине де Бородино, вдове наполеоновского генерала, знаменитого графа де Бородино, оставшейся после кончины этого героя без всяких средств, кроме тех, которые давал ей табльдот и стол для игры в экарте. Второсортные денди и roues {Плуты (франц.).}, вдовы, вечно запятые какими-то тяжбами, и простоватые англичане, воображавшие, что встречают в таких домах "континентальное общество", играли или питались за столами мадам де Бородино. Галантные молодые люди угощали общество шампанским, ездили кататься верхом с женщинами или нанимали лошадей для загородных экскурсий, покупали сообща ложи в театр или в оперу, делали ставки, нагибаясь через прелестные плечи дам во время игры в экарте, и писали родителям в Девоншир, что вращаются за границей в самом лучшем обществе. |
| Here, as at Paris, Becky was a boarding-house queen, and ruled in select pensions. She never refused the champagne, or the bouquets, or the drives into the country, or the private boxes; but what she preferred was the ecarte at night,--and she played audaciously. First she played only for a little, then for five-franc pieces, then for Napoleons, then for notes: then she would not be able to pay her month's pension: then she borrowed from the young gentlemen: then she got into cash again and bullied Madame de Borodino, whom she had coaxed and wheedled before: then she was playing for ten sous at a time, and in a dire state of poverty: then her quarter's allowance would come in, and she would pay off Madame de Borodino's score and would once more take the cards against Monsieur de Rossignol, or the Chevalier de Raff. | Здесь, как и в Париже, Бекки была королевой узкого пансионского мирка. Она никогда не отказывалась ни от шампанского, ни от букетов, ни от поездки за город, ни от места в ложе, но всему предпочитала экарте по вечерам - и играла очень смело. Сперва она играла только по маленькой, потом на пятифранковики, потом на наполеондоры, потом на кредитные билеты; потом не могла оплатить месячного счета в пансионе, потом стала занимать деньги у юных джентльменов, потом опять обзавелась деньгами и стала помыкать мадам де Бородино, перед которой раньше лебезила и угодничала, потом играла по десять су ставка и впала в жестокую нищету; потом подоспело ее содержание за четверть года, и она расплатилась по счету с мадам де Бородино и опять начала ставить против мосье де Россиньоля или шевалье де Раффа. |
| When Becky left Brussels, the sad truth is that she owed three months' pension to Madame de Borodino, of which fact, and of the gambling, and of the drinking, and of the going down on her knees to the Reverend Mr. Muff, Ministre Anglican, and borrowing money of him, and of her coaxing and flirting with Milor Noodle, son of Sir Noodle, pupil of the Rev. Mr. Muff, whom she used to take into her private room, and of whom she won large sums at ecarte--of which fact, I say, and of a hundred of her other knaveries, the Countess de Borodino informs every English person who stops at her establishment, and announces that Madame Rawdon was no better than a vipere. | С прискорбием нужно сознаться, что Бекки, покидая Брюссель, осталась должна мадам де Бородино за трехмесячное пребывание в пансионе. Об этом обстоятельстве, а также о том, как она играла, пила, как стояла на коленях перед преподобным мистером Маффом, англиканским священником, вымаливая у него деньги, как любезничала с милордом Нудлем, сыном сэра Нудля, учеником преподобного мистера Маффа, которого частенько приглашала к себе в комнату и у которого выигрывала крупные суммы в экарте, - об этом, как и о сотне других ее низостей, графиня де Бородино осведомляет всех англичан, останавливающихся в ее заведении, присовокупляя, что мадам Родон была просто-напросто une vipere {Гадюка (франц.).}. |
| So our little wanderer went about setting up her tent in various cities of Europe, as restless as Ulysses or Bampfylde Moore Carew. Her taste for disrespectability grew more and more remarkable. She became a perfect Bohemian ere long, herding with people whom it would make your hair stand on end to meet. | Так наша маленькая скиталица раскидывала свой шатер в различных городах Европы, не ведая покоя, как Улисс или Бемфилд Мур Кэрью. Ее вкус к беспорядочной жизни становился все более заметным. Скоро она превратилась в настоящую цыганку и стала знаться с людьми, при встрече с которыми у вас волосы встали бы дыбом. |
| There is no town of any mark in Europe but it has its little colony of English raffs--men whose names Mr. Hemp the officer reads out periodically at the Sheriffs' Court--young gentlemen of very good family often, only that the latter disowns them; frequenters of billiard-rooms and estaminets, patrons of foreign races and gaming- tables. They people the debtors' prisons--they drink and swagger-- they fight and brawl--they run away without paying--they have duels with French and German officers--they cheat Mr. Spooney at ecarte-- they get the money and drive off to Baden in magnificent britzkas-- they try their infallible martingale and lurk about the tables with empty pockets, shabby bullies, penniless bucks, until they can swindle a Jew banker with a sham bill of exchange, or find another Mr. Spooney to rob. The alternations of splendour and misery which these people undergo are very queer to view. Their life must be one of great excitement. Becky--must it be owned?--took to this life, and took to it not unkindly. She went about from town to town among these Bohemians. The lucky Mrs. Rawdon was known at every play- table in Germany. She and Madame de Cruchecassee kept house at Florence together. It is said she was ordered out of Munich, and my friend Mr. Frederick Pigeon avers that it was at her house at Lausanne that he was hocussed at supper and lost eight hundred pounds to Major Loder and the Honourable Mr. Deuceace. We are bound, you see, to give some account of Becky's biography, but of this part, the less, perhaps, that is said the better. | В Европе нет сколько-нибудь крупного города, в котором не было бы маленькой колонии английских проходимцев - людей, чьи имена мистер Хемп, судебный исполнитель, время от времени оглашает в камере шерифа, - молодых джентльменов, часто сыновей весьма почтенных родителей (только эти последние не желают их знать), завсегдатаев бильярдных зал и кофеен, покровителей скачек и игорных столов. Они населяют долговые тюрьмы, они пьянствуют и шумят, они дерутся и бесчинствуют, они удирают, не заплатив по счетам, вызывают на дуэль французских и немецких офицеров, обыгрывают мистера Спуни в экарте, раздобывают деньги и уезжают в Баден в великолепных бричках, пускают в ход непогрешимую систему отыгрышей и шныряют вокруг столов с пустыми карманами - обтрепанные драчуны, нищие франты, - пока не надуют какого-нибудь еврея-банкира, выдав ему фальшивый вексель, или не найдут какого-нибудь нового мистера Спуни, чтобы ограбить его. Забавно наблюдать смену роскоши и нищеты, в которой проходит жизнь этих людей. Должно быть, она полна сильных ощущений. Бекки - признаться ли в этом? - вела такую жизнь, и вела ее не без удовольствия. Она переезжала с этими бродягами из города в город. Удачливую миссис Родон знали за каждым игорным столом в Германии. Во Флоренции она жила на квартире вместе с мадам де Крюшкассе. Говорят, ей предписано было выехать из Мюнхена. А мой друг, мистер Фредерик Пижон, утверждает, что в ее доме в Лозане его опоили за ужином и обыграли на восемьсот фунтов майор Лодер и достопочтенный мистер Дьюсэйс. Как видите, мы вынуждены слегка коснуться биографии Бекки; но об этой поре ее жизни, пожалуй, чем меньше будет сказано, тем лучше. |
| They say that, when Mrs. Crawley was particularly down on her luck, she gave concerts and lessons in music here and there. There was a Madame de Raudon, who certainly had a matinee musicale at Wildbad, accompanied by Herr Spoff, premier pianist to the Hospodar of Wallachia, and my little friend Mr. Eaves, who knew everybody and had travelled everywhere, always used to declare that he was at Strasburg in the year 1830, when a certain Madame Rebecque made her appearance in the opera of the Dame Blanche, giving occasion to a furious row in the theatre there. She was hissed off the stage by the audience, partly from her own incompetency, but chiefly from the ill-advised sympathy of some persons in the parquet, (where the officers of the garrison had their admissions); and Eaves was certain that the unfortunate debutante in question was no other than Mrs. Rawdon Crawley. | Говорят, что, когда миссис Кроули переживала полосу особого невезения, она давала кое-где концерты и уроки музыки. Какая-то мадам де Родон действительно выступала в Вильдбаде на matinee musicale {Утреннем концерте (франц.).}, причем ей аккомпанировал герр Шпоф, первый пианист господаря Валахского; а мой маленький друг, мистер Ивз, который знает всех и каждого и путешествовал повсюду, рассказывал, что в бытность его в Страсбурге в 1830 году некая madame Rebecque {Госпожа Ребекка (франц.).} пела в опере "La Dame Blanche" и вызвала ужаснейший скандал в местном театре. Публика освистала ее и прогнала со сцены, отчасти за никудышное исполнение, но главным образом из-за проявлений неуместной симпатии со стороны некоторых лиц, сидевших в партере (туда допускались гарнизонные офицеры); Ивз уверяет, что эта несчастная debutante {Дебютантка; артистка, впервые выступающая перед публикой (франц.).} была не кто иная, как миссис Родон Кроули. |
| She was, in fact, no better than a vagabond upon this earth. When she got her money she gambled; when she had gambled it she was put to shifts to live; who knows how or by what means she succeeded? It is said that she was once seen at St. Petersburg, but was summarily dismissed from that capital by the police, so that there cannot be any possibility of truth in the report that she was a Russian spy at Toplitz and Vienna afterwards. I have even been informed that at Paris she discovered a relation of her own, no less a person than her maternal grandmother, who was not by any means a Montmorenci, but a hideous old box-opener at a theatre on the Boulevards. The meeting between them, of which other persons, as it is hinted elsewhere, seem to have been acquainted, must have been a very affecting interview. The present historian can give no certain details regarding the event. | Да, она была просто бродягой, скитавшейся по лицу земли. Когда она получала от мужа деньги, она играла, а проигравшись, все же не умирала с голоду. Кто скажет, как ей это удавалось? Передают, что однажды ее видели в Санкт-Петербурге, но из этой столицы ее ускоренным порядком выслала полиция, так что совсем уже нельзя верить слухам, будто она потом была русской шпионкой в Теплице и в Вене. Мне даже сообщали, что в Париже Бекки отыскала родственницу, не более и не менее как свою бабушку с материнской стороны, причем та оказалась вовсе не Монморанси, а безобразной старухой, капельдинершей при каком-то театре на одном из бульваров. Свидание их, о котором, как видно из дальнейшего, знали и другие лица, было, вероятно, очень трогательным. Автор настоящей повести не может сказать о нем ничего достоверного. |
| It happened at Rome once that Mrs. de Rawdon's half-year's salary had just been paid into the principal banker's there, and, as everybody who had a balance of above five hundred scudi was invited to the balls which this prince of merchants gave during the winter, Becky had the honour of a card, and appeared at one of the Prince and Princess Polonia's splendid evening entertainments. The Princess was of the family of Pompili, lineally descended from the second king of Rome, and Egeria of the house of Olympus, while the Prince's grandfather, Alessandro Polonia, sold wash-balls, essences, tobacco, and pocket-handkerchiefs, ran errands for gentlemen, and lent money in a small way. All the great company in Rome thronged to his saloons--Princes, Dukes, Ambassadors, artists, fiddlers, monsignori, young bears with their leaders--every rank and condition of man. His halls blazed with light and magnificence; were resplendent with gilt frames (containing pictures), and dubious antiques; and the enormous gilt crown and arms of the princely owner, a gold mushroom on a crimson field (the colour of the pocket-handkerchiefs which he sold), and the silver fountain of the Pompili family shone all over the roof, doors, and panels of the house, and over the grand velvet baldaquins prepared to receive Popes and Emperors. | Как-то в Риме случилось, что миссис де Родон только что перевели ее полугодовое содержание через одного из главных тамошних банкиров, а так как каждый, у кого оказывалось на счету свыше пятисот скуди, приглашался на балы, которые этот финансовый туз устраивал в течение зимнего сезона, то Бекки удостоилась пригласительного билета и появилась на одном из званых вечеров князя и княгини Полониа. Княгиня происходила из семьи Помпилиев, ведших свой род по прямой линии от второго царя Рима и Эгерии из дома Олимпийцев, а дедушка князя, Алессандро Полониа, торговал мылом, эссенциями, табаком и платками, был на побегушках у разных господ и помаленьку ссужал деньги под проценты. Все лучшее общество Рима толпилось в гостиных банкира - князья, герцоги, послы, художники, музыканты, монсеньеры, юные путешественники со своими гувернерами - люди всех чинов и званий. Залы были залиты светом, блистали золочеными рамами (с картинами) и сомнительными антиками. А огромный позолоченный герб хозяина - золотой гриб на пунцовом поле (цвет платков, которыми торговал его дедушка) и серебряный фонтан рода Помпилиев - сверкал на всех потолках, дверях и стенах дома и на огромных бархатных балдахинах, готовых к приему пап и императоров. |
| So Becky, who had arrived in the diligence from Florence, and was lodged at an inn in a very modest way, got a card for Prince Polonia's entertainment, and her maid dressed her with unusual care, and she went to this fine ball leaning on the arm of Major Loder, with whom she happened to be travelling at the time--(the same man who shot Prince Ravoli at Naples the next year, and was caned by Sir John Buckskin for carrying four kings in his hat besides those which he used in playing at ecarte )--and this pair went into the rooms together, and Becky saw a number of old faces which she remembered in happier days, when she was not innocent, but not found out. Major Loder knew a great number of foreigners, keen-looking whiskered men with dirty striped ribbons in their buttonholes, and a very small display of linen; but his own countrymen, it might be remarked, eschewed the Major. Becky, too, knew some ladies here and there--French widows, dubious Italian countesses, whose husbands had treated them ill--faugh--what shall we say, we who have moved among some of the finest company of Vanity Fair, of this refuse and sediment of rascals? If we play, let it be with clean cards, and not with this dirty pack. But every man who has formed one of the innumerable army of travellers has seen these marauding irregulars hanging on, like Nym and Pistol, to the main force, wearing the king's colours and boasting of his commission, but pillaging for themselves, and occasionally gibbeted by the roadside. | И вот Бекки, приехавшая из Флоренции в дилижансе и остановившаяся в очень скромных номерах, получила приглашение на званый вечер у князя Полониа. Горничная нарядила ее старательнее обычного, и Ребекка отправилась на бал, опираясь на руку майора Лодера, с которым ей привелось путешествовать в то время. (Это был тот самый Лодер, который на следующий год застрелил в Неаполе князя Раволи и которого сэр Джон Бакскин избил тростью за то, что у него в шляпе оказалось еще четыре короля, кроме тех, которыми он играл в экарте.) Они вместе вошли в зал, и Бекки увидела там немало знакомых лиц, которые помнила по более счастливому времени, когда была хотя и не невинна, но еще не поймана. Майора Лодера приветствовали многие иностранцы - бородатые востроглазые господа с грязными полосатыми орденскими ленточками в петлицах и весьма слабыми признаками белья. Но соотечественники майора явно избегали его. У Бекки тоже нашлись знакомые среди дам - вдовы-француженки, сомнительные итальянские графини, с которыми жестоко обращались их мужья... Фуй! стоит ли нам говорить об этих отбросах и подонках, - нам, вращавшимся на Ярмарке Тщеславия среди самого блестящего общества! Если уж играть, так играть чистыми картами, а не этой грязной колодой. Но всякий входивший в состав бесчисленной армии путешественников видал таких мародеров, которые, примазываясь, подобно Ниму и Пистолю, к главным силам, носят мундир короля, хвастаются купленными чинами, но грабят в свою пользу и иногда попадают на виселицу где-нибудь у большой дороги. |
| Well, she was hanging on the arm of Major Loder, and they went through the rooms together, and drank a great quantity of champagne at the buffet, where the people, and especially the Major's irregular corps, struggled furiously for refreshments, of which when the pair had had enough, they pushed on until they reached the Duchess's own pink velvet saloon, at the end of the suite of apartments (where the statue of the Venus is, and the great Venice looking-glasses, framed in silver), and where the princely family were entertaining their most distinguished guests at a round table at supper. It was just such a little select banquet as that of which Becky recollected that she had partaken at Lord Steyne's--and there he sat at Polonia's table, and she saw him. | Итак, Бекки под руку с майором Лодером прошлась по комнатам, выпила вместе с ним большое количество шампанского у буфета, где гости, а в особенности иррегулярные войска майора, буквально дрались из-за угощения, а затем, изрядно подкрепившись, двинулась дальше и дошла до гостиной самой княгини в конце анфилады (там, где статуя Венеры и большие венецианские зеркала в серебряных рамах). В этой комнате, обтянутой розовым бархатом, стоял круглый стол, и здесь княжеское семейство угощало ужином самых именитых гостей. Бекки вспомнилось, как она в таком же избранном обществе ужинали у лорда Стайна... И вот он сидит за столом у Полониа, и она увидела его. |
| The scar cut by the diamond on his white, bald, shining forehead made a burning red mark; his red whiskers were dyed of a purple hue, which made his pale face look still paler. He wore his collar and orders, his blue ribbon and garter. He was a greater Prince than any there, though there was a reigning Duke and a Royal Highness, with their princesses, and near his Lordship was seated the beautiful Countess of Belladonna, nee de Glandier, whose husband (the Count Paolo della Belladonna), so well known for his brilliant entomological collections, had been long absent on a mission to the Emperor of Morocco. | На его белом, лысом, блестящем лбу алел шрам от раны, нанесенной брильянтом; рыжие бакенбарды были перекрашены и отливали пурпуром, отчего его бледное лицо казалось еще бледнее. На нем была цепь и ордена, среди них орден Подвязки на голубой ленте. Из всех присутствовавших он был самым знатным, хотя за столом находились и владетельный герцог, и какое-то королевское высочество, - каждый со своими принцессами; рядом с милордом восседала красавица графиня Белладонна, урожденная де Гландье, супруг которой (граф Паоло делла Белладонна), известный обладатель замечательных энтомологических коллекций, уже давно находился в отсутствии, будучи послан с какой-то миссией к императору Марокко. |
| When Becky beheld that familiar and illustrious face, how vulgar all of a sudden did Major Loder appear to her, and how that odious Captain Rook did smell of tobacco! In one instant she reassumed her fine-ladyship and tried to look and feel as if she were in May Fair once more. "That woman looks stupid and ill-humoured," she thought; "I am sure she can't amuse him. No, he must be bored by her--he never was by me." | Когда Бекки увидела его знакомое и столь прославленное лицо, каким вульгарным показался ей майор Лодер и как запахло табаком от противного капитана Рука! Мгновенно в ней встрепенулась светская леди, и она попыталась и выглядеть и держать себя так, точно снова очутилась в Мэйфэре. "У этой женщины вид глупый и злой, - подумала она, - я уверена, что она не умеет развлечь его. Да, она, должно быть, ему страшно наскучила; со мной он никогда не скучал". |
| A hundred such touching hopes, fears, and memories palpitated in her little heart, as she looked with her brightest eyes (the rouge which she wore up to her eyelids made them twinkle) towards the great nobleman. Of a Star and Garter night Lord Steyne used also to put on his grandest manner and to look and speak like a great prince, as he was. Becky admired him smiling sumptuously, easy, lofty, and stately. Ah, bon Dieu, what a pleasant companion he was, what a brilliant wit, what a rich fund of talk, what a grand manner!--and she had exchanged this for Major Loder, reeking of cigars and brandy-and-water, and Captain Rook with his horsejockey jokes and prize-ring slang, and their like. | Много таких трогательных надежд, опасений и воспоминаний трепетало в ее сердечке, когда она смотрела на прославленного вельможу своими блестящими глазами (они блестели еще больше от румян, которыми она покрывала себе лицо до самых ресниц). Надевая на парадный прием орден Звезды и Подвязки, лорд Стайн принимал также особо величественный вид и смотрел на всех и говорил с важностью могущественного владыки, каковым он и был. Бекки залюбовалась его снисходительной улыбкой, его непринужденными, но утонченными манерами. Ах, bon Dieu, каким он был приятным собеседником, как он блестящ и остроумен, как много знает, как прекрасно держится! И она променяла все это на майора Лодера, провонявшего сигарами и коньяком, на капитана Рука, с его кучерскими шуточками и боксерским жаргоном, и на других, им подобных! |
| "I wonder whether he will know me," she thought. Lord Steyne was talking and laughing with a great and illustrious lady at his side, when he looked up and saw Becky. | "Интересно, узнает ли он меня!" - подумала она. Лорд Стайн, улыбаясь, беседовал с какой-то знатной дамой, сидевшей рядом с ним, и вдруг, подняв взор, увидел Бекки. |
| She was all over in a flutter as their eyes met, and she put on the very best smile she could muster, and dropped him a little, timid, imploring curtsey. He stared aghast at her for a minute, as Macbeth might on beholding Banquo's sudden appearance at his ball-supper, and remained looking at her with open mouth, when that horrid Major Loder pulled her away. | Она страшно смутилась, встретившись с ним глазами, изобразила на своем лице самую очаровательную улыбку, на какую была способна, и сделала его милости скромный, жалобный реверансик. С минуту лорд Стайн взирал на нее с таким же ужасом, какой, вероятно, охватил Макбета, когда на его званом ужине появился дух Банко; раскрыв рот, он смотрел на нее до тех пор, пока этот отвратительный майор Лодер не потянул ее за собою из гостиной. |
| "Come away into the supper-room, Mrs. R.," was that gentleman's remark: "seeing these nobs grubbing away has made me peckish too. Let's go and try the old governor's champagne." | - Пройдемтесь-ка в залу, где ужинают, миссис Ребекка, - заметил этот джентльмен. - Мне тоже захотелось пожрать, когда я увидел, как лопают эти аристократишки. Надо отведать хозяйского шампанского. |
| Becky thought the Major had had a great deal too much already. | Бекки подумала, что майор уже и без того выпил более чем достаточно. |
| The day after she went to walk on the Pincian Hill--the Hyde Park of the Roman idlers--possibly in hopes to have another sight of Lord Steyne. But she met another acquaintance there: it was Mr. Fiche, his lordship's confidential man, who came up nodding to her rather familiarly and putting a finger to his hat. | На другой день она отправилась гулять в Монте-Пинчо - этот Хайд-парк римских фланеров, - быть может, в надежде еще раз увидеть лорда Стайна. Но она встретилась там с другим своим знакомым: это был мистер Фич, доверенное лицо его милости. Он подошел к Бекки, кивнул ей довольно фамильярно и дотронувшись одним пальцем до шляпы. |
| "I knew that Madame was here," he said; "I followed her from her hotel. I have some advice to give Madame." | - Я знал, что мадам здесь, - сказал он. - Я шел за вами от вашей гостиницы. Мне нужно дать вам совет. |
| "From the Marquis of Steyne?" Becky asked, resuming as much of her dignity as she could muster, and not a little agitated by hope and expectation. | - От маркиза Стайна? - спросила Бекки, собрав все остатки собственного достоинства и замирая от надежды и ожидания. |
| "No," said the valet; "it is from me. Rome is very unwholesome." | - Нет, - сказал камердинер, - от меня лично. Рим очень нездоровое место. |
| "Not at this season, Monsieur Fiche--not till after Easter." | - Не в это время года, мосье Фич, только после пасхи. |
| "I tell Madame it is unwholesome now. There is always malaria for some people. That cursed marsh wind kills many at all seasons. Look, Madame Crawley, you were always bon enfant, and I have an interest in you, parole d'honneur. Be warned. Go away from Rome, I tell you--or you will be ill and die." | - А я заверяю, мадам, что и сейчас. Здесь многие постоянно болеют малярией. Проклятый ветер с болот убивает людей во все времена года. Слушайте, мадам Кроули, вы всегда были bon enfant {Сговорчивым человеком (франц.).}, и я вам желаю добра, parole d'honneur {Честное слово (франц.).}. Берегитесь! Говорю вам, уезжайте из Рима, иначе вы заболеете и умрете. |
| Becky laughed, though in rage and fury. | Бекки расхохоталась, хотя в душе ее клокотала ярость. |
| "What! assassinate poor little me?" she said. "How romantic! Does my lord carry bravos for couriers, and stilettos in the fourgons? Bah! I will stay, if but to plague him. I have those who will defend me whilst I am here." | - Как! Меня, бедняжку, убьют? - сказала она. - Как это романтично! Неужели милорд возит с собой наемных убийц, вместо проводников, и держит про запас стилеты? Чепуха! Я не уеду, хотя бы ему назло. Здесь есть кому меня защитить. |
| It was Monsieur Fiche's turn to laugh now. | Теперь расхохотался мосье Фич. |
| "Defend you," he said, "and who? The Major, the Captain, any one of those gambling men whom Madame sees would take her life for a hundred louis. We know things about Major Loder (he is no more a Major than I am my Lord the Marquis) which would send him to the galleys or worse. We know everything and have friends everywhere. We know whom you saw at Paris, and what relations you found there. Yes, Madame may stare, but we do. How was it that no minister on the Continent would receive Madame? She has offended somebody: who never forgives-- whose rage redoubled when he saw you. He was like a madman last night when he came home. Madame de Belladonna made him a scene about you and fired off in one of her furies." | - Защитить? - проговорил он. - Кто это вас будет защищать? Майор, капитан, любой из этих игроков, которых мадам видает здесь, лишат ее жизни за сто луидоров. О майоре Лодере (он такой же майор, как я - милорд маркиз) нам известны такие вещи, за которые он может угодить на каторгу, а то и подальше! Мы знаем все, и у нас друзья повсюду. Мы знаем, кого вы видели в Париже и каких родственниц нашли там. Да, да, мадам может смотреть на меня сколько угодно, но это так! Почему, например, ни один наш посланник в Европе не принимает мадам у себя? Она оскорбила кое-кого, кто никогда не прощает, чей гнев еще распалился, когда он увидел вас. Он просто с ума сходил вчера вечером, когда вернулся домой. Мадам де Белладонна устроила ему сцену из-за вас, рвала и метала так, что сохрани боже! |
| "Oh, it was Madame de Belladonna, was it?" Becky said, relieved a little, for the information she had just got had scared her. | - Ах, так это происки мадам де Белладонна! - заметила Бекки с некоторым облегчением, потому что слова Фича сильно ее напугали. |
| "No--she does not matter--she is always jealous. I tell you it was Monseigneur. You did wrong to show yourself to him. And if you stay here you will repent it. Mark my words. Go. Here is my lord's carriage"--and seizing Becky's arm, he rushed down an alley of the garden as Lord Steyne's barouche, blazing with heraldic devices, came whirling along the avenue, borne by the almost priceless horses, and bearing Madame de Belladonna lolling on the cushions, dark, sulky, and blooming, a King Charles in her lap, a white parasol swaying over her head, and old Steyne stretched at her side with a livid face and ghastly eyes. Hate, or anger, or desire caused them to brighten now and then still, but ordinarily, they gave no light, and seemed tired of looking out on a world of which almost all the pleasure and all the best beauty had palled upon the worn-out wicked old man. | - Нет, она тут ни при чем, она всегда ревнует. Уверяю вас, это сам монсеньер. Напрасно вы попались ему на глаза. И если вы останетесь в Риме, то пожалеете. Запомните мои слова. Уезжайте! Вот экипаж милорда, - и, схватив Бекки за руку, он быстро увлек ее в боковую аллею. Коляска лорда Стайна, запряженная бесценными лошадьми, мчалась по широкой дороге, сверкая гербами; развалясь на подушках, в ней сидела мадам де Белладонна, черноволосая, цветущая, надутая, с болонкой на коленях и белым зонтиком над головой, а рядом с нею - старый маркиз, мертвенно-бледный, с пустыми глазами. Ненависть, гнев, страсть иной раз еще заставляли их загораться, но обычно они были тусклы и, казалось, устали смотреть на мир, в котором для истаскавшегося, порочного старика уже почти не оставалось ни красоты, ни удовольствий. |
| "Monseigneur has never recovered the shock of that night, never," Monsieur Fiche whispered to Mrs. Crawley as the carriage flashed by, and she peeped out at it from behind the shrubs that hid her. | - Монсеньер так и не оправился после потрясений той ночи, - шепнул мосье Фич, когда коляска промчалась мимо и Бекки выглянула вслед из-за кустов, скрывавших ее. |
| "That was a consolation at any rate," Becky thought. | "Хоть это-то утешение!" - подумала Бекки. |
| Whether my lord really had murderous intentions towards Mrs. Becky as Monsieur Fiche said (since Monseigneur's death he has returned to his native country, where he lives much respected, and has purchased from his Prince the title of Baron Ficci), and the factotum objected to have to do with assassination; or whether he simply had a commission to frighten Mrs. Crawley out of a city where his Lordship proposed to pass the winter, and the sight of her would be eminently disagreeable to the great nobleman, is a point which has never been ascertained: but the threat had its effect upon the little woman, and she sought no more to intrude herself upon the presence of her old patron. | Действительно ли милорд питал такие кровожадные замыслы насчет миссис Бекки, как говорил ей мосье Фич (после кончины монсеньера он вернулся к себе на родину, где и жил, окруженный большим почетом, купив у своего государя титул барона Фиччи), но его фактотуму не захотелось иметь дело с убийцами, или же ему просто было поручено напугать миссис Кроули и удалить ее из города, в котором его милость предполагал провести зиму и где лицезрение Бекки было бы ему в высшей степени неприятно, - это вопрос, который так и не удалось разрешить. Но угроза возымела действие, и маленькая женщина не пыталась больше навязываться своему прежнему покровителю. |
| Everybody knows the melancholy end of that nobleman, which befell at Naples two months after the French Revolution of 1830; when the Most Honourable George Gustavus, Marquis of Steyne, Earl of Gaunt and of Gaunt Castle, in the Peerage of Ireland, Viscount Hellborough, Baron Pitchley and Grillsby, a Knight of the Most Noble Order of the Garter, of the Golden Fleece of Spain, of the Russian Order of Saint Nicholas of the First Class, of the Turkish Order of the Crescent, First Lord of the Powder Closet and Groom of the Back Stairs, Colonel of the Gaunt or Regent's Own Regiment of Militia, a Trustee of the British Museum, an Elder Brother of the Trinity House, a Governor of the White Friars, and D.C.L.--died after a series of fits brought on, as the papers said, by the shock occasioned to his lordship's sensibilities by the downfall of the ancient French monarchy. | Все читали о грустной кончине этого вельможи, происшедшей в Неаполе; спустя два месяца после французской революции 1830 года достопочтенный Джордж Густав, Маркиз Стайн, Граф Гонт из Гонт-Касла, Пэр Ирландии, Виконт Хелборо, Барон Пичли и Грилсби, Кавалер высокоблагородного ордена Подвязки, испанского ордена Золотого Руна, русского ордена Святого Николая первой степени, турецкого ордена Полумесяца, Первый Лорд Пудреной Комнаты и Грум Черной Лестницы, Полковник Гонтского, или Собственного его высочества регента, полка милиции, Попечитель Британского музея, Старший брат гильдии Святой Троицы, Попечитель колледжа Уайтфрайерс и Доктор гражданского права скончался после ряда ударов, вызванных, по словам газет, потрясением, каким явилось для чувствительной души милорда падение древней французской монархии. |
| An eloquent catalogue appeared in a weekly print, describing his virtues, his magnificence, his talents, and his good actions. His sensibility, his attachment to the illustrious House of Bourbon, with which he claimed an alliance, were such that he could not survive the misfortunes of his august kinsmen. His body was buried at Naples, and his heart--that heart which always beat with every generous and noble emotion was brought back to Castle Gaunt in a silver urn. | В одной еженедельной газете появился красноречивый перечень добродетелей маркиза, его щедрот, его талантов, его добрых дел. Его чувствительность, его приверженность славному делу Бурбонов, на родство с которыми он притязал, были таковы, что он не мог пережить несчастий своих августейших родичей. Тело его похоронили в Неаполе, а сердце - то сердце, что всегда волновали чувства возвышенные и благородные, - отвезли в серебряной урне в Гонт-Касл. |
| "In him," Mr. Wagg said, "the poor and the Fine Arts have lost a beneficent patron, society one of its most brilliant ornaments, and England one of her loftiest patriots and statesmen," &c., &c. | - В лице маркиза, - говорил мистер Уэг, - бедняки и изящные искусства потеряли благодетеля и покровителя, общество - одно из самых блестящих своих украшений, Англия - одного из величайших патриотов и государственных деятелей, и так далее, и так далее. |
| His will was a good deal disputed, and an attempt was made to force from Madame de Belladonna the celebrated jewel called the "Jew's- eye" diamond, which his lordship always wore on his forefinger, and which it was said that she removed from it after his lamented demise. But his confidential friend and attendant, Monsieur Fiche proved that the ring had been presented to the said Madame de Belladonna two days before the Marquis's death, as were the bank- notes, jewels, Neapolitan and French bonds, &c., found in his lordship's secretaire and claimed by his heirs from that injured woman. | Его завещание долго и энергично оспаривалось, причем делались попытки заставить мадам де Белладонна вернуть знаменитый брильянт, называвшийся "Глаз иудея", который его светлость всегда носил на указательном пальце и который упомянутая дама якобы сняла с этого пальца после безвременной кончины маркиза. Но его доверенный друг и слуга мосье Фич доказал, что кольцо было подарено упомянутой мадам де Белладонна за два дня до смерти маркиза, точно так же, как и банковые билеты, драгоценности, неаполитанские и французские процентные бумаги и т. д., обнаруженные в секретере его светлости и значившиеся в иске, вчиненном его наследниками этой безвинно опороченной женщине. |
Титульный лист | Предыдущая | Следующая
