| English | Русский |
| DEAR PHILLIPS, | Дорогой Филипс! |
| In my last, I mentioned my having spent an evening with a society of authors, who seemed to be jealous and afraid of one another. My uncle was not at all surprised to hear me say I was disappointed in their conversation. | В последнем письме я упоминал о том, как я провел вечер в обществе сочинителей, которые, казалось, один другого боялись и друг другу завидовали. Дядюшка отнюдь не был удивлен, когда я сказал, что беседа их меня разочаровала. |
| 'A man may be very entertaining and instructive upon paper (said he), and exceedingly dull in common discourse. I have observed, that those who shine most in private company, are but secondary stars in the constellation of genius -- A small stock of ideas is more easily managed, and sooner displayed, than a great quantity crowded together. There is very seldom any thing extraordinary in the appearance and address of a good writer; whereas a dull author generally distinguishes himself by some oddity or extravagance. For this reason, I fancy, that an assembly of Grubs must be very diverting.' | "Человек может быть весьма занимателен и назидателен на бумаге, - сказал он, - но очень скучен в беседе. Я заметил, что те, кто блистает в обществе простых смертных, суть звезды второй величины в созвездии талантов. Немногими мыслями легче управлять и распоряжаться, чем большим их запасом. Редко случается найти что-нибудь необычайное в наружности и речах хорошего сочинителя, тогда как скучный писатель выделяется какой-нибудь странностью или блажью. Посему я полагаю, что компания с Граб-стрит должна быть очень занимательна". |
| My curiosity being excited by this hint, I consulted my friend Dick Ivy, who undertook to gratify it the very next day, which was Sunday last. | Эти слова весьма подстрекнули мое любопытство, и я посоветовался с моим приятелем Диком Айви, который и взялся его удовлетворить на следующий же день. |
| He carried me to dine with S--, whom you and I have long known by his writings. -- He lives in the skirts of the town, and every Sunday his house is opened to all unfortunate brothers of the quill, whom he treats with beef, pudding, and potatoes, port, punch, and Calvert's entire butt beer. He has fixed upon the first day of the week for the exercise of his hospitality, because some of his guests could not enjoy it on any other, for reasons that I need not explain. | Он повел меня обедать к С., которого мы с вами знаем давно по его сочинениям. Проживает С. на самом краю города, и каждое воскресенье дом его открыт для всех неудачливых его собратьев по перу, которых он угощает говядиной, пудингом, картофелем, а также портвейном, пуншем и добрым пивом, лучше которого не сыскать у Келверта. Первый день недели он избрал потому, что кое-кто из его гостей не мог бы воспользоваться его гостеприимством по причине, о которой нет нужды распространяться. |
| I was civilly received in a plain, yet decent habitation, which opened backwards into a very pleasant garden, kept in excellent order; and, indeed, I saw none of the outward signs of authorship, either in the house or the landlord, who is one of those few writers of the age that stand upon their own foundation, without patronage, and above dependence. If there was nothing characteristic in the entertainer, the company made ample amends for his want of singularity. | Принял он меня любезно в скромном, но удобном доме, выходившем в хороший сад, содержимый в полном порядке, и право же, я не видел ни одного внешнего знака сочинительства ни в доме, ни в наружности хозяина, одного из тех немногих писателей, которые стоят на своих собственных ногах, не имеют покровителей и ни от кого не зависят. Но если в хозяине не было ничего примечательного, то гости с лихвой вознаграждали отсутствие в нем странностей. |
| At two in the afternoon, I found myself one of ten messmates seated at table; and, I question, if the whole kingdom could produce such another assemblage of originals. Among their peculiarities, I do not mention those of dress, which may be purely accidental. What struck me were oddities originally produced by affectation, and afterwards confirmed by habit. One of them wore spectacles at dinner, and another his hat flapped; though (as Ivy told me) the first was noted for having a seaman's eye, when a bailiff was in the wind; and the other was never known to labour under any weakness or defect of vision, except about five years ago, when he was complimented with a couple of black eyes by a player, with whom he had quarrelled in his drink. | В два часа пополудни я очутился за столом среди десятка сотрапезников, и сомневаюсь, найдется ли в целом королевстве еще подобное сборище чудаков. Об одежде я уже не стану упоминать, ее необычность может быть случайна. Но что мне сразу бросилось в глаза, так это причуды, каковые поначалу были притворны, но потом укрепились благодаря привычке. Один из них сидел в очках за столом, другой спустил поля шляпы на самые глаза, хотя, по словам Айви, первый мог увидеть без всяких очков судебного пристава за тридевять земель, а второй никогда не мог пожаловаться на слабость или недостаток зрения, разве что лет пять назад, когда ему наставил под глазами фонарей какой-то игрок, с которым он повздорил спьяна. |
| A third wore a laced stocking, and made use of crutches, because, once in his life, he had been laid up with a broken leg, though no man could leap over a stick with more agility. A fourth had contracted such an antipathy to the country, that he insisted upon sitting with his back towards the window that looked into the garden, and when a dish of cauliflower was set upon the table, he snuffed up volatile salts to keep him from fainting; yet this delicate person was the son of a cottager, born under a hedge, and had many years run wild among asses on a common. A fifth affected distraction. When spoke to, he always answered from the purpose sometimes he suddenly started up, and rapped out a dreadful oath sometimes he burst out a-laughing -- then he folded his arms, and sighed and then, he hissed like fifty serpents. | У третьего гостя одна нога была забинтована, а сам он пользовался костылями, ибо когда-то сломал себе ногу, хотя теперь мог прыгать через палку с завидной легкостью. Четвертый питал такую ненависть к сельской жизни, что уселся спиной к окну, выходившему в сад, а когда подали блюдо с цветной капустой, он выхватил пузырек с нюхательной солью, чтобы не упасть в обморок; сей чувствительный гость был сыном сельского батрака, родился под кустом и немало лет резвился вместе с ослами на выгоне. Пятый гость притворялся, будто он не совсем в своем уме: когда к нему обращались, он всегда отвечал невпопад, то вскакивал и отпускал крепкое словцо, то принимался хохотать, то складывал на груди руки и тяжело вздыхал, а то шипел не менее громко, чем сотня змей. |
| At first I really thought he was mad, and, as he sat near me, began to be under some apprehensions for my own safety, when our landlord, perceiving me alarmed, assured me aloud that I had nothing to fear. | Поначалу я в самом деле думал, будто он сошел с ума, и так как он сидел рядом со мной, я стал его побаиваться; однако наш хозяин, приметив мое смущение, заверил меня вслух, что бояться нечего. |
| 'The gentleman (said he) is trying to act a part for which he is by no means qualified -- if he had all the inclination in the world, it is not in his power to be mad. His spirits are too flat to be kindled into frenzy.' | - Сей джентльмен, - сказал он, - хочет играть роль, для которой он совсем негоден... Как бы он ни старался, но ему не под силу сойти с ума. У него слишком пошлое воображение, чтобы он мог распалить себя до бешенства... |
| ''Tis no bad p-p-puff, however (observed a person in a tarnished laced coat): aff-ffected in-madness w-will p-pass for w-wit w-with nine-ninet-teen out of t-twenty.' | - А все-т-таки с-сие есть н-не плохая выдумка... - заметил один из гостей в кафтане с потертым позументом. - П-ритворное сум-масшест-твие может сойти з-за ум... у дев-вяти ч-человек из дес-сяти... |
| -- 'And affected stuttering for humour: replied our landlord, tho', God knows, there is an affinity betwixt them.' | - А притворное заикание - за юмор, - вставил наш хозяин, - хотя между ними нет ничего общего. |
| It seems, this wag, after having made some abortive attempts in plain speaking, had recourse to this defect, by means of which he frequently extorted the laugh of the company, without the least expence of genius; and that imperfection, which he had at first counterfeited, was now become so habitual, that he could not lay it aside. | Должно быть, этот шутник пытался в прежние времена говорить складно и без запинки, но, когда это ему не удалось, прибегнул к косноязычию и часто вызывал этим смех у слушателей, хотя и не обнаружил ни малейших талантов; сей недостаток речи, который поначалу был у него притворным, стал для него привычным, так что теперь он уже не может от него отделаться. |
| A certain winking genius, who wore yellow gloves at dinner, had, on his first introduction, taken such offence at S--, because he looked and talked, and ate and drank like any other man, that he spoke contemptuously of his understanding ever after, and never would repeat his visit, until he had exhibited the following proof of his caprice. Wat Wyvil, the poet, having made some unsuccessful advances towards an intimacy with S--, at last gave him to understand, by a third person, that he had written a poem in his praise, and a satire against his person; that if he would admit him to his house, the first should be immediately sent to press; but that if he persisted in declining his friendship, he would publish his satire without delay. S-- replied, that he looked upon Wyvil's panegyrick, as in effect, a species of infamy, and would resent it accordingly with a good cudgel; but if he published the satire, he might deserve his compassion, and had nothing to fear from his revenge. Wyvil having considered the alternative, resolved to mortify S-- by printing the panegyrick, for which he received a sound drubbing. Then he swore the peace against the aggressor, who, in order to avoid a prosecution at law, admitted him to his good graces. It was the singularity in S--'s conduct, on this occasion, that reconciled him to the yellow-gloved philosopher, who owned he had some genius, and from that period cultivated his acquaintance. | Один из гениев, прищурив глаза, сидел за столом, не снявши желтых перчаток; когда он впервые познакомился с нашим хозяином С., он так на него рассердился за то, что тот глядит, разговаривает, ест и пьет, как все люди, что потом начал его повсюду ругать и не желал прийти к нему снова, пока С. не представил ему следующего доказательства своего причудливого нрава: поэт Уот Уивил после неудачных попыток завязать с С. Дружбу дал знать С. через третье лицо, что написал в похвалу ему поэму, а в поношение - сатиру и что, если С. откроет ему двери своего дома, поэма будет тотчас же напечатана, а если откажет ему в дружбе, появится на свет сатира. С. ответил, что считает панегирик Уивила бесчестьем для себя и не преминете расплатиться с ним палкой, но, буде появится на свет сатира, он пожалеет Уивила и тот может не опасаться мести. Уивил., поразмыслив, порешил досадить С. и напечатал панегирик, за *^ что и был крепко поколочен. После этого он затеял поднять в суде дело об оскорблении, и С., чтобы избежать суда, подарил Уивилу свое расположение. Стало быть, необычное в этом случае поведение С. примирило его с философом в желтых перчатках, который признал, что С. не лишен дарования, и с той поры стал его посещать. |
| Curious to know upon what subjects the several talents of my fellow-guests were employed, I applied to my communicative friend Dick Ivy, who gave me to understand, that most of them were, or had been, understrappers, or journeymen, to more creditable authors, for whom they translated, collated, and compiled, in the business of bookmaking; and that all of them had, at different times, laboured in the service of our landlord, though they had now set up for themselves in various departments of literature. Not only their talents, but also their nations and dialects were so various, that our conversation resembled the confusion of tongues at Babel. | Любопытствуя узнать, как и в чем обнаруживают свои разнообразные таланты мои сотрапезники, я осведомился об этом у общительного моего друга Дика Айви, который сказал мне, что большинство из них - поденщики более почтенных писателей, для которых они переводят, делают выписки и другую работу, когда те пишут свои книги, и что все они в прошлом трудились для нашего хозяина, хотя ныне сами подвизаются в различных областях литературы. Не только их таланты, но национальность и произношение - были столь различны, что во время нашей беседы на память приходило смешение языков при возведении Вавилонской башни. |
| We had the Irish brogue, the Scotch accent, and foreign idiom, twanged off by the most discordant vociferation; for, as they all spoke together, no man had any chance to be heard, unless he could bawl louder than his fellows. It must be owned, however, there was nothing pedantic in their discourse; they carefully avoided all learned disquisitions, and endeavoured to be facetious; nor did their endeavours always miscarry -- some droll repartee passed, and much laughter was excited; and if any individual lost his temper so far as to transgress the bounds of decorum, he was effectually checked by the master of the feast, who exerted a sort of paternal authority over this irritable tribe. | Слышалось ирландское произношение, шотландское, чужеземные выражения; гости орали во весь голос, ибо все говорили разом, и каждый мог быть уверен, что его расслышат только в том случае, если он перекричит других. Следует, правда, признать, что в речах их не было ничего педантского, они старательно избегали ученых рассуждений и тщились быть только остроумцами, что им нередко удавалось. Слышались отдельные забавные замечания, которые вызывали хохот, и если кто-нибудь в раздражении нарушал правила приличия, его резко обрывал хозяин пиршества, имевший как бы отцовскую власть над этим буйным племенем. |
| The most learned philosopher of the whole collection, who had been expelled the university for atheism, has made great progress in a refutation of lord Bolingbroke's metaphysical works, which is said to be equally ingenious, and orthodox; but, in the mean time, he has been presented to the grand jury as a public nuisance, for having blasphemed in an ale-house on the Lord's day. The Scotchman gives lectures on the pronunciation of the English language, which he is now publishing by subscription. | Философ, ученейший из всей компании, за безбожие был выгнан из университета; он успешно подвизался в опровержении метафизических сочинений лорда Болингброка, и хотя эти опровержения были признаны остроумными и правоверными, его привлекли к суду за нарушение общественного благочиния, ибо он в воскресный день богохульствовал в трактире. Шотландец читает лекции о правильном английском произношении и печатает эти лекции по подписке. |
| The Irishman is a political writer, and goes by the name of my Lord Potatoe. He wrote a pamphlet in vindication of a minister, hoping his zeal would be rewarded with some place or pension; but, finding himself neglected in that quarter, he whispered about, that the pamphlet was written by the minister himself, and he published an answer to his own production. In this, he addressed the author under the title of your lordship with such solemnity, that the public swallowed the deceit, and bought up the whole impression. The wise politicians of the metropolis declared they were both masterly performances, and chuckled over the flimsy reveries of an ignorant garretteer, as the profound speculations of a veteran statesman, acquainted with all the secrets of the cabinet. The imposture was detected in the sequel, and our Hibernian pamphleteer retains no part of his assumed importance, but the bare title of my lord. and the upper part of the table at the potatoe-ordinary in Shoelane. | Ирландец подвизается как писатель политический и известен здесь под именем лорда Картофеля. Написал он памфлет в защиту одного министра, уповая получить в награду за свое усердие какую-нибудь должность или пенсион; но, обманувшись в своих надеждах, он стал распускать слух, будто памфлет сочинен самим министром, а потому написал ответ на свое собственное сочинение. В этом новом сочинении он столь торжественно именовал министра "ваше лордство", что публика пошла на удочку и раскупила все издание. Мудрые столичные политики объявили оба сочинения образцовыми и кудахтали, будто глупые бредни жалкого писаки столь же глубоки, как рассуждения опытного государственного мужа, сведущего во всех тайнах кабинета министров. Впоследствии обман открылся, и наш ирландский памфлетист от приобретенной им известности никакой выгоды не получил, кроме одного только звания "милорд" да первого места за столом в харчевне на Шу-лейн. |
| Opposite to me sat a Piedmontese, who had obliged the public with a humorous satire, intituled, The Ballance of the English Poets, a performance which evinced the great modesty and taste of the author, and, in particular, his intimacy with the elegancies of the English language. The sage, who laboured under the agrophobia, or horror of green fields, had just finished a treatise on practical agriculture, though, in fact, he had never seen corn growing in his life, and was so ignorant of grain, that our entertainer, in the face of the whole company, made him own, that a plate of hominy was the best rice pudding he had ever eat. | Супротив меня сидел уроженец Пьемонта, который попотчевал публику забавной сатирой под названием "Сравнительные достоинства английских стихотворцев" - сочинение, свидетельствовавшее о скромности и вкусе творца и особливо о его близком знакомстве с красотами английского языка. Мудрец, больной агрофобией - "боязнью зеленых полей" - недавно закончил трактат о земледелии, хотя в жизни своей никогда не видел, как хлеб растет, и так был несведущ в злаках, что наш хозяин принудил его перед всеми гостями объявить пудинг из кукурузы лучшим рисовым пудингом, который он когда-либо едал. |
| The stutterer had almost finished his travels through Europe and part of Asia, without ever budging beyond the liberties of the King's Bench, except in term-time, with a tipstaff for his companion; and as for little Tim Cropdale, the most facetious member of the whole society, he had happily wound up the catastrophe of a virgin tragedy, from the exhibition of which he promised himself a large fund of profit and reputation. Tim had made shift to live many years by writing novels, at the rate of five pounds a volume; but that branch of business is now engrossed by female authors, who publish merely for the propagation of virtue, with so much ease and spirit, and delicacy, and knowledge of the human heart, and all in the serene tranquillity of high life, that the reader is not only inchanted by their genius, but reformed by their morality. | Заика почти закончил свои путешествия по Европе и даже по Азии, хотя никогда не показывал носа за пределы вольностей Королевской скамьи за исключением периодов, когда шла судебная сессия и его отводил в суд констебль. Что до маленького Тима Кропдейла, самого веселого члена компании, он благополучно завершил трагедию девицы катастрофой и от постановки трагедии на театре ожидал немалой выгоды и славы. Много лет Тим промышлял сочинением романов, получая по пяти фунтов за том, но эту отрасль торговли захватили в свои руки сочинители женского пола, которые издают книги только для насаждения добродетелей и пишут с такой легкостью, с таким пылом, чувствительностью, знанием сердца человеческого и безмятежной жизни высшего света, что читатель не только очарован их талантами, но благодаря их нравоучениям исправляется. |
| After dinner, we adjourned into the garden, where, I observed, Mr S-- gave a short separate audience to every individual in a small remote filbert walk, from whence most of them dropt off one after another, without further ceremony; but they were replaced by fresh recruits of the same clan, who came to make an afternoon's visit; | После обеда мы отдыхали в саду, где, как я заметил, мистер С. беседовал с каждым из гостей поодиночке в боковой ореховой аллее, откуда большинство гостей потом исчезало без дальнейших околичностей, а вместо них являлись новые того же клана рекруты, пришедшие с послеобеденным визитом. |
| and, among others, a spruce bookseller, called Birkin, who rode his own gelding, and made his appearance in a pair of new jemmy boots, with massy spurs of plate. It was not without reason, that this midwife of the Muses used exercise a-horseback, for he was too fat to walk a-foot, and he underwent some sarcasms from Tim Cropdale, on his unwieldy size and inaptitude for motion. | Среди них появился нарядный книгопродавец по фамилии Биркин, который приехал верхом на своем собственном мерине и предстал перед нами в новых лакированных сапогах с увесистыми серебряными шпорами. Эта повитуха муз не без оснований прибыла верхом: слишком она была толста для пешего хождения, почему и выслушала несколько насмешливых замечаний Тима Кропдейла относительно своей неуклюжести и неспособности передвигаться. |
| Birkin, who took umbrage at this poor author's petulance in presuming to joke upon a man so much richer than himself, told him, he was not so unwieldy but that he could move the Marshalsea court for a writ, and even overtake him with it, if he did not very speedily come and settle accounts with him, respecting the expence of publishing his last ode to the king of Prussia, of which he had sold but three, and one of them was to Whitfield the methodist. | Биркин, который оскорбился дерзостью этого бедного сочинителя, осмелившегося издеваться над человеком куда более богатым, ответил, что он отнюдь не так неуклюж, чтобы не потащить Тима в суд Маршелси и даже засадить его на законном основании, если тот не поспешит уладить с ним свои расчеты по изданию последней своей оды в честь прусского короля, коей продано только три штуки, причем одна из них методисту Уайтфилду. |
| Tim affected to receive this intimation with good humour, saying, he expected in a post or two, from Potsdam, a poem of thanks from his Prussian majesty, who knew very well how to pay poets in their own coin; but, in the mean time, he proposed, that Mr Birkin and he should run three times round the garden for a bowl of punch, to be drank at Ashley's in the evening, and he would run boots against stockings. The bookseller, who valued himself upon his mettle, was persuaded to accept the challenge, and he forthwith resigned his boots to Cropdale, who, when he had put them on, was no bad representation of captain Pistol in the play. | Тим сделал вид, будто выслушал все это добродушно, и заявил, что ждет в самом непродолжительном времени из Потсдама благодарственной поэмы от его прусского величества, который прекрасно знает, как расплачиваться с поэтами их собственной монетой; тут же Тим предложил Биркину побиться с ним об заклад на чашу пунша, которую в тот же вечер можно будет распить в трактире Эшли, кто из них скорей обежит трижды вокруг сада; причем он-де побежит в сапогах, а Биркин - в чулках. Книгопродавец, почитавший себя весьма проворным, согласился принять вызов и уступил свои сапоги Кропдейлу, который, обув их, разительно стал похож на капитана Пистоля в пьесе. |
| Every thing being adjusted, they started together with great impetuosity, and, in the second round, Birkin had clearly the advantage, larding the lean earth as he puff'd along. Cropdale had no mind to contest the victory further; but, in a twinkling, disappeared through the back-door of the garden, which opened into a private lane, that had communication with the high road.-- The spectators immediately began to hollow, 'Stole away!' and Birkin set off in pursuit of him with great eagerness; but he had not advanced twenty yards in the lane, when a thorn running into his foot, sent him hopping back into the garden, roaring with pain, and swearing with vexation. | Когда все было приведено в надлежащий порядок, они пустились наперегонки изо всей мочи, и на втором круге Биркин, запыхавшись и жиром своим поливая тощую землю, вне сомнения, опередил Тима. Не пожелав оспаривать более победу, Кропдейл во мгновение ока исчез в задней садовой калитке, выходившей на тропинку, которая вела к проезжей дороге. Зрители немедленно закричали: "Убежал!" - и Биркин устремился за ним в погоню, но не пробежал и двадцати ярдов по тропинке, как в ногу ему вонзилась колючка, и, охая от боли и ругаясь от досады, он приковылял назад. |
| When he was delivered from this annoyance by the Scotchman, who had been bred to surgery, he looked about him wildly, exclaiming, | Когда шотландец, собиравшийся раньше стать лекарем, избавил его от колючки, он, озираясь вокруг, воскликнул с яростью: |
| 'Sure, the fellow won't be such a rogue as to run clear away with my boots!' | - Да неужели сей негодяй задумал убежать в моих сапогах? |
| Our landlord, having reconnoitered the shoes he had left, which, indeed, hardly deserved that name, | Наш хозяин осмотрел оставленные Кропдейлом туфли, которые едва ли заслуживали этого названия, и осведомился: |
| 'Pray (said he), Mr Birkin, wa'n't your boots made of calf-skin?' | - Скажите, мистер Биркин, ваши сапоги были из телячьей кожи? |
| 'Calf-skin or cow-skin (replied the other) I'll find a slip of sheep-skin that will do his business -- I lost twenty pounds by his farce which you persuaded me to buy -- I am out of pocket five pounds by his damn'd ode; and now this pair of boots, bran new, cost me thirty shillings, as per receipt -- But this affair of the boots is felony -- transportation. -- I'll have the dog indicted at the Old Bailey -- I will, Mr S-- I will be reveng'd, even though I should lose my debt in consequence of his conviction.' | - Из телячьей или из коровьей, это все равно, - ответил тот, - но теперь-то я найду лоскут бараньей кожи {Sheep skin - также пергамент.}, который его погубит. Двадцать фунтов убытку принесла мне его комедия, которую я купил по вашему совету. Пять фунтов у меня вылетели из кармана из-за этой проклятой оды, а вот эти сапоги, совсем новехонькие, стоили мне тридцать шиллингов. Но ведь сия проделка с сапогами - чистый грабеж! За это полагается каторга! Эта собака сядет у меня на скамью в Олд Бейли!.. Вот увидите, мистер С.! Пускай пропадает за ним долг, а я ему отомщу! |
| Mr S-- said nothing at present, but accommodated him with a pair of shoes; then ordered his servant to rub him down, and comfort him with a glass of rum-punch, which seemed, in a great measure, to cool the rage of his indignation. | Мистер С. ничего на это не ответил, но, снабдив Биркина другими башмаками, приказал слуге успокоить его стаканом ромового пунша, который немного охладил его негодование. |
| 'After all (said our landlord) this is no more than a humbug in the way of wit, though it deserves a more respectable epithet, when considered as an effort of invention. Tim, being (I suppose) out of credit with the cordwainer, fell upon this ingenious expedient to supply the want of shoes, knowing that Mr Birkin, who loves humour, would himself relish the joke upon a little recollection. Cropdale literally lives by his wit, which he has exercised upon all his friends in their turns. He once borrowed my poney for five or six days to go to Salisbury, and sold him in Smithfield at his return. This was a joke of such a serious nature, that, in the first transports of my passion, I had some thoughts of prosecuting him for horse-stealing; and even when my resentment had in some measure subsided, as he industriously avoided me, I vowed, I would take satisfaction on his ribs with the first opportunity. One day, seeing him at some distance in the street, coming towards me, I began to prepare my cane for action, and walked in the shadow of a porter, that he might not perceive me soon enough to make his escape; but, in the very instant I had lifted up the instrument of correction, I found Tim Cropdale metamorphosed into a miserable blind wretch, feeling his way with a long stick from post to post, and rolling about two bald unlighted orbs instead of eyes. I was exceedingly shocked at having so narrowly escaped the concern and disgrace that would have attended such a misapplication of vengeance: but, next day, Tim prevailed upon a friend of mine to come and solicit my forgiveness, and offer his note, payable in six weeks, for the price of the poney. | - Что ни говори, - сказал наш хозяин, - а поступок Тима нельзя иначе назвать, как остроумным обманом, хоть он и заслуживает другого, более достойного наименования, если оценить его как плод изобретательности. Вероятно, сапожник больше не дает Тиму в долг, и ему пришла мысль раздобыть себе башмаки этим остроумным способом, ибо он полагал, что мистер Биркин, который любит юмор, поразмыслив, сам позабавится этой шуткой. Кропдейл живет, в буквальном смысле, остроумием, к которому он прибегает в своих отношениях со всеми приятелями. Однажды, например, он заимствовал у меня на пять-шесть дней пони для поездки в Солсбери, а по возвращении продал его на Смитфилдском рынке. Это была шутка весьма серьезная, такая, что сначала в пылу гнева я хотел привлечь его к суду за конокрадство. Когда же я простыл, - а он, нужно сказать, все время старательно избегал меня, - решил я при первой возможности пересчитать ему ребра. И вот однажды увидел я его на улице; шел он мне навстречу, я уже приготовил для расправы свою трость, а для того, чтобы он не успел удрать, спрятался за спину какого-то носильщика. Но в то мгновенье, когда я уже поднял орудие возмездия, превратился мой Тим Кропдейл в жалкого слепого калеку, который нащупывал длинной палкой дорогу и вращал одними только тусклыми бельмами вместо глаз. Меня прямо-таки потрясло, что я еле-еле избегнул беды, - чуть было не расправился с невинным человеком, а на следующий день Тим упросил одного моего приятеля, чтобы тот уговорил меня простить его и принять от него вексель на сумму, равную стоимости пони, с уплатой через полтора месяца. |
| This gentleman gave me to understand, that the blind man was no other than Cropdale, who having seen me advancing, and guessing my intent, had immediately converted himself into the object aforesaid -- I was so diverted at the ingenuity of the evasion, that I agreed to pardon his offence, refusing his note, however, that I might keep a prosecution for felony hanging over his head, as a security for his future good behaviour -- But Timothy would by no means trust himself in my hands till the note was accepted -- then he made his appearance at my door as a blind beggar, and imposed in such a manner upon my man, who had been his old acquaintance and pot-companion, that the fellow threw the door in his face, and even threatened to give him the bastinado. Hearing a noise in the hall, I went thither, and immediately recollecting the figure I had passed in the street, accosted him by his own name, to the unspeakable astonishment of the footman.' | От этого джентльмена я узнал, что слепец был не кто иной, как Кропдейл, который, завидев меня и догадавшись о моем намерении, мгновенно преобразился в слепца. Мне так понравилась его искусная увертка, что я согласился его простить, однако отказался принять вексель, дабы над головой его висело обвинение в воровстве, что было бы порукой его пристойного в будущем поведения. Но Тимоти никак не хотел даться мне в руки, пока я не взял векселя. Тогда он появился у дверей моего дома под видом слепого нищего и так искусно обманул моего слугу, с которым был давно знаком и даже выпивал вместе, что тот захлопнул перед его носом дверь и пригрозил его отколотить. Услышав внизу шум, я спустился и тотчас же, узнав виденного мной на улице слепца, назвал его до имени, к несказанному удивлению лакея. |
| Birkin declared he loved a joke as well as another; but asked if any of the company could tell where Mr Cropdale lodged, that he might send him a proposal about restitution, before the boots should be made away with. | Биркин заявил, что он любит шутку не меньше других, но спросил, где живет Кропдейл, чтобы потребовать назад сапоги, прежде чем тот их продаст. |
| 'I would willingly give him a pair of new shoes (said he), and half a guinea into the bargain' for the boots, which fitted me like a glove; and I shan't be able to get the fellows of them 'till the good weather for riding is over. | - Я охотно дам ему пару новых башмаков и полгинеи в придачу в обмен на сапоги, которые облегали мне ногу как перчатка, так как другие такие я смогу достать только тогда, когда погода для верховой езды уже будет негодная. |
| The stuttering wit declared, that the only secret which Cropdale ever kept, was the place of his lodgings; but he believed, that, during the heats of summer, he commonly took his repose upon a bulk, or indulged himself, in fresco, with one of the kennel-nymphs, under the portico of St Martin's church. | Остроумец-заика сказал, что единственная тайна, которую хранит Кропдейл, это именно место своего жительства, но что в летнюю жару он, должно быть, спит на какой-нибудь барже или забавляется с какой-нибудь ночной девой под портиком церкви святого Мартина. |
| 'Pox on him! (cried the bookseller) he might as well have taken my whip and spurs. In that case, he might have been tempted to steal another horse, and then he would have rid to the devil of course.' | - Чума его возьми! - воскликнул книгопродавец. - Пускай бы он прихватил заодно мои шпоры и хлыст... Тут он не удержался бы и украл еще одну лошадь, а тогда поскакал бы к самому дьяволу! |
| After coffee, I took my leave of Mr S--, with proper acknowledgments of his civility, and was extremely well pleased with the entertainment of the day, though not yet satisfied, with respect to the nature of this connexion, betwixt a man of character in the literary world, and a parcel of authorlings, who, in all probability, would never be able to acquire any degree of reputation by their labours. On this head I interrogated my conductor, Dick Ivy, who answered me to this effect | После кофе я простился с мистером С., искренне поблагодарив его за любезность и весьма довольный проведенным днем, хотя еще не совсем понимал, чем объяснить постоянное общение известного в литературном мире человека с писаками, которые, по-видимому, никогда не будут способны своим трудом завоевать себе хоть какое-нибудь имя. Об этом я спросил своего спутника Дика Айви, который ответил мне так: |
| -- 'One would imagine S-- had some view to his own interest, in giving countenance and assistance to those people, whom he knows to be bad men, as well as bad writers; but, if he has any such view, he will find himself disappointed; for if he is so vain as to imagine he can make them, subservient to his schemes of profit or ambition, they are cunning enough to make him their property in the mean time. There is not one of the company you have seen to-day (myself excepted) who does not owe him particular obligations -- One of them he bailed out of a spunging-house, and afterwards paid the debt -- another he translated into his family, and clothed, when he was turned out half naked from jail in consequence of an act for the relief of insolvent debtors -- a third, who was reduced to a woollen night cap, and lived upon sheeps trotters, up three pair of stairs backward in Butcher-row, he took into present pay and free quarters, and enabled him to appear as a gentleman, without having the fear of sheriff's officers before his eyes. | - Можно подумать, что у С. есть какая-нибудь корыстная цель, когда он оказывает помощь и покровительство всем этим людям, которые, как ему известно, и люди дурные, и писатели никуда не годные. Но если он имеет такие виды, ему придется разочароваться; ежели он такой суетный, что воображает, будто они пригодны для удовлетворения его тщеславия или, получения им какой-нибудь выгоды, они, в свою очередь, слишком хитры, чтобы не извлечь из знакомства с ним выгоду для себя. Решительно все, кто сегодня у него был, исключая меня, обязаны ему чем-нибудь. Одного он взял на поруки из дома предварительного заключения для должников и затем уплатил за него долг; другого принял к себе в дом и одел, когда тот был выпущен полуголым из тюрьмы на основании парламентского указа об освобождении несостоятельных должников; третьему, который дошел до нищеты, жил на чердаке на задворках Батчер-роу и питался только бараньей требухой, он дал работу, помещение и возможность появляться в пристойном виде, не боясь чиновников шерифа. |
| Those who are in distress he supplies with money when he has it, and with his credit when he is out of cash. When they want business, he either finds employment for them in his own service, or recommends them to booksellers to execute some project he has formed for their subsistence. They are always welcome to his table (which though plain, is plentiful) and to his good offices as far as they will go, and when they see Occasion, they make use of his name with the most petulant familiarity; nay, they do not even scruple to arrogate to themselves the merit of some of his performances, and have been known to sell their own lucubrations as the produce of his brain. The Scotchman you saw at dinner once personated him at an alehouse in West-Smithfield and, in the character of S--, had his head broke by a cow-keeper, for having spoke disrespectfully of the Christian religion; but he took the law of him in his own person, and the assailant was fain to give him ten pounds to withdraw his action.' | Тем, кому приходится круто, он помогает деньгами, когда они у него есть, а когда нет, позволяет пользоваться своим кредитом. Когда у них нет работы, он дает ее от себя либо для их прокормления советует книгопродавцам поручить им написать какое-нибудь сочинение. Они всегда желанные гости за его столом, а стол у него хоть и простой, но сытный, и он всегда готов оказать им услугу. При каждом удобном случае они весьма нагло пользуются его именем, а бывает и так, что без зазрения совести присваивают авторство некоторых его сочинений, а также выдают собственное свое бумагомарание за плоды его мозга. За обедом вы видели у него шотландца; этот шотландец назвался его именем в трактире на Смитфилдском рынке, и там какой-то скотовод проломил ему голову за то, что он непочтительно отзывался о христианской религии; но шотландец уже от своего имени подал на него жалобу, и зачинщик драки должен был дать ему десять фунтов, чтобы тот взял жалобу назад. |
| I observed, that all this appearance of liberality on the side of Mr S-- was easily accounted for, on the supposition that they flattered him in private, and engaged his adversaries in public; and yet I was astonished, when I recollected that I often had seen this writer virulently abused in papers, poems, and pamphlets, and not a pen was drawn in his defence | Я заметил, что такую щедрость мистера С. нетрудно объяснить, если принять в рассуждение, что они льстят ему в лицо и выступают против его врагов публично; однако я был очень удивлен, когда вспомнил, что этого писателя злобно поносили в газетах, поэмах и памфлетах и не нашлось ни одного пера в его защиту. |
| 'But you will be more astonished (said he) when I assure you, those very guests whom you saw at his table to-day, were the authors of great part of that abuse; and he himself is well aware of their particular favours, for they are all eager to detect and betray one another.' | - Но вы еще больше удивитесь, - сказал Дик Айви, - когда узнаете, что те самые гости, которых не видели сегодня за столом, суть авторы этих. пасквилей, и С. хорошо знает о таких дружеских услугах, так как эти люди рьяно следят друг за другом и друг на друга доносят. |
| 'But this is doing the devil's work for nothing (cried I). What should induce them to revile their benefactor without provocation?' | - Но какого черта они так делают! - воскликнул я. - Что их заставляет ругать без всякой причины своего благодетеля? |
| 'Envy (answered Dick) is the general incitement; but they are galled by an additional scourge of provocation. S-- directs a literary journal, in which their productions are necessarily brought to trial; and though many of them have been treated with such lenity and favour as they little deserved, yet the slightest censure, such as, perhaps, could not be avoided with any pretensions to candour and impartiality, has rankled in the hearts of those authors to such a degree, that they have taken immediate vengeance on the critic in anonymous libels, letters, and lampoons. Indeed, all the writers of the age, good, bad, and indifferent, from the moment he assumed this office, became his enemies, either professed or in petto, except those of his friends who knew they had nothing to fear from his strictures; and he must be a wiser man than me who can tell what advantage or satisfaction he derives from having brought such a nest of hornets about his ears.' | - У них у всех одна причина - зависть, - ответил Дик. - Но к ней присоединяется еще и другая. С. издает литературный журнал, в котором их сочинения, натурально, подвергаются критике; и хотя со многими из этих сочинителей обходятся в журнале куда более снисходительно и благосклонно, чем они заслуживают, но малейшие замечания, без которых сколько-нибудь справедливая и беспристрастная критика обойтись не может, распаляют гнев этих сочинителей, и они немедленно мстят критику в анонимных письмах, памфлетах и пасквилях. Впрочем, все современные писатели, хорошие, худые и посредственные, с той поры как он занимается этим делом, стали его врагами, явными или тайными, за исключением тех его друзей, коим нечего опасаться его критики. Но ему лучше знать, какую выгоду или удовольствие он получает от того, что такое гнездо шершней находится у самого его уха... |
| I owned, that was a point which might deserve consideration; but still I expressed a desire to know his real motives for continuing his friendship to a set of rascals equally ungrateful and insignificant. -- He said, he did not pretend to assign any reasonable motive; that, if the truth must be told, the man was, in point of conduct, a most incorrigible fool; that, though he pretended to have a knack at hitting off characters, he blundered strangely in the distribution of his favours, which were generally bestowed on the most undeserving of those who had recourse to his assistance; that, indeed, this preference was not so much owing to want of discernment as to want of resolution, for he had not fortitude enough to resist the importunity even of the most worthless; and, as he did not know the value of money, there was very little merit in parting with it so easily; that his pride was gratified in seeing himself courted by such a number of literary dependents; that, probably, he delighted in hearing them expose and traduce one another; and, finally, from their information, he became acquainted with all the transactions of Grubstreet, which he had some thoughts of compiling for the entertainment of the public. | Я признался, что это нелегко понять, но что мне хотелось бы знать, почему он числит своими приятелями таких негодяев, столь же ничтожных, сколь и неблагодарных. В ответ на это Дик сказал, что и он не находит разумных к тому оснований, но если уж говорить правду, этот человек - неисправимый дурак; хотя он и почитает себя знатоком человеческого сердца, но попадает впросак, оказывая благодеяния как раз самым недостойным из тех, кто просит у него помощи; впрочем, это предпочтение происходит не от недостатка проницательности, но от недостатка решимости, ибо у него не хватает духа противостоять бесстыдной настойчивости человека ничтожного, а так как он не знает цены деньгам, то и невелика его заслуга, когда он раздает их без всякого разбора; к тому же гордость его находит пищу в том, что вокруг него такая толпа угодников, и, должно быть, ему нравится, когда они поносят и предают друг друга, а благодаря их доносам он узнает обо всех происшествиях на Граб-стрит, которые он уже задумал описать для увеселения публики. |
| I could not help suspecting, from Dick's discourse, that he had some particular grudge against S--, upon whose conduct he had put the worst construction it would bear; and, by dint of cross-examination, I found he was not at all satisfied with the character which had been given in the Review of his last performance, though it had been treated civilly in consequence of the author's application to the critic. By all accounts, S-- is not without weakness and caprice; but he is certainly good-humoured and civilized; nor do I find that there is any thing overbearing, cruel, or implacable in his disposition. | Выслушав речь Дика, я возымел подозрение, что против С. он питает злобу, ибо его поступкам он давал наихудшее объяснение; расспросив его обиняком, я узнал, что он отнюдь не доволен критикой своего последнего сочинения, напечатанной в журнале, хотя по его просьбе эта критика была весьма учтивая. Во всяком случае, С. имеет свои слабости и прихоти, однако ему никак нельзя отказать в добросердечии и просвещенности, и я отнюдь не могу упрекнуть его во властолюбии, жестокости и упрямстве. |
| I have dwelt so long upon authors, that you will perhaps suspect I intend to enroll myself among the fraternity; but, if I were actually qualified for the profession, it is at best but a desperate resource against starving, as it affords no provision for old age and infirmity. Salmon, at the age of fourscore, is now in a garret, compiling matter, at a guinea a sheet, for a modern historian, who, in point of age, might be his grandchild; and Psalmonazar, after having drudged half a century in the literary mill, in all the simplicity and abstinence of an Asiatic, subsists upon the charity of a few booksellers, just sufficient to keep him from the parish, I think Guy, who was himself a bookseller, ought to have appropriated one wing or ward of his hospital to the use of decayed authors; though indeed, there is neither hospital, college, nor workhouse, within the bills of mortality, large enough to contain the poor of this society, composed, as it is, from the refuse of every other profession. | Я столь много места уделил сочинителям, что вы можете заподозрить, будто я собираюсь вступать в это братство; однако если бы я к этой профессии и был способен, то она самое безнадежное средство против голодной смерти, ибо ничего не позволяет отложить про запас под старость или на случай болезни. Восьмидесятилетний Салмон проживает теперь на чердаке и, получая по гинее за лист, трудится для современного историка, который по годам своим может годиться ему во внуки, а Псалмоназар, помыкавшись с полвека на литературной стезе, хоть и был он неприхотлив и воздержан, как все жители Азии, живет теперь милостыней нескольких книгопродавцев, которая только-только спасает его от того, чтобы не поступить на содержание церковного прихода. Гаю, который сам был книгопродавцем, следовало бы одно крыло или палату своей больницы отвести для престарелых писателей; впрочем, во всем королевстве не найдется ни одной больницы, ни приюта, ни работного дома, которые могли бы вместить всех бедняков этого братства, состоящего из подонков других профессий. |
| I know not whether you will find any amusement in this account of an odd race of mortals, whose constitution had, I own, greatly interested the curiosity of | Не знаю, позабавит ли вас рассказ о сей чудной породе смертных, нравы которых, должен признаться, весьма возбуждают любопытство вашего |
| Yours, J. MELFORD LONDON, June 10. | Дж. Мелфорда. Лондон, 10 июня |
Титульный лист | Предыдущая | Следующая
