TO LET/Сдается в наем (часть первая)

XII CAPRICE/XII. КАПРИЗ

English	Русский
Fleur sped on. She had need of rapid motion; she was late, and wanted all her wits about her when she got in. She passed the islands, the station, and hotel, and was about to take the ferry, when she saw a skiff with a young man standing up in it, and holding to the bushes.	Флер спешила. Быстрое движение было необходимо: она опаздывает, и когда придет, ей понадобится весь ее ум. Уже миновала она острова, станцию, гостиницу и направилась к перевозу, когда увидела у берега лодку, в которой стоял во весь рост, держась за прибрежные кусты, какой-то молодой человек.
"Miss Forsyte," he said; "let me put you across. I've come on purpose."	- Мисс Форсайт, - сказал он, - разрешите мне вас перевезти. Я нарочно для этого приехал.
She looked at him in blank amazement.	Она в полном недоумении вскинула глаза.
"It's all right, I've been having tea with your people.	- Ничего странного нет: я пил чай у ваших родителей.
I thought I'd save you the last bit. It's on my way, I'm just off back to Pangbourne. My name's Mont. I saw you at the picture-gallery--you remember--when your father invited me to see his pictures."	И решил, что помогу сократить вам дорогу. Мне как раз по пути, я собрался назад в Пэнгборн. Меня зовут Монт. Я вас видел на выставке, помните? Когда ваш отец пригласил меня посмотреть его картины.
"Oh!" said Fleur; "yes--the handkerchief."	- Ах да, - сказала Флер, - помню - платок.
To this young man she owed Jon; and, taking his hand, she stepped down into the skiff. Still emotional, and a little out of breath, she sat silent; not so the young man. She had never heard any one say so much in so short a time. He told her his age, twenty-four; his weight, ten stone eleven; his place of residence, not far away; described his sensations under fire, and what it felt like to be gassed; criticized the Juno, mentioned his own conception of that goddess; commented on the Goya copy, said Fleur was not too awfully like it; sketched in rapidly the condition of England; spoke of Monsieur Profond--or whatever his name was--as "an awful sport"; thought her father had some "ripping" pictures and some rather "dug- up"; hoped he might row down again and take her on the river because he was quite trustworthy; inquired her opinion of Tchekov, gave her his own; wished they could go to the Russian ballet together some time--considered the name Fleur Forsyte simply topping; cursed his people for giving him the name of Michael on the top of Mont; outlined his father, and said that if she wanted a good book she should read "Job"; his father was rather like Job while Job still had land.	Она в долгу перед этим молодым человеком, он дал ей Джона; и, приняв протянутую руку, Флер вошла в лодку. Еще взволнованная, еще не отдышавшись, она сидела молча; но спутник ее отнюдь не молчал. Флер в жизни не слышала, чтобы человек так много наговорил в такой короткий срок. Он сообщил ей свой возраст - двадцать четыре года; свой вес - десять стонов одиннадцать [16]; свое местожительство - неподалеку; описал свои переживания под огнем и свое самочувствие во время газовой атаки; раскритиковал "Юнону", высказав кстати свое собственное понимание этой богини; упомянул о копии Гойи, добавив, что Флер не слишком на нее похожа; дал беглый обзор экономического положения Англии; назвал мсье Профона - или как его бишь? - "милейшим человеком"; заметил, что у ее отца есть несколько "весьма замечательных" картин, но есть и "ископаемые"; выразил надежду, что ему разрешат заехать за ней и покатать ее по реке - на него вполне можно положиться; спросил ее мнение о Чехове, высказал ей свое; изъявил желание пойти как-нибудь вместе на русский балет; признал имя Флер Форсайт просто очаровательным; выругал своих родителей за то, что они в добавление к фамилии Монт дали ему имя Майкл; набросал портрет своего отца и сказал, что если она соскучилась по хорошей книге, то пусть прочтет книгу Иова; его отец похож на Иова, когда у Иова еще была земля.
"But Job didn't have land," Fleur murmured; "he only had flocks and herds and moved on."	- У Иова не было земли, - возразила Флер, - у него были только стада овец и коров, и он кочевал с места на место.
"Ah!" answered Michael Mont, "I wish my gov'nor would move on. Not that I want his land. Land's an awful bore in these days, don't you think?"	- Жаль, что мой родитель не кочует с места на место, - подхватил Майкл Монт. - Не подумайте только, что я зарюсь на его землю. Скучно в наши дни владеть землей. Вы не согласны?
"We never have it in my family," said Fleur. "We have everything else. I believe one of my great-uncles once had a sentimental farm in Dorset, because we came from there originally, but it cost him more than it made him happy."	- В нашей семье никто не владел землей, - сказала Флер. - У нас всякая другая собственность. Кажется, один из дядей моего отца в Дорсете владел когда-то сентиментальной фермой, потому что оттуда ведет начало наш род; но она требовала больше расходов, чем давала ему благ.
"Did he sell it?"	- Он ее продал?
"No; he kept it."	- Нет, сохранил.
"Why?"	- Почему?
"Because nobody would buy it."	- Потому что никто не покупал.
"Good for the old boy!"	- Тем лучше для старика.
"No, it wasn't good for him. Father says it soured him. His name was Swithin."	- Нет, для него это было не лучше. Отец говорит, что его это огорчало. Его звали Суизин.
"What a corking name!"	- Сногсшибательное имя!
"Do you know that we're getting farther off, not nearer? This river flows."	- А вы знаете, что мы не приближаемся, а удаляемся? Река, как-никак, течет.
"Splendid!" cried Mont, dipping his sculls vaguely; "it's good to meet a girl who's got wit."	- Великолепно! - воскликнул Монт, рассеянно погружая в воду весла. Приятно встретить остроумную девушку.
"But better to meet a young man who's got it in the plural."	- Еще приятнее встретить просто умного молодого человека.
Young Mont raised a hand to tear his hair.	Монт поднял руку, точно собираясь выдрать себя за волосы.
"Look out!" cried Fleur. "Your scull!"	- Осторожней! - вскричала Флер. - Весло!
"All right! It's thick enough to bear a scratch."	- Ничего. Весло пускай висит.
"Do you mind sculling?" said Fleur severely. "I want to get in."	- Вы намерены грести или нет? - строго проговорила Флер. - Я хочу домой.
"Ah!" said Mont; "but when you get in, you see, I shan't see you any more to-day. Fini, as the French girl said when she jumped on her bed after saying her prayers. Don't you bless the day that gave you a French mother, and a name like yours?"	- Но когда вы попадете домой, я вас больше не увижу сегодня. Fini [17], как сказала француженка, прыгнув в кровать по окончании молитвы. Неужели вы не благословляете судьбу, что она дала вам француженку мать и такое имя, как ваше?
"I like my name, but Father gave it me. Mother wanted me called Marguerite."	- Я люблю свое имя, но его мне дал отец. Мать хотела назвать меня Маргаритой.
"Which is absurd. Do you mind calling me M. M. and letting me call you F. F.? It's in the spirit of the age."	- Что, конечно, было бы абсурдно. С вашего разрешения я буду звать вас Ф. Ф., а вы зовите меня М. М, Согласны? Это в духе современности.
"I don't mind anything, so long as I get in."	- Я согласна на что угодно, только бы мне попасть домой.
Mont caught a little crab, and answered:	Лодку качнуло - Монт слишком глубоко погрузил весло.
"That was a nasty one!"	- Фу, какое свинство! - сказал он вместо ответа.
"Please row."	- Пожалуйста, гребите.
"I am." And he did for several strokes, looking at her with rueful eagerness. "Of course, you know," he ejaculated, pausing, "that I came to see you, not your father's pictures."	- Слушаюсь. - Он сделал несколько взмахов веслами, глядя на нее с пламенной скорбью. - Вы же знаете, - воскликнул он, остановившись, - я приехал, чтоб увидеть вас, а не картины вашего отца!
Fleur rose.	Флер встала.
"If you don't row, I shall get out and swim."	- Если вы не будете грести, я выскочу и поплыву.
"Really and truly? Then I could come in after you."	- Честное слово? Тогда мне придется прыгнуть в воду вслед за вами.
"Mr. Mont, I'm late and tired; please put me on shore at once."	- Мистер Монт, уже поздно, и я устала; прошу вас, доставьте меня на берег немедленно.
When she stepped out on to the garden landing-stage he rose, and grasping his hair with both hands, looked at her.	Когда она ступила на пристань в своем саду, гребец встал во весь рост и глядел на нее, схватившись за волосы обеими руками.
Fleur smiled.	Флер улыбнулась.
"Don't!" cried the irrepressible Mont. "I know you're going to say: 'Out, damned hair!'"	- Не надо! - вскричал неукротимый Монт. - Я знаю, вы хотите сказать: "Сгиньте, проклятые космы!"
Fleur whisked round, threw him a wave of her hand. "Good-bye, Mr. M.M.!" she called, and was gone among the rose-trees. She looked at her wrist-watch and the windows of the house. It struck her as curiously uninhabited. Past six! The pigeons were just gathering to roost, and sunlight slanted on the dovecot, on their snowy feathers, and beyond in a shower on the top boughs of the woods. The click of billiard-balls came from the ingle-nook--Jack Cardigan, no doubt; a faint rustling, too, from an eucalyptus-tree, startling Southerner in this old English garden. She reached the verandah and was passing in, but stopped at the sound of voices from the drawing-room to her left. Mother! Monsieur Profond! From behind the verandah screen which fenced the ingle-nook she heard these words:	Флер обернулась и помахала ему рукой. "Прощайте, мистер М. М. ", бросила она через плечо и скрылась среди розовых кустов. Она взглянула на свой браслет с часами, потом на окна дома. Странно, дом показался ей необитаемым. Седьмой час! Голуби слетались к своему насесту, я косые лучи солнца, задев голубятню и белоснежные их перья, разбивались о вершины деревьев. Стук бильярдных шаров доносился с веранды, выдавая присутствие Джека Кардигана; тихо шелестел листьями эвкалипт - экстравагантный южанин в этом старом английском саду. Флер поднялась по ступенькам и хотела уже войти в дом, но остановилась, прислушиваясь к голосам из гостиной налево. Мать! И мсье Профон! Сквозь трельяж, отделявший бильярдную от веранды, донеслись слова:
"I don't, Annette."	"Ну не буду, Аннет!"
Did Father know that he called her mother "Annette"? Always on the side of her Father--as children are ever on one side or the other in houses where relations are a little strained--she stood, uncertain. Her mother was speaking in her low, pleasing, slightly metallic voice--one word she caught: "Demain." And Profond's answer: "All right." Fleur frowned. A little sound came out into the stillness. Then Profond's voice: "I'm takin' a small stroll."	Знает ли отец, что этот господин называет ее мать "Аннет"? Приняв раз и навсегда сторону отца - как дети всегда принимают ту или иную сторону в семье, в которой создались натянутые отношения, - Флер стояла в нерешительности. Говорила ее мать своим тихим, вкрадчивым, металлическим голосом; Флер уловила одно только слово "demain" [18] и ответ Профона: "Прекрасно". Флер нахмурилась. Легкий звук нарушил молчание. Затем голос Профона сказал: "Я пойду немного прогуляюсь".
Fleur darted through the window into the morning-room. There he came from the drawing-room, crossing the verandah, down the lawn; and the click of billiard-balls which, in listening for other sounds, she had ceased to hear, began again. She shook herself, passed into the hall, and opened the drawing-room door. Her mother was sitting on the sofa between the windows, her knees crossed, her head resting on a cushion, her lips half parted, her eyes half closed. She looked extraordinarily handsome.	Флер бросилась через стеклянную дверь в будуар. Профон вышел из гостиной на веранду и спустился в сад. Снова стук бильярдных шаров, замолкший было, словно нарочно, чтоб она могла услышать и другие звуки. Она встряхнулась, прошла в холл и отворила дверь в гостиную. Мать ее, закинув ногу на ногу, сидела на диване между окнами; ее голова покоилась на подушке, губы были полуоткрыты, веки полуопущены. Она была чрезвычайно красива.
"Ah! Here you are, Fleur! Your father is beginning to fuss."	- А! Это ты, Флер! Отец начал уже беспокоиться.
"Where is he?"	- Где он?
"In the picture-gallery. Go up!"	- В своей галерее. Ступай к нему наверх.
"What are you going to do to-morrow, Mother?"	- Что ты делаешь завтра, мама?
"To-morrow? I go up to London with your aunt."	- Завтра? Еду в Лондон с тетей Уинифрид.
"I thought you might be. Will you get me a quite plain parasol?"	- Так я и думала. Не купишь ли ты мне кстати совсем простенький зонтик?
What colour?"	- Какого цвета?
"Green. They're all going back, I suppose."	- Зеленый. Гости все, надеюсь, уезжают?
"Yes, all; you will console your father. Kiss me, then."	- Да, все. Ты останешься с отцом, чтоб он не заскучал. Ну, поцелуй меня.
Fleur crossed the room, stooped, received a kiss on her forehead, and went out past the impress of a form on the sofa-cushions in the other corner. She ran up-stairs.	Флер прошла через всю комнату, наклонилась, приняла поцелуй в лоб и вышла, заметив мимоходом отпечаток тела на диванных подушках в другом углу. Бегом кинулась она наверх.
Fleur was by no means the old-fashioned daughter who demands the regulation of her parents' lives in accordance with the standard imposed upon herself. She claimed to regulate her own life, not those of others; besides, an unerring instinct for what was likely to advantage her own case was already at work. In a disturbed domestic atmosphere the heart she had set on Jon would have a better chance. None the less was she offended, as a flower by a crisping wind. If that man had really been kissing her mother it was--serious, and her father ought to know. "Demain!" "All right!" And her mother going up to Town! She turned into her bedroom and hung out of the window to cool her face, which had suddenly grown very hot. Jon must be at the station by now! What did her father know about Jon? Probably everything--pretty nearly!	Флер отнюдь не была дочерью старого покроя, требующей, чтобы родители подчиняли свою жизнь тем нормам, какие предписывались ей самой. Она притязала на право управлять своею жизнью, но не жизнью других; к тому же в ней уже заработало безошибочное чутье на все, что могло принести ей выгоду. В потревоженной домашней атмосфере у сердца, поставившего ставку на Джона, было больше шансов на выигрыш. Тем не менее, она чувствовала себя оскорбленной, как бывает оскорблен цветок порывом ветра. Если этот человек в самом деле целовал ее мать, то это - это серьезно, и отец должен знать. "Demain", "Прекрасно"! Мать едет завтра в город! Флер зашла в свою спальню и высунулась в окно, чтобы охладить лицо, странно вдруг разгоревшееся. Джон теперь, верно, подходит к станции. Что знает папа о Джоне? Возможно, что все или почти что все.
She changed her dress, so as to look as if she had been in some time, and ran up to the gallery.	- Она переоделась, чтобы казалось, точно она дома уже довольно давно, и побежала наверх, в галерею.
Soames was standing stubbornly still before his Alfred Stevens--the picture he loved best. He did not turn at the sound of the door, but she knew he had heard, and she knew he was hurt. She came up softly behind him, put her arms round his neck, and poked her face over his shoulder till her cheek lay against his. It was an advance which had never yet failed, but it failed her now, and she augured the worst.	Сомс все еще упрямо стоял перед холстом Альфреда Стивенса - самой любимой своей картиной. Он не обернулся, когда открылась дверь, но Флер поняла, что он слышал и что он обижен. Она тихо подошла к нему сзади, обняла его за шею и, перегнув голову через его плечо, прижалась щекой к его щеке. Такое вступление всегда приводило к успеху, но на этот раз не привело, и Флер приготовилась к худшему.
"Well," he said stonily, "so you've come!"	- Явилась наконец, - сказал он каменным голосом.
"Is that all," murmured Fleur, "from a bad parent?" And she rubbed her cheek against his.	- Это все, что дочка услышит от злого отца? - тихонько сказала Флер. И потерлась щекой о его щеку.
Soames shook his head so far as that was possible.	Сомс попробовал покачать головой.
"Why do you keep me on tenterhooks like this, putting me off and off?"	- Зачем ты заставляла меня так тревожиться, откладывая приезд со дня на день?
"Darling, it was very harmless."	- Дорогой мой, ведь это было совсем невинно.
"Harmless! Much you know what's harmless and what isn't."	- Невинно! Много ты знаешь, что невинно, а что нет,
Fleur dropped her arms.	Флер уронила руки.
"Well, then, dear, suppose you tell me; and be quite frank about it."	- Хорошо, дорогой; в таком случае ты, может быть, объяснишь мне все, как есть. Откровенно и начистоту.
And she went over to the window-seat.	Она отошла и села на подоконник.
Her father had turned from his picture, and was staring at his feet. He looked very grey. 'He has nice small feet,' she thought, catching his eye, at once averted from her.	Ее отец отвернулся от картины и пристально смотрел на носки своих ботинок. Он весь как будто посерел. "У папы изящные маленькие ноги", - подумала Флер, уловив брошенный на нее украдкой взгляд.
"You're my only comfort," said Soames suddenly, "and you go on like this."	- Ты единственное мое утешение, - сказал вдруг Сомс, - и ты так себя ведешь.
Fleur's heart began to beat.	У Флер забилось сердце.
"Like what, dear?"	- Как, дорогой?
Again Soames gave her a look which, but for the affection in it, might have been called furtive.	Опять Сомс бросил на нее беглый взгляд, в котором сквозила, однако, нежность.
"You know what I told you," he said. "I don't choose to have anything to do with that branch of our family."	- Ты понимаешь, о чем я говорю, - сказал он. - Я не хочу иметь ничего общего с той ветвью нашей семьи.
"Yes, ducky, but I don't know why I shouldn't."	- Да, милый, но я не понимаю, почему я тоже не должна.
Soames turned on his heel.	Сомс повернулся на каблуках.
"I'm not going into the reasons," he said; "you ought to trust me, Fleur!"	- Я не вдаюсь в объяснение причин; ты должна мне верить, Флер.
The way he spoke those words affected Fleur, but she thought of Jon, and was silent, tapping her foot against the wainscot. Unconsciously she had assumed a modern attitude, with one leg twisted in and out of the other, with her chin on one bent wrist, her other arm across her chest, and its hand hugging her elbow; there was not a line of her that was not involuted, and yet--in spite of all--she retained a certain grace.	Тон, которым были сказаны эти слова, произвел на Флер впечатление, но она думала о Джоне и молчала, постукивая каблуком по дубовой обшивке стены. Невольно она приняла модную позу: ноги перекручены, подбородок покоится на согнутой кисти одной руки, другая рука, придавив грудь, поддерживает локоть; в ее теле не оставалось ни одной линии, которая не была бы вывернута, и все-таки оно сохраняло какую-то своеобразную грацию.
"You knew my wishes," Soames went on, "and yet you stayed on there four days.	- Мои пожелания были тебе известны, - продолжал Сомс, - и тем не менее ты пробыла там лишних четыре дня.
And I suppose that boy came with you to-day."	И этот мальчик, как я понимаю, провожал тебя сегодня.
Fleur kept her eyes on him.	Флер не сводила глаз с его лица.
"I don't ask you anything," said Soames; "I make no inquisition where you're concerned."	- Я тебя ни о чем не спрашиваю, - сказал Сомс, - не допытываюсь о твоих делах.
Fleur suddenly stood up, leaning out at the window with her chin on her hands. The sun had sunk behind trees, the pigeons were perched, quite still, on the edge of the dove-cot; the click of the billiard- balls mounted, and a faint radiance shone out below where Jack Cardigan had turned the light up.	Флер встала и склонилась в окно, подперев руками подбородок. Солнце закатилось за деревья, голуби сидели, притихшие, по карнизу голубятни; высоко взлетал стук бильярдных шаров, и слабые лучи света падали на траву из нижнего окна: Джек Кардиган зажег электричество.
"Will it make you any happier," she said suddenly, "if I promise you not to see him for say--the next six weeks?"	- Тебя успокоит, - вдруг сказала Флер, - если я дам тебе обещание не видеться с ним - ну, скажем, ближайшие шесть недель?
She was not prepared for a sort of tremble in the blankness of his voice.	Она не была подготовлена к странной дрожи в его пустом и ровном голосе.
"Six weeks? Six years--sixty years more like. Don't delude yourself, Fleur; don't delude yourself!"	- Шесть недель? Шесть лет, шестьдесят лет! Не обольщайся. Флер, не обольщайся напрасно.
Fleur turned in alarm.	Флер обернулась в тревоге.
"Father, what is it?"	- Папа, что же это такое?
Soames came close enough to see her face.	Сомс подошел к ней так близко, что ему стало видно ее лицо.
"Don't tell me," he said, "that you're foolish enough to have any feeling beyond caprice. That would be too much!"	- Скажи, - проговорил он, - ведь это каприз, ведь ты не так глупа, чтобы питать к нему какие-нибудь чувства? Это было бы чересчур!
And he laughed.	Он рассмеялся.
Fleur, who had never heard him laugh like that, thought: 'Then it is deep! Oh! what is it?' And putting her hand through his arm she said lightly:	Флер, никогда не слышавшая у него такого смеха, подумала: "Значит, причина серьезная. О, что же это такое?" И, мягко взяв его под руку, она бросила:
"No, of course; caprice. Only, I like my caprices and I don't like yours, dear."	- Да, конечно, каприз. Только я люблю свои капризы и не люблю твоих, дорогой.
"Mine!" said Soames bitterly, and turned away.	- Моих! - горько сказал Сомс и отвернулся.
The light outside had chilled, and threw a chalky whiteness on the river. The trees had lost all gaiety of colour. She felt a sudden hunger for Jon's face, for his hands, and the feel of his lips again on hers. And pressing her arms tight across her breast she forced out a little light laugh.	Свет за окном холодел и стелил по реке как мел белесые отблески. Деревья утратили все веселье окраски. Флер ощутила вдруг голодную тоску по лицу Джона, по его рукам, по его губам: снова чувствовать его губы на своих губах! Крепко прижав руки к груди, она выдавила из горла легкий смешок.
"O la! la! What a small fuss! as Profond would say. Father, I don't like that man."	- О-ля-ля! Маленькая неприятность, как сказал бы Профон. Папа, не люблю я этого человека.
She saw him stop, and take something out of his breast pocket.	Она увидела, как он остановился и вынул что-то из внутреннего кармана.
"You don't?" he said. "Why?"	- Не любишь? Почему?
"Nothing," murmured Fleur; "just caprice!"	- Престо так: каприз!
"No," said Soames; "not caprice!" And he tore what was in his hands across. "You're right. I don't like him either!"	- Нет, - сказал Сомс, - не каприз! - он разорвал пополам то, что держал в руке. - Ты права. Я тоже его не люблю!
"Look!" said Fleur softly. "There he goes! I hate his shoes; they don't make any noise."	- Смотри! - тихо проговорила Флер. - Вот он идет! Ненавижу его ботинки: они у него бесшумные.
Down in the failing light Prosper Profond moved, his hands in his side pockets, whistling softly in his beard; he stopped, and glanced up at the sky, as if saying: "I don't think much of that small moon."	В сумеречном свете двигалась фигура Проспера Профона. Он засунул руки в карманы и тихонько насвистывал в бородку; затем остановился и взглянул на небо, словно говоря: "Я невысокого мнения об этой маленькой луне".
Fleur drew back.	Флер отошла от окна.
"Isn't he a great cat?" she whispered;	- Он похож на жирного кота, правда? - прошептала она.
and the sharp click of the billiard-balls rose, as if Jack Cardigan had capped the cat, the moon, caprice, and tragedy with: "In off the red!"	Громче донесся снизу резкий стук бильярдных шаров, как будто Джек Кардиган перекрыл и кота, и луну, и капризы, и все трагедии своим победным кличем: "От красного в лузу!"
Monsieur Profond had resumed his stroll, to a teasing little tune in his beard. What was it? Oh! yes, from "Rigoletto": "Donna a mobile." Just what he would think! She squeezed her father's arm.	Мсье Профон снова зашагал, напевая в бородку дразнящий мотив. Откуда это? Ах да - из "Риголетто": "Donna е mobile" [19], Что еще мог он петь? Флер стиснула локоть отца.
"Prowling!" she muttered, as he turned the corner of the house.	- Рыщет! - шепнула она, когда мсье Профон скрылся за углом дома.
It was past that disillusioned moment which divides the day and night- still and lingering and warm, with hawthorn scent and lilac scent clinging on the riverside air. A blackbird suddenly burst out. Jon would be in London by now; in the Park perhaps, crossing the Serpentine, thinking of her! A little sound beside her made her turn her eyes; her father was again tearing the paper in his hands. Fleur saw it was a cheque.	Унылый час, отделяющий день от ночи, миновал. Вечер настал - тихий, медлительный и теплый; запах боярышника и сирени ластился к чистому воздуху над рекой. Распелся внезапно дрозд. Джон уже в Лондоне; он идет по Хайдпарку, по мосту через Серпантайн, и думает о ней! Легкий шелест за спиною заставил ее обернуться: отец опять рвал в руках бумагу. Флер заметила, что то был чек.
"I shan't sell him my Gauguin," he said. "I don't know what your aunt and Imogen see in him."	- Не продам я ему моего Гогэна, - сказал он. - Не понимаю, что в нем находят твоя тетка и Имоджин.
"Or Mother."	- Или мама.
"Your mother!" said Soames.	- Мама? - повторил Сомс.
'Poor Father!' she thought. 'He never looks happy--not really happy. I don't want to make him worse, but of course I shall have to, when Jon comes back. Oh! well, sufficient unto the night!'	"Бедный папа! - подумала Флер. - Он никогда не кажется счастливым, по-настоящему счастливым. Я не хотела бы доставлять ему лишние огорчения, но, конечно, придется, когда возвратится Джон. Ладно, на сегодня хватит!"
"I'm going to dress," she said.	- Пойду переоденусь, - сказала она.
In her room she had a fancy to put on her "freak" dress. It was of gold tissue with little trousers of the same, tightly drawn in at the ankles, a page's cape slung from the shoulders, little gold shoes, and a gold-winged Mercury helmet; and all over her were tiny gold bells, especially on the helmet; so that if she shook her head she pealed. When she was dressed she felt quite sick because Jon could not see her; it even seemed a pity that the sprightly young man Michael Mont would not have a view. But the gong had sounded, and she went down.	Когда она очутилась одна в своей спальне, ей вздумалось надеть маскарадный костюм. Он был сделан из золотой парчи; золотистые шаровары были туго перехвачены на щиколотках; за плечами висел пажеский плащ; на ногах - золотые туфельки, на голове - шлем с золотыми крылышками; и все - а в особенности шлем - усеяно было золотыми бубенчиками, так что каждый поворот головы сопровождался легким треньканьем. Флер оделась; грустно стало ей, что Джон не может ее видеть; показалось даже обидно, что на нее не смотрит хотя бы тот веселый молодой человек, Майкл Монт. Но прозвучал гонг, и она сошла вниз.
She made a sensation in the drawing-room. Winifred thought it "Most amusing." Imogen was enraptured. Jack Cardigan called it "stunning," "ripping," "topping," and "corking."	В гостиной она произвела сенсацию. Уинифрид нашла ее наряд "презабавным". Имоджин была в восхищении. Джек Кардиган объявил костюм "замечательным, очаровательным, умопомрачительным и сногсшибательным".
Monsieur Profond, smiling with his eyes, said: "That's a nice small dress!" Her mother, very handsome in black, sat looking at her, and said nothing. It remained for her father to apply the test of common sense.	Мсье Профон с улыбкой в глазах сказал: "Славное маленькое платьице!" Мать, очень красивая в черных кружевах, поглядела на нее и ничего не сказала. Осталось только отцу наложить пробу здравого смысла:
"What did you put on that thing for? You're not going to dance."	- Зачем ты это надела? Ты пришла не на танцы.
Fleur spun round, and the bells pealed.	Флер повернулась на каблучках, и бубенчики затренькали.
"Caprice!"	- Каприз!
Soames stared at her, and, turning away, gave his arm to Winifred. Jack Cardigan took her mother. Prosper Profond took Imogen. Fleur went in by herself, with her bells jingling....	Сомс смерил ее внимательным взглядом и, отвернувшись, предложил руку сестре. Джек Кардиган повел ее мать. Проспер Профон - Имоджин. Флер пошла одна, звеня своими бубенчиками.
The "small" moon had soon dropped down, and May night had fallen soft and warm, enwrapping with its grape-bloom colour and its scents the billion caprices, intrigues, passions, longings, and regrets of men and women. Happy was Jack Cardigan who snored into Imogen's white shoulder, fit as a flea; or Timothy in his "mausoleum," too old for anything but baby's slumber. For so many lay awake, or dreamed, teased by the criss-cross of the world.	"Маленькая луна" вскоре зашла, спустилась майская ночь, мягкая и теплая, окутывая своими красками виноградного цветенья и своими запахами капризы, интриги, страсти, желания и сожаления миллионов мужчин и женщин. Был счастлив Джек Кардиган, похрапывая в белое плечо Имоджин, жизнеспособный, как блоха; или Тимоти в своем "мавзолее", слишком старый для всего на свете, кроме младенческого сна. А многие, многие лежали, не смыкая глаз, или видели сны, и мир дразнил их во сне противоречиями и неполадками.
The dew fell and the flowers closed; cattle grazed on in the river meadows, feeling with their tongues for the grass they could not see; and the sheep on the Downs lay quiet as stones. Pheasants in the tall trees of the Pangbourne woods, larks on their grassy nests above the gravel-pit at Wansdon, swallows in the eaves at Robin Hill, and the sparrows of Mayfair, all made a dreamless night of it, soothed by the lack of wind. The Mayfly filly, hardly accustomed to her new quarters, scraped at her straw a little; and the few night-flitting things--bats, moths, owls--were vigorous in the warm darkness; but the peace of night lay in the brain of all day-time Nature, colourless and still. Men and women, alone, riding the hobby-horses of anxiety or love, burned their wavering tapers of dream and thought into the lonely hours.	Упала роса, и цветы свернулись; паслись на заливных лугах коровы, языком нащупывая невидимую траву; и овцы лежали на меловых холмах неподвижно, словно камни. Фазаны на высоких деревьях в пэнгборнских, лесах, жаворонки в травяных своих гнездах над заброшенной каменоломней близ Уонсдона, ласточки под карнизами дома в Робин-Хилле и лондонские воробьи - все в ласковом безветрии спокойно спали, не видя снов. Мэйфлайская кобыла, верно еще не обжившаяся в новом жилище, почесывалась на своей соломе; и редкие ночные охотники - летучие мыши, совы, бабочки - вылетали, сильные, в теплую тьму; но мозг всей дневной природы погрузился в покой ночи, бесцветный и тихий. Одни только люди, оседлав чудных коньков любви или тревоги, жгли колеблющееся пламя мечты и мысли в эти часы одиночества.
Fleur, leaning out of her window, heard the hall clock's muffled chime of twelve, the tiny splash of a fish, the sudden shaking of an aspen's leaves in the puffs of breeze that rose along the river, the distant rumble of a night train, and time and again the sounds which none can put a name to in the darkness, soft obscure expressions of uncatalogued emotions from man and beast, bird and machine, or, maybe, from departed Forsytes, Darties, Cardigans, taking night strolls back into a world which had once suited their embodied spirits. But Fleur heeded not these sounds; her spirit, far from disembodied, fled with swift wing from railway-carriage to flowery hedge, straining after Jon, tenacious of his forbidden image, and the sound of his voice, which was taboo. And she crinkled her nose, retrieving from the perfume of the riverside night that moment when his hand slipped between the mayflowers and her cheek. Long she leaned out in her freak dress, keen to burn her wings at life's candle; while the moths brushed her cheeks on their pilgrimage to the lamp on her dressing-table, ignorant that in a Forsyte's house there is no open flame. But at last even she felt sleepy, and, forgetting her bells, drew quickly in.	Флер, склонившись в окно, слышала приглушенный бой часов в холле двенадцать ударов, слышала мелкий плеск рыбы, внезапный шелест осиновых листьев в порывах ветра, поднимавшегося над рекой, далекий грохот ночного поезда и время от времени слышала звуки, которым в темноте не дашь названия, - мягкие и темные проявления несчетных эмоций человека и зверя, птицы и машины, или, может быть, усопших Форсайтов, Дарти, Кардиганов, затевающих ночную прогулку в тот мир, который некогда был своим для их духов, облеченных в плоть. Но Флер не прислушивалась к этим звукам; дух ее, отнюдь не стремившийся расстаться с телом, летал на быстрых крыльях от вагона железной дороги к боярышнику над плетнем, он тянулся за Джоном, гнался за его запретным образом, за звуком его голоса, который стал для нее табу. И она раздула ноздри, стараясь воссоздать - из полуночных речных ароматов то мгновение, когда рука Джона проскользнула между цветком боярышника и ее щекой. Долго в причудливом наряде сидела она на окне, готовая в своей отваге спалить крылья о свечу жизни, - между тем как мотыльки, рвущиеся к лампе на ее туалетном столе, крылом задевали ее щеку, не зная, что в доме Форсайта не бывает открытого огня. Но под конец даже ее стало клонить ко сну, и, забыв о своих колокольчиках, она проворно спрыгнула с подоконника.
Through the open window of his room, alongside Annette's, Soames, wakeful too, heard their thin faint tinkle, as it might be shaken from stars, or the dewdrops falling from a flower, if one could hear such sounds.	В открытое окно своей комнаты, смежной со спальней Аннет, Сомс, тоже не спавший, услышал их тонкое легкое треньканье - звон, какой могли бы производить звезды или падающая с цветка роса, если б можно было слышать подобные звуки.
'Caprice!' he thought. 'I can't tell. She's wilful. What shall I do? Fleur!'	"Каприз! - подумал Сомс. - Нет, не могу рассказать. Она своенравная. Что мне делать? Флер!"
And long into the "small" night he brooded.	Далеко за полночь он лежал без сна и думал свою думу.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты