Краткая коллекция англтекстов
Чарльз Теккерей
The History of Henry Esmond, Esq./История Генри Эсмонда, эсквайра
Часть III
CHAPTER III. A PAPER OUT OF THE "SPECTATOR."/Глава III Статья из "Зрителя"
| English | Русский |
| Doth any young gentleman of my progeny, who may read his old grandfather's papers, chance to be presently suffering under the passion of Love? There is a humiliating cure, but one that is easy and almost specific for the malady--which is, to try an alibi. Esmond went away from his mistress and was cured a half-dozen times; he came back to her side, and instantly fell ill again of the fever. He vowed that he could leave her and think no more of her, and so he could pretty well, at least, succeed in quelling that rage and longing he had whenever he was with her; but as soon as he returned he was as bad as ever again. Truly a ludicrous and pitiable object, at least exhausting everybody's pity but his dearest mistress's, Lady Castlewood's, in whose tender breast he reposed all his dreary confessions, and who never tired of hearing him and pleading for him. | Нет ли среди молодых джентльменов, моих потомков, читающих эти записки, такого, кто претерпевал бы ныне муки любви? Вот средство от этой болезни, постыдное, быть может, но верное и сильнодействующее - бегство. Несколько раз Эсмонд уезжал от своей возлюбленной и излечивался почти совершенно; но потом возвращался, и недуг охватывал его с прежней силой. Расставаясь с нею, он давал зарок более о ней не думать; и в самом деле, ему удавалось подавить то неистовое томление, которое снедало его, когда она была рядом; но стоило ему воротиться, и все начиналось сызнова. Он был смешон и жалок и под конец уже не вызывал ни в ком сочувствия, кроме своей дорогой госпожи, леди Каслвуд; на ее нежной груди он изливал все свои мрачные жалобы, и она никогда не уставала его слушать и заступаться за него. |
| Sometimes Esmond would think there was hope. Then again he would be plagued with despair, at some impertinence or coquetry of his mistress. For days they would be like brother and sister, or the dearest friends--she, simple, fond, and charming--he, happy beyond measure at her good behavior. But this would all vanish on a sudden. Either he would be too pressing, and hint his love, when she would rebuff him instantly, and give his vanity a box on the ear; or he would be jealous, and with perfect good reason, of some new admirer that had sprung up, or some rich young gentleman newly arrived in the town, that this incorrigible flirt would set her nets and baits to draw in. If Esmond remonstrated, the little rebel would say | Иногда Эсмонду начинало казаться, что есть надежда. Потом снова какая-нибудь дерзкая или кокетливая выходка возлюбленной повергала его в отчаяние. Подолгу они бывали, точно брат с сестрой или самые близкие друзья, - она становилась простой, милой и ласковой, и он не помнил себя от счастья, видя ее такой. Потом вдруг все круто изменялось. Либо он, некстати заторопившись, заговаривал о своей любви, и тотчас же получал отпор, подчас весьма болезненный для его самолюбия; либо в нем вспыхивала ревность, отнюдь не лишенная оснований, к какому-нибудь новому поклоннику или просто богатому молодому приезжему, которому неисправимая кокетка тотчас же спешила расставить сети и заготовить приманки. Если же Эсмонд отваживался на упрек, маленькая строптивица возражала: |
| --"Who are you? I shall go my own way, sirrah, and that way is towards a husband, and I don't want YOU on the way. I am for your betters, Colonel, for your betters: do you hear that? You might do if you had an estate and were younger; only eight years older than I, you say! pish, you are a hundred years older. You are an old, old Graveairs, and I should make you miserable, that would be the only comfort I should have in marrying you. But you have not money enough to keep a cat decently after you have paid your man his wages, and your landlady her bill. Do you think I am going to live in a lodging, and turn the mutton at a string whilst your honor nurses the baby? Fiddlestick, and why did you not get this nonsense knocked out of your head when you were in the wars? You are come back more dismal and dreary than ever. You and mamma are fit for each other. You might be Darby and Joan, and play cribbage to the end of your lives." | - А вы кто такой, сэр? Я иду к своей цели, и эта цель - замужество, так не извольте же становиться мне поперек дороги. Вам я не пара, полковник, нет, не пара, понятно? Будь вы побогаче и помоложе - это бы еще куда ни шло. Что, всего на восемь лет старше, говорите вы? Вздор! Вы старше меня на сто лет. Вы старый-престарый Неулыба, вот вы кто; выйди я за вас замуж, я сделала бы вас несчастным, и это было бы моим единственным утешением. Ведь того, что у вас останется после уплаты домохозяйке и лакею, кошке на молоко и то не хватило бы. Прикажете мне жить в меблированных комнатах и жарить баранину на вертеле, покуда ваша честь нянчит младенца? Пустое, сэр, и пора бы вам выбросить все это из головы. Вы столько пробыли на войне, а вернулись еще скучнее и унылее прежнего. Вы и маменька - вот отличная пара. Вы жили бы душа в душу, точно Дарби и Джоэн, и коротали бы за крибиджем остаток своих дней. |
| "At least you own to your worldliness, my poor Trix," says her mother. | - Хорошо, что ты сама признаешься в суетности своих желаний, бедная моя Трикс, - сказала ее мать. |
| "Worldliness. Oh, my pretty lady! Do you think that I am a child in the nursery, and to be frightened by Bogey! Worldliness, to be sure; and pray, madam, where is the harm of wishing to be comfortable? When you are gone, you dearest old woman, or when I am tired of you and have run away from you, where shall I go? Shall I go and be head nurse to my Popish sister-in-law, take the children their physic, and whip 'em, and put 'em to bed when they are naughty? Shall I be Castlewood's upper servant, and perhaps marry Tom Tusher? Merci! I have been long enough Frank's humble servant. Why am I not a man? I have ten times his brains, and had I worn the--well, don't let your ladyship be frightened--had I worn a sword and periwig instead of this mantle and commode to which nature has condemned me--(though 'tis a pretty stuff, too--Cousin Esmond! you will go to the Exchange to-morrow, and get the exact counterpart of this ribbon, sir; do you hear?)--I would have made our name talked about. So would Graveairs here have made something out of our name if he had represented it. My Lord Graveairs would have done very well. Yes, you have a very pretty way, and would have made a very decent, grave speaker." And here she began to imitate Esmond's way of carrying himself and speaking to his face, and so ludicrously that his mistress burst out a-laughing, and even he himself could see there was some likeness in the fantastical malicious caricature. | - Суетность, - ах вы, моя прелесть! Уж не думаете ли вы, что я малое дитя, которое можно запугать букою? Суетность, скажите пожалуйста; а велика ли беда, сударыня, хотеть, чтобы тебе было хорошо? Придет пора, вы умрете, милая моя старушка, или мне наскучит дома, и я сбегу от вас - и куда же мне тогда податься? В няньки к невестке-папистке, пичкать лекарствами ее детишек, сечь их и за непослушание укладывать в постель? Или стать домоправительницей в Каслвуде, а потом выйти замуж за Тома Тэшера? Merci! Довольно я была в загоне из-за Фрэнка. Ах, зачем я не мужчина! Я в десять раз умнее его, и если б только я носила - нет, нет, можете не пугаться, миледи, - если б я носила парик и шпагу вместо этих фижм и мантилий, на которые меня обрекла природа (хотя и это не так уж плохо, - кстати, кузен Эсмонд, завтра же отправитесь в ряды и подберете мне к этой ленте в точности такую же, слышите, сэр?), уж я сумела бы прославить наше имя. Да и Неулыба сумел бы, будь он главою нашего рода. Милорд Неулыба не ударил бы лицом в грязь. Да, да, у вас приятные манеры, и из вас вышел бы отличный, почтеннейший, скучнейший оратор.И тут она принялась подражать Эсмондовой манере держаться и говорить, да так уморительно, что леди Каслвуд покатилась со смеху и даже сам полковник не мог не признать некоторого сходства в этой причудливой и злой карикатуре. |
| "Yes," says she, "I solemnly vow, own, and confess, that I want a good husband. Where's the harm of one? My face is my fortune. Who'll come?--buy, buy, buy! I cannot toil, neither can I spin, but I can play twenty-three games on the cards. I can dance the last dance, I can hunt the stag, and I think I could shoot flying. I can talk as wicked as any woman of my years, and know enough stories to amuse a sulky husband for at least one thousand and one nights. I have a pretty taste for dress, diamonds, gambling, and old China. I love sugar-plums, Malines lace (that you brought me, cousin, is very pretty), the opera, and everything that is useless and costly. I have got a monkey and a little black boy--Pompey, sir, go and give a dish of chocolate to Colonel Graveairs,--and a parrot and a spaniel, and I must have a husband. Cupid, you hear?" | - Да, - продолжала Беатриса, - заявляю во всеуслышание, открыто и честно, что я хочу заполучить хорошего мужа. Велик ли грех? Мое лицо - все мое богатство. Налетайте, покупайте! Я не умею ни ткать, ни прясть, но я знаю двадцать три карточных игры, умею танцевать самые модные танцы, могу охотиться на оленя и, пожалуй, попаду в птицу на лету. Язык у меня острее, чем у любой из моих сверстниц, а сплетен в запасе столько, что хватит для развлечения угрюмого супруга по меньшей мере на тысячу и одну ночь. Я знаю толк в нарядах, бриллиантах, азартных играх и старом фарфоре. Люблю конфеты, мехельнские кружева (те, что вы привезли мне, кузен, очень милы), оперу и все бесполезное и дорогое. У меня есть обезьянка, маленький негритенок, - Помпеи, ступайте, сэр, предложите шоколад полковнику Неулыбе, - попугай и пудель, а еще мне надобен муж. Купидон, ты меня слышишь? |
| "Iss, Missis!" says Pompey, a little grinning negro Lord Peterborrow gave her, with a bird of Paradise in his turbant, and a collar with his mistress's name on it. | - Да, миссус, - сказал Помпей, подаренный ей лордом Питерборо, белозубый арапчонок в тюрбане, украшенном чучелом райской птицы, и ошейнике с выгравированным на нем именем его госпожи. |
| "Iss, Missis!" says Beatrix, imitating the child. "And if husband not come, Pompey must go fetch one." | - Да, миссус, - сказала Беатриса, передразнивая мальчика. - А если муж не находится, Помпей пойти и достать муж для миссус. |
| And Pompey went away grinning with his chocolate tray as Miss Beatrix ran up to her mother and ended her sally of mischief in her common way, with a kiss--no wonder that upon paying such a penalty her fond judge pardoned her. | Помпей вышел из комнаты, скаля белые зубы над подносом с шоколадом, а мисс Беатриса бросилась матери на шею и, как обычно, закончила свою выходку звонким поцелуем, и не удивительно, что после уплаты подобной пени кроткий судья тут же простил ей все провинности. |
| When Mr. Esmond came home, his health was still shattered; and he took a lodging near to his mistresses, at Kensington, glad enough to be served by them, and to see them day after day. He was enabled to see a little company--and of the sort he liked best. Mr. Steele and Mr. Addison both did him the honor to visit him; and drank many a glass of good claret at his lodging, whilst their entertainer, through his wound, was kept to diet drink and gruel. These gentlemen were Whigs, and great admirers of my Lord Duke of Marlborough; and Esmond was entirely of the other party. But their different views of politics did not prevent the gentlemen from agreeing in private, nor from allowing, on one evening when Esmond's kind old patron, Lieutenant-General Webb, with a stick and a crutch, hobbled up to the Colonel's lodging (which was prettily situate at Knightsbridge, between London and Kensington, and looking over the Gardens), that the Lieutenant-General was a noble and gallant soldier--and even that he had been hardly used in the Wynendael affair. He took his revenge in talk, that must be confessed; and if Mr. Addison had had a mind to write a poem about Wynendael, he might have heard from the commander's own lips the story a hundred times over. | Когда мистер Эсмонд воротился на родину, здоровье его все еще было расстроено, и он нанял квартиру в Кенсингтоне, неподалеку от дома, где жили обе его госпожи, что позволяло ему каждодневно наслаждаться их обществом и нежными заботами. Он также мог принимать у себя друзей - из числа самых избранных. Мистер Стиль и мистер Аддисон не раз оказывали ему честь своим посещением и не одну бутылку отличного кларета распили вдвоем за здоровье хозяина, который из-за недавней раны принужден был ограничиваться жидкою кашей и прохладительными напитками. Оба эти джентльмена были вигами и ярыми приверженцами герцога Мальборо; Эсмонд же, как известно, принадлежал к противной партии. Но, невзирая на несходство политических взглядов, три джентльмена отлично сходились во всем остальном, и когда однажды в дом полковника (выгодно расположенный у Найтсбриджа, между Лондоном и Кенсингтоном, и выходивший окнами на кенсингтонские сады) приковылял, опираясь на костыль и палку, добрый старый покровитель Эсмонда, генерал-лейтенант Уэбб, - мистер Аддисон и мистер Стиль дружно признали не только его душевное благородство и воинскую доблесть, но даже и то, что в случае с Винендальской битвой он был незаслуженно и несправедливо обойден. Он, правда, щедро вознаграждал себя за это в разговоре, и, явись у мистера Аддисона мысль написать поэму о Винендале, он мог бы услышать рассказ об этом деле из уст самого генерал-лейтенанта не менее сотни раз. |
| Mr. Esmond, forced to be quiet, betook himself to literature for a relaxation, and composed his comedy, whereof the prompter's copy lieth in my walnut escritoire, sealed up and docketed, "The Faithful Fool, a Comedy, as it was performed by her Majesty's Servants." 'Twas a very sentimental piece; and Mr. Steele, who had more of that kind of sentiment than Mr. Addison, admired it, whilst the other rather sneered at the performance; though he owned that, here and there, it contained some pretty strokes. He was bringing out his own play of "Cato" at the time, the blaze of which quite extinguished Esmond's farthing candle; and his name was never put to the piece, which was printed as by a Person of Quality. Only nine copies were sold, though Mr. Dennis, the great critic, praised it, and said 'twas a work of great merit; and Colonel Esmond had the whole impression burned one day in a rage, by Jack Lockwood, his man. | Будучи обречен на бездействие, мистер Эсмонд обратился к литературе и занялся сочинением комедии, суфлерский экземпляр которой и поныне хранится в моем ореховом escritoire с печатью и надписью: "Преданный Глупец, комедия, представленная на театре Слугами Ее Величества". То была весьма чувствительная пьеса, и мистеру Стилю, более склонному к чувствительности подобного рода, нежели мистер Аддисон, она понравилась, тогда как последний откровенно посмеялся над нею, хотя и вынужден был признать, что есть в ней два-три удачных места. В ту пору он сам только что закончил свою трагедию "Катон", блеск которой совершенно затмил мерцание Эсмондовой грошовой свечки; полковник даже не решился выставить свое имя на этом произведении, и оно было напечатано за подписью "Дворянин". Покупателей нашлось всего на девять экземпляров, хотя прославленный критик мистер Деннис дал весьма похвальный отзыв, всячески превозносивший достоинства комедии; и в один пре- красный день полковник Эсмонд, будучи сильно не в духе, приказал Джеку Локвуду, своему слуге, сжечь все издание. |
| All this comedy was full of bitter satiric strokes against a certain young lady. The plot of the piece was quite a new one. A young woman was represented with a great number of suitors, selecting a pert fribble of a peer, in place of the hero (but ill- acted, I think, by Mr. Wilks, the Faithful Fool,) who persisted in admiring her. In the fifth act, Teraminta was made to discover the merits of Eugenio (the F. F.), and to feel a partiality for him too late; for he announced that he had bestowed his hand and estate upon Rosaria, a country lass, endowed with every virtue. But it must be owned that the audience yawned through the play; and that it perished on the third night, with only half a dozen persons to behold its agonies. Esmond and his two mistresses came to the first night, and Miss Beatrix fell asleep; whilst her mother, who had not been to a play since King James the Second's time, thought the piece, though not brilliant, had a very pretty moral. | Комедия изобиловала едкими сатирическими выпадами против некоей молодой леди. Сюжет ее отличался новизной. Героиня, светская красавица, окруженная толпою поклонников, останавливает свой выбор на молодом пэре, пустослове и щеголе, предпочтя его герою, Преданному Глупцу, который продолжает боготворить ее (роль эту исполнял, если память мне не изменяет, мистер Уилкс, и исполнял прескверно). В пятом акте автор заставляет Тераминту по заслугам оценить Эугенио (Преданного Глупца) и проникнуться любовью к нему, увы, запоздалой, ибо он уже отдал свою руку и состояние Розалии, молодой крестьянке, наделенной всеми добродетелями. Справедливость требует признать, что публика немилосердно зевала во все время представления и на третий вечер комедия провалилась, причем свидетелей ее бесславной гибели было не более пяти или шести. Эсмонд и обе его госпожи присутствовали на первом представлении, и мисс Беатриса сладко проспала все пять актов; мать же ее, не бывавшая в театре со времен царствования Иакова Второго, нашла комедию хоть и не слишком блестящей, но весьма возвышенной по заключенной в ней морали. |
| Mr. Esmond dabbled in letters, and wrote a deal of prose and verse at this time of leisure. When displeased with the conduct of Miss Beatrix, he would compose a satire, in which he relieved his mind. When smarting under the faithlessness of women, he dashed off a copy of verses, in which he held the whole sex up to scorn. One day, in one of these moods, he made a little joke, in which (swearing him to secrecy) he got his friend Dick Steele to help him; and, composing a paper, he had it printed exactly like Steele's paper, and by his printer, and laid on his mistress's breakfast-table the following-- | Сочинительство пришлось мистеру Эсмонду по вкусу, и в эту долгую пору досуга он много писал как прозою, так и стихами. Заденет ли его какой-нибудь выходкою Беатриса, и он тотчас же сочиняет сатиру, давая в ней выход своим чувствам. Кольнет ли сердце мысль о вероломстве женщин, и уже готовы стихи, в которых весь женский род бичуется презрением. Однажды, будучи в подобном расположении духа, он замыслил проделку, для которой призвал на помощь своего друга Дика Стиля (взяв с него обещание хранить тайну); сочинив небольшую статью, он дал типографу Дика напечатать ее в точности по тому образцу, как печатались статьи самого Дика, и за завтраком положил перед прибором мисс Беатрисы следующее: |
| "SPECTATOR. | "Зритель |
| "No. 341. | Э 341 |
| "Tuesday, April 1, 1712. | Вторник, апреля 1-го 1712 |
| Mutato nomine de te Fabula narratur.--HORACE. Thyself the morain of the fable see.--CREECH. | {* Лишь имя стоит тебе изменить - и не твоя ли история это? (лат.)} Мораль же басни сам сумей найти (Крич). |
| "Jocasta is known as a woman of learning and fashion, and as one of the most amiable persons of this court and country. She is at home two mornings of the week, and all the wits and a few of the beauties of London flock to her assemblies. When she goes abroad to Tunbridge or the Bath, a retinue of adorers rides the journey with her; and besides the London beaux, she has a crowd of admirers at the Wells, the polite amongst the natives of Sussex and Somerset pressing round her tea-tables, and being anxious for a nod from her chair. Jocasta's acquaintance is thus very numerous. Indeed, 'tis one smart writer's work to keep her visiting-book--a strong footman is engaged to carry it; and it would require a much stronger head even than Jocasta's own to remember the names of all her dear friends. | Иокаста славится как женщина светская и образованная и в любезности обхождения не знает себе равных при дворе, да и во всей стране. Дважды в неделю по утрам она принимает у себя, и в ее гостиной можно встретить всех лондонских умников и нескольких красавиц. Когда она отправляется в Танбридж или Бат, целая свита обожателей сопутствует ей, но, кроме лондонских поклонников, ее уже ожидает толпа почитателей из местной знати; цвет сэссекского и сомерсетского общества теснится за ее чайным столом и окружает ее портшез, надеясь удостоиться хотя бы милостивого кивка хозяйки. Круг знакомства Иокасты весьма обширен. Особый клерк ведет ее визитную книгу, которую носит за нею дюжий лакей; и нужно иметь голову, светлее даже чем у самой Иокасты, чтобы упомнить по именам всех ее лучших друзей. |
| "Either at Epsom Wells or at Tunbridge (for of this important matter Jocasta cannot be certain) it was her ladyship's fortune to become acquainted with a young gentleman, whose conversation was so sprightly, and manners amiable, that she invited the agreeable young spark to visit her if ever he came to London, where her house in Spring Garden should be open to him. Charming as he was, and without any manner of doubt a pretty fellow, Jocasta hath such a regiment of the like continually marching round her standard, that 'tis no wonder her attention is distracted amongst them. And so, though this gentleman made a considerable impression upon her, and touched her heart for at least three-and-twenty minutes, it must be owned that she has forgotten his name. He is a dark man, and may be eight-and-twenty years old. His dress is sober, though of rich materials. He has a mole on his forehead over his left eye; has a blue ribbon to his cane and sword, and wears his own hair. | Где-то не то в Танбридже, не то на Эпсомских водах (это немаловажное обстоятельство сама Иокаста не в силах установить с точностью), ее милости посчастливилось встретить некоего молодого джентльмена, чьи манеры были столь отменны, а беседа отличалась таким блеском, что она тут же пригласила его посетить ее, если когдалибо судьба приведет его в Лондон. Сколь, однако, ни приятен в обращении и ни хорош собой был этот новый знакомец, не следует забывать, что под знаменами Иокасты всегда марширует целый полк ему подобных, и вполне понятно, если но этой причине ее внимание несколько дробится. Короче, хотя упомянутый джентльмен произвел на нее немалое впечатление и занимал ее сердце целых двадцать три минуты, мы вынуждены признаться, что она позабыла его имя. Он брюнет, и на вид ему можно дать лет двадцать восемь. Одет без излишней роскоши, хотя его платье сшито из самых добротных материй. На лбу, над левым глазом, родинка; трость и шпага - на перевязи голубого цвета, парика не носит. |
| "Jocasta was much flattered by beholding her admirer (for that everybody admires who sees her is a point which she never can for a moment doubt) in the next pew to her at St. James's Church last Sunday; and the manner in which he appeared to go to sleep during the sermon--though from under his fringed eyelids it was evident he was casting glances of respectful rapture towards Jocasta--deeply moved and interested her. On coming out of church, he found his way to her chair, and made her an elegant bow as she stepped into it. She saw him at Court afterwards, where he carried himself with a most distinguished air, though none of her acquaintances knew his name; and the next night he was at the play, where her ladyship was pleased to acknowledge him from the side-box. | В прошлое воскресенье Иокаста явилась в церковь св. Иакова и была изрядно польщена, заметив на соседней скамье своего нового поклонника (в том, что каждый увидевший ее тотчас же становится ее поклонником, ей никогда не приходило в голову сомневаться); когда же он как будто задремал во время проповеди - на самом же деле бросал из-под опущенных ресниц на Иокасту взгляды, исполненные почтительного восхищения, - это показалось ей крайне трогательным и интересным. При выходе из церкви он сумел пробраться к ее портшезу и, когда она садилась в него, поспешил отвесить ей изящный поклон. Позднее она вновь встретила его при дворе, где он держался с отменным достоинством, но среди ее знакомых не нашлось ни одного, кто знал бы его имя; а на следующий вечер он оказался в театре, и ее милость из своей ложи соблаговолила осчастливить его кивком головы. |
| "During the whole of the comedy she racked her brains so to remember his name that she did not hear a word of the piece: and having the happiness to meet him once more in the lobby of the playhouse, she went up to him in a flutter, and bade him remember that she kept two nights in the week, and that she longed to see him at Spring Garden. | Все время представления она ломала голову, силясь припомнить его имя, и не слыхала ни слова из того, что произносилось на сцене; когда ей посчастливилось встретить его еще раз в вестибюле театра, она устремилась к нему, вся в волнении, и поспешила напомнить, что принимает дважды в неделю и жаждет видеть его у себя на Спринг-Гарден. |
| "He appeared on Tuesday, in a rich suit, showing a very fine taste both in the tailor and wearer; and though a knot of us were gathered round the charming Jocasta, fellows who pretended to know every face upon the town, not one could tell the gentleman's name in reply to Jocasta's eager inquiries, flung to the right and left of her as he advanced up the room with a bow that would become a duke. | В ближайший вторник он явился в изысканном наряде, который делал честь вкусу портного и его собственному; но хотя среди джентльменов, толпившихся в гостиной прелестной Иокасты, каждый мог похвалиться, что знает весь город, никто не сумел назвать его имя Иокасте, торопливо расспрашивавшей всех вокруг, покуда он шел к ней, чтобы приветствовать ее поклоном, исполненным истинно герцогского величия. |
| "Jocasta acknowledged this salute with one of those smiles and curtsies of which that lady hath the secret. She curtsies with a languishing air, as if to say, 'You are come at last. I have been pining for you:' and then she finishes her victim with a killing look, which declares: 'O Philander! I have no eyes but for you.' Camilla hath as good a curtsy perhaps, and Thalestris much such another look; but the glance and the curtsy together belong to Jocasta of all the English beauties alone. | В ответ Иокаста присела перед ним с тем искусством, секрет которого известен только этой леди. Она приседает с томной улыбкой на устах, точно говорит: "Наконец-то ты пришел. Я вся истомилась в ожидании", - а затем добивает свою жертву разящим взглядом, в котором ясно читается: "О Филандр! Ведь я никого не замечаю, кроме тебя". Быть может, и Камилла умеет так приседать, а Фалестра - мастерица на подобные взгляды, но из всех красавиц Англии одна лишь Иокаста владеет сочетанием того и другого. |
| "'Welcome to London, sir,' says she. 'One can see you are from the country by your looks.' She would have said 'Epsom,' or 'Tunbridge,' had she remembered rightly at which place she had met the stranger; but, alas! she had forgotten. | - Добро пожаловать в Лондон, сэр, - сказала она. - По вашему виду нетрудно отгадать, что вы явились из деревни. - Она сказала бы "из Эпсома" или "из Танбриджа", если бы помнила, где именно повстречала его в первый раз, но, увы, это она позабыла. |
| "The gentleman said, 'he had been in town but three days; and one of his reasons for coming hither was to have the honor of paying his court to Jocasta.' | Молодой джентльмен отвечал, что он и в самом деле всего только три дня как прибыл в город и что одною из причин, побудивших его к тому, было желание засвидетельствовать свое почтение Иокасте. |
| "She said, 'the waters had agreed with her but indifferently.' | Она пожаловалась, что воды не принесли ей пользы. |
| "'The waters were for the sick,' the gentleman said: 'the young and beautiful came but to make them sparkle. And as the clergyman read the service on Sunday,' he added, 'your ladyship reminded me of the angel that visited the pool.' A murmur of approbation saluted this sally. Manilio, who is a wit when he is not at cards, was in such a rage that he revoked when he heard it. | - Пользу они приносят больным, - возразил ее собеседник. - Молодые и прекрасные являются на воды лишь для того, чтоб воды засверкали. А в прошлое воскресенье, во время проповеди в церкви, - продолжал он, - ваша милость заставили меня подумать об ангеле, возмущающем в купальне воду. - Это остроумное замечание вызвало одобрительный ропот. Манилио, который блещет умом всюду, но только не за карточным столом, услышав это, пришел в такую ярость, что не вовремя объявил "пас". |
| "Jocasta was an angel visiting the waters; but at which of the Bethesdas? She was puzzled more and more; and, as her way always is, looked the more innocent and simple, the more artful her intentions were. | Итак, Иокаста - ангел, возмущающий воду; но в которой же из Вифезд? Она все более терялась в догадках; но, как то было свойственно ей, чем коварнее становились ее замыслы, тем невинней и простодушнее смотрели ее глаза. |
| "'We were discoursing,' says she, 'about spelling of names and words when you came. Why should we say goold and write gold, and call china chayney, and Cavendish Candish, and Cholmondeley Chumley? If we call Pulteney Poltney, why shouldn't we call poultry pultry--and--' | - Когда вы вошли, - начала она, - мы тут говорили о правописании. Отчего мы говорим "звиозды", а пишем "звезды", говорим "лоп", а пишем "лоб"? И если "щет" мы обозначаем "счетом", то почему бы нам не обозначать "щетку" - "счеткой"? |
| "'Such an enchantress as your ladyship,' says he, 'is mistress of all sorts of spells.' But this was Dr. Swift's pun, and we all knew it. | - Когда женщина царит в сердцах, подобно вашей милости, - отвечал он, - ее воля выше всех законов, в том числе и законов правописания. |
| "'And--and how do you spell your name?' says she, coming to the point at length; for this sprightly conversation had lasted much longer than is here set down, and been carried on through at least three dishes of tea. | - А кстати, как правильно писать ваше имя? - спросила она, дойдя наконец до того, что составляло цель всей беседы, которая, надо сказать, была много длиннее, нежели здесь описано, так как собеседники успели выпить за это время по три чашки чаю. |
| "'Oh, madam,' says he, 'I SPELL MY NAME WITH THE Y.' And laying down his dish, my gentleman made another elegant bow, and was gone in a moment. | - О сударыня, - отвечал он, - я сам пишу его через мягкий знак. - И, поставив на стол пустую чашку, наш джентльмен отвесил еще один изящный поклон и тут же удалился. |
| "Jocasta hath had no sleep since this mortification, and the stranger's disappearance. If balked in anything, she is sure to lose her health and temper; and we, her servants, suffer, as usual, during the angry fits of our Queen. Can you help us, Mr. Spectator, who know everything, to read this riddle for her, and set at rest all our minds? We find in her list, Mr. Berty, Mr. Smith, Mr. Pike, Mr. Tyler--who may be Mr. Bertie, Mr. Smyth, Mr. Pyke, Mr. Tiler, for what we know. She hath turned away the clerk of her visiting-book, a poor fellow with a great family of children. Read me this riddle, good Mr. Shortface, and oblige your admirer--OEDIPUS." | Иокаста до сих пор не может оправиться после этого поражения и столь поспешного ухода незнакомца. А так как при всякой неудаче у нее всегда портится здоровье и настроение, то мы, ее верные слуги, несем на себе всю тяжесть гнева нашей повелительницы. Не можете ли вы, мистер Зритель, которому все и вся известно, разгадать эту загадку и тем вернуть нам утраченный покой? В ее списке значатся мистер Дрилль, мистер Чайльд, мистер Тальон, которые с таким же успехом могут оказаться мистером Дриллом, мистером Чайлдом, мистером Таллионом. Она прогнала клерка, который вел ее визитную книгу, а у бедняги большая семья. Помогите же отыскать ключ к этой загадке, добрый мистер Зритель, и вы навеки обяжете вашего постоянного читателя и почитателя _Эдипа_". |
| "THE TRUMPET COFFEE-HOUSE, WHITEHALL. | "Кофейня "Труба", Уайтхолл |
| MR. SPECTATOR, | Мистер ЗРИТЕЛЬ! |
| --I am a gentleman but little acquainted with the town, though I have had a university education, and passed some years serving my country abroad, where my name is better known than in the coffee-house and St. James's. | Вам пишет джентльмен, мало знакомый с городскими нравами, хотя, получивши университетское образование, он несколько лет провел в чужих странах, где верой и правдой служил своей родине и где имя его известно лучше, нежели в кофейнях или в Сент-Джеймском дворце. |
| "Two years since my uncle died, leaving me a pretty estate in the county of Kent; and being at Tunbridge Wells last summer, after my mourning was over, and on the look-out, if truth must be told, for some young lady who would share with me the solitude of my great Kentish house, and be kind to my tenantry (for whom a woman can do a great deal more good than the best-intentioned man can), I was greatly fascinated by a young lady of London, who was the toast of all the company at the Wells. Every one knows Saccharissa's beauty; and I think, Mr. Spectator, no one better than herself. | Два года назад скончался мой дядя, оставивший мне недурное поместье в графстве Кент; и когда истек срок траура, я отправился на танбриджские воды в надежде - если уж говорить всю правду - встретить там достойную молодую леди, которая согласится разделить со мной уединение моего обширного кентского замка и стать доброй госпожою для моих арендаторов (которым женщина может сделать добра гораздо более, нежели самый благонамеренный мужчина), И точно, вскоре я почувствовал сильное влечение к некоей молодой леди из Лондона, служившей истинным украшением всего танбриджского общества. Каждому известна красота Сахариссы, а ей самой, пожалуй, лучше всех. |
| "My table-book informs me that I danced no less than seven-and- twenty sets with her at the Assembly. I treated her to the fiddles twice. I was admitted on several days to her lodging, and received by her with a great deal of distinction, and, for a time, was entirely her slave. It was only when I found, from common talk of the company at the Wells, and from narrowly watching one, who I once thought of asking the most sacred question a man can put to a woman, that I became aware how unfit she was to be a country gentleman's wife; and that this fair creature was but a heartless worldly jilt, playing with affections that she never meant to return, and, indeed, incapable of returning them. 'Tis admiration such women want, not love that touches them; and I can conceive, in her old age, no more wretched creature than this lady will be, when her beauty hath deserted her, when her admirers have left her, and she hath neither friendship nor religion to console her. | Справляясь со своей записной книжкой, я вижу, что танцевал с ней в собрании не менее двадцати семи раз. Дважды нанимал музыкантов, чтобы они играли под ее окном. Несколько раз являлся по приглашению к ней в дом, где встречал самый радушный и даже предпочтительный перед другими гостями прием, и некоторое время был совершенно порабощен красавицей. Лишь впоследствии, прислушиваясь к толкам, ходившим о ней в обществе, а также пристально наблюдая за всем поведением той, к кому я уже готов был обратить самые святые слова, какие только может сказать мужчина женщине, я понял, сколь мало она подходит для жены сельского сквайра, и убедился, что прелестное это создание - лишь бездушная светская кокетка, играющая чувствами, которые она не склонна - да и неспособна! - разделить. Подобные женщины ищут лишь поклонника, а к любви сердце их остается глухо; и трудно вообразить себе участь более жалкую, нежели та, которая ожидает эту леди под старость, когда красота ее исчезнет, поклонники разбегутся, а утешения религии и дружбы не будут доступны ей. |
| "Business calling me to London, I went to St. James's Church last Sunday, and there opposite me sat my beauty of the Wells. Her behavior during the whole service was so pert, languishing, and absurd; she flirted her fan, and ogled and eyed me in a manner so indecent, that I was obliged to shut my eyes, so as actually not to see her, and whenever I opened them beheld hers (and very bright they are) still staring at me. I fell in with her afterwards at Court, and at the playhouse; and here nothing would satisfy her but she must elbow through the crowd and speak to me, and invite me to the assembly, which she holds at her house, not very far from Ch-r-ng Cr-ss. | В прошлое воскресенье, будучи по своим надобностям в Лондоне, я отправился в церковь св. Иакова и там, на соседней скамье, вдруг увидел свою танбриджскую красавицу. Во все время службы она явно скучала, причем вела себя крайне развязно и нелепо: играла веером, жеманилась и строила мне глазки столь непристойным образом, что я принужден был закрыть глаза, дабы не видеть всех ее ужимок; но стоило мне только приоткрыть их, я встречал ее взгляд (живой и яркий, в чем ей нельзя отказать), неизменно обращенный в мою сторону. После этого я вновь повстречался с ней при дворе и, наконец, в театре, где она не успокоилась до тех пор, покуда не протолкалась сквозь толпу и не пригласила меня посетить ее дом неподалеку от Ч-р-нг-Кр-са. |
| "Having made her a promise to attend, of course I kept my promise; and found the young widow in the midst of a half-dozen of card tables, and a crowd of wits and admirers. I made the best bow I could, and advanced towards her; and saw by a peculiar puzzled look in her face, though she tried to hide her perplexity, that she had forgotten even my name. | Я пообещал и, разумеется, выполнил обещание; и, явившись туда, застал молодую вдову в окружении полудюжины карточных столов и целой толпы поклонников и модных острословов. Направившись прямо к ней, я приветствовал ее самым учтивым поклоном и тотчас же по выражению ее лица (хотя она всячески старалась скрыть свое замешательство), понял, что она не помнит даже моего имени. |
| "Her talk, artful as it was, convinced me that I had guessed aright. She turned the conversation most ridiculously upon the spelling of names and words; and I replied with as ridiculous fulsome compliments as I could pay her: indeed, one in which I compared her to an angel visiting the sick wells, went a little too far; nor should I have employed it, but that the allusion came from the Second Lesson last Sunday, which we both had heard, and I was pressed to answer her. | Последовавший затем разговор, сколь хитроумно он ни велся, убедил меня в справедливости этой догадки. Она вдруг ни с того, ни с сего свела речь на правописание слов и имен, и я отвечал ей самыми нелепыми и неуклюжими комплиментами; однажды я даже хватил через край, сравнив ее с ангелом, возмущающим воду в целебном источнике. Я не решился бы на подобное сравнение, не будь оно подсказано мне текстом проповеди, которую мы оба слушали в прошлое воскресенье, и не торопись я так с ответом. |
| "Then she came to the question, which I knew was awaiting me, and asked how I SPELT my name? 'Madam,' says I, turning on my heel, 'I spell it with a Y.' And so I left her, wondering at the light- heartedness of the town-people, who forget and make friends so easily, and resolved to look elsewhere for a partner for your constant reader, | Наконец она задала вопрос, которого я все время ожидал: она спросила, как надо писать мое имя. "Сударыня, - ответил я, повернувшись на каблуках, - я пишу его через мягкий знак". И с этим я покинул ее дом, дивясь про себя легкомыслию горожан, которые сегодня заводят друзей, а назавтра забывают их, и твердо решив обратиться к иным кругам в поисках спутницы жизни для уважающего Вас |
| "CYMON WYLDOATS." | Уильяма Любомудра. |
| "You know my real name, Mr. Spectator, in which there is no such a letter as HUPSILON. But if the lady, whom I have called Saccharissa, wonders that I appear no more at the tea-tables, she is hereby respectfully informed the reason Y." | Вы знаете мое настоящее имя, мистер Зритель, и знаете, что никакого мягкого знака в нем нет и не может быть. Но если леди, которую я здесь назвал Сахариссой, покажется удивительным, что я не появляюсь более за ее чайным столом, пусть изложенное выше послужит ей объяснением прошлого и _мягким знаком_ предостережения на будущее". |
| The above is a parable, whereof the writer will now expound the meaning. Jocasta was no other than Miss Esmond, Maid of Honor to her Majesty. She had told Mr. Esmond this little story of having met a gentleman somewhere, and forgetting his name, when the gentleman, with no such malicious intentions as those of "Cymon" in the above fable, made the answer simply as above; and we all laughed to think how little Mistress Jocasta-Beatrix had profited by her artifice and precautions. | Автору настоящих записок следует теперь объяснить смысл этой притчи. В лице Иокасты выведена была не кто иная, как Беатриса Эсмонд, фрейлина ее величества. Она сама рассказывала мистеру Эсмонду о джентльмене, которого она повстречала где-то на водах и чье имя тут же позабыла, и о том, как этот джентльмен на искусно поставленный ему вопрос отвечал именно так, как это сделал Уильям Любомудр в нашей притче, с тою лишь разницей, что ответ был дан без всякой задней мысли и никаких каверзных намерений за ним не крылось; все мы немало смеялись тогда над неудачею госпожи Беатрисы-Иокасты, ухищрения которой так ни к чему и не привели. |
| As for Cymon, he was intended to represent yours and her very humble servant, the writer of the apologue and of this story, which we had printed on a "Spectator" paper at Mr. Steele's office, exactly as those famous journals were printed, and which was laid on the table at breakfast in place of the real newspaper. Mistress Jocasta, who had plenty of wit, could not live without her Spectator to her tea; and this sham Spectator was intended to convey to the young woman that she herself was a flirt, and that Cymon was a gentleman of honor and resolution, seeing all her faults, and determined to break the chains once and for ever. | Что же до Уильяма Любомудра, то под ним подразумевался ее и ваш покорный слуга, автор этих записок и самой притчи, которую мы отпечатали в типографии мистера Стиля на бумаге, предназначенной для "Зрителя", в точности тем же форматом и шрифтом, как обычно печаталось это знаменитое издание, и положили в час завтрака на стол вместо настоящего номера газеты. Госпожа Иокаста, наделенная живым и острым умом, куска не могла проглотить утром без "Зрителя"; и из этого подложного номера ей предстояло узнать, что сама она - бездушная кокетка, а Уильям Любомудр - джентльмен, исполненный благородства и твердости, который видит все ее недостатки и решил порвать свои цепи раз и навсегда. |
| For though enough hath been said about this love-business already-- enough, at least, to prove to the writer's heirs what a silly fond fool their old grandfather was, who would like them to consider him as a very wise old gentleman; yet not near all has been told concerning this matter, which, if it were allowed to take in Esmond's journal the space it occupied in his time, would weary his kinsmen and women of a hundred years' time beyond all endurance; and form such a diary of folly and drivelling, raptures and rage, as no man of ordinary vanity would like to leave behind him. | Ибо, хоть и немало уже рассказано об этой любви, - достаточно, во всяком случае, для того, чтобы внуки автора воочию убедились, каким влюбленным дурнем был тот самый их дед, который желает выказать себя перед ними весьма мудрым старым джентльменом, - все же это лишь незначительная часть всей истории, и, будь ей уделено в записках Эсмонда столько же места, сколько она занимала в его жизни, ее хватило бы на то, чтобы уморить с тоски три поколения потомков обоего пола, и она составила бы такую хронику безумств и бредней, восторгов и страданий, какой ни один здравомыслящий человек не пожелал бы после себя оставить. |
| The truth is, that, whether she laughed at him or encouraged him; whether she smiled or was cold, and turned her smiles on another; worldly and ambitious, as he knew her to be; hard and careless, as she seemed to grow with her court life, and a hundred admirers that came to her and left her; Esmond, do what he would, never could get Beatrix out of his mind; thought of her constantly at home or away. If he read his name in a Gazette, or escaped the shot of a cannon- ball or a greater danger in the campaign, as has happened to him more than once, the instant thought after the honor achieved or the danger avoided, was, "What will SHE say of it?" "Will this distinction or the idea of this peril elate her or touch her, so as to be better inclined towards me?" He could no more help this passionate fidelity of temper than he could help the eyes he saw with--one or the other seemed a part of his nature; and knowing every one of her faults as well as the keenest of her detractors, and the folly of an attachment to such a woman, of which the fruition could never bring him happiness for above a week, there was yet a charm about this Circe from which the poor deluded gentleman could not free himself; and for a much longer period than Ulysses (another middle-aged officer, who had travelled much, and been in the foreign wars,) Esmond felt himself enthralled and besotted by the wiles of this enchantress. | Истина же в том, что, как ни поступала с ним Беатриса, высмеивала его или поощряла, улыбалась ему или обдавала его холодом, а улыбки расточала другому; сколько ни наблюдал он суетную и тщеславную натуру ее; как ясно ни видел все растущую черствость и легкомыслие, которое воспитала в ней придворная жизнь и постоянная смена поклонников, то являвшихся, то исчезавших, - ничто не помогало. Эсмонд не мог заставить себя позабыть ее, думал о ней всюду, где бы он ни был, на родине или в чужом краю, и если ему попадалась на глаза "Газета", в которой упомянуто было его имя, если пушечное ядро пролетало стороной или другая опасность миновала его на поле боя, - первой мыслью его было: "А что она скажет на это? Польстит ли ей это отличие, тронет ли весть о пережитом испытании настолько, чтобы расположить ее сердце ко мне?" Он так же не властен был нарушить это пламенное постоянство, как изменить цвет своих глаз, - и то и другое было дано ему природою; он знал каждый из недостатков госпожи Беатрисы лучше, нежели самый взыскательный судья, и отлично понимал, сколь неразумна любовь к подобной женщине, обладание которой могло дать ему счастье самое большее на одну неделю; но были у этой Цирцеи чары, от которых бедняга не в силах был освободиться и долго, дольше, чем Улисс (такой же немолодой офицер, много странствовавший по свету и проделавший не один иноземный поход), испытывал на себе властную и коварную силу ее уловок. |
| Quit her! He could no more quit her, as the Cymon of this story was made to quit his false one, than he could lose his consciousness of yesterday. She had but to raise her finger, and he would come back from ever so far; she had but to say I have discarded such and such an adorer, and the poor infatuated wretch would be sure to come and roder about her mother's house, willing to be put on the ranks of suitors, though he knew he might be cast off the next week. If he were like Ulysses in his folly, at least she was in so far like Penelope that she had a crowd of suitors, and undid day after day and night after night the handiwork of fascination and the web of coquetry with which she was wont to allure and entertain them. | Он рад был уйти от неверной прелестницы, по примеру Уильяма Любомудра из сочиненной им притчи, но это было невозможно, как невозможно вытравить из памяти воспоминание о вчерашнем дне. Стоило ей поднять пальчик, и он из любой дали прибежал бы обратно; стоило сказать: такому-то поклоннику я дала отставку, и несчастный, одержимый своею любовью, тотчас же принялся бы рыскать вокруг ее дома в надежде попасть в ряды признанных искателей хотя бы на одну лишь неделю. Если он безумством своим походил на Улисса, то в ней было то общее с Пенелопою, что ее постоянно осаждала толпа женихов и изо дня в день, из вечера в вечер она распускала и вновь плела сеть кокетливых ухищрений и уловок, с помощью которых привыкла завлекать и удерживать их. |
| Part of her coquetry may have come from her position about the Court, where the beautiful maid of honor was the light about which a thousand beaux came and fluttered; where she was sure to have a ring of admirers round her, crowding to listen to her repartees as much as to admire her beauty; and where she spoke and listened to much free talk, such as one never would have thought the lips or ears of Rachel Castlewood's daughter would have uttered or heard. When in waiting at Windsor or Hampton, the Court ladies and gentlemen would be making riding parties together; Mrs. Beatrix in a horseman's coat and hat, the foremost after the stag-hounds and over the park fences, a crowd of young fellows at her heels. | Быть может, эта страсть к кокетству порождалась в ней отчасти ее положением при дворе, где прекрасная фрейлина была огоньком, на который слетались сотни молодых щеголей, где всегда вокруг нее теснилось множество почитателей, спешивших послушать ее остроумные выпады и полюбоваться ее красотой, и где она привыкла говорить и слушать такие вольные речи, которые едва ли можно было счесть достойными уст или ушей дочери Рэйчел Каслвуд. Когда двор находился в Виндзоре или Хэмптоне, леди и джентльмены часто затевали совместные прогулки верхом, и госпожа Беатриса, в мужском кафтане и шляпе, неслась следом за гончими во главе целой кавалькады, с легкостью перемахивая через изгороди на всем скаку. |
| If the English country ladies at this time were the most pure and modest of any ladies in the world--the English town and court ladies permitted themselves words and behavior that were neither modest nor pure; and claimed, some of them, a freedom which those who love that sex most would never wish to grant them. The gentlemen of my family that follow after me (for I don't encourage the ladies to pursue any such studies), may read in the works of Mr. Congreve, and Dr. Swift and others, what was the conversation and what the habits of our time. | Если сельские жительницы тогдашней Англии были самыми скромными и целомудренными женщинами в мире, то у горожанок и придворных леди зато были в обычае такие разговоры и поступки, которые никак нельзя было назвать ни целомудренными, ни скромными, и многие из них притязали на свободу поведения, какой истинные почитатели прекрасного пола никогда не согласились бы им даровать. Джентльмены из числа моих потомков (для леди я не считаю подобные изыскания подходящими) могут из сочинений мистера Конгрива, доктора Свифта и других узнать, каковы были речи и нравы того времени. |
| The most beautiful woman in England in 1712, when Esmond returned to this country, a lady of high birth, and though of no fortune to be sure, with a thousand fascinations of wit and manners, Beatrix Esmond was now six-and-twenty years old, and Beatrix Esmond still. Of her hundred adorers she had not chosen one for a husband; and those who had asked had been jilted by her; and more still had left her. A succession of near ten years' crops of beauties had come up since her time, and had been reaped by proper HUSBANDmen, if we may make an agricultural simile, and had been housed comfortably long ago. Her own contemporaries were sober mothers by this time; girls with not a tithe of her charms, or her wit, having made good matches, and now claiming precedence over the spinster who but lately had derided and outshone them. The young beauties were beginning to look down on Beatrix as an old maid, and sneer, and call her one of Charles II.'s ladies, and ask whether her portrait was not in the Hampton Court Gallery? But still she reigned, at least in one man's opinion, superior over all the little misses that were the toasts of the young lads; and in Esmond's eyes was ever perfectly lovely and young. | В 1712 году, в пору возвращения Эсмонда на родину, самой красивой женщине во всей Англии, леди благороднейшего происхождения, не обладавшей, правда, богатством, но зато являвшей собою образец ума и обхождения, Беатрисе Эсмонд шел уже двадцать седьмой год, а она все еще оставалась Беатрисой Эсмонд. Из сотни поклонников она не сумела выбрать мужа: одни просили ее руки и получили отказ; другие - и таких было большинство - покинули ее. Уже десять раз с той поры, как она вступила в свет, всходил урожай красавиц и в должное время бывал благополучно убран рачительными хозяевами, если позволительно будет продолжить это буколическое сравнение. Сверстницы ее к этому времени давно уже были матерями семейств; девушки, не обладавшие и десятой долей ее ума и достоинств, сделали отличнейшие партии и теперь смотрели сверху вниз на незамужнюю подругу, которая еще совсем недавно высмеивала их и затмевала своей красотой. Юные красавицы уже начинали считать Беатрису старой девой, хихикая, называли ее дамою прошлого столетия и спрашивали, отчего в галерее Хэмптон-Корт нет ее портрета. Но она все еще царила в сердцах, в одном во всяком случае, и никакая из юных дев, чье здоровье пили в кофейнях зеленые юнцы, не могла сравниться с нею; а для Эсмонда она была по-прежнему молода и прекрасна. |
| Who knows how many were nearly made happy by possessing her, or, rather, how many were fortunate in escaping this siren? 'Tis a marvel to think that her mother was the purest and simplest woman in the whole world, and that this girl should have been born from her. I am inclined to fancy, my mistress, who never said a harsh word to her children (and but twice or thrice only to one person), must have been too fond and pressing with the maternal authority; for her son and her daughter both revolted early; nor after their first flight from the nest could they ever be brought back quite to the fond mother's bosom. Lady Castlewood, and perhaps it was as well, knew little of her daughter's life and real thoughts. How was she to apprehend what passes in Queen's ante-chambers and at Court tables? Mrs. Beatrix asserted her own authority so resolutely that her mother quickly gave in. The maid of honor had her own equipage; went from home and came back at her own will: her mother was alike powerless to resist her or to lead her, or to command or to persuade her. | Кто сосчитает, сколько искателей едва не удостоились счастья обладать этой сиреной, или, лучше сказать, скольким посчастливилось ускользнуть из ее сетей! Диву даешься при мысли, что у матери, чище и невинней которой не было женщины в мире, могла родиться подобная дочь. Я склонен полагать, что моя госпожа, от которой дети никогда не слышали резкого слова (а кое-кто если и слышал, то лишь два-три раза в жизни), чересчур донимала их своими материнскими ласками и заботами, а потому и дочь и сын ее рано взбунтовались, - и после первого вылета из гнезда их уже нельзя было заставить укрыться вновь под крылышком любящей матери. Леди Каслвуд знала далеко не все о жизни, которую вела ее дочь, и о тех мыслях, которые ее занимали, да оно, пожалуй, было и к лучшему. Многое из того, что творилось в королевских приемных и обеденных залах, показалось бы ей непонятным. Госпожа Беатриса так круто с самого начала повернула дело, что мать быстро сдалась. Прелестная фрейлина имела собственную карету, выезжала и возвращалась, когда заблагорассудится; и мать была так же бессильна запрещать или приказывать ей, как вразумлять ее или убеждать. |
| She had been engaged once, twice, thrice, to be married, Esmond believed. When he quitted home, it hath been said, she was promised to my Lord Ashburnham, and now, on his return, behold his lordship was just married to Lady Mary Butler, the Duke of Ormonde's daughter, and his fine houses, and twelve thousand a year of fortune, for which Miss Beatrix had rather coveted him, was out of her power. To her Esmond could say nothing in regard to the breaking of this match; and, asking his mistress about it, all Lady Castlewood answered was: "do not speak to me about it, Harry. I cannot tell you how or why they parted, and I fear to inquire. I have told you before, that with all her kindness, and wit, and generosity, and that sort of splendor of nature she has, I can say but little good of poor Beatrix, and look with dread at the marriage she will form. | Один, два или даже три раза на памяти Эсмонда она была обручена и собиралась выйти замуж. Как уже говорилось, накануне его отъезда она дала слово лорду Эшбернхэму; и что же: когда Эсмонд воротился на родину, милорд уже был женат на леди Мэри Батлер, дочери герцога Ормонда, и все его прекрасные замки вместе с двенадцатью тысячами годового дохода, послужившие для госпожи Беатрисы главной приманкой, от нее ускользнули. С нею Эсмонд не решался разговаривать о причинах, расстроивших эту помолвку; леди же Каслвуд на его расспросы отвечала лишь одно: "Не будем говорить об этом, Гарри. Я сама не знаю, отчего они разошлись, и боюсь спрашивать. Я уже не раз говорила вам, что как ни умна, добра и великодушна моя бедная Беатриса, как ни щедро одарена от природы, я немного могу сказать о ней хорошего и со страхом думаю о ее замужестве. |
| Her mind is fixed on ambition only, and making a great figure; and, this achieved, she will tire of it as she does of everything. Heaven help her husband, whoever he shall be! My Lord Ashburnham was a most excellent young man, gentle and yet manly, of very good parts, so they told me, and as my little conversation would enable me to judge: and a kind temper--kind and enduring I'm sure he must have been, from all that he had to endure. But he quitted her at last, from some crowning piece of caprice or tyranny of hers; and now he has married a young woman that will make him a thousand times happier than my poor girl ever could." | У нее все мысли только о богатстве и почестях, о том, чтобы стать важною особой, а стоит ей достигнуть своей цели, это тут же наскучит ей, как наскучивало все остальное. Да поможет господь ее мужу, кто бы он ни был! Милорд Эшбернхэм - отличнейший молодой человек, мягкий и вместе с тем мужественный, недюжинного ума и способностей, как я слыхала и насколько сама могла заключить из немногих наших бесед, и притом кроткого нрава - уж в кротости и терпении ему никак нельзя отказать, судя по всему, что ему пришлось вытерпеть. Но в конце концов он все же ушел от Беатрисы - должно быть, после какой-нибудь особенно капризной или самовластной выходки - и теперь вот женился на молодой девушке, с которой проживет в тысячу раз счастливее, чем прожил бы с моей бедной дочкой". |
| The rupture, whatever its cause was, (I heard the scandal, but indeed shall not take pains to repeat at length in this diary the trumpery coffee-house story,) caused a good deal of low talk; and Mr. Esmond was present at my lord's appearance at the Birthday with his bride, over whom the revenge that Beatrix took was to look so imperial and lovely that the modest downcast young lady could not appear beside her, and Lord Ashburnham, who had his reasons for wishing to avoid her, slunk away quite shamefaced, and very early. This time his Grace the Duke of Hamilton, whom Esmond had seen about her before, was constant at Miss Beatrix's side: he was one of the most splendid gentlemen of Europe, accomplished by books, by travel, by long command of the best company, distinguished as a statesman, having been ambassador in King Williamn's time, and a noble speaker in the Scots' Parliament, where he had led the party that was against the Union, and though now five or six and forty years of age, a gentleman so high in stature, accomplished in wit, and favored in person, that he might pretend to the hand of any Princess in Europe. | Разрыв этот, какова бы ни была его истинная причина, вызвал немало пересудов (и до меня доходили сплетни, но, право же, не стоит труда приводить на этих страницах праздные толки завсегдатаев кофеен); мистеру Эсмонду довелось присутствовать на дворцовом приеме по случаю дня рождения ее величества, где милорд впервые появился со своей новобрачной супругой и где Беатриса в отместку за себя была так царственно прекрасна, что скромная, тихонькая молодая леди рядом с нею совсем потерялась и лорд Эшбернхэм, имевший особые причины избегать этой встречи, был весьма смущен и поспешил незаметным образом покинуть праздник. В тот вечер от Беатрисы не отходил его светлость герцог Гамильтон, которого Эсмонд и ранее видел с нею вместе, один из самых блестящих джентльменов в Европе, чьи природные качества были еще усовершенствованы чтением, путешествиями, долголетним общением с избранными умами, выдающийся государственный деятель, побывавший послом во времена короля Вильгельма и спикером в Шотландском парламенте, где он возглавлял партию противников Унии; и хотя в описываемое время ему было уже сорок пять или сорок шесть лет, он сохранил стройность стана, блеск ума и приятность черт, которые делали его достойным руки любой принцессы в Европе. |
| "Should you like the Duke for a cousin?" says Mr. Secretary St. John, whispering to Colonel Esmond in French; "it appears that the widower consoles himself." | - Приятно ли вам будет иметь своим кузеном герцога? - шепнул по-французски полковнику Эсмонду государственный секретарь, мистер Сент-Джон. - Вдовец, по всей видимости, готов утешиться. |
| But to return to our little Spectator paper and the conversation which grew out of it. Miss Beatrix at first was quite BIT (as the phrase of that day was) and did not "smoke" the authorship of the story; indeed Esmond had tried to imitate as well as he could Mr. Steele's manner (as for the other author of the Spectator, his prose style I think is altogether inimitable); and Dick, who was the idlest and best-natured of men, would have let the piece pass into his journal and go to posterity as one of his own lucubrations, but that Esmond did not care to have a lady's name whom he loved sent forth to the world in a light so unfavorable. Beatrix pished and psha'd over the paper; Colonel Esmond watching with no little interest her countenance as she read it. | Но воротимся к нашему листку "Зрителя" и к той беседе, для которой он дал повод. Сначала мисс Беатриса была изрядно задета за живое, но истинного автора так и не "учуяла"; и в самом деле, Эсмонд не щадил стараний, подражая слогу мистера Стиля (что до другого автора "Зрителя", то его манера письма, на мой взгляд, неподражаема), и сам Дик, чья леность и добродушие поистине не знали пределов, готов был поместить заметку в своем журнале и увековечить для потомства в качестве одного из собственных трудов, не воспротивься этому Эсмонд, не желавший, чтобы женщина, которую он любил, предстала перед обществом в столь невыгодном свете. Беатриса сердито фыркала, читая заметку, и полковник не без интереса наблюдал за выражением ее лица. |
| "How stupid your friend Mr. Steele becomes!" cries Miss Beatrix. "Epsom and Tunbridge! Will he never have done with Epsom and Tunbridge, and with beaux at church, and Jocastas and Lindamiras? Why does he not call women Nelly and Betty, as their godfathers and godmothers did for them in their baptism?" | - До чего, однако, поглупел наш друг мистер Стиль! - вскричала наконец мисс Беатриса. - Эпсом и Танбридж! Только и знает, что Эпсом и Танбридж, да щеголи на церковной скамье, да Иокасты и Линдамиры! Почему это не называть женщин попросту Нелли и Бетти, как их крестные папеньки и маменьки нарекли их при рождении? |
| "Beatrix. Beatrix!" says her mother, "speak gravely of grave things." | - Беатриса, Беатриса, - остановила ее мать, - будь серьезна, когда говоришь о серьезных вещах. |
| "Mamma thinks the Church Catechism came from heaven, I believe," says Beatrix, with a laugh, "and was brought down by a bishop from a mountain. Oh, how I used to break my heart over it! Besides, I had a Popish godmother, mamma; why did you give me one?" | - Матушка верит, должно быть, что катехизис составлен на небесах, - смеясь, сказала Беатриса, - и что его принес миру епископ, спустившийся с высокой горы. Ох, сколько же слез я над ним пролила в свое время! Кстати, матушка, ведь моя крестная мать была паписткой; как же это вы допустили подобное? |
| "I gave you the Queen's name," says her mother blushing. "And a very pretty name it is," said somebody else. | - Я назвала тебя именем нашей королевы, - возразила, краснея, ее мать, а некто третий добавил при этом: - Лучше имени не придумаешь. Беатриса продолжала читать. |
| Beatrix went on reading--"Spell my name with a Y--why, you wretch," says she, turning round to Colonel Esmond, "you have been telling my story to Mr. Steele--or stop--you have written the paper yourself to turn me into ridicule. For shame, sir!" | - "Я пишу его через мягкий знак" - ах, негодник! - вскричала она, оборотясь к полковнику Эсмонду. - Вы пересказали мою историю мистеру Стилю, или нет, погодите, - вы сами написали это, чтобы высмеять меня перед всеми. Стыдитесь, сэр! |
| Poor Mr. Esmond felt rather frightened, and told a truth, which was nevertheless an entire falsehood. | Бедный мистер Эсмонд несколько струхнул и попытался отговориться фразой, в которой заключалось столько же истины, сколько бессовестной лжи. |
| "Upon my honor," says he, "I have not even read the Spectator of this morning." Nor had he, for that was not the Spectator, but a sham newspaper put in its place. | - Клянусь честью, - сказал он, - я еще даже не видел сегодняшнего "Зрителя". - Он и не мог видеть, ибо то, что лежало перед Беатрисой, было не настоящим "Зрителем", но лишь подделкою под него. |
| She went on reading: her face rather flushed as she read. | Она продолжала читать, и лицо ее все гуще покрывалось краской. |
| "No," she says, "I think you couldn't have written it. I think it must have been Mr. Steele when he was drunk--and afraid of his horrid vulgar wife. Whenever I see an enormous compliment to a woman, and some outrageous panegyric about female virtue, I always feel sure that the Captain and his better half have fallen out over-night, and that he has been brought home tipsy, or has been found out in--" | - Нет, - сказала она, - не верю, что это написали вы. Должно быть, это написал мистер Стиль, хлебнув лишнего и заранее страшась своей отвратительной, вульгарной жены. Когда "Зритель" начинает расточать женщинам чудовищные комплименты или пускается в неумеренные восхваления женской добродетели, я так и знаю, что накануне капитану досталось от его дражайшей половины и что его привели домой мертвецки пьяным или нашли где-нибудь в... |
| "Beatrix!" cries the Lady Castlewood. | - Беатриса! - воскликнула леди Каслвуд. |
| "Well, mamma! Do not cry out before you are hurt. I am not going to say anything wrong. I won't give you more annoyance than you can help, you pretty kind mamma. Yes, and your little Trix is a naughty little Trix, and she leaves undone those things which she ought to have done, and does those things which she ought not to have done, and there's--well now--I won't go on. Yes, I will, unless you kiss me." And with this the young lady lays aside her paper, and runs up to her mother and performs a variety of embraces with her ladyship, saying as plain as eyes could speak to Mr. Esmond--"There, sir: would not YOU like to play the very same pleasant game?" | - Полноте, маменька! Не пугайтесь прежде времени. Я ничего другого не собиралась сказать. Я ведь если и огорчаю вас, то всегда в меру, добрая вы моя, хорошенькая маменька. Конечно, ваша маленькая Трикс - пренесносная маленькая Трикс, она не делает того, что должна была бы делать, и делает то, чего не должна была бы делать, и- ну, ну ладно, больше не буду. Нет, буду, - если только вы меня сейчас же не поцелуете. - И с этими словами плутовка откладывает свою газету в сторону, бросается к матери на шею и принимается на все лады ластиться к ней, выразительно поглядывая при этом на мистера Эсмонда и как бы говоря: "Что, сэр? Пожалуй, и вы не. отказались бы сыграть в столь приятную игру". |
| "Indeed, madam, I would," says he. | - Не отказался бы, - сказал он. |
| "Would what?" asked Miss Beatrix. | - От чего? - спросила Беатриса. |
| "What you meant when you looked at me in that provoking way," answers Esmond. | - От того, что у вас было в мыслях, когда вы так. лукаво на меня посмотрели, - отвечал Эсмонд. |
| "What a confessor!" cries Beatrix, with a laugh. | - Каков ясновидец! - со смехом вскричала Беатриса. |
| "What is it Henry would like, my dear?" asks her mother, the kind soul, who was always thinking what we would like, and how she could please us. | - От чего это Генри не отказался бы, дитя мое? - спросила мать; добрая душа постоянно только о том и; заботилась, как бы сделать приятное каждому из нас. - |
| The girl runs up to her | Девушка опять бросилась к ней на шею. |
| --"Oh, you silly kind mamma," she says, kissing her again, "that's what Harry would like;" and she broke out into a great joyful laugh; and Lady Castlewood blushed as bashful as a maid of sixteen. | - Ах, вы моя глупенькая, добрая маменька! - воскликнула она, осыпая ее новыми поцелуями. - Вот от чего не отказался бы Гарри. - И она залилась веселым раскатистым смехом, а леди Каслвуд вдруг зарумянилась от смущения, точно шестнадцатилетняя девочка. |
| "Look at her, Harry," whispers Beatrix, running up, and speaking in her sweet low tones. "Doesn't the blush become her? Isn't she pretty? She looks younger than I am, and I am sure she is a hundred million thousand times better." | - Полюбуйтесь-ка на нее, Гарри, - шепнула Беатриса, подбежав к нему. - Не правда ли, как ей к лицу румянец! Ну, не прелесть ли? Она моложе меня на вид и уж во всяком случае в сто тысяч миллионов раз лучше. |
| Esmond's kind mistress left the room, carrying her blushes away with her. | Добрая Эсмондова госпожа поспешила удалиться из комнаты, чтоб скрыть свое смущение. |
| "If we girls at Court could grow such roses as that," continues Beatrix, with her laugh, "what wouldn't we do to preserve 'em? We'd clip their stalks and put 'em in salt and water. But those flowers don't bloom at Hampton Court and Windsor, Henry." She paused for a minute, and the smile fading away from her April face, gave place to a menacing shower of tears; "Oh, how good she is, Harry," Beatrix went on to say. "Oh, what a saint she is! Her goodness frightens me. I'm not fit to live with her. I should be better I think if she were not so perfect. She has had a great sorrow in her life, and a great secret; and repented of it. It could not have been my father's death. She talks freely about that; nor could she have loved him very much--though who knows what we women do love, and why?" | - Если б у нас, у придворных дам, расцветали подобные розы, чего бы мы не делали, чтоб только сохранить их! - продолжала Беатриса и снова засмеялась. - Срезали бы под самую чашечку и опускали бы в соленую воду. Но, увы, Генри, в Хэмптон-Корте и Виндзоре таких цветов не бывает. - С минуту она помолчала, потом улыбка сбежала с ее лица, и апрельская свежесть его затуманилась надвигающимся ливнем слез. - О, как она добра, Генри! - вскричала она. - Какая это святая душа! Ее доброта страшит меня. Мне трудно жить с нею вместе. Я сама, пожалуй, была бы лучше, не будь она столь совершенна. Было в ее жизни какое-то большое горе, какая-то важная тайна; в чем-то она раскаивается до сих пор. Это не связано со смертью отца. О нем она говорит спокойно; да и едва ли она его так уж сильно любила, хотя кто скажет, кого мы, женщины, любим и за что. |
| "What, and why, indeed," says Mr. Esmond. | - Вот именно, кого и за что, - вставил мистер Эсмонд. |
| "No one knows," Beatrix went on, without noticing this interruption except by a look, "what my mother's life is. She hath been at early prayer this morning; she passes hours in her closet; if you were to follow her thither, you would find her at prayers now. She tends the poor of the place--the horrid dirty poor! She sits through the curate's sermons--oh, those dreary sermons! And you see on a beau dire; but good as they are, people like her are not fit to commune with us of the world. There is always, as it were, a third person present, even when I and my mother are alone. She can't be frank with me quite; who is always thinking of the next world, and of her guardian angel, perhaps that's in company. Oh, Harry, I'm jealous of that guardian angel!" here broke out Mistress Beatrix. "It's horrid, I know; but my mother's life is all for heaven, and mine--all for earth. We can never be friends quite; and then, she cares more for Frank's little finger than she does for me--I know she does: and she loves you, sir, a great deal too much; and I hate you for it. I would have had her all to myself; but she wouldn't. In my childhood, it was my father she loved-- (oh, how could she? I remember him kind and handsome, but so stupid, and not being able to speak after drinking wine). | - И никто не знает, как она живет теперь, - продолжала Беатриса, ограничившись лишь взглядом в ответ на это неуместное замечание. - Вот нынче рано поутру ходила в церковь; долгие часы проводит запершись в своем кабинете; и если сейчас вы последуете туда за нею, вы найдете ее погруженной в молитву. Заботится о приходских бедных - об этих ужасных, грязных людях. Не пропускает ни одной проповеди нашего священника, - если б только вы знали, до чего они скучны! Так вот, on a beau dire {Что ни говори (франц.).}, но люди, подобные ей, не созданы, чтобы общаться с нами, простыми смертными. Даже когда мы с ней одни, в комнате словно присутствует незримо третий. Не может она быть со мной вполне откровенна, потому что мысли ее постоянно обращены к вышнему миру или, может быть, к ее ангелу-хранителю. Не он ли и есть тот третий, что стоит между нами? О Гарри, я ревную к этому ангелу-хранителю! - вырвалось вдруг у госпожи Беатрисы. - Это очень дурно, я знаю, но маменькина жизнь вся устремлена к небу, моя же вся здесь, на земле. Вот почему мы с нею не можем быть истинными друзьями; да и притом один миаинец Фрэнка для нее дороже, чем я, - да, да, я знаю это; и вас, сэр, она тоже слишком любит, и я вас оттого ненавижу. Мне хотелось, чтобы она была только моя, но она этого не пожелала. Когда я была маленькой, она любила отца больше меня (как только она могла, Гарри! Ведь я отлично помню его, он был добрый, красивый, но такой неумный, и, бывало, как выпьет, так и вовсе лыка не вяжет). |
| And then it was Frank; and now, it is heaven and the clergyman. How I would have loved her! From a child I used to be in a rage that she loved anybody but me; but she loved you all better--all, I know she did. And now, she talks of the blessed consolation of religion. Dear soul! she thinks she is happier for believing, as she must, that we are all of us wicked and miserable sinners; and this world is only a pied-a-terre for the good, where they stay for a night, as we do, coming from Walcote, at that great, dreary, uncomfortable Hounslow Inn, in those horrid beds--oh, do you remember those horrid beds?-- and the chariot comes and fetches them to heaven the next morning." | Потом первое место в ее сердце занял Фрэнк, а теперь вот - церковь и священники. Как бы я могла любить ее! Еще малюткой я приходила в ярость оттого, что она любит не меня одну, а она всех вас любила больше меня, - я знаю, не спорьте со мной. А теперь у нее только и разговору, что о. благостных утешениях веры. Добрая душа! Словно ей легче оттого, что она послушно верит, будто все мы злые и жалкие грешники и будто этот мир лишь pied a terre {Временный приют (франц.).} для праведников, где они останавливаются на ночлег, подобно тому, как мы, едучи из Уолкота, проводим ночь в большой, мрачной и неуютной гостинице в Хаунслоу, на гадких, неудобных постелях (помните вы эти ужасные постели?); когда же наступит утро, они сядут в колесницу и вознесутся прямо на небо, |
| "Hush, Beatrix," says Mr. Esmond. | - Замолчите, Беатриса, - сказал мистер Эсмонд. |
| "Hush, indeed. You are a hypocrite, too, Henry, with your grave airs and your glum face. We are all hypocrites. O dear me! We are all alone, alone, alone," says poor Beatrix, her fair breast heaving with a sigh. | - Ах, замолчать! Вы тоже лицемер, Генри, и ваши постные мины и мрачные взоры - одно притворство. Все мы лицемеры. О боже! Как мы все одиноки, одиноки, одиноки! - вскричала бедная Беатриса, и тяжелый вздох всколыхнул ее прелестную грудь. |
| "It was I that writ every line of that paper, my dear," says Mr. Esmond. "You are not so worldly as you think yourself, Beatrix, and better than we believe you. The good we have in us we doubt of; and the happiness that's to our hand we throw away. You bend your ambition on a great marriage and establishment--and why? You'll tire of them when you win them; and be no happier with a coronet on your coach--" | - Это я написал ту заметку, дорогая, всю, от первой строчки до последней, - сказал мистер Эсмонд. - Вы вовсе не так легкомысленны, как вы сами о себе думаете, Беатриса, и вы много лучше, чем о вас думаем мы. Людям свойственно сомневаться в добре, сокрытом в них самих, и отворачиваться от счастья, находящегося рядом. Вот вы лелеете честолюбивую мечту о замужестве, которое принесет вам знатность и богатство, а на что они вам? Все это вам прискучит, как только вы своего добьетесь, и в карете с короной на дверцах вы не более будете счастливы... |
| "Than riding pillion with Lubin to market," says Beatrix. "Thank you, Lubin!" | - Чем на крупе осла вдвоем с Любеном по дороге на рынок, - перебила его Беатриса. - Благодарю покорно, Любен! |
| "I'm a dismal shepherd, to be sure," answers Esmond, with a blush; "and require a nymph that can tuck my bed-clothes up, and make me water-gruel. Well, Tom Lockwood can do that. He took me out of the fire upon his shoulders, and nursed me through my illness as love will scarce ever do. Only good wages, and a hope of my clothes, and the contents of my portmanteau. How long was it that Jacob served an apprenticeship for Rachel?" | - Разумеется, я не очень веселый пастух, - покраснев, ответил Эсмонд, - и мне нужна такая нимфа, которая варила бы мне кашу и взбивала подушки на ночь. А впрочем, с этим справится отлично и Джон Локвуд. Он на руках вынес меня из-под неприятельского огня, а когда я был болен, ходил за мной с преданностью, на какую любовь едва ли способна. Хорошее жалованье да надежда на платье с моего плеча и содержимое моего баула - вот а все, что требуется. Сколько лет прослужил Иаков ради Рахили? |
| "For mamma?" says Beatrix. "It is mamma your honor wants, and that I should have the happiness of calling you papa?" | - Ради Рахили? - подхватила Беатриса. - Но ведь Рахиль по-английски - Рэйчел. Значит, это маменькиной руки добивается ваша честь, и, может быть, мне еще предстоит удовольствие звать вас папенькой? |
| Esmond blushed again. | Эсмонд снова покраснел. |
| "I spoke of a Rachel that a shepherd courted five thousand years ago; when shepherds were longer lived than now. And my meaning was, that since I saw you first after our separation--a child you were then . . ." | - Я говорил о той Рахили, которую любил один пастух пять тысяч лет назад, когда пастухи были долговечнее нынешних. И я хотел сказать, что с тех самых пор как я впервые увидел вас после нашей разлуки, - вы тогда были совсем еще дитя... |
| "And I put on my best stockings to captivate you, I remember, sir . . ." | - И я надела свои лучшие чулки, чтобы пленить вас, сэр, как же, отлично помню... |
| "You have had my heart ever since then, such as it was; and such as you were, I cared for no other woman. What little reputation I have won, it was that you might be pleased with it: and indeed, it is not much; and I think a hundred fools in the army have got and deserved quite as much. Was there something in the air of that dismal old Castlewood that made us all gloomy, and dissatisfied, and lonely under its ruined old roof? We were all so, even when together and united, as it seemed, following our separate schemes, each as we sat round the table." | - С тех пор мое сердце принадлежит вам, и, кроме вас, для меня нет и не было другой женщины. Той скромной славой, которую я себе завоевал, я хотел лишь угодить вам; не так уж, впрочем, она и велика, и в армии не одна сотня найдется дураков, по заслугам достигших того же. Что-то такое было в самом воздухе мрачного старого Каслвуда, отчего всем нам было тоскливо, одиноко и беспокойно под его обветшалою крышей. И даже когда все мы сидели вокруг стола, казалось бы, одной дружной семьей, на самом деле каждый был занят своею отдельной думою. |
| "Dear, dreary old place!" cries Beatrix. "Mamma hath never had the heart to go back thither since we left it, when--never mind how many years ago." And she flung back her curls, and looked over her fair shoulder at the mirror superbly, as if she said, "Time, I defy you." | - Милый, скучный, старый Каслвуд! - вскричала Беатриса. - У маменьки так и недостало духу побывать там ни разу с самого нашего отъезда, тому назад... впрочем, это не важно, сколько именно лет. - И, тряхнув локонами, она бросила через плечо вызывающий взгляд в зеркало, как бы говоря: "Я не боюсь тебя, время!" |
| "Yes," says Esmond, who had the art, as she owned, of divining many of her thoughts. "You can afford to look in the glass still; and only be pleased by the truth it tells you. As for me, do you know what my scheme is? I think of asking Frank to give me the Virginian estate King Charles gave our grandfather. (She gave a superb curtsy, as much as to say, 'Our grandfather, indeed! Thank you, Mr. Bastard.') Yes, I know you are thinking of my bar- sinister, and so am I. A man cannot get over it in this country; unless, indeed, he wears it across a king's arms, when 'tis a highly honorable coat; and I am thinking of retiring into the plantations, and building myself a wigwam in the woods, and perhaps, if I want company, suiting myself with a squaw. We will send your ladyship furs over for the winter; and, when you are old, we'll provide you with tobacco. I am not quite clever enough, or not rogue enough--I know not which--for the Old World. I may make a place for myself in the New, which is not so full; and found a family there. When you are a mother yourself, and a great lady, perhaps I shall send you over from the plantation some day a little barbarian that is half Esmond half Mohock, and you will be kind to him for his father's sake, who was, after all, your kinsman; and whom you loved a little." | - Да, да, - сказал Эсмонд, который, по собственному ее признанию, обладал искусством отгадывать многие ее мысли, - вам еще можно без опаски глядеться в зеркало; правда, которую оно скажет, только порадует вас. Что же до меня, то хотите вы знать, каковы мои планы? Я намерен просить Фрэнка подарить мне виргинское поместье, пожалованное королем Карлом нашему деду. (Она грациозно присела перед ним, как бы говоря: "Ах вот как, нашему деду! Благодарю за честь, мистер бастард!") Да, да, я знаю: вы сейчас подумали о темной полосе в моем гербе, и я сам думаю о том же. Здесь, в Англии, такой знак служит вечным укором человеку; вот только если Герб принадлежит королевскому дому, тогда другое дело: тогда этой полоской можно гордиться как почетнейшим отличием. Вот почему я и решил удалиться в Виргинию. Построю себе вигвам в лесу, а если уж очень будет одиноко, возьму в жены индейскую скво. Мы станем присылать вашей милости меха к зимнему сезону; а когда вы состаритесь, позаботимся, чтобы у вас всегда было вдосталь табаку. Для старого света я недостаточно умен, а может быть, недостаточно хитер, не знаю. Попробую найти себе место в новом, где не так еще тесно; пожалуй, и семьей там обзаведусь. Быть может, когда-нибудь, когда вы и сами будете уже матерью семейства и знатною леди, я пришлю к вам сюда маленького дикаря, помесь Эсмонда с могиканом, и вы поласкаете его ради его отца, который, как бы там ни было, доводился вам сродни и которого вы когда-то немножко любили. |
| "What folly you are talking, Harry," says Miss Beatrix, looking with her great eyes. | - Что это вы за вздор говорите, Гарри? - спросила Беатриса, широко раскрыв свои большие глаза. |
| "'Tis sober earnest," says Esmond. And, indeed, the scheme had been dwelling a good deal in his mind for some time past, and especially since his return home, when he found how hopeless, and even degrading to himself, his passion was. "No," says he, then: "I have tried half a dozen times now. I can bear being away from you well enough; but being with you is intolerable" (another low curtsy on Mistress Beatrix's part), "and I will go. I have enough to buy axes and guns for my men, and beads and blankets for the savages; and I'll go and live amongst them." | - Я говорю вполне серьезно, - отвечал Эсмонд. И в самом деле, план этот давно уже занимал его мысли, в особенности же после возвращения на родину, когда он убедился в том, насколько безнадежна его страсть и каким унижением оборачивается для него самого. - Да, - продолжал он, - я проверил себя уже не раз. Разлуку с вами я вполне могу перенести, но близость ваша для меня нестерпима (тут госпожа Беатриса снова учтиво присела); и потому я решил уехать. У меня хватит денег, чтобы накупить для моих людей ружей и топоров, а для дикарей - бус и одеял; уеду и стану жить среди них. |
| "Mon ami," she says quite kindly, and taking Esmond's hand, with an air of great compassion, "you can't think that in our position anything more than our present friendship is possible. You are our elder brother--as such we view you, pitying your misfortune, not rebuking you with it. Why, you are old enough and grave enough to be our father. I always thought you a hundred years old, Harry, with your solemn face and grave air. I feel as a sister to you, and can no more. Isn't that enough, sir?" And she put her face quite close to his--who knows with what intention? | - Mon ami {Друг мой (франц.).}, - сказала Беатриса очень ласково и с видом живейшего участия взяла Эсмонда за руку. - Вы сами понимаете, что в нашем положении ничто, кроме дружбы, между нами невозможно. Вы наш старший брат, и мы издавна привыкли так смотреть на вас, сочувствуя вашей беде, а вовсе не попрекая вас ею. Да что там! По возрасту и по складу своему вы нам годились бы в отцы. У вас всегда такой серьезный и мрачный вид, Гарри, что я бы вам дала лет сто, не меньше. Я к вам привыкла, как сестра, но и только. Вам этого не достаточно, сэр? - И она близко-близко заглянула ему в лицо. Кто знает, что при этом было у нее на уме. |
| "It's too much," says Esmond, turning away. "I can't bear this life, and shall leave it. I shall stay, I think, to see you married, and then freight a ship, and call it the 'Beatrix,' and bid you all . . ." | - Более чем достаточно, - сказал Эсмонд, отворотясь. - Эта жизнь не по мне, и я решил с ней покончить. Дождусь, пожалуй, покуда вы выйдете замуж, а лотом снаряжу корабль, назову его "Беатриса" и пожелаю вам всем... |
| Here the servant, flinging the door open, announced his Grace the Duke of Hamilton, and Esmond started back with something like an imprecation on his lips, as the nobleman entered, looking splendid in his star and green ribbon. He gave Mr. Esmond just that gracious bow which he would have given to a lackey who fetched him a chair or took his hat, and seated himself by Miss Beatrix, as the poor Colonel went out of the room with a hang-dog look. | Тут слуга, распахнув настежь двери, доложил о его светлости герцоге Гамильтоне, и Эсмонд, едва сдержав нечто весьма похожее не проклятие, отступил назад, так как в комнату уже входил упомянутый вельможа, во всем великолепии своих лент и орденов. Он милостиво кивнул мистеру Эсмонду, как кивнул бы лакею, кликнувшему его портшез или принявшему от него шляпу, и расположился в кресле подле госпожи Беатрисы, а бедный полковник с видом прибитой собаки поплелся прочь из комнаты. |
| Esmond's mistress was in the lower room as he passed down stairs. She often met him as he was coming away from Beatrix; and she beckoned him into the apartment. | Когда Эсмонд спустился вниз; его дорогая госпожа была в нижней зале. Она часто встречала его там, когда он выходил от Беатрисы; и теперь также, увидя его, пригласила войти. |
| "Has she told you, Harry?" Lady Castlewood said. | - Сказала она вам, Гарри? - спросила леди Каслвуд. |
| "She has been very frank--very," says Esmond. | - Она была со мной очень откровенна, очень, - сказал Эсмонд. |
| "But--but about what is going to happen?" | - А об... о том, что вскоре должно случиться? |
| "What is going to happen?" says he, his heart beating. | - Что должно случиться вскоре? - спросил он, и сердце у него упало. |
| "His Grace the Duke of Hamilton has proposed to her," says my lady. "He made his offer yesterday. They will marry as soon as his mourning is over; and you have heard his Grace is appointed Ambassador to Paris; and the Ambassadress goes with him." | - Его светлость герцог Гамильтон сделал ей предложение, - ответила миледи. - Это произошло вчера. Свадьба будет, как только истечет срок траура. Вы, верно, слыхали, что его светлость получил назначение послом в Париж; и супруга господина посла поедет вместе с ним. |
Титульный лист | Предыдущая | Следующая
