THE WHITE MONKEY/Белая обезьяна (часть третья)

CHAPTER XIV ON THE RACK/XIV. ПЫТКА

English	Русский
When his father-in-law bowed to the Chairman and withdrew, Michael had restrained a strong desire to shout: "Bravo!" Who'd have thought the 'old man' could let fly like that? He had 'got their goats' with a vengeance. Quite an interval of fine mixed vociferation followed, before his neighbour, Mr. Sawdry, made himself heard at last.	Когда его тесть поклонился председателю и вышел, Майкл еле удержался, чтоб не крикнуть "браво! ". Кто бы подумал, что старик так разойдется! Да, он им показ ал, что и говорить! Несколько минут стоял сплошной гул голосов, прежде чем его соседу, мистеру Содри, удалось всех перекричать.
"Now that the director implicated has resigned, I shall 'ave pleasure in proposing a vote of confidence in the rest of the Board."	- Теперь, когда замешанный в это дело директор подал в отставку, я имею предложить вотум доверия остальным членам правления.
Michael saw his father rise, a little finicky and smiling, and bow to the Chairman.	Майкл увидел, как его отец поднялся, чуть фатоватый и улыбающийся, и поклонился председателю.
"I take my resignation as accepted also; if you permit me, I will join Mr. Forsyte in retirement."	- Я считаю свою отставку также принятой, если разрешите, я присоединюсь к мистеру Форсайту.
Some one was saying:	Кто-то сказал:
"I shall be glad to second that vote of confidence."	- Я охотно поддержу вотум доверия.
And brushing past the knees of Mr. Sawdry, Michael sought the door. From there he could see that nearly every hand was raised in favour of the vote of confidence; and with the thought: 'Thrown to the shareholders!' he made his way out of the hotel. Delicacy prevented him from seeking out those two. They had saved their dignity; but the dogs had had the rest.	Задев колени мистера Содри, Майкл пошел к выходу. Обернувшись, он увидел, как почти все подняли руки за вотум доверия. "Брошены на растерзание пайщикам!" - подумал он и вышел из зала. Из деликатности он не стал разыскивать своих стариков. Они спасли свое достоинство, зато все остальное полетело к черту.
Hurrying west, he reflected on the rough ways of justice. The shareholders had a grievance, of course; and some one had to get it in the neck to satisfy their sense of equity. They had pitched on Old Forsyte, who, of all, was least to blame; for if Bart had only held his tongue, they would certainly have lumped him into the vote of confidence. All very natural and illogical; and four o'clock already!	Шагая по улице, он размышлял о тернистых путях справедливости. Конечно, пайщики были в обиде; кто-нибудь должен был получить по шее, чтобы удовлетворить их чувство справедливости. Они прицепились к "Старому Форсайту", который меньше всех виноват. Ведь если бы Барт держал язык за зубами, они, конечно, и его бы включили в вотум доверия. Все очень естественно и нелогично. И уже четыре часа.
'Counterfeits!' The old feeling for Wilfrid was strong in him this day of publication. One must do everything one could for his book-- poor old son! There simply must not be a frost.	"Подделки"! Старое чувство к Уилфриду проснулось в нем сегодня, в день выхода книги. Надо сделать все, что можно, чтобы его книгу пустить в ход. Бедный старый дружище! Просто нельзя допустить, чтобы ее холодно приняли.
After calling in at two big booksellers, he made for his club, and closeted himself in the telephone booth. In old days they 'took cabs and went about.' Ringing-up was quicker--was it? With endless vexations, he tracked down Sibley, Nazing, Upshire, Master, and half-a-dozen others of the elect. He struck a considered note likely to move them. The book--he said--was bound to 'get the goat of the old guard and the duds generally'; it would want a bit of drum-beating from the cognoscenti. To each of them he appealed as the only one whose praise really mattered.	Он зашел к двум крупным книготорговцам, потом отправился в свой клуб и заперся в телефонной будке. В прежнее время обычно брали кэб и объезжали всех. Звонить по телефону быстрее - впрочем, гак ли? С бесконечными затруднениями он наконец поймал Сибли, Нэйзинга, Эпшира, Мастера и еще с полдюжины избранных. Он нарочно подчеркивал то, что их могло затронуть. Эта книга, говорил он, обязательно должна вызвать злобу старой гвардии и вообще всяких снобов; поэтому надо, чтобы сочувствующие ее поддержали. С каждым из них он говорил так, как будто на свете только его мнение играло роль.
"If you haven't reviewed the book, old chap, will you? It's you who count, of course." And to each he added: "I don't care two straws whether it sells, but I do want old Wilfrid to get his due." And he meant it. The publisher in Michael was dead during that hour in the telephone booth, the friend alive and kicking hard. He came out with sweat running down his forehead, quite exhausted; and it was half-past five.	"Если вы еще не дали рецензии на книгу, дорогой, сделайте это сегодня же. Ваше мнение особенно важно." И каждому он говорил: "Мне решительно все равно, как пойдет книга, но я хочу, чтобы Уилфриду отдали должное". Он и вправду так думал. В течение этого часа разговоров по телефону издатель в нем молчал, зато друг бился за своего друга. Он вышел из будки, вытирая ручьи пота со лба. Было уже половина шестого!
'Cup of tea--and home!' he thought. He reached his door at six. Ting-a-ling, absolutely unimportant, was cowering in the far corner of the hall.	"Выпить чаю - и домой!" - подумал он. Он пришел домой в шесть часов. Тинг-а-Линг, совершенно незаметный, сидел в дальнем углу холла.
"What's the matter, old man?"	- Что с тобой, дружище?
A sound from above, which made his blood run cold, answered--a long, low moaning.	В ответ послышался звук из спальни, от которого у него похолодела кровь, - протяжный, тихий стон.
"Oh, God!" he gasped, and ran upstairs.	- Боже мой! - ахнул он и полетел наверх.
Annette met him at the door. He was conscious of her speaking in French, of being called "mon cher," of the words "vers trois heures. . . . The doctor says one must not worry--all goes for the best." Again that moan, and the door shut in his face; she was gone. Michael remained standing on the rug with perfectly cold sweat oozing from him, and his nails dug deep into his palms.	В дверях его встретила Аннет. Он слышал, как она говорит что-то по-французски, называя его "mon cher", слышал слова "vers trois heures... [27] и доктор сказал, что не надо беспокоиться, все в порядке". Снова этот стон! Дверь закрылась у него перед носом: Аннет ушла. Майкл остался у дверей; совершенно холодный пот катился по его лицу, и ногти впивались в ладони.
'This is how one becomes a father!' he thought: 'This is how I became a son!' That moaning! He could not bear to stay there, and he could not bear to go away. It might be hours, yet! He kept repeating to himself: "One must not worry--must not worry!" How easily said! How meaningless! His brain, his heart, ranging for relief, lighted on the strangest relief which could possibly have come to him. Suppose this child being born, had not been his--had been--been Wilfrid's; how would he have been feeling, here, outside this door? It might--it might so easily have been--since nothing was sacred, now! Nothing except--yes, just that which was dearer than oneself--just that which was in there, moaning. He could not bear it on the rug, and went downstairs. Across and across the copper floor, a cigar in his mouth, he strode in vague, rebellious agony. Why should birth be like this? And the answer was: It isn't--not in China! To have the creed that nothing mattered--and then run into it like this! Something born at such a cost, must matter, should matter. One must see to that! Speculation ceased in Michael's brain; he stood, listening terribly. Nothing! He could not bear it down there, and went up again. No sound at first, and then another moan! This time he fled into his study, and ranged round the room, looking at the cartoons of Aubrey Greene. He did not see a single one, and suddenly bethought him of 'Old Forsyte.' He ought to be told!	"Вот как становишься отцом! - подумал он. - Вот как я стал сыном!" Опять этот стон! Он не мог оставаться у двери, он не мог решиться уйти. Ведь это может длиться еще очень долго! Он повторял все время: "Не надо волноваться, не надо волноваться!" Легко сказать! Какая бессмыслица! Его мозг, его сердце в поисках облегчения вдруг напали на странную мысль: что если бы там рождался не его ребенок, не его, а Уилфрида; как бы он чувствовал себя здесь, на пороге? А ведь это могло случиться, вполне могло, - ведь теперь нет ничего священного. Ничего. Да, кроме того, что человеку дороже его самого, - кроме того, что вот так стонет там за дверью. Он не мог выдержать этого стояния у двери и пошел вниз. Он ходил взад и вперед по медному полу, с сигарой во рту, в бессильной ярости. Почему рождение должно быть таким? И в ответ пришло: "Не везде это так например, в Китае". Думать, что все на свете чепуха, - и потом вот так напороться! То, что рождается такой ценой, должно и будет иметь значение. Об этом он позаботится! Но мозг Майкла отказывался работать; и он стоял неподвижно, весь превратившись в слух. Ничего! Он не мог выдержать хождения по комнате и снова пошел наверх. Сначала - ни звука, потом опять этот стон! На этот раз он убежал в кабинет и метался по комнате, смотря на карикатуры Обри Грина. Он ничего не видел и вдруг вспомнил о "Старом Форсайте", Надо ему сказать!
He rang up the 'Connoisseurs,' the 'Remove,' and his own father's clubs, in case they might have gone there together after the meeting. He drew blank everywhere. It was half-past seven. How much longer was this going on? He went back to the bedroom door; could hear nothing. Then down again to the hall. Ting-a-ling was lying by the front door, now. 'Fed-up!' thought Michael, stroking his back, and mechanically clearing the letter-box. Just one letter--Wilfrid's writing! He took it to the foot of the stairs and read it with half his brain, the other half wondering-- wandering up there.	Он позвонил в "Клуб знатоков", в "Смену" и во все клубы отца, думая, не пошли ли они туда вместе после собрания. И все напрасно. Было уже половина восьмого. Сколько же это еще будет длиться? Он вернулся к дверям спальни: ничего не было слышно. Он пошел в холл. Теперь Тинг-а-Линг лежал у входной двери. "Ему надоело! - подумал Майкл, поглаживая его по спине, и машинально открыл ящик для писем. Только одно письмо - почерк Уилфрида! Он прочел его у лестницы, лишь частью сознания воспринимая письмо и непрестанно думая о том, другом...
"DEAR MONT,--I start to-morrow to try and cross Arabia. I thought you might like a line in case Arabia crosses me. I have recovered my senses. The air here is too clear for sentiment of any kind; and passion in exile soon becomes sickly. I am sorry I made you so much disturbance. It was a mistake for me to go back to England after the war, and hang about writing drivel for smart young women and inky folk to read. Poor old England--she's in for a bad time. Give her my love; the same to yourselves.	"Дорогой Монт, завтра отправляюсь в путь - хочу пересечь Аравию. Подумал, что надо тебе написать, на случай если Аравия "пересечет" меня. Я совсем образумился. Здесь слишком чистый воздух для всяких сентиментов, а страсть в изгнании быстро чахнет. Прости, что я тебе доставил столько волнений. С моей стороны было ошибкой вернуться в Англию после войны и слоняться без дела, сочиняя стишки для развлечения светских дам и чернильной братии. Бедная старая Англия - невеселые настали для нее времена! Передай ей привет - и вам обоим тоже.
"Yours ever,	Твой
"WILFRID DESERT.	Уилфрид Дезерт.
"P. S.--If you've published the things I left behind, send any royalties to me care of my governor.--W. D."	Р.S. Если ты издал то, что я оставил, передай, что мне причитается, моему отцу. У.Н."
Half Michael's brain thought: 'Well, that's that! And the book coming out to-day!' Queer! Was Wilfrid right--was it all a blooming gaff--the inky stream? Was one just helping on England's sickness? Ought they all to get on camels and ride the sun down? And yet, in books were comfort and diversion; and they were wanted! England had to go on--go on! 'No retreat, no retreat, they must conquer or die who have no retreat!' . . . God! There it was again! Back he flew upstairs, with his ears covered and his eyes wild. The sounds ceased; Annette came out to him.	Майкл мельком подумал: "Ну вот и хорошо. А книгато сегодня выходит из печати". Странно! Неужели Уилфрид прав и все это - чистейший вздор, чернильные потоки? Не усугубляется ли этим еще больше болезнь Англии? Может быть, всем надо сесть на верблюдов и пуститься в погоню за солнцем? А все же книги - радость и отдых; и они нужны; Англия должна держаться должна! "Все вперед, все вперед. Отступления нет. Победа иль смерть! "... Боже! Опять!.. Стоны смолкли, Аннет вышла к нему.
"Her father, mon cher; try to find her father!"	- Отца, mon cher, отыщите ее отца.
"I have--I can't!" gasped Michael.	- Пробовал - нигде нет! - задыхаясь, сказал Майкл.
"Try Green Street--Mrs. Dartie. Courage! All is normal--it will be quite sewn, now."	- Попробуйте позвонить на Грин-стрит, к миссис Дарти. Courage! [28] Все идет нормально - теперь уж совсем скоро.
When he had rung up Green Street and been answered at last, he sat with the door of his study open, waiting for 'Old Forsyte' to come. Half his sight remarked a round hole burnt in his trouser leg--he hadn't even noticed the smell; hadn't even realised that he had been smoking. He must pull himself together for the 'old man.' He heard the bell ring, and ran down to open.	Позвонив на Грин-стрит и добившись наконец ответа, он пошел в кабинет и, открыв дверь, стал ждать "Старого Форсайта". Мельком он заметил круглую дырочку, выжженную в левой штанине, - он даже не заметил запаха гари, он даже не помнил, что курил. Надо подтянуться ради старика. Он услышал звонок и полетел открывать дверь.
"Well?" said Soames.	- Ну? - спросил Сомс.
"Not yet, sir. Come up to my study. It's nearer."	- Еще нет. Пойдемте в кабинет - там ближе!
They went up side by side. That trim grey head, with the deep furrow between the eyes, and those eyes staring as if at pain behind them, steadied Michael. Poor old chap! He was 'for it,' too! They were both on 'their uppers!'	Они поднялись вместе. Седая аккуратная голова, с глубокой складкой между бровями, и глаза, словно углубленные страданием, успокоили Майкла. Бедный старик! Ему тоже нелегко. Оба они, видно, с ума сходят!
"Have a peg, sir? I've got brandy here."	- Хотите выпить, сэр? У меня тут есть коньяк.
"Yes," said Soames. "Anything."	- Давайте, - сказал Сомс, - все равно что.
With the brandies in their hands, half-raised, they listened-- jerked their hands up, drank. They were automatic, like two doll figures worked by the same string.	С рюмками в руках, привстав, оба прислушались - подняли рюмки - выпили залпом. Они двигались автоматически, как две марионетки на одной веревочке.
"Cigarette, sir?" said Michael.	- Папиросу, сэр?
Soames nodded.	Сомс кивнул.
With the lighted cigarettes just not in their mouths, they listened, put them in, took them out, puffed smoke. Michael had his right arm tight across his chest. Soames his left. They formed a pattern, thus, side by side.	Зажгли папиросы - поднесли их ко рту - прислушались - затянулись выпустили дым. Майкл прижимал левую руку к груди. Сомс - правую. Так они сидели симметрично рядом.
"Bad to stick, sir. Sorry!"	- Ужасно трудно, сэр, извините!
Soames nodded. His teeth were clenched. Suddenly his hand relaxed.	Сомс кивнул головой. Его зубы были стиснуты. Вдруг его рука разжалась.
"Listen!" he said.	- Слышите? - сказал он.
Sounds--different--confused!	Звуки - совсем другие - смутные!
Michael's hand seized something, gripped it hard; it was cold, thin--the hand of Soames.	Майкл крепко схватил и сжал что-то холодное, тонкое - руку Сомса.
They sat thus, hand in hand, staring at the doorway, for how long neither knew.	Так они сидели рука в руке и смотрели на дверь неизвестно сколько времени.
Suddenly that doorway darkened; a figure in grey stood there-- Annette!	Вдруг просвет двери исчез, на пороге появилась фигура в сером - Аннет!
"It is all r-right! A son!"	- Все в порядке! Сын!

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты