Vanity Fair/Ярмарка тщеславия

CHAPTER XLV/Глава XLV Between Hampshire and London/Между Гэмпширом и Лондоном

English	Русский
Sir Pitt Crawley had done more than repair fences and restore dilapidated lodges on the Queen's Crawley estate. Like a wise man he had set to work to rebuild the injured popularity of his house and stop up the gaps and ruins in which his name had been left by his disreputable and thriftless old predecessor. He was elected for the borough speedily after his father's demise; a magistrate, a member of parliament, a county magnate and representative of an ancient family, he made it his duty to show himself before the Hampshire public, subscribed handsomely to the county charities, called assiduously upon all the county folk, and laid himself out in a word to take that position in Hampshire, and in the Empire afterwards, to which he thought his prodigious talents justly entitled him.	Сэр Питт Кроули не ограничился починкою заборов и восстановлением развалившихся сторожек в Королевском Кроули. Как истинный мудрец, он принялся за восстановление пошатнувшейся репутации своего дома и начал заделывать бреши и трещины, оставленные на его фамильном имени недостойным и расточительным предшественником. Вскоре после смерти отца он был выбран представителем в парламент от своего избирательного местечка, и теперь, в качестве мирового судьи, члена парламента, крупнейшего землевладельца и представителя древней фамилии, считал своей обязанностью бывать в местном обществе, щедро подписывался на все благотворительные начинания, усердно навещал окрестных помещиков - словом, делал все, чтобы занять то положение в графстве, а затем и в королевстве, какое, по его мнению, подобало ему при его исключительных талантах.
Lady Jane was instructed to be friendly with the Fuddlestones, and the Wapshots, and the other famous baronets, their neighbours. Their carriages might frequently be seen in the Queen's Crawley avenue now; they dined pretty frequently at the Hall (where the cookery was so good that it was clear Lady Jane very seldom had a hand in it), and in return Pitt and his wife most energetically dined out in all sorts of weather and at all sorts of distances. For though Pitt did not care for joviality, being a frigid man of poor hearth and appetite, yet he considered that to be hospitable and condescending was quite incumbent on-his station, and every time that he got a headache from too long an after-dinner sitting, he felt that he was a martyr to duty. He talked about crops, corn-laws, politics, with the best country gentlemen.	Леди Джейн получила предписание быть любезной с Фадлстонами, Уопшотами и другими благородными баронетами, нх соседями. Теперь их экипажи то и дело можно было видеть на подъездной аллее в Королевском Кроули. Они часто бывали в замке (где обеды были так хороши, что, очевидно, леди Джейн редко прилагала к ним руку), и Питт с женою, в свою очередь, усердно разъезжали по обедам, невзирая на погоду и на расстояние. Ибо хотя Питт не любил застольных веселостей, так как был человеком холодным, со слабым здоровьем и плохим аппетитом, однако он решил, что гостеприимство и общительность необходимы в его положении; и когда у него трещала голова от затянувшихся послеобеденных возлияний, он чувствовал себя жертвой долга. Он беседовал об урожае, о хлебных законах, о политике с самыми видными помещиками графства.
He (who had been formerly inclined to be a sad free-thinker on these points) entered into poaching and game preserving with ardour. He didn't hunt; he wasn't a hunting man; he was a man of books and peaceful habits; but he thought that the breed of horses must be kept up in the country, and that the breed of foxes must therefore be looked to, and for his part, if his friend, Sir Huddlestone Fuddlestone, liked to draw his country and meet as of old the F. hounds used to do at Queen's Crawley, he should be happy to see him there, and the gentlemen of the Fuddlestone hunt. And to Lady Southdown's dismay too he became more orthodox in his tendencies every day; gave up preaching in public and attending meeting-houses; went stoutly to church; called on the Bishop and all the Clergy at Winchester; and made no objection when the Venerable Archdeacon Trumper asked for a game of whist. What pangs must have been those of Lady Southdown, and what an utter castaway she must have thought her son-in-law for permitting such a godless diversion! And when, on the return of the family from an oratorio at Winchester, the Baronet announced to the young ladies that he should next year very probably take them to the "county balls," they worshipped him for his kindness. Lady Jane was only too obedient, and perhaps glad herself to go. The Dowager wrote off the direst descriptions of her daughter's worldly behaviour to the authoress of the Washerwoman of Finchley Common at the Cape; and her house in Brighton being about this time unoccupied, returned to that watering-place, her absence being not very much deplored by her children. We may suppose, too, that Rebecca, on paying a second visit to Queen's Crawley, did not feel particularly grieved at the absence of the lady of the medicine chest; though she wrote a Christmas letter to her Ladyship, in which she respectfully recalled herself to Lady Southdown's recollection, spoke with gratitude of the delight which her Ladyship's conversation had given her on the former visit, dilated on the kindness with which her Ladyship had treated her in sickness, and declared that everything at Queen's Crawley reminded her of her absent friend.	Он (раньше склонявшийся к прискорбному свободомыслию в этих вопросах) теперь с жаром выступал против браконьерства и поддерживал законы об охране дичи. Сам он не охотился, так как не был любителем спорта, а скорее кабинетным человеком с мирными привычками. Но он считал, что следует заботиться об улучшении породы лошадей в графстве и о разведении лисиц, а потому, если его другу сэру Хадлстону Фадлстону угодно погонять лисиц на его полях и собраться с друзьями, как в былые времена, в Королевском Кроули, он, со своей стороны, будет рад иметь их у себя вместе с другими участниками охоты. К ужасу леди Саутдаун, он с каждым днем становился правовернее в своих взглядах: так, он перестал читать публичные проповеди и ходить на религиозные собрания, начал регулярно посещать церковь, навестил епископа и все винчестерское духовенство и не возражал, когда досточтимый епископ Трампер попросил составить ему партию в вист. Какие муки должна была испытывать леди Саутдаун и каким погибшим человеком она должна была считать своего зятя, допускавшего в своем доме безбожные развлечения! А когда семья вернулась как-то раз домой после оратории в Винчестерском соборе, баронет объявил своим молоденьким сестрам, что на будущий год он начнет вывозить их на балы, чем вызвал их безмерную благодарность. Джейн, как всегда, приняла его план беспрекословно, но, вероятно, и сама была рада повеселиться. Вдовствующая леди послала автору "Прачки Финчлейской общины" в Кейптаун самое ужасное описание поведения своей дочери, впавшей в мирскую суетность, и, воспользовавшись тем, что как раз освободился ее дом в Брайтоне, отбыла восвояси, а дети не слишком оплакивали ее отъезд. Мы думаем, что и Ребекка во время второго своего посещения Королевского Кроули не особенно грустила об отсутствии этой леди с ее аптечкой, хотя и написала ей к Рождеству поздравительное письмо, где почтительно напомнила о себе, с благодарностью отозвалась о беседах с ее милостью в первый свой приезд, распространялась о доброте ее милости к болящей страдалице и уверяла, что все в Королевском Кроули напоминает ей об отсутствующем Друге.
A great part of the altered demeanour and popularity of Sir Pitt Crawley might have been traced to the counsels of that astute little lady of Curzon Street.	Перемены в поведении сэра Питта в значительной мере объяснялись советами пронырливой маленькой леди с Керзон-стрит.
"You remain a Baronet--you consent to be a mere country gentleman," she said to him, while he had been her guest in London. "No, Sir Pitt Crawley, I know you better. I know your talents and your ambition. You fancy you hide them both, but you can conceal neither from me. I showed Lord Steyne your pamphlet on malt. He was familiar with it, and said it was in the opinion of the whole Cabinet the most masterly thing that had appeared on the subject. The Ministry has its eye upon you, and I know what you want. You want to distinguish yourself in Parliament; every one says you are the finest speaker in England (for your speeches at Oxford are still remembered). You want to be Member for the County, where, with your own vote and your borough at your back, you can command anything. And you want to be Baron Crawley of Queen's Crawley, and will be before you die. I saw it all. I could read your heart, Sir Pitt. If I had a husband who possessed your intellect as he does your name, I sometimes think I should not be unworthy of him--but--but I am your kinswoman now," she added with a laugh. "Poor little penniless, I have got a little interest--and who knows, perhaps the mouse may be able to aid the lion."	- Вы останетесь лишь баронетом... вы согласитесь быть просто помещиком? - говорила она ему, когда он гостил у нее в Лондоне. - Нет, сэр Питт Кроули, я вас лучше знаю. Я знаю ваши таланты и ваше честолюбие. Вы воображаете, что можете скрыть то и другое, но от меня вы ничего не скроете. Я показывала лорду Стайну вашу брошюру о солоде. Представьте, он знаком с нею и говорит, что, по мнению всего кабинета, это самая серьезная работа, когда-либо написанная по этому вопросу. Министерство не упускает вас из виду, и я знаю, что вам нужно. Вам нужно отличиться в парламенте, - все говорят, что вы один из лучших ораторов Англии (ваши речи в Оксфорде до сих пор не забыты). Вам нужно сделаться представителем от графства, - при помощи своего голоса и при поддержке своего избирательного местечка вы можете добиться чего угодно. Вам нужно стать бароном Кроули из Королевского Кроули, - вы и будете им, и очень скоро. Я вижу все, я читаю это в вашем сердце, сэр Питт! Если бы мой муж не только носил ваше имя, но обладал вашим умом, я, может быть, не была бы недостойна его, но... но... теперь я ваша родственница, - добавила она со смехом. - Бедная, незаметная родственница, однако у меня есть и собственный маленький интерес, и - кто знает! - может быть, и мышка пригодится льву.
Pitt Crawley was amazed and enraptured with her speech.	Питт Кроули был поражен и восхищен ее словами.
"How that woman comprehends me!" he said. "I never could get Jane to read three pages of the malt pamphlet. She has no idea that I have commanding talents or secret ambition. So they remember my speaking at Oxford, do they? The rascals! Now that I represent my borough and may sit for the county, they begin to recollect me! Why, Lord Steyne cut me at the levee last year; they are beginning to find out that Pitt Crawley is some one at last. Yes, the man was always the same whom these people neglected: it was only the opportunity that was wanting, and I will show them now that I can speak and act as well as write. Achilles did not declare himself until they gave him the sword. I hold it now, and the world shall yet hear of Pitt Crawley."	"Как эта женщина понимает меня! - думал он. - Я никогда не мог заставить Джейн прочесть и трех страниц моей брошюры о солоде. Она-то понятия не имеет ни О моих административных способностях, ни о моем тайном честолюбии... Значит, они помнят мои оксфордские речи, рот как! Канальи! Теперь, когда я являюсь представителем своего местечка и могу быть представителем графства, они наконец вспомнили обо мне! А в прошлом году на высочайшем приеме лорд Стайн не соизволил меня заметить. Теперь они начинают понимать, что Питт Кроули что-то значит. Да, но это тот же самый человек, которым они пренебрегали; нужен был только случай, и теперь уж я им покажу, что умею не только писать, но и говорить и действовать. Ахиллес до тех пор не проявлял себя, пока его не опоясали мечом. Сейчас меч у меня в руках, и мир еще услышит о Питте Кроули!"
Therefore it was that this roguish diplomatist has grown so hospitable; that he was so civil to oratorios and hospitals; so kind to Deans and Chapters; so generous in giving and accepting dinners; so uncommonly gracious to farmers on market-days; and so much interested about county business; and that the Christmas at the Hall was the gayest which had been known there for many a long day.	Вот почему этот продувной дипломат сделался таким гостеприимным, таким внимательным к больницам и ораториям, таким любезным с духовенством, так щедро угощал обедами и сам принимал приглашения, так необычайно ласково обращался с фермерами в базарные дни и так интересовался делами графства. И вот почему эти святки в замке были самыми веселыми за много-много лет.
On Christmas Day a great family gathering took place. All the Crawleys from the Rectory came to dine. Rebecca was as frank and fond of Mrs. Bute as if the other had never been her enemy; she was affectionately interested in the dear girls, and surprised at the progress which they had made in music since her time, and insisted upon encoring one of the duets out of the great song-books which Jim, grumbling, had been forced to bring under his arm from the Rectory. Mrs. Bute, perforce, was obliged to adopt a decent demeanour towards the little adventuress--of course being free to discourse with her daughters afterwards about the absurd respect with which Sir Pitt treated his sister-in-law. But Jim, who had sat next to her at dinner, declared she was a trump, and one and all of the Rector's family agreed that the little Rawdon was a fine boy. They respected a possible baronet in the boy, between whom and the title there was only the little sickly pale Pitt Binkie.	В первый день Рождества собралось полностью все семейство. Все Кроули из пасторского дома явились к обеду. Ребекка была так откровенна и ласкова с миссис Бьют, как будто та никогда и не была ее врагом; она участливо расспрашивала о дорогих девочках и удивлялась успехам, каких они достигли в музыке. Она даже настояла на том, чтобы они повторили один дуэт из увесистого тома романсов, который бедному Джиму, несмотря на все его сопротивление, пришлось тащить под мышкой из дому. Все это заставило миссис Бьют соблюдать приличие в обращении с маленькой авантюристкой, но, оставшись одна с дочерьми, она дала волю своему языку, удивляясь тому нелепому уважению, с каким сэр Питт относится к своей невестке. Зато Джим, сидевший за обедом рядом с Бекки, объявил, что она "молодчина", и вся семья пастора единодушно признала, что маленький Родон - прелестный ребенок. Они уже видели в этом мальчике возможного будущего баронета: между ним и титулом стоял только хилый, болезненный, бледный Питт Бинки.
The children were very good friends. Pitt Binkie was too little a dog for such a big dog as Rawdon to play with; and Matilda being only a girl, of course not fit companion for a young gentleman who was near eight years old, and going into jackets very soon. He took the command of this small party at once--the little girl and the little boy following him about with great reverence at such times as he condescended to sport with them. His happiness and pleasure in the country were extreme. The kitchen garden pleased him hugely, the flowers moderately, but the pigeons and the poultry, and the stables when he was allowed to visit them, were delightful objects to him. He resisted being kissed by the Misses Crawley, but he allowed Lady Jane sometimes to embrace him, and it was by her side that he liked to sit when, the signal to retire to the drawing-room being given, the ladies left the gentlemen to their claret--by her side rather than by his mother. For Rebecca, seeing that tenderness was the fashion, called Rawdon to her one evening and stooped down and kissed him in the presence of all the ladies.	Дети очень подружились; Питт Бинки был слишком маленьким щенком для того, чтобы играть с такой большой собакой, как Родон. Матильда была только девочка и не годилась, конечно, в товарищи юному джентльмену, которому было почти восемь лет и которому скоро предстояло носить жакетку и панталоны. Он сразу стал во главе маленькой компании: и мальчик и девочка слушались его во всем, когда он снисходил до того, чтобы поиграть с ними. Сам он от души наслаждался жизнью в деревне, Ему ужасно нравился огород, цветники - меньше, зато птичий двор, голубятни и конюшни, когда ему позволяли туда ходить, приводили его в полное восхищение. Он уклонялся от объятий молоденьких мисс Кроули, но леди Джейн позволял себя целовать и любил сидеть рядом с нею, когда после поданного знака дамы удалялись в гостиную, оставив мужчин за кларетом. Он предпочитал ее соседство соседству матери. Ребекка, видя, что здесь в ходу нежности, как-то вечером подозвала к себе Родона, наклонилась и поцеловала его в присутствии всех дам.
He looked her full in the face after the operation, trembling and turning very red, as his wont was when moved.	Мальчик посмотрел ей в лицо, весь дрожа и сильно покраснев, как всегда с ним бывало, когда он волновался.
"You never kiss me at home, Mamma," he said, at which there was a general silence and consternation and a by no means pleasant look in Becky's eyes.	- Дома вы никогда не целуете меня, мама, - сказал он. Ответом на это было общее молчание и неловкость и далеко не ласковый огонек в глазах Бекки.
Rawdon was fond of his sister-in-law, for her regard for his son. Lady Jane and Becky did not get on quite so well at this visit as on occasion of the former one, when the Colonel's wife was bent upon pleasing. Those two speeches of the child struck rather a chill. Perhaps Sir Pitt was rather too attentive to her.	Родон-старший любил невестку за внимание к его сыну. Отношения же между леди Джейн и Бекки на этот раз были чуть более натянутыми, чем в первый визит, когда жена полковника только о том и старалась, чтобы поправиться. Слова ребенка поселили между ними холодок, да и сэр Питт, может быть, был чересчур уж внимателен к невестке.
But Rawdon, as became his age and size, was fonder of the society of the men than of the women, and never wearied of accompanying his sire to the stables, whither the Colonel retired to smoke his cigar --Jim, the Rector's son, sometimes joining his cousin in that and other amusements. He and the Baronet's keeper were very close friends, their mutual taste for "dawgs" bringing them much together. On one day, Mr. James, the Colonel, and Horn, the keeper, went and shot pheasants, taking little Rawdon with them. On another most blissful morning, these four gentlemen partook of the amusement of rat-hunting in a barn, than which sport Rawdon as yet had never seen anything more noble. They stopped up the ends of certain drains in the barn, into the other openings of which ferrets were inserted, and then stood silently aloof, with uplifted stakes in their hands, and an anxious little terrier (Mr. James's celebrated "dawg" Forceps, indeed) scarcely breathing from excitement, listening motionless on three legs, to the faint squeaking of the rats below. Desperately bold at last, the persecuted animals bolted above- ground--the terrier accounted for one, the keeper for another; Rawdon, from flurry and excitement, missed his rat, but on the other hand he half-murdered a ferret.	Родон, как и подобало его возрасту и росту, предпочитал мужское общество женскому; он никогда не отказывался сопровождать отца в конюшни, куда полковник уходил курить свои сигары. Джим, сын пастора, иногда присоединялся к своему кузену в этом и в других развлечениях. Он и егерь баронета были большими друзьями: их сближала общая любовь к собакам. Однажды мистер Джеймс, полковник и егерь Хорн отправились стрелять фазанов и взяли маленького Родона с собою. В другое, еще более блаженное утро все четверо приняли участие в травле крыс в амбаре. Родон ни разу еще не видел этой благородной забавы. Они заткнули выходы нескольких дренажных труб, пустив туда с другого конца хорьков, и сами молча стали поодаль, вооружившись палками, а маленький насторожившийся терьер (Форсепс, знаменитая собака мистера Джеймса), задыхаясь от возбуждения, замер на трех лапах, прислушиваясь к слабому писку крыс. Наконец преследуемые животные осмелились в отчаянии выскочить наружу. Терьер прикончил одну крысу, егерь - другую. Родон от волнения промахнулся, но зато чуть не убил хорька.
But the greatest day of all was that on which Sir Huddlestone Fuddlestone's hounds met upon the lawn at Queen's Crawley.	Но самым замечательным был тот день, когда на лужайке в Королевском Кроули собралась охота сэра Хадлстона Фадлстона.
That was a famous sight for little Rawdon. At half-past ten, Tom Moody, Sir Huddlestone Fuddlestone's huntsman, was seen trotting up the avenue, followed by the noble pack of hounds in a compact body-- the rear being brought up by the two whips clad in stained scarlet frocks--light hard-featured lads on well-bred lean horses, possessing marvellous dexterity in casting the points of their long heavy whips at the thinnest part of any dog's skin who dares to straggle from the main body, or to take the slightest notice, or even so much as wink, at the hares and rabbits starting under their noses.	Для маленького Родона это было необычайное зрелище. В половине одиннадцатого на аллее показался Том Муди, егерь сэра Хадлстона Фадлстона; вот он едет рысью в сопровождении породистых гончих, держащихся собранной сворой. За ним два псаря в алых кафтанах, веселые рослые парни на поджарых чистокровных лошадях. Они с необыкновенной ловкостью концами своих длинных, тяжелых бичей стегают по самым чувствительным местам тех собак, которые осмеливаются отделиться от своры или хотя бы повести мордой на выскочившего из-под самого их носа и порскнувшего в сторону зайца или кролика.
Next comes boy Jack, Tom Moody's son, who weighs five stone, measures eight-and-forty inches, and will never be any bigger. He is perched on a large raw-boned hunter, half-covered by a capacious saddle. This animal is Sir Huddlestone Fuddlestone's favourite horse the Nob. Other horses, ridden by other small boys, arrive from time to time, awaiting their masters, who will come cantering on anon.	Затем подъезжает Джек, сын Тома Муди; он весит семьдесят фунтов, рост его - сорок восемь дюймов и никогда не станет больше. Он на мощном коне, наполовину закрытом объемистым седлом. Это любимая лошадь сэра Хадлстона Фадлстона - Ноб. То и дело появляются новые лошади; на них сидят маленькие грумы, в ожидании своих хозяев, которых ждут с минуты на минуту.
Tom Moody rides up to the door of the Hall, where he is welcomed by the butler, who offers him drink, which he declines. He and his pack then draw off into a sheltered corner of the lawn, where the dogs roll on the grass, and play or growl angrily at one another, ever and anon breaking out into furious fight speedily to be quelled by Tom's voice, unmatched at rating, or the snaky thongs of the whips.	Том Муди подъезжает к двери замка; его приветствует дворецкий и предлагает выпить, но Том отказывается. Он удаляется со своей сворой на защищенный уголок лужайки, где собаки начинают кататься по траве, возиться и сердито ворчать друг на друга. Иногда они поднимают отчаянную грызню, но быстро утихают под окриком Тома, непревзойденного мастера ругаться, или под жалящим концом бича.
Many young gentlemen canter up on thoroughbred hacks, spatter-dashed to the knee, and enter the house to drink cherry-brandy and pay their respects to the ladies, or, more modest and sportsmanlike, divest themselves of their mud-boots, exchange their hacks for their hunters, and warm their blood by a preliminary gallop round the lawn. Then they collect round the pack in the corner and talk with Tom Moody of past sport, and the merits of Sniveller and Diamond, and of the state of the country and of the wretched breed of foxes.	Прискакали юные джентльмены на породистых лошадях, забрызганные до колен грязью, они заходят в дом выпить вишневки и засвидетельствовать свое почтение дамам, а кто поскромнее и думает больше об охоте, снимает с себя покрытые грязью сапоги, пересаживается на охотничью лошадь и разогревает кровь предварительным галопом вокруг лужайки. Затем они собираются около собачьей своры и беседуют с Томом Муди о прошлой охоте, о достоинствах Плаксы и Алмаза, о состоянии полей и о том, что с выводками лисиц год от году все хуже.
Sir Huddlestone presently appears mounted on a clever cob and rides up to the Hall, where he enters and does the civil thing by the ladies, after which, being a man of few words, he proceeds to business. The hounds are drawn up to the hall-door, and little Rawdon descends amongst them, excited yet half-alarmed by the caresses which they bestow upon him, at the thumps he receives from their waving tails, and at their canine bickerings, scarcely restrained by Tom Moody's tongue and lash.	Но вот появляется сэр Хадлстон верхом на красивом жеребце; он подъезжает прямо к замку, входит, учтиво приветствует дам, но, как человек, не тратящий лишних слов, сейчас же приступает к делу. Собак подводят к самому подъезду, и маленький Родон спускается к ним, возбужденный и слегка напуганный бурными проявлениями их восторга: они похлопывают его хвостами и повизгивают, оскалив зубы, и поднимают такой разноголосый лай, что Тому Муди криками и бичом едва удается их успокоить.
Meanwhile, Sir Huddlestone has hoisted himself unwieldily on the Nob:	Между тем сэр Хадлстон тяжело садится на Ноба.
"Let's try Sowster's Spinney, Tom," says the Baronet, "Farmer Mangle tells me there are two foxes in it."	- Попробуйте начать с Саустеровской рощи, Том, - предлагает баронет. - Фермер Менг говорил мне, что там видели двух лисиц.
Tom blows his horn and trots off, followed by the pack, by the whips, by the young gents from Winchester, by the farmers of the neighbourhood, by the labourers of the parish on foot, with whom the day is a great holiday, Sir Huddlestone bringing up the rear with Colonel Crawley, and the whole cortege disappears down the avenue.	Том трубит в рог и отъезжает рысью, сопровождаемый сворой, псарями, юными джентльменами из Винчестера, окрестными фермерами и созванными со всего прихода пешими работниками, для которых этот день - большой праздник. Сэр Хадлстон с полковником Кроули составляют арьергард, и скоро люди, собаки и лошади исчезают в конце аллеи.
The Reverend Bute Crawley (who has been too modest to appear at the public meet before his nephew's windows), whom Tom Moody remembers forty years back a slender divine riding the wildest horses, jumping the widest brooks, and larking over the newest gates in the country-- his Reverence, we say, happens to trot out from the Rectory Lane on his powerful black horse just as Sir Huddlestone passes; he joins the worthy Baronet. Hounds and horsemen disappear, and little Rawdon remains on the doorsteps, wondering and happy.	Преподобный Бьют Кроули не рискнул появиться на сборном пункте под самыми окнами племянника (Том Муди помнит его сорок лет назад стройным студентом богословия, скакавшим на самых горячих лошадях, перепрыгивавшим широчайшие рвы и бравшим самые новые плетни в окрестных полях), - итак, повторяю, его преподобие как бы случайно появляется из переулка, ведущего к пасторскому дому, как раз в ту минуту, когда сэр Хадлстон проезжает мимо. Тронув рослого вороного коня, он присоединяется к почтенному баронету. Охотники и собаки исчезают, а маленький Родон еще долго остается на ступеньках подъезда, пораженный и счастливый.
During the progress of this memorable holiday, little Rawdon, if he had got no special liking for his uncle, always awful and cold and locked up in his study, plunged in justice-business and surrounded by bailiffs and farmers--has gained the good graces of his married and maiden aunts, of the two little folks of the Hall, and of Jim of the Rectory, whom Sir Pitt is encouraging to pay his addresses to one of the young ladies, with an understanding doubtless that he shall be presented to the living when it shall be vacated by his fox-hunting old sire. Jim has given up that sport himself and confines himself to a little harmless duck- or snipe-shooting, or a little quiet trifling with the rats during the Christmas holidays, after which he will return to the University and try and not be plucked, once more. He has already eschewed green coats, red neckcloths, and other worldly ornaments, and is preparing himself for a change in his condition. In this cheap and thrifty way Sir Pitt tries to pay off his debt to his family.	Во время этих памятных святок маленький Родон если и не снискал особенной привязанности сурового и холодного дяди, вечно запиравшегося в своем кабинете и погруженного в судебные дела или в разговоры с арендаторами и управляющими, - зато завоевал симпатии теток, как замужней, так и не замужних, обоих детей в замке и Джима, которого сэр Питт прочил в женихи одной из молоденьких леди, давая ему понять, что он может рассчитывать на получение прихода после смерти своего папаши-спортсмена. Сам Джим воздерживался от охоты на лисиц, предпочитая стрелять уток и бекасов да баловаться безобидной травлей крыс. В этих мирных занятиях он и проводил теперь рождественские каникулы, после которых ему предстояло вернуться в университет и постараться с грехом пополам сдать последние экзамены. Он уже отказался от зеленых фраков, красных галстуков и других светских украшений, готовясь к новому жизненному поприщу. Таким дешевым и экономным способом сэр Питт старался заплатить долг своим семейным.
Also before this merry Christmas was over, the Baronet had screwed up courage enough to give his brother another draft on his bankers, and for no less a sum than a hundred pounds, an act which caused Sir Pitt cruel pangs at first, but which made him glow afterwards to think himself one of the most generous of men. Rawdon and his son went away with the utmost heaviness of heart. Becky and the ladies parted with some alacrity, however, and our friend returned to London to commence those avocations with which we find her occupied when this chapter begins. Under her care the Crawley House in Great Gaunt Street was quite rejuvenescent and ready for the reception of Sir Pitt and his family, when the Baronet came to London to attend his duties in Parliament and to assume that position in the country for which his vast genius fitted him.	Еще до окончания этих веселых рождественских праздников баронет, кое-как собравшись с духом, снова дал брату чек на своих банкиров, не более не менее как на сто фунтов! И если это решение сперва стоило сэру Питту адских мук, то с тем большим удовольствием он вспоминал потом о собственном великодушии. Родону и его сыну грустно было уезжать из замка, но Бекки и дамы, напротив, расстались с величайшей готовностью, и наша приятельница вернулась в Лондон, чтобы снова приняться за дела, за которыми мы ее застали в начале предыдущей главы. Благодаря ее заботам дом Кроули на Грейт-Гонт-стрит совершенно возродился и был готов к приему сэра Питта и его семьи, когда баронет прибыл в Лондон, чтобы исполнять свои обязанности в парламенте и добиться того положения в графстве, которое соответствовало бы его обширным талантам.
For the first session, this profound dissembler hid his projects and never opened his lips but to present a petition from Mudbury. But he attended assiduously in his place and learned thoroughly the routine and business of the House. At home he gave himself up to the perusal of Blue Books, to the alarm and wonder of Lady Jane, who thought he was killing himself by late hours and intense application. And he made acquaintance with the ministers, and the chiefs of his party, determining to rank as one of them before many years were over.	В первую сессию этот великий притворщик таил свои планы про себя и ни разу не открыл рта, за исключением того случая, когда подавал петицию от Мадбери. Но он усердно являлся на свое место и внимательно присматривался к парламентским делам и порядкам. Дома он занимался изучением "Синих книг", к беспокойству и недоумению леди Джейн, которой казалось, что он убивает себя ночной работой и таким чрезмерным усердием. Он завязал знакомства с министрами и с лидерами своей партии, решив в ближайшие же годы завоевать место в их рядах.
Lady Jane's sweetness and kindness had inspired Rebecca with such a contempt for her ladyship as the little woman found no small difficulty in concealing. That sort of goodness and simplicity which Lady Jane possessed annoyed our friend Becky, and it was impossible for her at times not to show, or to let the other divine, her scorn. Her presence, too, rendered Lady Jane uneasy. Her husband talked constantly with Becky. Signs of intelligence seemed to pass between them, and Pitt spoke with her on subjects on which he never thought of discoursing with Lady Jane. The latter did not understand them, to be sure, but it was mortifying to remain silent; still more mortifying to know that you had nothing to say, and hear that little audacious Mrs. Rawdon dashing on from subject to subject, with a word for every man, and a joke always pat; and to sit in one's own house alone, by the fireside, and watching all the men round your rival.	Нежность и доброта леди Джейн внушали Ребекке такое презрение, что этой маленькой женщине стоило немалого труда скрывать его. Простодушие и наивность, которые отличали леди Джейн, всегда выводили из себя нашу приятельницу Бекки, и временами она не могла даже удержаться от презрительного тона в разговоре с невесткой. С другой стороны, и леди Джейн раздражало присутствие Бекки в доме. Муж постоянно беседовал с гостьей; казалось, они обмениваются какими-то знаками, понятными им одним, и Питт говорил с нею о таких вопросах, которые ему и в голову не пришло бы обсуждать с женой. Леди Джейн, быть может, и не поняла бы их, но все равно ей было обидно сидеть, сознавая, что ей нечего сказать, и слушать, как эта маленькая миссис Родон болтает обо всем на свете, находит слово для каждого мужчины и ни у кого не остается в долгу, - в молчании сидеть в собственном доме у камина совсем одной, в то время как все мужчины толпились вокруг ее соперницы.
In the country, when Lady Jane was telling stories to the children, who clustered about her knees (little Rawdon into the bargain, who was very fond of her), and Becky came into the room, sneering with green scornful eyes, poor Lady Jane grew silent under those baleful glances. Her simple little fancies shrank away tremulously, as fairies in the story-books, before a superior bad angel. She could not go on, although Rebecca, with the smallest inflection of sarcasm in her voice, besought her to continue that charming story. And on her side gentle thoughts and simple pleasures were odious to Mrs. Becky; they discorded with her; she hated people for liking them; she spurned children and children-lovers.	В деревне леди Джейн, бывало, рассказывала сказки детям, собиравшимся у ее колен (с ними всегда был и маленький Родон, очень привязанный к тетке); но когда в комнату входила Бекки и ее недобрые зеленые глаза загорались насмешкой, бедная леди Джейн сейчас же замолкала под этим презрительным взглядом. Ее нехитрые выдумки в испуге разлетались, как феи в волшебных сказках перед могучим злым духом. Она не могла собраться с мыслями и рассказывать дальше, хотя Ребекка с неуловимым сарказмом в голосе просила ее продолжать эту очаровательную сказку. Добрые мысли и тихие удовольствия были противны миссис Бекки: они раздражали ее; она ненавидела людей, которым они нравились; она терпеть не могла детей и тех, кто любит их.
"I have no taste for bread and butter," she would say, when caricaturing Lady Jane and her ways to my Lord Steyne.	- Не выношу ничего пресного, - заявила она лорду Стайну, передразнивая леди Джейн и ее манеры.
"No more has a certain person for holy water," his lordship replied with a bow and a grin and a great jarring laugh afterwards.	- Как некая особа не выносит ладана, - отвечал милорд с насмешливым поклоном и хрипло захохотал.
So these two ladies did not see much of each other except upon those occasions when the younger brother's wife, having an object to gain from the other, frequented her. They my-loved and my-deared each other assiduously, but kept apart generally, whereas Sir Pitt, in the midst of his multiplied avocations, found daily time to see his sister-in-law.	Итак, обе леди не слишком часто виделись друг с другом, за исключением тех случаев, когда жене младшего брата нужно было что-нибудь от невестки, - тогда она ее навещала. Они называли друг друга "милочка" и "душечка", хотя заметно сторонились одна другой. Между тем сэр Питт, несмотря на свои многочисленные занятия, ежедневно находил время заехать к невестке.
On the occasion of his first Speaker's dinner, Sir Pitt took the opportunity of appearing before his sister-in-law in his uniform-- that old diplomatic suit which he had worn when attache to the Pumpernickel legation.	В день, когда он впервые присутствовал на обеде в честь спикера, сэр Питт воспользовался случаем показаться невестке во всем параде - в старом мундире дипломата, который он носил, когда был атташе при пумперникельском посольстве.
Becky complimented him upon that dress and admired him almost as much as his own wife and children, to whom he displayed himself before he set out. She said that it was only the thoroughbred gentleman who could wear the Court suit with advantage: it was only your men of ancient race whom the culotte courte became. Pitt looked down with complacency at his legs, which had not, in truth, much more symmetry or swell than the lean Court sword which dangled by his side--looked down at his legs, and thought in his heart that he was killing.	Бекки наговорила ему кучу комплиментов по поводу его костюма и почти так же восхищалась им, как его жена и дети, когда он зашел к ним перед отъездом из дому. Бекки сказала, что только чистокровный дворянин может решиться надеть этот придворный костюм. Только люди древнего рода умеют носить culotte courte {Короткие панталоны (франц.).}. Питт с удовлетворением посмотрел на свои ноги, которые, по правде сказать, отличались не большей красотой и округлостью линий, чем придворная шпага, болтавшаяся у него на боку, - Питт, повторяем, Посмотрел на свои ноги и решил в глубине души, что он неотразим.
When he was gone, Mrs. Becky made a caricature of his figure, which she showed to Lord Steyne when he arrived. His lordship carried off the sketch, delighted with the accuracy of the resemblance. He had done Sir Pitt Crawley the honour to meet him at Mrs. Becky's house and had been most gracious to the new Baronet and member. Pitt was struck too by the deference with which the great Peer treated his sister-in-law, by her ease and sprightliness in the conversation, and by the delight with which the other men of the party listened to her talk. Lord Steyne made no doubt but that the Baronet had only commenced his career in public life, and expected rather anxiously to hear him as an orator; as they were neighbours (for Great Gaunt Street leads into Gaunt Square, whereof Gaunt House, as everybody knows, forms one side) my lord hoped that as soon as Lady Steyne arrived in London she would have the honour of making the acquaintance of Lady Crawley. He left a card upon his neighbour in the course of a day or two, having never thought fit to notice his predecessor, though they had lived near each other for near a century past.	Как только он ушел, Бекки нарисовала на него карикатуру и показала лорду Стайну, когда тот приехал. Его милость, восхищенный точно переданным сходством, взял набросок с собой. Он сделал сэру Питту Кроули честь встретиться с ним в доме миссис Бекки и был очень любезен с новым баронетом и членом парламента. Питт был поражен той почтительностью, с какой знатный пэр обращался с его невесткой, легкостью и блеском ее разговора и восхищением, с каким все мужчины слушали ее. Лорд Стайн высказал уверенность, что баронет только начинает свою общественную карьеру, и жаждал послушать его как оратора. Так как они были близкие соседи (ибо Грейт-Гонт-стрит выходит на Гонт-сквер, одну сторону которого, как всем известно, занимает Гонт-Хаус), милорд выразил надежду, что, как только леди Стайн приедет в Лондон, она будет иметь честь познакомиться с леди Кроули. Через день или два лорд Стайн завез своему соседу визитную карточку; его предшественнику он никогда не оказывал такого внимания, несмотря на то, что они целый век жили рядом.
In the midst of these intrigues and fine parties and wise and brilliant personages Rawdon felt himself more and more isolated every day. He was allowed to go to the club more; to dine abroad with bachelor friends; to come and go when he liked, without any questions being asked. And he and Rawdon the younger many a time would walk to Gaunt Street and sit with the lady and the children there while Sir Pitt was closeted with Rebecca, on his way to the House, or on his return from it.	Среди этих интриг, аристократических собраний и блестящих персонажей Родон с каждым днем чувствовал себя все более одиноким. Ему не возбранялось целые дни просиживать в клубе, обедать с холостыми приятелями, приходить и уходить когда вздумается. Он и Родон-младший не раз отправлялись на Гонт-стрит и проводили время с миледи и детьми, между тем как сэр Питт навещал Ребекку, по пути в парламент или возвращаясь оттуда.
The ex-Colonel would sit for hours in his brother's house very silent, and thinking and doing as little as possible. He was glad to be employed of an errand; to go and make inquiries about a horse or a servant, or to carve the roast mutton for the dinner of the children. He was beat and cowed into laziness and submission. Delilah had imprisoned him and cut his hair off, too. The bold and reckless young blood of ten-years back was subjugated and was turned into a torpid, submissive, middle-aged, stout gentleman.	Бывший полковник часами сидел в доме брата, почти ничего не делая и ни о чем не думая. Он был рад, если ему давали какое-нибудь поручение: сходить узнать что-нибудь про лошадь или про прислугу или разрезать жареную баранину за детским столом. Выбитый из седла и усмиренный, он стал лентяем и совершенным тюфяком. Далила лишила его свободы и обрезала ему волосы. Смелый и беспечный гуляка, каким он был десять лет тому назад, теперь стал ручным и превратился в вялого, послушного толстого пожилого джентльмена.
And poor Lady Jane was aware that Rebecca had captivated her husband, although she and Mrs. Rawdon my-deared and my-loved each other every day they met.	А бедная леди Джейн чувствовала, что Ребекка пленила ее супруга; что, впрочем, не мешало им при встречах по-прежнему называть друг друга "душечкой" и "милочкой".

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты