The History of Henry Esmond, Esq./История Генри Эсмонда, эсквайра

Часть III

CHAPTER VI. POOR BEATRIX./Глава VI Бедная Беатриса

English	Русский
There had been no need to urge upon Esmond the necessity of a separation between him and Beatrix: Fate had done that completely; and I think from the very moment poor Beatrix had accepted the Duke's offer, she began to assume the majestic air of a Duchess, nay, Queen Elect, and to carry herself as one sacred and removed from us common people. Her mother and kinsman both fell into her ways, the latter scornfully perhaps, and uttering his usual gibes at her vanity and his own. There was a certain charm about this girl of which neither Colonel Esmond nor his fond mistress could forego the fascination; in spite of her faults and her pride and wilfulness, they were forced to love her; and, indeed, might be set down as the two chief flatterers of the brilliant creature's court.	Не понадобилось особых усилий, чтобы убедить Эсмонда в необходимости разлуки с Беатрисой: сама судьба позаботилась обо всем. Чуть ли не с той самой минуты, когда герцог сделал свое предложение и оно было принято, бедная Беатриса усвоила себе величественную осанку герцогини - если не королевы - и всем своим видом точно подчеркивала, что она особа священная и не ровня нам, простым смертным. И мать ее, и кузен потворствовали ей в этом, хотя последний и не переставал подсмеиваться, быть может, даже чуть презрительно, над ее тщеславием и над собственным. Но было в этой девушке какое-то особое очарование, против которого устоять не мог ни Эсмонд, ни его ласковая госпожа; невзирая на все ее недостатки, на гордость и своенравие, они все же любили ее и, по правде сказать, были едва ли не первыми в числе угодников, составлявших свиту красавицы.
Who, in the course of his life, hath not been so bewitched, and worshipped some idol or another? Years after this passion hath been dead and buried, along with a thousand other worldly cares and ambitions, he who felt it can recall it out of its grave, and admire, almost as fondly as he did in his youth, that lovely queenly creature. I invoke that beautiful spirit from the shades and love her still; or rather I should say such a past is always present to a man; such a passion once felt forms a part of his whole being, and cannot be separated from it; it becomes a portion of the man of to-day, just as any great faith or conviction, the discovery of poetry, the awakening of religion, ever afterwards influence him; just as the wound I had at Blenheim, and of which I wear the scar, hath become part of my frame and influenced my whole body, nay, spirit subsequently, though 'twas got and healed forty years ago. Parting and forgetting! What faithful heart can do these? Our great thoughts, our great affections, the Truths of our life, never leave us. Surely, they cannot separate from our consciousness; shall follow it whithersoever that shall go; and are of their nature divine and immortal.	Кто из нас, хотя бы однажды в жизни, не подпадал под действие подобных чар, не сотворил себе того или иного кумира? Давно уже страсть умерла и погребена вместе с тысячей других мирских тревог и честолюбивых стремлений, но тот, кто некогда ее испытал, волен вызвать ее из мрака небытия и вновь, почти с тем же пылом, как в молодые годы, вглядываться в милый царственный облик. Прекрасная тень является на мой зов, и я по-прежнему люблю ее, вернее сказать, для мужчины подобное прошлое всегда останется настоящим, такая страсть, однажды испытанная, становится частью его существа и от него неотделима; она слита с его сегодняшним бытием, подобно тому, как любое глубокое волнение души, первое знакомство с поэзией, первое пробуждение религиозного чувства навсегда накладывают на него свой отпечаток, подобно тому, как рана, которую я получил при Бленгейме и от которой рубец виден и до сих пор, сделалась частью моей плоти и наложила свой отпечаток на жизнь не только тела моего, но и духа, хотя и была нанесена и залечена сорок лет тому назад. Расстаться и позабыть! Какое истинно верное сердце на это способно? Самые глубокие наши мысли, самые глубокие чувства, великие откровения нашей жизни никогда не покидают нас. Они неотделимы от нашего сознания, следуют за ним повсюду; они по природе своей божественны и бессмертны.
With the horrible news of this catsstrophe, which was confirmed by the weeping domestics at the Duke's own door, Esmond rode homewards as quick as his lazy coach would carry him, devising all the time how he should break the intelligence to the person most concerned in it; and if a satire upon human vanity could be needed, that poor soul afforded it in the altered company and occupations in which Esmond found her. For days before, her chariot had been rolling the street from mercer to toyshop--from goldsmith to laceman: her taste was perfect, or at least the fond bridegroom had thought so, and had given her entire authority over all tradesmen, and for all the plate, furniture and equipages, with which his Grace the Ambassador wished to adorn his splendid mission. She must have her picture by Kneller, a duchess not being complete without a portrait, and a noble one he made, and actually sketched in, on a cushion, a coronet which she was about to wear.	Во дворе герцога рыдающие домочадцы подтвердили страшную весть, и Эсмонд повез ее домой со всей быстротой, на какую только была способна его медлительная упряжка, и всю дорогу ломал голову, как сообщить о несчастье той, кого оно всего ближе касалось. Что за благородный материал для сатиры на тему о тщете человеческих мечтаний являла собою бедная Беатриса, какою ее застал Эсмонд среди новых для нее людей и занятий! Уже много дней карета ее неустанно разъезжала ^по городу, от торговли шелками - в модную лавку, от золотых дел мастера - к продавцу кружев. Она обладала безупречным вкусом; так, по крайней мере, полагал влюбленный жених и потому доверил ей переговоры со всеми поставщиками, заботу обо всей мебели, утвари, серебре, которые, согласно желанию его светлости господина посла, должны были придать особую пышность и блеск его миссии. Она непременно пожелала, чтобы Неллер написал ее портрет - без портрета герцогиня не герцогиня, - и портрет удался на славу, причем сбоку, на подушке, живописец изобразил даже герцогскую корону, которая ее ожидала.
She vowed she would wear it at King James the Third's coronation, and never a princess in the land would have become ermine better. Esmond found the ante-chamber crowded with milliners and toyshop women, obsequious goldsmiths with jewels, salvers, and tankards; and mercers' men with hangings, and velvets, and brocades. My Lady Duchess elect was giving audience to one famous silversmith from Exeter Change, who brought with him a great chased salver, of which he was pointing out the beauties as Colonel Esmond entered.	Она поклялась, что наденет ее в день коронации Иакова Третьего, и едва ли во всей стране нашлась бы принцесса, которой горностаи были бы более к лицу. В передней толпились швеи и мастерицы из модной лавки, подобострастные ювелиры с кубками, подносами, украшениями, купеческие приказчики с шелками, парчой и бархатом. Будущая герцогиня давала аудиенцию прославленному серебряных дел мастеру с Экзетерчейндж, который принес с собою большой поднос искуснейшей чеканки и выхвалял его достоинства, когда в комнату вошел полковник Эсмонд.
"Come," says she, "cousin, and admire the taste of this pretty thing." I think Mars and Venus were lying in the golden bower, that one gilt Cupid carried off the war-god's casque--another his sword--another his great buckler, upon which my Lord Duke Hamilton's arms with ours were to be engraved--and a fourth was kneeling down to the reclining goddess with the ducal coronet in her hands, God help us! The next time Mr. Esmond saw that piece of plate, the arms were changed, the ducal coronet had been replaced by a viscount's; it formed part of the fortune of the thrifty goldsmith's own daughter, when she married my Lord Viscount Squanderfield two years after.	- Подойдите поближе, кузен, - сказала она, - и полюбуйтесь, какая отличная работа. - Помнится, там изображены были Марс и Венера, возлежавшие под золотым балдахином; один позолоченный купидон уносит прочь шлем бега войны, другой - его меч, третий - щит его, на котором предполагалось выгравировать герб милорда Гамильтона вместе с нашим гербом, а четвертый, преклоняя колено перед небрежно откинувшейся богиней, подносит ей герцогскую корону. Да поможет нам бог! Когда мистеру Эсмонду случилось вновь увидеть эту вещь, герб на щите был другой, и герцогскую корону заменила виконтская; поднос составил часть приданого родной дочери преуспевшего ювелира, когда она два года спустя выходила за лорда виконта Сквондерфилда.
"Isn't this a beautiful piece?" says Beatrix, examining it, and she pointed out the arch graces of the Cupids, and the fine carving of the languid prostrate Mars. Esmond sickened as he thought of the warrior dead in his chamber, his servants and children weeping around him; and of this smiling creature attiring herself, as it were, for that nuptial death-bed.	- Разве не прелесть? - сказала Беатриса, указывая на лукаво грациозные фигурки купидонов и тонко вычеканенный силуэт распростертого в истоме Марса. Сердце у Эсмонда сжалось: ему представь лось тело сраженного воина, как оно лежит в парадной зале дворца, окруженное плачущими детьми и слугами, а здесь это улыбающееся создание словно нарочно наряжается и прихорашивается для брачного ложа смерти.
"'Tis a pretty piece of vanity," says he, looking gloomily at the beautiful creature: there were flambeaux in the room lighting up the brilliant mistress of it. She lifted up the great gold salver with her fair arms.	- Да, красивая безделка, - сказал он, мрачно взглянув на девушку; в комнате горели восковые свечи, и пламя ярко озаряло ее прекрасную хозяйку. Она взялась за поднос своими округлыми руками и приподняла его.
"Vanity!" says she, haughtily. "What is vanity in you, sir, is propriety in me. You ask a Jewish price for it, Mr. Graves; but have it I will, if only to spite Mr. Esmond."	- Безделка! - высокомерно повторила она. - Что для вас безделка, сэр, то для меня необходимость. Вы заломили жидовскую цену за этот поднос, мистер Грэйвс, но я все же возьму его, хотя бы для того, чтоб досадить мистеру Эемонду.
"Oh, Beatrix, lay it down!" says Mr. Esmond. "Herodias! you know not what you carry in the charger."	- Оставьте это, Беатриса, прошу вас! - сказал мистер Эсмонд. - Иродиада! Ты не знаешь сама, что несешь ты на блюде.
She dropped it with a clang; the eager goldsmith running to seize his fallen ware. The lady's face caught the fright from Esmond's pale countenance, and her eyes shone out like beacons of alarm:	Тяжелый золотой поднос со звоном выпал из ее рук; ювелир подскочил, чтоб поднять свой драгоценный товар. Ужас, написанный на бледном лице Эсмонда, передался девушке, в глазах ее вспыхнула тревога.
-- "What is it, Henry!" says she, running to him, and seizing both his hands. "What do you mean by your pale face and gloomy tones?"	- Что случилось, Гарри? - спросила она, бросившись к нему и схватив его за руки. - Что означает ваша бледность, ваш мрачный тон?
"Come away, come away!" says Esmond, leading her: she clung frightened to him, and he supported her upon his heart, bidding the scared goldsmith leave them. The man went into the next apartment, staring with surprise, and hugging his precious charger.	- Пойдем, пойдем отсюда! - сказал Эсмонд, увлекая ее, но она в страхе уцепилась за него, и он привлек ее к себе на грудь, сделав перепуганному ювелиру знак оставить их вдвоем. Тот поспешно вышел в соседнюю комнату, недоуменно озираясь и крепко прижимая к себе драгоценный поднос.
"Oh, my Beatrix, my sister!" says Esmond, still holding in his arms the pallid and affrighted creature, "you have the greatest courage of any woman in the world; prepare to show it now, for you have a dreadful trial to bear."	- О Беатриса моя, сестра моя! - сказал Эсмонд, все еще держа бледную и испуганную девушку в объятиях. - Ведь вы самая мужественная женщина на свете; призовите же все свое мужество, потому что вам предстоит тяжелое испытание.
She sprang away from the friend who would have protected her:-	Как ужаленная, отпрянула она от друга, поспешившего ей на помощь.
- "Hath he left me?" says she. "We had words this morning: he was very gloomy, and I angered him: but he dared not, he dared not!" As she spoke a burning blush flushed over her whole face and bosom. Esmond saw it reflected in the glass by which she stood, with clenched hands, pressing her swelling heart.	- Он меня покинул! - вскричала она. - Мы повздорили нынче утром, я рассердила его, и он был очень мрачен; но нет, он не посмеет, не посмеет! - Яркая краска залила ее лицо и шею; Эсмонд видел это в зеркале, у которого она стояла, судорожно сжав руками вздымавшуюся грудь.
"He has left you," says Esmond, wondering that rage rather than sorrow was in her looks.	- Да, он покинул вас, - медленно сказал Эсмонд, думая о том, что не скорбь, а гнев отражается в ее чертах.
"And he is alive," cried Beatrix, "and you bring me this commission! He has left me, and you haven't dared to avenge me! You, that pretend to be the champion of our house, have let me suffer this insult! Where is Castlewood? I will go to my brother."	- И он еще жив! - вскричала Беатриса. - И вы сами приносите мне эту весть! Он меня покинул, и вы осмелились не отомстить за меня! Вы, называющий себя блюстителем нашей родовой чести, вы допустили, чтобы подобное оскорбление было нанесено мне. Где Каслвуд? Пустите меня, я пойду к моему брату.
"The Duke is not alive, Beatrix," said Esmond.	- Герцога нет в живых, Беатриса, - сказал Эсмонд.
She looked at her cousin wildly, and fell back to the wall as though shot in the breast:	Она посмотрела на него безумными глазами и тяжело привалилась к стене, как будто пуля попала ей в грудь.
--"And you come here, and--and--you killed him?"	- А вы здесь, значит... значит, это вы убили его?
"No; thank heaven!" her kinsman said. "The blood of that noble heart doth not stain my sword! In its last hour it was faithful to thee, Beatrix Esmond. Vain and cruel woman! kneel and thank the awful heaven which awards life and death, and chastises pride, that the noble Hamilton died true to you; at least that 'twas not your quarrel, or your pride, or your wicked vanity, that drove him to his fate. He died by the bloody sword which already had drank your own father's blood. O woman, O sister! to that sad field where two corpses are lying--for the murderer died too by the hand of the man he slew--can you bring no mourners but your revenge and your vanity? God help and pardon thee, Beatrix, as he brings this awful punishment to your hard and rebellious heart."	- О нет; хвала господу, нет, - сказал Эсмонд. - Моего клинка не обагрила кровь этого благородного сердца! До последнего биения оно было предано тебе, Беатриса Эсмонд. Жестокая и тщеславная женщина! Преклони колени и возблагодари провидение, в чьей воле жизнь, и смерть, и возмездие за грехи, возблагодари за то, что благородный Гамильтон умер верным тебе, что не твоя вздорность и не твои прихоти и тщеславие привели его к роковому концу. Он пал от злодейской шпаги, которая некогда упилась кровью твоего отца. О женщина! О сестра моя! Над этой двойной могилой - ибо убийца и сам пал от руки убитого им - неужели не прольешь ты иных слез, кроме слез гнева и обманутого тщеславия? Да поможет тебе бог, Беатриса, и да простит тебя, столь тяжко покарав твою жестокую непокорную душу.
Esmond had scarce done speaking, when his mistress came in. The colloquy between him and Beatrix had lasted but a few minutes, during which time Esmond's servant had carried the disastrous news through the household. The army of Vanity Fair, waiting without, gathered up all their fripperies and fled aghast. Tender Lady Castlewood had been in talk above with Dean Atterbury, the pious creature's almoner and director; and the Dean had entered with her as a physician whose place was at a sick-bed. Beatrix's mother looked at Esmond and ran towards her daughter, with a pale face and open heart and hands, all kindness and pity. But Beatrix passed her by, nor would she have any of the medicaments of the spiritual physician.	Едва Эсмонд договорил, как в комнату вошла его госпожа. Разговор его с Беатрисой длился всего лишь несколько минут, но за это время слуга Эсмонда успел разнести по всему дому страшную весть. Армия Ярмарки Тщеславия, дожидавшаяся в соседней комнате, поспешно собрала свое мишурное вооружение и в страхе бежала прочь. Кроткая леди Каслвуд перед тем находилась у себя наверху и была занята благочестивой беседою с деканом Эттербери, своим духовником и наставником; и декан последовал за нею вниз, подобно врачу, спешащему занять свое место у постели больного. Мать Беатрисы бросила на Эсмонда короткий взгляд и устремилась к дочери, раскрыв ей свои объятия и свое сердце, вся воплощение сострадания и доброты. Но Беатриса отстранилась от нее и не пожелала тех целительных средств, которые предлагал ей духовный врач.
"I am best in my own room and by myself," she said. Her eyes were quite dry; nor did Esmond ever see them otherwise, save once, in respect to that grief. She gave him a cold hand as she went out: "Thank you, brother," she said, in a low voice, and with a simplicity more touching than tears; "all you have said is true and kind, and I will go away and ask pardon." The three others remained behind, and talked over the dreadful story. It affected Dr. Atterbury more even than us, as it seemed. The death of Mohun, her husband's murderer, was more awful to my mistress than even the Duke's unhappy end. Esmond gave at length what particulars he knew of their quarrel, and the cause of it. The two noblemen had long been at war with respect to the Lord Gerard's property, whose two daughters my Lord Duke and Mohun had married. They had met by appointment that day at the lawyer's in Lincoln's Inn Fields; had words which, though they appeared very trifling to those who heard them, were not so to men exasperated by long and previous enmity. Mohun asked my Lord Duke where he could see his Grace's friends, and within an hour had sent two of his own to arrange this deadly duel. It was pursued with such fierceness, and sprung from so trifling a cause, that all men agreed at the time that there was a party, of which these three notorious brawlers were but agents, who desired to take Duke Hamilton's life away.	- Мне лучше всего быть одной у себя в комнате, - сказала она. Глаза у нее были совершенно сухи; только один-единственный раз Эсмонд видел в них слезы, вызванные этой утратой. Проходя мимо него, она протянула ему холодную руку. - Благодарю вас, брат мой, - сказала она вполголоса, и простота ее выражения была трогательней всяких слов, - благодарю за ваши справедливые добрые слова. Я ухожу, чтобы испросить прощение. - Остальные еще долго обсуждали случившееся несчастье. Казалось, доктор Эттербери был потрясен им даже более нас. Госпожу мою гибель Мохэна, убийцы ее мужа, взволновала едва ли не сильнее, нежели злополучная судьба герцога. Эсмонд подробно рассказал все, что ему было известно о самой дуэли и ее причинах. Милорд герцог с Мохэном вели давнишнюю тяжбу из-за наследства лорда Джерарда, на дочерях которого оба были женаты. В этот роковой день они сошлись по взаимному уговору у адвоката в Линкольн-Инн-Филдс, и между ними вышла ссора, которая показалась пустячной бывшим при том сторонним лицам; однако же сами противники, подогретые застарелой враждой, судили иначе. Мохэн спросил милорда герцога, где можно будет побеседовать с его друзьями, и не прошло и часу, как Макартни и Мередит явились для переговоров об этой дуэли, которая для обоих участников оказалась роковою. Жестокость условий поединка и незначительность повода к ссоре многих заставила тогда предположить, что эта тройка записных бретеров была лишь агентами некоей партии, желавшей устранить герцога Гамильтона.
They fought three on a side, as in that tragic meeting twelve years back, which hath been recounted already, and in which Mohun performed his second murder. They rushed in, and closed upon each other at once without any feints or crossing of swords even, and stabbed one at the other desperately, each receiving many wounds; and Mohun having his death-wound, and my Lord Duke lying by him, Macartney came up and stabbed his Grace as he lay on the ground, and gave him the blow of which he died. Colonel Macartney denied this, of which the horror and indignation of the whole kingdom would nevertheless have him guilty, and fled the country, whither he never returned.	Дрались по трое с каждой стороны, в точности как и при той кровавой встрече двенадцать лет назад, когда Мохэн совершил второе свое убийство. Противники сразу же бросились вперед, даже не скрестив шпаг, и принялись колоть без разбора, нанося друг другу многочисленные раны; и когда Мохэн, смертельно раненный, повалился на землю, а его светлость упал с ним рядом, Макартни подскочил сбоку и нанес распростертому на земле герцогу последний, смертельный удар. Полковник Макартни впоследствии отрицал это, однако же его виновность была признана всем королевством, и, гонимый всеобщим презрением и гневом, он принужден был оставить родную страну и никогда более не возвращаться.
What was the real cause of the Duke Hamilton's death?--a paltry quarrel that might easily have been made up, and with a ruffian so low, base, profligate, and degraded with former crimes and repeated murders, that a man of such renown and princely rank as my Lord Duke might have disdained to sully his sword with the blood of such a villain. But his spirit was so high that those who wished his death knew that his courage was like his charity, and never turned any man away; and he died by the hands of Mohun, and the other two cut-throats that were set on him. The Queen's ambassador to Paris died, the loyal and devoted servant of the House of Stuart, and a Royal Prince of Scotland himself, and carrying the confidence, the repentance of Queen Anne along with his own open devotion, and the good-will of millions in the country more, to the Queen's exiled brother and sovereign.	Какова же была истинная причина, приведшая к гибели герцога Гамильтона? Пустую ссору, послужившую поводом, ничего не стоило бы уладить, тем более что противник был заведомый головорез, человек низкий, бесчестный и распутный, которому прежние злодеяния и убийства создали такую дурную славу, что дворянин высокого рода и безупречной репутации, как милорд герцог, мог попросту не пожелать замарать свою шпагу кровью подобного негодяя. Но то был человек щедрой души, и тем, кто желал его смерти, известно было, что шпага милорда, так же как и его кошелек, не знает отказа, и вот он пал от руки Мохэна и двух других наемных убийц. Погиб посол королевы ко французскому двору, верный и преданный слуга дома Стюартов, и сам - принц королевской крови; он, который должен был привести изгнанному государю добрую весть о раскаянии королевы Анны и ее возвратившемся доверии к брату, а заодно и изъявить свою готовность служить ему верой и правдой и рассказать о благорасположении миллионов соотечественников.
That party to which Lord Mohun belonged had the benefit of his service, and now were well rid of such a ruffian. He, and Meredith, and Macartney, were the Duke of Marlborough's men; and the two colonels had been broke but the year before for drinking perdition to the Tories. His Grace was a Whig now and a Hanoverian, and as eager for war as Prince Eugene himself. I say not that he was privy to Duke Hamilton's death, I say that his party profited by it; and that three desperate and bloody instruments were found to effect that murder.	Итак, партия, к которой принадлежал лорд Мохэн, использовала услуги последнего, а заодно избавилась от чересчур буйного приверженца. Он, Мередит и Макартни были близки к герцогу Мальборо; обоим полковникам всего лишь за год перед тем пришлось выйти в отставку после чересчур бурной выпивки за погибель тори. А его светлость стал теперь вигом, держал сторону ганноверца и в неукротимом стремлении продолжать войну не уступая даже принцу Евгению. Я не утверждаю, что он был причастен к смерти герцога Гамильтона, я только говорю, что эта смерть была выгодна его партии и что нашлись три продажных шпаги, которые и были сделаны орудием убийства.
As Esmond and the Dean walked away from Kensington discoursing of this tragedy, and how fatal it was to the cause which they both had at heart, the street-criers were already out with their broadsides, shouting through the town the full, true, and horrible account of the death of Lord Mohun and Duke Hamilton in a duel. A fellow had got to Kensington, and was crying it in the square there at very early morning, when Mr. Esmond happened to pass by. He drove the man from under Beatrix's very window, whereof the casement had been set open. The sun was shining though 'twas November: he had seen the market-carts rolling into London, the guard relieved at the palace, the laborers trudging to their work in the gardens between Kensington and the City--the wandering merchants and hawkers filling the air with their cries. The world was going to its business again, although dukes lay dead and ladies mourned for them; and kings, very likely, lost their chances. So night and day pass away, and to-morrow comes, and our place knows us not. Esmond thought of the courier, now galloping on the North road to inform him, who was Earl of Arran yesterday, that he was Duke of Hamilton to-day, and of a thousand great schemes, hopes, ambitions, that were alive in the gallant heart, beating a few hours since, and now in a little dust quiescent.	Когда Эсмонд и декан Эттербери возвращались из Кенсингтона, продолжая рассуждать о разыгравшейся трагедии и о том, как гибельна она для того дела, которому они оба были преданы душой, на улицы уже вышли глашатаи, обвешанные своими афишами, и громкими голосами выкрикивали полный, правдивый и устрашающий отчет о дуэли и смерти герцога Гамильтона и лорда Мохэна. Наутро один из них забрел и в Кенсингтон и стал кричать свое на площади, под самыми окнами Беатрисы, одно из которых было раскрыто; здесь его услышал случившийся поблизости Эсмонд и поспешил прогнать подальше. Хотя стоял уже ноябрь, солнце ярко светило; навстречу ехали крестьянские возы, спешившие в Лондон на рынок, у дворцовых ворот происходила смена караула, садовники шли на работу в сады, тянувшиеся от Кенсингтона до Сити, бродячие торговцы и разносчики оглашали воздух шумными выкриками. Жизнь шла своей чередой, невзирая на то, что где-то лежали убитые герцоги и прекрасные леди оплакивали их, а короли, быть может, лишались последней надежды воссесть на трон. Так ночь сменяет день, а потом наступает завтра, а нас как и не бывало. Эсмонд шел и думал о курьере, который скачет сейчас по дороге, ведущей на север, спеша возвестить тому, кто вчера еще был графом Арраном, что отныне он герцог Гамильтон; думал он и о тысячах планов, надежд и стремлений, которые всего несколько часов назад оживляли мужественное сердце, теперь превратившееся в горсточку безгласного праха.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты