Vanity Fair/Ярмарка тщеславия

CHAPTER L/ГЛАВА L Contains a Vulgar Incident/содержит рассказ об одном тривиальном происшествии

English	Русский
The Muse, whoever she be, who presides over this Comic History must now descend from the genteel heights in which she has been soaring and have the goodness to drop down upon the lowly roof of John Sedley at Brompton, and describe what events are taking place there. Here, too, in this humble tenement, live care, and distrust, and dismay. Mrs. Clapp in the kitchen is grumbling in secret to her husband about the rent, and urging the good fellow to rebel against his old friend and patron and his present lodger. Mrs. Sedley has ceased to visit her landlady in the lower regions now, and indeed is in a position to patronize Mrs. Clapp no longer. How can one be condescending to a lady to whom one owes a matter of forty pounds, and who is perpetually throwing out hints for the money? The Irish maidservant has not altered in the least in her kind and respectful behaviour; but Mrs. Sedley fancies that she is growing insolent and ungrateful, and, as the guilty thief who fears each bush an officer, sees threatening innuendoes and hints of capture in all the girl's speeches and answers. Miss Clapp, grown quite a young woman now, is declared by the soured old lady to be an unbearable and impudent little minx. Why Amelia can be so fond of her, or have her in her room so much, or walk out with her so constantly, Mrs. Sedley cannot conceive. The bitterness of poverty has poisoned the life of the once cheerful and kindly woman. She is thankless for Amelia's constant and gentle bearing towards her; carps at her for her efforts at kindness or service; rails at her for her silly pride in her child and her neglect of her parents. Georgy's house is not a very lively one since Uncle Jos's annuity has been withdrawn and the little family are almost upon famine diet.	Пусть муза, вдохновляющая автора этого комического повествования, - кто бы она ни была, - теперь покинет аристократические выси, где она парила, и соблаговолит опуститься на низкую кровлю Джона Седли в Бромптоне и описать, какие события там происходят. И здесь также, в этом скромном жилище, обитают заботы, недоверие и горе. Миссис Клеп, оставшись на кухне вдвоем со своим супругом, ворчит из-за просроченной квартирной платы и подстрекает этого добрейшего человека восстать против старого друга и патрона, а ныне - жильца. Миссис Седли перестала посещать свою квартирную хозяйку в нижних сферах дома и, собственно говоря, находится в таком положении, когда ей уже нельзя больше обращаться к миссис Клеп покровительственно: как можно снисходить к женщине, которой вы задолжали сорок фунтов и которая постоянно делает вам намеки насчет этих денег? Прислуга-ирландка все так же ласкова и почтительна, но миссис Седли чудится, что она становится дерзкой и неблагодарной; и как вору в каждом кусте мерещится полицейский, так и ей во всех речах и ответах девушки слышатся вызывающие нотки и неприятные намеки. Маленькую мисс Клеп, теперь уже сильно подросшую, раздражительная старая леди считает несносной и нахальной вертушкой. Миссис Седли не в состоянии постичь, как это Эмилия может так любить ее, так часто пускать к себе в комнату и постоянно ходить с нею гулять. Горечь бедности отравила жизнь этой когда-то веселой и добродушной женщины. Она не чувствует к Эмилии никакой благодарности за ее неизменно кроткое обращение, придирается к ней, когда та старается ей чем-нибудь помочь или услужить, бранит за то, что она глупо гордится своим ребенком, и упрекает за пренебрежение к родителям. Дома у Джорджи не очень весело с тех пор, как дядя Джоз перестал им помогать, и маленькое семейство живет почти что впроголодь.
Amelia thinks, and thinks, and racks her brain, to find some means of increasing the small pittance upon which the household is starving. Can she give lessons in anything? paint card-racks? do fine work? She finds that women are working hard, and better than she can, for twopence a day. She buys a couple of begilt Bristol boards at the Fancy Stationer's and paints her very best upon them-- a shepherd with a red waistcoat on one, and a pink face smiling in the midst of a pencil landscape--a shepherdess on the other, crossing a little bridge, with a little dog, nicely shaded. The man of the Fancy Repository and Brompton Emporium of Fine Arts (of whom she bought the screens, vainly hoping that he would repurchase them when ornamented by her hand) can hardly hide the sneer with which he examines these feeble works of art. He looks askance at the lady who waits in the shop, and ties up the cards again in their envelope of whitey-brown paper, and hands them to the poor widow and Miss Clapp, who had never seen such beautiful things in her life, and had been quite confident that the man must give at least two guineas for the screens. They try at other shops in the interior of London, with faint sickening hopes. "Don't want 'em," says one. "Be off," says another fiercely. Three-and-sixpence has been spent in vain-- the screens retire to Miss Clapp's bedroom, who persists in thinking them lovely.	Эмилия все думает, все ломает голову над тем, как бы увеличить жалкие доходы, на которые еле-еле существует семья. Не может ли она давать какие-нибудь уроки? расписывать подставки для визитных карточек? заняться вышиванием? Но она видит, что женщины, которые шьют лучше ее, работают не разгибая спины за два пенса в день. Эмилия покупает в художественном магазине два листа бристольского картона с золотым обрезом и расписывает их в меру своего умения: на одном изображается румяный улыбающийся пастушок в пунцовом камзоле на фоне живописного пейзажа, на другом - пастушка, переходящая через мостик, с собачкой, очень тонко заштрихованной. Рассматривая эти беспомощные произведения искусства, приказчик магазина сувениров и бромптонского художественного хранилища (где она купила экраны в тщетной надежде, что он приобретет их обратно, когда она разукрасит их своею рукой) не может скрыть презрительной усмешки. Искоса взглянув на дожидающуюся ответа даму, он заворачивает оба листа в оберточную бумагу и вручает их бедной вдове и мисс Клеп, которая никогда в жизни не видела ничего прекраснее и была совершенно уверена в том, что торговец заплатит за экраны по меньшей мере две гинеи. Затем, еще теша себя слабой надеждой, они пробуют обратиться в другие магазины в центре Лондона. "Не нужно!" - говорят в одном магазине. "Уходите!" - грубо отвечают в другом. Три шиллинга и шесть пенсов истрачены впустую. Экраны попадают в спальню мисс Клеп, которая продолжает считать их прелестными.
She writes out a little card in her neatest hand, and after long thought and labour of composition, in which the public is informed that "A Lady who has some time at her disposal, wishes to undertake the education of some little girls, whom she would instruct in English, in French, in Geography, in History, and in Music--address A. O., at Mr. Brown's"; and she confides the card to the gentleman of the Fine Art Repository, who consents to allow it to lie upon the counter, where it grows dingy and fly-blown. Amelia passes the door wistfully many a time, in hopes that Mr. Brown will have some news to give her, but he never beckons her in. When she goes to make little purchases, there is no news for her. Poor simple lady, tender and weak--how are you to battle with the struggling violent world?	Потратив немало времени на составление текста и черновик, Эмилия пишет самым своим красивым почерком изящное объявление, извещая публику, что: "Леди, имеющая в своем распоряжении несколько свободных часов, желает заняться воспитанием девочек, которым она могла бы преподавать английский и французский языки, географию, историю и музыку. - Обращаться к Э. О., по адресу мистера Брауна". Это объявление Эмилия вручает джентльмену в художественном хранилище, соблаговолившему дать разрешение положить его на прилавок, где оно постепенно покрывается пылью и засиживается мухами. Эмилия много раз печально проходит мимо дверей хранилища - в надежде, что мистер Браун сообщит ей какие-нибудь приятные известия, но он никогда не приглашает ее в магазин. Когда она заходит туда за какими-нибудь мелкими покупками, никаких новостей для нее не оказывается. Бедная, скромная женщина, нежная и слабая, - тебе ли бороться с жестокой и беспощадной нуждой?
She grows daily more care-worn and sad, fixing upon her child alarmed eyes, whereof the little boy cannot interpret the expression. She starts up of a night and peeps into his room stealthily, to see that he is sleeping and not stolen away. She sleeps but little now. A constant thought and terror is haunting her. How she weeps and prays in the long silent nights--how she tries to hide from herself the thought which will return to her, that she ought to part with the boy, that she is the only barrier between him and prosperity. She can't, she can't. Not now, at least. Some other day. Oh! it is too hard to think of and to bear.	С каждым днем заботы и горе гнетут ее все сильнее; она не спускает с сына тревожного взора, значения которого мальчик не может понять. Она вскакивает по ночам и украдкой заглядывает в его комнату, чтобы удостовериться, что он спит и его не похитили. Сама она спит теперь мало. Ее мучают неотвязные думы и страхи. Как она плачет и молится в долгие безмолвные ночи! Как старается скрыть от себя самой мысль, которая снова и снова к ней возвращается, - мысль, что она должна расстаться с мальчиком, что она - единственная преграда между ним и его благополучием! Она не может, не может! Во всяком случае, не теперь; когда-нибудь в другое время. О, слишком тяжело думать об этом, и вынести это невозможно!
A thought comes over her which makes her blush and turn from herself--her parents might keep the annuity--the curate would marry her and give a home to her and the boy. But George's picture and dearest memory are there to rebuke her. Shame and love say no to the sacrifice. She shrinks from it as from something unholy, and such thoughts never found a resting-place in that pure and gentle bosom.	Ей приходит в голову одна мысль, от которой она краснеет и смущается: пусть ее пенсия остается родителям; младший священник женится на ней, - он даст приют ей и ребенку. Но портрет Джорджа и память о нем всегда с ней и горько ее упрекают. Стыд и любовь отвергают такую жертву. Эмилия вся сжимается, как от греховного прикосновения, и эти мысли не находят себе пристанища в ее чистом и нежном сердце.
The combat, which we describe in a sentence or two, lasted for many weeks in poor Amelia's heart, during which she had no confidante; indeed, she could never have one, as she would not allow to herself the possibility of yielding, though she was giving way daily before the enemy with whom she had to battle. One truth after another was marshalling itself silently against her and keeping its ground. Poverty and misery for all, want and degradation for her parents, injustice to the boy--one by one the outworks of the little citadel were taken, in which the poor soul passionately guarded her only love and treasure.	Борьба, которую мы описываем в нескольких фразах, длилась в сердце бедной Эмилии много недель. И все это время она никому не поверяла своих терзаний. Она не могла этого сделать, как не могла допустить и мысли о возможности капитуляции, хотя все больше отступала перед врагом, с которым ей приходилось биться. Одна истина за другой молчаливо надвигались на нее и уже не сдавали позиций. Бедность и нужда для всех, нищета и унижение для родителей, несправедливость по отношению к мальчику - один за другим падали форты ее маленькой цитадели, где бедняжка ревниво охраняла единственную свою любовь и сокровище.
At the beginning of the struggle, she had written off a letter of tender supplication to her brother at Calcutta, imploring him not to withdraw the support which he had granted to their parents and painting in terms of artless pathos their lonely and hapless condition. She did not know the truth of the matter. The payment of Jos's annuity was still regular, but it was a money-lender in the City who was receiving it: old Sedley had sold it for a sum of money wherewith to prosecute his bootless schemes. Emmy was calculating eagerly the time that would elapse before the letter would arrive and be answered. She had written down the date in her pocket-book of the day when she dispatched it. To her son's guardian, the good Major at Madras, she had not communicated any of her griefs and perplexities. She had not written to him since she wrote to congratulate him on his approaching marriage. She thought with sickening despondency, that that friend--the only one, the one who had felt such a regard for her--was fallen away.	В начале этой борьбы Эмилия написала брату в Калькутту, слезно умоляя его не отнимать поддержки, которую он оказывал родителям, и в простых, но трогательных словах описывая их беспомощное и бедственное положение. Она не знала жестокой правды: пособие от Джоза выплачивалось по-прежнему регулярно, но деньги получал один из ростовщиков в Сити. Старик Седли продал пособие сына, чтобы иметь средства для осуществления своих безрассудных планов. Эмми с нетерпением высчитывала время, которое должно пройти, пока письмо ее будет получено и на него придет ответ. Она отметила в своей записной книжечке день отсылки письма. Опекуну своего сына, доброму майору в Мадрасе, она не сообщала ни о каких своих огорчениях и заботах. Она не писала ему с тех пор, как послала письмо с поздравлением по поводу предстоящего брака. С тоской и отчаянием думала она о том, что этот друг - единственный друг, который питал к ней такую привязанность, - теперь для нее потерян.
One day, when things had come to a very bad pass--when the creditors were pressing, the mother in hysteric grief, the father in more than usual gloom, the inmates of the family avoiding each other, each secretly oppressed with his private unhappiness and notion of wrong --the father and daughter happened to be left alone together, and Amelia thought to comfort her father by telling him what she had done. She had written to Joseph--an answer must come in three or four months. He was always generous, though careless. He could not refuse, when he knew how straitened were the circumstances of his parents.	Однажды, когда им приходилось особенно туго, - когда кредиторы наседали, мать от горя совсем потеряла голову, отец был мрачнее обыкновенного, члены семейства избегали друг друга и каждый втайне терзался своими несчастьями и обидами, - отец с дочерью случайно остались вдвоем, и Эмилия, чтобы утешить старика, рассказала ему о своем поступке: она написала письмо Джозефу; ответ должен прийти через три или четыре месяца. Джоз всегда был великодушен, хотя и недостаточно заботлив. Он не может отказать, когда узнает, в каком стесненном положении находятся его родители.
Then the poor old gentleman revealed the whole truth to her--that his son was still paying the annuity, which his own imprudence had flung away. He had not dared to tell it sooner. He thought Amelia's ghastly and terrified look, when, with a trembling, miserable voice he made the confession, conveyed reproaches to him for his concealment.	Тогда несчастный старик открыл Эмилии всю правду: его сын по-прежнему присылает деньги, но он лишился их по собственному своему безрассудству. Он не посмел рассказать об этом раньше. Он решил, что полный отчаяния и ужаса взгляд, который Эмилия устремила на него, когда он трепетным, виноватым голосом пролепетал свое признание, таит в себе укор за его скрытность.
"Ah!" said he with quivering lips and turning away, "you despise your old father now!"	- Ну вот, - произнес он дрожащими губами, отворачиваясь от нее, - ты теперь презираешь своего старого отца!
"Oh, papal it is not that," Amelia cried out, falling on his neck and kissing him many times. "You are always good and kind. You did it for the best. It is not for the money--it is--my God! my God! have mercy upon me, and give me strength to bear this trial"; and she kissed him again wildly and went away.	- О папа, нет! Не в этом дело! - воскликнула Эмилия, бросаясь ему на шею и целуя его. - Ты хороший и добрый. Ты хотел, чтобы всем нам было лучше. Я не из-за денег; это... О, боже мой, боже мой! Сжалься надо мной и дай мне сил перенести это испытание! - И она опять бурно поцеловала отца и выбежала из комнаты.
Still the father did not know what that explanation meant, and the burst of anguish with which the poor girl left him. It was that she was conquered. The sentence was passed. The child must go from her--to others--to forget her. Her heart and her treasure--her joy, hope, love, worship--her God, almost! She must give him up, and then--and then she would go to George, and they would watch over the child and wait for him until he came to them in Heaven.	Но отец не понял ни смысла этих слов, ни взрыва отчаяния, с каким бедная женщина покинула его. Дело было в том, что она почувствовала себя побежденной. Приговор был произнесен: ребенок должен уехать от нее... к другим, забыть ее. Ее сердце, ее сокровище, ее радость, надежда, любовь, ее кумир - почти ее бог! Она должна отказаться от него, а потом... потом она уйдет к Джорджу, и они вместе будут охранять ребенка и ждать его, пока он не придет к ним на небеса.
She put on her bonnet, scarcely knowing what she did, and went out to walk in the lanes by which George used to come back from school, and where she was in the habit of going on his return to meet the boy. It was May, a half-holiday. The leaves were all coming out, the weather was brilliant; the boy came running to her flushed with health, singing, his bundle of school-books hanging by a thong. There he was. Both her arms were round him. No, it was impossible. They could not be going to part.	Едва сознавая, что делает, Эмилия надела шляпу и отправилась бродить по переулкам, по которым Джорджи возвращался из школы и куда она часто выходила навстречу ему. Был май, уроки в тот день кончались рано. Деревья уже покрывались листвой, погода стояла чудесная. Румяный, здоровенький мальчик подбежал к матери, напевая что-то; пачка учебников висела у него на ремне. Вот он! Обеими руками она обняла его. Нет, это невозможно. Неправда, что они должны расстаться!
"What is the matter, Mother?" said he; "you look very pale."	- Что случилось, мама? - спросил мальчик. - Ты такая бледная.
"Nothing, my child," she said and stooped down and kissed him.	- Ничего, дитя мое, - ответила она и, наклонившись, поцеловала сына.
That night Amelia made the boy read the story of Samuel to her, and how Hannah, his mother, having weaned him, brought him to Eli the High Priest to minister before the Lord. And he read the song of gratitude which Hannah sang, and which says, who it is who maketh poor and maketh rich, and bringeth low and exalteth--how the poor shall be raised up out of the dust, and how, in his own might, no man shall be strong. Then he read how Samuel's mother made him a little coat and brought it to him from year to year when she came up to offer the yearly sacrifice. And then, in her sweet simple way, George's mother made commentaries to the boy upon this affecting story. How Hannah, though she loved her son so much, yet gave him up because of her vow. And how she must always have thought of him as she sat at home, far away, making the little coat; and Samuel, she was sure, never forgot his mother; and how happy she must have been as the time came (and the years pass away very quick) when she should see her boy and how good and wise he had grown.	В тот вечер Эмилия заставила мальчика прочесть ей историю пророка Самуила о том, как Анна, мать его, отняв ребенка от груди, принесла его к первосвященнику Илии для посвящения ребенка богу. И Джорджи прочел благодарственную песнь, которую пела Анна и в которой говорится о том, кто делает нищим и обогащает, унижает и возвышает, и еще - что бедный будет поднят из праха и что не силою крепок человек. Затем мальчик прочел, как мать Самуила шила ему "одежду малую" и приносила ее ему ежегодно, приходя в храм для принесения положенной жертвы. А потом мать Джорджи бесхитростно и простодушно пояснила ему эту трогательную историю. "Анна, - говорила она, - хотя и сильно любила своего сына, но рассталась с ним, потому что дала такой обет. И она всегда думала о нем, когда сидела далеко от него, у себя дома, и шила ему "одежду малую". И Самуил, конечно, никогда не забывал своей матери. А как она, должно быть, была счастлива, когда наступило время ее встречи с сыном (ведь годы проходят быстро), и каким он стал большим, добрым и умным!"
This little sermon she spoke with a gentle solemn voice, and dry eyes, until she came to the account of their meeting--then the discourse broke off suddenly, the tender heart overflowed, and taking the boy to her breast, she rocked him in her arms and wept silently over him in a sainted agony of tears.	Эту маленькую проповедь Эмилия произнесла тихим, проникновенным голосом и с сухими глазами, и только когда она дошла до рассказа о встрече матери с сыном, речь ее вдруг прервалась, нежное сердце переполнилось; прижав мальчика к груди, она качала его на руках и молча лила над ним слезы в святой своей скорби.
Her mind being made up, the widow began to take such measures as seemed right to her for advancing the end which she proposed. One day, Miss Osborne, in Russell Square (Amelia had not written the name or number of the house for ten years--her youth, her early story came back to her as she wrote the superscription) one day Miss Osborne got a letter from Amelia which made her blush very much and look towards her father, sitting glooming in his place at the other end of the table.	Придя к решению, вдова начала принимать меры, которые казались ей необходимыми для скорейшего достижения цели. Однажды мисс Осборн на Рассел-сквер (Эмилия десять лет не писала ни этого названия, ни номера дома, и ее юность, ее ранние годы вспомнились ей, когда она надписывала адрес) - однажды мисс Осборн получила от Эмилии письмо, при виде которого она сильно покраснела и бросила взгляд на отца, мрачно сидевшего на своем обычном месте на другом конце стола.
In simple terms, Amelia told her the reasons which had induced her to change her mind respecting her boy. Her father had met with fresh misfortunes which had entirely ruined him. Her own pittance was so small that it would barely enable her to support her parents and would not suffice to give George the advantages which were his due. Great as her sufferings would be at parting with him she would, by God's help, endure them for the boy's sake. She knew that those to whom he was going would do all in their power to make him happy. She described his disposition, such as she fancied it--quick and impatient of control or harshness, easily to be moved by love and kindness. In a postscript, she stipulated that she should have a written agreement, that she should see the child as often as she wished--she could not part with him under any other terms.	В простых выражениях Эмилия излагала причины, побудившие ее изменить свои прежние намерения относительно сына. Отца ее постигли новые злоключения, разорившие его вконец. Ее собственные средства так малы, что их едва хватит на жизнь родителям, а Джорджу она не сможет дать воспитания, какое ему подобает. Как ни тяжело ей будет расстаться с сыном, но с божьей помощью она все вынесет ради мальчика. Она знает, что те, к кому он уедет, сделают все возможное, чтобы составить его счастье. Она описала характер мальчика, каким он ей представлялся: живой, нетерпеливый, не выносящий резкого и властного обращения, но податливый на ласку и нежность. В заключение она ставила условием получение письменного обещания, что ей будет позволено видаться с мальчиком так часто, как она этого пожелает, - иначе она с ним не расстанется.
"What? Mrs. Pride has come down, has she?" old Osborne said, when with a tremulous eager voice Miss Osborne read him the letter. "Reg'lar starved out, hey? Ha, ha! I knew she would."	- Что? Выходит, госпожа гордячка взялась за ум? - сказал старик Осборн, когда мисс Осборн прочла ему это письмо дрожащим, взволнованным голосом. - Подтянуло от голода живот, а? Ха-ха-ха! Я так и знал, что этим кончится.
He tried to keep his dignity and to read his paper as usual--but he could not follow it. He chuckled and swore to himself behind the sheet.	Он сделал попытку сохранить свое достоинство и заняться, по обыкновению, чтением газеты, но это не удавалось ему. Прикрывшись газетным листом, он самодовольно посмеивался и ругался вполголоса.
At last he flung it down and, scowling at his daughter, as his wont was, went out of the room into his study adjoining, from whence he presently returned with a key. He flung it to Miss Osborne.	Наконец он отложил газету и, хмуро взглянув на дочь, как это вошло у него в привычку, удалился в соседний кабинет, откуда сейчас же вышел снова, с ключом в руке. Он швырнул его мисс Осборн.
"Get the room over mine--his room that was--ready," he said.	- Приготовьте комнату над моей спальней... его прежнюю комнату... - сказал он.
"Yes, sir," his daughter replied in a tremble.	- Хорошо, сэр! - ответила дочь, дрожа всем телом.
It was George's room. It had not been opened for more than ten years. Some of his clothes, papers, handkerchiefs, whips and caps, fishing-rods and sporting gear, were still there. An Army list of 1814, with his name written on the cover; a little dictionary he was wont to use in writing; and the Bible his mother had given him, were on the mantelpiece, with a pair of spurs and a dried inkstand covered with the dust of ten years. Ah! since that ink was wet, what days and people had passed away! The writing-book, still on the table, was blotted with his hand.	Это была комната Джорджа. Ее не открывали больше десяти лет. В ней до сих пор еще оставались его носильные вещи, бумаги, носовые платки, хлыстики, фуражки, удочки, спортивные принадлежности. Реестр армейских чинов 1814 года с именем Джорджа на обложке, маленький словарь, которым он пользовался, когда писал, и Библия, подаренная ему матерью, лежали на каминной доске рядом со шпорами и высохшей чернильницей, покрытой десятилетней пылью. Сколько дней и людей кануло в вечность с той поры, когда чернила в ней были еще свежи! На пропускной бумаге бювара, лежавшего на столе, сохранились следы строк, написанных рукою Джорджа.
Miss Osborne was much affected when she first entered this room with the servants under her. She sank quite pale on the little bed.	Мисс Осборн сильно волновалась, когда впервые вошла в эту комнату в сопровождении служанок. С побледневшим лицом она опустилась на узкую кровать.
"This is blessed news, m'am--indeed, m'am," the housekeeper said; "and the good old times is returning, m'am. The dear little feller, to be sure, m'am; how happy he will be! But some folks in May Fair, m'am, will owe him a grudge, m'am"; and she clicked back the bolt which held the window-sash and let the air into the chamber.	- Слава богу, мэм, слава богу! - сказала экономка. - Старое доброе время опять возвращается, мэм. Милый мальчик! Как он будет счастлив! Но кое-кто в Мэйфэре, мэм, не очень-то будет доволен! - И, отодвинув оконный засов, она впустила в комнату свежий воздух.
"You had better send that woman some money," Mr. Osborne said, before he went out. "She shan't want for nothing. Send her a hundred pound."	- Надо послать этой женщине денег, - сказал мистер Осборн перед уходом. - Она не должна нуждаться. Пошли ей сто фунтов.
"And I'll go and see her to-morrow?" Miss Osborne asked.	- И завтра мне можно съездить ее навестить? - спросила мисс Осборн.
"That's your look out. She don't come in here, mind. No, by ------, not for all the money in London. But she mustn't want now. So look out, and get things right."	- Это твое дело. Только помни, чтобы сюда она не показывалась! Ни в коем случае! Ни за какие деньги в Лондоне! Но нуждаться она теперь не должна. Так что смотри, чтобы все было как следует.
With which brief speeches Mr. Osborne took leave of his daughter and went on his accustomed way into the City.	Произнеся эту краткую речь, мистер Осборн распростился с дочерью и отправился своим обычным путем в Сити.
"Here, Papa, is some money," Amelia said that night, kissing the old man, her father, and putting a bill for a hundred pounds into his hands. "And--and, Mamma, don't be harsh with Georgy. He--he is not going to stop with us long."	- Вот, папа, немного денег, - сказала в этот вечер Эмилия, целуя старика, и вложила ему в руку стофунтовый банковый билет. - И... и, пожалуйста, мама, не будьте строги с Джорджи. Ему... ему уже недолго остается побыть с нами.
She could say nothing more, and walked away silently to her room. Let us close it upon her prayers and her sorrow. I think we had best speak little about so much love and grief.	Больше она не могла ничего произнести и молча удалилась в свою комнату. Затворим за нею двери и предоставим ее молитвам и печали. Лучше нам не распространяться о такой великой любви и о таком горе.
Miss Osborne came the next day, according to the promise contained in her note, and saw Amelia. The meeting between them was friendly. A look and a few words from Miss Osborne showed the poor widow that, with regard to this woman at least, there need be no fear lest she should take the first place in her son's affection. She was cold, sensible, not unkind. The mother had not been so well pleased, perhaps, had the rival been better looking, younger, more affectionate, warmer-hearted. Miss Osborne, on the other hand, thought of old times and memories and could not but be touched with the poor mother's pitiful situation. She was conquered, and laying down her arms, as it were, she humbly submitted. That day they arranged together the preliminaries of the treaty of capitulation.	Мисс Осборн приехала к Эмилии на следующий день, как и обещала в своей записке. Встретились они дружески. Бедной вдове достаточно было взглянуть на мисс Осборн и обменяться с ней несколькими словами, чтобы понять, что уж эта-то женщина, во всяком случае, не займет первого места в сердце ее сына, - она неглупая и незлая, но холодная. Быть может, матери было бы больнее, будь ее соперница красивее, моложе, ласковее, сердечнее. Со своей стороны, мисс Осборн вспомнила о былом и не могла не растрогаться при виде жалкого положения бедной Эмилии; она была побеждена и, сложив оружие, смиренно покорилась. В этот день они совместно выработали предварительные условия капитуляции.
George was kept from school the next day, and saw his aunt. Amelia left them alone together and went to her room. She was trying the separation--as that poor gentle Lady Jane Grey felt the edge of the axe that was to come down and sever her slender life. Days were passed in parleys, visits, preparations. The widow broke the matter to Georgy with great caution; she looked to see him very much affected by the intelligence. He was rather elated than otherwise, and the poor woman turned sadly away. He bragged about the news that day to the boys at school; told them how he was going to live with his grandpapa his father's father, not the one who comes here sometimes; and that he would be very rich, and have a carriage, and a pony, and go to a much finer school, and when he was rich he would buy Leader's pencil-case and pay the tart-woman. The boy was the image of his father, as his fond mother thought.	На другой день Джордж не ходил в школу и увиделся со своей теткой. Эмилия оставила их вдвоем, а сама ушла к себе в комнату. Она репетировала разлуку: так бедная нежная леди Джейн Грэй ощупывала лезвие топора, который должен был, опустившись, оборвать ее хрупкую жизнь. Несколько дней прошло в переговорах, визитах, приготовлениях. Вдова очень осторожно сообщила великую новость Джорджу; она ждала, что он будет огорчен. Но он скорее обрадовался, чем опечалился, и бедная женщина грустно отошла от него. В тот же день мальчик уже хвастался перед своими товарищами по школе: он сообщил им, что будет теперь жить у своего дедушки, отца его папы, а не того, который приходит иногда в школу; что он будет очень богатым и у него будет свой экипаж и пони; что он перейдет в гораздо лучшую школу, а когда разбогатеет, то купит у Лидера пенал и уплатит свой долг пирожнице. "Мальчик - вылитый отец", - думала любящая мать.
Indeed I have no heart, on account of our dear Amelia's sake, to go through the story of George's last days at home.	Нет, лишь только я подумаю о нашей бедной Эмилии, перо валится у меня из рук и духу не хватает описать последние дни, проведенные Джорджем дома.
At last the day came, the carriage drove up, the little humble packets containing tokens of love and remembrance were ready and disposed in the hall long since--George was in his new suit, for which the tailor had come previously to measure him. He had sprung up with the sun and put on the new clothes, his mother hearing him from the room close by, in which she had been lying, in speechless grief and watching. Days before she had been making preparations for the end, purchasing little stores for the boy's use, marking his books and linen, talking with him and preparing him for the change-- fondly fancying that he needed preparation.	Наконец настал решительный час: подъехала карета, маленькие, скромные свертки с вещественными знаками любви и внимания были уже давно готовы и вынесены в прихожую. Джорджи был в новом костюмчике, для которого портной несколько дней тому назад приходил снимать с него мерку. Мальчик вскочил чуть свет и нарядился в новое платье. Из соседней комнаты, где мать его лежала без сна, в безмолвной тоске, она слышала его возню. Уже за много дней перед тем она стала готовиться к концу: накупила всякой всячины для мальчика, переметила его белье, надписала книги, беседовала с ним и подготовляла его к предстоящей перемене в жизни, безрассудно воображая, что он нуждается в такой подготовке.
So that he had change, what cared he? He was longing for it. By a thousand eager declarations as to what he would do, when he went to live with his grandfather, he had shown the poor widow how little the idea of parting had cast him down. "He would come and see his mamma often on the pony," he said. "He would come and fetch her in the carriage; they would drive in the park, and she should have everything she wanted." The poor mother was fain to content herself with these selfish demonstrations of attachment, and tried to convince herself how sincerely her son loved her. He must love her. All children were so: a little anxious for novelty, and--no, not selfish, but self-willed. Her child must have his enjoyments and ambition in the world. She herself, by her own selfishness and imprudent love for him had denied him his just rights and pleasures hitherto.	А ему было все равно, он страстно ждал одного - перемены. Не уставая болтать о том, что он станет делать, когда будет жить с дедушкой, мальчик показывал бедной вдове, как мало беспокоила его мысль о разлуке. Он будет часто приезжать на пони к своей мамочке, говорил Джордж, он будет заезжать за ней в коляске, они будут ездить кататься в Парк, и он подарит ей все, чего она только пожелает. Бедной матери приходилось довольствоваться такими себялюбивыми доказательствами сыновней привязанности, и она пыталась убедить себя, что сын искренне ее любит. Конечно, он ее любит! Все дети одинаковы, его влечет к себе новизна... нет, нет, он не эгоист, просто ему многого хочется. У него должны быть свои радости, свои честолюбивые стремления. Это она сама, движимая эгоизмом и безрассудной любовью, до сих пор отказывала мальчику в том, что принадлежало ему по праву.
I know few things more affecting than that timorous debasement and self-humiliation of a woman. How she owns that it is she and not the man who is guilty; how she takes all the faults on her side; how she courts in a manner punishment for the wrongs which she has not committed and persists in shielding the real culprit! It is those who injure women who get the most kindness from them--they are born timid and tyrants and maltreat those who are humblest before them.	Я не знаю ничего трогательнее такого боязливого самоунижения женщины. Как она твердит, что это она виновата, а не мужчина! Как принимает всю вину на себя! Как домогается примерного наказания за преступления, которых она не совершала, и упорно выгораживает истинного виновника! Жесточайшие обиды наносят женщинам те, кто больше всего видит от них ласки; это прирожденные трусы и тираны, и они терзают тех, кто всех смиреннее им подчиняется.
So poor Amelia had been getting ready in silent misery for her son's departure, and had passed many and many a long solitary hour in making preparations for the end. George stood by his mother, watching her arrangements without the least concern. Tears had fallen into his boxes; passages had been scored in his favourite books; old toys, relics, treasures had been hoarded away for him, and packed with strange neatness and care--and of all these things the boy took no note. The child goes away smiling as the mother breaks her heart. By heavens it is pitiful, the bootless love of women for children in Vanity Fair.	Так бедная Эмилия, затаив свое горе, собирала сына в дорогу и провела много-много долгих одиноких часов в приготовлениях к концу. Джорджи беззаботно взирал на хлопоты матери. Слезы капали в его ящики и картонки; в его любимых книгах подчеркивались карандашом наиболее интересные места; старые игрушки, реликвии, сокровища откладывались в сторону и упаковывались заботливо и тщательно, - всего этого мальчик не замечал. Ребенок уходит от матери, улыбаясь, тогда как материнское сердце разрывается от муки. Честное слово, грустно смотреть на безответную любовь женщин к детям на Ярмарке Тщеславия!
A few days are past, and the great event of Amelia's life is consummated. No angel has intervened. The child is sacrificed and offered up to fate, and the widow is quite alone.	Прошло еще несколько дней, и роковое событие в жизни Эмилии совершилось. Никакой ангел не вмешался. Ребенок отдан на заклание и принесен в жертву судьбе. Вдова осталась в полном одиночестве.
The boy comes to see her often, to be sure. He rides on a pony with a coachman behind him, to the delight of his old grandfather, Sedley, who walks proudly down the lane by his side. She sees him, but he is not her boy any more. Why, he rides to see the boys at the little school, too, and to show off before them his new wealth and splendour. In two days he has adopted a slightly imperious air and patronizing manner. He was born to command, his mother thinks, as his father was before him.	Разумеется, мальчик часто ее навещает. Он приезжает верхом на пони, в сопровождении конюха, к восхищению своего старого дедушки Седли, который гордо шествует по улице рядом с ним. Эмилия видается с сыном, но он уже больше не ее мальчик. Ведь он приезжает повидаться и с товарищами в маленькой школе, где он раньше учился, чтобы покрасоваться перед ними своим новым богатством и великолепием. В два дня он усвоил слегка повелительный тон и покровительственные манеры. "Он рожден повелевать, - думает она, - таким же был его отец".
It is fine weather now. Of evenings on the days when he does not come, she takes a long walk into London--yes, as far as Russell Square, and rests on the stone by the railing of the garden opposite Mr. Osborne's house. It is so pleasant and cool. She can look up and see the drawing-room windows illuminated, and, at about nine o'clock, the chamber in the upper story where Georgy sleeps. She knows--he has told her. She prays there as the light goes out, prays with an humble heart, and walks home shrinking and silent. She is very tired when she comes home. Perhaps she will sleep the better for that long weary walk, and she may dream about Georgy.	Наступила чудесная погода. По вечерам, в те дни, когда Эмилия не ждет мальчика к себе, она совершает далекие прогулки пешком в город - доходит до самого Рассел-сквер и садится на камень у решетки сада против дома Осборна. Там так приятно и прохладно! Можно поднять голову и увидеть освещенные окна гостиной, а около девяти часов - комнаты в верхнем этаже, где спит Джорджи. Она знает: он рассказал ей. Когда в этом окне гаснет свет, она молится - молится, смиряясь сердцем, и идет домой, погруженная в свои Думы. Домой она приходит очень усталая. Наверно, она лучше уснет после такой длинной, утомительной прогулки, и, может быть, ей приснится Джорджи.
One Sunday she happened to be walking in Russell Square, at some distance from Mr. Osborne's house (she could see it from a distance though) when all the bells of Sabbath were ringing, and George and his aunt came out to go to church; a little sweep asked for charity, and the footman, who carried the books, tried to drive him away; but Georgy stopped and gave him money. May God's blessing be on the boy! Emmy ran round the square and, coming up to the sweep, gave him her mite too. All the bells of Sabbath were ringing, and she followed them until she came to the Foundling Church, into which she went. There she sat in a place whence she could see the head of the boy under his father's tombstone. Many hundred fresh children's voices rose up there and sang hymns to the Father Beneficent, and little George's soul thrilled with delight at the burst of glorious psalmody. His mother could not see him for awhile, through the mist that dimmed her eyes.	Однажды, в воскресенье, когда в церквах звонили во все колокола, она гуляла по Рассел-сквер, в некотором отдалении от дома мистера Осборна (однако же так, чтобы не терять этот дом из глаз), и видела, как Джордж с теткой вышли из подъезда и направились в церковь. Какой-то маленький нищий попросил милостыню, и лакей, несший молитвенники, хотел прогнать его. Но Джорджи остановился и подал нищему монету. Да благословит бог мальчика! Эмми обежала кругом сквера и, подойдя к нищему, подала ему и свою лепту. Праздничные колокола звонили, и Эмилия, следом за теми двумя, направилась к церкви Воспитательного дома, куда и вошла. Там она заняла место, откуда могла видеть голову сына у подножия статуи, воздвигнутой в память его отца. Сотни чистых детских голосов звучали там и пели хвалу всевышнему; и душа маленького Джорджи трепетала от восторга при звуках торжественных песнопений. Некоторое время мать не могла его разглядеть сквозь пелену, застлавшую ее взор.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты