TO LET/Сдается в наем (часть первая)

II FINE FLEUR FORSYTE/II. ХИТРАЯ ФЛЕР ФОРСАЙТ

English	Русский
Emerging from the "pastry-cook's," Soames' first impulse was to vent his nerves by saying to his daughter: 'Dropping your hand-kerchief!' to which her reply might well be: 'I picked that up from you!' His second impulse therefore was to let sleeping dogs lie. But she would surely question him. He gave her a sidelong look, and found she was giving him the same. She said softly:	По выходе из кондитерской первым побуждением Сомса было сорвать свою досаду, сказав дочери: "Что за манера ронять платки!" - на что она с полным правом могла бы ответить: "Эту манеру я переняла от тебя!" А потому вторым его побуждением было, как говорится, "не трогать спящую собаку". Но Флер, несомненно, сама пристанет с вопросами. Он искоса поглядел на дочь и убедился, что она точно так же смотрит на него. Она сказала мягко:
"Why don't you like those cousins, Father?" Soames lifted the corner of his lip.	- Почему ты не любишь этих родственников, папа? Сомс приподнял уголки губ.
"What made you think that?"	- С чего ты это взяла?
"Cela se voit."	- Cela se voit [6].
'That sees itself!' What a way of putting it!	"Это себя видит" - ну и выражение!
After twenty years of a French wife Soames had still little sympathy with her language; a theatrical affair and connected in his mind with all the refinements of domestic irony.	Прожив двадцать лет с женой-француженкой. Сомс все еще недолюбливал ее язык: какой-то театральный. К тому же в сознании Сомса этот язык ассоциировался со всеми тонкостями супружеской иронии.
"How?" he asked.	- Почему? - спросил он.
"You must know them; and you didn't make a sign. I saw them looking at you."	- Ты их, конечно, знаешь, а между тем и виду не подал. Я заметила, они глядели на тебя.
"I've never seen the boy in my life," replied Soames with perfect truth.	- Этого мальчика я видел сегодня в первый раз в жизни, - возразил Сомс, - и сказал чистую правду.
"No; but you've seen the others, dear."	- Да, но остальных ты знал, дорогой мой.
Soames gave her another look. What had she picked up? Had her Aunt Winifred, or Imogen, or Val Dartie and his wife, been talking? Every breath of the old scandal had been carefully kept from her at home, and Winifred warned many times that he wouldn't have a whisper of it reach her for the world. So far as she ought to know, he had never been married before. But her dark eyes, whose southern glint and clearness often almost frightened him, met his with perfect innocence.	Он опять искоса поглядел на дочь. Что она выведала? Не проболталась ли Уинифрид, или Имоджин, или Вэл Дарти и его жена? Дома при Флер тщательно избегали всякого намека на тот старый скандал, и Сомс много раз говорил Уинифрид, что в присутствии его дочери о нем и заикаться нельзя. Ей не полагалось знать, что в прошлом у ее отца была другая жена. Но темные глаза Флер, часто почти пугавшие Сомса своим южным блеском, смотрели на него совсем невинно.
"Well," he said, "your grandfather and his brother had a quarrel. The two families don't know each other."	- Видишь ли, - сказал он, - между твоим дедом и его братом произошла ссора. С тех пор обе семьи порвали всякое знакомство.
"How romantic!"	- Как романтично!
'Now, what does she mean by that?' he thought. The word was to him extravagant and dangerous--it was as if she had said: "How jolly!"	"Что она подразумевает под этим словом?" - подумал Сомс. Оно ему казалось экстравагантным и опасным, а прозвучало оно так, как если бы Флер сказала: "Как мило!"
"And they'll continue not to know each, other," he added, but instantly regretted the challenge in those words.	- И разрыв продолжается по сей день, мы не возобновляем знакомства, добавил он, но тотчас пожалел об этих словах, прозвучавших как вызов.
Fleur was smiling. In this age, when young people prided themselves on going their own ways and paying no attention to any sort of decent prejudice, he had said the very thing to excite her wilfulness. Then, recollecting the expression on Irene's face, he breathed again.	Флер улыбнулась. По нынешнему времени, когда молодежь кичится своей самостоятельностью и презрением к такому предрассудку, как приличия, этот вызов должен был раздразнить ее своенравие. Потом, вспомнив выражение лица Ирэн, он вздохнул свободнее.
"What sort of a quarrel?" he heard Fleur say.	- А какая ссора? Из-за чего? - услышал он вопрос дочери.
"About a house. It's ancient history for you. Your grandfather died the day you were born. He was ninety."	- Из-за дома. Для тебя это дело далекого прошлого. Твой дедушка умер в тот самый день, когда ты родилась. Ему было девяносто лет.
"Ninety? Are there many Forsytes besides those in the Red Book?"	- Девяносто? А много есть еще Форсайтов, кроме тех, которые значатся в "Красной книге?" [7]
"I don't know," said Soames. "They're all dispersed now. The old ones are dead, except Timothy."	- Не знаю, - сказал Сомс. - Они теперь все разбрелись. Из старшего поколения все умерли, кроме Тимоти.
Fleur clasped her hands.	- Тимоти! - Флер всплеснула руками. - Как забавно!
"Timothy? Isn't that delicious?"	- Ничуть! - проворчал Сомс.
"Not at all," said Soames. It offended him that she should think "Timothy" delicious--a kind of insult to his breed. This new generation mocked at anything solid and tenacious. "You go and see the old boy. He might want to prophesy." Ah! If Timothy could see the disquiet England of his great-nephews and great-nieces, he would certainly give tongue. And involuntarily he glanced up at the Iseeum; yes--George was still in the window, with the same pink paper in his hand.	Его оскорбило, что Флер нашла имя "Тимоти" забавным, как будто в этом скрывалось пренебрежение к его предкам. Новое поколение готово смеяться над всем прочным и стойким. "Загляни к старичку, пусть попророчествует". Ах! Если б Тимоти мог видеть беспокойную Англию своих внучатых племянников и племянниц, он, конечно, сказал бы о них крепкое словцо. И невольно Сомс поднял глаза на окна "Айсиум-Клуба"; да, Джордж-все еще сидит у окна с тем же розовым листком в руке.
"Where is Robin Hill, Father?"	- Папа, где это Робин-Хилл?
Robin Hill! Robin Hill, round which all that tragedy had centred! What did she want to know for?	Робин-Хилл! Робин-Хилл, вокруг которого разыгралась та старая трагедия! К чему ей знать?
"In Surrey," he muttered; "not far from Richmond. Why?"	- В Сэрри, - пробормотал он, - неподалеку от Ричмонда. А что?
"Is the house there?"	- Не там ли этот дом?
"What house?"	- Какой дом?
"That they quarrelled about."	- Из-за которого вышла ссора.
"Yes. But what's all that to do with you? We're going home to- morrow--you'd better be thinking about your frocks."	- Да. Но что тебе до этого? Мы завтра едем домой, ты бы лучше подумала о своих нарядах.
"Bless you! They're all thought about. A family feud? It's like the Bible, or Mark Twain--awfully exciting. What did you do in the feud, Father?"	- Благодарю! Они все уже обдуманы. Ссора, кровная вражда! Как в библии или как у Марка Твена - вот занятно! А какую ты играл роль в вендетте, папа?
"Never you mind."	- Тебе до этого нет дела.
"Oh! But if I'm to keep it up?"	- Как! Но я ведь должна ее поддерживать?
"Who said you were to keep it up?"	- Кто тебе это сказал?
"You, darling."	- Ты сам, дорогой мой.
"I? I said it had nothing to do with you."	- Я? Я, наоборот, сказал, что к тебе это не имеет никакого касательства.
"Just what I think, you know; so that's all right."	- И я так думаю. Значит, все в порядке.
She was too sharp for him; fine, as Annette sometimes called her. Nothing for it but to distract her attention.	Она была слишком хитра для него: fine, как выражалась иногда о дочери Аннет. Остается только как-нибудь отвлечь ее внимание.
"There's a bit of rosaline point in here," he said, stopping before a shop, "that I thought you might like."	- Тут выставлено хорошее кружево, - сказал он, останавливаясь перед витриной. - Тебе должно понравиться.
When he had paid for it and they had resumed their progress, Fleur said:	Когда Сомс уплатил и они снова вышли на улицу. Флер сказала:
"Don't you think that boy's mother is the most beautiful woman of her age you've ever seen?"	- По-моему, мать того мальчика для своего возраста очень красивая женщина. Я красивей не видела. Ты не согласен?
Soames shivered. Uncanny, the way she stuck to it!	Сомс задрожал. Что за напасть! Дались ей эти люди!
"I don't know that I noticed her."	- Я не обратил на нее внимания.
"Dear, I saw the corner of your eye."	- Дорогой мой, я видела, как ты поглядывал на нее.
"You see everything--and a great deal more, it seems to me!"	- Ты видишь все и еще много сверх того, что есть на самом деле!
"What's her husband like? He must be your first cousin, if your fathers were brothers."	- А что представляет собой ее муж? Ведь он тебе двоюродный брат, раз ваши отцы были братья.
"Dead, for all I know," said Soames, with sudden vehemence. "I haven't seen him for twenty years."	- Не знаю, скорей всего умер, - с неожиданной силой сказал Сомс. - Я не видел его двадцать лет.
"What was he?"	- Кем он был?
"A painter."	- Художником.
"That's quite jolly."	- Вот как? Чудесно!
The words: "If you want to please me you'll put those people out of your head," sprang to Soames' lips, but he choked them back--he must not let her see his feelings.	Слова; "Если хочешь меня порадовать, брось думать об этих людях" просились Сомсу на язык, но он проглотил их - ведь он не должен был выказывать перед дочерью свои чувства.
"He once insulted me," he said.	- Он меня однажды оскорбил, - сказал он.
Her quick eyes rested on his face.	Ее быстрые глаза остановились на его лице.
"I see! You didn't avenge it, and it rankles. Poor Father! You let me have a go!"	- Понимаю! Ты не отомстил, и тебя это гложет. Бедный папа! Ну, я им задам!
It was really like lying in the dark with a mosquito hovering above his face. Such pertinacity in Fleur was new to him, and, as they reached the hotel, he said grimly:	Сомс чувствовал себя так, точно лежал в темноте и "ад лицом его кружился комар. Такое упорство со стороны Флер было ему внове, и, так как они уже дошли до своего отеля, он проговорил угрюмо:
"I did my best. And that's enough about these people. I'm going up till dinner."	- Я сделал все, что мог. А теперь довольно об этих людях. Я пройду к себе до обеда.
"I shall sit here."	- А я посижу здесь.
With a parting look at her extended in a chair--a look half- resentful, half-adoring--Soames moved into the lift and was transported to their suite on the fourth floor. He stood by the window of the sitting-room which gave view over Hyde Park, and drummed a finger on its pane. His feelings were confused, tetchy, troubled. The throb of that old wound, scarred over by Time and new interests, was mingled with displeasure and anxiety, and a slight pain in his chest where that nougat stuff had disagreed. Had Annette come in? Not that she was any good to him in such a difficulty. Whenever she had questioned him about his first marriage, he had always shut her up; she knew nothing of it, save that it had been the great passion of his life, and his marriage with herself but domestic makeshift. She had always kept the grudge of that up her sleeve, as it were, and used it commercially. He listened. A sound--the vague murmur of a woman's movements--was coming through the door. She was in. He tapped.	Бросив прощальный взгляд на дочь, растянувшуюся в кресле, - полу досадливый, полувлюбленный взгляд, - Сомс вошел в лифт и был вознесен к своим апартаментам в четвертом этаже. Он стоял в гостиной у окна, глядевшего на Хайд-парк, и барабанил пальцами по стеклу. Он был смущен, испуган, обижен. Зудела старая рана, зарубцевавшаяся под действием времени и новых интересов, и к этому зуду примешивалась легкая боль в пищеводе, где бунтовала нуга. Вернулась ли Аннет? Впрочем, он не искал у нее помощи в подобных затруднениях. Когда она приступала к нему с расспросами о его первом браке, он всегда ее обрывал; она ничего не знала о его прошлом, кроме одного - что первая жена была большою страстью его жизни, тогда как второй брак был для него только сделкой. Она поэтому затаила обиду и при случае пользовалась ею очень расчетливо. Сомс прислушался. Шорох, смутный звук, выдающий присутствие женщины, доносился через дверь. Аннет дома. Он постучал.
"Who?"	- Кто там?
"I," said Soames.	- Я, - отозвался Сомс.
She had been changing her frock, and was still imperfectly clothed; a striking figure before her glass. There was a certain magnificence about her arms, shoulders, hair, which had darkened since he first knew her, about the turn of her neck, the silkiness of her garments, her dark-lashed, greyblue eyes--she was certainly as handsome at forty as she had ever been. A fine possession, an excellent housekeeper, a sensible and affectionate enough mother. If only she weren't always so frankly cynical about the relations between them! Soames, who had no more real affection for her than she had for him, suffered from a kind of English grievance in that she had never dropped even the thinnest veil of sentiment over their partnership. Like most of his countrymen and women, he held the view that marriage should be based on mutual love, but that when from a marriage love had disappeared, or, been found never to have really existed--so that it was manifestly not based on love--you must not admit it. There it was, and the love was not--but there you were, and must continue to be! Thus you had it both ways, and were not tarred with cynicism, realism, and immorality like the French. Moreover, it was necessary in the interests of property. He knew that she knew that they both knew there was no love between them, but he still expected her not to admit in words or conduct such a thing, and he could never understand what she meant when she talked of the hypocrisy of the English. He said:	Она переодевалась и была не совсем еще одета. Эта женщина имела право любоваться на себя в зеркале. Были великолепны ее руки, плечи, волосы, потемневшие с того времени, когда Сомс впервые познакомился с нею, и поворот шеи, и шелковое белье, и серо-голубые глаза под темными ресницами - право, в сорок лет она была так же красива, как в дни первой молодости. Прекрасное приобретение: превосходная хозяйка, разумная и достаточно нежная мать. Если б только она не обнажала так цинично сложившиеся между ними отношения! Питая к ней не больше нежности, чем она к нему. Сомс, как истый англичанин, возмущался, что жена не набрасывает на их союз хотя бы тончайшего покрова чувств. Как и большинство его соотечественников, он придерживался взгляда, что брак должен основываться на взаимной любви, а когда любовь иссякнет или когда станет очевидным, что ее никогда не было - так что брак уже явно зиждется не на любви, - тогда нужно гнать это сознание. Брак есть, а любви нет, но брак означает любовь, и надо как-то тянуться. Тогда все удовлетворены, и вы не погрязаете в цинизме, реализме и безнравственности, как французы. Мало того, это необходимо в интересах собственности. Сомс знал, что Аннет знает, что оба они знают, что любви между ними нет. И все-таки он требовал, чтобы она не признавала этого на словах, не подчеркивала бы своим поведением, и он никогда не мог понять, что она имеет в виду, обвиняя англичан в лицемерии. Он спросил:
"Whom have you got at 'The Shelter' next week?"	- Кто приглашен к нам в Шелтер на эту неделю?
Annette went on touching her lips delicately with salve--he always wished she wouldn't do that.	Аннет слегка провела по губам помадой - Сомс всегда предпочитал, чтобы она не красила губ.
"Your sister Winifred, and the Car-r-digans"--she took up a tiny stick of black--"and Prosper Profond."	- Твоя сестра Уинифрид, Кардиганы, - она взяла тонкий черный карандашик, - и Проспер Профон.
"That Belgian chap? Why him?"	- Бельгиец? Зачем он тебе?
Annette turned her neck lazily, touched one eyelash, and said:	Аннет лениво повернула шею, подчернила ресницы на одном глазу и сказала:
"He amuses Winifred."	- Он будет развлекать Уинифрид.
"I want some one to amuse Fleur; she's restive."	- Хотелось бы мне, чтобы кто-нибудь развлек Флер; она стала капризной.
"R-restive?" repeated Annette. "Is it the first time you see that, my friend? She was born r-restive, as you call it."	- Капризной? - повторила Аннет. - Ты это в первый раз заметил, друг мой? Флер, как ты это называешь, капризна с самого рождения.
Would she never get that affected roll out of her r's?	Неужели она никогда не избавится от своего картавого "р"?
He touched the dress she had taken off, and asked:	Он потрогал платье, которое она только что, сняла, и спросил:
"What have you been doing?"	- Что ты делала это время?
Annette looked at him, reflected in her glass. Her just-brightened lips smiled, rather full, rather ironical.	Аннет посмотрела на его отражение в зеркале. Ее подкрашенные губы улыбались полурадостно, полунасмешливо.
"Enjoying myself," she said.	- Жила в свое удовольствие, - сказала она.
"Oh!" answered Soames glumly. "Ribbandry, I suppose."	- Угу! - угрюмо произнес Сомс. - Бантики?
It was his word for all that incomprehensible running in and out of shops that women went in for.	Этим словом Сомс обозначал непостижимую для мужчины женскую беготню по магазинам.
"Has Fleur got her summer dresses?"	- У Флер достаточно летних платьев?
"You don't ask if I have mine."	- О моих ты не спрашиваешь.
"You don't care whether I do or not."	- Тебе безразлично, спрашиваю я или нет.
"Quite right. Well, she has; and I have mine--terribly expensive."	- Совершенно верно. Так если тебе угодно знать, у Флер все готово, и у меня тоже, и стоило это неимоверно дорого!
"H'm!" said Soames. "What does that chap Profond do in England?"	- Гм! - сказал Сомс. - Что делает этот Профон в Англии?
Annette raised the eyebrows she had just finished.	Аннет подняла только что наведенные брови.
"He yachts."	- Катается на яхте.
"Ah!" said Soames; "he's a sleepy chap."	- Ах так! Он какой-то сонный.
"Sometimes," answered Annette, and her face had a sort of quiet enjoyment. "But sometimes very amusing."	- Да, иногда, - ответила Аннет, и на ее лице застыло спокойное удовлетворение. - Но иногда с ним очень весело.
"He's got a touch of the tar-brush about him."	- В нем чувствуется примесь черной крови.
Annette stretched herself.	Аннет томно потянулась.
"Tar-brush?" she said. "What is that? His mother was Armenienne."	- Черной? - переспросила она. - Почему? Его мать была armenienne [8].
"That's it, then," muttered Soames. "Does he know anything about pictures?"	- Может, поэтому, - проворчал Сомс, - Он понимает что-нибудь в живописи?
"He knows about everything--a man of the world."	- Он понимает во всем - светский человек.
"Well, get some one for Fleur. I want to distract her. She's going off on Saturday to Val Dartie and his wife; I don't like it."	- Ну, хорошо. Пригласи кого-нибудь для Флер. Надо ее развлечь. В субботу она едет к Валу Дарти и его жене; мне это не нравится.
"Why not?"	- Почему?
Since the reason could not be explained without going into family history, Soames merely answered:	Так как действительную причину нельзя было объяснить, не вдаваясь в семейную хронику. Сомс ответил просто:
"Racketing about. There's too much of it."	- Пустая трата времени. Она и так отбилась от рук.
"I like that little Mrs. Val; she is very quiet and clever."	- Мне нравится маленькая миссис Вал: она спокойная и умная.
"I know nothing of her except--This thing's new."	- Я о ней ничего не знаю, кроме того, что она... Ага, это что-то новое!
And Soames took up a creation from the bed.	Сомс поднял с кровати сложнейшее произведение портновского искусства.
Annette received it from him.	Аннет взяла платье из его рук.
"Would you hook me?" she said.	- Застегни мне, пожалуйста, на спине.
Soames hooked. Glancing once over her shoulder into the glass, he saw the expression on her face, faintly amused, faintly contemptuous, as much as to say: "Thanks! You will never learn!" No, thank God, he wasn't a Frenchman! He finished with a jerk, and the words: "It's too low here." And he went to the door, with the wish to get away from her and go down to Fleur again.	Сомс стал застегивать. Заглянув через ее плечо в зеркало, он уловил выражение ее лица - чуть насмешливое, чуть презрительное, говорившее как будто: "Благодарю вас! Вы этому никогда не научитесь!" Да, не научится он, слава богу, не француз! Кое-как справившись с трудной задачей, он буркнул, пожав плечами: "Слишком большое декольте!" - и пошел к двери, желая поскорее избавиться от жены и спуститься к Флер.
Annette stayed a powder-puff, and said with startling suddenness	Пуховка застыла в руке Аннет, и неожиданно резко сорвались слова:
"Que to es grossier!"	- Que tu es grossier! [9]
He knew the expression--he had reason to. The first time she had used it he had thought it meant "What a grocer you are!" and had not known whether to be relieved or not when better informed. He resented the word--he was not coarse! If he was coarse, what was that chap in the room beyond his, who made those horrible noises in the morning when he cleared his throat, or those people in the Lounge who thought it well-bred to say nothing but what the whole world could hear at the top of their voices--quacking inanity! Coarse, because he had said her dress was low! Well, so it was! He went out without reply.	Это выражение Сомс помнил - и недаром. Услышав его в первый раз от жены, он подумал, что слова эти значат: "Ты - бакалейщик!" [10] - и не знал, радоваться ему или печалиться, когда выведал их подлинное значение. Сейчас они его обидели - он не считал себя грубым. Если он груб, то как же назвать человека в соседнем номере, который сегодня утром производил отвратительные звуки, прополаскивая горло; или тех людей в салоне, которые считают признаком благовоспитанности говорить не иначе, как во все горло, чтобы слышал весь дом, - пустоголовые крикуны! Груб? Только потому, что сказал ей насчет декольте? Но оно в самом деле велико! Не возразив ни слова, он вышел из комнаты.
Coming into the Lounge from the far end, he at once saw Fleur where he had left her. She sat with crossed knees, slowly balancing a foot in silk stocking and grey shoe, sure sign that she was dreaming. Her eyes showed it too--they went off like that sometimes. And then, in a moment, she would come to life, and be as quick and restless as a monkey. And she knew so much, so self-assured, and not yet nineteen. What was that odious word? Flapper! Dreadful young creatures-- squealing and squawking and showing their legs! The worst of them bad dreams, the best of them powdered angels! Fleur was not a flapper, not one of those slangy, ill-bred young females. And yet she was frighteningly self-willed, and full of life, and determined to enjoy it. Enjoy! The word brought no puritan terror to Soames; but it brought the terror suited to his temperament. He had always been afraid to enjoy to-day for fear he might not enjoy tomorrow so much. And it was terrifying to feel that his daughter was divested of that safeguard. The very way she sat in that chair showed it-- lost in her dream. He had never been lost in a dream himself--there was nothing to be had out of it; and where she got it from he did not know! Certainly not from Annette! And yet Annette, as a young girl, when he was hanging about her, had once had a flowery look. Well, she had lost it now!	Войдя в салон, он сразу увидел Флер на том же месте, где оставил ее. Она сидела, закинув ногу на ногу, и тихо покачивала серой туфелькой верный признак, что девушка замечталась. Это доказывали также ее глаза они у нее иногда вот так уплывают вдаль. А потом - мгновенно - она очнется и станет быстрой и непоседливой, как мартышка. И как много она знает, как она самоуверенна, а ведь ей нет еще девятнадцати лет. Как говорится - девчонка. Девчонка? Неприятное слово! Оно означает этих отчаянных вертихвосток, которые только и знают, что пищать, щебетать да выставлять напоказ свои ноги! Худшие из них - злой кошмар, лучшие - напудренные ангелочки! Нет, Флер не вертихвостка, не какая-нибудь разбитная, невоспитанная девчонка. Но все же она отчаянно своенравна, жизнерадостна и, кажется, твердо решила наслаждаться жизнью. Наслаждаться! Это слово не вызывало у Сомса пуританского ужаса; оно вызывало ужас, отвечавший его темпераменту. Сомс всегда боялся наслаждаться сегодняшним днем из страха, что меньше останется наслаждений на завтра. И его пугало сознание, что дочь его лишена этой бережливости. Это явствовало даже из того, как она сидит в кресле - сидит, отдавшись мечтам, - сам он никогда не отдавался мечтам: из этого ничего не извлечешь, - и откуда это у Флер? Во всяком случае, не от Аннет. А ведь в молодости, когда он за ней ухаживал, Аннет была похожа на цветок. Теперь-то не похожа.
Fleur rose from her chair-swiftly, restlessly; and flung herself down at a writing-table. Seizing ink and writing paper, she began to write as if she had not time to breathe before she got her letter written. And suddenly she saw him. The air of desperate absorption vanished, she smiled, waved a kiss, made a pretty face as if she were a little puzzled and a little bored.	Флер встала с кресла - быстро, порывисто - и бросилась к письменному столу. Схватив перо и бумагу, она начала писать с таким рвением, словно не имела времени перевести дыхание, пока не допишет письмо. И вдруг она увидела отца. Выражение отчаянной сосредоточенности исчезло, она улыбнулась, послала воздушный поцелуй и состроила милую гримаску легкого смущения и легкой скуки.
Ah! She was "fine"--"fine!"	Ах! И хитрая она - действительно fine!

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты