Краткая коллекция англтекстов
Джек Лондон
Martin Eden/Мартин Иден
CHAPTER I/Глава 1
| English | Русский |
| The one opened the door with a latch-key and went in, followed by a young fellow who awkwardly removed his cap. He wore rough clothes that smacked of the sea, and he was manifestly out of place in the spacious hall in which he found himself. He did not know what to do with his cap, and was stuffing it into his coat pocket when the other took it from him. The act was done quietly and naturally, and the awkward young fellow appreciated it. "He understands," was his thought. "He'll see me through all right." | Он отпер дверь своим ключом и вошел, а следом, в смущении сдернув кепку, шагнул молодой парень. Что-то в его грубой одежде сразу же выдавало моряка, и в просторном холле, где они оказались, он был явно не к месту. Он не знал, куда девать кепку, стал было засовывать ее в карман пиджака, но тот, другой, отобрал ее. Отобрал спокойно, естественно, и парень, которому тут, видно, было не по себе, в душе поблагодарил его. "Понимает, - подумал он. - Поможет, все обойдется". |
| He walked at the other's heels with a swing to his shoulders, and his legs spread unwittingly, as if the level floors were tilting up and sinking down to the heave and lunge of the sea. The wide rooms seemed too narrow for his rolling gait, and to himself he was in terror lest his broad shoulders should collide with the doorways or sweep the bric-a-brac from the low mantel. He recoiled from side to side between the various objects and multiplied the hazards that in reality lodged only in his mind. Between a grand piano and a centre-table piled high with books was space for a half a dozen to walk abreast, yet he essayed it with trepidation. His heavy arms hung loosely at his sides. He did not know what to do with those arms and hands, and when, to his excited vision, one arm seemed liable to brush against the books on the table, he lurched away like a frightened horse, barely missing the piano stool. He watched the easy walk of the other in front of him, and for the first time realized that his walk was different from that of other men. He experienced a momentary pang of shame that he should walk so uncouthly. The sweat burst through the skin of his forehead in tiny beads, and he paused and mopped his bronzed face with his handkerchief. | Парень враскачку шел за тем, другим, невольно расставляя ноги, словно этот ровный пол то, кренясь, взмывал на волне, то ухал вниз. Шел вперевалку, и большие комнаты становились тесными, и страх его брал, как бы не задеть широкими плечами дверной косяк, не скинуть какую-нибудь дорогую вещицу с низкой каминной полки. Он шарахался то вправо, то влево и лишь умножал опасности, что мерещились ему на каждом шагу. Между роялем и столом посреди комнаты, на котором громоздились книги, могли бы пройти шестеро в ряд, он же пробирался с опаской. Могучие ручищи болтались по бокам. Он не знал, куда их девать, вдруг в страхе отпрянул, точно испуганная лошадь, - вообразил, будто сейчас свалит груду книг на столе, и едва не наскочил на вращающийся табурет перед роялем. Он приметил, какая непринужденная походка у того, впереди, и впервые осознал, что сам ходит совсем не как все прочие люди. И на миг устыдился своей неуклюжести. На лбу выступили капельки пота, он остановился, отер загорелое лицо платком. |
| "Hold on, Arthur, my boy," he said, attempting to mask his anxiety with facetious utterance. "This is too much all at once for yours truly. Give me a chance to get my nerve. You know I didn't want to come, an' I guess your fam'ly ain't hankerin' to see me neither." | - Обождите, Артур, дружище, - сказал он, пытаясь прикрыть тревогу шутливым тоном. - У меня аж голова кругом пошла. Надо ж мне набраться храбрости. Сами знаете, не желал я идти, да и вашему семейству, смекаю, не больно я нужен. |
| "That's all right," was the reassuring answer. "You mustn't be frightened at us. We're just homely people--Hello, there's a letter for me." | - Ничего-ничего, - ободряюще сказал Артур. - Незачем нас бояться. Мы самые обыкновенные люди. Э, да мне письмо! |
| He stepped back to the table, tore open the envelope, and began to read, giving the stranger an opportunity to recover himself. And the stranger understood and appreciated. His was the gift of sympathy, understanding; and beneath his alarmed exterior that sympathetic process went on. He mopped his forehead dry and glanced about him with a controlled face, though in the eyes there was an expression such as wild animals betray when they fear the trap. He was surrounded by the unknown, apprehensive of what might happen, ignorant of what he should do, aware that he walked and bore himself awkwardly, fearful that every attribute and power of him was similarly afflicted. He was keenly sensitive, hopelessly self-conscious, and the amused glance that the other stole privily at him over the top of the letter burned into him like a dagger-thrust. He saw the glance, but he gave no sign, for among the things he had learned was discipline. Also, that dagger-thrust went to his pride. He cursed himself for having come, and at the same time resolved that, happen what would, having come, he would carry it through. The lines of his face hardened, and into his eyes came a fighting light. He looked about more unconcernedly, sharply observant, every detail of the pretty interior registering itself on his brain. His eyes were wide apart; nothing in their field of vision escaped; and as they drank in the beauty before them the fighting light died out and a warm glow took its place. He was responsive to beauty, and here was cause to respond. | Он отошел к столу, вскрыл конверт и принялся читать, давая гостю опомниться. И гость понял и в душе поблагодарил хозяина. Был у него дар понимания, проникновения; и хотя чувствовалось, что ему сейчас отчаянно не по себе, дар этот ни на минуту не изменил ему. Он опять вытер лоб, осмотрелся, и теперь лицо уже было спокойно, только взгляд настороженный, словно у дикого зверя, когда он чует ловушку. Оказавшись в незнакомом окружении, со страхом думая, что же будет дальше, он не понимал как себя здесь вести, ощущал, что ходит и держится неуклюже, боялся, что каждое его движение, и сама его сила отдает все той же неуклюжестью. Был он на редкость чуток, безмерно застенчив, и затаенная усмешка во взгляде Артура, брошенном поверх письма резанула его как ножом. Он заметил этот взгляд, но виду не подал, ибо в ту науку, которую он превзошел, входило и умение владеть собой. Взгляд, этот ранил его гордость. Он клял себя за то, что пришел и, однако, решил, что, уж раз пришел, будь что будет, отступать он не намерен. Лицо стало жестче, глаза сверкнули воинственно. Все примечая, он спокойнее огляделся по сторонам, и в мозгу отпечаталась каждая мелочь красивого убранства этой комнаты. Ничто не ускользнуло от его зоркого взгляда, широко раскрытые глаза вбирали окружающую красоту, и воинственный блеск в них уступал место теплому сиянию. Он всегда чутко отзывался на красоту, а тут было на что отозваться. |
| An oil painting caught and held him. A heavy surf thundered and burst over an outjutting rock; lowering storm-clouds covered the sky; and, outside the line of surf, a pilot-schooner, close-hauled, heeled over till every detail of her deck was visible, was surging along against a stormy sunset sky. There was beauty, and it drew him irresistibly. He forgot his awkward walk and came closer to the painting, very close. The beauty faded out of the canvas. His face expressed his bepuzzlement. He stared at what seemed a careless daub of paint, then stepped away. Immediately all the beauty flashed back into the canvas. "A trick picture," was his thought, as he dismissed it, though in the midst of the multitudinous impressions he was receiving he found time to feel a prod of indignation that so much beauty should be sacrificed to make a trick. He did not know painting. He had been brought up on chromos and lithographs that were always definite and sharp, near or far. He had seen oil paintings, it was true, in the show windows of shops, but the glass of the windows had prevented his eager eyes from approaching too near. | Его внимание приковала картина, писанная маслом. Могучий прибой с грохотом разбивается о выступ скалы, мрачные грозовые тучи затянули небо, а вдали, за линией прибоя, на фоне грозового закатного неба - лоцманский бот в крутом повороте, он накренился, так что видна каждая мелочь на палубе. Была здесь красота, и она влекла неодолимо. Парень позабыл о своей неуклюжей походке, подошел ближе, совсем близко. И красота исчезла. На лице его выразилось замешательство. Он смотрел во все глаза на эту, как ему теперь казалось, неряшливую мазню, потом отступил на шаг. И полотно вновь ослепило красотой. "Картина с фокусом", - подумал он разочарованно, однако среди множества захлестнувших его впечатлений кольнула досада: такую красоту принесли в жертву фокусу. Живопись была ему неведома. Прежде он только и видел олеографии да литографии, а они всегда четки и определенны, стоишь ли рядом или смотришь издали. Правда, в витринах магазинов он видел и картины, писанные маслом, но стекло не давало всмотреться в них поближе. |
| He glanced around at his friend reading the letter and saw the books on the table. Into his eyes leaped a wistfulness and a yearning as promptly as the yearning leaps into the eyes of a starving man at sight of food. An impulsive stride, with one lurch to right and left of the shoulders, brought him to the table, where he began affectionately handling the books. He glanced at the titles and the authors' names, read fragments of text, caressing the volumes with his eyes and hands, and, once, recognized a book he had read. For the rest, they were strange books and strange authors. He chanced upon a volume of Swinburne and began reading steadily, forgetful of where he was, his face glowing. Twice he closed the book on his forefinger to look at the name of the author. Swinburne! he would remember that name. That fellow had eyes, and he had certainly seen color and flashing light. But who was Swinburne? Was he dead a hundred years or so, like most of the poets? Or was he alive still, and writing? He turned to the title-page . . . yes, he had written other books; well, he would go to the free library the first thing in the morning and try to get hold of some of Swinburne's stuff. He went back to the text and lost himself. He did not notice that a young woman had entered the room. The first he knew was when he heard Arthur's voice saying:- | Он оглянулся на приятеля, читающего письмо, и увидел на столе книги. В глазах тотчас вспыхнула тоскливая зависть и жадность, точно у голодного при виде пищи. Враскачку он двинулся к столу и вот уже любовно перебирает книги. Скользит глазами по названиям, по именам авторов, выхватывает обрывки текста, - ласкает том за томом и руками и взглядом, - но лишь одну книгу он когда-то читал. Остальные книги и писатели незнакомы. Ему попался том Суинберна, и он начал читать подряд, стихотворение за стихотворением, и забыл, где он, и щеки у него разгорелись. Дважды он закрывал книгу и, придерживая страницу пальцем, еще раз смотрел имя автора. Свинберн! Надо запомнить. У этого малого глаза на месте, он все видел как надо - и цвет и сверкающий свет. Кто же такой этот Свинберн? Давным-давно помер, как почти все поэты? Или еще живой, пишет? Он поглядел на титульный лист. Да, у Свинберна есть и другие книги. Что ж, утром первым делом надо сходить в библиотеку, разжиться его книжицами. Парень опять погрузился в чтение и забыл обо всем на свете. Он не заметил, что в комнату вошла молодая женщина. Опомнился, лишь услыхав слова Артура: |
| "Ruth, this is Mr. Eden." | - Руфь, это мистер Иден. |
| The book was closed on his forefinger, and before he turned he was thrilling to the first new impression, which was not of the girl, but of her brother's words. Under that muscled body of his he was a mass of quivering sensibilities. At the slightest impact of the outside world upon his consciousness, his thoughts, sympathies, and emotions leapt and played like lambent flame. He was extraordinarily receptive and responsive, while his imagination, pitched high, was ever at work establishing relations of likeness and difference. "Mr. Eden," was what he had thrilled to--he who had been called "Eden," or "Martin Eden," or just "Martin," all his life. And "_Mister_!" It was certainly going some, was his internal comment. His mind seemed to turn, on the instant, into a vast camera obscura, and he saw arrayed around his consciousness endless pictures from his life, of stoke-holes and forecastles, camps and beaches, jails and boozing-kens, fever-hospitals and slum streets, wherein the thread of association was the fashion in which he had been addressed in those various situations. | Он закрыл книгу, заложил указательным пальцем и, еще прежде чем обернуться, ощутил радостное волнение - не от знакомства с девушкой, но от слов ее брата. В этом мускулистом парне таилась безмерно ранимая чуткость. Стоило внешнему миру задеть какую-то струну в его сознаний - и все мысли, представления, чувства тотчас вспыхнут, запляшут, точно трепетное пламя. Был он на редкость восприимчив и отзывчив, а живое воображение не знало покоя в беспрестанном поиске подобий и различий. "Мистер Иден" - вот что радостно поразило его, ведь всю жизнь его звали Иден. Мартин Иден или просто Мартин. И вдруг, "мистер"! Это кое-что да значит, отметил он про себя. Память мигом обратилась в громадную камеру-обскуру, и перед его внутренним взором заскользили нескончаемой вереницей картины пережитого - кочегарки и кубрики, стоянки и причалы, тюрьмы и кабаки, тифозные бараки и трущобы, и одновременно раскручивалась нить, воспоминаний - как называли его при всех этих поворотах судьбы. |
| And then he turned and saw the girl. The phantasmagoria of his brain vanished at sight of her. She was a pale, ethereal creature, with wide, spiritual blue eyes and a wealth of golden hair. He did not know how she was dressed, except that the dress was as wonderful as she. He likened her to a pale gold flower upon a slender stem. No, she was a spirit, a divinity, a goddess; such sublimated beauty was not of the earth. Or perhaps the books were right, and there were many such as she in the upper walks of life. She might well be sung by that chap, Swinburne. Perhaps he had had somebody like her in mind when he painted that girl, Iseult, in the book there on the table. All this plethora of sight, and feeling, and thought occurred on the instant. There was no pause of the realities wherein he moved. He saw her hand coming out to his, and she looked him straight in the eyes as she shook hands, frankly, like a man. The women he had known did not shake hands that way. For that matter, most of them did not shake hands at all. A flood of associations, visions of various ways he had made the acquaintance of women, rushed into his mind and threatened to swamp it. But he shook them aside and looked at her. Never had he seen such a woman. | А потом он обернулся и увидел девушку. И вихрь призрачных картин растаял. Он увидел бледное воздушное создание с облаком золотистых волос и одухотворенным взглядом огромных голубых глаз. Он не заметил, что на ней надето, знал только, что одежда была такая же поразительная, как она сама. Хрупкий золотистый цветок на тоненьком стебле. Нет, дух, божество, богиня - земля не могла породить такую возвышенную красоту. Или, выходит, книги не врут, и в высших сферах и впрямь много таких, как она. Ее вполне мог бы воспеть этот малый Свинберн. Видать, когда писал про ту деву, Изольду из книжки со стола, какая-нибудь такая и была у него на уме. Все это он увидел, почувствовал; подумал в одно мгновенье. А меж тем все шло своим чередом. Девушка протянула руку и, прямо глядя ему в глаза, просто, будто мужчина, обменялась с ним рукопожатием. Женщины, каких он до сих пор встречал, жмут руку по-другому. Да по правде сказать, мало кто из них здоровается за руку. Поток воспоминаний, картин - как он знакомился с женщинами - хлынул, грозя его захлестнуть. Но он отмахнулся от них и смотрел на девушку. Отродясь такой не видал. |
| The women he had known! Immediately, beside her, on either hand, ranged the women he had known. For an eternal second he stood in the midst of a portrait gallery, wherein she occupied the central place, while about her were limned many women, all to be weighed and measured by a fleeting glance, herself the unit of weight and measure. He saw the weak and sickly faces of the girls of the factories, and the simpering, boisterous girls from the south of Market. There were women of the cattle camps, and swarthy cigarette-smoking women of Old Mexico. These, in turn, were crowded out by Japanese women, doll-like, stepping mincingly on wooden clogs; by Eurasians, delicate featured, stamped with degeneracy; by full-bodied South-Sea-Island women, flower-crowned and brown-skinned. All these were blotted out by a grotesque and terrible nightmare brood--frowsy, shuffling creatures from the pavements of Whitechapel, gin-bloated hags of the stews, and all the vast hell's following of harpies, vile-mouthed and filthy, that under the guise of monstrous female form prey upon sailors, the scrapings of the ports, the scum and slime of the human pit. | Ему знакомы совсем другие женщины! И тотчас подле Руфи, по обе стороны, выстроились женщины, которых он знал. Бесконечно долгое мгновенье стоял он посреди какой-то портретной галереи, где царила она, а вокруг расположилось множество женщин, и всех надо было окинуть беглым взглядом и оценить, и непреложной мерой была она. Вот вялые нездоровые лица фабричных работниц и бойкие, ухмыляющиеся девчонки из кварталов к югу от Маркетстрит. Скотницы с ферм и смуглые мексиканки с неизменной сигаретой в углу рта. Их вытеснили японки с кукольными личиками, жеманно переступающие ножками в туфельках на деревянной подошве; евразийки с нежными лицами, отмеченными печатью вырождения; пышнотелые, темнокожие, увенчанные цветами женщины Южных морей. А потом всех заслонила нелепая чудовищная толпа - неряхи и распустехи, слоняющиеся на панелях Уайтчепеля, опухшие от джина ведьмы из гнусных притонов и все непристойные, сквернословящие исчадия ада, гарпии в ужасающем женском обличье, которые охотятся на матросов, портовая грязь и нечисть, распоследние отребья и отбросы человечества. |
| "Won't you sit down, Mr. Eden?" the girl was saying. "I have been looking forward to meeting you ever since Arthur told us. It was brave of you--" | - Присядьте, мистер Иден, - говорила меж тем девушка. - Я давно хотела с вами познакомиться, с тех самых пор, как Артур нам рассказал. Вы поступили так мужественно... |
| He waved his hand deprecatingly and muttered that it was nothing at all, what he had done, and that any fellow would have done it. She noticed that the hand he waved was covered with fresh abrasions, in the process of healing, and a glance at the other loose-hanging hand showed it to be in the same condition. Also, with quick, critical eye, she noted a scar on his cheek, another that peeped out from under the hair of the forehead, and a third that ran down and disappeared under the starched collar. She repressed a smile at sight of the red line that marked the chafe of the collar against the bronzed neck. He was evidently unused to stiff collars. Likewise her feminine eye took in the clothes he wore, the cheap and unaesthetic cut, the wrinkling of the coat across the shoulders, and the series of wrinkles in the sleeves that advertised bulging biceps muscles. | Он протестующе махнул рукой, пробормотал, мол, чего он такого особенного сделал, всяк на его месте поступил бы так же. Она заметила, что рука, которой он махнул, покрыта свежими подживающими ссадинами, взглянула на другую, опущенную руку - то же самое. Кинула и еще быстрый оценивающий взгляд, заметила на щеке шрам, другой виднеется из-под волос на лбу, и еще один уходит под крахмальный воротничок. Она подавила улыбку, заметив красную полосу на бронзовой шее - натерло воротничком. Не привык, видно, к жестким воротничкам. Своим женским глазом увидела она и его костюм - дешевый, неизящный крой, на плечах морщит и на рукавах тоже - выпирают бицепсы. |
| While he waved his hand and muttered that he had done nothing at all, he was obeying her behest by trying to get into a chair. He found time to admire the ease with which she sat down, then lurched toward a chair facing her, overwhelmed with consciousness of the awkward figure he was cutting. This was a new experience for him. All his life, up to then, he had been unaware of being either graceful or awkward. Such thoughts of self had never entered his mind. He sat down gingerly on the edge of the chair, greatly worried by his hands. They were in the way wherever he put them. Arthur was leaving the room, and Martin Eden followed his exit with longing eyes. He felt lost, alone there in the room with that pale spirit of a woman. There was no bar-keeper upon whom to call for drinks, no small boy to send around the corner for a can of beer and by means of that social fluid start the amenities of friendship flowing. | Отмахиваясь и бормоча, мол, ничего такого он не сделал, он подчинился ей, решил, надо где-то сесть. Успел восхититься непринужденностью, с какой села она, и направился к креслу напротив, подавленный сознанием собственной неуклюжести. Ощущение это было ему внове. Всю жизнь, вплоть до сегодняшнего дня, он и знать не знал ловкий он или неуклюжий. Ни о чем таком он никогда не задумывался. Он опасливо сел на краешек кресла, мучительно гадая, куда девать руки. Как ни положи, все они не на месте. Артур пошел к двери, и Мартин Иден проводил его тоскующими глазами. Один на один в комнате с этим бледным неземным созданием он совсем растерялся. Ни тебе бармена - заказать выпивку, ни какого ни то мальчонки - послать за угол за банкой пива, и таким вот приятным образом свести знакомство. |
| "You have such a scar on your neck, Mr. Eden," the girl was saying. "How did it happen? I am sure it must have been some adventure." | - У вас шрам на шее, мистер Иден, - заговорила девушка. - Как это случилось? Наверно, вы пережили какое-нибудь приключение. |
| "A Mexican with a knife, miss," he answered, moistening his parched lips and clearing hip throat. "It was just a fight. After I got the knife away, he tried to bite off my nose." | - Один мексиканец полоснул, - ответил он, облизнул запекшиеся губы и прокашлялся. - Драка у нас была. Нож-то я у его выдернул, а он чуть не откусил мне нос. |
| Baldly as he had stated it, in his eyes was a rich vision of that hot, starry night at Salina Cruz, the white strip of beach, the lights of the sugar steamers in the harbor, the voices of the drunken sailors in the distance, the jostling stevedores, the flaming passion in the Mexican's face, the glint of the beast-eyes in the starlight, the sting of the steel in his neck, and the rush of blood, the crowd and the cries, the two bodies, his and the Mexican's, locked together, rolling over and over and tearing up the sand, and from away off somewhere the mellow tinkling of a guitar. Such was the picture, and he thrilled to the memory of it, wondering if the man could paint it who had painted the pilot-schooner on the wall. The white beach, the stars, and the lights of the sugar steamers would look great, he thought, and midway on the sand the dark group of figures that surrounded the fighters. The knife occupied a place in the picture, he decided, and would show well, with a sort of gleam, in the light of the stars. But of all this no hint had crept into his speech. | Сказал он скупо, а перед глазами возникло красочное видение - знойная звездная ночь в Салина-Крус, белая полоса песчаного берега, огни грузовых пароходов а гавани, приглушенные расстоянием голоса пьяных матросов, толпятся портовые грузчики, разъяренное лицо мексиканца, звериный блеск глаз при свете звезд, и сталь впивается в шею, фонтан крови. Толпа, крики, два сцепившихся в схватке тела, его и мексиканца, перекатываются опять и опять, взрывают песок, а откуда-то издали томный звон гитары. Все это встало перед глазами, и трепет воспоминания охватил его - интересно, как бы все это получилось у того парня, который нарисовал шхуну там на стене. Белый берег, звезды, огни грузовых пароходов - вот бы здорово, а в середке, на песке, темная гурьба зевак вокруг дерущихся. И чтоб нож как следует виден, блестит в свете звезд. Но всего этого было не угадать по его скупым словам. |
| "He tried to bite off my nose," he concluded. | - Мексиканец чуть не откусил мне нос, - только и сказал он в заключение. |
| "Oh," the girl said, in a faint, far voice, and he noticed the shock in her sensitive face. | - О-о! - выдохнула Руфь чуть слышно будто издалека, и на ее чутком личике выразился ужас. |
| He felt a shock himself, and a blush of embarrassment shone faintly on his sunburned cheeks, though to him it burned as hotly as when his cheeks had been exposed to the open furnace-door in the fire-room. Such sordid things as stabbing affrays were evidently not fit subjects for conversation with a lady. People in the books, in her walk of life, did not talk about such things--perhaps they did not know about them, either. | Тут и его опалило жаром, сквозь загар на щеках слегка проступила краска смущения, ему же показалось, будто щеки жжет, как перед открытой топкой в кочегарке. Видать, не положено говорить с порядочной девушкой об эдаких подлостях, о поножовщине. В книгах люди вроде нее про такое не говорят, а может, ничего такого и не знают. |
| There was a brief pause in the conversation they were trying to get started. Then she asked tentatively about the scar on his cheek. Even as she asked, he realized that she was making an effort to talk his talk, and he resolved to get away from it and talk hers. | Оба молчали, разговор, едва начавшись, чуть не оборвался. Потом она сделала еще одну попытку, спросила про шрам на щеке. И еще не договорила, а он уже сообразил, что она старается говорить на понятном ему языке, и положил, наоборот, разговаривать на языке, понятном ей. |
| "It was just an accident," he said, putting his hand to his cheek. "One night, in a calm, with a heavy sea running, the main-boom-lift carried away, an' next the tackle. The lift was wire, an' it was threshin' around like a snake. The whole watch was tryin' to grab it, an' I rushed in an' got swatted." | - Случай такой взошел, - сказал он, потрогав щеку. - Ночью дело было, вдруг заштормило, сорвало гик, потом тали, гик проволочный, хлещет по чему попало, извивается будто змея. Вся вахта старается изловить, я кинулся, ну и схлопотал. |
| "Oh," she said, this time with an accent of comprehension, though secretly his speech had been so much Greek to her and she was wondering what a _lift_ was and what _swatted_ meant. | - О-о! - произнесла она на сей раз так, будто все поняла, хотя на самом деле это была для нее китайская грамота, и она представления не имела ни что такое "гик", ни что такое "схлопотал". |
| "This man Swineburne," he began, attempting to put his plan into execution and pronouncing the i long. | - Этот парень, Свинберн, - начал он, желая переменить разговор, как задумал, но коверкая имя. |
| "Who?" | - Кто? |
| "Swineburne," he repeated, with the same mispronunciation. "The poet." | - Свинберн, - повторил он с той же ошибкой. - Поэт. |
| "Swinburne," she corrected. | - Суинберн, - поправила Руфь. |
| "Yes, that's the chap," he stammered, his cheeks hot again. "How long since he died?" | - Вот-вот, он самый, - пробормотал Мартин, вновь залившись краской. - Он давно умер? |
| "Why, I haven't heard that he was dead." She looked at him curiously. "Where did you make his acquaintance?" | - Да разве он умер? Я не слыхала, - Она посмотрела на него с любопытством. - Где ж вы с ним познакомились? |
| "I never clapped eyes on him," was the reply. "But I read some of his poetry out of that book there on the table just before you come in. How do you like his poetry?" | - В глаза его не видал, - был ответ. - Прочитал вот его стихи из той книжки на столе, перед тем как вам войти. А вам его стихи нравятся? |
| And thereat she began to talk quickly and easily upon the subject he had suggested. He felt better, and settled back slightly from the edge of the chair, holding tightly to its arms with his hands, as if it might get away from him and buck him to the floor. He had succeeded in making her talk her talk, and while she rattled on, he strove to follow her, marvelling at all the knowledge that was stowed away in that pretty head of hers, and drinking in the pale beauty of her face. Follow her he did, though bothered by unfamiliar words that fell glibly from her lips and by critical phrases and thought-processes that were foreign to his mind, but that nevertheless stimulated his mind and set it tingling. Here was intellectual life, he thought, and here was beauty, warm and wonderful as he had never dreamed it could be. He forgot himself and stared at her with hungry eyes. Here was something to live for, to win to, to fight for--ay, and die for. | И она подхватила эту тему, заговорила быстро, непринужденно. Ему полегчало, он сел поудобнее, только сжал ручки кресла, словно оно могло взбрыкнуть и сбросить его на пол. Он сумел направить разговор на то, что ей близко, и она говорила и говорила, а он слушал, старался уловить ход ее мысли и дивился, сколько всякой премудрости уместилось в этой хорошенькой головке, и упивался нежной прелестью ее лица. Что ж, мысль ее он улавливал, только брала досада на незнакомые слова, они так легко слетали с ее губ, и на непонятные критические замечания и рассуждения, зато все это подхлестывало его, давало пищу уму. Вот она умственная жизнь, вот она красота, теплая, удивительная, такое ему и не снилось. Он совсем забылся, жадно пожирал ее глазами. Вот оно, ради чего стоит жить, бороться, победить... эх, да и умереть. |
| The books were true. There were such women in the world. She was one of them. She lent wings to his imagination, and great, luminous canvases spread themselves before him whereon loomed vague, gigantic figures of love and romance, and of heroic deeds for woman's sake--for a pale woman, a flower of gold. And through the swaying, palpitant vision, as through a fairy mirage, he stared at the real woman, sitting there and talking of literature and art. He listened as well, but he stared, unconscious of the fixity of his gaze or of the fact that all that was essentially masculine in his nature was shining in his eyes. But she, who knew little of the world of men, being a woman, was keenly aware of his burning eyes. She had never had men look at her in such fashion, and it embarrassed her. She stumbled and halted in her utterance. The thread of argument slipped from her. He frightened her, and at the same time it was strangely pleasant to be so looked upon. Her training warned her of peril and of wrong, subtle, mysterious, luring; while her instincts rang clarion-voiced through her being, impelling her to hurdle caste and place and gain to this traveller from another world, to this uncouth young fellow with lacerated hands and a line of raw red caused by the unaccustomed linen at his throat, who, all too evidently, was soiled and tainted by ungracious existence. She was clean, and her cleanness revolted; but she was woman, and she was just beginning to learn the paradox of woman. | Книжки не врут. Есть на свете такие женщины. И она такая. Он воспарил на крыльях воображения, и огромные сияющие полотна раскинулись перед его мысленным взором, и на них возникали смутные гигантские образы - любовь, романтика, героические деяния во имя Женщины - во имя вот этой хрупкой женщины, этого золотого цветка. И сквозь зыбкое трепещущее видение, словно сквозь сказочный мираж, он жадно глядел на женщину во плоти, что сидела перед ним и говорила о литературе, об искусстве. Он и слушал тоже, но глядел жадно, не сознавая, что пожирает ее глазами, что в его неотступном взгляде пылает само его мужское естество. Но она, истая женщина, хоть и совсем мало знающая о мире мужчин, остро ощущала этот обжигающий взгляд. Никогда еще мужчины не смотрели на нее так, и она смутилась. Она запнулась, запуталась в словах. Нить рассуждений ускользнула от нее. Он, пугал ее, и, однако, оказалось до странности приятно, что на тебя так смотрят. Воспитание предостерегало ее об опасности, о дурном, коварном, таинственном соблазне; инстинкты же ее победно звенели, понуждая перескочить через разделяющий их кастовый барьер и завоевать этого путника из иного мира, этого неотесанного парня с ободранными руками и красной полосой на шее от непривычки носить воротнички, а ведь он явно запачкан, запятнан грубой жизнью. Руфь была чиста, и чистота противилась ему; но притом она была женщина и тут-то начала постигать противоречивость женской натуры. |
| "As I was saying--what was I saying?" She broke off abruptly and laughed merrily at her predicament. | - Да, так вот... да, о чем же я? - она оборвала на полуслове и тотчас весело рассмеялась над своей забывчивостью. |
| "You was saying that this man Swinburne failed bein' a great poet because--an' that was as far as you got, miss," he prompted, while to himself he seemed suddenly hungry, and delicious little thrills crawled up and down his spine at the sound of her laughter. Like silver, he thought to himself, like tinkling silver bells; and on the instant, and for an instant, he was transported to a far land, where under pink cherry blossoms, he smoked a cigarette and listened to the bells of the peaked pagoda calling straw-sandalled devotees to worship. | - Вы говорили, этому... Суинберну не удалось стать великим поэтом, потому как... а дальше не досказали, мисс, - напомнил он, и вдруг внутри засосало вроде как от голода, а едва он услыхал, как она смеется, по спине вверх и вниз поползли восхитительные мурашки. Будто серебро, подумал он, будто серебряные колокольца зазвенели; и вмиг на один лишь миг его перенесло в далекую-далекую землю, под розовое облачко цветущей вишни, он курил сигарету и слушал колокольца островерхой пагоды, зовущие на молитву обутых в соломенные сандалии верующих. |
| "Yes, thank you," she said. "Swinburne fails, when all is said, because he is, well, indelicate. There are many of his poems that should never be read. Every line of the really great poets is filled with beautiful truth, and calls to all that is high and noble in the human. Not a line of the great poets can be spared without impoverishing the world by that much." | - Да... благодарю вас, - сказала Руфь. - Суинберн потерпел неудачу потому, что ему все же не хватает... тонкости. Многие его стихи не следовало бы читать. У истинно великих поэтов в каждой строке прекрасная, правда и каждая обращена ко всему возвышенному и благородному в человеке. У великих поэтов ни одной строки нельзя опустить, каждая обогащает мир. |
| "I thought it was great," he said hesitatingly, "the little I read. I had no idea he was such a--a scoundrel. I guess that crops out in his other books." | - А по мне, здорово это, что я прочел, - неуверенно сказал Мартин, - прочел-то я, правда, немного. Я и не знал какой он... подлюга. Видать, это в других его книжках вылазит. |
| "There are many lines that could be spared from the book you were reading," she said, her voice primly firm and dogmatic. | - И в этой книге, которую вы читали, многие строки вполне можно опустить, - строго, наставительно сказала Руфь. |
| "I must 'a' missed 'em," he announced. "What I read was the real goods. It was all lighted up an' shining, an' it shun right into me an' lighted me up inside, like the sun or a searchlight. That's the way it landed on me, but I guess I ain't up much on poetry, miss." | - Видать, не попались они мне, - объяснил Мартин. - Я чего прочел, стихи что надо. Прямо светится да сверкает, у меня аж все засветилось в нутре, вроде солнце зажглось, не то прожектор. Зацепил он меня, хотя, понятно, я в стихах не больно смыслю, мисс. |
| He broke off lamely. He was confused, painfully conscious of his inarticulateness. He had felt the bigness and glow of life in what he had read, but his speech was inadequate. He could not express what he felt, and to himself he likened himself to a sailor, in a strange ship, on a dark night, groping about in the unfamiliar running rigging. Well, he decided, it was up to him to get acquainted in this new world. He had never seen anything that he couldn't get the hang of when he wanted to and it was about time for him to want to learn to talk the things that were inside of him so that she could understand. _She_ was bulking large on his horizon. | Он запнулся, неловко замолчал. Он был смущен, мучительно сознавал, что не умеет высказать свою мысль. В прочитанном он почувствовал огромность жизни, жар ее и свет, но как передать это словами? Не смог он выразить свои чувства - и представился себе матросом, что оказался темной ночью на чужом корабле и никак не разберется ощупью в незнакомом такелаже. Ладно, решил он, все в его руках, надо будет освоиться с этим новым окружением. Не случалось еще такого, чтоб он с чем-то не совладал, была бы охота, а теперь самое время захотеть выучиться, говорить про то, что у него внутри, да так, чтоб она поняла. В мыслях его Руфь заслонила полмира. |
| "Now Longfellow--" she was saying. | - А вот Лонгфелло... - говорила она. |
| "Yes, I've read 'm," he broke in impulsively, spurred on to exhibit and make the most of his little store of book knowledge, desirous of showing her that he was not wholly a stupid clod. "'The Psalm of Life,' 'Excelsior,' an' . . . I guess that's all." | - Ага, этого я читал, - перебил он, спеша выставить в лучшем виде свой скромный запас знаний о книгах, желая дать понять, что и он не вовсе темный, - "Псалом жизни", "Эксцельсиор" и... все вроде. |
| She nodded her head and smiled, and he felt, somehow, that her smile was tolerant, pitifully tolerant. He was a fool to attempt to make a pretence that way. That Longfellow chap most likely had written countless books of poetry. | Она кивнула и улыбнулась, и он как-то ощутил, что улыбнулась она снисходительно... жалостливо-снисходительно. Дурак он, чего полез хвастать ученостью. У этого Лонгфелло скорей всего книжек пруд пруди. |
| "Excuse me, miss, for buttin' in that way. I guess the real facts is that I don't know nothin' much about such things. It ain't in my class. But I'm goin' to make it in my class." | - Прошу прощенья, мисс, зря я встрял. Сдается мне, я тут мало чего смыслю. Не по моей это части. А только добьюсь я, будет по моей части. |
| It sounded like a threat. His voice was determined, his eyes were flashing, the lines of his face had grown harsh. And to her it seemed that the angle of his jaw had changed; its pitch had become unpleasantly aggressive. At the same time a wave of intense virility seemed to surge out from him and impinge upon her. | Прозвучало это угрожающе. В голосе слышалась непреклонность, глаза сверкали, лицо стало жестче. Руфи показалось, у него выпятился подбородок, придавая всему облику что-то неприятно вызывающее. Но при этом ее словно обдало хлынувшей от него волною мужественности. |
| "I think you could make it in--in your class," she finished with a laugh. "You are very strong." | - Я думаю, вы добьетесь, это будет по... по вашей части, - со смехом закончила она. - Вы такой сильный. |
| Her gaze rested for a moment on the muscular neck, heavy corded, almost bull-like, bronzed by the sun, spilling over with rugged health and strength. And though he sat there, blushing and humble, again she felt drawn to him. She was surprised by a wanton thought that rushed into her mind. It seemed to her that if she could lay her two hands upon that neck that all its strength and vigor would flow out to her. She was shocked by this thought. It seemed to reveal to her an undreamed depravity in her nature. Besides, strength to her was a gross and brutish thing. Her ideal of masculine beauty had always been slender gracefulness. Yet the thought still persisted. It bewildered her that she should desire to place her hands on that sunburned neck. In truth, she was far from robust, and the need of her body and mind was for strength. But she did not know it. She knew only that no man had ever affected her before as this one had, who shocked her from moment to moment with his awful grammar. | Ее взгляд на миг задержался на его мускулистой шее, бронзовой от загара, с грубыми жилами, прямо бычьей, здоровье и сила переливались в нем через край. И хотя он смущенно краснел и робел, ее снова потянуло к нему. Нескромная мысль внезапно поразила ее. Если коснуться этой шеи руками, можно впитать всю его силу и мощь. Мысль эта возмутила девушку. Будто вдруг обнаружилась неведомая ей дотоле порочность ее натуры. К тому же физическая сила в ее глазах - нечто грубое, вульгарное. Идеалом мужской красоты для нее всегда была изящная стройность. И однако мысль оказалась упорной. Откуда оно, желание обхватить руками загорелую шею гостя, недоумевала она. А суть в том, что сама она была отнюдь не крепкая, и тело ее и душа тянулись к силе. Но она этого не знала. Знала только, что ни разу в жизни ни один мужчина никогда не волновал ее так, как этот, который то и дело возмущал ее своей чудовищно безграмотной речью. |
| "Yes, I ain't no invalid," he said. "When it comes down to hard-pan, I can digest scrap-iron. But just now I've got dyspepsia. Most of what you was sayin' I can't digest. Never trained that way, you see. I like books and poetry, and what time I've had I've read 'em, but I've never thought about 'em the way you have. That's why I can't talk about 'em. I'm like a navigator adrift on a strange sea without chart or compass. Now I want to get my bearin's. Mebbe you can put me right. How did you learn all this you've ben talkin'?" | - Верно, я не хилый, - сказал он. - Меня с копыт не сковырнешь, я и гвозди жевать могу. А вот сейчас никак не переварю, чего вы говорите. Не по зубам мне. Не учили меня этому. Книжки я люблю, и стихи тоже, и читаю всякую свободную минутку, а только по-вашему отродясь про них не думал. Потому и толковать про них не умею. Я вроде как штурман - занесло невесть куда, а ни карты, ни компаса нету. Надо мне сориентироваться. Может, укажете, куда держать путь? Вы-то откуда узнали все это, про что рассказывали? |
| "By going to school, I fancy, and by studying," she answered. | - В школе, вероятно, и вообще училась, - ответила она. |
| "I went to school when I was a kid," he began to object. | - Несмышленышем и я в школу ходил, - возразил было Мартин. |
| "Yes; but I mean high school, and lectures, and the university." | - Да, но я имею в виду среднюю школу, и лекции, и университет. |
| "You've gone to the university?" he demanded in frank amazement. He felt that she had become remoter from him by at least a million miles. | - В университете учились? - откровенно изумился он. Теперь она стала еще недосягаемей, ее отнесло по крайней мере еще на миллион миль. |
| "I'm going there now. I'm taking special courses in English." | - И сейчас учусь. Слушаю специальный курс английской филологии. |
| He did not know what "English" meant, but he made a mental note of that item of ignorance and passed on. | - Что такое "английская филология", он не знал, подумал, и тут он невежда, и принялся спрашивать дальше: |
| "How long would I have to study before I could go to the university?" he asked. | - Стало быть, сколько мне надо учиться, чтоб дойти до университета? |
| She beamed encouragement upon his desire for knowledge, and said: | Она улыбнулась, одобряя такую тягу к знаниям. |
| "That depends upon how much studying you have already done. You have never attended high school? Of course not. But did you finish grammar school?" | - Это зависит от того, сколько вы учились до сих пор, - сказала она. - В старшие классы вы не ходили? Нет, конечно. Ну а восемь классов кончили? |
| "I had two years to run, when I left," he answered. "But I was always honorably promoted at school." | - Нет, в седьмой уже не пошел, - ответил он. - Но из класса в класс переходил с отличием. |
| The next moment, angry with himself for the boast, he had gripped the arms of the chair so savagely that every finger-end was stinging. At the same moment he became aware that a woman was entering the room. He saw the girl leave her chair and trip swiftly across the floor to the newcomer. They kissed each other, and, with arms around each other's waists, they advanced toward him. That must be her mother, he thought. She was a tall, blond woman, slender, and stately, and beautiful. Her gown was what he might expect in such a house. His eyes delighted in the graceful lines of it. She and her dress together reminded him of women on the stage. Then he remembered seeing similar grand ladies and gowns entering the London theatres while he stood and watched and the policemen shoved him back into the drizzle beyond the awning. Next his mind leaped to the Grand Hotel at Yokohama, where, too, from the sidewalk, he had seen grand ladies. Then the city and the harbor of Yokohama, in a thousand pictures, began flashing before his eyes. But he swiftly dismissed the kaleidoscope of memory, oppressed by the urgent need of the present. He knew that he must stand up to be introduced, and he struggled painfully to his feet, where he stood with trousers bagging at the knees, his arms loose-hanging and ludicrous, his face set hard for the impending ordeal. | И тут же обозлился на себя за похвальбу и так яростно вцепился в ручку кресла, даже кончикам пальцев стало больно. И в эту минуту в дверях появилась какая-то женщина. Девушка встала и стремительно пошла ей навстречу. Они поцеловались и, обняв друг друга за талию, направились к нему. Мамаша, видать, подумал он. Была она высокая, светловолосая, стройная, осанистая и лицом красивая. Платье как раз под стать дому. Глаз радуется, такое оно складное да нарядное. И сама и платье - прямо как на сцене. А потом он вспомнил, сколько раз стоял и глазел, как входят в лондонские театры такие вот важные разряженные дамы, и сколько раз полицейские выталкивали его из крытой галереи на моросящий дождь. И сразу же воспоминания перенесли к Гранд-отелю в Иокогаме, там с обочины тротуара он тоже видал таких важных дам. Теперь перед глазами замелькали бесчисленные картины самого города Иокогамы и тамошней гавани. Но угнетенный тем, что ему сейчас предстояло, он постепенно погасил калейдоскоп памяти. Он знал, надо встать, тогда тебя познакомят, и неловко поднялся с кресла, и вот он стоит - брюки на коленях пузырятся, руки нелепо повисли, лицо напряглось в ожидании неизбежной пытки. |
