Краткая коллекция англтекстов
Чарльз Теккерей
The History of Henry Esmond, Esq./История Генри Эсмонда, эсквайра
Часть III
CHAPTER X. WE ENTERTAIN A VERY DISTINGUISHED GUEST AT KENSINGTON./Глава X Мы принимаем в Кенсингтоне весьма высокопоставленного гостя
| English | Русский |
| Should any clue be found to the dark intrigues at the latter end of Queen Anne's time, or any historian be inclined to follow it, 'twill be discovered, I have little doubt, that not one of the great personages about the Queen had a defined scheme of policy, independent of that private and selfish interest which each was bent on pursuing: St. John was for St. John, and Harley for Oxford, and Marlborough for John Churchill, always; and according as they could get help from St. Germains or Hanover, they sent over proffers of allegiance to the Princes there, or betrayed one to the other: one cause, or one sovereign, was as good as another to them, so that they could hold the best place under him; and like Lockit and Peachem, the Newgate chiefs in the "Rogues' Opera," Mr. Gay wrote afterwards, had each in his hand documents and proofs of treason which would hang the other, only he did not dare to use the weapon, for fear of that one which his neighbor also carried in his pocket. | Если бы удалось найти нить, которая помогла бы распутать клубок интриг, относящихся к последним годам царствования королевы Анны, и отыскался бы историк, расположенный за это взяться, то он не замедлил бы обнаружить, что среди выдающихся деятелей, окружавших королеву, не было ни одного, кто обладал бы ясным политическим планом, не подчиненным корыстным и эгоистическим целям. Сент-Джон всегда старался для Сент-Джона, Харли - для Оксфорда, Мальборо - для Джона Черчилля; и каждый из них заверял в своих верноподданнических чувствах. Сен-Жермен или Ганновер предавал одного принца другому, руководствуясь лишь тем, откуда можно было ожидать больших выгод; им было решительно все равно, какая из сторон одержит верх и кому достанется английская корона, только бы самим получить высокие посты; и, подобно Локиту и Ничему, ньюгетским заправилам из "Оперы нищих" мистера Гэя, каждый из них припас против другого такие улики и письменные доказательства измены, которые вмиг могли бы отправить его на виселицу, однако же не смел пускать их в ход из страха, как бы он не сделал того же. |
| Think of the great Marlborough, the greatest subject in all the world, a conqueror of princes, that had marched victorious over Germany, Flanders, and France, that had given the law to sovereigns abroad, and been worshipped as a divinity at home, forced to sneak out of England--his credit, honors, places, all taken from him; his friends in the army broke and ruined; and flying before Harley, as abject and powerless as a poor debtor before a bailiff with a writ. A paper, of which Harley got possession, and showing beyond doubt that the Duke was engaged with the Stuart family, was the weapon with which the Treasurer drove Marlborough out of the kingdom. He fled to Antwerp, and began intriguing instantly on the other side, and came back to England, as all know, a Whig and a Hanoverian. | Взять хотя бы великого Мальборо - первым лицом был он в мире, одерживал победы над венценосцами, прошел триумфальным маршем через всю Германию, Фландрию и Францию, диктовал законы иностранным государям и был кумиром своих соотечественников, а под конец должен был тайком бежать из Англии, утратив все: должности, чины, доходы, - покинув своих верных сторонников в беде и спасаясь от Харли, как несостоятельный должник спасается от судебного пристава. В руки Харли попала бумага, изобличавшая Мальборо в сношениях с домом Стюартов, и эта бумага послужила оружием, с помощью которого лорд-казначей прогнал герцога из Англии. Его светлость укрылся в Антверпене, где тотчас же завел новую интригу, и по прошествии некоторого времени вернулся, как известно, вигом и ревностным ганноверцем. |
| Though the Treasurer turned out of the army and office every man, military or civil, known to be the Duke's friend, and gave the vacant posts among the Tory party; he, too, was playing the double game between Hanover and St. Germains, awaiting the expected catastrophe of the Queen's death to be Master of the State, and offer it to either family that should bribe him best, or that the nation should declare for. Whichever the King was, Harley's object was to reign over him; and to this end he supplanted the former famous favorite, decried the actions of the war which had made Marlborough's name illustrious, and disdained no more than the great fallen competitor of his, the meanest arts, flatteries, intimidations, that would secure his power. If the greatest satirist the world ever hath seen had writ against Harley, and not for him, what a history had he left behind of the last years of Queen Anne's reign! But Swift, that scorned all mankind, and himself not the least of all, had this merit of a faithful partisan, that he loved those chiefs who treated him well, and stuck by Harley bravely in his fall, as he gallantly had supported him in his better fortune. | Лорд-казначей позаботился лишить постов и должностей всех офицеров и всех гражданских чиновников, когда-либо державших сторону герцога, а освободившиеся места роздал членам торийской партии; сам же он тем временем также вел двойную игру с Ганновером и Сен-Жерменом и выжидал кончины королевы, чтобы тотчас же после этого горестного события захватить власть в свои руки и предложить ее тому из претендентов, который дороже заплатит или за которого выскажется народ. Какой бы король ни взошел на престол, Харли намеревался сам править страной от его имени; для того он и спешил сбросить прежнего королевского фаворита, всячески стараясь развенчать военную славу Мальборо, и, подобно своему великому, хоть и поверженному сопернику, не гнушался никакими средствами, будь то лесть, подкуп или клевета, лишь бы добиться своего. Если бы величайший из сатириков, когда-либо живших на свете, был противником, а не сторонником Харли, какую хронику последних лет царствования королевы Анны могли бы мы иметь! Но Свифт, презиравший все человечество, не исключая и самого себя, обладал одним достоинством человека, преданного своей партии: тем из вождей, которые к нему благоволили, он платил искреннею привязанностью и после падения Харли имел мужество оставаться верным ему так же, как и в дни его величия. |
| Incomparably more brilliant, more splendid, eloquent, accomplished than his rival, the great St. John could be as selfish as Oxford was, and could act the double part as skilfully as ambidextrous Churchill. He whose talk was always of liberty, no more shrunk from using persecution and the pillory against his opponents than if he had been at Lisbon and Grand Inquisitor. This lofty patriot was on his knees at Hanover and St. Germains too; notoriously of no religion, he toasted Church and Queen as boldly as the stupid Sacheverel, whom he used and laughed at; and to serve his turn, and to overthrow his enemy, he could intrigue, coax, bully, wheedle, fawn on the Court favorite and creep up the back-stair as silently as Oxford, who supplanted Marlborough, and whom he himself supplanted. The crash of my Lord Oxford happened at this very time whereat my history is now arrived. He was come to the very last days of his power, and the agent whom he employed to overthrow the conqueror of Blenheim, was now engaged to upset the conqueror's conqueror, and hand over the staff of government to Bolingbroke, who had been panting to hold it. | Великий Сент-Джон, значительно превосходивший своего соперника умом, красноречием и внешним блеском, умел заботиться о собственной выгоде не хуже Оксфорда и был опытен в искусстве двойной игры не менее двурушника Черчилля. Он постоянно толковал о свободе, однако же противников своих наказывал с жестокостью Великого Инквизитора. Этот достойный патриот тоже кланялся и Ганноверу и Сен-Жермену; заведомо равнодушный ко всякой религии, славил церковь и королеву с не меньшим жаром, чем глупец Сэчеврел, которого он использовал в своих интересах, а потом выставил на посмешище, и для достижения своей цели и уничтожения соперника готов был интриговать, хитрить, льстить, подлаживаться, вилять хвостом перед придворной фавориткой и забегать с заднего крыльца с таким же проворством, как это делал лорд Оксфорд, и так же ловко сумел подставить ножку последнему, как тот в свое время подставил ножку Мальборо. Падение милорда Оксфорда совершилось как раз в то время, о котором сейчас пойдет речь в моем рассказе. Дни его могущества были сочтены, и та самая особа, с помощью которой ему удалось свергнуть победителя при Бленгейме, сейчас рыла яму победителю победителя, чтобы передать правительственный жезл Болинброку, давно уже с нетерпением рвавшемуся к нему. |
| In expectation of the stroke that was now preparing, the Irish regiments in the French service were all brought round about Boulogne in Picardy, to pass over if need were with the Duke of Berwick; the soldiers of France no longer, but subjects of James the Third of England and Ireland King. The fidelity of the great mass of the Scots (though a most active, resolute, and gallant Whig party, admirably and energetically ordered and disciplined, was known to be in Scotland too) was notoriously unshaken in their King. | В ожидании готовившегося переворота ирландские полки, состоявшие на службе Франции, были сосредоточены под Булонью в Пикардии, чтобы в случае надобности переправиться через Ла-Манш под предводительством герцога Бервика уже не в качестве французских солдат, но в качестве подданных его величества Иакова Третьего, короля Англии и Ирландии. В Шотландии большинство народа хранило непоколебимую верность своему королю (хотя было известно, что там имелась сплоченная и дисциплинированная партия вигов, в рядах которой было немало деятельных, отважных и решительных людей). |
| A very great body of Tory clergy, nobility, and gentry, were public partisans of the exiled Prince; and the indifferents might be counted on to cry King George or King James, according as either should prevail. The Queen, especially in her latter days, inclined towards her own family. The Prince was lying actually in London, within a stone's cast of his sister's palace; the first Minister toppling to his fall, and so tottering that the weakest push of a woman's finger would send him down; and as for Bolingbroke, his successor, we know on whose side his power and his splendid eloquence would be on the day when the Queen should appear openly before her Council and say:--"This, my lords, is my brother; here is my father's heir, and mine after me." | Значительная часть тори из числа духовенства, знати и мелкопоместного дворянства открыто держала сторону изгнанного принца; что же до тех, у кого не было сколько-нибудь определенных симпатий, можно было не сомневаться, что они закричат "да здравствует король Георг" или "король Иаков", смотря по тому, который из претендентов победит. Сама королева в последние дни своей жизни решительно склонялась в пользу родной крови. Итак, принц находился уже в самом Лондоне, чуть не в двух шагах от дворца своей сестры, положение первого министра настолько пошатнулось, что ничего не стоило свалить его одним пальцем, что же до Болинброка, его преемника, то было нетрудно предвидеть, на чьей стороне окажется его влияние и его великолепный ораторский дар в день, когда королева открыто предстанет перед Советом и скажет: "Вот брат мой, милорды, законный наследник моего отца и мой собственный". |
| During the whole of the previous year the Queen had had many and repeated fits of sickness, fever, and lethargy, and her death had been constantly looked for by all her attendants. The Elector of Hanover had wished to send his son, the Duke of Cambridge--to pay his court to his cousin the Queen, the Elector said;--in truth, to be on the spot when death should close her career. Frightened perhaps to have such a memento mori under her royal eyes, her Majesty had angrily forbidden the young Prince's coming into England. Either she desired to keep the chances for her brother open yet; or the people about her did not wish to close with the Whig candidate till they could make terms with him. The quarrels of her Ministers before her face at the Council board, the pricks of conscience very likely, the importunities of her Ministers, and constant turmoil and agitation round about her, had weakened and irritated the Princess extremely; her strength was giving way under these continual trials of her temper, and from day to day it was expected she must come to a speedy end of them. Just before Viscount Castlewood and his companion came from France, her Majesty was taken ill. | За истекший год с королевой много раз приключались горячечные припадки, за которыми следовал долгий летаргический сон, и все приближенные уверены были в ее близкой кончине. Курфюрст Ганноверский хотел было послать своего сына, герцога Кембриджского, в Англию якобы для того, чтоб погостить при дворе августейшей кузины, на самом же деле, чтоб оказаться на месте, когда пробьет ее смертный час. Однако ее величество весьма резко воспротивилась этому, вероятно, испугавшись перспективы иметь постоянно у себя перед глазами такое memento mori. A может быть, она хотела оставить дорогу к престолу открытой для своего брата, или же в расчеты ее приближенных не входило подпускать вигского кандидата чересчур близко, прежде чем можно будет продиктовать ему условия. Ссоры в Совете между министрами, не стеснявшимися даже королевским присутствием, уколы совести, дававшие себя чувствовать время от времени, докучливость приближенных, постоянная суетня и грызня вокруг трона - все это до крайности утомляло и раздражало королеву; силы ее иссякали от вечного напряжения, и со дня на день можно было ожидать конца. Как раз" накануне приезда в Англию виконта Каслвуда я его Секретаря ее величество захворала снова. |
| The St. Anthony's fire broke out on the royal legs; there was no hurry for the presentation of the young lord at Court, or that person who should appear under his name; and my Lord Viscount's wound breaking out opportunely, he was kept conveniently in his chamber until such time as his physician would allow him to bend his knee before the Queen. At the commencement of July, that influential lady, with whom it has been mentioned that our party had relations, came frequently to visit her young friend, the Maid of Honor, at Kensington, and my Lord Viscount (the real or supposititious), who was an invalid at Lady Castlewood's house. | Обе августейших ноги поразил "антонов огонь". Таким образом, представление ко двору молодого лорда - или того, кто выступал под этим именем, - невольно оттягивалось; а кстати, и сам милорд виконт страдал от открывшейся раны и почти не покидал своей комнаты в ожидании того дня, когда врач разрешит ему преклонить колено перед королевою. В начале июля влиятельная леди, состоявшая, как уже упоминалось, в весьма деятельных сношениях с нашей партией, сделалась частой гостьей на Кенсингтон-сквер, где навещала свою молодую приятельницу, королевскую фрейлину, а также брата последней, милорда виконта (настоящего или мнимого), ныне пребывавшего на положении больного. |
| On the 27th day of July, the lady in question, who held the most intimate post about the Queen, came in her chair from the Palace hard by, bringing to the little party in Kensington Square intelligence of the very highest importance. The final blow had been struck, and my Lord of Oxford and Mortimer was no longer Treasurer. The staff was as yet given to no successor, though my Lord Bolingbroke would undoubtedly be the man. And now the time was come, the Queen's Abigail said: and now my Lord Castlewood ought to be presented to the Sovereign. | Двадцать седьмого июля указанная леди, которая, кстати сказать, пользовалась особой близостью к королеве, прибыла в своем портшезе прямо из дворца и сообщила обитателям дома на Кенсингтон-сквер известие первостепенной важности. Решительный удар нанесен, граф Оксфорд и лорд Мортимер уже более не лорд-казначей. Правда, казначейский жезл еще не вручен никому другому, но получит его бесспорно лорд Болинброк. Настало время действовать, продолжала наперсница королевы; настало время милорду Каслвуду представиться ее величеству. |
| After that scene which Lord Castlewood witnessed and described to his cousin, who passed such a miserable night of mortification and jealousy as he thought over the transaction, no doubt the three persons who were set by nature as protectors over Beatrix came to the same conclusion, that she must be removed from the presence of a man whose desires towards her were expressed only too clearly; and who was no more scrupulous in seeking to gratify them than his father had been before him. I suppose Esmond's mistress, her son, and the Colonel himself, had been all secretly debating this matter in their minds, for when Frank broke out, in his blunt way, with: | После сцены, которую лорд Каслвуд так живо описал своему кузену, тем заставив последнего целую ночь терзаться ревностью и обидой, все три лица, самой природой определенные в защитники Беатрисы, сошлись на том, что она должна быть немедленно удалена от взоров человека, чье влечение к ней выражалось достаточно ясно, и который, подобно своему покойному отцу, не Привык стесняться средствами для удовлетворения своих прихотей. Надо полагать, что мысль эта уже раньше приходила на ум и Эсмондовой госпоже, и сыну ее, и самому полковнику, ибо когда Фрэнк со свойственной ему прямотою заявил вслух: |
| -- "I think Beatrix had best be anywhere but here," | - По-моему, Беатрисе здесь теперь не место. |
| --Lady Castlewood said: | Леди Каслвуд тотчас же отозвалась: |
| --"I thank you, Frank, I have thought so, too;" | - Благодарю тебя, Фрэнк, я и сама так думала. |
| and Mr. Esmond, though he only remarked that it was not for him to speak, showed plainly, by the delight on his countenance, how very agreeable that proposal was to him. | А мистер Эсмонд, хоть и не почел себя вправе рассуждать об этом предмете, всем своим видом достаточно показывал, насколько ему по душе мысль Фрэнка. |
| "One sees that you think with us, Henry," says the viscountess, with ever so little of sarcasm in her tone: "Beatrix is best out of this house whilst we have our guest in it, and as soon as this morning's business is done, she ought to quit London." | - Вы, Генри, разумеется, согласны с нами, - сказала виконтесса с едва заметным оттенком язвительности в тоне. - Покуда наш гость здесь, Беатрисе лучше здесь не быть, и как только сегодняшнее дело будет сделано, она должна уехать на Лондона. |
| "What morning's business?" asked Colonel Esmond, not knowing what had been arranged, though in fact the stroke next in importance to that of bringing the Prince, and of having him acknowledged by the Queen, was now being performed at the very moment we three were conversing together. | - А какое дело? - удивленно спросил полковник Эсмонд, которому ничего не было известно о предпринятом шаге; а между тем в то самое время, когда мы трое вели свой разговор, неподалеку от нас совершался шаг, немногим менее значительный, чем привоз принца в Англию и предполагавшееся представление его королеве. |
| The Court-lady with whom our plan was concerted, and who was a chief agent in it, the Court physician, and the Bishop of Rochester, who were the other two most active participators in our plan, had held many councils in our house at Kensington and elsewhere, as to the means best to be adopted for presenting our young adventurer to his sister the Queen. The simple and easy plan proposed by Colonel Esmond had been agreed to by all parties, which was that on some rather private day, when there were not many persons about the Court, the Prince should appear there as my Lord Castlewood, should be greeted by his sister in waiting, and led by that other lady into the closet of the Queen. And according to her Majesty's health or humor, and the circumstances that might arise during the interview, it was to be left to the discretion of those present at it, and to the Prince himself, whether he should declare that it was the Queen's own brother, or the brother of Beatrix Esmond, who kissed her Royal hand. And this plan being determined on, we were all waiting in very much anxiety for the day and signal of execution. | Придворная дама, игравшая первенствующую роль в нашем заговоре, и два других его влиятельнейших участника, лейб-медик королевы и епископ Рочестерский, вели бесконечные переговоры и в кенсингтонском доме и в других местах, о том, каким способом удобнее всего представить нашего молодого искателя приключений его венценосной сестре. В результате этих переговоров был принят простой и легко выполнимый план, предложенный полковником Эсмондом: выбрав день, свободный от парадных приемов, принцу, под именем лорда Каслвуда, явиться во дворец, где Беатриса встретит его в качестве дежурной фрейлины и передаст на попечение упомянутой придворной даме, которая его проводит во внутренние покои королевы. А там уже, смотря по состоянию здоровья и расположению духа ее величества, а также по разным обстоятельствам, Которые могут возникнуть на месте, придется самому принцу и лицам, присутствующим при аудиенции, решать, объявить ли ему себя братом королевы или же лишь в качестве брата Беатрисы Эсмонд почтительнейше облобызать монаршую руку. Остановившись на этом плане, мы все с нетерпением выжидали, когда наступит подходящий день для его выполнения. |
| Two mornings after that supper, it being the 27th day of July, the Bishop of Rochester breakfasting with Lady Castlewood and her family, and the meal scarce over, Doctor A.'s coach drove up to our house at Kensington, and the Doctor appeared amongst the party there, enlivening a rather gloomy company; for the mother and daughter had had words in the morning in respect to the transactions of that supper, and other adventures perhaps, and on the day succeeding. Beatrix's haughty spirit brooked remonstrances from no superior, much less from her mother, the gentlest of creatures, whom the girl commanded rather than obeyed. And feeling she was wrong, and that by a thousand coquetries (which she could no more help exercising on every man that came near her, than the sun can help shining on great and small) she had provoked the Prince's dangerous admiration, and allured him to the expression of it, she was only the more wilful and imperious the more she felt her error. | Утром 27 июля, ровно через два дня после ужина, о котором говорилось выше, леди Каслвуд и ее домашние завтракали у себя на Кенсингтон-сквер в обществе епископа Рочестерского, и завтрак еще не пришел к концу, когда у дома остановилась карета доктора А., и доктор, поспешно войдя в столовую, сразу же рассеял довольно тягостное настроение, господствовавшее за столом, - у миледи поутру вышел с дочерью крупный разговор по поводу обстоятельств, имевших место за злополучным ужином, а может быть, и некоторых иных. Гордая и непокорная Беатриса не терпела никаких замечаний со стороны старших, менее же всего расположена была выслушивать их от матери, кротчайшего создания, которым она привыкла командовать, вместо того чтобы оказывать ей дочернее послушание. Она чувствовала, что не права, так как тысячей кокетливых уловок (не пробовать своих чар на каждом мужчине, оказавшемся рядом, было для нее так же невозможно, как для солнца не сиять) сама вызвала опасные восторги принца и поощряла их изъявление; но сознание своей ошибки лишь усиливало в ней своеволие и упрямство. |
| To this party, the Prince being served with chocolate in his bedchamber, where he lay late, sleeping away the fumes of his wine, the Doctor came, and by the urgent and startling nature of his news, dissipated instantly that private and minor unpleasantry under which the family of Castlewood was laboring. | Итак, доктор вошел в столовую (принцу утренний шоколад подавали в постель, так как он имел обыкновение долго спать по утрам после вечерних возлияний) и преподнес собравшемуся там обществу известие, важность и неожи- данность которого тотчас же заставила всех позабыть о личных и второстепенных огорчениях, заботивших семейство Каслвуд. |
| He asked for the guest; the guest was above in his own apartment: he bade Monsieur Baptiste go up to his master instantly, and requested that MY LORD VISCOUNT CASTLEWOOD would straightway put his uniform on, and come away in the Doctor's coach now at the door. | Он осведомился о госте; гость, сказали ему, у себя в опочивальне; он тотчас же потребовал, чтобы мсье Батист отправился к своему господину, и просил милорда виконта Каслвуда немедля облачиться в мундир и быть готовым выехать в карете доктора, ожидавшей у ворот. |
| He then informed Madam Beatrix what her part of the comedy was to be: | Затем он подробно разъяснил госпоже Беатрисе, в чем должна заключаться ее роль. |
| --"In half an hour," says he, "her Majesty and her favorite lady will take the air in the Cedar-walk behind the new Banqueting- house. Her Majesty will be drawn in a garden-chair, Madam Beatrix Esmond and HER BROTHER, MY LORD VISCOUNT CASTLEWOOD, will be walking in the private garden, (here is Lady Masham's key,) and will come unawares upon the Royal party. The man that draws the chair will retire, and leave the Queen, the favorite, and the maid of honor and her brother together; Mistress Beatrix will present her brother, and then!--and then, my Lord Bishop will pray for the result of the interview, and his Scots clerk will say Amen! Quick, put on your hood, Madam Beatrix; why doth not his Majesty come down? Such another chance may not present itself for months again." | - Через полчаса, - сказал он, - ее величество со своей любимой придворной дамой отправится подышать свежим воздухом в Кедровую аллею, за Новым Банкетным павильоном. Ее величество вывезут в кресле на колесах. В это самое время госпожа Беатриса Эсмонд выйдет в королевский сад прогуляться со своим братом, милордом Каслвудом (вот личный ключ миссис Мэшем), и нечаянно встретится с королевой. Лакей, толкающий кресло, удалится, и при королеве не останется никого, кроме фаворитки и фрейлины; госпожа Беатриса представит виконта ее величеству, и тогда... тогда милорд епископ помолится, чтобы эта встреча окончилась так, как нужно, а его шотландский служка возгласит: "Аминь!" Скорее, Беатриса, где ваш капор? Почему его величество не идет? Такой счастливый случай не скоро представится в другой раз. |
| The Prince was late and lazy, and indeed had all but lost that chance through his indolence. The Queen was actually about to leave the garden just when the party reached it; the Doctor, the Bishop, the maid of honor and her brother went off together in the physician's coach, and had been gone half an hour when Colonel Esmond came to Kensington Square. | Принц медлил и мешкал и по лености своей едва не упустил этот случай. Когда заговорщики прибыли на место, королева уже собиралась возвращаться во дворец. Полковник Эсмонд явился на Кенсингтон-сквер через полчаса после того, как карета лейб-медика увезла самого доктора А., епископа, фрейлину и ее брата. |
| The news of this errand, on which Beatrix was gone, of course for a moment put all thoughts of private jealousy out of Colonel Esmond's head. In half an hour more the coach returned; the Bishop descended from it first, and gave his arm to Beatrix, who now came out. His lordship went back into the carriage again, and the maid of honor entered the house alone. We were all gazing at her from the upper window, trying to read from her countenance the result of the interview from which she had just come. | Услыхав о поручении, выполнять которое отправилась Беатриса, полковник Эсмонд в первую минуту забыл думать о ревности. Прошло еще полчаса, и карета вновь остановилась перед домом; епископ вышел первым и помог выйти Беатрисе. Затем его милость снова сел в карету и уехал, а прекрасная фрейлина вошла в дом одна. Мы все наблюдали эту сцену из окна, стараясь по лицу Беатрисы угадать, к чему привело свидание, с которого она возвращалась. |
| She came into the drawing-room in a great tremor and very pale; she asked for a glass of water as her mother went to meet her, and after drinking that and putting off her hood, she began to speak | Она вошла в гостиную, где мы сидели, очень бледная и вся дрожа, попросила пить и, только выпив стакан воды, поданный ей матерью, сняла капор и начала свой рассказ. |
| -- "We may all hope for the best," says she; "it has cost the Queen a fit. Her Majesty was in her chair in the Cedar-walk, accompanied only by Lady ----, when we entered by the private wicket from the west side of the garden, and turned towards her, the Doctor following us. They waited in a side walk hidden by the shrubs, as we advanced towards the chair. My heart throbbed so I scarce could speak; but my Prince whispered, 'Courage, Beatrix,' and marched on with a steady step. His face was a little flushed, but he was not afraid of the danger. He who fought so bravely at Malplaquet fears nothing." Esmond and Castlewood looked at each other at this compliment, neither liking the sound of it. | - Будем надеяться, что все сойдет хорошо, - сказала она, - но эта встреча стоила королеве припадка. Когда мы. приехали, ее величество еще была в Кедровой аллее, вдвоем с леди ***; мы вошли в сад через западную калитку и направились в Кедровую аллею. Доктор и епископ вошли вслед за нами и спрятались в кустах на боковой аллее. Когда мы подошли ближе, сердце у меня забилось так, что я едва могла перевести дух. Но принц шепнул: "Мужайтесь, Беатриса", - и твердым шагом продолжал идти вперед. Он слегка раскраснелся, но не испытывал ни малейшего страха. Ему ли, герою Мальплакэ, отступать перед опасностью! - Эсмонд и Каслвуд переглянулись при этом комплименте по адресу принца, видимо, не слишком приятном для слуха обоих. |
| "The Prince uncovered," Beatrix continued, "and I saw the Queen turning round to Lady Masham, as if asking who these two were. Her Majesty looked very pale and ill, and then flushed up; the favorite made us a signal to advance, and I went up, leading my Prince by the hand, quite close to the chair: 'Your Majesty will give my Lord Viscount your hand to kiss,' says her lady, and the Queen put out her hand, which the Prince kissed, kneeling on his knee, he who should kneel to no mortal man or woman. | - Принц обнажил голову, - продолжала Беатриса, - и я увидела, как королева оглянулась на леди Мэшем, словно спрашивая: "Кто эти двое?" Ее величество была очень бледна и казалась совсем больною на вид; потом кровь прилила к ее щекам; миледи сделала нам знак подойти, и я, держа принца за руку, приблизилась к креслу. "Ваше величество, соблаговолите дать милорду виконту руку для поцелуя", - сказала фаворитками королева протянула руку, а принц преклонил колено, чтобы поцеловать ее, - он, кому не должно склоняться ни перед кем из смертных, будь то мужчина или женщина! |
| "'You have been long from England, my lord,' says the Queen: 'why were you not here to give a home to your mother and sister?' | "Вы долго пробыли на чужбине, милорд, - сказала королева, - а между тем вате место было здесь, в доме вашей матери и сестры". |
| "'I am come, Madam, to stay now, if the Queen desires me,' says the Prince, with another low bow. | - "Теперь я вернулся, ваше величество, и останусь здесь навсегда, если на то будет воля моей королевы", - отвечал принц, снова отвесив глубокий поклон. |
| "'You have taken a foreign wife, my lord, and a foreign religion; was not that of England good enough for you?' | "Вы взяли в жены чужестранку, милорд, и перешли в чужую веру; разве религия, принятая в Англии, недостаточно хороша для вас?" |
| "'In returning to my father's church,' says the Prince, 'I do not love my mother the less, nor am I the less faithful servant of your majesty.' | - "Я вернулся в лоно церкви, к которой принадлежал мой отец, - возразил принц, - но это не умалило ни моей любви к матери, ни моей преданности вашему величеству". |
| "Here," says Beatrix, "the favorite gave me a little signal with her hand to fall back, which I did, though I died to hear what should pass; and whispered something to the Queen, which made her Majesty start and utter one or two words in a hurried manner, looking towards the Prince, and catching hold with her hand of the arm of her chair. He advanced still nearer towards it; he began to speak very rapidly; I caught the words, 'Father, blessing, forgiveness,'--and then presently the Prince fell on his knees; took from his breast a paper he had there, handed it to the Queen, who, as soon as she saw it, flung up both her arms with a scream, and took away that hand nearest the Prince, and which he endeavored to kiss. He went on speaking with great animation of gesture, now clasping his hands together on his heart, now opening them as though to say: 'I am here, your brother, in your power.' Lady Masham ran round on the other side of the chair, kneeling too, and speaking with great energy. She clasped the Queen's hand on her side, and picked up the paper her Majesty had let fall. | - Тут фаворитка сделала мне едва заметный знак отойти, - продолжала Беатриса, - и я повиновалась, хотя мне до смерти хотелось услышать, что будет дальше; затем она наклонилась к королеве и что-то шепнула ей, отчего та вздрогнула, издала какое-то бессвязное бормотание и, ухватясь за ручку кресла, вперила в принца испуганный взор. Он меж тем подошел к ней вплотную, потом заговорил быстро и вполголоса; мне удалось только разобрать слова: "отец, благословить, прощение"; и вдруг я увидела, как он упал на колени, вытащил какую-то бумагу, спрятанную у него на груди, и протянул королеве; но та при виде ее вскрикнула, всплеснула руками и отдернула ту руку, которую принц ловил, чтобы поцеловать. Он, однако же, продолжал говорить, оживленно жестикулируя, и то прижимал руки к груди, то, напротив, разводил их в стороны, как бы желая сказать: "Вот я, брат ваш, весь перед вами и в вашей власти". Леди Мэшем, зайдя с другой стороны кресла, также опустилась на колени и что-то говорила весьма горячо и настойчиво. Она схватила руку королевы и подняла бумагу, которую выронила ее величество. |
| The Prince rose and made a further speech as though he would go; the favorite on the other hand urging her mistress, and then, running back to the Prince, brought him back once more close to the chair. Again he knelt down and took the Queen's hand, which she did not withdraw, kissing it a hundred times; my lady all the time, with sobs and supplications, speaking over the chair. This while the Queen sat with a stupefied look, crumpling the paper with one hand, as my Prince embraced the other; then of a sudden she uttered several piercing shrieks, and burst into a great fit of hysteric tears and laughter. 'Enough, enough, sir, for this time,' I heard Lady Masham say: and the chairman, who had withdrawn round the Banqueting-room, came back, alarmed by the cries. | Потом принц встал и сказал что-то, словно намереваясь уйти; фаворитка же сперва с удвоенным пылом продолжала убеждать в чем-то свою госпожу, потом вскочила, побежала за принцем и опять подвела его к креслу. Снова он опустился на колени и, завладев рукою королевы, которую она на этот раз не пыталась отнять, стал покрывать ее бесчисленными поцелуями, а миледи все это время не переставала нашептывать королеве, перемежая мольбы вздохами и рыданиями. На ее величество словно нашло оцепенение; она только молча мяла в свободной руке бумагу, которую ей дал принц, потом вдруг несколько раз пронзительно вскрикнула и забилась в истерическом припадке. "Довольно, сэр, хватит на этот раз", - услышала я голос леди Мэшем. Лакей, отошедший было за Банкетный павильон, бежал уже к нам, встревоженный криками. |
| 'Quick,' says Lady Masham, 'get some help,' and I ran towards the Doctor, who, with the Bishop of Rochester, came up instantly. Lady Masham whispered the Prince he might hope for the very best; and to be ready to-morrow; and he hath gone away to the Bishop of Rochester's house, to meet several of his friends there. And so the great stroke is struck," says Beatrix, going down on her knees, and clasping her hands. "God save the King: God save the King!" | "Скорее врача", - сказала леди Мэшем, и я бросилась за доктором А., который тотчас же вместе с епископом поспешил на мой зов. Леди Мэшем успела шепнуть принцу, что все идет как нельзя лучше и чтобы завтра он с утра был наготове; и принц уехал в дом епископа Рочестерского, где его ожидали кое-кто из друзей. Итак, решительный ход сделан, - заключила Беатриса, опускаясь на колени и складывая руки на груди. - Боже, храни короля! Боже, храни короля! |
| Beatrix's tale told, and the young lady herself calmed somewhat of her agitation, we asked with regard to the Prince, who was absent with Bishop Atterbury, and were informed that 'twas likely he might remain abroad the whole day. Beatrix's three kinsfolk looked at one another at this intelligence: 'twas clear the same thought was passing through the minds of all. | После того как Беатриса окончила свой рассказ, и волнение ее несколько улеглось, мы осведомились, когда можно ожидать возвращения принца, и услышали в ответ, что он, возможно, проведет день у епископа Эттербери. При этом известии слушатели Беатрисы обменялись взглядами: ясно было, что у всех троих промелькнула одна и та же мысль. |
| But who should begin to break the news? Monsieur Baptiste, that is Frank Castlewood, turned very red, and looked towards Esmond; the Colonel bit his lips, and fairly beat a retreat into the window: it was Lady Castlewood that opened upon Beatrix with the news which we knew would do anything but please her. | Но кто возьмет на себя объявить ей о принятом решении? Мсье Батист, или, иначе говоря, Фрэнк Каслвуд, густо покраснел и взглянул на Эсмонда; полковник закусил губу и с позором отступил в тыл, к балкону; пришлось леди Каслвуд начать разговор, который заведомо не предвещал ничего хорошего. |
| "We are glad," says she, taking her daughter's hand, and speaking in a gentle voice, "that the guest is away." | - Мы рады тому, что нашего гостя нет дома, - сказала она мягким, задушевным голосом, взяв дочь за руку. |
| Beatrix drew back in an instant, looking round her at us three, and as if divining a danger. | Беатриса сразу насторожилась, точно почуяла опасность, и подозрительно оглядела нас всех. |
| "Why glad?" says she, her breast beginning to heave; "are you so soon tired of him?" | - Рады? - переспросила она, и грудь ее начала вздыматься от волнения. - Разве он уже успел надоесть вам? |
| "We think one of us is devilishly too fond of him," cries out Frank Castlewood. | - Кое-кому здесь он чересчур уж пришелся по сердцу! - крикнул Фрэнк Каслвуд. |
| "And which is it--you, my lord, or is it mamma, who is jealous because he drinks my health? or is it the head of the family" (here she turned with an imperious look towards Colonel Esmond), "who has taken of late to preach the King sermons?" | - Кому же? Вам, милорд, или матушке, которой завидно, что он пьет за мое здоровье? Или, может быть, главе нашего рода (тут она с высокомерным выражением повернулась к полковнику Эсмонду); то-то он за последнее время донимает короля своими проповедями. |
| "We do not say you are too free with his Majesty." | - Мы не хотим сказать, что ты допускала излишние вольности в обращении с его величеством. |
| "I thank you, madam," says Beatrix, with a toss of the head and a curtsey. | - Весьма признательна, сударыня, - сказала Беатриса и присела перед матерью, вызывающе вскинув голову. |
| But her mother continued, with very great calmness and dignity | Но леди Каслвуд продолжала спокойно и с большим достоинством: |
| --"At least we have not said so, though we might, were it possible for a mother to say such words to her own daughter, your father's daughter." | - По крайней мере, никто не сказал этого, а можно было, если бы только приличествовало матери говорить подобные слова о родной дочери, о дочери твоего отца. |
| "Eh? mon pere," breaks out Beatrix, "was no better than other persons' fathers." And again she looked towards the Colonel. | - Eh! Mon pere, - возразила Беатриса, - он был не лучше всех других отцов. - И снова она бросила взгляд в сторону полковника. |
| We all felt a shock as she uttered those two or three French words; her manner was exactly imitated from that of our foreign guest. | Всех нас словно резнуло, когда она произнесла эти французские слова; и тон и выражение в точности были переняты у нашего заморского гостя. |
| "You had not learned to speak French a month ago, Beatrix," says her mother, sadly, "nor to speak ill of your father." | - Ты многому научилась за этот месяц, Беатриса, - сказала с грустью миледи, - раньше ты не прибегала так часто к французской речи и не отзывалась дурно о своем отце. |
| Beatrix, no doubt, saw that slip she had made in her flurry, for she blushed crimson: | Беатриса, должно быть, почувствовала допущенный сгоряча промах, так как густо покраснела при этих словах. |
| "I have learnt to honor the King," says she, drawing up, "and 'twere as well that others suspected neither his Majesty nor me." | - Я научилась почитать своего короля, - сказала она, выпрямившись, - не мешало бы и другим относиться с большим доверием к его величеству, да и ко мне тоже. |
| "If you respected your mother a little more," Frank said, "Trix, you would do yourself no hurt." | - Если бы ты больше уважала свою мать, Трикс, - сказал Фрэнк, - было бы лучше для тебя самой. |
| "I am no child," says she, turning round on him; "we have lived very well these five years without the benefit of your advice or example, and I intend to take neither now. Why does not the head of the house speak?" she went on; "he rules everything here. When his chaplain has done singing the psalms, will his lordship deliver the sermon? I am tired of the psalms." The Prince had used almost the very same words in regard to Colonel Esmond that the imprudent girl repeated in her wrath. | - Я уже не дитя, - отвечала она, повернувшись к брату, - мы здесь отлично прожили пять лет без ваших благодетельных советов и назиданий, как-нибудь обойдемся без них и впредь. Но отчего же безмолвствует глава рода? - продолжала она. - Ведь он же главное лицо у нас в доме. Или милорд ожидает, покуда его капеллан допоет псалмы, и лишь тогда намерен приступить к проповеди? Скорей бы; мне наскучили псалмопения. - В своей запальчивости неосмотрительная девушка почти слово в слово повторила то, что говорил о полковнике Эсмонде принц. |
| "You show yourself a very apt scholar, madam," says the Colonel; and, turning to his mistress, "Did your guest use these words in your ladyship's hearing, or was it to Beatrix in private that he was pleased to impart his opinion regarding my tiresome sermon?" | - Вы себя выказали на редкость способной ученицей, сударыня, - сказал полковник и затем, поворотясь к своей госпоже, спросил: - Употребил ли наш гость эти слова в присутствии вашей милости, или же ему угодно было одной лишь Беатрисе посетовать на скуку моих проповедей? |
| "Have you seen him alone?" cries my lord, starting up with an oath: "by God, have you seen him alone?" | - Так ты с ним виделась наедине? - вскричал милорд, не удержавшись от крепкого словца. - Ты с ним виделась наедине, черт возьми? |
| "Were he here, you wouldn't dare so to insult me; no, you would not dare!" cries Frank's sister. "Keep your oaths, my lord, for your wife; we are not used here to such language. Till you came, there used to be kindness between me and mamma, and I cared for her when you never did, when you were away for years with your horses and your mistress, and your Popish wife." | - Будь он сейчас здесь, вы не посмели бы так оскорблять меня; да, не посмели бы! - вскричала его сестра. - Приберегите проклятия для вашей жены, милорд; мы тут не привыкли к подобным речам. Пока вас не было, мы с матушкой жили в мире и согласии, и я была ей куда лучшей дочерью, нежели вы - сыном. Хорош сын, сколько лет уже только и думает, что о своих лошадях, своих любовницах и своей папистке-жене! |
| "By ---," says my lord, rapping out another oath, "Clotilda is an angel; how dare you say a word against Clotilda?" | - Ах ты... - закричал милорд, выбранившись еще крепче прежнего. - Ты смеешь задевать Клотильду? Клотильда - ангел во плоти. |
| Colonel Esmond could not refrain from a smile, to see how easy Frank's attack was drawn off by that feint: | Полковник Эсмонд едва сдержал улыбку, видя, как легко удалось Беатрисе искусным маневром отвлечь атакующего противника от главной цели. |
| --"I fancy Clotilda is not the subject in hand," says Mr. Esmond, rather scornfully; "her ladyship is at Paris, a hundred leagues off, preparing baby-linen. It is about my Lord Castlewood's sister, and not his wife, the question is." | - Речь идет сейчас не о Клотильде, - заметил мистер Эсмонд, несколько даже презрительно, - ее милость сидит в Париже, за сотни миль отсюда, и подрубает детские пеленки. Дело касается сестры, а не супруги милорда Каслвуда. |
| "He is not my Lord Castlewood," says Beatrix, "and he knows he is not; he is Colonel Francis Esmond's son, and no more, and he wears a false title; and he lives on another man's land, and he knows it." Here was another desperate sally of the poor beleaguered garrison, and an alerte in another quarter. | - Он вовсе не лорд Каслвуд, - сказала Беатриса, - и он это отлично знает; он сын полковника Фрэнсиса Эсмонда, и только; он носит титул, который ему не принадлежит, и живет в чужих владениях и знает это. - То была новая отчаянная вылазка, предпринятая осажденным гарнизоном, очередная alerte {Атака (франц.).}, на этот раз в другом направлении. |
| "Again, I beg your pardon," says Esmond. "If there are no proofs of my claim, I have no claim. If my father acknowledged no heir, yours was his lawful successor, and my Lord Castlewood hath as good a right to his rank and small estate as any man in England. But that again is not the question, as you know very well; let us bring our talk back to it, as you will have me meddle in it. And I will give you frankly my opinion, that a house where a Prince lies all day, who respects no woman, is no house for a young unmarried lady; that you were better in the country than here; that he is here on a great end, from which no folly should divert him; and that having nobly done your part of this morning, Beatrix, you should retire off the scene awhile, and leave it to the other actors of the play." | - Прошу простить, - отвечал Эсмонд. - Мои права не доказаны, и я никаких прав не предъявляю. Раз мой отец не объявил никого другого наследником, титул законно перешел к вашему отцу, и милорд Каслвуд такой же полноправный хозяин своему имени и своим скромным владениям, как и любой английский дворянин. Но и не об этом сейчас речь, как вы сами знаете. Позвольте же мне вернуться к предмету разговора; и если уж вы хотите знать мое мнение, то я скажу вам, что дом, где обитает принц, не знакомый с чувством уважения к женщине, не место для молодой незамужней леди, что для вас лучше сейчас находиться в деревне, нежели здесь, что гость наш прибыл в Англию ради большого и важного дела, от которого никакие прихоти и безрассудства не должны его отвлекать, и что вам, Беатриса, после того как вы столь блестяще провели сегодня свою роль, следует на время сойти со сцены и предоставить другим актерам доигрывать пьесу. |
| As the Colonel spoke with a perfect calmness and politeness, such as 'tis to be hoped he hath always shown to women,* his mistress stood by him on one side of the table, and Frank Castlewood on the other, hemming in poor Beatrix, that was behind it, and, as it were, surrounding her with our approaches. | Все это было сказано ровным, спокойным голосом и с той безукоризненной вежливостью, которая, как я хочу надеяться, никогда не изменяла говорившему в обхождении с женщинами; полковник стоял при этом у стола, а виконтесса и Фрэнк Каслвуд держались по сторонам его, как бы готовясь обойти с флангов бедную Беатрису, укрывшуюся за тем же столом. |
| * My dear father saith quite truly, that his manner towards our sex was uniformly courteous. From my infancy upwards, he treated me with an extreme gentleness, as though I was a little lady. I can scarce remember (though I tried him often) ever hearing a rough word from him, nor was he less grave and kind in his manner to the humblest negresses on his estate. He was familiar with no one except my mother, and it was delightful to witness up to the very last days the confidence between them. He was obeyed eagerly by all under him; and my mother and all her household lived in a constant emulation to please him, and quite a terror lest in any way they should offend him. He was the humblest man with all this; the least exacting, the more easily contented; and Mr. Benson, our minister at Castlewood, who attended him at the last, ever said--"I know not what Colonel Esmond's doctrine was, but his life and death were those of a devout Christian."--R. E. W. | {Мой дорогой отец имел полное право утверждать, что по отношению к нашему полу он всегда был истинным и безупречным джентльменом. Даже со мною, с самого нежного возраста, он всегда обращался, как с маленькою леди. Не помню, слыхала ли я от него хоть одно суровое слово (хотя не раз заслуживала этого), и с последней негритянкой на нашей плантации он точно так же был всегда добр и отменно вежлив. Зато и короткости он не допускал ни с кем, за исключением моей матери, и отрадно было видеть то взаимное доверие, которое до самых последних дней царило между ними. Повиноваться ему было радостью для всех ниже его стоящих; и матушка и все домашние постоянно соперничали друг с другом в стремлении угодить ему и трепетали от одной мысли, что могут доставить ему огорчение. И при всем том не было человека скромнее его, кто меньше требовал бы и довольствовался бы меньшим; и мистер Бенсон, наш каслвудский священник, принявший его последний вздох, говорил всегда: "Не знаю, какого вероучения держался полковник Эсмонд, но жил он и умер, как истинный христианин". - Р. Э.-У.} |
| Having twice sallied out and been beaten back, she now, as I expected, tried the ultima ratio of women, and had recourse to tears. Her beautiful eyes filled with them; I never could bear in her, nor in any woman, that expression of pain: | Дважды предприняв вылазку и оба раза потерпев неудачу, Беатриса, как и следовало ожидать, решила прибегнуть к ultima ratio {Крайний довод (лат.).} всякой женщины и ударилась в слезы. Прекрасные глаза ее заблестели влагою, а я никогда не мог оставаться равнодушным к подобному проявлению женского горя, тем более в данном случае. |
| --"I am alone," sobbed she; "you are three against me--my brother, my mother, and you. What have I done, that you should speak and look so unkindly at me? Is it my fault that the Prince should, as you say, admire me? Did I bring him here? Did I do aught but what you bade me, in making him welcome? Did you not tell me that our duty was to die for him? Did you not teach me, mother, night and morning to pray for the King, before even ourselves? What would you have of me, cousin, for you are the chief of the conspiracy against me; I know you are, sir, and that my mother and brother are acting but as you bid them; whither would you have me go?" | - Вас трое, а я одна, - рыдала она, - и мать, и брат, и вы, Гарри, - все против меня. Что же я такого сделала, что дала вам повод к этим недобрым взглядам и речам? Моя ли вина, если принц, как вы говорите, пленился мною? Разве я звала его к нам? Разве не вашу волю я исполнила, стараясь скрасить его пребывание здесь? Не от вас ли я привыкла слышать, что мой долг умереть за него, если понадобится? Не вы ли, матушка, учили меня денно и нощно молиться за короля, ставя его благо превыше собственного? Чего же вы теперь от меня хотите, кузен? Да, вы, потому что я знаю, что этот сговор против меня - ваших рук дело, И матушка и Фрэнк действуют по вашему наущению. Куда же вы прикажете мне направиться? |
| "I would but remove from the Prince," says Esmond, gravely, "a dangerous temptation; heaven forbid I should say you would yield; I would only have him free of it. Your honor needs no guardian, please God, but his imprudence doth. He is so far removed from all women by his rank, that his pursuit of them cannot but be unlawful. We would remove the dearest and fairest of our family from the chance of that insult, and that is why we would have you go, dear Beatrix." | - Я лишь хочу отвести от принца опаснейшее искушение, - внушительно произнес Эсмонд. - Не дай мне бог сколько-нибудь усомниться в вас, Беатриса, я лишь хочу уберечь его от соблазна. Ваша честь, я уверен, не нуждается в охране, но в ней нуждается его безрассудство. По своему положению он настолько выше всех женщин, что любые его домогательства непременно будут беззаконными. Мы не желаем подвергать опасности ту, которая нам всех милее и дороже, и потому, Беатриса, мы решили, что вы должны отсюда уехать. |
| "Harry speaks like a book," says Frank, with one of his oaths, "and, by ---, every word he saith is true. You can't help being handsome, Trix; no more can the Prince help following you. My counsel is that you go out of harm's way; for, by the Lord, were the Prince to play any tricks with you, King as he is, or is to be, Harry Esmond and I would have justice of him." | - Гарри говорит, точно по книге читает, - сказал Фрэнк, присовокупив одно из своих излюбленных проклятий, - и, черт возьми, каждое его слово - святая истина. Не можешь ты не быть красивой, Трикс; а принц не может не волочиться за тобой. Так лучше тебе убраться подальше от греха, потому что если только он затеет с тобой какие-нибудь шутки, никакое величество, настоящее или будущее, не помешает Гарри Эсмонду и мне свести с ним счеты. |
| "Are not two such champions enough to guard me?" says Beatrix, something sorrowfully; "sure, with you two watching, no evil could happen to me." | - Чего же мне еще бояться при таких двух защитниках? - спросила Беатриса с некоторой горечью. - Покуда вы на страже, никто меня не обидит. |
| "In faith, I think not, Beatrix," says Colonel Esmond; "nor if the Prince knew us would he try." | - Надеюсь, что так, Беатриса, - сказал полковник Эсмонд, - и если принц знает, что мы за люди, он и не будет пытаться. |
| "But does he know you?" interposed Lady Castlewood, very quiet: "he comes of a country where the pursuit of kings is thought no dishonor to a woman. Let us go, dearest Beatrix. Shall we go to Walcote or to Castlewood? We are best away from the city; and when the Prince is acknowledged, and our champions have restored him, and he hath his own house at St. James's or Windsor, we can come back to ours here. Do you not think so, Harry and Frank?" | - А если нет? - мягко вмешалась леди Каслвуд. - Вспомните, что он вырос в стране, где домогательства короля не почитаются для женщины бесчестьем. Уедем, милая моя Беатриса. Отправимся в Уолкот или в Каслвуд. Лучше нам переждать это время вне Лондона; а когда принц стараниями наших друзей будет восстановлен в своих правах и водворится в Сент-Джеймсе или Виндзоре, тогда и мы спокойно вернемся в свой домик. Вы как думаете, Гарри и Фрэнк? |
| Frank and Harry thought with her, you may be sure. | Нечего и говорить, что Гарри и Фрэнк думали точно так же. |
| "We will go, then," says Beatrix, turning a little pale; "Lady Masham is to give me warning to-night how her Majesty is, and to-morrow--" | - Что ж, будь по-вашему, - сказала Беатриса, слегка побледнев, - сегодня вечером леди Мэшем сообщит мне о том, как чувствует себя королева, а завтра... |
| "I think we had best go to-day, my dear," says my Lady Castlewood; "we might have the coach and sleep at Hounslow, and reach home to-morrow. 'Tis twelve o'clock; bid the coach, cousin, be ready at one." | - Не стоит откладывать до завтра, дорогая, - прервала ее леди Каслвуд, - мы можем переночевать в Хаунслоу и завтра к утру уже быть на месте. Сейчас двенадцать часов; прикажите, кузен, чтобы к часу была подана карета. |
| "For shame!" burst out Beatrix, in a passion of tears and mortification. "You disgrace me by your cruel precautions; my own mother is the first to suspect me, and would take me away as my gaoler. I will not go with you, mother; I will go as no one's prisoner. | - Стыдитесь! - вскричала Беатриса в порыве обиды и негодования. - Вы оскорбляете меня этими жестокими мерами; родная мать не доверяет мне и готова исправлять при мне обязанности тюремщика. Нет, маменька, с вами я не поеду, я не арестантка и не нуждаюсь в надзоре. |
| If I wanted to deceive, do you think I could find no means of evading you? My family suspects me. As those mistrust me that ought to love me most, let me leave them; I will go, but I will go alone: to Castlewood, be it. I have been unhappy there and lonely enough; let me go back, but spare me at least the humiliation of setting a watch over my misery, which is a trial I can't bear. Let me go when you will, but alone, or not at all. You three can stay and triumph over my unhappiness, and I will bear it as I have borne it before. Let my gaoler-in-chief go order the coach that is to take me away. I thank you, Henry Esmond, for your share in the conspiracy. All my life long I'll thank you, and remember you, and you, brother, and you, mother, how shall I show my gratitude to you for your careful defence of my honor?" | Если бы я замышляла побег, неужели вы думаете, я не нашла бы способа обмануть вас? Я на подозрении у собственной семьи. Что ж, если те, от кого я вправе ждать любви и ласки, отказывают мне даже в доверии, лучше мне расстаться с ними. Я уеду, но уеду одна. Я выбираю Каслвуд. Мне уже привелось томиться там горем и одиночеством; позвольте же мне воротиться туда, но не приставляйте ко мне стражу, избавьте хоть от этого унижения, потому что я не в силах стерпеть его. Я уеду, когда вам будет угодно, но только одна, или же вовсе не уеду. Вы же оставайтесь здесь все трое и торжествуйте свою победу надо мной и радуйтесь моему несчастью; я все сумею вынести, как выносила прежде. Пусть главный мой тюремщик велит закладывать карету. Благодарю вас, Генри Эсмонд, за то, что вы явились душою заговора против меня. До конца дней я сохраню об этом память и буду благодарна вам; что же до вас, братец и маменька, то не знаю, как и выразить свою признательность за вашу усердную заботу о моей чести. |
| She swept out of the room with the air of an empress, flinging glances of defiance at us all, and leaving us conquerors of the field, but scared, and almost ashamed of our victory. It did indeed seem hard and cruel that we three should have conspired the banishment and humiliation of that fair creature. We looked at each other in silence: 'twas not the first stroke by many of our actions in that unlucky time, which, being done, we wished undone. We agreed it was best she should go alone, speaking stealthily to one another, and under our breaths, like persons engaged in an act they felt ashamed in doing. | Она выплыла из комнаты, величественная, как императрица, на прощание метнув в нас вызывающий взгляд, и поле битвы осталось за нами, но нам было немного страшно и даже как будто стыдно своей победы. Казалось, ив самом деле, мы поступили чересчур сурово и жестоко, задумав обречь это прекрасное существо на изгнание и позор. Мы молча глядели друг на друга; то был не первый ход в этой злополучной игре, о котором мы горько сожалели уже после того, как он был сделан. Шепотом, недомолвками, точно люди, сошедшиеся для дела, которое им самим представляется постыдным, мы уговорились отпустить ее одну. |
| In a half-hour, it might be, after our talk she came back, her countenance wearing the same defiant air which it had borne when she left us. She held a shagreen-case in her hand; Esmond knew it as containing his diamonds which he had given to her for her marriage with Duke Hamilton, and which she had worn so splendidly on the inauspicious night of the Prince's arrival. | Спустя полчаса или около того она вновь вошла в комнату все с тем же надменным, вызывающим выражением лица. В руках у нее была шкатулка, обитая шагреневой кожей. Эсмонд сразу признал эту шкатулку: в ней хранились бриллианты, которые он подарил ей к несостоявшейся свадьбе с герцогом Гамильтоном и которые так ослепительно сверкали на ее груди в злополучный вечер прибытия принца. |
| "I have brought back," says she, "to the Marquis of Esmond the present he deigned to make me in days when he trusted me better than now. I will never accept a benefit or a kindness from Henry Esmond more, and I give back these family diamonds, which belonged to one king's mistress, to the gentleman that suspected I would be another. Have you been upon your message of coach-caller, my Lord Marquis? Will you send your valet to see that I do not run away?" We were right, yet, by her manner, she had put us all in the wrong; we were conquerors, yet the honors of the day seemed to be with the poor oppressed girl. | - Я прошу маркиза Эсмонда, - сказала она, - взять обратно подарок, которым он меня удостоил в ту пору, когда доверял мне больше, нежели теперь. Я впредь не намерена пользоваться услугами и благодеяниями Генри Эсмонда и хочу вернуть эти бриллианты, принадлежавшие любовнице одного короля, джентльмену, заподозрившему во мне любовницу другого. Исполнили вы свою обязанность выкликателя кареты, милорд маркиз? Не дадите ли мне в провожатые своего лакея для уверенности, что я не сбегу дорогой? - Мы были правы во всем, но она сумела заставить нас почувствовать себя виноватыми; мы выиграли сражение, но казалось, что честь победы принадлежит этой бедной, обиженной девушке. |
| That luckless box containing the stones had first been ornamented with a baron's coronet, when Beatrix was engaged to the young gentleman from whom she parted, and afterwards the gilt crown of a duchess figured on the cover, which also poor Beatrix was destined never to wear. Lady Castlewood opened the case mechanically and scarce thinking what she did; and behold, besides the diamonds, Esmond's present, there lay in the box the enamelled miniature of the late Duke, which Beatrix had laid aside with her mourning when the King came into the house; and which the poor heedless thing very likely had forgotten. | Крышку злосчастной шкатулки, заключавшей в себе бриллианты, украшала некогда баронская корона, вытканная на ней после обручения Беатрисы с молодым джентльменом, впоследствии ею отвергнутым; потом эту корону сменила другая, герцогская, которую бедняжке также не суждено было носить. Леди Каслвуд, взяв шкатулку, машинально, не думая о том, что делает, открыла ее; и что же - вместе с ожерельем, подарком Эсмонда, там лежал портрет покойного герцога в виде миниатюры на эмали, который Беатриса носила вделанным в браслет и сняла вместе с трауром в день приезда короля; как видно, она совсем позабыла о портрете. |
| "Do you leave this, too, Beatrix?" says her mother, taking the miniature out, and with a cruelty she did not very often show; but there are some moments when the tenderest women are cruel, and some triumphs which angels can't forego.* | - Ты и это также отдаешь, Беатриса? - держа миниатюру в руках, спросила мать с жестокостью, какую ей не часто случалось обнаружить; но бывают минуты, когда и самая кроткая женщина становится жестокой и даже ангел не откажет себе порой в наслаждении торжеством |
| * This remark shows how unjustly and contemptuously even the best of men will sometimes judge of our sex. Lady Castlewood had no intention of triumphing over her daughter; but from a sense of duty alone pointed out her deplorable wrong.--H. E. | {Это замечание показывает, как дурно и несправедливо судят иногда о нашем поле даже лучшие из мужчин. У леди Каслвуд вовсе не было намерения торжествовать над дочерью, она лишь из чувства долга указала на ее прискорбную ошибку. - Р. Э.}. |
| Having delivered this stab, Lady Castlewood was frightened at the effect of her blow. It went to poor Beatrix's heart: she flushed up and passed a handkerchief across her eyes, and kissed the miniature, and put it into her bosom: | Выпустив эту стрелу, леди Каслвуд и сама испугалась последствий своего поступка. Удар пришелся Беатрисе в самое сердце; она вспыхнула, поднесла платок к глазам, потом поцеловала миниатюру и спрятала у себя на груди. |
| --"I had forgot it," says she; "my injury made me forget my grief: my mother has recalled both to me. Farewell, mother; I think I never can forgive you; something hath broke between us that no tears nor years can repair. I always said I was alone; you never loved me, never--and were jealous of me from the time I sat on my father's knee. Let me go away, the sooner the better: I can bear to be with you no more." | - Я забыла, - сказала она, - мой позор заставил меня позабыть отмоем горе, но мать напомнила мне о том и о другом. Прощайте, матушка; не думаю, чтобы я когда-нибудь вам простила; что-то оборвалось между нами, и ни слезы, ни время не поправят дела. Я всегда знала, что я одна на свете; вы меня никогда не любили, никогда, и я вызывала вашу ревность еще в те годы, когда отец сажал меня к себе на колени. Отпустите меня; чем скорей я уеду, тем лучше; я не хочу более вас видеть. |
| "Go, child," says her mother, still very stern; "go and bend your proud knees and ask forgiveness; go, pray in solitude for humility and repentance. 'Tis not your reproaches that make me unhappy, 'tis your hard heart, my poor Beatrix; may God soften it, and teach you one day to feel for your mother." | - Ступай, дитя мое, - отвечала ей мать, по-прежнему строго, - ступай, склони свою гордую голову и на коленях моли о прощении; быть может, одиночество смирит твой дух и заставит тебя раскаяться. Не упреки твои страшат меня, бедная моя Беатриса, меня страшит твое черствое сердце; да смягчит его господь и да вразумит тебя, чтобы когда-нибудь ты научилась ценить свою мать. |
| If my mistress was cruel, at least she never could be got to own as much. Her haughtiness quite overtopped Beatrix's; and, if the girl had a proud spirit, I very much fear it came to her by inheritance. | Если моей госпоже и свойственна была жестокость, то никакие силы не заставили бы ее сознаться в этом. Она умела быть еще высокомерней дочери, и я подозреваю, что гордость духа досталась Беатрисе по наследству. |
Титульный лист | Предыдущая | Следующая
