Краткая коллекция англтекстов
Фрэнсис Бэкон
The New Organon Or True Directions Concerning The Interpretation Of Nature /Об истолковании природы и царстве человека
Author's preface/Предисловие автора
| English | Русский |
| Those who have taken upon them to lay down the law of nature as a thing already searched out and understood, whether they have spoken in simple assurance or professional affectation, have therein done philosophy and the sciences great injury. For as they have been successful in inducing belief, so they have been effective in quenching and stopping inquiry; and have done more harm by spoiling and putting an end to other men's efforts than good by their own. Those on the other hand who have taken a contrary course, and asserted that absolutely nothing can be known - whether it were from hatred of the ancient sophists, or from uncertainty and fluctuation of mind, or even from a kind of fullness of learning, that they fell upon this opinion - have certainly advanced reasons for it that are not to be despised; but yet they have neither started from true principles nor rested in the just conclusion, zeal and affectation having carried them much too far. The more ancient of the Greeks (whose writings are lost) took up with better judgment a position between these two extremes - between the presumption of pronouncing on everything, and the despair of comprehending anything; and though frequently and bitterly complaining of the difficulty of inquiry and the obscurity of things, and like impatient horses champing at the bit, they did not the less follow up their object and engage with nature, thinking (it seems) that this very question - viz., whether or not anything can be known - was to be settled not by arguing, but by trying. And yet they too, trusting entirely to the force of their understanding, applied no rule, but made everything turn upon hard thinking and perpetual working and exercise of the mind. | Те, кто осмелился говорить о природе как об исследованном уже предмете, -- делали ли они это из самоуверенности или из тщеславия и привычки поучать -- нанесли величайший ущерб философии и наукам. Ибо, насколько они были сильны для того, чтобы заставить верить себе, настолько же они преуспели в том, чтобы угасить и оборвать исследование. Они принесли не столько пользы своими способностями, сколько вреда тем, что погубили и совратили способности других. Те же, кто вступил на противоположный путь и утверждал, что решительно ничего нельзя познать, -- пришли ли они к этому убеждению из ненависти к древним софистам, либо по причине отсутствия стойкости духа, или даже вследствие обладания некоторого рода ученостью -- приводили в пользу этого доводы, которыми, конечно, нельзя пренебречь. Однако они отправлялись в своем мнении не от истинных начал и, увлекаемые вперед усердием и страстью, решительно превзошли меру. Древнейшие же из греков (писания которых погибли) более благоразумно удерживались между самонадеянностью окончательных суждений и отчаянием акаталепсии. И хотя они довольно часто сетовали и жаловались на трудность исследования и темноту вещей, однако, как бы закусив удила, не переставали стремиться к цели и испытывать природу. Они, как видно, полагали, что этот вопрос (т. е. можно ли что-либо познать) разрешается не спором, а опытом. Но и они, знакомые только с силой разума, не обращались к правилам, но все возлагали на остроту мысли, на подвижность и постоянную активность ума. |
| Now my method, though hard to practice, is easy to explain; and it is this. I propose to establish progressive stages of certainty. The evidence of the sense, helped and guarded by a certain process of correction, I retain. But the mental operation which follows the act of sense I for the most part reject; and instead of it I open and lay out a new and certain path for the mind to proceed in, starting directly from the simple sensuous perception. The necessity of this was felt, no doubt, by those who attributed so much importance to logic, showing thereby that they were in search of helps for the understanding, and had no confidence in the native and spontaneous process of the mind. But this remedy comes too late to do any good, when the mind is already, through the daily intercourse and conversation of life, occupied with unsound doctrines and beset on all sides by vain imaginations. And therefore that art of logic, coming (as I said) too late to the rescue, and no way able to set matters right again, has had the effect of fixing errors rather than disclosing truth. There remains but one course for the recovery of a sound and healthy condition - namely, that the entire work of the understanding be commenced afresh, and the mind itself be from the very outset not left to take its own course, but guided at every step; and the business be done as if by machinery. Certainly if in things mechanical men had set to work with their naked hands, without help or force of instruments, just as in things intellectual they have set to work with little else than the naked forces of the understanding, very small would the matters have been which, even with their best efforts applied in conjunction, they could have attempted or accomplished. Now (to pause a while upon this example and look in it as in a glass) let us suppose that some vast obelisk were (for the decoration of a triumph or some such magnificence) to be removed from its place, and that men should set to work upon it with their naked hands, would not any sober spectator think them mad? And if they should then send for more people, thinking that in that way they might manage it, would he not think them all the madder? And if they then proceeded to make a selection, putting away the weaker hands, and using only the strong and vigorous, would he not think them madder than ever? And if lastly, not content with this, they resolved to call in aid the art of athletics, and required all their men to come with hands, arms, and sinews well anointed and medicated according to the rules of the art, would he not cry out that they were only taking pains to show a kind of method and discretion in their madness? Yet just so it is that men proceed in matters intellectual - with just the same kind of mad effort and useless combination of forces - when they hope great things either from the number and cooperation or from the excellency and acuteness of individual wits; yea, and when they endeavor by logic (which may be considered as a kind of athletic art) to strengthen the sinews of the understanding, and yet with all this study and endeavor it is apparent to any true judgment that they are but applying the naked intellect all the time; whereas in every great work to be done by the hand of man it is manifestly impossible, without instruments and machinery, either for the strength of each to be exerted or the strength of all to be united. | Наш же способ столь же легок в высказывании, сколь труден в деле. Ибо он состоит в том, что мы устанавливаем степени достоверности, рассматривая чувство в его собственных пределах и по большей части отбрасывая ту работу ума, которая следует за чувством, а затем открываем и прокладываем разуму новый и достоверный путь от самых восприятий чувств. Без сомнения, это понимали и те, кто такое же значение придавал диалектике. Отсюда ясно, почему они искали помощи разуму, относясь с подозрением к прирожденному и самопроизвольному движению ума. Но слишком поздно прилагать это средство, когда дело уже загублено: после того как ум уже пленен привязанностями повседневной жизни, ложными слухами и учениями, когда он осажден пустейшими идолами[1]. Итак, это искусство диалектики, поздно (как мы сказали) становящееся на защиту разума и никоим образом не поправляющее дело, скорее повело к укреплению заблуждений, чем к открытию истины. Остается единственное спасение в том, чтобы вся работа разума была начата сызнова и чтобы ум уже с самого начала никоим образом не был предоставлен самому себе, но чтобы он был постоянно управляем и дело совершалось как бы механически. В самом деле, если бы люди взялись за механические работы голыми руками, без помощи орудий, подобно тому как в делах разума они не колеблются приступать к работе почти лишь только с усилиями ума, то невелики были бы те вещи, которые они могли бы подвинуть и преодолеть, хотя бы они посвятили этому усердные и притом соединенные усилия. И если угодно несколько остановиться на этом примере и вглядеться в него, как в зеркало, то представим себе обелиск значительной величины, предназначенный для ознаменования триумфа или подобного торжества, который должно перенести на другое место. Если люди возьмутся за это голыми руками, то не признает ли это любой трезвый наблюдатель проявлением некоего тяжкого безумия? И не признает ли он еще большим безумием, если они увеличат число работающих и решат, что таким образом они сумеют это свершить? А если они сделают известный выбор, и отделят немощных, и используют только сильных и здоровых, и понадеются, что таким путем они выполнят работу, то не скажет ли он, что они еще сильнее отступают от разума? А если, наконец, они, не довольствуясь и этим, решат обратиться к атлетическому искусству и прикажут всем прийти с хорошо умащенными и подготовленными для этого руками и мышцами, то не воскликнет ли он, что они трудятся только для того, чтобы сумасбродствовать по известному правилу и умыслу? Так люди с подобным же неразумным рвением и бесполезным единодушием принимаются за дело разума, когда они возлагают большие надежды на многочисленность умов или на их превосходство и остроту или даже усиливают крепость ума диалектикой (которую можно почитать некоей атлетикой); а между тем тому, кто рассудит правильно, станет ясно, что при всем их усердии и напряжении они все же не перестают применять только голый разум. Но ведь совершенно очевидно, что во всякой большой работе, за которую берется человеческая рука без орудий и машин, силы отдельных людей не могут ни быть вполне напряжены каждая в отдельности, ни соединены все вместе. |
| Upon these premises two things occur to me of which, that they may not be overlooked, I would have men reminded. First, it falls out fortunately as I think for the allaying of contradictions and heartburnings, that the honor and reverence due to the ancients remains untouched and undiminished, while I may carry out my designs and at the same time reap the fruit of my modesty. For if I should profess that I, going the same road as the ancients, have something better to produce, there must needs have been some comparison or rivalry between us (not to be avoided by any art of words) in respect of excellency or ability of wit; and though in this there would be nothing unlawful or new (for if there be anything misapprehended by them, or falsely laid down, why may not I, using a liberty common to all, take exception to it?) yet the contest, however just and allowable, would have been an unequal one perhaps, in respect of the measure of my own powers. As it is, however (my object being to open a new way for the understanding, a way by them untried and unknown), the case is altered: party zeal and emulation are at an end, and I appear merely as a guide to point out the road - an office of small authority, and depending more upon a kind of luck than upon any ability or excellency. And thus much relates to the persons only. The other point of which I would have men reminded relates to the matter itself. | Итак, из установленных нами предпосылок мы выводим две вещи, о которых мы хотели бы предупредить людей, чтобы это не ускользнуло от их внимания. Первая из них состоит в следующем. Мы полагаем, что было бы хорошим предзнаменованием, если для уменьшения и устранения разнотолков и высокомерия как за древними сохранились бы нетронутыми и неущемленными их честь и почитание, так и мы смогли бы свершить предназначенное, пользуясь при этом, однако, плодами своей скромности. Ибо если мы заявим, что мы можем принести лучшее, чем древние, вступив на ту же самую дорогу, что и они, то мы не сможем никаким красноречием воспрепятствовать тому, чтобы возникли сравнение и спор относительно дарований, или превосходства, или способности. Конечно, этот спор не был бы чем-то недозволенным или чем-то новым, Ибо если бы древние что-либо установили и открыли неправильно, то почему бы мы не могли с таким же правом, как и все люди, отметить и опровергнуть это? Однако, хотя этот спор и справедлив и дозволен, все же он, возможно, не соответствовал бы мере наших сил. Но так как мы стремимся к тому, чтобы разуму открылся совершенно новый путь, не известный древним и не испытанный ими, то дело меняется. Прекращаются соревнование и споры сторон. Мы сохраняем за собой только роль указующего путь, что представляет, конечно, лишь посредственную ценность и в большей степени является делом фортуны, чем способности и превосходства. Это предупреждение имеет отношение к личностям, другое же -- к самим вещам. |
| Be it remembered then that I am far from wishing to interfere with the philosophy which now flourishes, or with any other philosophy more correct and complete than this which has been or may hereafter be propounded. For I do not object to the use of this received philosophy, or others like it, for supplying matter for disputations or ornaments for discourse - for the professor's lecture and for the business of life. Nay, more, I declare openly that for these uses the philosophy which I bring forward will not be much available. It does not lie in the way. It cannot be caught up in passage. It does not flatter the understanding by conformity with preconceived notions. Nor will it come down to the apprehension of the vulgar except by its utility and effects. | Мы вовсе не пытаемся ниспровергнуть ту философию, которая ныне процветает, или какую-либо другую, которая была бы правильнее и совершеннее. И мы не препятствуем тому, чтобы эта общепринятая философия и другие философии этого рода питали диспуты, украшали речи и прилагались для надобностей преподавания в гражданской жизни. Более того, мы открыто объявляем, что та философия, которую мы вводим, будет не очень полезна для таких дел. Она не может быть схвачена мимоходом, и не льстит разуму предвзятостями, и недоступна пониманию толпы, кроме как в своей полезности и действенности. |
| Let there be therefore (and may it be for the benefit of both) two streams and two dispensations of knowledge, and in like manner two tribes or kindreds of students in philosophy - tribes not hostile or alien to each other, but bound together by mutual services; let there in short be one method for the cultivation, another for the invention, of knowledge. | Итак, пусть будут -- на счастье и благополучие обеих сторон -- два истока учений и два их разделения и подобным же образом пусть будут два рода или как бы два сродства созерцающих или философствующих, никоим образом не враждебных и не чуждых друг другу, но связанных взаимной помощью и союзом. Одни из них пусть занимаются наукой, другие ее изобретают. |
| And for those who prefer the former, either from hurry or from considerations of business or for want of mental power to take in and embrace the other (which must needs be most men's case), I wish that they may succeed to their desire in what they are about, and obtain what they are pursuing. But if there be any man who, not content to rest in and use the knowledge which has already been discovered, aspires to penetrate further; to overcome, not an adversary in argument, but nature in action; to seek, not pretty and probable conjectures, but certain and demonstrable knowledge - I invite all such to join themselves, as true sons of knowledge, with me, that passing by the outer courts of nature, which numbers have trodden, we may find a way at length into her inner chambers. And to make my meaning clearer and to familiarize the thing by giving it a name, I have chosen to call one of these methods or ways Anticipation of the Mind, the other Interpretation of Nature. | Тем, для кого предпочтительнее первое по причине ли поспешания или по причине требований гражданской жизни, или потому, что они не могут охватить и воспринять это другое из-за недостаточной силы своего разума (а это неизбежно должно встречаться очень часто), -- тем мы желаем достигнуть счастливой удачи в том, чем они занимаются, и продолжать придерживаться избранного направления. Но если кто из смертных желает не только оставаться при том, что уже открыто, и пользоваться этим, но проникнуть глубже и не спором побеждать противника, но работой -- природу и, наконец, не предполагать красиво и правдоподобно, но знать твердо и очевидно, -- такие пусть, если пожелают, соединятся с нами как истинные сыны науки для того, чтобы, оставив атриумы природы, которые осаждали бесконечные толпы, проложить себе наконец доступ к ее недрам. Для того чтобы мы были поняты лучше и то, чего мы желаем, предстало в названиях более близких, мы обычно называем один из наших способов, или путей, предвосхищением ума, а другой -- истолкованием природы. |
| Moreover, I have one request to make. I have on my own part made it my care and study that the things which I shall propound should not only be true, but should also be presented to men's minds, how strangely soever preoccupied and obstructed, in a manner not harsh or unpleasant. It is but reasonable, however (especially in so great a restoration of learning and knowledge), that I should claim of men one favor in return, which is this: if anyone would form an opinion or judgment either out of his own observation, or out of the crowd of authorities, or out of the forms of demonstration (which have now acquired a sanction like that of judicial laws), concerning these speculations of mine, let him not hope that he can do it in passage or by the by; but let him examine the thing thoroughly; let him make some little trial for himself of the way which I describe and lay out; let him familiarize his thoughts with that subtlety of nature to which experience bears witness; let him correct by seasonable patience and due delay the depraved and deep-rooted habits of his mind; and when all this is done and he has begun to be his own master, let him (if he will) use his own judgment. | Есть у нас еще одно пожелание. Мы, конечно, стремились в своих размышлениях и приложили старание к тому, чтобы предлагаемое нами не только было истинно, но имело бы незатрудненный и беспрепятственный доступ к душам людей, хотя и весьма занятым и обремененным. Однако по справедливости мы можем ожидать (в особенности в столь великом восстановлении наук), что те, кто пожелает что-либо высказать об этом нашем труде на основании ли собственного понимания, или множества авторитетов, или форм доказательств (которые теперь стали как бы судебными законами), не попытаются сделать это мимоходом и как бы между прочим. Пусть они прежде надлежащим образом изучат предмет; пусть они сами понемногу испытают тот путь, который мы указываем и пролагаем; пусть они привыкнут к тонкости вещей, запечатленной в опыте; пусть они, наконец, исправят посредством своевременного и как бы законного промедления превратные и глубоко укоренившиеся наклонности ума; и тогда наконец (если будет угодно), после того как это станет им по силам, пусть они воспользуются своей способностью суждения. |
