Quentin Durward/Квентин Дорвард

CHAPTER VIII: THE ENVOY

english	Russian
Be thou as lightning in the eyes of France; For ere thou canst report I will be there. The thunder of my cannon shall be heard -- So, hence! be thou the trumpet of our wrath. KING JOHN	В глазах французов молнией сверкни! Едва о нашем возвестишь прибытье, Моих орудий гром они услышат. Иди и протруби о нашем гневе!"Король Иоанн"
Had sloth been a temptation by which Durward was easily beset, the noise with which the caserne of the guards resounded after the first toll of primes, had certainly banished the siren from his couch; but the discipline of his father's tower, and of the convent of Aberbrothick, had taught him to start with the dawn; and he did on his clothes gaily, amid the sounding of bugles and the clash of armour, which announced the change of the vigilant guards -- some of whom were returning to barracks after their nightly duty, whilst some were marching out to that of the morning -- and others, again, amongst whom was his uncle, were arming for immediate attendance upon the person of Louis. Quentin Durward soon put on, with the feelings of so young a man on such an occasion, the splendid dress and arms appertaining to his new situation; and his uncle, who looked with great accuracy and interest to see that he was completely fitted out in every respect, did not conceal his satisfaction at the improvement which had been thus made in his nephew's appearance.	Если бы лень была способна задержать Дорварда в постели, то шум, поднявшийся в казарме стрелков с первым ударом колокола к заутрене, без сомнения, не замедлил бы прогнать от него это искушение. Но дисциплина отцовского замка и монастыря в Абербротике приучила его подниматься с зарей. Он вскочил с постели и стал проворно одеваться под веселые звуки рожков и громкий лязг оружия, возвещавший смену часовых. Одни из них возвращались в казарму с ночных караулов; другие отправлялись на утреннюю смену; третьи, наконец, и в их числе дядя Квентина, готовились нести службу при особе короля. С восторгом, вполне естественным в его годы, Квентин надел свою новую нарядную форму и блестящее вооружение, а дядя, внимательно и с большим интересом наблюдавший за процедурой его облачения, чтоб удостовериться, что все у него в порядке, не мог скрыть своего удовольствия при виде выгодной перемены в наружности своего племянника.
"If thou dost prove as faithful and bold as thou art well favoured, I shall have in thee one of the handsomest and best esquires in the Guard, which cannot but be an honour to thy mother's family. Follow me to the presence chamber; and see thou keep close at my shoulder."	-- Если твоя храбрость и верность окажутся под стать твоей внешности, у меня будет самый красивый и самый доблестный оруженосец во всей нашей гвардии, что, конечно, сделает честь семье твоей матери. Иди за мной в аудиенц-зал, да смотри не отставай от меня ни на шаг!
So saying, he took up a partisan, large, weighty, and beautifully inlaid and ornamented, and directing his nephew to assume a lighter weapon of a similar description, they proceeded to the inner court of the palace, where their comrades, who were to form the guard of the interior apartments, were already drawn up and under arms -- the squires each standing behind their masters, to whom they thus formed a second rank. Here were also in attendance many yeomen prickers, with gallant horses and noble dogs, on which Quentin looked with such inquisitive delight that his uncle was obliged more than once to remind him that the animals were not there for his private amusement, but for the King's, who had a strong passion for the chase, one of the few inclinations which he indulged even when coming in competition with his course of policy; being so strict a protector of the game in the royal forests that it was currently said you might kill a man with greater impunity than a stag.	С этими словами Лесли взял огромный, тяжелый, роскошно разукрашенный бердыш и, вручив племяннику такое же оружие, только несколько меньших размеров, спустился с ним во внутренний двор замка, где его товарищи, назначенные вместе с ним нести караул в покоях короля, уже ждали его, выстроившись в ряд, с оружием в руках. За спиной стрелков стояли их оруженосцы, образуя второй ряд. Тут же было несколько доезжачих с прекрасными собаками и красивыми, статными конями в поводу, на которых Квентин так засмотрелся, что дядя был принужден напомнить ему, что эти животные стоят тут совсем не для его удовольствия, а для королевской охоты... Король страстно любил эту забаву -- она была одним из немногих развлечений, которые он себе позволял, даже в ущерб правильному течению государственных дел. Он так строго оберегал дичь в своих лесах, что, как говорили, там можно было с большей безнаказанностью убить человека, чем оленя.
On a signal given, the Guards were put into motion by the command of Le Balafre, who acted as officer upon the occasion; and, after some minutiae of word and signal, which all served to show the extreme and punctilious jealousy with which their duty was performed, they marched into the hall of audience where the King was immediately expected.	По данному сигналу стрелки двинулись вперед под начальством Меченого, назначенного в этот раз их командиром; и через несколько минут после тщательного выполнения многих формальностей, доказывавших, с какой исключительной точностью относятся стрелки к своим служебным обязанностям, они вошли в аудиенц-зал, где с минуты на минуту ожидали выхода короля.
New as Quentin was to scenes of splendour, the effect of that which was now before him rather disappointed the expectations which he had formed of the brilliancy of a court. There were household officers, indeed, richly attired; there were guards gallantly armed, and there were domestics of various degrees. But he saw none of the ancient counsellors of the kingdom, none of the high officers of the crown, heard none of the names which in those days sounded an alarum to chivalry; saw none either of those generals or leaders, who, possessed of the full prime of manhood, were the strength of France, or of the more youthful and fiery nobles, those early aspirants after honour, who were her pride. The jealous habits, the reserved manners, the deep and artful policy of the King, had estranged this splendid circle from the throne, and they were only called around it upon certain stated and formal occasions, when they went reluctantly, and returned joyfully, as the animals in the fable are supposed to have approached and left the den of the lion.	Несмотря на то, что Квентин был здесь новичком и не имел представления о пышности и блеске королевского двора, то, что он теперь увидел, не оправдало его ожиданий. Были тут, правда, и придворные в роскошных костюмах, и телохранители в блестящих доспехах, и множество слуг, но Дорвард не видел ни старейших государственных сановников, ни самых знатных вельмож королевства и не слышал ни одного из имен, звучавших призывным набатом для рыцарства тех времен. Не было тут ни великих вождей, ни старых, заслуженных генералов, составлявших силу Франции, ни блестящей, жаждущей славы и подвигов молодежи, составлявшей ее гордость. Подозрительный, замкнутый характер Людовика и его вероломная политика отдалили блестящих царедворцев от его трона, вокруг которого они собирались только в редких официальных случаях, да и то весьма неохотно, с радостью покидая королевский дворец, как звери в басне, приходившие в пещеру ко льву.
The very few persons who seemed to be there in the character of counsellors were mean looking men, whose countenances sometimes expressed sagacity, but whose manners showed they were called into a sphere for which their previous education and habits had qualified them but indifferently. One or two persons, however, did appear to Durward to possess a more noble mien, and the strictness of the present duty was not such as to prevent his uncle's communicating the names of those whom he thus distinguished.	Несколько человек, присутствовавших здесь, очевидно, в качестве советников, были все люди весьма непривлекательной наружности. Правда, у некоторых лица выражали недюжинный ум, но их осанка и манеры показывали, что они попали в среду, для которой не были подготовлены воспитанием. Впрочем, двое или трое из них показались Дорварду по виду более благородными а так как на этот раз служебные обязанности Лесли не мешали ему болтать, то Дорварду удалось узнать имена заинтересовавших его лиц.
With the Lord Crawford, who was in attendance, dressed in the rich habit of his office, and holding a leading staff of silver in his hand, Quentin, as well as the reader, was already acquainted. Among others, who seemed of quality, the most remarkable was the Count de Dunois, the son of that celebrated Dunois, known by the name of the Bastard of Orleans, who, fighting under the banner of Jeanne d'Arc, acted such a distinguished part in liberating France from the English yoke. His son well supported the high renown which had descended to him from such an honoured source; and, notwithstanding his connexion with the royal family, and his hereditary popularity both with the nobles and the people, Dunois had, upon all occasions, manifested such an open, frank loyalty of character that he seemed to have escaped all suspicion, even on the part of the jealous Louis, who loved to see him near his person, and sometimes even called him to his councils. Although accounted complete in all the exercises of chivalry, and possessed of much of the character of what was then termed a perfect knight, the person of the Count was far from being a model of romantic beauty. He was under the common size, though very strongly built, and his legs rather curved outwards, into that make which is more convenient for horseback, than elegant in a pedestrian. His shoulders were broad, his hair black, his complexion swarthy, his arms remarkably long and nervous. The features of his countenance were irregular, even to ugliness; yet, after all, there was an air of conscious worth and nobility about the Count de Dunois, which stamped, at the first glance, the character of the high born nobleman and the undaunted soldier. His mien was bold and upright, his step free and manly, and the harshness of his countenance was dignified by a glance like an eagle, and a frown like a lion. His dress was a hunting suit, rather sumptuous than gay, and he acted on most occasions as Grand Huntsman, though we are not inclined to believe that he actually held the office.	С лордом Кроуфордом, присутствовавшим здесь в полной парадной форме, с серебряным жезлом в руке, Квентин, как и читатель, был уже знаком. Из других обративших на себя его внимание самым замечательным был граф Дюнуа, сын знаменитого Дюнуа, известного под именем Бастарда Орлеанского, который, сражаясь под знаменем Жанны д'Арк, сыграл такую видную роль в освобождении Франции из-под ига англичан. Сын его с честью носил славное имя отца и, несмотря на свое родство с королевским домом и на давнишнюю любовь к нему дворянства и народа, сумел благодаря своему честному, прямому и открытому характеру избежать подозрений даже со стороны недоверчивого Людовика, любившего видеть Дюнуа при себе и иногда даже призывавшего его для совета. Но, отличаясь храбростью, ловко владея оружием и обладая всеми качествами настоящего рыцаря, граф отнюдь не мог служить образцом красоты. Широкоплечий и коренастый, смуглый и черноволосый, с несоразмерно длинными мускулистыми руками, он был слишком мал ростом; к тому же у него были кривые ноги, что очень удобно для всадника, но не очень красиво для пешехода. Черты его лица были неправильны до безобразия, но в то же время в нем было столько достоинства и благородства, что с первого взгляда был виден мужественный дворянин и непобедимый воин. Смелая осанка, твердая, свободная поступь, орлиный взгляд и гордое выражение лица, когда он хмурил свои густые брови, искупали его безобразие. На нем был богатый, но не яркий охотничий костюм, так как он часто исполнял при короле обязанности главного ловчего, хотя, насколько нам известно, не занимал официально этой должности.
нет соответствия	[Жан Дюнуа -- незаконный сын (бастард) герцога Орлеанского, брата короля Карла VI; один из немногих представителей французской знати, который доброжелательно относился к Жанне д'Арк и отважно сражался вместе с ней. В романе представлен его сын Франсуа.]
Upon the arm of his relation Dunois, walking with a step so slow and melancholy that he seemed to rest on his kinsman and supporter, came Louis Duke of Orleans, the first prince of the Blood Royal (afterwards King, by the name of Louis XII), and to whom the guards and attendants rendered their homage as such. The jealously watched object of Louis's suspicions, this Prince, who, failing the King's offspring, was heir to the kingdom, was not suffered to absent himself from Court, and, while residing there, was alike denied employment and countenance. The dejection which his degraded and almost captive state naturally impressed on the deportment of this unfortunate Prince, was at this moment greatly increased by his consciousness that the King meditated, with respect to him, one of the most cruel and unjust actions which a tyrant could commit, by compelling him to give his hand to the Princess Joan of France, the younger daughter of Louis, to whom he had been contracted in infancy, but whose deformed person rendered the insisting upon such an agreement an act of abominable rigour.	Под руку с Дюнуа, словно нуждаясь в поддержке своего родственника, медленно и задумчиво шел Людовик, герцог Орлеанский, первый принц королевской крови (впоследствии король Людовик XII); стража отдала ему подобающую честь, а все присутствующие низко поклонились. Людовик относился с ревнивой подозрительностью к этому принцу, который должен был взойти на престол, если бы Людовик умер, не оставив наследника, и принц не смел отлучаться от королевского двора, при котором он не занимал никакой определенной должности и не пользовался ни популярностью, ни почетом. Такое унизительное положение, очень похожее на неволю, не могло не отразиться на характере несчастного принца, а в настоящее время привычная подавленность его усугублялась еще тем, что, как ему было известно, король замышлял против него величайшую несправедливость, какую только может совершить тиран: он хотел женить его силой на своей младшей дочери, принцессе Жанне, с которой принц с детства был обручен; но принцесса была так безобразна, что настойчивость короля была в данном случае возмутительной жестокостью.
The exterior of this unhappy Prince was in no respect distinguished by personal advantages; and in mind, he was of a gentle, mild and beneficent disposition, qualities which were visible even through the veil of extreme dejection with which his natural character was at present obscured. Quentin observed that the Duke studiously avoided even looking at the Royal Guards, and when he returned their salute, that he kept his eyes bent on the ground, as if he feared the King's jealousy might have construed the gesture of ordinary courtesy as arising from the purpose of establishing a separate and personal interest among them.	Внешность у этого злосчастного принца была самая заурядная, но видно было, что это человек добрый, кроткий и чистосердечный, несмотря на выражение уныния и отчаяния, постоянно омрачавшее его лицо. Квентин заметил, что принц старательно избегал смотреть на королевских стрелков и, даже отвечая поклоном на отданную ему честь, он не поднял глаз, как будто боялся, что этот простой акт вежливости будет истолкован подозрительным королем как желание приобрести себе приверженцев среди его телохранителей.
Very different was the conduct of the proud Cardinal and Prelate, John of Balue, the favourite minister of Louis for the time, whose rise and character bore as close a resemblance to that of Wolsey, as the difference betwixt the crafty and politic Louis and the headlong and rash Henry VIII of England would permit. The former had raised his minister from the lowest rank, to the dignity, or at least to the emoluments, of Grand Almoner of France, loaded him with benefices, and obtained for him the hat of a cardinal; and although he was too cautious to repose in the ambitious Balue the unbounded power and trust which Henry placed in Wolsey, yet he was more influenced by him than by any other of his avowed counsellors. The Cardinal, accordingly, had not escaped the error incidental to those who are suddenly raised to power from an obscure situation, for he entertained a strong persuasion, dazzled doubtlessly by the suddenness of his elevation, that his capacity was equal to intermeddling with affairs of every kind, even those most foreign to his profession and studies. Tall and ungainly in his person, he affected gallantry and admiration of the fair sex, although his manners rendered his pretensions absurd, and his profession marked them as indecorous. Some male or female flatterer had, in evil hour, possessed him with the idea that there was much beauty of contour in a pair of huge, substantial legs, which he had derived from his father, a car man of Limoges -- or, according to other authorities, a miller of Verdun, and with this idea he had become so infatuated that he always had his cardinal's robes a little looped up on one side, that the sturdy proportion of his limbs might not escape observation. As he swept through the stately apartment in his crimson dress and rich cope, he stopped repeatedly to look at the arms and appointments of the cavaliers on guard, asked them several questions in an authoritative tone, and took upon him to censure some of them for what he termed irregularities of discipline, in language to which these experienced soldiers dared no reply, although it was plain they listened to it with impatience and with contempt.	Совершенно иначе держал себя гордый кардинал и прелат Жан Балю, в то время один из министров -- любимцев Людовика, напоминавший своим быстрым возвышением и характером Уолси, если только можно установить подобное сходство при полной противоположности хитрого, осторожного Людовика и пылкого, сумасбродного Генриха VIII Английского. Людовик взял своего служителя из самого низкого слоя общества и поднял его до высокого звания или по крайней мере до огромного оклада великого раздатчика милостыни Франции, осыпал бенефициями и выхлопотал для него кардинальскую шапку; и хотя Людовик был слишком осторожен, чтобы облечь честолюбивого де Балю той неограниченной властью и доверием, какое Генрих питал к Уолси, тем не менее этот любимец Людовика имел на него такое влияние, каким не пользовался ни один из признанных его советников. Понятно после этого, что кардинал не избежал обычного заблуждения людей, неожиданно поднимающихся из самых низов к полноте власти. Ослепленный быстротой своего возвышения, он сразу уверовал в свою способность вести какие угодно дела, хотя бы даже такие, которые были ему совершенно чужды и непонятны. Высокий, на редкость неуклюжий, он преклонялся и рассыпался в любезностях перед прекрасным полом, что совсем не вязалось ни с его саном, ни с его манерами и фигурой. Какой-то льстец в недобрый час уверил его, что линии его огромных, толстых ног, унаследованных им от отца (по одним источникам -- погонщика мулов из Лиможа, а по другим -- мельника из Вердена), очень красивы. Кардинал до такой степени проникся этим убеждением, что постоянно приподнимал сбоку свою сутану, чтобы не лишать окружающих удовольствия лицезреть его объемистые ноги. Торжественно проходя по аудиенц-залу в своей пунцовой мантии и роскошной шапке, кардинал беспрестанно останавливался, чтобы взглянуть на вооружение шотландских стрелков, причем делал им замечания самым авторитетным тоном, а иногда даже распекал того или другого из них за то, что он называл отступлением от дисциплины, но в таких выражениях, что опытные воины, хоть и не смели ему возражать, слушали его с видимым презрением и досадой.
нет соответствия	[Кардинал де Балю (1421 -- 1491) -- любимец Людовика XI, его главный министр, вступил в тайные сношения с Карлом Бургундским и на долгие годы был заключен королем в тюрьму, пока не был освобожден по настоянию римского папы.] [Великий раздатчик милостыни -- придворная должность, поручаемая духовному лицу; бенефиции -- церковные должности, приносящие значительный доход (обычно были связаны с владением церковными землями).]
[Wolsey (1471-1530): at one time the chief favourite of Henry VIII. He was raised from obscurity by that sovereign to be Archbishop of York, Lord Chancellor of England, and Cardinal. As legate of the Pope, he gained the ill will of Henry by his failure to secure that king's divorce. He was deprived of his offices, his property was confiscated to the crown, and in 1530 he was arrested for high treason, but died on his way to trial.]	[Кардинал Уолси был главным министром короля Англии Генриха VIII (1509 -- 1547), который отличался неуравновешенным и крайне жестоким нравом; как и многие другие любимцы Генриха, был казнен по приказу короля.]
"Is the King aware," said Dunois to the Cardinal, "that the Burgundian Envoy is peremptory in demanding an audience?"	-- Известно ли королю, -- спросил Дюнуа кардинала, -- что бургундский посол требует немедленной аудиенции?
"He is," answered the Cardinal; "and here, as I think, comes the all sufficient Oliver Dain, to let us know the royal pleasure."	-- Как же, -- ответил кардинал. -- А вот, кажется, и сам всеведущий Оливье ле Дэн, который, вероятно, не замедлит передать нам волю короля.
нет соответствия	[Народная ненависть переименовала Оливье ле Дэна в Оливье Дьявола. Вначале он был цирюльником Людовика, а потом сделался его любимым советником. (Примеч. автора.]
As he spoke, a remarkable person, who then divided the favour of Louis with the proud Cardinal himself, entered from the inner apartment, but without any of that important and consequential demeanour which marked the full blown dignity of the churchman. On the contrary, this was a little, pale, meagre man, whose black silk jerkin and hose, without either coat, cloak, or cassock, formed a dress ill qualified to set off to advantage a very ordinary person. He carried a silver basin in his hand, and a napkin flung over his arm indicated his menial capacity. His visage was penetrating and quick, although he endeavoured to banish such expression from his features by keeping his eyes fixed on the ground, while, with the stealthy and quiet pace of a cat, he seemed modestly rather to glide than to walk through the apartment. But though modesty may easily obscure worth, it cannot hide court favour; and all attempts to steal unperceived through the presence chamber were vain, on the part of one known to have such possession of the King's ear as had been attained by his celebrated barber and groom of the chamber, Oliver le Dain, called sometimes Oliver le Mauvais, and sometimes Oliver le Diable, epithets derived from the unscrupulous cunning with which he assisted in the execution of the schemes of his master's tortuous policy. At present he spoke earnestly for a few moments with the Count de Dunois, who instantly left the chamber, while the tonsor glided quietly back towards the royal apartment whence he had issued, every one giving place to him; which civility he only acknowledged by the most humble inclination of the body, excepting in a very few instances, where he made one or two persons the subject of envy to all the other courtiers, by whispering a single word in their ear; and at the same time muttering something of the duties of his place, he escaped from their replies as well as from the eager solicitations of those who wished to attract his notice. Ludovic Lesly had the good fortune to be one of the individuals who, on the present occasion, was favoured by Oliver with a single word, to assure him that his matter was fortunately terminated.	И правда, не успел он договорить, как из внутренних королевских покоев вышел знаменитый Оливье, любимец Людовика, деливший его расположение с гордым кардиналом, но не имевший с ним ничего общего ни во внешности, ни в манере себя держать. В противоположность высокомерному и напыщенному прелату, Оливье был маленький, худой человек с бледным лицом, в самом простом и скромном черном шелковом камзоле и таких же , панталонах и чулках -- костюме, который едва ли мог выставить в выгодном свете его заурядную фигуру. Серебряный таз, который он держал в руке, и перекинутое через плечо полотенце указывали на его скромную должность. Лицо его отличалось живостью и проницательностью, однако он старался скрыть это выражение и ходил, скромно опустив глаза, или, вернее, скользил неслышно, как кошка, словно стараясь прокрасться незамеченным. Но если скромность может скрыть добродетель, под этой личиной не укроется тот, кто осыпан королевскими милостями. Да и мог ли пройти незамеченным через приемный зал человек, который, как всем было известно, имел такое огромное влияние на короля, какого добился его знаменитый цирюльник и камердинер Оливье ле Дэн, или иначе -- Оливье Негодяй, или еще -- Оливье Дьявол! Эти прозвища были даны ему за ту чисто дьявольскую хитрость, с какой он помогал королю приводить в исполнение его вероломные замыслы. Озабоченно пошептавшись о чем-то с графом Дюнуа, который тотчас же вышел из зала, Оливье повернулся и направился опять во внутренние покои, причем все почтительно уступали ему дорогу. Отвечая на ходу униженными поклонами на эту учтивость, он раза два-три остановился, чтобы наскоро шепнуть несколько слов кое-кому из присутствующих, и этого мимолетного внимания было достаточно, чтобы возбудить тайную зависть остальных царедворцев; затем, отговариваясь своими обязанностями, он проворно шел дальше, не дожидаясь ответа и делая вид, что не замечает стараний некоторых из придворных обратить на себя его внимание. На этот раз Людовик Лесли оказался в числе счастливцев, удостоившихся беседы Оливье, который сообщил ему в двух словах, что его дело улажено.
Presently afterwards he had another proof of the same agreeable tidings; for Quentin's old acquaintance, Tristan l'Hermite, the Provost Marshal of the royal household, entered the apartment, and came straight to the place where Balafre was posted. This formidable officer's uniform, which was very rich, had only the effect of making his sinister countenance and bad mien more strikingly remarkable, and the tone, which he meant for conciliatory, was like nothing so much as the growling of a bear. The import of his words, however, was more amicable than the voice in which they were pronounced. He regretted the mistake which had fallen between them on the preceding day, and observed it was owing to the Sieur Le Balafre's nephew's not wearing the uniform of his corps, or announcing himself as belonging to it, which had led him into the error for which he now asked forgiveness.	Вслед за тем явилось и другое подтверждение этого приятного известия. В зал вошел старый знакомый Квентина, Тристан Отшельник, великий прево, главный начальник королевской полиции, и прямо направился туда, где стоял Меченый. Блестящая парадная форма еще резче оттеняла его грубое лицо и зловещее выражение глаз, а приветливый тон, которым он старался говорить, больше всего напоминал рычание медведя. Однако смысл его речи был дружелюбнее тона, которым она была произнесена. Он очень сожалел о вчерашнем недоразумении, но произошло оно не по его вине, а по вине племянника господина Лесли, который был не в форме и ни словом не заикнулся о том, что служит в королевской гвардии. Это обстоятельство и было причиной ошибки, за которую он, Тристан, просит теперь его извинить.
Ludovic Lesly made the necessary reply, and as soon as Tristan had turned away, observed to his nephew that they had now the distinction of having a mortal enemy from henceforward in the person of this dreaded officer.	Людовик Лесли дал подобающий ответ, но, как только Тристан отошел, сказал племяннику, что теперь они нажили себе смертельного врага в лице этого человека.
"But we are above his volee [brood, rank, class] -- a soldier," said he, "who does his duty, may laugh at the Provost Marshal."	-- Впрочем, мы для него дичь слишком высокого полета, -- добавил он. -- Солдат, добросовестно исполняющий свой долг, может не бояться даже великого прево.
Quentin could not help being of his uncle's opinion, for, as Tristan parted from them, it was with the look of angry defiance which the bear casts upon the hunter whose spear has wounded him. Indeed, even when less strongly moved, the sullen eye of this official expressed a malevolence of purpose which made men shudder to meet his glance; and the thrill of the young Scot was the deeper and more abhorrent, that he seemed to himself still to feel on his shoulders the grasp of the two death doing functionaries of this fatal officer.	Нельзя сказать, что Квентин вполне разделял мнение своего дяди: он видел, какой злобный взгляд Тристан бросил на него, уходя; это был взгляд медведя, стоящего перед охотником, который его ранил. Надо, впрочем, заметить, что даже при обыкновенных обстоятельствах угрюмый взгляд этого страшного человека способен был каждого привести в трепет; понятно, какой ужас и отвращение испытал молодой шотландец, еще ощущавший на своих плечах прикосновение страшных когтей неумолимых помощников этого мрачного исполнителя закона.
Meanwhile, Oliver, after he had prowled around the room in the stealthy manner which we have endeavoured to describe -- all, even the highest officers making way for him, and loading him with their ceremonious attentions, which his modesty seemed desirous to avoid -- again entered the inner apartment, the doors of which were presently thrown open, and King Louis entered the presence chamber.	Между тем Оливье, обойдя зал так, как было описано выше, прошел опять во внутренние покои. Все, даже самые высшие придворные, расступались перед ним и приветствовали его самым почтительным образом, хотя он, как бы из скромности, делал вид, что весьма смущается этим. Вскоре дверь, за которой он скрылся, широко распахнулась, и в зал вошел Людовик.
Quentin, like all others, turned his eyes upon him; and started so suddenly that he almost dropped his weapon, when he recognised in the King of France that silk merchant, Maitre Pierre, who had been the companion of his morning walk. Singular suspicions respecting the real rank of this person had at different times crossed his thoughts; but this, the proved reality, was wilder than his wildest conjecture.	Взгляд Квентина, как и взгляды всех присутствующих, обратился в ту сторону, и он так сильно вздрогнул, что чуть не выронил оружия: во французском короле он узнал торговца шелком дядюшку Пьера, своего вчерашнего знакомого. Уже много раз после их встречи в уме его мелькали самые разнообразные догадки о том, кто этот таинственный человек, но действительность далеко превзошла самые смелые его предположения.
The stern look of his uncle, offended at this breach of the decorum of his office, recalled him to himself; but not a little was he astonished when the King, whose quick eye had at once discovered him, walked straight to the place where he was posted, without taking notice of any one else.	Строгий взгляд Лесли, недовольного таким нарушением торжественной церемонии, заставил Квентина опомниться. Но каково же было его изумление, когда король, чьи быстрые глаза сейчас же отыскали его, направился прямо к нему, ни на кого не обращая внимания.
"So;" he said, "young man, I am told you have been brawling on your first arrival in Touraine; but I pardon you, as it was chiefly the fault of a foolish old merchant, who thought your Caledonian blood required to be heated in the morning with Vin de Beaulne. If I can find him, I will make him an example to those who debauch my Guards. -- Balafre," he added, speaking to Lesly, "your kinsman is a fair youth, though a fiery. We love to cherish such spirits, and mean to make more than ever we did of the brave men who are around us. Let the year, day, hour, and minute of your nephew's birth be written down and given to Oliver Dain."	-- Итак, молодой человек, -- сказал ему Людовик, -- ты, говорят, в первый же день своего прибытия в Турень уже успел набедокурить. Но я прощаю тебя, потому что во всем виноват этот старый дурень купец, вообразивший, что твою шотландскую кровь нужно с утра подогревать добрым вином. Если мне удастся его разыскать, я примерно накажу его, в острастку тем, кто вздумает развращать мою гвардию... Лесли, -- продолжал король, обращаясь к Меченому, -- твой родственник -- славный юноша, только немного горяч. Впрочем, мне по душе такие молодцы, и сегодня я больше чем когда-либо готов ценить заслуги моих верных и храбрых стрелков. Прикажи записать год, день, час и минуту рождения твоего племянника и передай записку Оливье.
Le Balafre bowed to the ground, and re-assumed his erect military position, as one who would show by his demeanour his promptitude to act in the King's quarrel or defence. Quentin, in the meantime, recovered from his first surprise, studied the King's appearance more attentively, and was surprised to find how differently he now construed his deportment and features than he had done at their first interview.	Меченый поклонился до земли и сейчас же снова принял неподвижную позу солдата, как бы желая показать этим быстрым движением свою готовность броситься на защиту короля или действовать по первому его слову. Между тем Квентин, придя в себя после первой минуты изумления, принялся внимательно рассматривать короля и очень удивился, заметив, до какой степени его обращение и лицо изменились с их первой встречи.
These were not much changed in exterior, for Louis, always a scorner of outward show, wore, on the present occasion, an old dark blue hunting dress, not much better than the plain burgher suit of the preceding day, and garnished with a huge rosary of ebony which had been sent to him by no less a personage than the Grand Seignior, with an attestation that it had been used by a Coptic hermit on Mount Lebanon, a personage of profound sanctity. And instead of his cap with a single image, he now wore a hat, the band of which was garnished with at least a dozen of little paltry figures of saints stamped in lead. But those eyes, which, according to Quentin's former impression, only twinkled with the love of gain, had, now that they were known to be the property of an able and powerful monarch, a piercing and majestic glance; and those wrinkles on the brow, which he had supposed were formed during a long series of petty schemes of commerce, seemed now the furrows which sagacity had worn while toiling in meditation upon the fate of nations.	Правда, в одежде его не произошло почти никакой перемены. Людовик всегда презирал щегольство, и теперь на нем был довольно поношенный темно-синий охотничий костюм, лишь немногим получше его вчерашнего камзола. На груди висели крупные четки [Четки -- шнурок с нанизанными бусами; их перебирали, читая молитвы. Четки служили для счета прочитанных молитв; в средние века считали, что они служат также амулетом, то есть предохраняют от болезней, опасностей, вражеских чар и т.п.] черного дерева, присланные ему турецким султаном со свидетельством, что они принадлежали одному коптскому пустыннику с горы Ливан, известному своей святостью. На голове вместо вчерашней шапки с одним образком была шляпа, усаженная кругом простыми оловянными образками многих святых. Но глаза его, выражавшие, как казалось вчера Дорварду, только алчность и жажду наживы, сегодня блестели гордо и проницательно, как взгляд могущественного и мудрого властелина, а резкие морщины на лбу, которые вчера он приписывал действию многих лет, наполненных мелкими торговыми расчетами, сегодня казались ему бороздами, проведенными мыслью, следами глубоких размышлений о судьбах народов.
Presently after the King's appearance, the Princesses of France, with the ladies of their suite, entered the apartment. With the eldest, afterwards married to Peter of Bourbon, and known in French history by the name of the Lady of Beaujeu, our story has but little to do. She was tall, and rather handsome, possessed eloquence, talent, and much of her father's sagacity, who reposed great confidence in her, and loved her as well perhaps as he loved any one.	Вслед за королем в зал вошли принцессы с дамами своей свиты. Старшая, вышедшая впоследствии замуж за Пьера де Бурбона и известная в истории Франции под именем мадам де Боже, имеет мало отношения к нашему рассказу. Она была высокого роста и довольно красива, обладала даром слова и унаследовала тонкий ум отца, питавшего к ней большое доверие и любившего ее, насколько он был способен любить.
The younger sister, the unfortunate Joan, the destined bride of the Duke of Orleans, advanced timidly by the side of her sister, conscious of a total want of those external qualities which women are most desirous of possessing, or being thought to possess. She was pale, thin, and sickly in her complexion; her shape visibly bent to one side, and her gait was so unequal that she might be called lame. A fine set of teeth, and eyes which were expressive of melancholy, softness, and resignation, with a quantity of light brown locks, were the only redeeming points which flattery itself could have dared to number, to counteract the general homeliness of her face and figure. To complete the picture, it was easy to remark, from the Princess's negligence in dress and the timidity of her manner, that she had an unusual and distressing consciousness of her own plainness of appearance, and did not dare to make any of those attempts to mend by manners or by art what nature had left amiss, or in any other way to exert a power of pleasing.	Младшая, несчастная Жанна, нареченная невеста герцога Орлеанского, робко шла рядом с сестрой. Она совершенно не имела тех внешних преимуществ, которыми обыкновенно так дорожат и которым так завидуют женщины. Болезненная с виду, она была худа, бледна и кривобока; у нее была такая неровная походка, что она казалась хромой. Прекрасные зубы, выразительный, нежный и грустный взгляд и густые русые волосы были единственными привлекательными качествами, о которых сама лесть едва ли осмелилась бы сказать, что они искупают ее безобразие. Чтобы закончить портрет, можно добавить, что небрежность туалета и робость манер принцессы доказывали, что она мучительно сознает всю свою непривлекательность и даже не делает ни малейшей попытки исправить при помощи искусства то, в чем отказала ей природа, или испробовать силу других чар.
The King (who loved her not) stepped hastily to her as she entered.	Король, не любивший младшую дочь, подошел к ней, как только она вошла.
"How now," he said, "our world contemning daughter -- Are you robed for a hunting party, or for the convent, this morning? Speak -- answer."	-- А, дочь моя, презирающая свет... Куда это ты так нарядилась сегодня утром -- на охоту или в монастырь? Отвечай!
"For which your highness pleases, sire," said the Princess, scarce raising her voice above her breath.	-- Куда прикажете, государь, -- еле слышно ответила принцесса.
"Ay, doubtless, you would persuade me it is your desire to quit the Court, Joan, and renounce the world and its vanities. -- Ha! maiden, wouldst thou have it thought that we, the first born of Holy Church, would refuse our daughter to Heaven? -- Our Lady and Saint Martin forbid we should refuse the offering, were it worthy of the altar, or were thy vocation in truth thitherward!"	-- Я знаю, Жанна, тебе хотелось бы уверить нас, что твое заветное желание -- покинуть двор и отказаться от света и мирской суеты. Но неужели ты можешь думать, что мы, старший сын святой церкви, стали бы оспаривать у господа нашу дочь? Сохрани нас пресвятая дева и святой Мартин, чтобы мы отказались принести такую жертву, если бы она была достойна алтаря или если бы действительно таково было твое призвание.
So saying, the King crossed himself devoutly, looking in the meantime, as appeared to Quentin, very like a cunning vassal, who was depreciating the merit of something which he was desirous to keep to himself, in order that he might stand excused for not offering it to his chief or superior.	Сказав это, король набожно перекрестился и умолк, шепча молитву. В эту минуту Квентину показалось, что он очень похож на хитрого вассала, старающегося умалить достоинство вещи, которую он хочет сохранить для себя, и оправдывается перед своим господином в том, что он не предложил этой вещи ему.
"Dares he thus play the hypocrite with Heaven," thought Durward, "and sport with God and the Saints, as he may safely do with men, who dare not search his nature too closely?"	"Неужели он осмеливается лицемерить с самим небом? -- подумал Дорвард. -- Обманывать бога и святых, как он обманывает людей, которые не могут проникнуть в его душу?".
Louis meantime resumed, after a moment's mental devotion,	Между тем Людовик продолжал:
"No, fair daughter, I and another know your real mind better. Ha! fair cousin of Orleans, do we not? Approach, fair sir, and lead this devoted vestal of ours to her horse."	-- Нет, любезная дочь, мне и еще кое-кому лучше известны твои настоящие мысли... Не правда ли, герцог? Подойдите, любезный наш брат, и предложите руку этой преданной весталке [Весталки -- жрицы в Древнем Риме, отличавшиеся целомудрием.], чтобы помочь ей сесть на коня.
Orleans started when the King spoke and hastened to obey him; but with such precipitation of step, and confusion, that Louis called out,	Герцог Орлеанский вздрогнул при этих словах и поспешил исполнить приказание короля, но сделал это так неловко и с таким смущением, что король не преминул ему заметить:
"Nay, cousin, rein your gallantry, and look before you. Why, what a headlong matter a gallant's haste is on some occasions! You had well nigh taken Anne's hand instead of her sister's. -- Sir, must I give Joan's to you myself?"	-- Потише, потише, любезный кузен! Умерьте свой пыл... Смотрите, что вы делаете. К каким сумасбродствам приводит иногда влюбленных их торопливость! Вы чуть было не спутали руку Анны с рукой ее сестры. Не прикажете ли мне самому подать вам руку Жанны?
The unhappy Prince looked up, and shuddered like a child, when forced to touch something at which it has instinctive horror -- then making an effort, took the hand which the Princess neither gave nor yet withheld. As they stood, her cold, damp fingers enclosed in his trembling hand, with their eyes looking on the ground, it would have been difficult to say which of these two youthful beings was rendered more utterly miserable -- the Duke, who felt himself fettered to the object of his aversion by bonds which he durst not tear asunder, or the unfortunate young woman, who too plainly saw that she was an object of abhorrence to him, to gain whose kindness she would willingly have died.	Несчастный принц поднял глаза и содрогнулся, как ребенок, которого заставляют дотронуться до предмета, внушающего ему инстинктивное отвращение. Однако, сделав над собой усилие, он взял безвольно опущенную руку принцессы. Когда эта молодая пара стояла потупившись, причем трепещущая рука жениха еле касалась холодных, влажных пальцев невесты, трудно было решить, кто из двоих несчастнее: герцог ли, чувствовавший себя связанным неразрывными узами с той, к кому он питал лишь отвращение, или бедняжка принцесса, вполне сознававшая, какое чувство она внушает тому, чью любовь она охотно купила бы ценой собственной жизни.
"And now to horse, gentlemen and ladies -- we will ourselves lead forth our daughter of Beaujeu," said the King; "and God's blessing and Saint Hubert's be on our morning's sport!"	-- А теперь на коней, господа! -- сказал король. -- Мы сами будем сопровождать нашу дочь де Боже, и да благословят бог и святой Губерт нашу сегодняшнюю охоту!
"I am, I fear, doomed to interrupt it, Sire," said the Comte de Dunois; "the Burgundian Envoy is before the gates of the Castle and demands an audience."	-- Боюсь, что мне придется вас задержать, государь, -- сказал вернувшийся тем временем граф Дюнуа. -- Бургундский посол ждет у ворот. Он требует немедленной аудиенции.
"Demands an audience, Dunois?" replied the King. "Did you not answer him, as we sent you word by Oliver, that we were not at leisure to see him today, -- and that tomorrow was the festival of Saint Martin, which, please Heaven, we would disturb by no earthly thoughts -- and that on the succeeding day we were designed for Amboise -- but that we would not fail to appoint him as early an audience, when we returned, as our pressing affairs would permit."	-- Требует? -- переспросил король. -- Но разве ты не сказал ему, как я передал тебе через Оливье, что сегодня я принять его не могу, а завтра праздник святого Мартина, который мы, с помощью божьей, не желаем осквернять земными помыслами? Послезавтра же мы отправляемся в Амбуаз. Но, возвратившись оттуда, примем его, как только нам позволят другие неотложные дела.
"All this I said," answered Dunois, "but yet, Sire --"	-- Я все сказал ему, государь, -- ответил Дюнуа, -- но он все твердит...
"Pasques dieu! man, what is it that thus sticks in thy throat?" said the King. "This Burgundian's terms must have been hard of digestion."	-- Черт возьми! Друг мой, что у тебя застряло в горле? Видно, слова этого бургундца трудно проглотить?
"Had not my duty, your Grace's commands, and his character as an envoy, restrained me," said Dunois, "he should have tried to digest them himself; for, by our Lady of Orleans, I had more mind to have made him eat his own words, than to have brought them to your Majesty."	-- Если бы меня не удерживали мой долг, приказания вашего величества и неприкосновенность личности посла, я бы заставил его самого проглотить эти слова, государь. Клянусь Орлеанской девой, я бы охотнее заставил его проглотить их, чем передавать вашему величеству!
"Body of me," said the King, "it is strange that thou, one of the most impatient fellows alive, should have so little sympathy with the like infirmity in our blunt and fiery cousin, Charles of Burgundy. Why, man, I mind his blustering messages no more than the towers of this Castle regard the whistling of the northeast wind, which comes from Flanders, as well as this brawling Envoy."	-- Но, боже мой, Дюнуа, как странно, что ты, сам всегда такой горячий, так строг к тому же недостатку нашего взбалмошного и пылкого брата Карла Бургундского, -- сказал король. -- А я, право, друг мой, так же мало обращаю внимания на его дерзких послов, как башни этого замка -- на северо-восточный ветер, который дует из Фландрии и принес нам этого нежданного гостя.
"Know then, Sire," replied Dunois, "that the Count of Crevecoeur tarries below, with his retinue of pursuivants and trumpets, and says, that since your Majesty refuses him the audience which his master has instructed him to demand, upon matters of most pressing concern, he will remain there till midnight, and accost your Majesty at whatever hour you are pleased to issue from your Castle, whether for business, exercise, or devotion; and that no consideration, except the use of absolute force, shall compel him to desist from this."	-- Так знайте же, государь, -- ответил Дюнуа, -- граф де Кревкер ждет у ворот с трубачами и со всей своей свитой. Он объявил, что, если ваше величество откажете ему в аудиенции, он будет ждать хоть до полуночи, ибо его господин приказал ему требовать немедленного свидания с французским королем и дело его не терпит ни малейшего отлагательства. Он сказал, что добьется своего и переговорит с вашим величеством в любой час, как только вы выйдете из замка и куда бы вы ни шли, государь: по делам, на прогулку или на молитву, и что ничто, кроме грубой силы, не заставит его изменить свое решение.
"He is a fool," said the King, with much composure. "Does the hot headed Hainaulter think it any penance for a man of sense to remain for twenty-four hours quiet within the walls of his Castle, when he hath the affairs of a kingdom to occupy him? These impatient coxcombs think that all men, like themselves, are miserable, save when in saddle and stirrup. Let the dogs be put up, and well looked to, gentle Dunois. -- We will hold council today, instead of hunting."	-- Он дурак, -- сказал невозмутимо король. -- Неужели этот взбалмошный фламандец воображает, что разумному человеку трудно просидеть спокойно двадцать четыре часа в стенах своего замка, когда у него на руках дела целого государства? Сумасбродные головы! Они, кажется, думают, что все люди скроены по их образцу и каждый человек только тогда и счастлив, когда сидит в седле... Прикажите-ка убрать и накормить собак, друг Дюнуа. Вместо охоты мы сегодня назначим совет.
"My Liege," answered Dunois, "you will not thus rid yourself of Crevecoeur; for his master's instructions are, that if he hath not this audience which he demands, he shall nail his gauntlet to the palisade before the Castle in token of mortal defiance on the part of his master, shall renounce the Duke's fealty to France, and declare instant war."	-- Государь, -- возразил Дюнуа, -- этим вы не отделаетесь от Кревкера. Он говорит, что если вы не дадите ему аудиенции, то, по приказу своего господина, он прибьет перчатку к ограде вашего замка в знак того, что герцог отказывается от верности Франции и немедленно объявляет ей войну.
"Ay," said Louis without any perceptible alteration of voice, but frowning until his piercing dark eyes became almost invisible under his shaggy eyebrows, "is it even so? will our ancient vassal prove so masterful -- our dear cousin treat us thus unkindly? -- Nay, then, Dunois, we must unfold the Oriflamme, and cry Dennis Montjoye!"	-- Вот как! -- сказал Людовик, не меняя тона, но его косматые брови так нахмурились, что на минуту почти совсем закрыли черные пронзительные глаза. -- И так говорит с нами наш старинный вассал! Так обращается к нам наш любезный кузен!.. Ну что же, Дюнуа, придется нам развернуть наше боевое знамя и кликнуть: "Дени Монжуа!" ["Дени Монжуа!" -- боевой клич французов, его смысл:
[Montjoie St. Denis, a former war cry of the French soldiers. Saint Denis was a patron saint of France who suffered martyrdom in the third century. Montjoie (mont and joie) may be the name of the hill where the saint met his death; or it may signify that any such place is a "hill of joy."]	"Святой Денис с нами!" (Святой Денис считался покровителем Франции.]).
"Marry and amen, and in a most happy hour!" said the martial Dunois;	-- В добрый час, государь, слава богу! -- воскликнул воинственный Дюнуа.
and the guards in the hall, unable to resist the same impulse, stirred each upon his post, so as to produce a low but distinct sound of clashing arms. The King cast his eye proudly round, and, for a moment, thought and looked like his heroic father.	А королевские стрелки, не в силах обуздать охватившую их радость, зашевелились на своих постах, так что по залу пронесся не громкий, но отчетливый звон оружия. Король поднял голову и гордо посмотрел вокруг; в этот миг он выглядел и думал, как его герой отец.
But the excitement of the moment presently gave way to the host of political considerations, which, at that conjuncture, rendered an open breach with Burgundy so peculiarly perilous. Edward IV, a brave and victorious king, who had in his own person fought thirty battles, was now established on the throne of England, was brother to the Duchess of Burgundy, and, it might well be supposed, waited but a rupture between his near connexion and Louis, to carry into France, through the ever open gate of Calais, those arms which had been triumphant in the English civil wars, and to obliterate the recollection of internal dissensions by that most popular of all occupations amongst the English, an invasion of France. To this consideration was added the uncertain faith of the Duke of Bretagne, and other weighty subjects of reflection. So that, after a deep pause, when Louis again spoke, although in the same tone, it was with an altered spirit.	Но минутная вспышка уступила место политическим соображениям; при существующих условиях открытый разрыв с Бургундией был бы для Франции чрезвычайно опасен. В то время на английский престол взошел воинственный и храбрый король Эдуард IV, лично участвовавший более чем в тридцати сражениях. Он был братом герцогини Бургундской и, весьма вероятно, ждал только явного разрыва между Людовиком и своим зятем, чтобы вторгнуться во Францию со своими войсками через всегда открытые ворота Кале. Он одержал много блестящих побед в междоусобных войнах и теперь хотел самой популярной у англичан войной с Францией изгладить из народной памяти тяжелые воспоминания о внутренних распрях. К этому соображению у короля примешивались сомнения в верности герцога Бретонского и другие не менее важные политические расчеты. Поэтому, когда Людовик после долгого молчания опять заговорил, хотя тон его голоса не изменился, смысл речи был уже совершенно иной.
нет соответствия	[Эдуард IV -- король Англии из династии Йорков, годы его правления (1461 -- 1483) совпадают с годами правления во Франции Людовика XI.] [Кале -- город на берегу Ла-Манша. Англичане захватили его в самом начале Столетней войны, в 1347 году, и удержали в своих руках после окончания войны. Кале был возвращен Франции только в 1558 году.] [Герцог Бретонский -- герцог Бретани, провинции на северо-западе Франции, которая в то время еще не была присоединена к владениям короля. Герцог Франциск II упорно отстаивал самостоятельность Бретани при жизни Людовика XI и после его смерти начал войну против правительницы Анны де Боже, но был разбит, и в 1491 году Бретань была подчинена власти короля.]
"But God forbid," he said, "that aught less than necessity should make us, the Most Christian' King, give cause to the effusion of Christian blood, if anything short of dishonour may avert such a calamity. We tender our subjects' safety dearer than the ruffle which our own dignity may receive from the rude breath of a malapert ambassador, who hath perhaps exceeded the errand with which he was charged. -- Admit the Envoy of Burgundy to our presence."	-- Однако сохрани бог, -- сказал он, -- чтобы мы, христианнейший король, стали проливать французскую кровь без крайней необходимости, если мы можем избежать этого бедствия, не бесчестя нашего имени. Жизнь наших подданных мы ставим выше всех оскорблений, какие может нанести нашему достоинству какой-нибудь грубиян посол, который, быть может, даже преступил пределы своих полномочий. Впустить сюда бургундского посла!
"Beati pacifici, [blessed are the peace makers]" said the Cardinal Balue.	-- Beati pacific!! [Блаженны миротворцы! (лат.]) -- сказал кардинал де Балю.
"True; and your Eminence knoweth that they who humble themselves shall be exalted," added the King.	-- Воистину! А те, кто смиряется, вознесутся -- не так ли, ваше святейшество? -- добавил король.
The Cardinal spoke an Amen,	-- Аминь, -- сказал кардинал.
to which few assented, for even the pale cheek of Orleans kindled with shame, and Balafre suppressed his feelings so little, as to let the butt end of his partisan fall heavily on the floor -- a movement of impatience for which he underwent a bitter reproof from the Cardinal, with a lecture on the mode of handling his arms when in presence of the Sovereign. The King himself seemed unusually embarrassed at the silence around him.	Но почти никто из присутствующих не повторил этого слова. Даже бледное лицо герцога Орлеанского вспыхнуло румянцем стыда, а Меченый не в состоянии был скрыть своих чувств: он чуть не выронил из рук бердыш, который глухо звякнул, задев концом об пол. За такую несдержанность ему пришлось выслушать строгий выговор от кардинала и наставление, как следует стоять на часах в присутствии государя. Сам король был, видимо, смущен воцарившимся кругом тяжелым молчанием.
"You are pensive, Dunois," he said. "You disapprove of our giving way to this hot headed Envoy."	-- Ты о чем-то задумался, Дюнуа, -- сказал он, -- или ты осуждаешь нас за уступчивость перед этим дерзким послом?
"By no means,"' said Dunois; "I meddle not with matters beyond my sphere. I was thinking of asking a boon of your Majesty."	-- Нет, государь, -- ответил Дюнуа, -- я не вмешиваюсь в дела, которые не входят в круг моих обязанностей. Я просто думал попросить ваше величество об одной милости.
"A boon, Dunois -- what is it? You are an unfrequent suitor, and may count on our favour."	-- О милости, Дюнуа? Говори, что такое? Ты редко о чем-нибудь просишь и можешь заранее рассчитывать на наше согласие.
"I would, then, your Majesty would send me to Evreux to regulate the clergy," said Dunois, with military frankness.	-- В таком случае я прошу вас, государь, послать меня в Эвре управлять тамошним духовенством, -- сказал Дюнуа с истинно военной прямотой.
"That were indeed beyond thy sphere," replied the King, smiling.	-- Вот действительно дело, которое не входит в круг твоих обязанностей, -- с улыбкой заметил король.
"I might order priests as well," replied the Count, "as my Lord Bishop of Evreux, or my Lord Cardinal, if he likes the title better, can exercise the soldiers of your Majesty's guard."	-- Во всяком случае, -- ответил граф, -- я был бы не худшим командиром для попов, чем его святейшество епископ или, если ему больше нравится, его святейшество кардинал -- для солдат гвардии вашего величества.
The King smiled again, and more mysteriously, while he whispered Dunois,	Король опять загадочно улыбнулся и шепнул Дюнуа:
"The time may come when you and I will regulate the priests together. -- But this is for the present a good conceited animal of a Bishop. Ah, Dunois! Rome, Rome puts him and other burdens upon us. -- But patience, cousin, and shuffle the cards, till our hand is a stronger one."	-- Может быть, придет скоро время, когда мы с тобой подтянем попов... А пока будем терпеть это самодовольное животное епископа. По теперешним временам и он годится... Ах, Дюнуа, это Рим взвалил нам на плечи и его и другие тяжелые обузы! Но потерпим, мой друг: будем тасовать карты, пока не добьемся хорошей игры.
[Dr. Dryasdust here remarks that cards, said to have been invented in a preceding reign, for the amusement of Charles V during the intervals of his mental disorder, seem speedily to have become common among the courtiers. . . . The alleged origin of the invention of cards produced one of the shrewdest replies I have ever heard given in evidence. It was made by the late Dr. Gregory of Edinburgh to a counsel of great eminence at the Scottish bar. The Doctor's testimony went to prove the insanity of the party whose mental capacity was the point at issue. On a cross interrogation, he admitted that the person in question played admirably at whist. "And do you seriously say, doctor," said the learned counsel, "that a person having a superior capacity for a game so difficult, and which requires in a preeminent degree, memory, judgment, and combination, can be at the same time deranged in his understanding?" -- "I am no card player," said the doctor, with great address, "but I have read in history that cards were invented for the amusement of an insane king." The consequences of this reply were decisive. S.]	нет соответствия
The flourish of trumpets in the courtyard now announced the arrival of the Burgundian nobleman. All in the presence chamber made haste to arrange themselves according to their proper places of precedence, the King and his daughters remaining in the centre of the assembly.	В эту минуту звуки труб во дворе возвестили о прибытии бургундского посла. Все присутствующие поспешили разместиться по старшинству вокруг короля и его дочерей, как того требовал этикет.
The Count of Crevecoeur, a renowned and undaunted warrior, entered the apartment; and, contrary to the usage among the envoys of friendly powers, he appeared all armed, excepting his head, in a gorgeous suit of the most superb Milan armour, made of steel, inlaid and embossed with gold, which was wrought into the fantastic taste called the Arabesque. Around his neck and over his polished cuirass, hung his master's order of the Golden Fleece, one of the most honoured associations of chivalry then known in Christendom. A handsome page bore his helmet behind him, a herald preceded him, bearing his letters of credence which he offered on his knee to the King; while the ambassador himself paused in the midst of the hall, as if to give all present time to admire his lofty look, commanding stature, and undaunted composure of countenance and manner. The rest of his attendants waited in the antechamber, or courtyard.	В зал вошел граф де Кревкер, известный своей храбростью. Вопреки обычаю, принятому у послов дружественных держав, он был в полном вооружении и только с непокрытой головой. На нем были великолепные стальные латы миланской работы, выложенные фантастическими золотыми узорами. С шеи, поверх блестящего панциря, спускался бургундский орден Золотого Руна -- в то время один из почетнейших рыцарских орденов. Красивый паж нес за ним его шлем; впереди шел герольд с верительными грамотами, которые он, преклонив колено, протянул королю. Сам же посол остановился посреди зала, как будто для того, чтобы дать возможность присутствующим полюбоваться его величественной осанкой, решительным взглядом, гордыми манерами и спокойным лицом. Остальная свита стояла во дворе и в прихожей.
[The military order of the Golden Fleece was instituted by Philip the Good, Duke of Burgundy, in the year 1429, the King of Spain being grand master of the order, as Duke of Burgundy.]	нет соответствия
"Approach, Seignior Count de Crevecoeur," said Louis, after a moment's glance at his commission; "we need not our cousin's letters of credence, either to introduce to us a warrior so well known, or to assure us of your highly deserved credit with your master. We trust that your fair partner, who shares some of our ancestral blood, is in good health. Had you brought her in your hand, Seignior Count, we might have thought you wore your armour, on this unwonted occasion, to maintain the superiority of her charms against the amorous chivalry of France. As it is, we cannot guess the reason of this complete panoply."	-- Подойдите, граф де Кревкер, -- сказал Людовик, бросив мимолетный взгляд на поданные ему бумаги. Мы не нуждаемся в верительных грамотах нашего кузена, чтобы принять столь славного воина, и не сомневаемся, что он вполне заслуживает доверия своего господина. Надеемся, что ваша прекрасная супруга, в жилах которой течет кровь наших предков, находится в добром здоровье. Если бы вы явились рука об руку с нею, граф, мы могли бы подумать, что вы надели ваши доспехи, чтобы отстаивать первенство ее красоты перед всеми влюбленными рыцарями Франции. Но сейчас мы положительно отказываемся понять, что означает ваш воинственный вид.
"Sire," replied the ambassador, "the Count of Crevecoeur must lament his misfortune, and entreat your forgiveness, that he cannot, on this occasion, reply with such humble deference as is due to the royal courtesy with which your Majesty has honoured him. But, although it is only the voice of Philip Crevecoeur de Cordes which speaks, the words which he utters must be those of his gracious Lord and Sovereign, the Duke of Burgundy."	-- Государь, -- ответил посол, -- граф де Кревкер оплакивает свое несчастье и просит прощения у вашего величества, но в настоящем случае он не может отвечать вам с той смиренной почтительностью, с какой он обязан говорить с государем, удостоившим его своей королевской милости. Но Филипп Кревкер де Корде говорит не от своего имени: устами его говорит его доблестный государь и повелитель герцог Бургундский.
"And what has Crevecoeur to say in the words of Burgundy?" said Louis, with an assumption of sufficient dignity. "Yet hold -- remember, that in this presence, Philip Crevecoeur de Cordes speaks to him who is his Sovereign's Sovereign."	-- Что же скажет нам герцог Бургундский устами графа де Кревкера? -- спросил Людовик с царственным достоинством. -- Постой! Не забывай, что в эту минуту Филипп Кревкер де Корде говорит с государем своего государя.
Crevecoeur bowed, and then spoke aloud:	Кревкер поклонился и, гордо выпрямившись, проговорил громким голосом:
"King of France, the mighty Duke of Burgundy once more sends you a written schedule of the wrongs and oppressions committed on his frontiers by your Majesty's garrisons and officers; and the first point of inquiry is, whether it is your Majesty's purpose to make him amends for these injuries?"	-- Король французский! Великий герцог Бургундский еще раз шлет вам письменный перечень обид и притеснений, совершенных на его границе чиновниками и гарнизонами вашего величества. Вот первый пункт, на который он требует ответа: намерены ли ваше величество дать ему удовлетворение за нанесенные ему оскорбления?
The King, looking slightly at the memorial which the herald delivered to him upon his knee, said,	Король мельком взглянул на бумаги, которые держал перед ним коленопреклоненный герольд, и сказал:
"These matters have been already long before our Council. Of the injuries complained of, some are in requital of those sustained by my subjects, some are affirmed without any proof, some have been retaliated by the Duke's garrisons and soldiers; and if there remain any which fall under none of those predicaments, we are not, as a Christian prince, averse to make satisfaction for wrongs actually sustained by our neighbour, though committed not only without our countenance, but against our express order."'	-- Это дело давно уже рассмотрено нашим советом. Некоторые из перечисленных здесь оскорблений были лишь возмездием за обиды, нанесенные моим французским подданным; другие ничем не доказаны, а третьи уже отомщены войсками и гарнизонами герцога. Если же найдутся еще и такие, которые не подойдут ни под одну из вышеуказанных рубрик, то, разумеется, мы, как христианский король, никогда не откажемся дать за них должное удовлетворение нашему соседу, хотя все незаконные поступки на нашей границе были сделаны не только без нашего ведома, но и вопреки нашим строжайшим повелениям.
"I will convey your Majesty's answer," said the ambassador, "to my most gracious master; yet, let me say, that, as it is in no degree different from the evasive replies which have already been returned to his just complaints, I cannot hope that it will afford the means of re-establishing peace and friendship betwixt France and Burgundy."	-- Я передам ответ вашего величества моему благородному господину, -- сказал посол, -- но осмелюсь заметить, что так как ответ этот ничуть не отличается от прежних уклончивых ответов вашего величества на справедливые жалобы моего господина, то я не думаю, чтобы он удовлетворил моего государя и мог восстановить мир и согласие между Францией и Бургундией.
"Be that at God's pleasure," said the King. "It is not for dread of thy master's arms, but for the sake of peace only, that I return so temperate an answer to his injurious reproaches. Proceed with thine errand."	-- Да будет так, как угодно господу, -- сказал король. -- И если я даю столь сдержанный и умеренный ответ на дерзкие упреки, которые позволяет себе твой господин, то делаю это не из страха перед его оружием, а единственно из любви к миру. Продолжай!
"My master's next demand," said the ambassador, "is that your Majesty will cease your secret and underhand dealings with his towns of Ghent, Liege, and Malines. He requests that your Majesty will recall the secret agents by whose means the discontents of his good citizens of Flanders are inflamed; and dismiss from your Majesty's dominions, or rather deliver up to the condign punishment of their liege lord, those traitorous fugitives, who, having fled from the scene of their machinations, have found too ready a refuge in Paris, Orleans, Tours, and other French cities."	-- Второе требование, на котором настаивает мой государь: чтобы ваше величество прекратили тайные сношения с его городами Гентом, Льежем и Малином; чтобы вы немедленно отозвали оттуда своих тайных агентов, сеющих смуту среди его добрых фламандских граждан; чтобы ваше величество изгнали из своих пределов или, вернее, отдали бы для заслуженного наказания в руки их законного государя тех изменников, которые бежали от него, совершив свои вероломные поступки, и нашли надежный приют в Париже, Орлеане, Type и других французских городах.
"Say to the Duke of Burgundy," replied the King, "that I know of no such indirect practices as those with which he injuriously charges me; that many subjects of France have frequent intercourse with the good cities of Flanders, for the purpose of mutual benefit by free traffic, which it would be as much contrary to the Duke's interest as mine to interrupt; and that many Flemings have residence in my kingdom, and enjoy the protection of my laws, for the same purpose; but none, to our knowledge, for those of treason or mutiny against the Duke. Proceed with your message -- you have heard my answer."	-- Передай герцогу Бургундскому, -- ответил король, -- что я ничего не знаю о тех тайных кознях, в которых он так дерзко меня обвиняет; что мои французские подданные действительно находятся в постоянных сношениях со славными городами Фландрии, но сношения эти чисто торгового характера, и не только мне, но и самому герцогу было бы невыгодно их прерывать; что многие фламандцы живут в нашем государстве по тем же причинам и пользуются покровительством наших законов, но, насколько я знаю, между ними нет ни одного скрывающегося изменника или ослушника герцогской воли. Продолжай! Ты слышал мой ответ.
"As formerly, Sire, with pain," replied the Count of Crevecoeur; "it not being of that direct or explicit nature which the Duke, my master, will accept, in atonement for a long train of secret machinations, not the less certain, though now disavowed by your Majesty. But I proceed with my message. The Duke of Burgundy farther requires the King of France to send back to his dominions without delay, and under a secure safeguard, the persons of Isabelle Countess of Croye, and of her relation and guardian the Countess Hameline, of the same family, in respect the said Countess Isabelle, being, by the law of the country and the feudal tenure of her estates, the ward of the said Duke of Burgundy, hath fled from his dominions, and from the charge which he, as a careful guardian, was willing to extend over her, and is here maintained in secret by the King of France and by him fortified in her contumacy to the Duke, her natural lord and guardian, contrary to the laws of God and man, as they ever have been acknowledged in civilized Europe. -- Once more I pause for your Majesty's reply."	-- Как и первый, скажу с прискорбием, государь, -- ответил граф де Кревкер, -- он недостаточно ясен и прям, чтобы герцог, мой повелитель, счел его должным возмещением за целый ряд происков -- тайных, но тем не менее существующих, хотя ваше величество и отказываетесь их признать. Но я продолжаю. Герцог Бургундский требует далее, чтобы король французский немедленно и под верной охраной выслал к нему Изабеллу, графиню де Круа, и ее родственницу графиню Амелину, той же фамилии [В средние века сеньор имел право выдать замуж дочь и наследницу (при отсутствии сыновей) своего вассала; иногда применялось и такое правило: сеньор должен был предложить наследнице на выбор трех претендентов на ее руку, равной с ней знатности.]. Это последнее требование герцог основывает на том, что графиня Изабелла, состоящая под его опекой по законам страны и по положению своих феодальных владений, бежала из Бургундии и нашла тайный приют и покровительство у французского короля, который подстрекает ее к неповиновению герцогу, ее законному государю и опекуну, и тем нарушает все законы божеские и человеческие, признаваемые всей цивилизованной Европой. Еще раз жду ответа вашего величества.
"You did well, Count de Crevecoeur," said Louis, scornfully, "to begin your embassy at an early hour; for if it be your purpose to call on me to account for the flight of every vassal whom your master's heady passion may have driven from his dominions, the head roll may last till sunset. Who can affirm that these ladies are in my dominions? who can presume to say, if it be so, that I have either countenanced their flight hither, or have received them with offers of protection? Nay, who is it will assert, that, if they are in France, their place of retirement is within my knowledge?"	-- Вы хорошо сделали, граф де Кревкер, -- сказал Людовик презрительно, -- что потребовали аудиенции с утра, потому что если вы намерены спрашивать у меня отчета за каждого вассала, бежавшего от гнева моего взбалмошного кузена герцога, то перечень грозит затянуться до самого заката. Кто смеет утверждать, что эти дамы находятся в моих владениях? А если бы даже и так, кто смеет сказать, что я содействовал их побегу или взял их под свое покровительство? Где доказательства, что они во Франции и что мне известно их убежище?
"Sire," said Crevecoeur, "may it please your Majesty, I was provided with a witness on this subject -- one who beheld these fugitive ladies in the inn called the Fleur de Lys, not far from this Castle -- one who saw your Majesty in their company, though under the unworthy disguise of a burgess of Tours -- one who received from them, in your royal presence, messages and letters to their friends in Flanders -- all which he conveyed to the hand and ear of the Duke of Burgundy."	-- Государь, -- сказал Кревкер, -- вашему величеству известно, что у меня было это доказательство.., был свидетель, видевший этих дам в гостинице под вывеской "Лилия", неподалеку от вашего замка; он видел их в вашем обществе, государь, хотя ваше величество и были переодеты в недостойный вашего звания костюм турского горожанина. В вашем присутствии, государь, этот свидетель получил от дам письма и устные поручения к их друзьям во Фландрию. То и другое было передано этим человеком герцогу Бургундскому.
"Bring them forward," said the King; "place the man before my face who dares maintain these palpable falsehoods."	-- Где же он, этот свидетель? -- спросил король. -- Приведите его сюда. Посмотрим, осмелится ли он повторить в нашем присутствии свою гнусную ложь.
"You speak in triumph, my lord, for you are well aware that this witness no longer exists. When he lived, he was called Zamet Magraubin, by birth one of those Bohemian wanderers. He was yesterday -- as I have learned -- executed by a party of your Majesty's Provost Marshal, to prevent, doubtless, his standing here to verify what he said of this matter to the Duke of Burgundy, in presence of his Council, and of me, Philip Crevecoeur de Cordes."	-- Вы заранее торжествуете, государь, потому что знаете, что свидетеля этого больше нет в живых. Это был бродяга цыган по имени Замет Мограбин. Вчера, как я узнал, он был казнен людьми начальника полиции вашего величества.., вероятно, затем, чтобы он не мог подтвердить здесь то, что сообщил герцогу Бургундскому в присутствии совета и моем -- Филиппа Кревкера де Корде.
"Now, by Our Lady of Embrun," said the King, "so gross are these accusations, and so free of consciousness am I of aught that approaches them, that, by the honour of a King, I laugh, rather than am wroth at them. My Provost guard daily put to death, as is their duty, thieves and vagabonds; and is my crown to be slandered with whatever these thieves and vagabonds may have said to our hot cousin of Burgundy and his wise counsellors? I pray you, tell my kind cousin, if he loves such companions, he had best keep them in his own estates; for here they are like to meet short shrift and a tight cord."	-- Клянусь пречистой девой Эмбренской, -- воскликнул король, -- это обвинение так нелепо и совесть моя в этом деле так чиста, что я готов скорее смеяться, чем сердиться! Мой прево казнит ежедневно воров и бродяг, и это его прямая обязанность, но неужели слова какого-нибудь вора и бродяги, хотя бы они были сказаны самому герцогу Бургундскому в присутствии его мудрого совета, могут запятнать мою королевскую честь? Пожалуйста, граф, передайте от меня любезному нашему кузену, что если он так любит общество подобных людей, то пусть держит их при себе, ибо у меня им, кроме самой короткой расправы да доброй веревки, не на что больше рассчитывать.
"My master needs no such subjects, Sir King," answered the Count, in a tone more disrespectful than he had yet permitted himself to make use of; "for the noble Duke uses not to inquire of witches, wandering Egyptians, or others, upon the destiny and fate of his neighbours and allies."	-- Мой повелитель не нуждается в таких подданных, ваше величество, -- ответил граф таким непочтительным тоном, какого до сих пор еще себе не позволял, -- ибо благородный герцог не имеет обыкновения гадать у колдунов и бродячих цыган о судьбе своих союзников и соседей...
"We have had patience enough, and to spare," said the King, interrupting him; "and since thy sole errand here seems to be for the purpose of insult, we will send some one in our name to the Duke of Burgundy -- convinced, in thus demeaning thyself towards us, thou hast exceeded thy commission, whatever that may have been."	-- Всякому терпению наступает конец, -- перебил его король. -- А так как, по-видимому, единственная твоя цель -- оскорблять нас, то мы сами пришлем кого-нибудь к герцогу Бургундскому для окончания переговоров: мы твердо убеждены, что своим поведением ты превышаешь данные тебе полномочия; каковы бы они ни были.
"On the contrary," said Crevecoeur, "I have not yet acquitted myself of it -- Hearken, Louis of Valois, King of France -- Hearken, nobles and gentlemen, who may be present. -- Hearken, all good and true men. -- And thou, Toison d'Or," addressing the herald, "make proclamation after me. -- I, Philip Crevecoeur of Cordes, Count of the Empire, and Knight of the honourable and princely Order of the Golden Fleece, in the name of the most puissant Lord and Prince, Charles, by the grace of God, Duke of Burgundy and Lotharingia, of Brabant and Limbourg, of Luxembourg and of Gueldres; Earl of Flanders and of Artois; Count Palatine of Hainault, of Holland, Zealand, Namur, and Zutphen; Marquis of the Holy Empire; Lord of Friezeland, Salines, and Malines, do give you, Louis, King of France, openly to know, that you, having refused to remedy the various griefs, wrongs, and offences, done and wrought by you, or by and through your aid, suggestion, and instigation, against the said Duke and his loving subjects, he, by my mouth, renounces all allegiance and fealty towards your crown and dignity -- pronounces you false and faithless; and defies you as a Prince, and as a man. There lies my gage, in evidence of what I have said."	-- Напротив, я далеко еще не выполнил их, -- сказал Кревкер. -- Слушай же, Людовик Валуа, король Франции!.. Слушайте, вельможи и дворяне, здесь присутствующие!.. Слушайте и вы все, честные и добрые люди!.. А ты, герольд Туасон д'Ор, повторяй за мной слова моего государя. Я, Филипп Кревкер де Корде, имперский граф [Имперский граф -- Священной Римской империей называлась тогда Германия и некоторые другие страны, подвластные германским императорам. Герцог Бургундский владел землями, которые находились в вассальной зависимости от империи.] и рыцарь почетного ордена Золотого Руна, именем моего могущественного государя и повелителя Карла -- милостью божьей герцога Бургундии и Лотарингии, Брабанта и Лимбурга, Люксембурга и Гельдерна, графа Фландрии и Артуа, княжества Эно, Голландии, Зеландии, Намюра и Зутфена, маркиза Священной империи, владетеля Фрисланда, Салина и Малина, -- во всеуслышание объявляю вам, Людовик, король Франции, что так как вы отказываетесь дать удовлетворение за все беззакония, обиды и вред, совершенные и нанесенные лично вами или при вашем содействии, с вашего ведома и по вашему подстрекательству, моему государю герцогу и его верным подданным, он, моими устами, отныне отказывается от всякого повиновения и подданства вашему престолу, объявляет вас вероломным лжецом и вызывает на бой как короля и человека! Вот вам залог и подтверждение того, что я сказал!
So saying, he plucked the gauntlet off his right hand, and flung it down on the floor of the hall.	С этими словами граф снял с правой руки латную перчатку и бросил ее на пол.
Until this last climax of audacity, there had been a deep silence in the royal apartment during the extraordinary scene; but no sooner had the clash of the gauntlet, when cast down, been echoed by the deep voice of Toison d'Or, the Burgundian herald, with the ejaculation, "Vive Bourgogne!" than there was a general tumult. While Dunois, Orleans, old Lord Crawford, and one or two others, whose rank authorized their interference, contended which should lift up the gauntlet, the others in the hall exclaimed, "Strike him down! Cut him to pieces! Comes he here to insult the King of France in his own palace?"	До последней дерзкой выходки графа, во время этой необычайной сцены, в аудиенц-зале царило гробовое молчание. Но едва лишь раздался глухой стук ударившейся об пол тяжелой перчатки и вслед за тем громкий возглас Туасона д'Ора, герольда: "Да здравствует Бургундия!", как началось всеобщее смятение. В то время как Дюнуа, герцог Орлеанский, престарелый лорд Кроуфорд и еще двое-трое вельмож, которым их звание позволяло подобное вмешательство, спорили о том, кому поднять перчатку, все остальные кричали: "Бейте его! Рубите его! Он осмелился оскорбить, короля в его собственном замке!".
But the King appeased the tumult by exclaiming, in a voice like thunder, which overawed and silenced every other sound,	Но король разом восстановил тишину, воскликнув громовым голосом, покрывшим шум и крики:
"Silence, my lieges, lay not a hand on the man, not a finger on the gage! -- And you, Sir Count, of what is your life composed, or how is it warranted, that you thus place it on the cast of a die so perilous? or is your Duke made of a different metal from other princes, since he thus asserts his pretended quarrel in a manner so unusual?"	-- Молчать! И чтобы ничья рука не смела прикоснуться ни к этому человеку, ни к брошенной им перчатке!.. А вы, граф... Чем обеспечена ваша жизнь? Или, быть может, вы считаете себя неуязвимым, что так опрометчиво рискуете собой? Да и ваш герцог, должно быть, сделан из какого-нибудь особого металла, если вздумал отстаивать свои воображаемые права таким необычайным способом!
"He is indeed framed of a different and more noble metal than the other princes of Europe," said the undaunted Count of Crevecoeur; "for, when not one of them dared to give shelter to you -- to you, I say, King Louis -- when you were yet only Dauphin, an exile from France, and pursued by the whole bitterness of your father's revenge, and all the power of his kingdom, you were received and protected like a brother by my noble master, whose generosity of disposition you have so grossly misused. Farewell, Sire, my mission is discharged."	-- Это правда, он создан из другого, более благородного металла, чем все остальные европейские государи, -- ответил бесстрашный граф де Кревкер. -- В то время как никто из них не осмеливался дать вам приют.., да, вам, король Людовик!., когда вы еще дофином были изгнаны из Франции, когда вы испытывали на себе всю горечь родительской мести и всю силу власти отца-короля, мой благородный государь принял вас и обласкал, как брата. И вот как вы отплатили ему за его великодушие! Прощайте, я кончил, ваше величество!
So saying, the Count de Crevecoeur left the apartment abruptly, and without farther leave taking.	И граф де Кревкер, даже не поклонившись, вышел из зала.
"After him -- after him -- take up the gauntlet and after him!" said the King. "I mean not you, Dunois, nor you, my Lord of Crawford, who, methinks, may be too old for such hot frays; nor you, cousin of Orleans, who are too young for them. -- My Lord Cardinal -- my Lord Bishop of Auxerre -- it is your holy office to make peace among princes; do you lift the gauntlet, and remonstrate with Count Crevecoeur on the sin he has committed, in thus insulting a great monarch in his own Court, and forcing us to bring the miseries of war upon his kingdom, and that of his neighbour."	-- За ним! За ним! Поднимите перчатку и догоните его! -- крикнул король. -- Я говорю это не тебе, Дюнуа... И не вам, лорд Кроуфорд: вы слишком стары для такого дела... И не вам, кузен мой, герцог Орлеанский, вы для него слишком молоды... Ваше святейшество.., господин епископ Оксерский, ваш прямой долг, ваша священная обязанность -- мирить государей... Поднимите же перчатку и постарайтесь вразумить графа Кревкера, указав ему, какой страшный грех он совершил, оскорбив великого государя в его собственном замке и вынуждая его подвергнуть бедствиям войны свое и соседнее государства!
Upon this direct personal appeal, the Cardinal Balue proceeded to lift the gauntlet, with such precaution as one would touch an adder -- so great was apparently his aversion to this symbol of war -- and presently left the royal apartment to hasten after the challenger.	Не осмеливаясь ослушаться этого прямого приказа, кардинал де Балю поднял перчатку с такой осторожностью, точно дотронулся до ядовитой змеи (так велико было, по-видимому, его отвращение к этой эмблеме войны), и поспешно вышел из зала, чтобы исполнить приказание короля.
Louis paused and looked round the circle of his courtiers, most of whom, except such as we have already distinguished, being men of low birth, and raised to their rank in the King's household for other gifts than courage or feats of arms, looked pale on each other, and had obviously received an unpleasant impression from the scene which had been just acted. Louis gazed on them with contempt, and then said aloud,	Людовик молча окинул взглядом собрание. За исключением тех, о ком мы уже упоминали, здесь были большей частью люди низкого звания, обязанные своим возвышением при королевском дворе отнюдь не доблестным подвигам на поле брани. Бледные от испуга после только что происшедшей сцены, они переглядывались в сильном смущении. Людовик презрительно посмотрел на них и сказал:
"Although the Count of Crevecoeur be presumptuous and overweening, it must be confessed that in him the Duke of Burgundy hath as bold a servant as ever bore message for a prince. I would I knew where to find as faithful an Envoy to carry back my answer."	-- А все-таки нельзя не сознаться, что, несмотря на всю дерзость и самоуверенность графа де Кревкера, герцог Бургундский имеет в его лице отважного и верного слугу. Хотел бы я знать, где мне найти такого же верного посла, чтобы отвезти мой ответ?
"You do your French nobles injustice, Sire," said Dunois; "not one of them but would carry a defiance to Burgundy on the point of his sword."	-- Вы несправедливы к французскому дворянству, государь, -- сказал Дюнуа. -- Ни один из нас, я уверен, не откажется отвезти герцогу Бургундскому ваш вызов на конце своего меча.
"And, Sire," said old Crawford, "you wrong also the Scottish gentlemen who serve you. I, or any of my followers, being of meet rank, would not hesitate a moment to call yonder proud Count to a reckoning; my own arm is yet strong enough for the purpose, if I have but your Majesty's permission."	-- Вы обижаете также и шотландских джентльменов, которые служат вам, государь, -- прибавил старый Кроуфорд. -- Ни я и ни один из моих подчиненных, достойных того по своему званию, ни на минуту не задумались бы проучить этого гордого графа за его дерзость. Моя рука еще достаточно тверда, государь, только бы ваше величество соизволили дать мне свое разрешение.
"But your Majesty," continued Dunois, "will employ us in no service through which we may win honour to ourselves, to your Majesty, or to France."	-- Но вашему величеству, -- продолжал Дюнуа, -- не угодно поручить нам такое дело, которое могло бы принести славу нам самим, нашему государю и Франции.
"Say rather," said the King, "that I will not give way, Dunois, to the headlong impetuosity, which, on some punctilio of chivalry, would wreck yourselves, the throne, France, and all. There is not one of you who knows not how precious every hour of peace is at this moment, when so necessary to heal the wounds of a distracted country; yet there is not one of you who would not rush into war on account of the tale of a wandering gipsy, or of some errant damosel, whose reputation, perhaps, is scarce higher. -- Here comes the Cardinal, and we trust with more pacific tidings. -- How now, my Lord, -- have you brought the Count to reason and to temper?"	-- Лучше скажи, Дюнуа, -- ответил король, -- что я не хочу давать волю вашей безумной отваге, которая из-за какого-нибудь пустого вопроса рыцарской чести готова погубить вас самих, французский престол и всю страну. Все вы знаете, как дорог сейчас каждый час мира, чтобы залечить раны нашей истерзанной страны, а между тем каждый из вас готов очертя голову ринуться в бой из-за, какой-нибудь выдумки бродячего цыгана или из-за бежавшей красавицы, которая, быть может, стоит немногим больше его... Но вот и кардинал -- надеюсь, с мирными вестями... Ну что, ваше святейшество, удалось вам вразумить этого взбалмошного графа?
"Sire," said Balue, "my task hath been difficult. I put it to yonder proud Count, how he dared to use towards your Majesty the presumptuous reproach with which his audience had broken up, and which must be understood as proceeding, not from his master, but from his own insolence, and as placing him therefore in your Majesty's discretion for what penalty you might think proper."	-- Государь, -- сказал де Балю, -- вы задали мне нелегкую задачу. Я объяснил этому гордому графу, какое оскорбление он нанес вашему величеству своим дерзким упреком, прервавшим аудиенцию; я сказал ему, что его повелитель, во всяком случае, не мог уполномочить его на столь наглый поступок, который был вызван лишь его собственным необузданным характером, и объявил ему, что такое поведение отдает его в руки вашего величества и что теперь в вашей власти наказать его, как вы найдете нужным.
"You said right," replied the King; "and what was his answer?"	-- Вы говорили правильно, -- сказал король. -- Что же он вам ответил?
"The Count," continued the Cardinal, "had at that moment his foot in the stirrup, ready to mount; and, on hearing my expostulation, he turned his head without altering his position. 'Had I,' said he, 'been fifty leagues distant, and had heard by report that a question vituperative of my Prince had been asked by the King of France, I had, even at that distance, instantly mounted, and returned to disburden my mind of the answer which I gave him but now.'"	-- В ту минуту, когда я подошел к нему, граф уже занес ногу в стремя, чтобы сесть на коня, -- продолжал кардинал. -- Он повернул ко мне голову, выслушал мою речь, не меняя позы, и ответил: "Если бы я был за пятьдесят лье отсюда и мне сказали бы, что король французский оскорбил моего государя, я, не задумываясь, вскочил бы на коня и прискакал сюда, чтобы облегчить свою душу ответом, который я только что ему дал".
"I said, sirs," said the King, turning around, without any show of angry emotion, "that in the Count Philip of Crevecoeur, our cousin the Duke possesses as worthy a servant as ever rode at a prince's right hand. -- But you prevailed with him to stay?"	-- Я говорил, господа... -- сказал король, обращаясь к присутствующим без всяких признаков гнева или волнения, -- я говорил, что в лице графа Филиппа де Кревкера герцог, наш кузен, имеет самого достойного слугу, когда-либо служившего государю... Но вы все-таки уговорили его подождать?
"To stay for twenty-four hours; and in the meanwhile to receive again his gage of defiance," said the Cardinal; "he has dismounted at the Fleur de Lys."	-- Только двадцать четыре часа, государь, и на это время взять обратно свой вызов, -- ответил кардинал. -- Он остановился в гостинице "Лилия".
"See that he be nobly attended and cared for, at our charges," said the King; "such a servant is a jewel in a prince's crown. Twenty-four hours?" he added, muttering to himself, and looking as if he were stretching his eyes to see into futurity; "twenty-four hours? It is of the shortest. Yet twenty-four hours, ably and skilfully employed, may be worth a year in the hand of indolent or incapable agents. -- Well -- to the forest -- to the forest, my gallant lords! -- Orleans, my fair kinsman, lay aside that modesty, though it becomes you; mind not my Joan's coyness. The Loire may as soon avoid mingling with the Cher, as she from favouring your suit, or you from preferring it," he added, as the unhappy prince moved slowly on after his betrothed bride. "And now for your boar spears, gentlemen -- for Allegre, my pricker, hath harboured one that will try both dog and man. -- Dunois, lend me your spear -- take mine, it is too weighty for me; but when did you complain of such a fault in your lance? -- To horse -- to horse, gentlemen."	-- Позаботьтесь о достойном для него приеме за наш счет, -- сказал король. -- Такой слуга -- драгоценный камень в венце государя... Двадцать четыре часа? -- прошептал он, глядя прямо перед собой задумчивым взором, словно старался заглянуть в будущее. -- Двадцать четыре часа?.. Не много времени!.. Впрочем, за двадцать четыре часа, употребленные с умом, можно сделать больше, чем за целый год, проведенный беспечным бездельником... Но что же я!.. На охоту! В лес, в лес, господа! Любезный родич герцог Орлеанский, отбросьте вашу скромность, хотя она вам очень к лицу, и не обращайте внимания на застенчивость Жанны. Скорее Луара перестанет сливаться с Шером, чем Жанна откажется от вашей привязанности.., а вы -- от ее, -- добавил Людовик вслед бедному принцу, который медленно побрел за своей нареченной. -- Запасайтесь копьями, господа, потому что мой доезжачий Аллегр выследил нынче вепря, который задаст работу нам всем: и людям и собакам... Дай мне твое копье, Дюнуа, и возьми мое: оно для меня тяжело, а ведь ты никогда еще не жаловался на тяжесть копья. На коней, на коней!
And all the chase rode on.	И охотники поскакали.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты