Vanity Fair/Ярмарка тщеславия

CHAPTER XX/ГЛАВА XX, In Which Captain Dobbin Acts as the Messenger of Hymen/в которой капитан Доббин берет на себя роль вестника Гименея

English	Русский
Without knowing how, Captain William Dobbin found himself the great promoter, arranger, and manager of the match between George Osborne and Amelia. But for him it never would have taken place: he could not but confess as much to himself, and smiled rather bitterly as he thought that he of all men in the world should be the person upon whom the care of this marriage had fallen. But though indeed the conducting of this negotiation was about as painful a task as could be set to him, yet when he had a duty to perform, Captain Dobbin was accustomed to go through it without many words or much hesitation: and, having made up his mind completely, that if Miss Sedley was balked of her husband she would die of the disappointment, he was determined to use all his best endeavours to keep her alive.	Сам не зная как, капитан Уильям Доббин оказался главным зачинщиком, устроителем и распорядителем свадьбы Джорджа Осборна и Эмилии. Если бы не он, брак его друга не состоялся бы; капитан не мог не признаться в этом самому себе и горько улыбался при мысли, что именно ему на долю выпали заботы об этом брачном союзе. И хотя такое посредничество было, несомненно, самой тягостной задачей, какая могла ему представиться, однако, когда речь шла о долге, капитан Доббин доводил дело до конца без лишних слов и колебаний. Придя к неоспоримому выводу, что мисс Седли не снесет удара, если будет обманута своим суженым, он решил сделать все, чтобы сохранить ей жизнь.
I forbear to enter into minute particulars of the interview between George and Amelia, when the former was brought back to the feet (or should we venture to say the arms?) of his young mistress by the intervention of his friend honest William. A much harder heart than George's would have melted at the sight of that sweet face so sadly ravaged by grief and despair, and at the simple tender accents in which she told her little broken-hearted story: but as she did not faint when her mother, trembling, brought Osborne to her; and as she only gave relief to her overcharged grief, by laying her head on her lover's shoulder and there weeping for a while the most tender, copious, and refreshing tears--old Mrs. Sedley, too greatly relieved, thought it was best to leave the young persons to themselves; and so quitted Emmy crying over George's hand, and kissing it humbly, as if he were her supreme chief and master, and as if she were quite a guilty and unworthy person needing every favour and grace from him.	Не стану вдаваться в мельчайшие подробности встречи между Джорджем и Эмилией, когда наш бравый капитан был приведен обратно к стопам (не лучше ли сказать - в объятия?) своей юной возлюбленной стараниями честного Уильяма, своего друга. И более холодное сердце, чем Джорджа, растаяло бы при виде этого милого личика, столь сильно изменившегося от горя и отчаяния, и при звуках нежного голоса и простых и ласковых слов, которые рассказали ему ее многострадальную повесть. И так как Эмилия не лишилась чувств, когда трепещущая мать привела к ней Осборна, а только склонила голову на плечо к возлюбленному и залилась сладостными, обильными и освежающими слезами, облегчавшими ей сердце, старая миссис Седли, также почувствовав величайшее облегчение, сочла за лучшее предоставить молодых людей самим себе. Поэтому она покинула Эмми, которая плакала, припав к руке Джорджа и смиренно ее целуя, как будто Осборн был ее верховым властелином и повелителем, а она, Эмилия, - кающейся грешницей, ожидающей милости и снисхождения.
This prostration and sweet unrepining obedience exquisitely touched and flattered George Osborne. He saw a slave before him in that simple yielding faithful creature, and his soul within him thrilled secretly somehow at the knowledge of his power. He would be generous-minded, Sultan as he was, and raise up this kneeling Esther and make a queen of her: besides, her sadness and beauty touched him as much as her submission, and so he cheered her, and raised her up and forgave her, so to speak. All her hopes and feelings, which were dying and withering, this her sun having been removed from her, bloomed again and at once, its light being restored. You would scarcely have recognised the beaming little face upon Amelia's pillow that night as the one that was laid there the night before, so wan, so lifeless, so careless of all round about. The honest Irish maid-servant, delighted with the change, asked leave to kiss the face that had grown all of a sudden so rosy. Amelia put her arms round the girl's neck and kissed her with all her heart, like a child. She was little more. She had that night a sweet refreshing sleep, like one--and what a spring of inexpressible happiness as she woke in the morning sunshine!	Такое преклонение и нежная безропотная покорность необычайно растрогали Джорджа Осборна и польстили ему. В этом простом, смиренном, верном создании он видел преданную рабыню, и душа его втайне трепетала от сознания своего могущества. Он пожелал быть великодушным султаном, поднять до себя эту коленопреклоненную Эсфирь и сделать ее королевой. К тому же ее горе и красота растрогали его не меньше, чем покорность, поэтому он ободрил девушку и, так сказать, поднял ее и простил, Все надежды и чувства, увядавшие и иссыхавшие в ней, с тех пор как солнце ее затмилось, сразу ожили под его щедрыми лучами. Вы не узнали бы в сияющем личике Эмилии, покоившемся в тот вечер на подушке, ту самую девушку, которая лежала тут накануне такая измученная, безжизненная, такая равнодушная ко всему окружающему. Честная горничная-ирландка, восхищенная переменой, попросила разрешения поцеловать это личико, так внезапно порозовевшее. Эмилия, словно дитя, обвила руками шею девушки и поцеловала ее о г всего сердца. Да она и была почти что дитя. В эту ночь она и спала, как ребенок, глубоким здоровым сном, - а какой источник неописуемого счастья открылся ей, когда она проснулась при ярком свете утреннего солнца!
"He will be here again to-day," Amelia thought. "He is the greatest and best of men." And the fact is, that George thought he was one of the generousest creatures alive: and that he was making a tremendous sacrifice in marrying this young creature.	"Сегодня он опять будет здесь, - подумала Эмилия. - Нет человека благороднее и лучше". И, по правде сказать, Джордж считал себя одним из самых великодушных людей на свете и полагал, что приносит невероятную жертву, женясь на этом юном создании.
While she and Osborne were having their delightful tete-a-tete above stairs, old Mrs. Sedley and Captain Dobbin were conversing below upon the state of the affairs, and the chances and future arrangements of the young people. Mrs. Sedley having brought the two lovers together and left them embracing each other with all their might, like a true woman, was of opinion that no power on earth would induce Mr. Sedley to consent to the match between his daughter and the son of a man who had so shamefully, wickedly, and monstrously treated him. And she told a long story about happier days and their earlier splendours, when Osborne lived in a very humble way in the New Road, and his wife was too glad to receive some of Jos's little baby things, with which Mrs. Sedley accommodated her at the birth of one of Osborne's own children. The fiendish ingratitude of that man, she was sure, had broken Mr. S.'s heart: and as for a marriage, he would never, never, never, never consent.	Пока Эмилия и Осборн проводили время наверху в восхитительном tete-a-tete, старая миссис Седли и капитан Доббин беседовали внизу о положении дел и о надеждах и будущем устройстве молодых людей. Миссис Седли, соединив влюбленных и оставив их крепко обнявшимися, с истинно женской логикой утверждала, что никакая сила не может склонить мистера Седли к согласию на брак его дочери с сыном человека, который так бесстыдно, так чудовищно обошелся с ним. И она начала пространно рассказывать о более счастливых днях и былом великолепии, когда Осборн жил очень скромно на Нью-роуд и жена его бывала предовольна, получая кое-какие обноски Джоза, которыми миссис Седли снабжала ее при рождении какого-нибудь из маленьких Осборнов. Дьявольская неблагодарность этого человека - она в том уверена - разбила сердце мистера Седли. Нет, никогда, никогда не согласится он на этот брак.
"They must run away together, Ma'am," Dobbin said, laughing, "and follow the example of Captain Rawdon Crawley, and Miss Emmy's friend the little governess."	- Так, значит, им придется бежать, сударыня, - сказал Доббин, смеясь, - по примеру капитана Родона Кроули и приятельницы мисс Эмми, маленькой гувернантки.
Was it possible? Well she never! Mrs. Sedley was all excitement about this news. She wished that Blenkinsop were here to hear it: Blenkinsop always mistrusted that Miss Sharp.-- What an escape Jos had had! and she described the already well-known love-passages between Rebecca and the Collector of Boggley Wollah.	- Да неужели? Вот никогда бы не подумала! - Миссис Седли пришла в необычайное волнение, услышав эту новость. Рассказать бы об этом Бленкинсоп: Бленкинсоп всегда относилась с недовернем к мисс Шарп. "Счастливо отделался Джоз!" - И она пустилась описывать хорошо нам знакомую историю любовных похождений Ребекки и коллектора Богли-Уолаха.
It was not, however, Mr. Sedley's wrath which Dobbin feared, so much as that of the other parent concerned, and he owned that he had a very considerable doubt and anxiety respecting the behaviour of the black-browed old tyrant of a Russia merchant in Russell Square. He has forbidden the match peremptorily, Dobbin thought. He knew what a savage determined man Osborne was, and how he stuck by his word. "The only chance George has of reconcilement," argued his friend, "is by distinguishing himself in the coming campaign. If he dies they both go together. If he fails in distinction--what then? He has some money from his mother, I have heard enough to purchase his majority--or he must sell out and go and dig in Canada, or rough it in a cottage in the country." With such a partner Dobbin thought he would not mind Siberia--and, strange to say, this absurd and utterly imprudent young fellow never for a moment considered that the want of means to keep a nice carriage and horses, and of an income which should enable its possessors to entertain their friends genteelly, ought to operate as bars to the union of George and Miss Sedley.	Впрочем, Доббин не так страшился гнева мистера Седли, как другого заинтересованного родителя, и признавался себе, что его весьма беспокоит и смущает поведение старого угрюмого тирана, коммерсанта с Рассел-сквер. "Ведь он решительно запретил этот брак, - размышлял Доббин, которому было известно, каким диким упорством отличался Осборн и как он всегда держался своего слова. - Единственным для Джорджа шансом на примирение, - рассуждал его друг, - было бы отличиться в предстоящей кампании. Если он умрет, за ним умрет и Эмилия. А если ему не удастся отличиться?.. Что ж, у него есть какие-то деньги от матери - их хватит на покупку майорского чина... А то придется ему бросить армию, уехать за море и попытать счастья где-нибудь на приисках Канады или грудью встретить трудности жизни где-нибудь в деревенской глуши". Сам Доббин с такой спутницей жизни не побоялся бы и Сибири. Странно сказать: этот бестолковый и в высшей степени неосмотрительный молодой человек ни на минуту не задумался над тем, что недостаток средств для содержания изящного экипажа и лошадей и отсутствие надлежащего дохода, который позволил бы его обладателям достойно принимать своих друзей, должны были бы явиться безусловным препятствием к союзу Джорджа и мисс Седли.
It was these weighty considerations which made him think too that the marriage should take place as quickly as possible. Was he anxious himself, I wonder, to have it over?--as people, when death has occurred, like to press forward the funeral, or when a parting is resolved upon, hasten it. It is certain that Mr. Dobbin, having taken the matter in hand, was most extraordinarily eager in the conduct of it. He urged on George the necessity of immediate action: he showed the chances of reconciliation with his father, which a favourable mention of his name in the Gazette must bring about. If need were he would go himself and brave both the fathers in the business. At all events, he besought George to go through with it before the orders came, which everybody expected, for the departure of the regiment from England on foreign service.	Все эти веские соображения заставили его прийти к выводу, что брак должен состояться как можно скорее. Как знать, уж не хотелось ли ему самому, чтобы со всем этим было раз навсегда покончено? Так иные, когда умирает близкий человек, торопятся с похоронами или, если решено расстаться, спешат с разлукой. Несомненно одно: мистер Доббин, взяв дело в свои руки, повел его с необычайным рвением. Он неотступно доказывал другу, что надо действовать твердо и решительно, уверял, что примирение с отцом не заставит себя ждать, пусть только в "Газете" будет с похвалой упомянуто имя Джорджа. Если понадобится, он сам отправится и к тому и к другому родителю и поговорит с ними. Во всяком случае, он молил Джорджа покончить с этим до приказа о выступлении полка в заграничный поход, которого ждали со дня на день.
Bent upon these hymeneal projects, and with the applause and consent of Mrs. Sedley, who did not care to break the matter personally to her husband, Mr. Dobbin went to seek John Sedley at his house of call in the City, the Tapioca Coffee-house, where, since his own offices were shut up, and fate had overtaken him, the poor broken- down old gentleman used to betake himself daily, and write letters and receive them, and tie them up into mysterious bundles, several of which he carried in the flaps of his coat. I don't know anything more dismal than that business and bustle and mystery of a ruined man: those letters from the wealthy which he shows you: those worn greasy documents promising support and offering condolence which he places wistfully before you, and on which he builds his hopes of restoration and future fortune. My beloved reader has no doubt in the course of his experience been waylaid by many such a luckless companion. He takes you into the corner; he has his bundle of papers out of his gaping coat pocket; and the tape off, and the string in his mouth, and the favourite letters selected and laid before you; and who does not know the sad eager half-crazy look which he fixes on you with his hopeless eyes?	Поглощенный этими матримониальными проектами, мистер Доббин с одобрения и согласия миссис Седли, не пожелавшей обсуждать этот вопрос со своим супругом, отправился на поиски Джона Седли в кофейню "Тапиока", обычное его теперь пристанище в Сити, где с закрытием его собственной конторы, с тех пор как на него обрушилась судьба, бедный разбитый старик ежедневно проводил время, - здесь он писал письма, получал письма, связывал их в какие-то таинственные пачки, которые постоянно торчали из карманов его сюртука. Я не знаю ничего более плачевного, чем деловитость, суетливость и таинственность разорившегося человека. Он показывает вам письма от богачей, он раскладывает перед вами эти затасканные, засаленные документы, говорящие о сочувствии и обещающие поддержку, и в глазах его светится тоскливый огонек: здесь все его надежды на восстановление доброго имени и благосостояния. Моего любезного читателя, без сомнения, не раз останавливал такой злосчастный неудачник. Он отводит вас куда-нибудь в уголок, вытаскивает из оттопырившегося кармана сюртука связку бумаг, развязывает ее и, взяв веревочку в зубы, отбирает излюбленные письма и раскладывает перед вами. Кому незнаком этот скорбный, беспокойный, полубезумный взгляд, устремленный на вас с выражением безнадежности?
Changed into a man of this sort, Dobbin found the once florid, jovial, and prosperous John Sedley. His coat, that used to be so glossy and trim, was white at the seams, and the buttons showed the copper. His face had fallen in, and was unshorn; his frill and neckcloth hung limp under his bagging waistcoat. When he used to treat the boys in old days at a coffee-house, he would shout and laugh louder than anybody there, and have all the waiters skipping round him; it was quite painful to see how humble and civil he was to John of the Tapioca, a blear-eyed old attendant in dingy stockings and cracked pumps, whose business it was to serve glasses of wafers, and bumpers of ink in pewter, and slices of paper to the frequenters of this dreary house of entertainment, where nothing else seemed to be consumed. As for William Dobbin, whom he had tipped repeatedly in his youth, and who had been the old gentleman's butt on a thousand occasions, old Sedley gave his hand to him in a very hesitating humble manner now, and called him "Sir." A feeling of shame and remorse took possession of William Dobbin as the broken old man so received and addressed him, as if he himself had been somehow guilty of the misfortunes which had brought Sedley so low.	Доббин в таком именно состоянии и застал Джона Седли, некогда жизнерадостного, цветущего и преуспевающего. Сюртук его, обычно такой щеголеватый и опрятный, побелел по швам, а на пуговицах сквозила медь. Лицо осунулось и было небрито; жабо и галстук повисли тряпкой над мешковатым жилетом. Бывало, в прежние времена, угощая приятеля в кофейне, Седли кричал и смеялся громче всех, и все лакеи суетились около него. А теперь просто больно было смотреть, как смиренно и вежливо разговаривал он в "Тапиоке" с Джоном, старым подслеповатым слугой в грязных чулках и стоптанных туфлях, на обязанности которого было подавать рюмки с облатками, оловянные чернильницы вместо оловянных кружек и клочки бумаги вместо сандвичей посетителям этого мрачного увеселительного заведения, где, кажется, ничего иного и не употреблялось. Что же касается Уильяма Доббина, которому мистер Седли частенько жертвовал монету-другую в дни его юности и над которым сотни раз подшучивал, то старый джентльмен очень робко и нерешительно протянул ему руку и назвал его "сэром". Под впечатлением этой робости и искательности бедного старика чувство стыда и раскаяния овладело Уильямом Доббином, словно он и сам был как-то повинен в неудачах, доведших Седли до такого унижения.
"I am very glad to see you, Captain Dobbin, sir," says he, after a skulking look or two at his visitor (whose lanky figure and military appearance caused some excitement likewise to twinkle in the blear eyes of the waiter in the cracked dancing pumps, and awakened the old lady in black, who dozed among the mouldy old coffee-cups in the bar). "How is the worthy alderman, and my lady, your excellent mother, sir?" He looked round at the waiter as he said, "My lady," as much as to say, "Hark ye, John, I have friends still, and persons of rank and reputation, too." "Are you come to do anything in my way, sir? My young friends Dale and Spiggot do all my business for me now, until my new offices are ready; for I'm only here temporarily, you know, Captain. What can we do for you. sir? Will you like to take anything?"	- Очень рад вас видеть, капитан Доббин, сэр, - произнес старик, несмело взглянув на посетителя (чья долговязая фигура и военная выправка вызвали искру какого-то оживления в подслеповатых глазах лакея, шмыгавшего взад-вперед в стоптанных бальных туфлях, и разбудили старуху в черном, дремавшую за стойкой, среди грязных надбитых кофейных чашек). - Как поживают достойные олдермен и миледи, ваша добрейшая матушка, сэр? - Произнося это "миледи", он оглянулся на лакея, словно желая сказать: "Слышите, Джон, у меня еще есть друзья, и к тому же особы знатные и почтенные". - Вы пожаловали ко мне по какому-нибудь делу, сэр? Мои молодые друзья, Дейл и Спигот, ведут за меня все дела, пока не будет готова моя новая контора. Ведь я здесь только временно, капитан. Чем мы можем служить вам, сэр? Не угодно ли чего-нибудь выпить или закусить?
Dobbin, with a great deal of hesitation and stuttering, protested that he was not in the least hungry or thirsty; that he had no business to transact; that he only came to ask if Mr. Sedley was well, and to shake hands with an old friend; and, he added, with a desperate perversion of truth,	Доббин в величайшем замешательстве стал отказываться, уверяя, что ничуть не голоден и не испытывает жажды. Дел у него никаких решительно нет, и он зашел только осведомиться о здоровье мистера Седли и пожать руку старому другу. И, безбожно кривя душой, капитан добавил:
"My mother is very well--that is, she's been very unwell, and is only waiting for the first fine day to go out and call upon Mrs. Sedley. How is Mrs. Sedley, sir? I hope she's quite well."	- Матушка моя вполне здорова... то есть была очень нездорова и только ожидает первого ясного дня, чтобы выехать и посетить миссис Седли. Как поживает миссис Седли, сэр? Надеюсь, она в добром здоровье?
And here he paused, reflecting on his own consummate hypocrisy; for the day was as fine, and the sunshine as bright as it ever is in Coffin Court, where the Tapioca Coffee-house is situated: and Mr. Dobbin remembered that he had seen Mrs. Sedley himself only an hour before, having driven Osborne down to Fulham in his gig, and left him there tete-a-tete with Miss Amelia.	Тут он умолк, пораженный полнейшим несообразием своих слов, ибо день был такой ясный и солнце так ярко светило, как только это возможно в Кофин-Корте, где находится кофейня "Тапиока"; мистер Доббин также вспомнил, что видел миссис Седли всего час тому назад, когда подвез Осборна в Фулем на своем шарабане и оставил его там tete-a-tete с мисс Эмилией.
"My wife will be very happy to see her ladyship," Sedley replied, pulling out his papers. "I've a very kind letter here from your father, sir, and beg my respectful compliments to him. Lady D. will find us in rather a smaller house than we were accustomed to receive our friends in; but it's snug, and the change of air does good to my daughter, who was suffering in town rather--you remember little Emmy, sir?--yes, suffering a good deal."	- Моя жена будет счастлива повидаться с миледи, - отвечал Седли, вытаскивая свои бумаги. - У меня тут очень любезное письмецо от вашего батюшки, сэр. Прошу вас передать ему от меня почтительнейший привет. Леди Доббин найдет нас в домике, который несколько меньше того, где мы привыкли принимать наших друзей. Но он уютен, а перемена воздуха полезна для моей дочери... она все хворала в городе... Вы помните маленькую Эмми, сэр?.. Да, она сильно прихварывала.
The old gentleman's eyes were wandering as he spoke, and he was thinking of something else, as he sate thrumming on his papers and fumbling at the worn red tape.	Взоры старого джентльмена блуждали, пока он говорил. Он думал о чем-то другом, перебирая в руках бумаги и теребя красный истертый шнурок.
"You're a military man," he went on; "I ask you, Bill Dobbin, could any man ever have speculated upon the return of that Corsican scoundrel from Elba? When the allied sovereigns were here last year, and we gave 'em that dinner in the City, sir, and we saw the Temple of Concord, and the fireworks, and the Chinese bridge in St. James's Park, could any sensible man suppose that peace wasn't really concluded, after we'd actually sung Te Deum for it, sir? I ask you, William, could I suppose that the Emperor of Austria was a damned traitor--a traitor, and nothing more? I don't mince words--a double-faced infernal traitor and schemer, who meant to have his son-in-law back all along. And I say that the escape of Boney from Elba was a damned imposition and plot, sir, in which half the powers of Europe were concerned, to bring the funds down, and to ruin this country. That's why I'm here, William. That's why my name's in the Gazette. Why, sir?--because I trusted the Emperor of Russia and the Prince Regent. Look here. Look at my papers. Look what the funds were on the 1st of March--what the French fives were when I bought for the count. And what they're at now. There was collusion, sir, or that villain never would have escaped. Where was the English Commissioner who allowed him to get away? He ought to be shot, sir --brought to a court-martial, and shot, by Jove."	- Вы человек военный, - продолжал он, - и я спрашиваю вас, Уил Доббин, мог ли кто рассчитывать на возвращение этого корсиканского злодея с Эльбы? Когда союзные монархи были здесь в прошлом году и мы задали им обед в Сити, сэр, и любовались на Храм Согласия, на фейерверки и китайский мост в Сент-Джеймском парке, мог ли какой разумный человек предположить, что мир на самом деле не заключен, хотя мы уже отслужили благодарственные молебны? Я спрашиваю вас, Уильям, мог ли я предполагать, что австрийский император - изменник, проклятый изменник, и ничего больше? Я говорю то, что есть: это подлый изменник и интриган, который только и думает, как бы вернуть своего зятя. И я утверждаю, что бегство Бонн с Эльбы - это не что иное, как заговор и хитрый обман, сэр, в котором замешана добрая половина европейских держав, - они спят и видят, как бы вызвать падение государственных бумаг и разорить нашу страну. Вот почему я здесь, Уильям. Вот почему мое имя пропечатали в "Газете". Я доверился русскому императору и принцу-регенту. Вот посмотрите. Вот мои бумаги. Вот какой был курс на государственные бумаги первого марта и что стоили французские пятипроцентные, когда я купил их на срок. А какой их курс теперь? Тут был сговор, сэр, иначе этот мерзавец никогда не удрал бы. Где был английский комиссар? Почему он позволил ему убежать? Его следовало бы расстрелять, сэр, - предать военно-полевому суду и расстрелять, ей-богу!
"We're going to hunt Boney out, sir," Dobbin said, rather alarmed at the fury of the old man, the veins of whose forehead began to swell, and who sate drumming his papers with his clenched fist. "We are going to hunt him out, sir--the Duke's in Belgium already, and we expect marching orders every day."	- Мы собираемся прогнать Бони, сэр, - сказал Доббин, встревоженный яростью старика: жилы вздулись у него на лбу, и он гневно барабанил кулаком по своим бумагам. - Мы собираемся прогнать его, сэр, - герцог уже в Бельгии, и мы со дня на день ждем приказа о выступлении.
"Give him no quarter. Bring back the villain's head, sir. Shoot the coward down, sir," Sedley roared. "I'd enlist myself, by--; but I'm a broken old man--ruined by that damned scoundrel--and by a parcel of swindling thieves in this country whom I made, sir, and who are rolling in their carriages now," he added, with a break in his voice.	- Не давайте ему пощады! Привезите нам голову негодяя, сэр! Пристрелите подлеца, сэр! - ревел Седли. - Я и сам пошел бы в армию, клянусь... Но я разбитый старик, разоренный этим проклятым негодяем... и шайкой воров и мошенников, наших же англичан, которых я сам вывел в люди, сэр, и которые катаются теперь в каретах, - добавил он дрогнувшим голосом.
Dobbin was not a little affected by the sight of this once kind old friend, crazed almost with misfortune and raving with senile anger. Pity the fallen gentleman: you to whom money and fair repute are the chiefest good; and so, surely, are they in Vanity Fair.	Доббин был немало взволнован при виде этого некогда доброго старого друга, почти обезумевшего от горя и кипевшего старческой злобой. Пожалейте падшего джентльмена, вы все, для кого деньги и репутация - главнейшие блага. А ведь так оно и есть на Ярмарке Тщеславия.
"Yes," he continued, "there are some vipers that you warm, and they sting you afterwards. There are some beggars that you put on horseback, and they're the first to ride you down. You know whom I mean, William Dobbin, my boy. I mean a purse-proud villain in Russell Square, whom I knew without a shilling, and whom I pray and hope to see a beggar as he was when I befriended him."	- Да, - продолжал старик, - бывают же такие ехидны - ты их отогреваешь, а потом они жалят тебя. Бывают такие нищие - ты помогаешь им сесть на лошадь, а они же первые давят тебя. Вы знаете, на кого я намекаю. Уильям Доббин, мой мальчик. Я говорю об этом гордеце, об этом разбогатевшем негодяе с Рассел-сквер, которого я знавал без гроша в кармане. Молю бога и надеюсь, что еще увижу его таким же пищим, каким он был до того, как я ему помог.
"I have heard something of this, sir, from my friend George," Dobbin said, anxious to come to his point. "The quarrel between you and his father has cut him up a great deal, sir. Indeed, I'm the bearer of a message from him."	- Я кое-что слышал об этом, сэр, от моего друга Джорджа, - заметил Доббин, стараясь поскорее подойти к цели. - Ссора между вами и его отцом крайне огорчила его, сэр. И я даже имею к вам поручение от Джорджа.
"O, THAT'S your errand, is it?" cried the old man, jumping up. "What! perhaps he condoles with me, does he? Very kind of him, the stiff-backed prig, with his dandified airs and West End swagger. He's hankering about my house, is he still? If my son had the courage of a man, he'd shoot him. He's as big a villain as his father. I won't have his name mentioned in my house. I curse the day that ever I let him into it; and I'd rather see my daughter dead at my feet than married to him."	- А, так вот какое у вас дело! - крикнул старик, вскочив со своего места. - Что? Пожалуй, он еще шлет мне соболезнование? Так, что ли? Весьма любезно со стороны этого напыщенного нахала с его фатовскими замашками и вест-эндским чванством. Он, чего доброго, все еще шатается около моего дома. Если бы мой сын обладал храбростью настоящего мужчины, он пристрелил бы его. Это такой же негодяй, как и его отец. Не желаю, чтобы его имя упоминалось в моем доме. Проклинаю тот день, когда я позволил ему переступить мой порог. Я предпочту увидеть свою дочь мертвой, чем замужем за ним.
"His father's harshness is not George's fault, sir. Your daughter's love for him is as much your doing as his. Who are you, that you are to play with two young people's affections and break their hearts at your will?"	- Джордж не виноват в жестокости своего отца, сэр. Если ваша дочь любит его, то вы сами немало способствовали этому. Кто дал вам право надругаться над привязанностью двух молодых людей? Неужели ради своего каприза вы готовы сделать их несчастными?
"Recollect it's not his father that breaks the match off," old Sedley cried out. "It's I that forbid it. That family and mine are separated for ever. I'm fallen low, but not so low as that: no, no. And so you may tell the whole race--son, and father and sisters, and all."	- Запомните, это не его отец разрывает брак, - выкрикнул старый Седли. - Это я запрещаю! Его семья и моя расстались навеки. Я низко пал, но но настолько. Нет, нет! И вы так и скажите всему их отродью - сыну, отцу и сестрам, всем, всем!
"It's my belief, sir, that you have not the power or the right to separate those two," Dobbin answered in a low voice; "and that if you don't give your daughter your consent it will be her duty to marry without it. There's no reason she should die or live miserably because you are wrong-headed. To my thinking, she's just as much married as if the banns had been read in all the churches in London. And what better answer can there be to Osborne's charges against you, as charges there are, than that his son claims to enter your family and marry your daughter?"	- Я убежден, сэр, что у вас нет ни власти, ни права разлучать этих молодых людей, - отвечал Доббин тихим голосом. - И если вы не дадите дочери своего согласия, она никоим образом не должна считаться с вашей волей. Нет разумного оправдания тому, чтобы она умерла или влачила жалкое существование только из-за вашего упорства. По моему мнению, она уже так крепко связана брачным обязательством, как если бы оглашение их брака было сделано во всех лондонских церквах. И может ли быть лучший ответ на обвинения Осборна, - а ведь он вас действительно обвиняет, - чем просьба его сына позволить ему войти в вашу семью и жениться на вашей дочери?
A light of something like satisfaction seemed to break over old Sedley as this point was put to him: but he still persisted that with his consent the marriage between Amelia and George should never take place.	Казалось, проблеск чего-то похожего на удовлетворение пробежал по лицу старого Седли, когда перед ним был выдвинут этот довод. Но он все еще продолжал твердить, что никогда не даст согласия на брак Эмилии с Джорджем.
"We must do it without," Dobbin said, smiling, and told Mr. Sedley, as he had told Mrs. Sedley in the day, before, the story of Rebecca's elopement with Captain Crawley. It evidently amused the old gentleman.	- Придется обойтись без вашего согласия, - заявил, улыбаясь, Доббин и рассказал мистеру Седли, как давеча рассказывал миссис Седли, о побеге Ребекки с капитаном Кроули. Это, очевидно, позабавило старого джентльмена.
"You're terrible fellows, you Captains," said he, tying up his papers; and his face wore something like a smile upon it, to the astonishment of the blear-eyed waiter who now entered, and had never seen such an expression upon Sedley's countenance since he had used the dismal coffee-house.	- Вы, господа капитаны, ужасный народ! - промолвил он, перевязывая свои бумаги, и на лице его показалось какое-то подобие улыбки, к изумлению только что вошедшего подслеповатого лакея, который еще не разу не видал подобного выражения лица у мистера Седли, с тех пор как тот повадился в эту унылую кофейню.
The idea of hitting his enemy Osborne such a blow soothed, perhaps, the old gentleman: and, their colloquy presently ending, he and Dobbin parted pretty good friends.	Мысль о нанесении своему врагу, Осборну, такого удара, видимо, смягчила старого джентльмена, и, когда их беседа закончилась, они с Доббином расстались добрыми друзьями.
"My sisters say she has diamonds as big as pigeons' eggs," George said, laughing. "How they must set off her complexion! A perfect illumination it must be when her jewels are on her neck. Her jet- black hair is as curly as Sambo's. I dare say she wore a nose ring when she went to court; and with a plume of feathers in her top-knot she would look a perfect Belle Sauvage."	- Сестры говорят, что у нее брильянты с голубиное яйцо, - смеясь, говорил Джордж. - Представляю, как они идут к ее цвету лица! Когда она увешается своими драгоценностями - должно быть, получается настоящая иллюминация. А ее черные волосы вьются, как у Самбо. Наверное, она продела себе в нос кольцо, когда ездила представляться ко двору... Ей бы в волосы пучок перьев - и это будет настоящая belle sauvage! {Прекрасная дикарка (франц.).}
George, in conversation with Amelia, was rallying the appearance of a young lady of whom his father and sisters had lately made the acquaintance, and who was an object of vast respect to the Russell Square family. She was reported to have I don't know how many plantations in the West Indies; a deal of money in the funds; and three stars to her name in the East India stockholders' list. She had a mansion in Surrey, and a house in Portland Place. The name of the rich West India heiress had been mentioned with applause in the Morning Post. Mrs. Haggistoun, Colonel Haggistoun's widow, her relative, "chaperoned" her, and kept her house. She was just from school, where she had completed her education, and George and his sisters had met her at an evening party at old Hulker's house, Devonshire Place (Hulker, Bullock, and Co. were long the correspondents of her house in the West Indies), and the girls had made the most cordial advances to her, which the heiress had received with great good humour. An orphan in her position--with her money--so interesting! the Misses Osborne said. They were full of their new friend when they returned from the Hulker ball to Miss Wirt, their companion; they had made arrangements for continually meeting, and had the carriage and drove to see her the very next day. Mrs. Haggistoun, Colonel Haggistoun's widow, a relation of Lord Binkie, and always talking of him, struck the dear unsophisticated girls as rather haughty, and too much inclined to talk about her great relations: but Rhoda was everything they could wish--the frankest, kindest, most agreeable creature--wanting a little polish, but so good-natured. The girls Christian-named each other at once.	Так Джордж, беседуя с Эмилией, потешался над наружностью молодой особы, с которой недавно познакомились его отец и сестры и которая была предметом величайшего поклонения для семейства на Рассел-сквер. Говорили, что у нее без счету всяких плантаций в Вест-Индии, куча денег в государственных бумагах и что имя ее отмечено тремя звездочками в списке акционеров Ост-Индской компании. У нее был дворец за Темзой и дом на Портленд-Плейс. Имя богатой вест-индской наследницы было упомянуто весьма лестно в "Морнинг пост". Миссис Хаггистон, вдова полковника Хаггистона, ее родственница, вывозила ее в свет и вела ее дом. Она только что вышла из школы, где заканчивала образование, и Джордж с сестрами встретился с нею на вечере в доме старого Халкера, на Девон-шир-Плеис ("Халкер, Буллок и Кo" были постоянными лондонскими агентами ее семьи в Вест-Индии); обе мисс Осборн осыпали ее любезностями, и наследница принимала их авансы весьма добродушно. "Быть сиротой в ее положении и при ее деньгах - как это интересно!" - говорили девицы Осборн. Вернувшись с бала, они просто бредили новой подругой и без конца рассказывали о ней своей компаньонке мисс Уирт. Сестры сговорились с новой знакомой о постоянных встречах и на следующий же день взяли карету и поехали ее навестить. Миссис Хаггистон, вдова полковника Хаггистона и родственница лорда Бинки, беспрестанно о нем говорившая, неприятно поразила неискушенных девиц своим надменным видом и слишком большой склонностью вспоминать на каждом слове своих знатных родственников. Но сама Рода была выше всяких похвал - искреннейшее, милейшее, приятнейшее создание - правда, нуждающееся в легкой шлифовке, но зато уж такое безобидное. Девушки сразу стали называть друг друга по имени.
"You should have seen her dress for court, Emmy," Osborne cried, laughing. "She came to my sisters to show it off, before she was presented in state by my Lady Binkie, the Haggistoun's kinswoman. She's related to every one, that Haggistoun. Her diamonds blazed out like Vauxhall on the night we were there. (Do you remember Vauxhall, Emmy, and Jos singing to his dearest diddle diddle darling?) Diamonds and mahogany, my dear! think what an advantageous contrast--and the white feathers in her hair--I mean in her wool. She had earrings like chandeliers; you might have lighted 'em up, by Jove--and a yellow satin train that streeled after her like the tail of a cornet."	- Посмотрела бы ты на нее в придворном туалете, Эмми, - рассказывал Осборн, смеясь. - Она примчалась к сестрам показать его, перед тем как ехать представляться ко двору во всем параде. Вывозит ее миледи Бинки, родственница Хаггистон. Эта Хаггистон в родстве буквально со всеми. Брильянты у нее горели огнями, как Воксхолл в тот вечер, когда мы там были (помнишь Воксхолл, Эмми? И как Джоз распевал там своей душечке, м-милоч-чке?). Брильянты и бронза, дорогая, - подумай, какое чудесное сочетание. А в волосах - то есть в шерсти - белые перья. Серьги величиной с подсвечник, их прямо можно зажечь, ей-богу! А желтый атласный шлейф волочился за нею, словно хвост кометы.
"How old is she?" asked Emmy, to whom George was rattling away regarding this dark paragon, on the morning of their reunion-- rattling away as no other man in the world surely could.	- Сколько ей лет? - спросила Эмми, которой Джордж трещал про смуглолицую красотку в утро их примирения, - трещал так, как, наверно, не мог бы никто в мире.
"Why the Black Princess, though she has only just left school, must be two or three and twenty. And you should see the hand she writes! Mrs. Colonel Haggistoun usually writes her letters, but in a moment of confidence, she put pen to paper for my sisters; she spelt satin satting, and Saint James's, Saint Jams."	- Да этой чернокожей принцессе, хотя она только что со школьной скамьи, должно быть, года двадцать два, двадцать три. А посмотрела бы ты на ее каракули! Полковница Хаггистон пишет за нее все письма, но как-то в минуту откровенности она сама вооружилась пером и написала моим сестрам. Она пишет вместо "атлас" - "атласт", а вместо "дворец" - "творец".
"Why, surely it must be Miss Swartz, the parlour boarder," Emmy said, remembering that good-natured young mulatto girl, who had been so hysterically affected when Amelia left Miss Pinkerton's academy.	- Ах, это, наверное, мисс Суорц, наша пансионерка, та, что жила в отдельной комнате, - догадалась Эмми, вспомнив добродушную девочку-мулатку, которая так бурно сокрушалась, когда Эмилия покидала пансион мисс Пинкертон.
"The very name," George said. "Her father was a German Jew--a slave-owner they say--connected with the Cannibal Islands in some way or other. He died last year, and Miss Pinkerton has finished her education. She can play two pieces on the piano; she knows three songs; she can write when Mrs. Haggistoun is by to spell for her; and Jane and Maria already have got to love her as a sister."	- Она, совершенно верно! - подхватил Джордж. - Отец ее был немецкий еврей, говорят - рабовладелец, имевший какое-то отношение к Каннибальским островам. Он "мер в прошлом году, и мисс Пинкертон завершила ее образование. Она может сыграть на фортепьяно две пьески, умеет петь три романса, может писать, когда рядом сидит миссис Хаггистон и исправляет ей ошибки. Джейн и Мария уже полюбили ее, как сестру.
"I wish they would have loved me," said Emmy, wistfully. "They were always very cold to me."	- Жаль, что они меня не полюбили, - промолвила задумчиво Эмми. - Они всегда обходились со мной так холодно.
"My dear child, they would have loved you if you had had two hundred thousand pounds," George replied. "That is the way in which they have been brought up. Ours is a ready-money society. We live among bankers and City big-wigs, and be hanged to them, and every man, as he talks to you, is jingling his guineas in his pocket. There is that jackass Fred Bullock is going to marry Maria--there's Goldmore, the East India Director, there's Dipley, in the tallow trade--OUR trade," George said, with an uneasy laugh and a blush. "Curse the whole pack of money-grubbing vulgarians! I fall asleep at their great heavy dinners. I feel ashamed in my father's great stupid parties. I've been accustomed to live with gentlemen, and men of the world and fashion, Emmy, not with a parcel of turtle-fed tradesmen. Dear little woman, you are the only person of our set who ever looked, or thought, or spoke like a lady: and you do it because you're an angel and can't help it. Don't remonstrate. You are the only lady. Didn't Miss Crawley remark it, who has lived in the best company in Europe? And as for Crawley, of the Life Guards, hang it, he's a fine fellow: and I like him for marrying the girl he had chosen."	- Дорогое мое дитя, они полюбили бы тебя, если бы у тебя было двести тысяч фунтов, - отвечал Джордж. - Так уж они воспитаны. В нашем обществе поклоняются чистогану. Мы живем среди банкиров и крупных дельцов Сити, черт бы их всех побрал, и каждый, кто разговаривает с тобой, побрякивает в кармане гинеями. Таков этот осел Фред Буллок, который собирается жениться на Марии, таков Голдмор, директор Ост-Индской компании, таков Дипли, торговец салом, - это по нашей линии, - добавил Джордж с принужденным смехом и краснея. - Проклятие всей этой шайке пошляков и загребателей денег! Я засыпаю на их торжественных обедах. Я стыжусь дурацких парадных вечеров у моего отца. Я привык жить с джентльменами, с людьми светскими и благовоспитанными, Эмми, а не с кучкой торгашей, объедающихся черепаховым супом. Милочка, ты одна в нашем кругу настоящая леди и по наружности, и по речам, и по образу мыслей. И это потому, что ты ангел, и иначе быть не может. Не возражай! Ты у нас одна-единственная леди. Разве не говорила того же мисс Кроули, которая вращалась в лучших кругах Европы? А что касается Кроули, лейб-гвардейца, то, черт его побери, он славный малый. И мне он нравится тем, что женился на девушке, которую полюбил.
Amelia admired Mr. Crawley very much, too, for this; and trusted Rebecca would be happy with him, and hoped (with a laugh) Jos would be consoled. And so the pair went on prattling, as in quite early days. Amelia's confidence being perfectly restored to her, though she expressed a great deal of pretty jealousy about Miss Swartz, and professed to be dreadfully frightened--like a hypocrite as she was-- lest George should forget her for the heiress and her money and her estates in Saint Kitt's. But the fact is, she was a great deal too happy to have fears or doubts or misgivings of any sort: and having George at her side again, was not afraid of any heiress or beauty, or indeed of any sort of danger.	Эмилия тоже восхищалась мистером Кроули, и по той же причине. Она была уверена, что Ребекка будет с ним счастлива, и, смеясь, выражала надежду, что Джоз утешится. Наша парочка продолжала болтать, как в старые времена. К Эмилии вернулась ее прежняя вера в Джорджа, хоть она то и дело из милого кокетства поминала мисс Суорц и даже призналась - какая лицемерка! - что ее ужасно пугает, как бы Джордж не позабыл ее для этой наследницы, ради ее капиталов и угодий на Сент-Китсе. На самом деле она была слишком счастлива, чтобы испытывать какие-либо опасения, сомнения или предчувствия, и, видя опять рядом с собой Джорджа, не боялась никаких наследниц, никаких красавиц, да и вообще ничего на свете.
When Captain Dobbin came back in the afternoon to these people-- which he did with a great deal of sympathy for them--it did his heart good to see how Amelia had grown young again--how she laughed, and chirped, and sang familiar old songs at the piano, which were only interrupted by the bell from without proclaiming Mr. Sedley's return from the City, before whom George received a signal to retreat.	Капитан Доббин вернулся к молодым людям, преисполненный сочувствия к ним, - и на сердце у него потеплело, когда он увидел, как Эмилия опять расцвела, как она смеется, щебечет и распевает за фортепьяно старые знакомые романсы; исполнение их прервал звонок, возвещавший о приходе мистера Седли. Еще до его появления Джорджу было приказано ретироваться.
Beyond the first smile of recognition--and even that was an hypocrisy, for she thought his arrival rather provoking--Miss Sedley did not once notice Dobbin during his visit. But he was content, so that he saw her happy; and thankful to have been the means of making her so.	Если не считать первой приветственной улыбки - да и та была лицемерной, так как Эмилия сочла прибытие капитана Доббина несвоевременным, - мисс Седли ни разу не обратила внимания на Доббина в течение его визита. Но он был доволен уж тем, что видел Эмилию счастливой и сам содействовал этому счастью.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты