The man of property/Собственник

CHAPTER II OLD JOLYON GOES TO THE OPERA/СТАРЫЙ ДЖОЛИОН ЕДЕТ В ОПЕРУ

English	Русский
At five o'clock the following day old Jolyon sat alone, a cigar between his lips, and on a table by his side a cup of tea. He was tired, and before he had finished his cigar he fell asleep. A fly settled on his hair, his breathing sounded heavy in the drowsy silence, his upper lip under the white moustache puffed in and out. From between the fingers of his veined and wrinkled hand the 'cigar, dropping on the empty hearth, burned itself out.	На следующий день, в пять часов, старый Джолион сидел один, куря сигару; на столике рядом с ним стояла чашка чая. Он чувствовал себя утомленным и, не успев докурить, задремал. На голову ему уселась муха, его верхняя губа оттопыривалась под седыми усами в такт тяжелому дыханию, раздававшемуся в сонной тишине. Сигара выскользнула из морщинистой, со вздувшимися венами руки и, упав в холодный камин, там и дотлела.
The gloomy little, study, with windows of stained glass to exclude the view, was full of dark green velvet and heavily-carved mahogany--a suite of which old Jolyon was wont to say: 'Shouldn't wonder if it made a big price some day!'	Небольшой сумрачный кабинет с окнами из цветного стекла, чтобы не видеть улицу, был заставлен мебелью красного дерева с темно-зеленой бархатной обивкой и сложной резьбой. Старый Джолион не раз говорил про этот гарнитур: когда-нибудь за него дадут большие деньги, и ничего удивительного в этом не будет.
It was pleasant to think that in the after life he could get more for things than he had given.	Приятно было думать, что со временем он сможет получить за вещи больше той суммы, которая когда-то была за них уплачена.
In the rich brown atmosphere peculiar to back rooms in the mansion of a Forsyte, the Rembrandtesque effect of his great head, with its white hair, against the cushion of his high-backed seat, was spoiled by the moustache, which imparted a somewhat military look to his face. An old clock that had been with him since before his marriage forty years ago kept with its ticking a jealous record of the seconds slipping away forever from its old master.	На фоне густых коричневых тонов, обычных для непарадных комнат в жилищах Форсайтов, рембрандтовский эффект его массивной седовласой головы, откинутой на подушку кресла с высокой спинкой, портили только усы, придававшие ему сходство с военным. Старинные часы, которые он приобрел почти полвека назад, еще до женитьбы, своим тиканьем вели ревнивый счет секундам, навсегда ускользавшим от их старого хозяина.
He had never cared for this room, hardly going into it from one year's end to another, except to take cigars from the Japanese cabinet in the corner, and the room now had its revenge.	Он никогда не любил этой комнаты и почти не заглядывал сюда, если не считать тех случаев, когда надо было взять сигары из стоявшей в углу японской шкатулки, и комната теперь мстила ему.
His temples, curving like thatches over the hollows beneath, his cheek-bones and chin, all were sharpened in his sleep, and there had come upon his face the confession that he was an old man.	Его резко выступавшие виски, его скулы и подбородок - все заострилось во время сна, и на лице старого Джолиона появилось признание, что он стал стариком.
He woke. June had gone! James had said he would be lonely. James had always been a poor thing. He recollected with satisfaction that he had bought that house over James's head.	Он проснулся. Джун уехала! Джемс сказал, что ему будет тоскливо одному. Джемс всегда был глуповат. Он с удовлетворением вспомнил о доме, который удалось перехватить у Джемса.
Serve him right for sticking at the price; the only thing the fellow thought of was money. Had he given too much, though? It wanted a lot of doing to--He dared say he would want all his money before he had done with this affair of June's. He ought never to have allowed the engagement. She had met this Bosinney At the house of Baynes, Baynes and Bildeboy, the architects. He believed that Baynes, whom he knew--a bit of an old woman--was the young man's uncle by marriage. After that she'd been always running after him; and when she took a thing into her head there was no stopping her. She was continually taking up with 'lame ducks' of one sort or another. This fellow had no money, but she must needs become engaged to him--a harumscarum, unpractical chap, who would get himself into no end of difficulties.	Поделом ему - нечего было скупиться; только о деньгах и думает. А может быть, он действительно переплатил? Нужен большой ремонт. Можно с уверенностью сказать, что ему понадобятся все деньги, какие только есть, пока не кончится эта история с Джун. Не надо было разрешать помолвку. Она познакомилась с этим Босини у Бейнзов - архитекторы Бейнз и Байлдбой. Кажется, Бейнз, с которым он встречался, - тот, что похож на старую бабу, - приходится этому молодому человеку дядей по жене. С тех пор Джун только и знает, что бегать за женихом, а если уж она вбила себе что-нибудь в голову, ее не остановишь. Она постоянно возится с какими-нибудь "несчастненькими". У этого молодого человека нет денег, но ей во что бы то ни стало понадобилось обручиться с безрассудным, непрактичным мальчишкой, который еще не оберется всяческих затруднений в жизни.
She had come to him one day in her slap-dash way and told him; and, as if it were any consolation, she had added:	Она явилась однажды и, как всегда, с бухты-барахты рассказала ему все; и еще добавила, как будто это могло служить утешением:
"He's so splendid; he's often lived on cocoa for a week!"	- Фил такой замечательный! Он сплошь и рядом по целым неделям сидел на одном какао.
"And he wants you to live on cocoa too?"	- И он хочет, чтобы ты тоже сидела на одном какао?
"Oh no; he is getting into the swim now."	- Ну нет, он теперь выбирается на дорогу.
Old Jolyon had taken his cigar from under his white moustaches, stained by coffee at the edge, and looked at her, that little slip of a thing who had got such a grip of his heart. He knew more about 'swims' than his granddaughter. But she, having clasped her hands on his knees, rubbed her chin against him, making a sound like a purring cat. And, knocking the ash off his cigar, he had exploded in nervous desperation:	Старый Джолион вынул сигару из-под седых усов, кончики которых потемнели от кофе, и посмотрел на Джун, на эту пушинку, что так завладела его сердцем. Он-то знал больше об этих "дорогах", чем внучка. Но она обняла его колени и потерлась о них подбородком, мурлыкая, точно котенок. И, стряхнув пепел с сигары, он разразился:
"You're all alike: you won't be satisfied till you've got what you want. If you must come to grief, you must; I wash my hands of it."	- Все вы одинаковы: не успокоитесь, пока не добьетесь своего. Если тебе суждено хлебнуть горя, ничего не поделаешь. Я умываю руки.
So, he had washed his hands of it, making the condition that they should not marry until Bosinney had at least four hundred a year.	И он действительно умыл руки, поставив условием, что свадьбу отложат до тех пор, пока у Босини не будет по крайней мере четырехсот фунтов в год.
"I shan't be able to give you very much," he had said, a formula to which June was not unaccustomed." Perhaps this What's-his- name will provide the cocoa."	- Я не смогу много дать тебе, - сказал он; эту фразу Джун слышала не в первый раз. - Может быть, у этого - как его там зовут? - хватит на какао?
He had hardly seen anything of her since it began. A bad business! He had no notion of giving her a lot of money to enable a fellow he knew nothing about to live on in idleness. He had seen that sort of thing before; no good ever came of it. Worst of all, he had no hope of shaking her resolution; she was as obstinate as a mule, always had been from a child. He didn't see where it was to end. They must cut their coat according to their cloth. He would not give way till he saw young Bosinney with an income of his own.	Он почти не видел ее с тех пор, как это началось. Да, плохо дело. Он не имел ни малейшего намерения дать ей уйму денег и тем самым обеспечить праздную жизнь человеку, о котором он ничего не знал. Ему приходилось наблюдать подобные случаи и раньше: ничего путного и этого не выходило. Хуже всего было то, что у него не оставалось ни малейшей надежды поколебать ее решение: ома упряма как мул, всегда была такая, с самого детства. Он не представлял себе, чем все это кончится. По одежке протягивай ножки. Он не уступит до тех пор, пока не убедится, что у Босини есть собственные доходы.
That June would have trouble with the fellow was as plain as a pikestaff; he had no more idea of money than a cow. As to this rushing down to Wales to visit the young man's aunts, he fully expected they were old cats.	Ясно как божий день: Джун хватит горя с человеком, который не имеет ни малейшего представления о деньгах. Что же касается ее скоропалительной поездки в Уэлс к теткам Босини, то он твердо уверен, что эти тетки препротивные старухи и больше ничего.
And, motionless, old Jolyon stared at the wall; but for his open eyes, he might have been asleep.... The idea of supposing that young cub Soames could give him advice! He had always been a cub, with his nose in the air! He would be setting up as a man of property next, with a place in the country! A man of property! H'mph! Like his father, he was always nosing out bargains, a cold-blooded young beggar!	И старый Джолион, не двигаясь, смотрел прямо перед собой в стену; если бы не открытые глаза, он казался бы спящим... Подумать только, что этот щенок Сомс может давать ему советы! Он всегда был щенком, всегда задирал нос! Скоро того и гляди станет собственником, построит загородный дом! Собственник! Хм! Весь в отца, только и смотрит, как бы обделать дельце повыгоднее, бездушный пройдоха!
He rose, and, going to the cabinet, began methodically stocking his, cigar-case from a bundle fresh in. They were not bad at the price, but you couldn't get a good cigar, nowadays, nothing to hold a candle to those old Superfinos of Hanson and Bridger's. That was a cigar!	Старый Джолион поднялся и, подойдя к шкатулке, размеренными движениями стал наполнять свой портсигар из только что присланной пачки. Сигары неплохие, и не так дорого, но по теперешним временам хороших сигар не достанешь, теперешние и в сравнение не идут с прежними. "Сьюперфайнос" от Хэнсона и Бриджера! Вот это были сигары!
The thought, like some stealing perfume, carried him back to those wonderful nights at Richmond when after dinner he sat smoking on the terrace of the Crown and Sceptre with Nicholas Treffry and Traquair and Jack Herring and Anthony Thornworthy. How good his cigars were then! Poor old Nick!--dead, and Jack Herringdead, and Traquair--dead of that wife of his, and Thornworthy--awfully shaky (no wonder, with his appetite).	Мысль эта, как еле уловимый запах, унесла его в прошлое, к тем чудесным вечерам в Ричмонде, когда он сидел с послеобеденной сигарой на террасе "Короны и скипетра" вместе с Николасом Трефри, Трэкуэром, Джеком Хэрингом и Антони Торнуорси. Какие хорошие сигары тогда были! Бедняга Ник! - умер, и Джек Хэрйнг умер, и Трэкуэр - жена в могилу свела, а Торнуорси сильно сдал за последнее время (ничего удивительного при таком аппетите).
Of all the company of those days he himself alone seemed left, except Swithin, of course, and he so outrageously big there was no doing anything with him.	Из всей компании, кажется, только он один и остался, конечно если не считать Суизина, а этот до того растолстел, что на него только рукой махнуть.
Difficult to believe it was so long ago; he felt young still! Of all his thoughts, as he stood there counting his cigars, this was the most poignant, the most bitter. With his white head and his loneliness he had remained young and green at heart. And those Sunday afternoons on Hampstead Heath, when young Jolyon and he went for a stretch along the Spaniard's Road to Highgate, to Child's Hill, and back over the Heath again to dine at Jack Straw's Castle--how delicious his cigars were then! And such weather! There was no weather now.	Трудно поверить, что все это было так давно; он еще чувствует себя молодым! Из всех мыслей, проносившихся в голове старого Джолиона, пока он стоял, пересчитывая сигары, эта была самая мучительная, самая горькая. Несмотря на свою седую голову и одиночество, он сохранил молодость и свежесть сердца. А те воскресные дни на Хэмстед-Хисе, когда молодой Джолион ходил вместе с ним на прогулку по Спэньярдс-Род на Хайгет, Чайлдс-Хилл и обратно, снова через Хис, обедать в "Замок Джека Соломинки" - какие восхитительные тогда были сигары! А какая погода! С теперешней даже сравнить нельзя.
When June was a toddler of five, and every other Sunday he took her to the Zoo, away from the society of those two good women, her mother and her grandmother, and at the top of the bear den baited his umbrella with buns for her favourite bears, how sweet his cigars were then!	- Когда Джун была пятилетней крошкой и он ходил с ней через воскресенье в зоологический сад, забирая ее у этих добрейших женщин - ее матери и бабушки - и совал в клетку ее любимцам медведям булки, насажанные на конец зонтика, какие тогда были вкусные сигары!
Cigars! He had not even succeeded in out-living his palate--the famous palate that in the fifties men swore by, and speaking of him, said: "Forsyte=s the best palate in London!" The palate that in a sense had made his fortune--the fortune of the celebrated tea men, Forsyte and Treffry, whose tea, like no other man's tea, had a romantic aroma, the charm of a quite singular genuineness. About the house of Forsyte and Treffry in the City had clung an air of enterprise and mystery, of special dealings in special ships, at special ports, with special Orientals.	Сигары! Он до сих пор не утратил своего тончайшего вкуса - прославленного вкуса, который в пятидесятых годах люди считали мерилом и, заговорив о старом Джолионе, восклицали: "Форсайт! Ну, еще бы, в Лондоне не найдется лучшего дегустатора!" Вкус, в некотором смысле принесший состояние своему владельцу и известной чайной фирме "Форсайт и Трефри", чай у которой, как ни у кого другого, имел романтический аромат - совсем особую прелесть настоящего чая. Фирму "Форсайт и Трефри" в Сити окутывала атмосфера тайны и предприимчивости, эта фирма заключала специальные контракты на специальные корабли, в специальных портах, со специальными восточными купцами.
He had worked at that business! Men did work in those days! these young pups hardly knew the meaning of the word. He had gone into every detail, known everything that went on, sometimes sat up all night over it. And he had always chosen his agents himself, prided himself on it. His eye for men, he used to say, had been the secret of his success, and the exercise of this masterful power of selection had been the only part of it all that he had really liked. Not a career for a man of his ability. Even now, when the business had been turned into a Limited Liability Company, and was declining (he had got out of his shares long ago), he felt a sharp chagrin in thinking of that time. How much better he might have done! He would have succeeded splendidly at the Bar! He had even thought of standing for Parliament. How often had not Nicholas Treffry said to him:	В свое время он много поработал! Тогда умели работать. Теперешние молокососы вряд ли вникают в смысл этого слова. Он входил во все мелочи, знал все, что делалось в фирме, иногда просиживал за работой целыми ночами. И всегда сам подбирал себе агентов и гордился этим. Умение подбирать людей, как он часто говорил, и являлось секретом его успеха, а применение этой хитрой науки было единственной частью работы, которая ему действительно нравилась. Не совсем подходящая карьера для человека с его способностями. Даже теперь, когда фирма была преобразована в "Лимитэд компани" и дела ее шли все хуже (он давно разделался со своими акциями), старый Джолион чувствовал острую боль, вспоминая те времена. Насколько лучше можно было прожить жизнь! Из него мог бы выйти блестящий адвокат! Он даже подумывал иногда, не выставить ли свою кандидатуру в парламент. Сколько раз Николас Трефри говорил ему:
"You could do anything, Jo, if you weren't so d-damned careful of yourself!" Dear old Nick! Such a good fellow, but a racketty chap! The notorious Treffry! He had never taken any care of himself. So he was dead. Old Jolyon counted his cigars with a steady hand, and it came into his mind to wonder if perhaps he had been too careful of himself.	"Ты мог бы достичь чего угодно, Джо, если бы только не берег себя так!" Старина Ник! Прекрасный человек, но бесшабашная голова! Всем известный Трефри! Он-то себя никогда не берег. Вот и умер. Старый Джолион твердой рукой пересчитал сигары, я в голову ему закралось сомнение: а может быть, он действительно слишком берег себя?
He put the cigar-case in the breast of his coat, buttoned it in, and walked up the long flights to his bedroom, leaning on one foot and the other, and helping himself by the bannister. The house was too big. After June was married, if she ever did marry this fellow, as he supposed she would, he would let it and go into rooms. What was the use of keeping half a dozen servants eating their heads off?	Он положил портсигар во внутренний карман, застегнул сюртук и, тяжело ступая и опираясь рукой на перила, поднялся по высокой лестнице к себе в спальню. Дом слишком велик. Когда Джун выйдет замуж, если только она в конце концов выйдет за этого человека, а этого следует ожидать, он сдаст большой дом в аренду, а сам снимет квартиру. Чего ради держать ораву слуг, которым совершенно нечего делать?
The butler came to the ring of his bell--a large man with a beard, a soft tread, and a peculiar capacity for silence. Old Jolyon told him to put his dress clothes out; he was going to dine at the Club.	На его звонок пришел лакей - высокий бородатый человек с неслышной поступью и совершенно исключительной способностью молчать. Старый Джолион приказал ему приготовить фрак: он поедет обедать в клуб.
How long had the carriage been back from taking Miss June to the station? Since two? Then let him come round at half-past six!	- Когда коляска вернулась с вокзала? В два часа? Тогда велите подать к половине седьмого.
The Club which old Jolyon entered on the stroke of seven was one of those political institutions of the upper middle class which have seen better days. In spite of being talked about, perhaps in consequence of being talked about, it betrayed a disappointing vitality. People had grown tired of saying that the 'Disunion' was on its last legs. Old Jolyon would say it, too, yet disregarded the fact in a manner truly irritating to well-constituted Clubmen.	Клуб, куда старый Джолион вошел ровно в семь часов, был одним из тех политических учреждений крупной буржуазии, которое знавало лучшие времена. Несмотря на то, что сплетники предсказывали ему близкий конец, а может быть, вследствие этих сплетен, клуб проявлял удручающую живучесть. Всем уже наскучило повторять, что "Разлад" находится при последнем издыхании. Старый Джолион тоже говорил это, но относился к самому факту с равнодушием, раздражавшим заправских клубменов.
"Why do you keep your name on?" Swithin often asked him with profound vexation. "Why don't you join the 'Polyglot? You can't get a wine like our Heidsieck under twenty shillin' a bottle anywhere in London;" and, dropping his voice, he added: "There's only five hundred dozen left. I drink it every night of my life."	- Почему ты не уйдешь оттуда? - часто с глубокой досадой спрашивал его Суизин. - Почему бы тебе не перейти в "Полиглот"? Такого вина, как наш Хайдсик, во всем Лондоне не достанешь дешевле двадцати шиллингов за бутылку. - И, понизив голос, добавлял: - Осталось всего-навсего пять тысяч дюжин. Я пью его изо дня в день.
I'll think of it," old Jolyon would answer; but when he did think of it there was always the question of fifty guineas entrance fee, and it would take him four or five years to get in. He continued to think of it.	- Я подумаю, - отвечал старый Джолион, но всякий раз, когда он задумывался над этим, перед ним вставал вопрос о пятидесяти гинеях вступительного взноса и о четырех-пяти годах, которые понадобились бы, чтобы пройти в члены. И старый Джолион продолжал думать.
He was too old to be a Liberal, had long ceased to believe in the political doctrines of his Club, had even been known to allude to them as 'wretched stuff,' and it afforded him pleasure to continue a member in the teeth of principles so opposed to his own. He had always had a contempt for the place, having joined it many years ago when they refused to have him at the 'Hotch Potch' owing to his being 'in trade.' As if he were not as good as any of them! He naturally despised the Club that did take him. The members were a poor lot, many of them in the City-- stockbrokers, solicitors, auctioneers--what not! Like most men of strong character but not too much originality, old Jolyon set small store by the class to which he belonged. Faithfully he followed their customs, social and otherwise, and secretly he thought them 'a common lot.'	Он был слишком стар, чтобы вдруг стать либералом, давно уже перестал верить в политические доктрины своего клуба, даже называл их, как это было известно, "белибердой", но ему доставляло удовольствие быть членом клуба, принципы которого так расходились с его собственными. Старый Джолион всегда презирал это учреждение и вступил сюда много лет назад, после того как был забаллотирован во "Всякой всячине" под тем предлогом, что он занимался торговлей. Точно он был хуже других! Вполне естественно, что старый Джолион презирал клуб, который принял его. Публика там была средняя, многие из Сити - биржевые маклеры, адвокаты, аукционисты, всякая мелюзга! Как большинство людей сильного характера, но не слишком большой самобытности, старый Джолион был невысокого мнения о классе, к которому принадлежал сам. Он неизменно следовал его законам как общественным, так и всяким другим, а втайне считал людей своего класса сбродом.
Years and philosophy, of which he had his share, had dimmed the recollection of his defeat at the 'Hotch Potch'; and now in his thoughts it was enshrined as the Queen of Clubs. He would have been a member all these years himself, but, owing to the slipshod way his proposer, Jack Herring, had gone to work, they had not known what they were doing in keeping him out. Why! they had taken his son Jo at once, and he believed the boy was still a member; he had received a letter dated from there eight years ago.	Годы и философические раздумья, которым он отдал дань, стушевали воспоминание о поражении, понесенном во "Всякой всячине", и теперь этот клуб возвышался в его мыслях как лучший из лучших. Он мог бы состоять там членом все эти годы, но его поручитель Джек Хэринг так небрежно повел все дело, что в клубе просто сами не понимали, какую они совершают ошибку, отводя кандидатуру старого Джолиона. А ведь его сына Джо приняли сразу, и, по всей вероятности, мальчик и до сих пор состоит там членом; он получил от него письмо оттуда восемь лет назад.
He had not been near the 'Disunion' for months, and the house had undergone the piebald decoration which people bestow on old houses and old ships when anxious to sell them.	Старый Джолион не показывался в своем клубе уже многие месяцы, и за это время здание его подверглось той пестрой отделке, какой люди обычно приукрашивают старые дома и старые корабли, желая сбыть их с рук.
'Beastly colour, the smoking-room!' he thought. 'The dining-room is good!'	"Курительную комнату покрасили безобразно, - подумал он. - Столовая получилась хорошо".
Its gloomy chocolate, picked out with light green, took his fancy.	Ее сумрачный, шоколадный тон, оживленный светло-зеленым, ему понравился.
He ordered dinner, and sat down in the very corner, at the very table perhaps I (things did not progress much at the 'Disunion,' a Club of almost Radical principles) at which he and young Jolyon used to sit twenty-five years ago, when he was taking the latter to Drury Lane, during his holidays.	Старый Джолион заказал обед и сел в том же углу, может быть, за тот же самый столик (в "Разладе", где властвовали принципы чуть ли не радикализма, перемен было мало), за который они с молодым Джолионом садились двадцать пять лет назад перед поездкой в "Друрилейн" [2], куда он часто возил сына во время каникул.
The boy had--loved the theatre, and old Jolyon recalled how he used to sit opposite, concealing his excitement under a careful but transparent nonchalance.	Мальчик очень любил театр, и старый Джолион вспомнил, как Джо садился напротив, тщетно стараясь скрыть свое волнение под маской безразличия.
He ordered himself, too, the very dinner the boy had always chosen-soup, whitebait, cutlets, and a tart. Ah! if he were only opposite now!	И он заказал себе тот же самый обед, который всегда выбирал мальчик, - суп, жареные уклейки, котлеты и сладкий пирог. Ах, если бы он сидел сейчас напротив!
The two had not met for fourteen years. And not for the first time during those fourteen years old Jolyon wondered whether he had been a little to blame in the matter of his son. An unfortunate love-affair with that precious flirt Danae Thorn- worthy (now Danae Pellew), Anthony Thornworthy's daughter, had thrown him on the rebound into the arms of June's mother. He ought perhaps to have put a spoke in the wheel of their marriage; they were too young; but after that experience of Jo's susceptibility he had been only too anxious to see him married. And in four years the crash had come! To have approved his son's conduct in that crash was, of course, impossible; reason and training--that combination of potent factors which stood for his principles--told him of this impossibility, and his heart cried out. The grim remorselessness of that business had no pity for hearts. There was June, the atom with flaming hair, who had climbed all over him, twined and twisted herself about him--about his heart that was made to be the plaything and beloved resort of tiny, helpless things. With characteristic insight he saw he must part with one or with the other; no half-measures could serve in such a situation. In that lay its tragedy. And the tiny, helpless thing prevailed. He would not run with the hare and hunt with the hounds, and so to his son he said good-bye.	Они не встречались четырнадцать лет. И не первый раз за эти четырнадцать лет старый Джолион задумался о том, не сам ли он до некоторой степени виноват в тяжелой истории с сыном. Неудачный роман с дочерью Антони Торнуорси, этой вертушкой Данаей Торнуорси, теперь Данаей Белью, бросил его в объятия матери Джун. Может быть, следовало помешать этому браку: они были слишком молоды. Но после того, как уязвимое место Джо обнаружилось, он хотел возможно скорее видеть его женатым. А через четыре года разразилась катастрофа. Оправдать поведение сына во время этой катастрофы было, конечно, невозможно; здравый смысл и воспитание - комбинация всемогущих факторов, заменявших старому Джолиону принципы, - твердили об этой невозможности, но сердце его возмущалось. Суровая неумолимость всей этой истории не знала снисхождения к человеческим сердцам. Осталась Джун - песчинка с пламенеющими волосами, которая завладела им, обвилась, сплелась вокруг него - вокруг его сердца, созданного для того, чтобы быть игрушкой и любимым прибежищем крохотных, беспомощных существ. С характерной для него проницательностью он видел, что надо расстаться или с сыном, или с ней - полумеры здесь не могли помочь. В этом и заключалась трагедия. И крохотное беспомощное существо победило. Он не мог служить двум богам и простился со своим сыном.
That good-bye had lasted until now.	Эта разлука длилась до сих пор.
He had proposed to continue a reduced allowance to young Jolyon, but this had been refused, and perhaps that refusal had hurt him more than anything, for with it had gone the last outlet of his penned-in affection; and there had come such tangible and solid proof of rupture as only a transaction in property, a bestowal or refusal of such, could supply.	Он предложил молодому Джолиону денежную помощь, несколько меньшую, чем прежде, но сын отказался принять ее, и может быть, этот отказ оскорбил его больше, чем все остальное, потому что теперь исчезла последняя отдушина для его чувства, не находившего иного выхода, и появилось столь ощутимое, столь реальное доказательство разрыва, какое может дать только контракт на передачу собственности - заключение такого контракта или расторжение его.
His dinner tasted flat. His pint of champagne was dry and bitter stuff, not like the Veuve Clicquots of old days.	Обед показался ему пресным. Шампанское было, как несладкая, горьковатая водичка, - ничего похожего на "Вдову Клико" прежних лет.
Over his cup of coffee, he bethought him that he would go to the opera. In the Times, therefore--he had a distrust of other papers--he read the announcement for the evening. It was 'Fidelio."	За чашкой кофе ему пришла мысль съездить в оперу. Он посмотрел в "Таймс" программу на сегодняшний вечер - к другим газетам старый Джолион питал недоверие. Давали "Фиделио".
Mercifully not one of those new-fangled German pantomimes by that fellow Wagner.	Благодарение богу, что не какая-нибудь новомодная немецкая пантомима этого Вагнера.
Putting on his ancient opera hat, which, with its brim flattened by use, and huge capacity, looked like an emblem of greater days, and, pulling out an old pair of very thin lavender kid gloves smelling strongly of Russia leather, from habitual proximity to the cigar-case in the pocket of his overcoat, he stepped into a hansom.	Надев старый цилиндр с выпрямившимися от долгой носки полями и объемистой тульей, цилиндр, казавшийся эмблемой прежних лучших времен, и вынув старую пару очень тонких светлых перчаток, распространявших сильный запах кожи вследствие постоянного соседства с портсигаром, лежавшем в кармане его пальто, он уселся в кэб.
The cab rattled gaily along the streets, and old Jolyon was struck by their unwonted animation.	Кэб весело загромыхал по улицам, и старый Джолион удивился, заметив на них необычайное оживление.
'The hotels must be doing a tremendous business,' he thought. A few years ago there had been none of these big hotels. He made a satisfactory reflection on some property he had in the neighbourhood. It must be going up in value by leaps and bounds! What traffic!	"Отели, вероятно, загребают уйму денег", - подумал он. Несколько лет назад этих отелей ив помине не было. Он с удовлетворением подумал о земельных участках, имевшихся у него в этих местах. Вероятно, поднимаются в цене с каждым днем. Какое здесь движение!
But from that he began indulging in one of those strange impersonal speculations, so uncharacteristic of a Forsyte, wherein lay, in part, the secret of his supremacy amongst them. What atoms men were, and what a lot of them! And what would become of them all?	Но вслед за этим он предался странным, отвлеченным размышлениям, совершенно необычным для Форсайтов, в чем отчасти и заключался секрет его превосходства над ними. Какие все-таки песчинки люди, и сколько их! И что со всеми нами будет?
He stumbled as he got out of the cab, gave the man his exact fare, walked up to the ticket office to take his stall, and stood there with his purse in his hand--he always carried his money in a purse, never having approved of that habit of carrying it loosely in the pockets, as so many young men did nowadays. The official leaned out, like an old dog from a kennel.	Он оступился, выходя из кэба, заплатил кэбмену ровно столько, сколько полагалось, прошел к кассе за билетом в кресла и остановился, держа кошелек в руке, - он всегда носил деньги в кошельке, не одобряя привычки рассовывать их прямо по карманам, как теперь делает молодежь. - Кассир выглянул из окошечка, как старый пес из конуры.
"Why," he said in a surprised voice, "it's Mr. Jolyon Forsyte! So it is! Haven't seen you, sir, for years. Dear me! Times aren't what they were. Why! you and your brother, and that auctioneer--Mr. Traquair, and Mr. Nicholas Treffry--you used to have six or seven stalls here regular every season. And how are you, sir? We don't get younger!"	- Кого я вижу! - сказал он удивленным голосом. - Да это мистер Джолион Форсайт! Так и есть! Давненько не видались, сэр. Да! Теперь времена совсем другие! Ведь вы с братом, и мистер Трэкуэр, и мистер Николас Трефри брали у нас шесть или семь кресел на каждый сезон. Как поживаете, сэр? Мы с вами не молодеем!
The colour in old Jolyon's eyes deepened; he paid his guinea. They had not forgotten him. He marched in, to the sounds of the overture, like an old war-horse to battle.	У старого Джолиона заблестели глаза; он уплатил гинею. Его еще не забыли. Под звуки увертюры он проследовал в зал, как старый боевой конь на поле битвы.
Folding his opera hat, he sat down, drew out his lavender gloves in the old way, and took up his glasses for a long look round the house. Dropping them at last on his folded hat, he fixed his eyes on the curtain. More poignantly than ever he felt that it was all over and done with him. Where were all the women, the pretty women, the house used to be so full of? Where was that old feeling in the heart as he waited for one of those great singers.? Where that sensation of the intoxication of life and of his own power to enjoy it all?	Сложив цилиндр, он опустился в кресло, привычным жестом вынул из кармана перчатки и поднял к глазам бинокль, чтобы как следует осмотреть весь театр. Опустив наконец бинокль на сложенный цилиндр, он обратил свой взор на занавес. Острее, чем когда-либо, старый Джолион почувствовал, что его песенка спета. Куда девались женщины, красивые женщины, бывало наполнявшие театр? Куда девался тот прежний сердечный трепет, с которым он ждал появления знаменитого певца? Где то чувство опьянения жизнью, опьянения своей способностью наслаждаться ей?
The greatest opera-goer of his day! There was no opera now!	Когда-то он был завзятым театралом! Нет теперь оперы!
That fellow Wagner had ruined everything; no melody left, nor any voices to sing it. Ah! the wonderful singers! Gone! He sat watching the old scenes acted, a numb feeling at his heart.	Этот Вагнер погубив все - ни мелодии, ни голосов. А какие замечательные были певцы! Нет их теперь. Он смотрел на актеров, разыгрывающих старые, знакомые сцены, и чувствовал, как цепенеет его сердце.
From the curl of silver over his ear to the pose of his foot in its elastic-sided patent boot, there was nothing clumsy or weak about old Jolyon. He was as upright--very nearly--as in those old times when he came every night; his sight was as good--almost as good. But what a feeling of weariness and disillusion!	Начиная с седого завитка над ухом и кончая лакированными башмаками с резинкой, в старом Джолионе не было и следа старческой неуклюжести и слабости. Такой же прямой - почти такой же, как в те прежние времена, когда он приходил сюда каждый вечер; такое же хорошее зрение - почти такое же хорошее. Но это чувство усталости и разочарования!
He had been in the habit all his life of enjoying things, even imperfect things--and there had been many imperfect things--he had enjoyed them all with moderation, so as to keep himself young. But now he was deserted by his power of enjoyment, by his philosophy) and left with this dreadful feeling that it was all done with. Not even the Prisoners' Chorus, nor Florian's Song, had the power to dispel the gloom of his loneliness.	Всю свою жизнь он наслаждался всем, даже несовершенным - а несовершенного было много, - и наслаждался умеренно, чтобы не утратить молодости. Но теперь ему изменила и способность наслаждаться жизнью и умение философски смотреть на нее, осталось только ужасное чувство конца. Ни хор узников, ни даже ария Флорестана не были властны рассеять тоскливость его одиночества.
If Jo, were only with him! The boy must be forty by now. He had wasted fourteen years out of the life of his only son. And Jo was no longer a social pariah. He was married. Old Jolyon had been unable to refrain from marking his appreciation of the action by enclosing his son a cheque for L500. The cheque had been returned in a letter from the 'Hotch Potch,' couched in these words.	Если бы только Джо был с ним! Мальчику, должно быть, уже стукнуло сорок. Он потерял четырнадцать лет жизни своего единственного сына. Джо теперь уже не пария в обществе. Он женился. Старый Джолион не мог удержаться от того, чтобы не отметить своим одобрением этот поступок, и послал сыну чек на пятьсот фунтов. Чек был возвращен в письме, отправленном из "Всякой всячины" и содержавшем следующее:
'MY DEAREST FATHER,	"Дорогой отец!
'Your generous gift was welcome as a sign that you might think worse of me. I return it, but should you think fit to invest it for the benefit of the little chap (we call him Jolly), who bears our Christian and, by courtesy, our surname, I shall be very glad.	Мне было приятно получить Ваш щедрый подарок - он служит доказательством того, что Вы не так плохо думаете обо мне. Я возвращаю чек, но если Вы сочтете возможным передать свой подарок нашему малышу (мы зовем его Джолли), который носит наше имя и фамилию, я буду Вам очень признателен.
'I hope with all my heart that your health is as good as ever.	Надеюсь от всего сердца, что Вы чувствуете себя так же хорошо, как и прежде.
'Your loving son,	Любящий Вас сын
'Jo.'	Джо".
The letter was like the boy. He had always been an amiable chap. Old Jolyon had sent this reply:	Письмо так похоже на мальчика. Он всегда был такой приветливый. Старый Джолион послал следующий ответ:
'MY DEAR JO,	"Дорогой Джо!
'The sum (L500) stands in my books for the benefit of your boy, under the name of Jolyon Forsyte, and will be duly-credited with interest at 5 per cent. I hope that you are doing well. My health remains good at present.	Сумма (500 ф. ст.) занесена в мои книги на имя твоего сына, Джолиона Форсайта; соответственным образом на нее будут начисляться 5%. Я надеюсь, что дела твои идут хорошо. Мое здоровье в настоящее время неплохо.
'With love, I am, 'Your affectionate Father,	Остаюсь любящий тебя отец
'JOLYON FORSYTE.'	Джолион Форсайт".
And every, year on the 1st of January he had added a hundred and the interest. The sum was mounting up--next New Year's Day it would be fifteen hundred and odd pounds! And it is difficult to say how much satisfaction he had got out of that yearly transaction. But the correspondence had ended.	И каждый год первого января он прибавлял к этой сумме сто фунтов плюс проценты. Сумма росла; к следующему новому году там будет тысяча пятьсот фунтов стерлингов с небольшим. И трудно выразить то сожаление какое приносила ему эта ежегодная операция. На этом переписка их прекратилась.
In spite of his love for his son, in spite of an instinct, partly constitutional, partly the result, as in thousands of his class, of the continual handling and watching of affairs, prompting him to judge conduct by results rather than by principle, there was at the bottom of his heart a sort of uneasiness. His son ought, under the circumstances, to have gone to the dogs; that law was laid down in all the novels, sermons, and plays he had ever read, heard, or witnessed.	Несмотря на любовь к сыну, несмотря на инстинкт, отчасти врожденный, отчасти появившийся у него, как и у сотен людей одного с ним класса, в результате постоянной близости к деловому миру и заставлявший его оценивать поведение людей не с принципиальных позиций, а на основании вытекавших из этого поведения последствий, старки Джолион чувствовал в глубине сердца какое-то беспокойство. Обстоятельства сложились так, что его сын должен был погибнуть; закон этот провозглашался во всех романах, проповедях и пьесах, которые он когда-либо читал, слышал или смотрел.
After receiving the cheque back there seemed to him to be something wrong somewhere. Why had his son, not gone to--the dogs? But, then, who could tell?	Когда чек пришел обратно, старому Джолиону показалось, что творится что-то неладное. Почему его сын не погиб? Но кто мог ответить на этот вопрос?
He had heard,. of course--in fact, he had made it his business to find out--that Jo lived in St. John's Wood, that he had a little house in Wistaria Avenue with a garden, and took his wife about with, him into society--a queer sort of society, no doubt-- and that they had two children--the little chap they called Jolly (considering the circumstances the name struck him as cynical, and old Jolyon both feared and disliked cynicism), and a girl called Holly, born since the marriage. Who could tell what his son's circumstances really were? He had capitalized the income he had inherited from his mother's father and joined Lloyd's as an underwriter; he painted pictures, too--water-colours. Old Jolyon knew this, for he had surreptitiously bought them from time to time, after chancing to see his son's name signed at the bottom of a representation of the river Thames in a dealer's window. He thought them bad, and did not hang them because of the signature; he kept them locked up in a drawer.	Он слышал, конечно, - вернее, сам постарался разузнать, - что Джо живет в Сент-Джонс-Вуд, где у сего есть небольшой дом с садом на Вистариа-авеню, что у него с женой свой круг знакомых, по всей вероятности, весьма сомнительных, и что у них двое детей: мальчик Джолли [3] (принимая во внимание все обстоятельства, старый Джолион находил это имя циничным, а он и побаивался и не любил цинизма) и девочка Холли, родившаяся уже после их женитьбы. Кто знает, в каких условиях живет его сын? Он превратил в наличные деньги наследство, полученное от деда со стороны матери, и поступил к Ллойду страховым агентом; кроме того, занимался живописью - писал акварели. Старому Джолиону было известно это, так как, увидев однажды в витрине подпись своего сына под акварелью, изображавшей Темзу, он стал время от времени тайком покупать их. Он считал акварели плохими и не развешивал их из-за подписи; он держал их в ящике под замком.
In the great opera-house a terrible yearning came on him to see his son. He remembered the days when he had been wont to slide him, in a brown holland suit, to and fro under the arch of his legs; the times when he ran beside the boy's pony, teaching him to ride; the day he first took him to school. He had been a loving, lovable little chap! After he went to Eton he had acquired, perhaps, a little too much of that desirable manner which old Jolyon knew was only to be obtained at such places and at great expense; but he had always been companionable. Always a companion, even after Cambridge--a little far off, perhaps, owing to the advantages he had received. Old Jolyon's feeling towards our public schools and 'Varsities never wavered, and he retained touchingly his attitude of admiration and mistrust towards a system appropriate to the highest in the land, of which he had not himself been privileged to partake.... Now that June had gone and left, or as good as left him, it would have been a comfort to see his son again. Guilty of this treason to his family, his principles, his class, old Jolyon fixed his eyes on the singer. A poor thing--a wretched poor thing! And the Florian a perfect stick!	Сидя в громадном зале, старый Джолион почувствовал непреодолимое желание повидать сына. Ему вспомнились те дни, когда он раскачивал на коленях мальчугана в полотняном костюмчике; то время, когда он бегал рядом с пони и учил Джо ездить верхом; тот день, когда он первый раз отвез его в школу. Джо всегда был славный, приветливый мальчик! В Итоне он, может, чуточку переборщил, набираясь хороших манер, которые, как старому Джолиону было известно, только в таких местах и приобретаются, и за большие деньги; но он всегда оставался хорошим товарищем. Всегда хороший товарищ, даже после Кэмбриджа - быть может, чуточку сдержанный благодаря тем преимуществам, которые ему дало образование! Отношение старого Джолиона к закрытым школам и университетам оставалось неизменным: он трогательно сохранил и уважение и недоверие к воспитательной системе, которая была предназначена для избранных и к которой сам он не удостоился приобщиться... Сейчас, когда Джун уехала и покинула или почти что покинула его, встреча с сыном принесла бы ему утешение. Чувствуя, что он предает свою семью, свои принципы, свой класс, старый Джолион перевел глаза на певицу. Жалкое зрелище! А Флорестан; какое убожество!
It was over. They were easily pleased nowadays!	Опера кончилась. Как мало нужно теперь, чтобы доставить людям удовольствие!
In the crowded street he snapped up a cab under the very nose of a stout and much younger gentleman, who had already assumed it to be his own. His route lay through Pall Mall, and at the corner, instead of going through the Green Park, the cabman turned to drive up St. James's Street. Old Jolyon put his hand through the trap (he could not bear being taken out of his way); in turning, however, he found himself opposite the 'Hotch Potch, ' and the yearning that had been secretly with him the whole evening prevailed. He called to the driver to stop. He would go in and ask if Jo still belonged there.	В толпе на улице он завладел кэбом под самым носом у какого-то солидного, много моложе его самого, джентльмена, который уже считал кэб своим. Путь старого Джолиона лежал через Пэл-Мэл, и на углу кэбмен, вместо того, чтобы поехать через Грин-парк, свернул на Сент-Джеймс-стрит. Старый Джолион просунул руку в окошечко (он не выносил, когда кто-нибудь нарушал его привычки); оглянувшись, однако, он увидел, что находится напротив "Всякой всячины", и сокровенное желание, не оставлявшее его весь вечер, взяло верх. Он приказал остановиться. Он зайдет и спросит, состоит ли еще Джо членом клуба.
He went in. The hall looked exactly as it did when he used to dine there with Jack Herring, and they had the best cook in London; and he looked round with the shrewd, straight glance that had caused him all his life to be better served than most men.	Он вошел. В холле все было по-прежнему, как в те времена, когда он заходил сюда обедать с Джеком Хэрингом, - ведь здесь держали самого лучшего повара в Лондоне. Старый Джолион обвел стены тем острым прямым взглядом, благодаря которому его всю жизнь обслуживали лучше, чем большинство других людей.
"Mr. Jolyon Forsyte still a member here?"	- Мистер Джолион Форсайт все еще состоит членом клуба?
"Yes, sir; in the Club now, sir. What name?"	- Да, сэр; он сейчас здесь, сэр. Как прикажете доложить?
Old Jolyon was taken aback.	Старый Джолион был застигнут врасплох.
"His father," he said.	- Его отец, - ответил он.
And having spoken, he took his stand, back to the fireplace.	И, сказав это, занял место у камина, повернувшись спиной к огню.
Young Jolyon, on the point of leaving the Club, had put on his hat, and was in the act of crossing the hall, as the porter met him. He was no longer young, with hair going grey, and face--a narrower replica of his father's, with the same large drooping moustache--decidedly worn. He turned pale. This meeting was terrible after all those years, for nothing in the world was so terrible as a scene. They met and crossed hands without a word. Then, with a quaver in his voice, the father said:	Собираясь уходить из клуба, молодой Джолион надел шляпу и только что хотел пройти в холл, когда к нему подошел швейцар, Джо был уже не молод; в его волосах сквозила седина, лицо - копия отцовского, только чуть поуже, с точно такими же густыми обвислыми усами - носило явные следы усталости. Он побледнел. Встретиться после всех этих лет ужасно, потому что в мире нет ничего ужаснее сцен. Они подошли друг к другу и молча обменялись рукопожатием. Потом, с дрожью в голосе, отец сказал:
"How are you, my boy?"	- Здравствуй, мой мальчик!
The son answered:	Сын ответил:
"How are you, Dad?"	- Здравствуйте, папа!
Old Jolyon's hand trembled in its thin lavender glove.	Рука старого Джолиона в светлой тонкой перчатке дрожала.
If you're going my way," he said, "I can give you a lift."	- Если нам по дороге, - сказал он, - я тебя подвезу.
And as though in the habit of taking each other home every night they went out and stepped into the cab.	И, как будто подвозить друг друга домой каждый вечер было для них самым привычным делом, они вышли и сели в кэб.
To old Jolyon it seemed that his son had grown. 'More of a man altogether,' was his comment. Over the natural amiability of that son's face had come a rather sardonic mask, as though he had found in the circumstances of his life the necessity for armour. The features were certainly those of a Forsyte, but the expression was more the introspective look of a student or philosopher. He had no doubt been obliged to look into himself a good deal in the course of those fifteen years.	Старому Джолиону показалось, что сын вырос. "Сильно возмужал", - решил он про себя. Всегда присущую лицу сына приветливость теперь прикрывала ироническая маска, как будто обстоятельства жизни заставили его надеть непроницаемую броню. Черты лица носили явно форсайтский характер, но в выражении его была созерцательность, больше свойственная лицу ученого или философа. Ему, без сомнения, приходилось много задумываться над самим собой в течение этих пятнадцати лет.
To young Jolyon the first sight of his father was undoubtedly a shock--he looked so worn and old. But in the cab he seemed hardly to have changed, still having the calm look so well remembered, still being upright and, keen-eyed.	С первого взгляда вид отца поразил молодого Джолиона - так он осунулся и постарел. Но в кэбе ему показалось, что отец почти не изменился тот же спокойный взгляд, который он так хорошо помнил, такой же прямой стан, те же проницательные глаза.
"You look well, Dad."	- Вы хорошо выглядите, папа.
"Middling," old Jolyon answered.	- Посредственно, - ответил старый Джолион.
He was the prey of an anxiety that he found he must put into words. Having got his son back like this, he felt he must know what was his financial position.	Его мучила тревога, и он считал себя обязанным выразить ее словами. Раз уж он выбрал такой путь, чтобы вернуть сына, надо узнать, в каком состоянии находятся его финансовые дела.
"Jo," he said, "I should like to hear what sort of water you're in. I suppose you're in debt?"	- Джо, - сказал он, - я бы хотел знать, как ты живешь. У тебя есть долги, должно быть?
He put it this way that his son might find it easier to confess.	Он повел разговор так, чтобы сыну было легче признаться.
Young Jolyon answered in his ironical voice:	Молодой Джолион ответил ироническим тоном:
"No! I'm not in debt!"	- Нет. У меня нет долгов.
Old Jolyon saw that he was angry, and touched his hand. He had run a risk. It was worth it, however, and Jo had never been sulky with him. They drove on, without speaking again, to Stanhope Gate. Old Jolyon invited him in, but young Jolyon shook his head.	Старый Джолион понял, что сын рассердился, и коснулся его руки. Он пошел на риск. Но рискнуть стоило; кроме того, Джо никогда на него не сердился раньше. Они доехали до Стэнхоп-Гейт, не говоря ни слова. Старый Джолион пригласил сына зайти, но молодой Джолион покачал головой.
"June's not here," said his father hastily: "went of to-day on a visit. I suppose you know that she's engaged to be married?"	- Джун нет дома, - поторопился сказать отец, - уехала сегодня в гости. Ты, вероятно, знаешь, что она помолвлена?
"Already?" murmured young Jolyon'.	- Уже? - пробормотал молодой Джолион.
Old Jolyon stepped out, and, in paying the cab fare, for the first time in his life gave the driver a sovereign in mistake for a shilling.	Старый Джолион вышел из кареты и, расплачиваясь с кэбменом, в первый раз в жизни дал по ошибке соверен вместо шиллинга.
Placing the coin in his mouth, the cabman whipped his horse secretly on the underneath and hurried away.	Сунув монету в рот, кэбмен исподтишка стегнул лошадь по брюху и поторопился уехать.
Old Jolyon turned the key softly in the lock, pushed open the door, and beckoned. His son saw him gravely hanging up his coat, with an expression on his face like that of a boy who intends to steal cherries.	Старый Джолион тихо повернул ключ в замке, отворил дверь и кивнул сыну. Молодой Джолион смотрел, как отец вешает пальто: степенно и все же с таким видом, словно он мальчишка, который собирается красть вишни.
The door of the dining-room was open, the gas turned low; a spirit-urn hissed on a tea-tray, and close to it a cynical looking cat had fallen asleep on the dining-table. Old Jolyon 'shoo'd' her off at once. The incident was a relief to his feelings; he rattled his opera hat behind the animal.	Дверь в столовую была отворена; газ прикручен; на чайном подносе шипела спиртовка, рядом, на столе, с совершенно беззастенчивым видом спала кошка. Старый Джолион сейчас же согнал ее оттуда. Этот инцидент принес ему облегчение; он постучал цилиндром ей вслед.
"She's got fleas," he said, following her out of the room. Through the door in the hall leading to the basement he called "Hssst!" several times, as though assisting the cat's departure, till by some strange coincidence the butler appeared below.	- У нее блохи, - сказал он, выпроваживая кошку из комнаты. Остановившись в дверях, которые вели из холла в подвальный этаж, он несколько раз крикнул "брысь", точно подгоняя кошку, и как раз в эту минуту внизу лестницы по странному стечению обстоятельств появился лакей.
"You can go to bed, Parfitt," said old Jolyon. "I will lock up and put out."	- Можете ложиться спать, Парфит, - сказал старый Джолион. - Я сам запру дверь и потушу свет.
When he again entered the dining-room the cat unfortunately preceded him, with her tail in the air, proclaiming that she had seen through this manouevre for suppressing the butler from the first....	Когда он снова вошел в столовую, кошка как на грех выступала впереди него, задрав хвост и показывая всем своим видом, что она с самого начала поняла эту уловку, с помощью которой ему удалось избавиться от лакея.
A fatality had dogged old Jolyon's domestic stratagems all his life.	Какой-то рок преследовал все домашние хитрости старого Джолиона.
Young Jolyon could not help smiling. He was very well versed in irony, and everything that evening seemed to him ironical. The episode of the cat; the announcement of his own daughter's engagement. So he had no more part or parcel in her than he had in the Puss! And the poetical justice of this appealed to him.	Молодой Джолион не мог удержаться от улыбки. Он был далеко не чужд иронии, а в этот вечер, как ему казалось, все имело иронический оттенок. Эпизод с кошкой; известие о помолвке его собственной дочери. Значит, старый Джолион так же не властен над ней, как и над кошкой! И поэтическая справедливость всего этого нашла отклик у него в сердце.
"What is June like now?" he asked.	- Расскажите про Джун, какая она теперь стала? - спросил он.
"She's a little thing," returned old Jolyon; they say she's like me, but that's their folly. She's more like your mother--the same eyes and hair."	- Маленького роста, - ответил старый Джолион, - говорят, есть сходство со мной, не это вздор. Она больше похожа на твою мать - те же глаза и волосы.
"Ah! and she is pretty?"	- Вот как! Хорошенькая?
Old Jolyon was too much of a Forsyte to praise anything freely; especially anything for which he had a genuine admiration.	Старый Джолион был слишком Форсайт, чтобы откровенно похвалить что-нибудь; в особенности то, чем он искренно восхищался.
"Not bad looking--a regular Forsyte chin. It'll be lonely here when she's gone, Jo."	- Недурненькая, настоящий форсайтский подбородок. Мне будет очень тоскливо, когда она уйдет, Джо.
The look on his face again gave young Jolyon the shock he had felt on first seeing his father.	Выражение его лица снова поразило молодого Джолиона, как и в первую минуту встречи.
"What will you do with yourself, Dad? I suppose she's wrapped up in him?"	- Что же вы теперь будете делать один, отец? Она, наверное, только о нем и думает?
"Do with myself?" repeated old Jolyon with an angry break in his voice. "It'll be miserable work living here alone. I don't know how it's to end. I wish to goodness...." He checked himself, and added: "The question is, what had I better do with this house?"	- Что я буду делать? - повторил старый Джолион, и в голосе его послышались сердитые нотки. - Да, унылое занятие - жить здесь в одиночестве. Я не знаю, чем это кончится. Я бы хотел... - он оборвал себя на полуслове и потом добавил: - Весь вопрос в том, как мне поступить с домом.
Young Jolyon looked round the room. It was peculiarly vast and dreary, decorated with the enormous pictures of still life that he remembered as a boy--sleeping dogs with their noses resting on bunches of carrots, together with onions and grapes lying side by side in mild surprise. The house was a white elephant, but he could not conceive of his father living in a smaller place; and all the more did it all seem ironical.	Молодой Джолион оглядел комнату. Она была большая и мрачная, по стенам висели громадные натюрморты, которые он помнил еще с детства: собаки, спавшие, уткнув носы в пучки моркови, по соседству с лежавшими тут же в кротком изумлении связками лука и винограда. Дом был явной обузой, но он не мог представить себе отца живущим в маленьком доме; и это только подчеркивало иронию, которую он видел сегодня во всем.
In his great chair with the book-rest sat old Jolyon, the figurehead of his family and class and creed, with his white head and dome-like forehead, the representative of moderation, and order, and love of property. As lonely an old man as there was in London.	В большом кресле с подставкой для книги сидит старый Джолион - эмблема своей семьи, класса, верований: седая голова и выпуклый лоб - воплощение умеренности, порядка и любви к собственности. Самый одинокий старик во всем Лондоне.
There he sat in the gloomy comfort of the room, a puppet in the power of great forces that cared nothing for family or class or creed, but moved, machine-like, with dread processes to inscrutable ends. This was how it struck young Jolyon, who had the impersonal eye.	Так он сидит, окруженный унылым комфортом, марионетка в руках великих сил, которые не знают снисхождения ни к семье, ни к классу, ни к верованиям и, как автоматы, грозно движутся вперед к таинственной цели. Вот что увидел молодой Джолион, умевший отвлеченно смотреть на жизнь.
The poor old Dad! So this was the end, the purpose to which he had lived with such magnificent moderation! To be lonely, and grow older and older, yearning for a soul to speak to!	Бедный старик-отец! Вот, значит, ради чего он прожил жизнь с такой поразительной умеренностью! Остаться одиноким и стареть все больше и больше, тоскуя по живому человеческому голосу!
In his turn old Jolyon looked back at his son. He wanted to talk about many things that he had been unable to talk about all these years. It had been impossible to seriously confide in June his conviction that property in the Soho quarter would go up in value; his uneasiness about that tremendous silence of Pippin, the superintendent of the New Colliery Company, of which he had so long been chairman; his disgust at the steady fall in American Golgothas, or even to discuss how, by some sort of settlement, he could best avoid the payment of those death duties which would follow his decease. Under the influence, however, of a cup of tea, which he seemed to stir indefinitely, he began to speak at last. A new vista of life was thus opened up, a promised land of talk, where he could find a harbour against the waves of anticipation and regret; where he could soothe his soul with the opium of devising how to round off his property and make eternal the only part of him that was to remain alive.	И старый Джолион в свою очередь тоже смотрел на сына. Ему хотелось поговорить с ним о многом, о чем приходилось молчать псе эти годы. Нельзя же было, в самом деле, посвящать Джун в свои соображения о том, что земельные участки в районе Сохо должны подняться в цене; рассказывать ей о той тревоге, которую ему причиняет зловещее молчание Пиппина, управляющего "Новой угольной компании", где он так давно председателем; о своем неудовольствии по поводу неуклонного падения акций "Американской Голгофы"; нельзя же обсуждать с ней вопрос о том, каким образом лучше всего обойти выплату налога на наследство после его смерти. Однако под влиянием чая, который он рассеянно помешивал ложечкой, старый Джолион, наконец, заговорил. Ему открылись новые жизненные просторы, земля обетованная, где можно говорить, можно укрыться в тихой пристани от бури предчувствий и сожалений; успокоить душу опиумом всяческих уловок, направленных на то, чтобы округлить свое состояние и увековечить единственное, что останется жить после него.
Young Jolyon was a good listener; it was his great quality. He kept his eyes fixed on his father's face, putting a question now and then.	Молодой Джолион умел слушать: это всегда было его большим достоинством. Он не сводил глаз с отца, время от времени вставляя вопрос.
The clock struck one before old Jolyon had finished, and at the sound of its striking his principles came back. He took out his watch with a look of surprise:	Пробило час, а старый Джолион еще не успел сказать всего, но вместе с боем часов к нему вернулись его принципы. Он с удивленным видом вынул карманные часы.
"I must go to bed, Jo," he said.	- Мне пора спать, Джо.
Young Jolyon rose and held out his hand to help his father up. The old face looked worn and hollow again; the eyes were steadily averted.	Молодой Джолион поднялся и протянул руку, помогая отцу встать. Это старческое лицо снова показалось ему утомленным и осунувшимся: глаза отца упорно смотрели в сторону.
"Good-bye, my boy; take care of yourself."	- Прощай, мой мальчик; береги себя.
A moment passed, and young Jolyon, turning on his, heel, marched out at the door. He could hardly see; his smile quavered. Never in all the fifteen years since he had first found out that life was no simple business, had he found it so singularly complicated.	Прошла минута, и, повернувшись на каблуках, молодой Джолион зашагал к двери. Он почти ничего не видел перед собой; его улыбающиеся губы дрожали. Ни разу за все пятнадцать лет, пробежавшие с тех пор, как он впервые понял, что жизнь не простая штука, не казалась она ему такой сложной.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты