Краткая коллекция англтекстов
Генри Фильдинг. История Тома Джонса, найденыша
Том I.
Containing as much of the birth of the foundling as is necessary or proper to acquaint the reader with in the beginning of this history/
Которая содержит о рождении найденыша столько сведений, сколько необходимо для первоначального знакомства с ним читателя
Mores hominum multorum vidit Видел нравы многих людей
Глава 1.
The introduction to the work, or bill of fare to the feast
Введение в роман, или Список блюд на пиршестве
| English | Русский |
| An author ought to consider himself, not as a gentleman who gives a private or eleemosynary treat, but rather as one who keeps a public ordinary, at which all persons are welcome for their money. In the former case, it is well known that the entertainer provides what fare he pleases; and though this should be very indifferent, and utterly disagreeable to the taste of his company, they must not find any fault; nay, on the contrary, good breeding forces them outwardly to approve and to commend whatever is set before them. Now the contrary of this happens to the master of an ordinary. Men who pay for what they eat will insist on gratifying their palates, however nice and whimsical these may prove; and if everything is not agreeable to their taste, will challenge a right to censure, to abuse, and to d-n their dinner without controul. | Писатель должен смотреть на себя не как на барина, устраивающего званый обед или даровое угощение, а как на содержателя харчевни, где всякого потчуют за деньги. В первом случае хозяин, как известно, угощает чем ему угодно, и хотя бы стол был не особенно вкусен или даже совсем не по вкусу гостям, они не должны находить в нем недостатки: напротив, благовоспитанность требует от них на словах одобрять и хвалить все, что им ни подадут. Совсем иначе дело обстоит с содержателем харчевни. Посетители, платящие за еду, хотят непременно получить что-нибудь по своему вкусу, как бы они ни были избалованы и разборчивы; и если какое-нибудь блюдо им не понравится, они без стеснения воспользуются своим правом критиковать, бранить и посылать стряпню к черту. |
| To prevent, therefore, giving offence to their customers by any such disappointment, it hath been usual with the honest and well-meaning host to provide a bill of fare which all persons may peruse at their first entrance into the house; and having thence acquainted themselves with the entertainment which they may expect, may either stay and regale with what is provided for them, or may depart to some other ordinary better accommodated to their taste. | И вот, чтобы избавить своих посетителей от столь неприятного разочарования, честные и благомыслящие хозяева ввели в употребление карту кушаний, которую каждый вошедший в заведение может немедленно прочесть и, ознакомившись, таким образом, с ожидающим его угощением, или остаться и ублажать себя тем, что для него приготовлено, или идти в другую столовую, более сообразную с его вкусами. |
| As we do not disdain to borrow wit or wisdom from any man who is capable of lending us either, we have condescended to take a hint from these honest victuallers, and shall prefix not only a general bill of fare to our whole entertainment, but shall likewise give the reader particular bills to every course which is to be served up in this and the ensuing volumes. | Так как мы не считаем зазорным позаимствоваться умом-разумом от всякого, кто способен поучить нас, то согласились последовать примеру этих честных кухмистеров и представить читателю не только общее меню всего вашего угощения, но также особые карты каждой перемены кушаний, которыми собираемся потчевать его в этом и следующих томах. |
| The provision, then, which we have here made is no other than Human Nature. Nor do I fear that my sensible reader, though most luxurious in his taste, will start, cavil, or be offended, because I have named but one article. The tortise- as the alderman of Bristol, well learned in eating, knows by much experience- besides the delicious calipash and calipee, contains many different kinds of food; nor can the learned reader be ignorant, that in human nature, though here collected under one general name, is such prodigious variety, that a cook will have sooner gone through all the several species of animal and vegetable food in the world, than an author will be able to exhaust so extensive a subject. | А заготовленная вами провизия является не чем иным, как человеческой природой. И я не думаю, чтобы рассудительный читатель, хотя бы и с самым избалованным вкусом, стал ворчать, придираться или выражать недовольство тем, что я назвал только один предмет. Черепаха - как это известно из долгого опыта бристольскому олдермену, очень сведущему по части еды,помимо отменных спинки и брюшка, содержит еще много разных съедобных частей; а просвещенный читатель не может не знать чудесного разнообразия человеческой природы, хотя она и обозначена здесь одним общим названием: скорее повар переберет все на свете сорта животной и растительной пищи, чем писатель исчерпает столь обширную тему. |
| An objection may perhaps be apprehended from the more delicate, that this dish is too common and vulgar; for what else is the subject of all the romances, novels, plays, and poems, with which the stalls abound? Many exquisite viands might be rejected by the epicure, if it was a sufficient cause for his contemning of them as common and vulgar, that something was to be found in the most paltry alleys under the same name. In reality, true nature is as difficult to be met with in authors, as the Bayonne ham, or Bologna sausage, is to be found in the shops. | Люди утонченные, боюсь, возразят, пожалуй, что это блюдо слишком простое и обыкновенное; ибо что же иное составляет предмет всех этих романов, повестей, пьес и поэм, которыми завалены прилавки? Много изысканных кушаний мог бы забраковать эпикуреец, объявляя их обыкновенными и заурядными на том только основании, что где-нибудь в глухом переулке подается под таким же названием разная дрянь. В действительности настоящую природу так же трудно найти у писателей, как байоннскую ветчину или болонскую колбасу в лавках. |
| But the whole, to continue the same metaphor, consists in the cookery of the author; for, as Mr. Pope tells us- | Вся суть - будем держаться нашей метафоры - в писательской кухне, ибо, как говорит мистер Поп: |
| True wit is nature to advantage drest; What oft was thought, but ne'er so well exprest. | Остро сказать - наряд к лицу надеть, Живую мысль в слова облечь уметь. |
| The same animal which hath the honour to have some part of his flesh eaten at the table of a duke, may perhaps be degraded in another part, and some of his limbs gibbeted, as it were, in the vilest stall in town. Where, then, lies the difference between the food of the nobleman and the porter, if both are at dinner on the same ox or calf, but in the seasoning, the dressing, the garnishing, and the setting forth? Hence the one provokes and incites the most languid appetite, and the other turns and palls that which is the sharpest and keenest. | То самое животное, которое за одни части своего мяса удостаивается чести быть поданным к столу герцога, нередко подвергается унижению за другие части, и иные его куски болтаются на веревке в самой последней городской лавчонке. В чем же тогда разница между пищей барина и привратника, которые едят одного и того же быка или теленка, как не в приправе, приготовлении, гарнире и сервировке? Вот почему одно блюдо возбуждает и разжигает самый вялый аппетит, а другое отталкивает и притупляет самый острый и сильный. |
| In like manner, the excellence of the mental entertainment consists less in the subject than in the author's skill in well dressing it up. How pleased, therefore, will the reader be to find that we have, in the following work, adhered closely to one of the highest principles of the best cook which the present age, or perhaps that of Heliogabalus, hath produced. This great man, as is well known to all lovers of polite eating, begins at first by setting plain things before his hungry guests, rising afterwards by degrees as their stomachs may be supposed to decrease, to the very quintessence of sauce and spices. In like manner, we shall represent human nature at first to the keen appetite of our reader, in that more plain and simple manner in which it is found in the country, and shall hereafter hash and ragoo it with all the high French and Italian seasoning of affectation and vice which courts and cities afford. By these means, we doubt not but our reader may be rendered desirous to read on for ever, as the great person just above-mentioned is supposed to have made some persons eat. | Подобным же образом высокие достоинства умственного угощения зависят не столько от темы, сколько от искусства писателя выгодно подать ее. Как же будет порадован читатель, найдя, что в настоящем сочинении мы заботливо придерживались одного из первейших правил лучшего повара, какого только произвел нынешний век, а может быть, даже век Гелиогабала! Этот великий человек, как хорошо известно всем любителям полакомиться, подает сначала, на голодный желудок, простые кушанья, а потом, когда, по его предположениям, аппетит слабеет, восходит до самых пикантных соусов и пряностей. Так и мы предложим сначала человеческую природу свежему аппетиту нашего читателя в том простом и безыскусственном виде, в каком она встречается в деревне, а потом начиним и приправим ее всякими тонкими французскими и итальянскими специями притворства и пороков, которые изготовляются при дворах и в городах. Мы не сомневаемся, что такими средствами можно поселить в читателе желание читать до бесконечности, вроде того как только что названный великий человек вызывал в иных людях охоту без конца поглощать еду. |
| Having premised thus much, we will now detain those who like our bill of fare no longer from their diet, and shall proceed directly to serve up the first course of our history for their entertainment. | Предпослав эти замечания, мы не будем больше томить голодом читателей, которым наше меню пришлось по вкусу, и немедленно угостим их первым блюдом нашей истории. |
Глава 2.
A short description of Squire Allworthy, and a fuller account of Miss Bridget Allworthy, his sister
Краткое описание сквайра Олвергпи и более обстоятельные сведения о мисс
Бриджет Олверти, его сестре
| English | Русский |
| In that part of the western division of this kingdom which is commonly called Somersetshire, there lately lived, and perhaps lives still, a gentleman whose name was Allworthy, and who might well be called the favourite of both nature and fortune; for both of these seem to have contended which should bless and enrich him most. In this contention, nature may seem to some to have come off victorious, as she bestowed on him many gifts, while fortune had only one gift in her power; but in pouring forth this, she was so very profuse, that others perhaps may think this single endowment to have been more than equivalent to all the various blessings which he enjoyed from nature. From the former of these, he derived an agreeable person, a sound constitution, a solid understanding, and a benevolent heart; by the latter, he was decreed to the inheritance of one of the largest estates in the county. | В той части западной половины нашего королевства, которая обыкновенно называется Сомерсетшир, жил недавно, а может быть, и теперь еще живет, дворянин по фамилии Олверти, которого с полным правом можно было назвать баловнем Природы и Фортуны, ибо они, казалось, состязались, как бы пощедрее одарить его и облагодетельствовать. Из этого состязания Природа, на взгляд иных, вышла победительницей, оделив его множеством даров, тогда как в распоряжении Фортуны был один только дар, но, награждая им, она проявила такую расточительность, что, пожалуй, этот единственный дар покажется иному стоящим больше всех разнообразных благ, отпущенных ему Природой. От последней ему достались приятная внешность, здоровое телосложение, ясный ум и доброжелательное сердце; Фортуна же сделала его наследником одного из обширнейших поместий в графстве. |
| This gentleman had in his youth married a very worthy and beautiful woman, of whom he had been extremely fond: by her he had three children, all of whom died in their infancy. He had likewise had the misfortune of burying this beloved wife herself, about five years before the time in which this history chuses to set out. This loss, however great, he bore like a man of sense and constancy, though it must be confest he would often talk a little whimsically on this head; for he sometimes said he looked on himself as still married, and considered his wife as only gone a little before him, a journey which he should most certainly, sooner or later, take after her; and that he had not the least doubt of meeting her again in a place where he should never part with her more- sentiments for which his sense was arraigned by one part of his neighbours, his religion by a second, and his sincerity by a third. | В молодости дворянин этот был женат на весьма достойной и красивой женщине, которую любил без памяти; от нее он имел троих детей, но все они умерли в младенчестве. Ему выпало также несчастье лет за пять до начала нашей повести похоронить и свою любимую жену. Как ни велика была утрата, он перенес ее как человек умный и с характером, хотя, должно признаться, часто толковал насчет этого немножко странно; так, порой от него можно было услышать, что он по-прежнему считает себя женатым и думает, что жена лишь немного опередила его в путешествии, которое и ему неизбежно придется, раньше или позже, совершить вслед за ней, и что он нисколько не сомневается встретиться с ней снова там, где уж никогда больше с ней не разлучится,- суждения, за которые одни из соседей отвергали в нем здравый смысл, другие - религиозные чувства, а третьи - искренность. |
| He now lived, for the most part, retired in the country, with one sister, for whom he had a very tender affection. This lady was now somewhat past the age of thirty, an aera at which, in the opinion of the malicious, the title of old maid may with no impropriety be assumed. She was of that species of women whom you commend rather for good qualities than beauty, and who are generally called, by their own sex, very good sort of women- as good a sort of woman, madam, as you would wish to know. Indeed, she was so far from regretting want of beauty, that she never mentioned that perfection, if it can be called one, without contempt; and would often thank God she was not as handsome as Miss Such-a-one, whom perhaps beauty had led into errors which she might have otherwise avoided. Miss Bridget Allworthy (for that was the name of this lady) very rightly conceived the charms of person in a woman to be no better than snares for herself, as well as for others; and yet so discreet was she in her conduct, that her prudence was as much on the guard as if she had all the snares to apprehend which were ever laid for her whole sex. Indeed, I have observed, though it may seem unaccountable to the reader, that this guard of prudence, like the trained bands, is always readiest to go on duty where there is the least danger. It often basely and cowardly deserts those paragons for whom the men are all wishing, sighing, dying, and spreading every net in their power; and constantly attends at the heels of that higher order of women for whom the other sex have a more distant and awful respect, and whom (from despair, I suppose, of success) they never venture to attack. | Теперь он жил большей частью в деревенской глуши, вместе с сестрой, которую нежно любил. Дама эта перешагнула уже за тридцать - возраст, в котором, по мнению злых, можно уже не чинясь называть себя старой девой. Она была из тех женщин, которых мы хвалим скорее за качество сердца, чем за красоту, а представительницы прекрасного пола называют обыкновенно порядочными женщинами: "Она, знаете, порядочная, во всех отношениях порядочная". И в самом деле, она так мало сожалела о недостатке красоты, что говорила об этом совершенстве, если красоту вообще можно назвать совершенством, не иначе как с презрением и часто благодарила бога за то, что она не так красива, как мисс такая-то, которая, не будь у нее красоты, наверное, не натворила бы столько глупостей. Мисс Бриджет Олверти (как звали эту даму) весьма справедливо видела в обаятельной внешности женщины всего лишь ловушку и для нее самой, и для других, но несмотря на личную безопасность была все же крайне осмотрительна в своем поведении и до такой степени держалась настороже, словно ей были расставлены все ловушки, когда-либо угрожавшие прекрасному полу. Действительно, я заметил, хотя это и может показаться читателю несуразным, что такого рода благоразумная осмотрительность, подобно полицейским дозорам, исполняет свои обязанности тем ретивее, чем меньше опасность. Часто эта осмотрительность постыдно и трусливо покидает первых красавиц, по которым мужчины томятся, вздыхают, чахнут и которым они расстилают все сети, какие только в их власти, и ни на шаг не отходит от тех высшего разбора женщин, к которым сильный пол относится с самым глубоким и благоговейным почтением и которых (должно быть, отчаиваясь в успехе) никогда не решается атаковать. |
| Reader, I think proper, before we proceed any farther together, to acquaint thee that I intend to digress, through this whole history, as often as I see occasion, of which I am myself a better judge than any pitiful critic whatever; and here I must desire all those critics to mind their own business, and not to intermeddle with affairs or works which no ways concern them; for till they produce the authority by which they are constituted judges, I shall not plead to their jurisdiction. | Читатель, прежде чем мы пойдем с тобой дальше, не мешает, мне кажется, предупредить тебя, что в продолжение этой повести я намерен при всяком удобном случае пускаться в отступления; и когда это делать - мне лучше знать, чем какому-либо жалкому критику. Вообще я покорнейше просил бы всех господ критиков заниматься своим делом и не соваться в дела или сочинения, которые их вовсе не касаются, ибо я не обращусь к их суду, пока они не представят доказательств своего права быть судьями. |
Глава 3.
An odd accident which befel Mr. Allworthy at his return home. The decent behaviour of Mrs. Deborah Wilkins, with some proper animadversions on bastard
Странный случай, приключившийся с мистером Олверти по возвращении
домой. Благопристойное поведение миссис Деборы Вилкинс с добавлением
нескольких замечаний о незаконных детях
| English | Русский |
| I have told my reader, in the preceding chapter, that Mr. Allworthy inherited a large fortune; that he had a good heart, and no family. Hence, doubtless, it will be concluded by many that he lived like an honest man, owed no one a shilling, took nothing but what was his own, kept a good house, entertained his neighbours with a hearty welcome at his table, and was charitable to the poor, i.e., to those who had rather beg than work, by giving them the offals from it; that he died immensely rich and built an hospital. | В предыдущей главе я сказал читателю, что мистер Олверти получил в наследство крупное состояние, что он имел доброе сердце и что у него не было детей. Многие, без сомнения, сделают отсюда вывод, что он жил, как подобает честному человеку; никому не был должен ни шиллинга, не брал того, что ему не принадлежало, имел открытый дом, радушно угощал соседей и благотворительствовал бедным, то есть тем, кто предпочитает работе попрошайничество, бросая им объедки со своего стола, построил богадельню и умер богачом. |
| And true it is that he did many of these things; but had he done nothing more I should have left him to have recorded his own merit on some fair freestone over the door of that hospital. Matters of a much more extraordinary kind are to be the subject of this history, or I should grossly mis-spend my time in writing so voluminous a work; and you, my sagacious friend, might with equal profit and pleasure travel through some pages which certain droll authors have been facetiously pleased to call The History of England. | Многое из этого он действительно сделал: но если бы он этим ограничился, то я предоставил бы ему самому увековечить свои заслуги на красивой мраморной доске, прибитой над входом в эту богадельню. Нет, предметом моей истории будут события гораздо более необыкновенные, иначе я только попусту потратил бы время на писание столь объемистого сочинения, и вы, мой рассудительный друг, могли бы с такой же пользой и удовольствием прогуляться по страницам книг, в шутку названных проказниками авторами Историей Англии. |
| Mr. Allworthy had been absent a full quarter of a year in London, on some very particular business, though I know not what it was; but judge of its importance by its having detained him so long from home, whence he had not been absent a month at a time during the space of many years. He came to his house very late in the evening, and after a short supper with his sister, retired much fatigued to his chamber. Here, having spent some minutes on his knees- a custom which he never broke through on any account- he was preparing to step into bed, when, upon opening the cloathes, to his great surprize he beheld an infant, wrapt up in some coarse linen, in a sweet and profound sleep, between his sheets. He stood some time lost in astonishment at this sight; but, as good nature had always the ascendant in his mind, he soon began to be touched with sentiments of compassion for the little wretch before him. He then rang his bell, and ordered an elderly woman-servant to rise immediately, and come to him; and in the meantime was so eager in contemplating the beauty of innocence, appearing in those lively colours with which infancy and sleep always display it, that his thoughts were too much engaged to reflect that he was in his shirt when the matron came in. She had indeed given her master sufficient time to dress himself; for out of respect to him, and regard to decency, she had spent many minutes in adjusting her hair at the looking-glass, notwithstanding all the hurry in which she had been summoned by the servant, and though her master, for aught she knew, lay expiring in an apoplexy, or in some other fit. | Мистер Олверти целые три месяца провел в Лондоне по какому-то частному делу; не знаю, в чем оно состояло, но, очевидно, было важное, если так надолго задержало его вдали от дома, откуда в течение многих лет не отлучался даже на месяц. Он приехал домой поздно вечером и, наскоро поужинав с сестрой, ушел, очень усталый, в свою комнату. Там, простояв несколько минут на коленях - обычай, которого он не нарушал ни при каких обстоятельствах,- Олверти готовился уже лечь в постель, как вдруг, подняв одеяло, к крайнему своему изумлению, увидел на ней завернутого в грубое полотно ребенка, который крепко спал сладким сном. Несколько времени он стоял, пораженный этим зрелищем, но так как добрые чувства всегда брали в нем верх, то скоро проникся состраданием к лежавшему перед ним бедному малютке. Он позвонил и приказал немедленно разбудить и позвать пожилую служанку, а сам тем временем так залюбовался красотой невинности, которую всегда в живых красках являет зрелище спящего ребенка, что совсем позабыл о своем ночном туалете, когда в комнату вошла вызванная им матрона. А между тем она дала своему хозяину довольно времени для того, чтобы одеться, ибо из уважение к нему и ради приличия провела несколько минут перед зеркалом, приводя в порядок свою прическу, несмотря на то что лакей позвал ее с большой торопливостью и ее хозяин, может быть, умирал от удара или с ним случилось какое-нибудь другое несчастье. |
| It will not be wondered at that a creature who had so strict a regard to decency in her own person, should be shocked at the least deviation from it in another. She therefore no sooner opened the door, and saw her master standing by the bedside in his shirt, with a candle in his hand, than she started back in a most terrible fright, and might perhaps have swooned away, had he not now recollected his being undrest, and put an end to her terrors by desiring her to stay without the door till he had thrown some cloathes over his back, and was become incapable of shocking the pure eyes of Mrs. Deborah Wilkins, who, though in the fifty-second year of her age, vowed she had never beheld a man without his coat. Sneerers and prophane wits may perhaps laugh at her first fright; yet my graver reader, when he considers the time of night, the summons from her bed, and the situation in which she found her master, will highly justify and applaud her conduct, unless the prudence which must be supposed to attend maidens at that period of life at which Mrs. Deborah had arrived, should a little lessen his admiration. | Нет ничего удивительного, что женщину, столь требовательную к себе по части соблюдения приличий, шокирует малейшее несоблюдение их другими. Поэтому, едва только она отворила дверь и увидела своего хозяина стоявшим у постели со свечой в руке и в одной рубашке, как отскочила в величайшем испуге назад и, по всей вероятности, упала бы в обморок, если бы Олверти не вспомнил в эту минуту, что он не одет, и не положил конец ее ужасу, попросив ее подождать за дверью, пока он накинет какое-нибудь платье и не будет больше смущать непорочные взоры миссис Деборы Вилкинс, которая, хотя ей шел пятьдесят второй год, божилась, что отроду не видела мужчины без верхнего платья. Насмешники и циники станут, пожалуй, издеваться над ее испугом; но читатели более серьезные, приняв в соображение ночное время и то, что ее подняли с постели и она застала своего хозяина в таком виде, вполне оправдают и одобрят ее поведение, разве только их восхищение будет немного умерено мыслью, что Дебора уже достигла той поры жизни, когда благоразумие обыкновенно не покидает девицы. |
| When Mrs. Deborah returned into the room, and was acquainted by her master with the finding the little infant, her consternation was rather greater than his had been; nor could she refrain from crying out, with great horror of accent as well as look, "My good sir! what's to be done?" | Когда Дебора вернулась в комнату и услышала от хозяина о найденном ребенке, то была поражена еще больше, чем он, и не могла удержаться от восклицания, с выражением ужаса в голосе и во взгляде: "Батюшки, что ж теперь делать?" |
| Mr. Allworthy answered, she must take care of the child that evening, and in the morning he would give orders to provide it a nurse. | Мистер Олверти ответил на это, что она должна позаботиться о ребенке, а утром он распорядится подыскать ему кормилицу. |
| "Yes, sir," says she; "and I hope your worship will send out your warrant to take up the hussy its mother, for she must be one of the neighbourhood; and I should be glad to see her committed to Bridewell, and whipt at the cart's tail. Indeed, such wicked sluts cannot be too severely punished. I'll warrant 'tis not her first, by her impudence in laying it to your worship." | - Слушаюсь, сударь! И я надеюсь, что ваша милость отдаст приказание арестовать шлюху-мать; это, наверно, какая-нибудь, что живет по соседству; то-то приятно будет поглядеть, как ее будут отправлять в исправительный дом и сечь на задке телеги! Этих негодных тварей как ни наказывай, все будет мало! Побожусь, что у нее не первый. Экое бесстыдство: подкинуть его вашей милости! |
| "In laying it to me, Deborah!" answered Allworthy: "I can't think she hath any such design. I suppose she hath only taken this method to provide for her child; and truly I am glad she hath not done worse." | - Подкинуть его мне, Дебора? - удивился Олверти.- Не могу допустить, чтобы у нее было такое намерение. Мне кажется, она избрала этот путь просто из желания обеспечить своего ребенка, и я очень рад, что несчастная не сделала чего-нибудь хуже. |
| "I don't know what is worse," cries Deborah, "than for such wicked strumpets to lay their sins at honest men's doors; and though your worship knows your own innocence, yet the world is censorious; and it hath been many an honest man's hap to pass for the father of children he never begot; and if your worship should provide for the child, it may make the people the apter to believe; besides, why should your worship provide for what the parish is obliged to maintain? For my own part, if it was an honest man's child, indeed- but for my own part, it goes against me to touch these misbegotten wretches, whom I don't look upon as my fellow-creatures. Faugh! how it stinks! It doth not smell like a Christian. If I might be so bold to give my advice, I would have it put in a basket, and sent out and laid at the churchwarden's door. It is a good night, only a little rainy and windy; and if it was well wrapt up, and put in a warm basket, it is two to one but it lives till it found in the morning. But if it should not, we have discharged our duty in taking proper care of it; and it is, perhaps, better such creatures to die in a state of innocence, than to grow up and imitate their mothers; for nothing better can be expected of them." | - Чего уж хуже,- воскликнула Дебора,- если такие негодницы взваливают свой грех на честного человека! Известно, ваша милость тут ни при чем, но свет всегда готов судить, и не раз честному человеку случалось прослыть отцом чужих детей. Если ваша милость возьмет заботы о ребенке на себя, это может заронить подозрения. Да и с какой стати вашей милости заботиться о младенце, которого обязан взять на свое попечение приход? Что до меня, то, будь еще это честно прижитое дитя, так куда ни шло, а к таким пащенкам, верьте слову, мне прикоснуться противно, я за людей их не считаю. Фу, как воняет! И запах-то у него не христианский! Если смею подать совет, то положила бы я его в корзину, унесла бы отсюда и оставила бы у дверей церковного старосты. Ночь хорошая, только ветрено немного и дождь идет; но если его закутать хорошенько да положить в теплую корзину, то два против одного, что проживет до утра, когда его найдут. Ну, а не проживет, мы все-таки долг свой исполнили, позаботились о младенце... Да таким созданиям и лучше умереть невинными, чем расти и идти по стопам матерей, ведь от них ничего хорошего и ожидать нельзя. |
| There were some strokes in this speech which perhaps would have offended Mr. Allworthy, had he strictly attended to it; but he had now got one of his fingers into the infant's hand, which, by its gentle pressure, seeming to implore his assistance, had certainly outpleaded the eloquence of Mrs. Deborah, had it been ten times greater than it was. He now gave Mrs. Deborah positive orders to take the child to her own bed, and to call up a maidservant to provide it pap, and other things, against it waked. He likewise ordered that proper cloathes should be procured for it early in the morning, and that it should be brought to himself as soon as he was stirring. | Кое-какие выражения этой речи, по всей вероятности, вызвали бы неудовольствие у мистера Олверти, если бы он слушал Дебору внимательно, но он вложил в это время палец в ручку малютки, и нежное пожатие, как бы молившее его о помощи, было для него несравненно убедительнее красноречия Деборы, если бы даже она говорила в десять раз красноречивее. Он решительно приказал Деборе взять ребенка к себе на постель и распорядиться, чтобы кто-нибудь из служанок приготовил ему кашку и все прочее, на случай если он проснется. Он велел также, чтобы рано утром для ребенка достали белье поопрятнее и принесли малютку к нему, как только он встанет. |
| Such was the discernment of Mrs. Wilkins, and such the respect she bore her master, under whom she enjoyed a most excellent place, that her scruples gave way to his peremptory commands; and she took the child under her arms, without any apparent disgust at the illegality of its birth; and declaring it was a sweet little infant, walked off with it to her own chamber. | Миссис Вилкинс была так понятлива и относилась с таким уважением к своему хозяину, в доме которого занимала превосходное место, что после его решительных приказаний все ее сомнения мгновенно рассеялись. Она взяла ребенка на руки без всякого видимого отвращения к незаконности его появления на свет и, назвав его премиленьким крошкой, ушла с ним в свою комнату. |
| Allworthy here betook himself to those pleasing slumbers which a heart that hungers after goodness is apt to enjoy when thoroughly satisfied. As these are possibly sweeter than what are occasioned by any other hearty meal, I should take more pains to display them to the reader, if I knew any air to recommend him to for the procuring such an appetite. | А Олверти погрузился в тот сладкий сон, каким способно наслаждаться жаждущее добра сердце, когда оно испытало полное удовлетворение. Такой сон, наверно, приятнее снов, которые бывают после сытного ужина, и я постарался бы расписать его моему читателю обстоятельнее, если бы только знал, какой воздух ему посоветовать для возбуждения названной жажды. |
Глава 4.
The reader's neck brought into danger by a description; his escape; and the great condescension of Miss Bridget Allworthy
Шее читателя угрожает опасность от головокружительного описания, Он
благополучно ее минует. Великая снисходительность мисс Бриджет Олверти
| English | Русский |
| The Gothic stile of building could produce nothing nobler than Mr. Allworthy's house. There was an air of grandeur in it that struck you with awe, and rivalled the beauties of the best Grecian architecture; and it was as commodious within as venerable without.It stood on the south-east side of a hill, but nearer the bottom than the top of it, so as to be sheltered from the north-east by a grove of old oaks which rose above it in a gradual ascent of near half a mile, and yet high enough to enjoy a most charming prospect of the valley beneath.In the midst of the grove was a fine lawn, sloping down towards the house, near the summit of which rose a plentiful spring, gushing out of a rock covered with firs, and forming a constant cascade of about thirty feet, not carried down a regular flight of steps, but tumbling in a natural fall over the broken and mossy stones till it came to the bottom of the rock, then running off in a pebly channel, that with many lesser falls winded along, till it fell into a lake at the foot of the hill, about a quarter of a mile below the house on the south side, and which was seen from every room in the front. Out of this lake, which filled the center of a beautiful plain, embellished with groups of beeches and elms, and fed with sheep, issued a river, that for several miles was seen to meander through an amazing variety of meadows and woods till it emptied itself into the sea, with a large arm of which, and an island beyond it, the prospect was closed.On the right of this valley opened another of less extent, adorned with several villages, and terminated by one of the towers of an old ruined abby, grown over with ivy, and part of the front, which remained still entire.The left-hand scene presented the view of a very fine park, composed of very unequal ground, and agreeably varied with all the diversity that hills, lawns, wood, and water, laid out with admirable taste, but owing less to art than to nature, could give. Beyond this, the country gradually rose into a ridge of wild mountains, the tops of which were above the clouds.It was now the middle of May, and the morning was remarkably serene, when Mr. Allworthy walked forth on the terrace, where the dawn opened every minute that lovely prospect we have before described to his eye; and now having sent forth streams of light, which ascended the blue firmament before him, as harbingers preceding his pomp, in the full blaze of his majesty rose the sun, than which one object alone in this lower creation could be more glorious, and that Mr. Allworthy himself presented- a human being replete with benevolence, meditating in what manner he might render himself most acceptable to his Creator, by doing most good to his creatures.Reader, take care. I have unadvisedly led thee to the top of as high a hill as Mr. Allworthy and how to get thee down without breaking thy neck, I do not well know. However, let us e'en venture to slide down together; for Miss Bridget rings her bell, and Mr. Allworthy is summoned to breakfast, where I must attend, and, if you please, shall be glad of your company.The usual compliments having past between Mr. Allworthy and Miss Bridget, and the tea being poured out, he summoned Mrs. Wilkins, and told his sister he had a present for her, for which she thanked him- imagining, I suppose, it had been a gown, or some ornament for her person. Indeed, he very often made her such presents; and she, in complacence to him, spent much time in adorning herself. I say in complacence to him, because she always exprest the greatest contempt for dress, and for those ladies who made it their study.But if such was her expectation, how was she disappointed when Mrs. Wilkins, according to the order she had received from her master, produced the little infant? Great surprizes, as hath been observed, are apt to be silent; and so was Miss Bridget, till her brother began, and told her the whole story, which, as the reader knows it already, we shall not repeat.Miss Bridget had always exprest so great a regard for what the ladies are pleased to call virtue, and had herself maintained such a severity of character, that it was expected, especially by Wilkins, that she would have vented much bitterness on this occasion, and would have voted for sending the child, as a kind of noxious animal, immediately out of the house; but, on the contrary, she rather took the good-natured side of the question, intimated some compassion for the helpless little creature, and commended her brother's charity in what he had done.Perhaps the reader may account for this behaviour from her condescension to Mr. Allworthy, when we have informed him that the good man had ended his narrative with owning a resolution to take care of the child, and to breed him up as his own; for, to acknowledge the truth, she was always ready to oblige her brother, and very seldom, if ever, contradicted his sentiments. She would, indeed, sometimes make a few observations, as that men were headstrong, and must have their own way, and would wish she had been blest with an independent fortune; but these were always vented in a low voice, and at the most amounted only to what is called muttering.However, what she withheld from the infant, she bestowed with the utmost profuseness on the poor unknown mother, whom she called an impudent slut, a wanton hussy, an audacious harlot, a wicked jade, a vile strumpet, with every other appellation with which the tongue of virtue never fails to lash those who bring a disgrace on the sex.A consultation was now entered into how to proceed in order to discover the mother. A scrutiny was first made into the characters of the female servants of the house, who were all acquitted by Mrs. Wilkins, and with apparent merit; for she had collected them herself, and perhaps it would be difficult to find such another set of scarecrows.The next step was to examine among the inhabitants of the parish; and this was referred to Mrs. Wilkins, who was to enquire with all imaginable diligence, and to make her report in the afternoon.Matters being thus settled, Mr. Allworthy withdrew to his study, as was his custom, and left the child to his sister, who, at his desire, had undertaken the care of it. | Готический архитектурный стиль не создавал ничего благороднее, чем дом мистера Олверти. Своим величественным видом он внушал зрителю уважение и мог потягаться с лучшими образцами греческой архитектуры. Внутренние его удобства не уступали солидной внешности.Он стоял на юго-восточном склоне холма, ближе к подошве, чем к вершине, так что укрыт был с северо-востока рощей старых дубов, некруто поднимавшейся над ним на полмили, и все же достаточно высоко, чтобы любоваться восхитительным видом на отрывавшуюся внизу долину.От середины рощи к дому спускалась красивая лужайка, у вершины которой, из скалы, покрытой елями, бил роскошный ключ, образуя вечный каскад футов в тридцать вышиной, падавший не по правильным уступам, но по беспорядочно раскиданным природой обломкам замшелых камней; достигнув таким образом подножия скалы, он уже с гораздо меньшей прытью змеился далее по кремнистому руслу и у подошвы холма, в четверти мили к югу от дома, впадал в озеро, которое было видно из всех комнат, расположенных по фасаду. Из этого озера, которое заполняло центр красивой равнины, убранной купами буков и вязов и служившей пастбищем для овец, вытекала река; на протяжении нескольких миль она извивалась среди восхитительных лугов и лесов и впадала наконец в море, замыкавшее горизонт своим широким рукавом, с островом посередине.Направо от этой долины открывалась другая, не столь обширная, с разбросанными по ней селениями, и кончавшаяся увитой плющом башней и еще уцелевшей частью фасада старого разрушенного монастыря.По левую руку открывался вид на прекрасный парк, раскинутый по очень неровной местности и приятно радовавший взгляд всем разнообразием, какое могут явить холмы, лужайки, деревья и воды, распланированные с удивительным изяществом не столько искусной рукой человека, сколько самой природой. Дальше местность постепенно поднималась и переходила в гребень диких гор, вершины которых скрывались в облаках.Было замечательное ясное майское утро, когда мистер Олверти вышел на террасу, и заря с каждой минутой все шире раскрывала перед ним только что описанный прелестный пейзаж. Выслав вперед потоки света, разливавшиеся по голубому небосклону как предвестники его великолепия, во всем блеске своего величия взошло солнце, затмить которое в нашем бренном мире могло только одно существо, и этим существом был сам Олверти - человек, исполненный любви к ближнему и размышлявший, каким бы способом получше угодить творцу, делая добро его творениям.Читатель, берегись! Я необдуманно завел тебя на вершину столь высокой горы, как особа мистера Олверти, и теперь хорошенько не знаю, как тебя спустить, не сломав шею. Все же давай-ка попробуем скатиться вместе, ибо мисс Бриджет звонит, приглашая мистера Олверти к завтраку, на котором и я должен присутствовать, и буду рад, если ты пожалуешь вместе со мной.Обменявшись обычными приветствиями с мисс Бриджет и подождав, пока нальют чай, мистер Олверти велел позвать миссис Вилкинс и сказал сестре, что у него есть для нее подарок; та поблагодарила, вообразив, должно быть, что речь идет о каком-нибудь платье или драгоценности. Брат очень часто делал ей такие подарки, и в угоду ему она тратила немало времени на свой туалет. Я говорю у угоду брату, потому" что сама она всегда выражала величайшее презрение к нарядам и к тем дамам, которые ими занимаются.Но если таковы были ее ожидания, то как же была она разочарована, когда миссис Вилкинс, исполняя приказание своего хозяина, принесла ребенка! Крайнее изумление, как известно, бывает обыкновенно немым; так и мисс Бриджет не промолвила ни слова, пока брат не нарушил молчания, рассказав ей всю историю. Читатель уже знает ее, так что мы не станем передавать его рассказ.Мисс Бриджет всегда свидетельствовала такое уважение к тому, что дамы благоволят называть добродетелью, и сама держала себя так строго, что присутствующие, особенно же миссис Вилкинс, ожидали от нее по этому поводу потока горьких слов и предложения немедленно удалить из дома ребенка, как вредного звереныша. Но она, напротив, отнеслась к происшествию весьма благодушно, выразила некоторое сострадание к беспомощному малютке и похвалила брата за совершенное им доброе дело.Может быть, читатель объяснит себе это поведение ее уступчивостью мистеру Олверти, если мы ему поведаем, что в заключение Своего рассказа этот добрый человек объявил о своем решении позаботиться о ребенке и воспитать его, как родное дитя; ибо, нужно сказать правду, мисс Бриджет всегда была готова угодить брату очень редко, а может быть, и никогда, не противоречила его суждениям. Правда, подчас у нее вырывались кое-какие замечания- вроде того, что мужчины своевольны и непременно хотят поставить на своем и что ей очень хотелось бы иметь независимое состояние,- но все подобные замечания высказывались потихоньку, и голос ее самое большее возвышался до так называемого ворчания.Впрочем, эта сдержанность мисс Бриджет по отношению к ребенку была щедро возмещена расточительностью по адресу бедной неизвестной матери; она обозвала ее срамницей, скверной шлюхой, наглой девкой, бесстыдной тварью, подлой потаскухой и другими подобными именами, на которые не скупится добродетель, когда хочет заклеймить негодниц, наносящих бесчестье женскому полу.Потом стали совещаться, каким образом обнаружить мать ребенка. Сперва разобрали по косточкам поведение всей женской прислуги в доме; но миссис Вилкинс выгородила своих подручных и шла, несомненно, права: она сама их подобрала, и вряд ли где-нибудь еще можно было найти такую коллекцию огородных пугал. Следующим шагом был розыск среди обитательниц прихода; дело это поручили миссис Вилкинс, которая должна была произвести самое тщательное расследование и доложить после обеда о его результатах.Порешив на этом, мистер Олверти удалился, по обыкновению, к себе в кабинет и оставил ребенка сестре, которая, по его просьбе, взяла на себя заботы о нем. |
Глава 5.
Containing a few common matters, with a very uncommon observation upon the
которая содержит самые обыкновенные события с весьма необыкновенным по
их поводу замечанием
| English | Русский |
| When her master was departed, Mrs. Deborah stood silent, expecting her cue from Miss Bridget; for as to what had past before her master, the prudent housekeeper by no means relied upon it, as she had often known the sentiments of the lady in her brother's absence to differ greatly from those which she had expressed in his presence. Miss Bridget did not, however, suffer her to continue long in this doubtful situation; for having looked some time earnestly at the child, as it lay asleep in the lap of Mrs. Deborah, the good lady could not forbear giving it a hearty kiss, at the same time declaring herself wonderfully pleased with its beauty and innocence. Mrs. Deborah no sooner observed this than she fell to squeezing and kissing, with as great raptures as sometimes inspire the sage dame of forty and five towards a youthful and vigorous bridegroom, crying out, in a shrill voice, "O, the dear little creature!- The dear, sweet, pretty creature! Well, I vow it is as fine a boy as ever was seen!"These exclamations continued till they were interrupted by the lady, who now proceeded to execute the commission given her by her brother, and gave orders for providing all necessaries for the child, appointing a very good room in the house for his nursery. Her orders were indeed so liberal, that, had it been a child of her own, she could not have exceeded them; but, lest the virtuous reader may condemn her for showing too great regard to a base-born infant, to which all charity is condemned by law as irreligious, we think proper to observe that she concluded the whole with saying, "Since it was her brother's whim to adopt the little brat, she supposed little master must be treated with great tenderness. For her part, she could not help thinking it was an encouragement to vice; but that she knew too much of the obstinacy of mankind to oppose any of their ridiculous humours."With reflections of this nature she usually, as has been hinted, accompanied every act of compliance with her brother's inclinations; and surely nothing could more contribute to heighten the merit of this compliance than a declaration that she knew, at the same time, the folly and unreasonableness of those inclinations to which she submitted. Tacit obedience implies no force upon the will, and consequently may be easily, and without any pains, preserved; but when a wife, a child, a relation, or a friend, performs what we desire, with grumbling and reluctance, with expressions of dislike and dissatisfaction, the manifest difficulty which they undergo must greatly enhance the obligation.As this is one of those deep observations which very few readers can be supposed capable of making themselves, I have thought proper to lend them my assistance; but this is a favour rarely to be expected in the course of my work; Indeed, I shall seldom or never so indulge him, unless in such instances as this, where nothing but the inspiration with which we writers are gifted, can possibly enable any one to make the discovery. | После ухода мистера Олверти Дебора молча ожидала, 'какую ей подаст реплику мисс Бриджет: искушенная домоправительница нисколько не полагалась на то, что произошло при ее хозяине, ибо не раз бывала свидетельницей, как мнения барышни в присутствии брата резко отличались от высказанных в его отсутствие. Мисс Бриджет, однако, недолго протомила ее в этом неопределенном состоянии. Внимательно посмотрев на ребенка, спавшего на коленях у Деборы, добрая дама не выдержала: крепко поцеловала дитя, заявив, что она в восторге от его красоты и невинности. Едва только Дебора увидела это, как кинулась обнимать его и осыпать поцелуями с тем неистовством, с каким иногда степенная сорокапятилетняя дама обнимает своего юного и здорового жениха. с Ах, что за милый малютка! Миленочек, душка, красавчик! Ей-богу, такого красивого мальчика еще свет не видел!" - пронзительно вскрикивала она.Восклицания эти были наконец прерваны ее госпожой, которая, исполняя поручение, данное ей братом, распорядилась приготовить для ребенка все необходимое и отвела ему под детскую одну из лучших комнат в доме. Щедрость ее при этом была так велика, что, будь даже ребенок ее родным сыном, и тогда она не могла бы распорядиться щедрее; но, чтобы добродетельный читатель не осудил ее за столь исключительное внимание к ребенку низкого происхождения, всякое милосердие к которому возбраняется законом, как противное религии, мы считаем долгом заметить, что распоряжения свои она заключила так: раз уж ее брат вздумал усыновить мальчишку, то, разумеется, с барчонком нужно обойтись как можно ласковее. Сама она считает, что это - потакание пороку, но ей слишком хорошо известно упрямство мужчин, чтобы она стала противиться их нелепым причудам.Такими рассуждениями она, как уже было сказано, обыкновенно сопровождала каждую свою уступку братниным желаниям; и, конечно, ничто не могло в большей степени поднять цены ее угодливости, чем заявление, что она сознает всю нелепость и безрассудство этих желаний и все-таки им подчиняется. Молчаливое повиновение не предполагает никакого напряжения воли и поэтому дается легко и без всяких усилий; но когда жена, ребенок, родственник или друг исполняют наши желания ворча и с неохотой, высказывая неудовольствие и досаду, то очевидный труд, который они для этого приложили, сильно повышает в наших глазах их одолжение.Это одно из тех глубоких замечаний, которые едва ли кто из читателей способен сделать самостоятельно, и потому я счел своим долгом прийти им на помощь; но на такую любезность не следует особенно рассчитывать в этом произведении. Не часто буду я настолько снисходителен к читателю; разве вот в таких случаях, как настоящий, когда столь замечательное открытие может быть сделано не иначе как с помощью вдохновения, свойственного только нам, писателям. |
Глава 6.
Mrs. Deborah is introduced into the parish with a simile. A short account of Jenny Jones, with the difficulties and discouragements which may attend young women in the pursuit of learnin
Миссис Дебора вводится в среду прихожан при помощи риторического
сравнения. Краткие сведения о Дженни Джонс с описанием трудностей и
препятствий, встречаемых порой молодыми женщинами на пути к знанию
| English | Русский |
| Mrs. Deborah, having disposed of the child according to the will of her master, now prepared to visit those habitations which were supposed to conceal its mother.Not otherwise than when a kite, tremendous bird, is beheld by the feathered generation soaring aloft, and hovering over their heads, the amorous dove, and every innocent little bird, spread wide the alarm, and fly trembling to their hiding-places. He proudly beats the air, conscious of his dignity, and meditates intended mischief.So when the approach of Mrs. Deborah was proclaimed through the street, all the inhabitants ran trembling into their houses, each matron dreading lest the visit should fall to her lot. She with stately steps proudly advances over the field: aloft she bears her towering head, filled with conceit of her own preeminence, and schemes to effect her intended discovery.The sagacious reader will not from this simile imagine these poor people had any apprehension of the design with which Mrs. Wilkins was now coming towards them; but as the great beauty of the simile may possibly sleep these hundred years, till some future commentator shall take this work in hand, I think proper to lend the reader a little assistance in this place.It is my intention, therefore, to signify, that, as it is the nature of a kite to devour little birds, so is it the nature of such persons as Mrs. Wilkins to insult and tyrannize over little people. This being indeed the means which they use to recompense to themselves their extreme servility and condescension to their superiors; for nothing can be more reasonable, than that slaves and flatterers should exact the same taxes on all below them, which they themselves pay to all above them.Whenever Mrs. Deborah had occasion to exert any extraordinary condescension to Miss Bridget, and by that means had a little soured her natural disposition, it was usual with her to walk forth among these people, in order to refine her temper, by venting, and, as it were, purging off all ill humours; on which account she was by no means a welcome visitant: to say the truth, she was universally dreaded and hated by them all.On her arrival in this place, she went immediately to the habitation of an elderly matron; to whom, as this matron had the good fortune to resemble herself in the comeliness of her person, as well as in her age, she had generally been more favourable than to any of the rest. To this woman she imparted what had happened, and the design upon which she was come thither that morning. These two began presently to scrutinize the characters of the several young girls who lived in any of those houses, and at last fixed their strongest suspicion on one Jenny Jones, who, they both agreed, was the likeliest person to have committed this fact.This Jenny Jones was no very comely girl, either in her face or person; but nature had somewhat compensated the want of beauty with what is generally more esteemed by those ladies whose judgment is arrived at years of perfect maturity, for she had given her a very uncommon share of understanding. This gift Jenny had a good deal improved by erudition. She had lived several years a servant with a schoolmaster, who, discovering a great quickness of parts in the girl, and an extraordinary desire of learning- for every leisure hour she was always found reading in the books of the scholars- had the good-nature, or folly- just as the reader pleases to call it- to instruct her so far, that she obtained a competent skill in the Latin language, and was, perhaps, as good a scholar as most of the young men of quality of the age. This advantage, however, like most others of an extraordinary kind, was attended with some small inconveniences: for as it is not to be wondered at, that a young woman so well accomplished should have little relish for the society of those whom fortune had made her equals, but whom education had rendered so much her inferiors; so it is matter of no greater astonishment, that this superiority in Jenny, together with that behaviour which is its certain consequence, should produce among the rest some little envy and ill-will towards her; and these had, perhaps, secretly burnt in the bosoms of her neighbours ever since her return from her service.Their envy did not, however, display itself openly, till poor Jenny, to the surprize of everybody, and to the vexation of all the young women in these parts, had publickly shone forth on a Sunday in a new silk gown, with a laced cap, and other proper appendages to these.The flame, which had before lain in embryo, now burst forth. Jenny had, by her learning, increased her own pride, which none of her neighbours were kind enough to feed with the honour she seemed to demand; and now, instead of respect and adoration, she gained nothing but hatred and abuse by her finery. The whole parish declared she could not come honestly by such things; and parents, instead of wishing their daughters the same, felicitated themselves that their children had them not.Hence, perhaps, it was, that the good woman first mentioned the name of this poor girl to Mrs. Wilkins; but there was another circumstance that confirmed the latter in her suspicion; for Jenny had lately been often at Mr. Allworthy's house. She had officiated as nurse to Miss Bridget, in a violent fit of illness, and had sat up many nights with that lady; besides which, she had been seen there the very day before Mr. Allworthy's return, by Mrs. Wilkins herself, though that sagacious person had not at first conceived any suspicion of her on that account; for, as she herself said, "She had always esteemed Jenny as a very sober girl (though indeed she knew very little of her), and had rather suspected some of those wanton trollops, who gave themselves airs, because, forsooth, they thought themselves handsome."Jenny was now summoned to appear in person before Mrs. Deborah, which she immediately did. When Mrs. Deborah, putting on the gravity of a judge, with somewhat more than his austerity, began an oration with the words, "You audacious strumpet!" in which she proceeded rather to pass sentence on the prisoner than to accuse her.Though Mrs. Deborah was fully satisfied of the guilt of Jenny, from the reasons above shown, it is possible Mr. Allworthy might have required some stronger evidence to have convicted her; but she saved her accusers any such trouble, by freely confessing the whole fact with which she was charged.This confession, though delivered rather in terms of contrition, as it appeared, did not at all mollify Mrs. Deborah, who now pronounced a second judgment against her, in more opprobrious language than before; nor had it any better success with the bystanders, who were now grown very numerous. Many of them cried out, "They thought what madam's silk gown would end in"; others spoke sarcastically of her learning. Not a single female was present but found some means of expressing her abhorrence of poor Jenny, who bore all very patiently, except the malice of one woman, who reflected upon her person, and tossing up her nose, said, "The man must have a good stomach who would give silk gowns for such sort of trumpery!" Jenny replied to this with a bitterness which might have surprized a judicious person, who had observed the tranquillity with which she bore all the affronts to her chastity; but her patience was perhaps tired out, for this is a virtue which is very apt to be fatigued by exercise.Mrs. Deborah having succeeded beyond her hopes in her inquiry, returned with much triumph, and, at the appointed hour, made a faithful report to Mr. Allworthy, who was much surprized at the relation; for he had heard of the extraordinary parts and improvements of this girl, whom he intended to have given in marriage, together with a small living, to a neighbouring curate. His concern, therefore, on this occasion, was at least equal to the satisfaction which appeared in Mrs. Deborah, and to many readers may seem much more reasonable.Miss Bridget blessed herself, and said, "For her part, she should never hereafter entertain a good opinion of any woman." For Jenny before this had the happiness of being much in her good graces also.The prudent housekeeper was again dispatched to bring the unhappy culprit before Mr. Allworthy, in order, not as it was hoped by some, and expected by all, to be sent to the House of Correction, but to receive wholesome admonition and reproof; which those who relish that kind of instructive writing may peruse in the next chapter. | Устроив ребенка согласно приказанию своего хозяина, миссис Дебора приготовилась посетить жилища, в которых, как можно было предполагать, скрывалась его мать.Как при виде парящего в высоте и повисшего над головой коршуна, грозы пернатого царства, нежный голубь и иные безобидные пташки распространяют кругом смятение и в трепете разлетаются по тайникам, а он гордо, в сознании собственного достоинства, рассекает воздух, обдумывая затеянное злодеяние,- так при вести о приближении миссис Деборы все обитательницы прихода в трепете разбежались по своим домам, и каждая хозяйка молила о том, чтобы грозное посещение ее миновало. Величественным шагом, гордо выступает она по полю битвы, высоко подняв царственную голову, исполненная убеждения в своем превосходстве, обдумывая, как бы половчее произвести желанное открытие.Проницательный читатель не заключит из этого сравнения, iito бедные поселяне сколько-нибудь догадывались о намерениях направлявшейся к ним миссис Вилкинс; но так как великолепие нашего сравнения может остаться неоцененным в течение сотни лет, пока это произведение не попадет в руки какого-нибудь будущего комментатора, то я считаю полезным оказать здесь читателю некоторую помощь.Итак, мое намерение - показать, что, насколько в природе коршуна пожирать мелких пташек, настолько в природе таких особ, как миссис Вилкинс, обижать и тиранить мелкий люд. Этим способом они обыкновенно вознаграждают себя за крайнее раболепство и угодливость по отношению к своим господам; ведь вполне естественно, что рабы и льстецы взимают со стоящих ниже их ту дань, какую сами платят стоящим выше их.Каждый раз, как миссис Деборе случалось сделать что-либо чрезвычайное в угоду мисс Бриджет и тем несколько омрачить свое хорошее расположение духа, она обыкновенно отправлялась к этим людям и отводила душу, изливая на них и, так сказать, опоражнивая всю накопившуюся в ней горечь. По этой причине она никогда не бывала желанной гостьей, и, правду сказать, все единодушно ее боялись и ненавидели.Придя в селение, она отправилась прямо к одной пожилой матроне, к которой обыкновенно относилась милостивее, чем к остальным, потому что матрона имела счастье походить на нее миловидностью и быть ее ровесницей. Этой женщине поведала она о случившемся и о цели своего сегодняшнего посещения. Обе тотчас же стали перебирать всех девушек в приходе, и, наконец, подозрение их пало на некую Дженни Джонс, которая, по их согласному мнению, скорее всех была виновна в этом проступке.Эта Дженни Джонс не отличалась ни красотой лица, ни стройностью стана, но природа в известной степени вознаградила ее за недостаток красоты тем качеством, которое обыкновенно больше ценится женщинами, с возрастом достигшими полной зрелости в своих суждениях: она одарила ее весьма незаурядом умом. Дар этот Дженни еще развила учением. Она пробыла несколько лет служанкой у школьного учителя, который, обнаружив в девушке большие способности и необыкновенное пристрастие к знанию - все свободные часы она проводила за чтением школьных учебников,- возымел добрую или безрассудную мысль - как будет угодно читателю назвать ее - настолько обучить ее латинскому языку, что в своих познаниях она, вероятно, не уступала большинству молодых людей хорошего общества того времени. Однако преимущество это, подобно большей части не совсем обыкновенных преимуществ, сопровождалось кое-какими маленькими неудобствами: молодая женщина с таким образованием, естественно, не находила большого удовольствия в обществе людей, равных ей по положению, но по развитию стоящих значительно ниже ее, и потому не надо особенно удивляться, что это превосходство Дженни, неизбежно отражавшееся в ее обращении, вызывало у остальных нечто вроде зависти и недоброжелательства, должно быть, тайно запавших в сердца ее соседок с тех пор, как она вернулась со службы домой.Однако зависть не проявлялась открыто, пока бедная Дженни, к общему удивлению и досаде всех молодых женщин этих мест, не появилась в один воскресный день публично в новом шелковом платье, кружевном чепчике и других принадлежностях туалета того же качества.Пламя, прежде таившееся под спудом, теперь вырвалось наружу. Образование усилило гордость Дженни, но никто из ее соседок не выказывал готовности поддерживать эту гордость тем вниманием, какого она, по-видимому, требовала; и на этот раз вместо почтительного восхищения наряд ее вызвал только ненависть и оскорбительные замечания. Весь приход объявил, что она не могла получить такие вещи честным путем; и родители, вместо того чтобы пожелать и своим дочерям такие же наряды, поздравляли себя с тем, что у их детей таких нарядов нет.Может быть, по этой именно причине упомянутая почтенная женщина прежде всего назвала миссис Вилкинс имя бедной Дженни; но было и другое обстоятельство, укрепившее Дебору в ее подозрении: в последнее время Дженни часто бывала в доме мистера Олверти. Она исполняла должность сиделки мисс Бриджет, которая была опасно больна, и провела немало ночей у постели этой дамы; кроме того, миссис Вилкинс собственными глазами видела ее в доме в самый день приезда мистера Олверти, хотя это и не возбудило тогда в этой проницательной особе никаких подозрений; ибо, по ее собственным словам, она "всегда считала Дженни благонравной девушкой (хотя, по правде говоря, она очень мало знает ее) и скорее подумала бы на кого-нибудь из тех беспутных замарашек, что ходят задрав нос, воображая себя бог весь какими хорошенькими".Дженни было приказано явиться к миссис Деборе, что она немедленно и сделала. Миссис Дебора, напустив на себя важный вид строгого судьи, встретила ее словами: "Дерзкая распутница!"- и в своей речи не стала даже обвинять подсудимую, а прямо произнесла ей приговор.Хотя по указанным основаниям миссис Дебора была совершенно убеждена в виновности Дженни, но мистер Олверти мог истребовать более веских улик для ее осуждения; однако Дженни избавила своих обвинителей от всяких хлопот, открыто признавшись в проступке, который на нее взваливали.Признание это, хотя и сделанное в покаянном тоне, ничуть не смягчило миссис Дебору, которая вторично произнесла Дженни приговор, в еще более оскорбительных выражениях, чем первый; не больше успеха имело оно и у собравшихся в большом числе зрителей. Одни из них громко кричали: "Так мы и знали, что шелковое платье барышни этим кончится!", другие насмешливо говорили об ее учености. Из присутствующих женщин ни одна не упустила случая выказать бедной Дженни свое отвращение, и та все перенесла терпеливо, за исключением злобной выходки одной кумушки, которая прошлась не очень лестно насчет ее наружности и сказала, задрав нос: "Неприхотлив, должно быть, молодчик, коль дарит шелковые платья такой дряни!" Дженни ответила на это с резкостью, которая удивила бы здравомыслящего наблюдателя, видевшего, как спокойно она выслушивала все оскорбительные замечания о ее целомудрии; но, видно, терпение ее истощилось, ибо добродетель эта скоро утомляется от практического применения.Миссис Дебора, преуспев в своем расследовании свыше всяких чаяний, с большим торжеством вернулась домой и в назначенный час сделала обстоятельный доклад мистеру Олверти, которого очень поразил ее рассказ; он был наслышан о необыкновенных способностях и успехах Дженни и собирался даже выдать ее за соседнего младшего священника, обеспечив его небольшим приходом. Его огорчение по этому случаю было не меньше удовольствия, которое испытывала миссис Дебора, и многим читателям, наверное, покажется гораздо более справедливым.Мисс Бриджет перекрестилась и сказала, что с этой минуты она больше ни об одной женщине не будет хорошего мнения. Надобно заметить, что до сих пор Дженни имела счастье пользоваться также и ее благосклонностью.Мистер Олверти снова послал мудрую домоправительницу за несчастной преступницей, не затем, однако, как надеялись иные и все ожидали, чтобы отправить ее в исправительный дом, но чтобы высказать ей порицание и преподать спасительное наставление, с каковыми любители назидательного чтения познакомятся в следующей главе. |
Глава 7.
Containing such grave matter, that the reader cannot laugh once through the whole chapter, unless peradventure he should laugh at the author
которая содержит такие важные материи, что читатель на всем ее
протяжении ни разу не посмеется,- разве только над автором
| English | Русский |
| When Jenny appeared, Mr. Allworthy took her into his study, and spoke to her as follows: "You know, child, it is in my power as a magistrate, to punish you very rigorously for what you have done; and you will, perhaps, be the more apt to fear I should execute that power, because you have in a manner laid your sins at my door."But, perhaps, this is one reason which hath determined me to act in a milder manner with you: for, as no private resentment should ever influence a magistrate, I will be so far from considering your having deposited the infant in my house as an aggravation of your offence, that I will suppose, in your favour, this to have proceeded from a natural affection to your child, since you might have some hopes to see it thus better provided for than was in the power of yourself, or its wicked father, to provide for it. I should indeed have been highly offended with you had you exposed the little wretch in the manner of some inhuman mothers, who seem no less to have abandoned their humanity, than to have parted with their chastity. It is the other part of your offence, therefore, upon which I intend to admonish you, I mean the violation of your chastity;- a crime, however lightly it may be treated by debauched persons, very heinous in itself, and very dreadful in its consequences."The heinous nature of this offence must be sufficiently apparent to every Christian, inasmuch as it is committed in defiance of the laws of our religion, and of the express commands of Him who founded that religion."And here its consequences may well be argued to be dreadful; for what can be more so, than to incur the divine displeasure, by the breach of the divine commands; and that in an instance against which the highest vengeance is specifically denounced?"But these things, though too little, I am afraid, regarded, are so plain, that mankind, however they may want to be reminded, can never need information on this head. A hint, therefore, to awaken your sense of this matter, shall suffice; for I would inspire you with repentance, and not drive you to desperation."There are other consequences, not indeed so dreadful or replete with horror as this; and yet such, as, if attentively considered, must, one would think, deter all of your sex at least from the commission of this crime."For by it you are rendered infamous, and driven, like lepers of old, out of society; at least, from the society of all but wicked and reprobate persons; for no others will associate with you."If you have fortunes, you are hereby rendered incapable of enjoying them; if you have none, you are disabled from acquiring any, nay almost of procuring your sustenance; for no persons of character will receive you into their houses. Thus you are often driven by necessity itself into a state of shame and misery, which unavoidably ends in the destruction of both body and soul."Can any pleasure compensate these evils? Can any temptation have sophistry and delusion strong enough to persuade you to so simple a bargain? Or can any carnal appetite so overpower your reason, or so totally lay it asleep, as to prevent your flying with affright and terror from a crime which carries such punishment always with it?"How base and mean must that woman be, how void of that dignity of mind, and decent pride, without which we are not worthy the name of human creatures, who can bear to level herself with the lowest animal, and to sacrifice all that is great and noble in her, all her heavenly part, to an appetite which she hath in common with the vilest branch of the creation! For no woman, sure, will plead the passion of love for an excuse. This would be to own herself the mere tool and bubble of the man. Love, however barbarously we may corrupt and pervert its meaning, as it is a laudable, is a rational passion, and can never be violent but when reciprocal; for though the Scripture bids us love our enemies, it means not with that fervent love which we naturally beat towards our friends; much less that we should sacrifice to them our lives, and what ought to be dearer to us, our innocence. Now in what light, but that of an enemy, can a reasonable woman regard the man who solicits her to entail on herself all the misery I have described to you, and who would purchase to himself a short, trivial, contemptible pleasure, so greatly at her expense! For, by the laws of custom, the whole shame, with all its dreadful consequences, falls intirely upon her. Can love, which always seeks the good of its object, attempt to betray a woman into a bargain where she is so greatly to be the loser? If such corrupter, therefore, should have the impudence to pretend a real affection for her, ought not the woman to regard him not only as an enemy, but as the worst of all enemies, a false, designing, treacherous, pretended friend, who intends not only to debauch her body, but her understanding at the same time?"Here Jenny expressing great concern, Allworthy paused a moment, and then proceeded: "I have talked thus to you, child, not to insult you for what is past and irrevocable, but to caution and strengthen you for the future. Nor should I have taken this trouble, but from some opinion of your good sense, notwithstanding the dreadful slip you have made; and from some hopes of your hearty repentance, which are founded on the openness and sincerity of your confession. If these do not deceive me, I will take care to convey you from this scene of your shame, where you shall, by being unknown, avoid the punishment which, as I have said, is allotted to your crime in this world; and I hope, by repentance, you will avoid the much heavier sentence denounced against it in the other. Be a good girl the rest of your days, and want shall be no motive to your going astray; and, believe me, there is more pleasure, even in this world, in an innocent and virtuous life, than in one debauched and vicious."As to your child, let no thoughts concerning it molest you; I will provide for it in a better manner than you can ever hope. And now nothing remains but that you inform me who was the wicked man that seduced you; for my anger against him will be much greater than you have experienced on this occasion."Jenny now lifted her eyes from the ground, and with a modest look and decent voice thus began:-"To know you, sir, and not love your goodness, would be an argument of total want of sense or goodness in any one. In me it would amount to the highest ingratitude, not to feel, in the most sensible manner, the great degree of goodness you have been pleased to exert on this occasion. As to my concern for what is past, I know you will spare my blushes the repetition. My future conduct will much better declare my sentiments than any professions I can now make. I beg leave to assure you, sir, that I take your advice much kinder than your generous offer with which you concluded it; for, as you are pleased to say, sir, it is an instance of your opinion of my understanding."- Here her tears flowing apace, she stopped a few moments, and then proceeded thus:- "Indeed, sir, your kindness overcomes me; but I will endeavour to deserve this good opinion: for if I have the understanding you are so kindly pleased to allow me, such advice cannot be thrown away upon me. I thank you, sir, heartily, for your intended kindness to my poor helpless child: he is innocent, and I hope will live to be grateful for all the favours you shall show him. But now, sir, I must on my knees entreat you not to persist in asking me to declare the father of my infant. I promise you faithfully you shall one day know; but I am under the most solemn ties and engagements of honour, as well as the most religious vows and protestations, to conceal his name at this time. And I know you too well, to think you would desire I should sacrifice either my honour or my religion."Mr. Allworthy, whom the least mention of those sacred words was sufficient to stagger, hesitated a moment before he replied, and then told her, she had done wrong to enter into such engagements to a villain; but since she had, he could not insist on her breaking them. He said, it was not from a motive of vain curiosity he had inquired, but in order to punish the fellow; at least, that he might not ignorantly confer favours on the undeserving.As to these points, Jenny satisfied him by the most solemn assurances, that the man was entirely out of his reach; and was neither subject to his power, nor in any probability of becoming an object of his goodness.The ingenuity of this behaviour had gained Jenny so much credit with this worthy man, that he easily believed what she told him; for as she had disdained to excuse herself by a lie, and had hazarded his further displeasure in her present situation, rather than she would forfeit her honour or integrity by betraying another, he had but little apprehensions that she would be guilty of falsehood towards himself.He therefore dismissed her with assurances that he would very soon remove her out of the reach of that obloquy she had incurred; concluding with some additional documents, in which he recommended repentance, saying, "Consider, child, there is One still to reconcile yourself to, whose favour is of much greater importance to you than mine." | Когда Дженни явилась, мистер Олверти увел ее в свой кабинет и сказал следующее:- Ты знаешь, дитя мое, что властью судьи я могу очень строго наказать тебя за твой проступок; и тебе следует опасаться, что я применю эту власть в тем большей степени, что ты в некотором роде сложила свои грехи у моих дверей.Однако это, может быть, и послужило для меня основанием поступить с тобой мягче. Личные чувства не должны оказывать влияние на судью, и поэтому я не только не хочу видеть в твоем поступке с ребенком, которого ты подкинула в мой дом, обстоятельство, отягчающее твою вину, но, напротив, полагаю, к твоей выгоде, что ты сделала это из естественной любви к своему ребенку, надеясь, что у меня он будет лучше обеспечен, чем могла бы обеспечить его ты сама или негодный отец его. Я был бы действительно сильно разгневан на тебя, если бы ты обошлась с несчастным малюткой подобно тем бесчувственным матерям, которые, расставшись со своим целомудрием, утрачивают также всякие человеческие чувства. Итак, есть другая сторона твоего проступка, за которую я намерен пожурить тебя: я имею в виду утрату целомудрия - преступление весьма гнусное само по себе и ужасное по своим последствиям, как легко ни относятся к нему развращенные люди.Гнусность этого преступления совершенно очевидна для каждого христианина, поскольку оно является открытым вызовом законам нашей религии и определенно выраженным заповедям основателя этой религии.И легко доказать, что последствия его ужасны; ибо что может быть ужаснее божественного гнева, навлекаемого нарушением божественных заповедей, да еще в столь важном проступке, за который возвещено особенно грозное отмщение?Но эти вещи, хоть им, боюсь, и уделяется слишком мало внимания, настолько ясны, что нет никакой надобности осведомлять о них людей, как бы ни нуждались последние в постоянном о них напоминании. Довольно, следовательно, простого намека, чтобы привлечь твою мысль к этим предметам: мне хочется вызвать в тебе раскаяние, а не повергнуть тебя в отчаяние.Есть еще и другие последствия этого преступления, не столь ужасные и не столь отвратительные, но все же способные, мне кажется, удержать от него всякую женщину, если она внимательно поразмыслит о них.Ведь оно покрывает женщину позором и, как ветхозаветных прокаженных, изгоняет ее из общества - из всякого общества, кроме общества порочных и коснеющих в грехе людей, ибо люди порядочные не пожелают знаться с ней.Если у женщины есть состояние, она лишается возможности пользоваться им; если его нет, она лишается возможности приобретать его и даже добывать себе пропитание, ибо ни один порядочный человек не примет се к себе в дом. Так сама нужда часто доводит ее до срама и нищеты, неминуемо кончающихся погибелью тела и души.Разве может какое-нибудь удовольствие вознаградить за такое зло? Разве способно какое-нибудь искушение настолько прельстить и оплести тебя, чтобы ты согласилась пойти на такую нелепую сделку? Разве способно, наконец, плотское влечение настолько одолеть твой разум или погрузить его в столь глубокий сон, чтобы ты не бежала в страхе и трепете от преступления, неизменно влекущего за собой такую кару?Сколь низкой и презренной, сколь лишенной душевного благородства и скромной гордости, без коих мы недостойны имени человека, должна быть женщина, которая способна сравняться с последним животным и принести все, что есть в ней великого и благородного, все свое небесное наследие в жертву вожделению, общему у нее с самыми гнусными тварями! Ведь ни одна женщина не станет оправдываться в этом случае любовью. Это значило бы признать себя простым орудием и игрушкой мужчины. Любовь, как бы варварски мы ни извращали и ни искажали значение этого слова,- страсть похвальная и разумная и может стать неодолимой только в случае взаимности; ибо хотя описание повелевает нам любить врагов наших, но отсюда не следует, чтобы мы любили их той горячей любовью, какую естественно питаем к нашим друзьям; и еще менее, чтобы мы жертвовали им нашей жизнью и тем, что должно быть нам дороже жизни,- нашей невинностью. А кого же, если не врага, может видеть рассудительная женщина в мужчине, который хочет возложить на нее все описанные мной бедствия ради краткого, пошлого, презренного наслаждения, купленного в значительной мере за ее счет! Ведь обычно весь позор со всеми его ужасными последствиями падает всецело на женщину. Разве может любовь, которая всегда ищет добра любимому предмету, пытаться вовлечь женщину в столь убыточную для нее сделку? Поэтому, если такой соблазнитель имеет бесстыдство притворно уверять женщину в искренности своего чувства к ней, разве не обязана она смотреть на него не просто как на врага, но как на злейшего из врагов - как на ложного, коварного, вероломного, притворного друга, который замышляет растлить не только ее тело, но также и разум ее?Тут Дженни стала выражать глубокое сокрушение. Олверти помедлил немного и потом продолжал:- Я сказал все это, дитя мое, не с тем, чтобы тебя выбранить за то, что прошло и непоправимо, но чтобы предостеречь и укрепить на будущее время. И я не взял бы на себя этой заботы, если бы, несмотря на твой ужасный промах, не предполагал в тебе здравого ума и не надеялся на чистосердечное раскаяние, видя твое откровенное и искреннее признание. Если оно меня не обманывает, я постараюсь услать тебя из этого места, бывшего свидетелем твоего позора, туда, где ты, никому не известная, избегнешь наказания, которое, как я сказал, постигнет тебя за твое преступление в этом мире; и я надеюсь, что благодаря раскаянию ты избегнешь также гораздо более тяжкого приговора, возвещенного против него в мире ином. Будь хорошей девушкой весь остаток дней твоих, и никакая нужда не совратит тебя с пути истины; поверь, что даже в этом мире невинная и добродетельная жизнь дает больше радости, чем жизнь развратная и порочная.А что касается ребенка, то о нем тебе нечего тревожиться: я позабочусь о нем лучше, чем ты можешь ожидать. Теперь тебе остается только сообщить, кто был негодяй, соблазнивший тебя; гнев мой обрушится на него с гораздо большей силой, чем на тебя.Тут Дженни скромно подняла опущенные в землю глаза и почтительным тоном начала так:- Знать вас, сэр, и не любить вашей доброты - значило бы доказать полное отсутствие ума и сердца. Я выказала бы величайшую неблагодарность, если бы не была тронута до глубины души великой добротой, которую вам угодно было проявить ко мне. Что же касается моего сокрушения по поводу случившегося, то я знаю, что вы пощадите мою стыдливость и не заставите возвращаться к этому предмету. Будущее поведение покажет мои чувства гораздо лучше всяких обещаний, которые я могу дать сейчас. Позвольте вас заверить, сэр, что ваши наставления я принимаю с большей признательностью, чем великодушное предложение, которым вы заключили свою речь, ибо, как вы изволили сказать, сэр, они доказывают ваше высокое мнение о моем уме.Тут хлынувшие потоком слезы заставили ее остановиться на минуту; немного успокоившись, она продолжала так:- Право, сэр, доброта ваша подавляет меня; но я постараюсь оправдать ваше лестное обо мне мнение; ибо если я не лишена ума, который вы так любезно изволили приписать мне, то ваши драгоценные наставления не могут пропасть втуне. От всего сердца благодарю вас, сэр, за заботу о моем бедном, беспомощном дитяти; оно невинно и, надеюсь, всю жизнь будет благодарно за оказанные вами благодеяния. Но на коленях умоляю вас, сэр, не требуйте от меня назвать отца его! Твердо вам обещаю, что со временем вы это узнаете; но в настоящую минуту самые торжественные обязательства чести, самые святые клятвы и заверения заставляют меня скрывать его имя. Я слишком хорошо вас знаю, вы не станете требовать, чтобы я пожертвовала своей честью и святостью клятвы.Мистер Олверти, которого способно было поколебать малейшее упоминание этих священных слов, с минуту находился в нерешительности, прежде чем ответить, и затем сказал Дженни, что она поступила опрометчиво, дав такие обещания негодяю; но раз уж они даны, он не может требовать их нарушения. Он спросил об имени преступника не из праздного любопытства, а для того, чтобы наказать его или, по крайней мере, не облагодетельствовать, по неведению, недостойного.На этот счет Дженни успокоила его торжественным заверением, что этот человек находится вне пределов досягаемости: он ему не подвластен и, по всей вероятности, никогда не сделается предметом его милостей.Прямодушие Дженни подействовало на почтенного сквайра так подкупающе, что он поверил каждому ее слову. То обстоятельство, что для своего оправдания она не унизилась до лжи и не побоялась вызвать в нем еще большее нерасположение к себе, отказавшись выдать своего сообщника, чтобы не поступиться честью и прямотой, рассеяло в нем всякие опасения насчет правдивости ее показаний.Тут он отпустил ее, пообещав в самом скором времени сделать ее недосягаемой для злословия окружающих, и заключил еще несколькими увещаниями раскаяться, сказав:- Помни, дитя мое, что ты должна примириться еще с тем, чья милость неизмеримо для тебя важнее, чем моя. |
Глава 8.
A dialogue between Mesdames Bridget and Deborah; containing more amusement, but less instruction, than the former
Диалог между госпожами Бриджет и Деборой, который содержит больше
забавного, но меньше поучительного, чем предшествующий
| English | Русский |
| When Mr. Allworthy had retired to his study with Jenny Jones, as hath been seen, Mrs. Bridget, with the good housekeeper, had betaken themselves to a post next adjoining to the said study; whence, through the conveyance of a keyhole, they sucked in at their ears the instructive lecture delivered by Mr. Allworthy, together with the answers of Jenny, and indeed every other particular which passed in the last chapter.This hole in her brother's study-door was indeed as well known to Mrs. Bridget, and had been as frequently applied to by her, as the famous hole in the wall was by Thisbe of old. This served to many good purposes. For by such means Mrs. Bridget became often acquainted with her brother's inclinations, without giving him the trouble of repeating them to her. It is true, some inconveniences attended this intercourse, and she had sometimes reason to cry out with Thisbe, in Shakespear, "O, wicked, wicked wall!" For as Mr. Allworthy was a justice of peace, certain things occurred in examinations concerning bastards, and such like, which are apt to give great offence to the chaste ears of virgins, especially when they approach the age of forty, as was the case of Miss Bridget. However, she had, on such occasions, the advantage of concealing her blushes from the eyes of men; and De non apparentibus, et non existentibus eadem est ratio - in English, "When a woman is not seen to blush, she doth not blush at all."Both the good women kept strict silence during the whole scene between Mr. Allworthy and the girl; but as soon as it was ended, and that gentleman was out of hearing, Mrs. Deborah could not help exclaiming against the clemency of her master, and especially against his suffering her to conceal the father of the child, which she swore she would have out of her before the sun set.At these words Miss Bridget discomposed her features with a smile (a thing very unusual to her). Not that I would have my reader imagine, that this was one of those wanton smiles which Homer would have you conceive came from Venus, when he calls her the laughter-loving goddess; nor was it one of those smiles which Lady Seraphina shoots from the stage-box, and which Venus would quit her immortality to be able to equal. No, this was rather one of those smiles which might be supposed to have come from the dimpled cheeks of the august Tisiphone, or from one of the misses, her sisters.With such a smile then, and with a voice sweet as the evening breeze of Boreas in the pleasant month of November, Miss Bridget gently reproved the curiosity of Mrs. Deborah; a vice with which it seems the latter was too much tainted, and which the former inveighed against with great bitterness, adding, "That, among all her faults, she thanked Heaven her enemies could not accuse her of prying into the affairs of other people."She then proceeded to commend the honour and spirit with which Jenny had acted. She said, she could not help agreeing with her brother, that there was some merit in the sincerity of her confession, and in her integrity to her lover: that she had always thought her a very good girl, and doubted not but she had been seduced by some rascal, who had been infinitely more to blame than herself, and very probably had prevailed with her by a promise of marriage, or some other treacherous proceeding.This behaviour of Miss Bridget greatly surprised Mrs. Deborah; for this well-bred woman seldom opened her lips, either to her master or his sister, till she had first sounded their inclinations, with which her sentiments were always consonant. Here, however, she thought she might have launched forth with safety; and the sagacious reader will not perhaps accuse her of want of sufficient forecast in so doing, but will rather admire with what wonderful celerity she tacked about, when she found herself steering a wrong course."Nay, madam," said this able woman, and truly great politician, "I must own I cannot help admiring the girl's spirit, as well as your ladyship. And, as your ladyship says, if she was deceived by some wicked man, the poor wretch is to be pitied. And to be sure, as your ladyship says, the girl hath always appeared like a good, honest, plain girl, and not vain of her face, forsooth, as some wanton husseys in the neighbourhood are.""You say true, Deborah," said Miss Bridget. "If the girl had been one of those vain trollops, of which we have too many in the parish, I should have condemned my brother for his lenity towards her. I saw two farmers' daughters at church, the other day, with bare necks. I protest they shocked me. If wenches will hang out lures for fellows, it is no matter what they suffer. I detest such creatures; and it would be much better for them that their faces had been seamed with the smallpox; but I must confess, I never saw any of this wanton behaviour in poor Jenny: some artful villain, I am convinced, hath betrayed, nay perhaps forced her; and I pity the poor wretch with all my heart."Mrs. Deborah approved all these sentiments, and the dialogue concluded with a general and bitter invective against beauty, and with many compassionate considerations for all honest, plain girls who are deluded by the wicked arts of deceitful men. | Едва мистер Олверти, как мы видели, удалился с Дженни Джонс в свой кабинет, как мисс Бриджет и почтенная домоправительница бросились к наблюдательному посту в смежной комнате, откуда сквозь замочную скважину всосали своими ушами поучительное назидание, преподанное мистером Олверти, а также ответы Дженни и вообще подробности, о которых было рассказано в предыдущей главе.Эта скважина в дверях кабинета была прекрасно известна мисс Бриджет, и она прикладывалась к ней столь же часто, как древняя Фисба к знаменитой щели в стене. Это служило ей для многих полезных целей. Таким способом мисс Бриджет нередко узнавала братнины намерения, избавляя его от труда излагать их. Правда, общение это сопровождалось кое-какими неудобствами, и подчас у нее бывали основания воскликнуть вместе с шекспировской Фисбой: "О, злобная, злобная стена!" Дело в том, что мистер Олверти был мировым судьей, и при разборе дел о незаконных детях и тому подобного у него в комнате слышались разговоры, способные сильно оскорбить целомудренный слух девиц, особенно когда они приближаются к сорокалетнему возрасту, как мисс Бриджет. Однако в таких случаях она пользовалась преимуществом скрывать румянец от людских глаз. А - de non apparentibus et non existentibus eadem est ratio, что можно перевести так: "Когда никто не видит, как женщина краснеет, она не краснеет вовсе".Обе почтенные дамы хранили гробовое молчание в течение всего диалога между мистером Олверти и Дженни; но едва только он кончился и они отошли на такое .расстояние, что этот джентльмен не мог их слышать, как миссис Дебора не выдержала и разразилась жалобами на снисходительность своего хозяина и особенно на то, что он позволил девушке утаить имя отца ребенка, которое она поклялась выведать от нее еще до захода солнца.При этих словах на лице мисс Бриджет изобразилась улыбка (вещь очень для нее необычная). Да не подумает читатель, что это была одна из тех шаловливых улыбок, какие Гомер предлагает вам вообразить на лице Венеры, когда называет ее смехолюбивой богиней, или же одна из тех улыбок, какими стреляет из своей литерной ложи леди Серафина на зависть самой Венере, которая отдала бы за нее свое бессмертие. Нет, это была скорее одна из тех улыбок, какие можно предположить на впалых щеках величественной Тизифоны или одной из девиц - сестер ее.И вот с такой улыбкой и голосом, мелодичным, как вечернее дуновение Борея в очаровательном месяце ноябре, мисс Бриджет мягко пожурила миссис Дебору за ее любопытство - порок, которым последняя, по-видимому, была сильно заражена и против которого первая высказалась очень резко, заявив, что, при всех ее недостатках, враги ее, благодарение богу, не могут обвинить ее в том, что она суется в чужие дела.Потом она принялась хвалить благородство и такт Дженни. Она сказала, что не может не согласиться с братом; искренность ее признания и честность по отношению к любовнику заслуживают одобрения; что она всегда считала Дженни порядочной девушкой и не сомневается в том, что ее соблазнил какой-нибудь мерзавец, гораздо больше ее достойный порицания, который, по всей вероятности, увлек девушку обещанием жениться или иным предательским способом.Такое поведение мисс Бриджет сильно удивило миссис Дебору. Эта благовоспитанная дама редко открывала рот перед своим хозяином и его сестрой, не выведав предварительно их намерений, с которыми ее мнения всегда совпадали. Тут, однако, она сочла, что может выступить безопасно; и проницательный читатель едва ли обвинит ее в недостатке предусмотрительности, но скорее подивится, с какой поразительной быстротой она повернула руль, убедившись, что держит неверный курс.- Да, сударыня,- сказала эта способная женщина и поистине великий дипломат,-сказать правду, и я, подобно вашей милости, не могу не удивляться уму этой девушки. И если, как говорит ваша милость, ее обманул какой-нибудь злодей, то бедняжка достойна сожаления. Право, как говорит ваша милость, она всегда казалась порядочной, честной, прямодушной девушкой и, ей-богу, никогда не чванилась своей смазливостью, как иные бесстыдницы, ее соседки.- Это правда, Дебора,- отвечала мисс Бриджет.- Если бы она была тщеславной девчонкой, которых столько в нашем приходе, я осудила бы брата за снисходительность к ней. На днях я видела в церкви двух фермерских дочек с открытой шеей. До чего я была возмущена! Если эти девки сами приманивают парней, выставляя напоказ свои прелести, пусть потом страдают - не жалко. Терпеть не могу таких тварей! Для них было бы лучше, если бы лица их были разукрашены оспой. Но, право же, я никогда не замечала такого бесстыдства у Дженни. Убеждена, что какой-нибудь хитрый негодяй обманул ее, может быть, даже изнасиловал! От всего сердца жалею бедняжку.Миссис Дебора одобрила все эти сентенции, и диалог был заключен самым резким порицанием красоты и многими соболезнованиями по адресу простых честных девушек, вводимых в заблуждение злыми кознями обманщиков мужчин. |
Глава 9.
Containing matters which will surprize the reader
содержащая события, которые удивят читателя
| English | Русский |
| Jenny returned home well pleased with the reception she had met with from Mr. Allworthy, whose indulgence to her she industriously made public; partly perhaps as a sacrifice to her own pride, and partly from the more prudent motive of reconciling her neighbours to her, and silencing their clamours.But though this latter view, if she indeed had it, may appear reasonable enough, yet the event did not answer her expectation; for when she was convened before the justice, and it was universally apprehended that the House of Correction would have been her fate, though some of the young women cryed out "It was good enough for her," and diverted themselves with the thoughts of her beating hemp in a silk gown; yet there were many others who began to pity her condition: but when it was known in what manner Mr. Allworthy had behaved, the tide turned against her. One said, "I'll assure you, madam hath had good luck." A second cryed, "See what it is to be a favourite!" A third, "Ay, this comes of her learning." Every person made some malicious comment or other on the occasion, and reflected on the partiality of the justice.The behaviour of these people may appear impolitic and ungrateful to the reader, who considers the power and benevolence of Mr. Allworthy. But as to his power, he never used it; and as to his benevolence, he exerted so much, that he had thereby disobliged all his neighbours; for it is a secret well known to great men, that, by conferring an obligation, they do not always procure a friend, but are certain of creating many enemies.Jenny was, however, by the care and goodness of Mr. Allworthy, soon removed out of the reach of reproach; when malice being no longer able to vent its rage on her, began to seek another object of its bitterness, and this was no less than Mr. Allworthy, himself; for a whisper soon went abroad, that he himself was the father of the foundling child.This supposition so well reconciled his conduct to the general opinion, that it met with universal assent; and the outcry against his lenity soon began to take another turn, and was changed into an invective against his cruelty to the poor girl. Very grave and good women exclaimed against men who begot children, and then disowned them. Nor were there wanting some, who, after the departure of Jenny, insinuated that she was spirited away with a design too black to be mentioned, and who gave frequent hints that a legal inquiry ought to be made into the whole matter, and that some people should be forced to produce the girl.These calumnies might have probably produced ill consequences, at the least might gave occasioned some trouble, to a person of a more doubtful and suspicious character than Mr. Allworthy was blessed with; but in his case they had no such effect; and, being heartily despised by him, they served only to afford an innocent amusement to the good gossips of the neighbourhood.But as we cannot possibly divine what complection our reader may be of, and as it will be some time before he will hear any more of Jenny, we think proper to give him a very early intimation, that Mr. Allworthy was, and will hereafter appear to be, absolutely innocent of any criminal intention whatever. He had indeed committed no other than an error in politics, by tempering justice with mercy, and by refusing to gratify the good-natured disposition of the mob , with an object for their compassion to work on in the person of poor Jenny, whom, in order to pity, they desired to have seen sacrificed to ruin and infamy, by a shameful correction in Bridewell.So far from complying with this their inclination, by which all hopes of reformation would have been abolished, and even the gate shut against her if her own inclinations should ever hereafter lead her to chuse the road of virtue, Mr. Allworthy rather chose to encourage the girl to return thither by the only possible means; for too true I am afraid it is, that many women have become abandoned, and have sunk to the last degree of vice, by being unable to retrieve the first slip. This will be, I am afraid, always the case while they remain among their former acquaintance; it was therefore wisely done by Mr. Allworthy, to remove Jenny to a place where she might enjoy the pleasure of reputation, after having tasted the ill consequences of losing it.To this place therefore, wherever it was, we will wish her a good journey, and for the present take leave of her, and of the little foundling her child, having matters of much higher importance to communicate to the reader. | Дженни вернулась домой, очень довольная приемом, который был ей оказан мистером Олверти, и старательно разгласила о его снисходительности - частью, вероятно, для того, чтобы польстить своему самолюбию, а частью из более благоразумного желания расположить к себе соседей и прекратить дурные толки.Но хотя этот последний мотив, если она действительно им руководилась, может показаться довольно разумным, однако результаты не оправдали ее ожиданий. Когда Дженни позвали к судье и всем казалось, что ей не миновать исправительного дома, то, хотя некоторые молодые женщины закричали, что "туда ей и дорога", и потешались над тем, как она в шелковом платье будет трепать пеньку,- однако было немало и таких, которые начали ее жалеть; но когда стало известно, каким образом мистер Олверти обошелся с ней, общественное мнение круто изменилось. Одна говорила: "Везет же нашей барышне!" Другая кричала: "Поглядите-ка, что значит быть в милости!" Третья: "А все оттого, что ученая!" Словом, по этому случаю каждая сделала какое-нибудь злобное замечание и попрекнула судью за пристрастие.Такое поведение соседей мо/кет показаться читателю неблагоразумным и неблагодарным, если он примет в соображение власть и доброту мистера Олверти. Но он никогда не пользовался своей властью, а что касается доброты, то он выказывал ее так часто, что досадил всем своим соседям. Большие люди хорошо знают, что, делая кому-нибудь одолжение, они не всегда приобретают друга, но непременно наживают себе множество врагов.Однако благодаря заботам и доброте мистера Олверти Дженни скоро была удалена в такое место, куда до нее не доходили упреки; тогда злоба, лишившись возможности изливать свою ярость на нее, начала искать себе другой предмет и нашла его в лице самого мистера Олверти: вскорости пошел слух, что он сам отец подкинутого ребенка.Это предположение так хорошо согласовалось с его образом действий, что встретило единодушную поддержку, и вопли против его снисходительности превратились в нападки на жестокость его поступка с бедной девушкой. Степенные и добродетельные женщины громко обвиняли мужчин, которые производят на свет детей, а потом от них отрекаются. Не было недостатка и в таких, которые после отъезда Дженни стали намекать, что она была увезена с гнусным намерением, и даже говорили, что не худо бы произвести законное расследование всего этого дела и заставить кой-кого выдать девушку.Подобная клевета, очень возможно, повлекла бы за собой дурные последствия или, по крайней мере, доставила бы некоторые неприятности человеку с более сомнительной и подозрительной репутацией, чем у мистера Олверти, но в применении к нему она не возымела такого действия: встреченная им с глубочайшим презрением, она послужила только к невинному развлечению местных кумушек.Но так как мы не можем угадать, какого мнения на этот счет наш читатель, и пройдет еще немало времени, прежде чем он услышит снова о Дженни, то считаем долгом заранее осведомить его, что мистер Олверти был, как это впоследствии обнаружится, совершенно неповинен ни в каком преступном намерении. Он сделал лишь ту тактическую ошибку, что судил милостиво и не пожелал ублажать сострадательную чернь 1, дав пищу для ее добрых чувств в лице бедной Дженни, которую всем хотелось видеть заключенной в исправительный дом, погибшей и опозоренной, чтобы иметь случай пожалеть ее.Мистер Олверти совершенно пренебрег этим желанием, удовлетворение которого похоронило бы всякую надежду на исправление девушки и закрыло бы перед ней двери, если бы даже она сама вздумала когда-нибудь вступить на путь добродетели, и предпочел, напротив, поощрить ее в этом намерении единственным возможным способом; ведь многие женщины, боюсь, сбились с пути и погрузились на самое дно порока лишь потому, что не имели возможности подняться после первого падения. Боюсь, так бывает всегда, если они остаются в кругу прежних знакомых. Поэтому мистер Олверти поступил мудро, удалив Дженни в такое место, где она могла наслаждаться добрым именем, после того как узнала на опыте, к каким горьким последствиям приводит его потеря.Пожелаем же ей счастливого пути и пока простимся с ней и с маленьким найденышем, ее сыном, ибо нам предстоит сообщить читателю о гораздо более важных событиях. |
Глава 10.
The hospitality of Allworthy; with a short sketch of the characters of two brothers, a doctor and a captain, who were entertained by that gentleman
Гостеприимство Олверти с кратким очерком характеров двух братьев -
доктора и капитана, проживающих под кровом этого джентльмена
| English | Русский |
| Neither Mr. Allworthy's house, nor his heart, were shut against any part of mankind, but they were both more particularly open to men of merit. To say the truth, this was the only house in the kingdom where you was sure to gain a dinner by deserving it.Above all others, men of genius and learning shared the principal place in his favour; and in these he had much discernment: for though he had missed the advantage of a learned education, yet, being blest with vast natural abilities, he had so well profited by a vigorous though late application to letters, and by much conversation with men of eminence in this way, that he was himself a very competent judge in most kinds of literature.It is no wonder that in an age when this kind of merit is so little in fashion, and so slenderly provided for, persons possessed of it should very eagerly flock to a place where they were sure of being received with great complaisance; indeed, where they might enjoy almost the same advantages of a liberal fortune as if they were entitled to it in their own right; for Mr. Allworthy was not one of those generous persons who are ready most bountifully to bestow meat, drink, and lodging on men of wit and learning, for which they expect no other return but entertainment, instruction, flattery, and subserviency; in a word, that such persons should be enrolled in the number of domestics, without wearing their master's cloathes, or receiving wages.On the contrary, every person in this house was perfect master of his own time: and as he might at his pleasure satisfy all his appetites within the restrictions only of law, virtue, and religion; so he might, if his health required, or his inclination prompted him to temperance, or even to abstinence, absent himself from any meals, or retire from them, whenever he was so disposed, without even a sollicitation to the contrary: for, indeed, such sollicitations from superiors always savour very strongly of commands. But all here were free from such impertinence, not only those whose company is in all other places esteemed a favour from their equality of fortune, but even those whose indigent circumstances make such an eleemosynary abode convenient to them, and who are therefore less welcome to a great man's table because they stand in need of it.Among others of this kind was Dr. Blifil, a gentleman who had the misfortune of losing the advantage of great talents by the obstinacy of a father, who would breed him to a profession he disliked. In obedience to this obstinacy the doctor had in his youth been obliged to study physic, or rather to say he studied it; for in reality books of this kind were almost the only ones with which he was unacquainted; and unfortunately for him, the doctor was master of almost every other science but that by which he was to get his bread; the consequence of which was, that the doctor at the age of forty had no bread to eat.Such a person as this was certain to find a welcome at Mr. Allworthy's table, to whom misfortunes were ever a recommendation, when they were derived from the folly or villany of others, and not of the unfortunate person himself. Besides this negative merit, the doctor had one positive recommendation;- this was a great appearance of religion. Whether his religion was real, or consisted only in appearance, I shall not presume to say, as I am not possessed of any touchstone which can distinguish the true from the false.If this part of his character pleased Mr. Allworthy, it delighted Miss Bridget. She engaged him in many religious controversies; on which occasions she constantly expressed great satisfaction in the doctor's knowledge, and not much less in the compliments which he frequently bestowed on her own. To say the truth, she had read much English divinity, and had puzzled more than one of the neighbouring curates. Indeed, her conversation was so pure, her looks so sage, and her whole deportment so grave and solemn, that she seemed to deserve the name of saint equally with her namesake, or with any other female in the Roman kalendar.As sympathies of all kinds are apt to beget love, so experience teaches us that none have a more direct tendency this way than those of a religious kind between persons of different sexes. The doctor found himself so agreeable to Miss Bridget, that he now began to lament an unfortunate accident which had happened to him about ten years before; namely, his marriage with another woman, who was not only still alive, but, what was worse, known to be so by Mr. Allworthy. This was a fatal bar to that happiness which he otherwise saw sufficient probability of obtaining with this young lady; for as to criminal indulgences, he certainly never thought of them. This was owing either to his religion, as is most probable, or to the purity of his passion, which was fixed on those things which matrimony only, and not criminal correspondence, could put him in possession of, or could give him any title to.He had not long ruminated on these matters, before it occurred to his memory that he had a brother who was under no such unhappy incapacity. This brother he made no doubt would succeed; for he discerned, as he thought, an inclination to marriage in the lady; and the reader perhaps, when he hears the brother's qualifications, will not blame the confidence which he entertained of his success.This gentleman was about thirty-five years of age. He was of a middle size, and what is called well-built. He had a scar on his forehead, which did not so much injure his beauty as it denoted his valour (for he was a half-pay officer). He had good teeth, and something affable, when he pleased, in his smile; though naturally his countenance, as well as his air and voice, had much of roughness in it: yet he could at any time deposit this, and appear all gentleness and good humour. He was not ungenteel, nor entirely devoid of wit, and in his youth had abounded in sprightliness, which, though he had lately put on a more serious character, he could, when he pleased, resume.He had, as well as the doctor, an academic education; for his father had, with the same paternal authority we have mentioned before, decreed him for holy orders; but as the old gentleman died before he was ordained, he chose the church military, and preferred the king's commission to the bishop's.He had purchased the post of lieutenant of dragoons, and afterwards came to be a captain; but having quarrelled with his colonel, was by his interest obliged to sell; from which time he had entirely rusticated himself, had betaken himself to studying the Scriptures, and was not a little suspected of an inclination to methodism.It seemed, therefore, not unlikely that such a person should succeed with a lady of so saint-like a disposition, and whose inclinations were no otherwise engaged than to the marriage state in general; but why the doctor, who certainly had no great friendship for his brother, should for his sake think of making so ill a return to the hospitality of Allworthy, is a matter not so easy to be accounted for.Is it that some natures delight in evil, as others are thought to delight in virtue? Or is there a pleasure in being accessory to a theft when we cannot commit it ourselves? Or lastly (which experience seems to make probable), have we a satisfaction in aggrandizing our families, even though we have not the least love or respect for them?Whether any of these motives operated on the doctor, we will not determine; but so the fact was. He sent for his brother, and easily found means to introduce him at Allworthy's as a person who intended only a short visit to himself.The captain had not been in the house a week before the doctor had reason to felicitate himself on his discernment. The captain was indeed as great a master of the art of love as Ovid was formerly. He had besides received proper hints from his brother, which he failed not to improve to the best advantage. | Ни дом, ни сердце мистера Олверти ни для кого не были закрыты, но особенно широко они распахивались перед людьми достойными. По правде говоря, это был единственный дом в Англии, где вам был обеспечен обед, если вы его заслужили.Больше всех остальных милостями его пользовались люди с поэтическим дарованием и ученые; но и между ними мистер Олверти делал большое различие; обстоятельства, правда, помешали ему получить законченное образование, однако, будучи наделен большими природными способностями, он настолько усовершенствовал свой ум прилежным, хоть и запоздалым изучением наук и беседами со многими выдающимися людьми, что сам стал весьма компетентным судьей во всех областях литературы.Не удивительно, что в век, когда заслуги этого рода так мало в моде и так скудно вознаграждаются, обладающие ими люди усердно стекались в место, где с полной уверенностью могли рассчитывать на любезный прием, и пользовались всеми благами богатства почти так же свободно, как если бы они сами были хозяевами; ибо мистер Олверти не принадлежал к числу тех хлебосолов, которые готовы щедро кормить, поить и давать кров людям умным и образованным, но с условием, чтобы они их развлекали, поучали, льстили им и прислуживали,- словом, записались к ним в лакеи, не нося только ливреи и не получая жалованья.В доме мистера Олверти, напротив, каждый был полным хозяином своего времени; каждый мог удовлетворять все свои желания в рамках закона, нравственности и религии и вправе был поэтому, если требовало состояние его здоровья и склонность к умеренности или даже к полному воздержанию, не являться к столу или вставать из-за стола, когда ему вздумается, не опасаясь, что его будут упрашивать остаться: ведь подобные упрашивания со стороны высших всегда сильно отзываются приказанием. Здесь никому из гостей не угрожала такая бесцеремонность - не только богачам, принять которых везде считается за честь, но даже и людям со скромными средствами, для которых подобный даровой кров является хорошим подспорьем и которые за столом большого барина не так желательны, потому что они нуждаются в обеде.В числе таких людей был доктор Блайфил, человек способный, но, к несчастью, не имевший возможности усовершенствовать свои большие дарования из-за упрямства отца, непременно хотевшего подготовить его к профессии, которую он не любил. Из-за этого упрямства доктор принужден был в молодости изучать медицину, или, вернее, говорить, будто ее изучает, так как в действительности из всех книг только медицинские остались, кажется, ему незнакомы; доктор, к несчастью, овладел почти всеми науками, кроме той, при помощи которой ему надо было добывать себе пропитание; следствием этого было то, что к сорока годам он остался без куска хлеба.Такой человек мог быть уверен, что найдет радушный прием в доме мистера Олверти, для которого несчастья всегда служили хорошей рекомендацией, если они проистекали от безрассудства и подлости других, а не самого несчастливца. Кроме этого отрицательного качества, у доктора было еще и положительное: он имел вид человека очень набожного. Была ли эта набожность настоящая или только показная, я не берусь судить, так как не обладаю мерилом для различения истинного и поддельного в этой области.Если эта черта его характера нравилась мистеру Олверти, то мисс Бриджет была от нее в восторге. Она любила вовлекать доктора в богословские споры, причем всегда бывала весьма удовлетворена его познаниями и едва ли меньше - комплиментами, которые он часто расточал насчет собственной ее учености. И в самом деле, мисс Бриджет прочла много английских богословских сочинений и поставила в тупик не одного соседнего священника. Речи ее всегда были так чисты, взгляды так скромны и вся осанка такая важная и торжественная, что она смело сошла бы за святую наравне со своей тезкой или другой подвижницей из римско-католического календаря.Всякая симпатия способна зародить любовь, но опыт показывает, что у лиц разного пола больше всего этому благоприятствует родство религиозных чувств. Доктор обнаружил в мисс Бриджет такое расположение к себе, что начал сожалеть о несчастной случайности, приключившейся с ним лет десять назад, именно о женитьбе на другой женщине, которая не только была еще жива, что гораздо хуже, о существовании которой зная мистер Олверти. Это было роковой преградой к счастью, которого иначе он, по всей вероятности, достиг бы союзом с молодой дамой; ибо что касается прелюбодеяния, то, он, конечно, никогда и не помышлял о нем. Происходило это или от его набожности, что, пожалуй, наиболее вероятно, или от чистоты чувства, направленного на такие предметы, которые мог предоставить в его распоряжение или на которые мог дать ему право только законный брак, а не преступная связь. Размышляя на эти темы, доктор скоро вспомнил, что у него есть брат, не стесненный этой несчастной неправоспособностью. Он нисколько не сомневался, что этот брат будет иметь успех; ибо, как ему казалось, он заметил в мисс Бриджет сильную склонность к замужеству; и читатель, может быть, не станет порицать доктора за эту уверенность в успехе, когда услышит, какими качествами обладал брат его.Это был джентльмен лет тридцати пяти, среднего роста и, как говорится, крепко сколоченный. Шрам на лбу не столько портил красоту его, сколько свидетельствовал о его доблести (он был запасный офицер на половинном окладе). Зубы у него были прекрасные и улыбка, когда он хотел, приветливая; в выражении его лица, а также в наружности и голосе, правда, было от природы много грубого, но он мог в любую минуту подавить эту грубость и становился тогда воплощенной любезностью и веселостью. Он был не без воспитания и не совсем лишен был ума, а в молодости отличался большой живостью, которую мог, когда хотел, выказать и теперь, хотя с годами сильно остепенился.Так же как и доктор, он получил университетское образование; отец, с уже упомянутой родительской властностью, назначил его в духовное звание; но старик умер, прежде чем сын посвящен был в священники, и брат доктора предпочел церкви военную профессию и службе епископу - службу королю.Он купил себе место драгунского поручика, а затем дослужился до капитана; но из-за ссоры с полковником принужден был, в собственных интересах, продать свое место. После этого он уединился в деревню, предался изучению Священного писания, и его стали сильно подозревать в наклонности к методизму.Все это давало большую надежду, что такой человек будет иметь успех у набожной дамы, вдобавок весьма сильно расположенной к браку вообще. Но почему доктор, не питавший особенно дружеских чувств к брату, вздумал ради него так дурно отблагодарить Олверти за гостеприимство,- это вопрос, на который нелегко ответить.Может быть, некоторым натурам зло доставляет такое же удовольствие, какое другие находят в добрых делах? Или нам приятно быть пособниками в воровстве, когда мы не можем совершить его сами? Или же, наконец (и опыт, по-видимому, подтверждает это), нас радует возвышение членов нашей семьи, пусть даже мы не чувствуем к ним ни малейшей любви и ни малейшего уважения?Руководился ли доктор каким-нибудь из этих побуждений, мы не беремся решить, только дело обстояло именно так. Он послал за братом и легко нашел способ ввести его в дом Олверти, сказав, что тот приехал погостить на короткое время.Не прошло и недели со времени приезда капитана, как доктор уже мог поздравить себя с большим успехом. Капитан оказался таким же мастером в искусстве любви, каким некогда был Овидий. Вдобавок он получил от брата полезные указания, которыми не преминул воспользоваться самым лучшим образом. |
Глава 11.
Containing many rules, and some examples, concerning falling in love: descriptions of beauty, and other more prudential inducements to matrimon
которая содержит много правил и несколько примеров того, как люди
влюбляются; описание красоты и благоразумных побуждений к женитьбе
| English | Русский |
| It hath been observed, by wise men or women, I forget which, that all persons are doomed to be in love once in their lives. No particular season is, as I remember, assigned for this; but the age at which Miss Bridget was arrived, seems to me as proper a period as any to be fixed on for this purpose: it often, indeed, happens much earlier; but when it doth not, I have observed it seldom or never fails about this time. Moreover, we may remark that at this season love is of a more serious and steady nature than what sometimes shows itself in the younger parts of life. The love of girls is uncertain, capricious, and so foolish that we cannot always discover what the young lady would be at; nay, it may almost be doubted whether she always knows this herself.Now we are never at a loss to discern this in women about forty; for as such grave, serious, and experienced ladies well know their own meaning, so it is always very easy for a man of the least sagacity to discover it with the utmost certainty.Miss Bridget is an example of all these observations. She had not been many times in the captain's company before she was seized with this passion. Nor did she go pining and moping about the house, like a puny, foolish girl, ignorant of her distemper: she felt, she knew, and she enjoyed, the pleasing sensation, of which, as she was certain it was not only innocent but laudable, she was neither afraid nor ashamed.And to say the truth, there is, in all points, great difference between the reasonable passion which women at this age conceive towards men, and the idle and childish liking of a girl to a boy, which is often fixed on the outside only, and on things of little value and no duration; as on cherry-cheeks, small, lily-white hands, sloe-black eyes, flowing locks, downy chins, dapper shapes; nay, sometimes on charms more worthless than these, and less the party's own; such are the outward ornaments of the person, for which men are beholden to the taylor, the laceman, the periwig-maker, the hatter, and the milliner, and not to nature. Such a passion girls may well be ashamed, as they generally are, to own either to themselves or others.The love of Miss Bridget was of another kind. The captain owed nothing to any of these fop-makers in his dress, nor was his person much more beholden to nature. Both his dress and person were such as, had they appeared in an assembly or a drawing-room, would have been the contempt and ridicule of all the fine ladies there. The former of these was indeed neat, but plain, coarse, ill-fancied, and out of fashion. As for the latter, we have expressly described it above. So far was the skin on his cheeks from being cherry-coloured, that you could not discern what the natural colour of his cheeks was, they being totally overgrown by a black beard, which ascended to his eyes. His shape and limbs were indeed exactly proportioned, but so large that they denoted the strength rather of a ploughman than any other. His shoulders were broad beyond all size, and the calves of his legs larger than those of a common chairman. In short, his whole person wanted all that elegance and beauty which is the very reverse of clumsy strength, and which so agreeably sets off most of our fine gentlemen; being partly owing to the high blood of their ancestors, viz., blood made of rich sauces and generous wines, and partly to an early town education.Though Miss Bridget was a woman of the greatest delicacy of taste, yet such were the charms of the captain's conversation, that she totally overlooked the defects of his person. She imagined, and perhaps very wisely, that she should enjoy more agreeable minutes with the captain than with a much prettier fellow; and forewent the consideration of pleasing her eyes, in order to procure herself much more solid satisfaction.The captain no sooner perceived the passion of Miss Bridget, in which discovery he was very quick-sighted, than he faithfully returned it. The lady, no more than her lover, was remarkable for beauty. I would attempt to draw her picture, but that is done already by a more able master, Mr. Hogarth himself, to whom she sat many years ago, and hath been lately exhibited by that gentleman in his print of a winter's morning, of which she was no improper emblem, and may be seen walking (for walk she doth in the print) to Covent Garden church, with a starved foot-boy behind carrying her prayer-book.The captain likewise very wisely preferred the more solid enjoyments he expected with this lady, to the fleeting charms of person. He was one of those wise men who regard beauty in the other sex as a very worthless and superficial qualification; or, to speak more truly, who rather chuse to possess every convenience of life with an ugly woman, than a handsome one without any of those conveniences. And having a very good appetite, and but little nicety, he fancied he should play his part very well at the matrimonial banquet, without the sauce of beauty.To deal plainly with the reader, the captain, ever since his arrival, at least from the moment his brother had proposed the match to him, long before he had discovered any flattering symptoms in Miss Bridget, had been greatly enamoured; that is to say, of Mr. Allworthy's house and gardens, and of his lands, tenements, and hereditaments; of all which the captain was passionately fond, that he would most probably have contracted marriage with had he been obliged to have taken the witch of Endor into the bargain.As Mr. Allworthy, therefore, had declared to the doctor that he never intended to take a second wife, as his sister was his nearest relation, and as the doctor had fished out that his intentions were to make any child of hers his heir, which indeed the law, without his interposition, would have done for him; the doctor and his brother thought it an act of benevolence to give being to a human creature, who would be so plentifully provided with the most essential means of happiness. The whole thoughts, therefore, of both the brothers were how to engage the affections of this amiable lady.But fortune, who is a tender parent, and often doth more for her favourite offspring than either they deserve or wish, had been so industrious for the captain, that whilst he was laying schemes to execute his purpose, the lady conceived the same desires with himself, and was on her side contriving how to give the captain proper encouragement, without appearing too forward; for she was a strict observer of all rules of decorum. In this, however, she easily succeeded; for as the captain was always on the look-out, no glance, gesture, or word escaped him.The satisfaction which the captain received from the kind behaviour of Miss Bridget, was not a little abated by his apprehensions of Mr. Allworthy; for, notwithstanding his disinterested professions, the captain imagined he would, when he came to act, follow the example of the rest of the world, and refuse his consent to a match so disadvantageous, in point of interest, to his sister. From what oracle he received this opinion, I shall leave the reader to determine: but however he came by it, it strangely perplexed him how to regulate his conduct so as at once to convey his affection to the lady, and to conceal it from her brother. He at length resolved to take all private opportunities of making his addresses; but in the presence of Mr. Allworthy to be as reserved and as much upon his guard as was possible; and this conduct was highly approved by the brother.He soon found means to make his addresses, in express terms, to his mistress, from whom he received an answer in the proper form, viz.: the answer which was first made some thousands of years ago, and which hath been handed down by tradition from mother to daughter ever since. If I was to translate this into Latin, I should render it by these two words, Nolo Episcopari: a phrase likewise of immemorial use on another occasion.The captain, however he came by his knowledge, perfectly well understood the lady, and very soon after repeated his application with more warmth and earnestness than before, and was again, according to due form, rejected; but as he had increased in the eagerness of his desires, so the lady, with the same propriety, decreased in the violence of her refusal.Not to tire the reader, by leading him through every scene of this courtship (which, though in the opinion of a certain great author, it is the pleasantest scene of life to the actor, is, perhaps, as dull and tiresome as any whatever to the audience), the captain made his advances in form, the citadel was defended in form, and at length, in proper form, surrendered at discretion.During this whole time, which filled the space of near a month, the captain preserved great distance of behaviour to his lady in the presence of the brother; and the more he succeeded with her in private, the more reserved was he in public. And as for the lady, she had no sooner secured her lover than she behaved to him before company with the highest degree of indifference; so that Mr. Allworthy must have had the insight of the devil (or perhaps some of his worse qualities) to have entertained the least suspicion of what was going forward. | Мудрыми мужчинами или женщинами - я забыл, кем именно,- было замечено, что всем людям раз в жизни бывает суждено влюбиться. Особенного периода, насколько я помню, для этого не назначено; однако возраст, которого достигла мисс Бриджет, подходит для этого, как мне кажется, не хуже всякого другого. Правда, часто это случается гораздо раньше, но если не случилось, то, как я заметил, любовь почти никогда не забывает явиться в эту пору. Кроме того, можно утверждать, что в этом возрасте любовь обыкновенно бывает серьезнее и постояннее, чем в ранней молодости. Любовь девочек переменчива, своенравна и настолько бестолкова, что мы не всегда можем понять, чего собственно хочет Молодая особа; позволительно даже усомниться, знает ли это она сама.Но мы без затруднения можем угадать, чего хочет женщина лет под сорок; поскольку такие степенные, серьезные и искушенные дамы прекрасно знают свои желания, то даже самый непроницательный человек легко это откроет с полной достоверностью.Мисс Бриджет служит наглядным доказательством всех этих замечаний. Стоило ей побывать несколько раз в обществе капитана, как она уже страстно в него влюбилась. Она не ходила возле дома, вздыхая и томясь, как зеленая, глупая девчонка, которая не понимает, что с ней творится; она знала, она наслаждалась волновавшим ее сладостным чувством, не боялась его и не стыдилась, будучи убеждена, что оно не только невинно, но и похвально.И надо сказать правду: благоразумная страсть, которую женщина в этом возрасте чувствует к мужчине, во всех отношениях разнится от nj-стой детской любви девочки к мальчику, которая часто обращена только на внешность и на вещи ничтожные и преходящие, как, например, на румяные щеки, маленькие белые руки, черные, как смородина, глаза, волнистые локоны, покрытый нежным пушком подбородок, стройную талию и даже подчас на прелести еще более суетные и вовсе не принадлежащие к личности любимого, каковы чисто внешние украшения, которыми он обязан не природе, а портному, парикмахеру, шляпному мастеру и торговцу модными товарами. Такой страсти можно устыдиться, и не удивительно, что девочка обыкновенно не признается в ней ни себе, ни другим.Любовь мисс Бриджет была иного рода. По части своего туалета капитан ничем не был обязан искусству моды, и природа не наградила его красотой. Иными словами, и одежда и наружность его были таковы, что, появившись в обществе или в гостиной, они сделались бы предметом презрения и насмешек всех изысканных дам. Костюм его был, правда, опрятен, но прост, неизящен, мешковат и старомоден. А что касается наружности, то мы уже дали ее точное описание. Щеки его не только не были румяны, но вообще невозможно было разобрать, какого они цвета, потому что до самых глаз заросли густой черной бородой. Талия, руки и ноги его были, правда, вполне пропорциональны, но по своей массивности скорее под стать дюжему пахарю, чем дворянину; плечи непомерной ширины и икры толще, чем у носильщика портшеза. Словом, вся его внешность лишена была того изящества и красоты, которые составляют прямую противоположность неуклюжей силе и так выгодно отличают наших светских джентльменов, обязанных ими отчасти благородной крови их предков, составленной из пряных соусов и отборных вин, и отчасти раннему городскому воспитанию.Хотя мисс Бриджет была женщина весьма разборчивая,hj чары капитанского обращения заставили ее совершенно пренебречь недостатками его внешности. Она полагала - и, может быть, очень мудро,- что узнает с капитаном больше приятных минут, чем с иным, гораздо красивейшим мужчиной, и пожертвовала утехой очей, чтобы обеспечить себе более существенное удовольствие.Едва только капитан заметил страсть мисс Бриджет, проявив в этом открытии необыкновенную проницательность, как тотчас же честно ответил ей взаимностью. Почтенная дама могла похвастать красотой не больше своего поклонника. Я попробовал бы нарисовать ее портрет, если бы это уже не было сделано более искусным мастером, самим мистером Хогартом, которому она позировала несколько лет тому назад; недавно джентльмен этот сделал ее особу достоянием публики на гравюре, изображающей зимнее утро, которого она была недурной эмблемой; там ее можно видеть идущей (так она изображена на гравюре) в Ковент-Гарденскую церковь с заморышем-пажом, несущим за ней молитвенник.Капитан тоже разумно предпочитал преходящим телесным прелестям более существенные утехи, которые сулил ему союз с этой дамой. Он был из числа тех мудрых людей, в глазах которых женская красота является весьма маловажным и поверхностным достоинством или, говоря точнее, которые предпочитают наслаждаться всеми удобствами жизни с уродом, чем терпеть лишения с красавицей. Обладая большим аппетитом и очень неприхотливым вкусом, он полагал, что недурно справится со своей ролью на брачном пиру и без приправы красоты.Скажем читателю начистоту: капитан с самого своего приезда или, во всяком случае, с той минуты, как брат предложил ему эту партию и задолго до открытия каких-либо лестных для себя симптомов в поведении мисс Бриджет, был уже без памяти влюблен - влюблен в дом и сады мистера Олверти, его земли, сдаваемые в аренду фермы и наследственные владения; ко всем этим предметам капитан загорелся такой пылкой страстью, что, наверное, согласился бы жениться на них, если бы даже ему пришлось взять в придачу Аэндорскую волшебницу.А так как мистер Олверти объявил доктору, что никогда не женится вторично, так как, далее, сестра была его ближайшей родственницей и доктор выведал, что он намерен отказать все свое имение ее детям, что, впрочем, случилось бы и без его участия, на основании закона, то доктор вместе с братом сочли делом человеколюбия даровать жизнь существу, которое в таком изобилии будет обеспечено всем необходимым для счастья. Вследствие этого все помыслы братьев сосредоточились на том, как бы снискать благосклонность любезной хозяйки.Но Фортуна, как нежная мать, часто делающая для своих любимчиков больше, чем они заслуживают или желают, была настолько заботлива к капитану, что, пока он строил планы, каким образом достигнуть своей цели, мисс Бриджет возымела точно такие же желания и, с своей стороны, придумывала, как бы поощрить капитана, но не очень явно, ибо она строго соблюдала все правила приличия. Это ей легко удалось, так как капитан всегда был начеку, и от него не ускользнули ни один взгляд, ни один жест, ни одно слово.Удовольствие, доставленное капитану любезностью мисс Бриджет, сильно умерялось опасениями насчет мистера Олверти, ибо, несмотря на все бескорыстие последнего, капитан думал, что когда дойдет до дела, то он последует примеру остальных людей и не согласится на брак, столь невыгодный для его сестры в материальном отношении. Какой оракул подсказал ему эту мысль, предоставляю решать читателю; но откуда бы она ни пришла, капитан был в большом затруднении, как ему вести себя, чтобы выказывать свои чувства сестре и в то же время скрывать их от брата. Наконец он решил не пропускать ни одного случая поухаживать за ней наедине, но в присутствии мистера Олверти держаться настороже и быть как можно более сдержанным. Этот план встретил полное одобрение со стороны брата.Скоро он нашел способ выразить влюбленной свои чувства в самой недвусмысленной форме и получил от нее подобающий ответ - тот ответ, который был дан впервые несколько тысяч лет тому назад и с тех пор, по преданию, переходил от матери к дочери. Если бы потребовалось прибегнуть к латыни, я передал бы его двумя словами: Nolo episcopari 2 - изречение тоже незапамятной давности, но сделанное по другому поводу.Как бы там ни было, капитан в совершенстве понял свою даму; он вскоре повторил свои домогательства с еще большим жаром и страстностью - и снова, по всем правилам, получил отказ; но, по мере того как желания его делались все нетерпеливее, сопротивление леди, как полагается, все более слабело.Чтобы не утомлять читателя описанием подряд всех сцен этого сватовства (они хоть и представляют, по мнению одного великого писателя, занимательнейшее событие в жизни действующих лиц, но удручающе тоскливы и скучны для зрителей), скажу лишь, что капитан вел наступление и крепость защищалась по всем правилам искусства и, наконец, тоже по всем правилам, сдалась на волю победителя.Во время этих маневров, занявших почти целый месяц, капитан держался на очень почтительном расстоянии от леди в присутствии ее брата, и чем больше успевал в любви наедине, тем сдержаннее вел себя при других. А что касается мисс Бриджет, то, обеспечив себе поклонника, она стала выказывать к нему в обществе величайшее равнодушие, так что мистеру Олверти надо было обладать проницательностью самого дьявола (или, может быть, еще худшими его качествами), чтобы хоть смутно догадаться о том, что возле него происходит. |
Глава 12.
Containing what the reader may, perhaps, expect to find in it
содержащая в себе то, что читатель, может быть, и ожидает найти в ней
| English | Русский |
| In all bargains, whether to fight or to marry, or concerning any other such business, little previous ceremony is required to bring the matter to an issue when both parties are really in earnest. This was the case at present, and in less than a month the captain and his lady were man and wife.The great concern now was to break the matter to Mr. Allworthy; and this was undertaken by the doctor.One day, then, as Allworthy was walking in his garden, the doctor came to him, and, with great gravity of aspect, and all the concern which he could possibly affect in his countenance, said, "I am come, sir, to impart an affair to you of the utmost consequence; but how shall I mention to you what it almost distracts me to think of!" He then launched forth into the most bitter invectives both against men and women; accusing the former of having no attachment but to their interest, and the latter of being so addicted to vicious inclinations that they could never be safely trusted with one of the other sex. "Could I," said he, "sir, have suspected that a lady of such prudence, such judgment, such learning, should indulge so indiscreet a passion! or could I have imagined that my brother- why do I call him so? he is no longer a brother of mine-""Indeed but he is," said Allworthy, "and a brother of mine too.""Bless me, sir!" said the doctor, "do you know the shocking affair?""Look'ee, Mr. Blifil," answered the good man, "it hath been my constant maxim in life to make the best of all matters which happen. My sister, though many years younger than I, is at least old enough to be at the age of discretion. Had he imposed on a child, I should have been more averse to have forgiven him; but a woman upwards of thirty must certainly be supposed to know what will make her most happy. She hath married a gentleman, though perhaps not quite her equal in fortune; and if he hath any perfections in her eye which can make up that deficiency, I see no reason why I should object to her choice of her own happiness; which I, no more than herself, imagine to consist only in immense wealth. I might, perhaps, from the many declarations I have made of complying with almost any proposal, have expected to have been consulted on this occasion; but these matters are of a very delicate nature, and the scruples of modesty, perhaps, are not to be overcome. As to your brother, I have really no anger against him at all. He hath no obligations to me, nor do I think he was under any necessity of asking my consent, since the woman is, as I have said, sui juris , and of a proper age to be entirely answerable only to herself for her conduct."The doctor accused Mr. Allworthy of too great lenity, repeated his accusations against his brother, and declared that he should never more be brought either to see, or to own him for his relation. He then launched forth into a panegyric on Allworthy's goodness; into the highest encomiums on his friendship; and concluded by saying, he should never forgive his brother for having put the place which he bore in that friendship to a hazard.Allworthy thus answered: "Had I conceived any displeasure against your brother, I should never have carried that resentment to the innocent: but I assure you I have no such displeasure. Your brother appears to me to be a man of sense and honour. I do not disapprove the taste of my sister; nor will I doubt but that she is equally the object of his inclinations. I have always thought love the only foundation of happiness in a married state, as it can only produce that high and tender friendship which should always be the cement of this union; and, in my opinion, all those marriages which are contracted from other motives are greatly criminal; they are a profanation of a most holy ceremony, and generally end in disquiet and misery: for surely we may call it a profanation to convert this most sacred institution into a wicked sacrifice to lust or avarice: and what better can be said of those matches to which men are induced merely by the consideration of a beautiful person, or a great fortune?"To deny that beauty is an agreeable object to the eye, and even worthy some admiration, would be false and foolish. Beautiful is an epithet often used in Scripture, and always mentioned with honour. It was my own fortune to marry a woman whom the world thought handsome, and I can truly say I liked her the better on that account. But to make this the sole consideration of marriage, to lust after it so violently as to overlook all imperfections for its sake, or to require it so absolutely as to reject and disdain religion, virtue, and sense, which are qualities in their nature of much higher perfection, only because an elegance of person is wanting: this is surely inconsistent, either with a wise man or a good Christian. And it is, perhaps, being too charitable to conclude that such persons mean anything more by their marriage than to please their carnal appetites; for the satisfaction of which, we are taught, it was not ordained."In the next place, with respect to fortune. Worldly prudence perhaps, exacts some consideration on this head; nor will I absolutely and altogether condemn it. As the world is constituted, the demands of a married state, and the care of posterity, require some little regard to what we call circumstances. Yet this provision is greatly increased, beyond what is really necessary, by folly and vanity, which create abundantly more wants than nature. Equipage for the wife, and large fortunes for the children, are by custom enrolled in the list of necessaries; and to procure these, everything truly solid and sweet, and virtuous and religious, are neglected and overlooked."And this in many degrees; the last and greatest of which seems scarce distinguishable from madness;- I mean where persons of immense fortunes contract themselves to those who are, and must be, disagreeable to them- to fools and knaves- in order to increase an estate already larger even than the demands of their pleasures. Surely such persons, if they will not be thought mad, must own, either that they are incapable of tasting the sweets of the tenderest friendship, or that they sacrifice the greatest happiness of which they are capable to the vain, uncertain, and senseless laws of vulgar opinion, which owe as well their force as their foundation to folly."Here Allworthy concluded his sermon, to which Blifil had listened with the profoundest attention, though it cost him some pains to prevent now and then a small discomposure of his muscles. He now praised every period of what he had heard with the warmth of a young divine, who hath the honour to dine with a bishop the same day in which his lordship hath mounted the pulpit. | Во всех сговорах, идет ли речь о женитьбе, поединке или других подобных вещах, всегда требуется маленькая предварительная церемония для благополучного завершения дела, если обе стороны питают действительно серьезные намерения. Не обошлось без нее и в настоящем случае, и меньше чем через месяц капитан и его возлюбленная стали мужем и женой.Самым щекотливым делом было теперь сообщить о случившемся мистеру Олверти. За это взялся доктор.Однажды, когда Олверти гулял в саду, доктор подошел к нему и, придав своему лицу как можно более расстроенное выражение, сказал очень серьезным тоном:- Я пришел известить вас, сэр, о деле чрезвычайной важности, но не знаю, как и начать; при одной мысли о нем голова идет кругом!И он разразился жесточайшей бранью против мужчин и женщин, обвинив первых в том, что они заботятся только о своей собственной выгоде, а вторых в такой приверженности к пороку, что их нельзя без опасения доверить ни одному мужчине.- Мог ли я предположить,- говорил он,- что столь благоразумная, рассудительная и образованная женщина даст волю неразумной страсти! Мог ли я подумать, что мой брат... Впрочем, Скачем я его так называю? Он больше не брат мне!- Отчего же? - сказал Олверти.- Он все-таки вам брат, так же как и мне.- Боже мой, сэр! - воскликнул доктор.- Так вам уже известно про это скандальное дело?- Видите ли, мистер Блайфил,- отвечал ему добрый сквайр,- я всю жизнь держался правила мириться со всем, что случается. Хотя сестра моя гораздо моложе меня, однако она уже в таком возрасте, что сама отвечает за свои поступки. Если бы брат ваш соблазнил ребенка, я еще призадумался бы, прежде чем простить ему; но женщина, которой за тридцать, должна же знать, что составит ее счастье. Она вышла замуж за джентльмена, может быть, и не совсем равного ей по состоянию, но если он обладает в ее глазах достоинствами, которые могут возместить этот недостаток, то мне непонятно, почему я должен противиться ее выбору; подобно сестре, я не думаю, чтобы счастье заключалось только в несметном богатстве. Правда, я не раз заявлял, что дам свое согласие почти на всякое предложение, и мог бы поэтому ожидать, что в настоящем случае спросят моего совета; но это вещи чрезвычайно деликатные, и, может быть, сестра не обратилась ко мне просто из стыдливости. А что касается вашего брата, то, право, я на него совсем не сержусь. Он ничем мне не обязан, и, мне кажется, ему вовсе не надо было спрашивать моего согласия, раз сестра моя, как я уже сказал, sui juris 3 и в таком возрасте, что всецело отвечает за свои поступки только перед самой собою.Доктор упрекнул мистера Олверти в слишком большой снисходительности, повторил свои обвинения против брата и заявил, что с этой минуты не желает больше видеть его и признавать за родственника. Потом он пустился расточать панегирики доброте Олверти, петь похвалы его дружбе и в заключение сказал, что никогда не простит своему брату поступка, благодаря которому он рисковал потерять эту дружбу.Олверти так отвечал ему:- Если бы даже я питал какое-нибудь неудовольствие против вашего брата, никогда бы я не перенес этого чувства на человека невинного; но уверяю вас, что я нисколько на него не сердит. Брат ваш кажется мне человеком рассудительным и благородным. Я не осуждаю выбора моей сестры и не сомневаюсь, что она является предметом его искреннего увлечения. Я постоянно считал любовь единственной основой счастья в супружеской жизни, так как она одна способна породить ту высокую и нежную дружбу, которая всегда должна быть скрепой брачного союза; по моему мнению, все браки, заключаемые по другим соображениям, просто преступны; они являются поруганием святого обряда и обыкновенно кончаются раздорами и бедствием. Ведь обращать священнейший институт брака в средство удовлетворения сластолюбия и корыстолюбия - поистине значит подвергать его поруганию; а можно ли определить иначе все эти союзы, заключаемые людьми единственно ради красивой внешности или крупного состояния?Отрицать, что красота приятное зрелище для глаза и даже достойна некоторого восхищения, было бы несправедливо и глупо. Эпитет "прекрасный" часто употребляется в Священном писании, и всегда в возвышенном смысле. Мне самому выпало счастье жениться на женщине, которую свет считал красивой, и, должен признаться, я любил ее за это еще больше. Но делать красоту единственным побуждением к браку, прельщаться ею до такой степени, чтобы проглядеть из-за нее все недостатки, или требовать ее так безусловно, чтобы отвергать и презирать в человеке набожность, добродетель и ум - то есть качества по природе своей гораздо более высокие - только потому, что он не обладает изяществом внешних форм,- это, конечно, несообразно с достоинством мудрого человека и доброго христианина. И было бы слишком большой снисходительностью предполагать, что такие люди, вступая в брак, заботятся о чем-нибудь ином, кроме угождения плотской похоти; а брак, как мы знаем, установлен не для этого.Перейдем теперь к богатству. Светская мудрость требует, конечно, до некоторой степени принимать его в расчет, и я не стану всецело и безусловно это осуждать. Свет так устроен, что семейная жизнь и заботы о потомстве требуют некоторого внимания к тому, что мы называем достатком. Но требование это сильно преувеличивают по сравнению с действительной необходимостью: безрассудство и тщеславие создают гораздо больше потребностей, чем природа. Наряды для жены и крупные средства для каждого из детей обыкновенно считаются чем-то совершенно необходимым, и ради приобретения этих благ люди пренебрегают и жертвуют благами действительно существенными и сладостными - добродетелью и религией.Тут бывают разные степени; крайнюю из них можно едва отличить от умопомешательства: я разумею те случаи, когда люди, владеющие несметными богатствами, связывают себя брачными узами с людьми, к которым питают, и не могут не питать, отвращение,- с глупцами и негодяями,- для того чтобы увеличить состояние, и без того уже слишком крупное для удовлетворения всех их прихотей. Конечно, такие люди, если они не хотят, чтобы их сочли сумасшедшими, должны признать, что они либо не способны наслаждаться утехами нежной дружбы, либо приносят величайшее счастье, какое только могли бы испытать, в жертву суетным, переменчивым и бессмысленным законам светского мнения, которые обязаны своей властью и своим возникновением одной только глупости.Такими словами заключил Олверти свою речь, которую Блайфил выслушал с глубочайшим вниманием, хотя ему стоило немалых усилий парализовать некоторое движение своих лицевых мускулов. Он принялся расхваливать каждый период этой речи с жаром молодого священника, удостоенного чести обедать с епископом в тот день, когда его преосвященство проповедовал с церковной кафедры. |
Глава 13.
Which concludes the first book; with an instance of ingratitude, which, we hope, will appear unnatural
завершающая первую книгу и содержащая в себе пример неблагодарности,
которая, мы надеемся, покажется читателю противоестественной
| English | Русский |
| The reader, from what hath been said, may imagine that the reconciliation (if indeed it could be so called) was only matter of form; we shall therefore pass it over, and hasten to what must surely be thought matter of substance.The doctor had acquainted his brother with what had past between Mr. Allworthy and him; and added with a smile, "I promise you I paid you off; nay, I absolutely desired the good gentleman not to forgive you: for you know after he had made a declaration in your favour, I might with safety venture on such a request with a person of his temper; and I was willing, as well for your sake as for my own, to prevent the least possibility of a suspicion."Captain Blifil took not the least notice of this, at that time; but he afterwards made a very notable use of it. One of the maxims which the devil, in a late visit upon earth, left to his disciples, is, when once you are got up, to kick the stool from under you. In plain English, when you have made your fortune by the good offices of a friend, you are advised to discard him as soon as you can.Whether the captain acted by this maxim, I will not positively determine: so far we may confidently say, that his actions may be fairly derived from this diabolical principle; and indeed it is difficult to assign any other motive to them: for no sooner was he possessed of Miss Bridget, and reconciled to Allworthy, than he began to show a coldness to his brother which increased daily; till at length it grew into rudeness, and became very visible to every one. The doctor remonstrated to him privately concerning this behaviour, but could obtain no other satisfaction than the following plain declaration: "If you dislike anything in my brother's house, sir, you know you are at liberty to quit it." This strange, cruel, and almost unaccountable ingratitude in the captain, absolutely broke the poor doctor's heart; for ingratitude never so thoroughly pierces the human breast as when it proceeds from those in whose behalf we have been guilty of transgressions. Reflections on great and good actions, however they are received or returned by those in whose favour they are performed, always administer some comfort to us; but what consolation shall we receive under so biting a calamity as the ungrateful behaviour of our friend, when our wounded conscience at the same time flies in our face, and upbraids us with having spotted it in the service of one so worthless!Mr. Allworthy himself spoke to the captain in his brother's behalf, and desired to know what offence the doctor had committed; when the hard-hearted villain had the baseness to say that he should never forgive him for the injury which he had endeavoured to do him in his favour; which, he said, he had pumped out of him, and was such a cruelty that it ought not to be forgiven.Allworthy spoke in very high terms upon this declaration, which, he said, became not a human creature. He expressed, indeed, so much resentment against an unforgiving temper, that the captain at last pretended to be convinced by his arguments, and outwardly professed to be reconciled.As for the bride, she was now in her honeymoon, and so passionately fond of her new husband that he never appeared to her to be in the wrong; and his displeasure against any person was a sufficient reason for her dislike to the same.The captain, at Mr. Allworthy's instance, was outwardly, as we have said, reconciled to his brother; yet the same rancour remained in his heart; and he found so many opportunities of giving him private hints of this, that the house at last grew insupportable to the poor doctor; and he chose rather to submit to any inconveniences which he might encounter in the world, than longer to bear these cruel and ungrateful insults from a brother for whom he had done so much.He once intended to acquaint Allworthy with the whole; but he could not bring himself to submit to the confession, by which he must take to his share so great a portion of guilt. Besides, by how much the worse man he represented his brother to be, so much the greater would his own offence appear to Allworthy, and so much the greater, he had reason to imagine, would be his resentment.He feigned, therefore, some excuse of business for his departure, and promised to return soon again; and took leave of his brother with so well-dissembled content, that, as the captain played his part to the same perfection, Allworthy remained well satisfied with the truth of the reconciliation.The doctor went directly to London, where he died soon after of a broken heart; a distemper which kills many more than is generally imagined, and would have a fair title to a place in the bill of mortality, did it not differ in one instance from all other diseases- viz., that no physician can cure it.Now, upon the most diligent enquiry into the former lives of these two brothers, I find, besides the cursed and hellish maxim of policy above mentioned, another reason for the captain's conduct: the captain, besides what we have before said of him, was a man of great pride and fierceness, and had always treated his brother, who was of a different complexion, and greatly deficient in both these qualities, with the utmost air of superiority. The doctor, however, had much the larger share of learning, and was by many reputed to have the better understanding. This the captain knew, and could not bear; for though envy is at best a very malignant passion, yet is its bitterness greatly heightened by mixing with contempt towards the same object; and very much afraid I am, that whenever an obligation is joined to these two, indignation and not gratitude will be the product of all three. | На основании рассказанного читатель сам может догадаться, что примирение (если только это можно назвать примирением) было делом простой формальности; поэтому мы его опустим и поскорее перейдем к вещам, несомненно, более существенным.Доктор передал брату разговор свой с мистером Олверти и прибавил с улыбкой:- Ну, знаешь, я тебя не пощадил! Я решительно настаивал, что ты не заслуживаешь прощения: после того как наш добрый хозяин отозвался о тебе с благосклонностью, на это можно было решиться совершенно безопасно, и я хотел, как в твоих интересах, так и в своих собственных, предотвратить малейшую возможность подозрения. Капитан Блайфил не обратил никакого внимания на эти слова, но впоследствии использовал их весьма примечательно.Одна из заповедей дьявола, оставленных им своим ученикам во время последнего посещения земли, гласит: взобравшись на высоту, выталкивай из-под ног табуретку. В переводе на общепонятный язык это означает: составивши себе счастье с помощью добрых услуг друга, отделывайся от него как можно скорее.Руководился ли капитан этим правилом, не берусь утверждать с достоверностью; несомненно только, что его поступки прекрасно согласовались с дьявольским советом и с большим трудом могут быть объяснены какими-нибудь иными мотивами, ибо не успел он завладеть мисс Бриджет и примириться с Олверти, как начал проявлять холодность в обращении с братом, которая с каждым днем все возрастала и превратилась, наконец, в грубость, бросавшуюся в глаза всем окружающим.Как-то наедине доктор стал горько выговаривать ему за такое поведение, но в ответ добился только следующего недвусмысленного заявления:- Если вам не нравится что-нибудь в доме моего шурина, милостивый государь, то никто вам не мешает его покинуть.Эта странная, жестокая и почти непостижимая неблагодарность со стороны капитана была чрезвычайно тяжелым ударом для бедного доктора, ибо никогда неблагодарность не ранит в такой степени человеческое сердце, как в том случае, когда она исходит от людей, ради которых мы решились на неблаговидный поступок. Мысль о добрых и благородных делах, как бы их ни принимал и как бы за них ни отплачивал человек, для пользы которого они совершены, всегда содержит в себе нечто для нас утешительное. Но где нам найти утешение в случае такого жестокого удара, как неблагодарность друга, если в то же время потревоженная совесть колет нам глаза и упрекает, зачем мы замарали себя услугой такому недостойному человеку?Сам мистер Олверти вступился перед капитаном за доктора и пожелал узнать, в чем он провинился. Жестокосердый негодяй имел низость ответить на это, что он никогда не простит брату попытки повредить ему в мнении великодушного хозяина; по его словам, он выведал это от самого доктора и считает такой бесчеловечностью, которую простить невозможно.Олверти стал сурово порицать капитана, назвав его поведение недостойным. Он с таким негодованием обрушился на злопамятность, что капитан в конце концов притворился убежденным его доводами и сделал вид, что примирился с братом.Что же касается новобрачной, то она проводила еще медовый месяц и так страстно была влюблена в своего свежеиспеченного мужа, что не могла себе представить его неправым, и его неприязнь к кому-либо была для нее достаточным основанием, чтобы самой относиться к этому человеку неприязненно.Капитан, как мы сказали, сделал вид, что примирился с братом по настоянию мистера Олверти, но в сердце его осталась затаенная обида, и он так часто пользовался случаем выказывать брату с глазу на глаз свои чувства, что пребывание в доме мистера Олверти под конец стало для бедного доктора невыносимо; он предпочел лучше терпеть всякого рода неудобства, скитаясь по свету, чем сносить долее жестокие и бессердечные оскорбления от брата, для которого сделал так много.Однажды он собрался было рассказать все Олверти, но не решился на это признание, потому что значительную часть вины ему пришлось бы взять на себя. Кроме того, чем более он очернил бы брата, тем более тяжким показался бы Олверти его собственный проступок и тем сильнее было бы, как он имел основание предполагать, негодование сквайра.Он придумал поэтому какой-то предлог для отъезда, пообещав, что скоро вернется. Братья простились с такой искусно разыгранной сердечностью, что Олверти остался совершенно уверен в искренности их примирения.Доктор отправился прямо в Лондон, где вскоре после этого и умер от огорчения - недуга, который убивает людей гораздо чаще, чем принято думать; этот недуг занял бы более почетное место в таблицах смертности, если бы не отличался от всех прочих болезней тем, что ни один врач не может его вылечить.После прилежнейшего изучения прежней жизни обоих братьев я нахожу теперь, помимо упомянутого выше гнусного правила дьявольской политики, еще и другой мотив поведения капитана. Капитан, в дополнение к уже сказанному, был человек очень гордый и строптивый и всегда обращался со своим братом, человеком иного склада, совершенно чуждого этих качеств, крайне высокомерно. Между тем доктор был гораздо образованнее и, по мнению многих, умнее брата. Капитан это знал и не мог снести, ибо хотя зависть вообще страсть весьма зловредная, однако она становится еще гораздо злее, когда к ней примешивается презрение; а если к этим двум чувствам прибавить еще сознание обязанности по отношению к презираемому, то, я боюсь, что суммой этих трех слагаемых окажется не благодарность, а гнев. |
