найденную при раскопках в Помпее
|
|
|
Рисунок, воспроизводящий мозаику,
найденную при раскопках в Помпее |
Тем не менее влияние, оказанное Анакреонтом на всю греческую и западную поэзию -- громадно. Это поэт, который задал темы, образцы, а еще более образцы, которым поэты следовали уже тысячелетия и будут следовать и дальше. При этом те стихи, которые написаны самим Анакреонтом, в этой процессии без начала (кто сказал, что Анакреонт сам изобрел свои темы, а не подхватил падающее знамя из рук предшественников?), похоже, уже не имеют никакого значения, и будь они найдены на свалке, подобно комедиям Менандра, уже мало какую струю внесут в анакреонтическую поэзию, давно ставшую самостоятельным поэтическим регионом.
На примере Анакреонта еще раз можно понаблюдать, какими странными и извилистыми путями человечество пополняет свой золотой запас мысли. "Анакреонтика" впервые была обнаружена в 1606 в Гейдельберге, в составе манускрипта, по мнению историков, возникшего в X веке, позднее получившего по месту находки названия Палатинского. А в 1623 она была отослана императором Германии в подарок тогдашнему римскому папе, где прочно осела в Ватиканской библиотеке, невидимая и недоступная человечеству. Сколько еще сокровищ хранит римская курия от посторонних глаз до сих пор, можно только догадываться.
Возможно, римские попы сохранили бы в тайне и эту рукопись и до сих, если бы в 1797 завоеватели-французы не реквизировали ее и не представили перед очи просвещенного человечества, прежде всего ученых-филологов.
Однако, "Анакреонтика" стала известна намного раньше. Ее перевод был опубликован уже в 1554 году Анри I Этьенном (этих Этьенов, и все как на подбор старые латинисты и католики, был целый выводок) на латинском языке. С какой рукописи и когда сделан этот перевод, как показавшая последующая его сверка с Палатинской рукописью, вполне адекватный, это уже отдельная загадка. Так или иначе, но погибшие в исторической пертурбации стихи Анакреонта, разными путями, но дошли-таки до потомства, давая некоторый шанс правдоподобия известному парадоксу "Рукописи не горят". Словом, то что нужно, человечество не мытьем, так катаньем сохраняет для собственного употребления.
То что "Анакреонтика" (вернее, анакреонтика) стала одним из краеугольных толчков развития многих современных национальных литератур (Кохановски в Польше, Шиллер в Германии, Сент-Эвремон, Шолье, Ж.-Б. Руссо, а через них Державин, Дельвиг в России, причем, правда, уже в зрелую пору к этой струе подключился и Пушкин), не про то разговор. Кажется забавным, что поэта обуяла слава одного из величайших в истории человечества, стихов которого практически не сохранилось. Но это только по поверхностному суждению. Анакреонт, каковы бы ни были его стихи, создал нечто большее: он сотворил модель, образцы, по которым, как по рельсам, двинулась и движется до сих пор вся последующая лирика. То что придумал он и еще его 8 коллег (т.н. 9 великих древнегреческих лириков), человечество в области лирической поэзии за протекшие тысячелетия так ничем и не смогло пополнить. То что это не просто и совсем не саморазумеющееся достижение, свидетельствует тот факт, что нигде в прочей мировой литературе (ни в китайской, ни в индийской, ни в арабской) ничего подобного нет.
В самом деле, переходя к конкретному примеру, с чего начинается любовная лирика, одна из неминуемых областей поэзии. Если поставить этот вопрос на ЕГЭ, то ответ N 1 будет "с любовного опыта поэта". Ответ неправильный. Допустим, Державин именно с анакреонтики начал свой поэтический путь, когда у него не было еще никакого любовного опыта (ну не считать же таковым проживание у вдовы много старше его). А когда любовный опыт пришел -- да еще какой: его отношения с первой женой можно смело внести в антологию великих любовных романов -- он не смог оттуда выдавить даже самого немудрящего стишка, и поэтические вирши, которые по галантным правилам того времени следовало поднести невесте, слямзил из каких-то ходивших по рукам образцов.
И только на старости лет, когда поэт вдруг впал в ребяческий восторг по поводу молодых девушек, насобирав на себя кучу интрижек, подлинных, или, как имеют все основания полагать биографы, воображаемых, в нем вдруг прорезался талант к любовной лирике, и именно в анакреонтическом ключе:
Если б милые девицы
Так могли летать, как птицы,
И садились на сучках,
Я желал бы быть сучочком,
Чтобы тысячам девочкам
На моих сидеть ветвях.
Пусть сидели бы и пели,
Вили гнезда и свистели,
Выводили и птенцов;
Никогда б я не сгибался,
Вечно ими любовался,
Был счастливей всех сучков
То есть здесь опыт, скорее внутренний, воображаемый, чем действительный, встретился с тем образцом, по которому его можно моделировать в поэтический материал. То есть литература идет не от опыта, а от литературной же традиции, а собственный опыт наполняет эту традиции жизненной силой и достоверностью. Важно подчеркнуть, что в основе литературного творчества лежит не обязательно существенный для автора -- по крайней мере, с внешней стороны. Таким опытом для Державина была его чиновничья карьера, или государева служба, как он сам бы определил. А скорее всего опыт периферийный, но плодотворный именно потому, что он находится в русле литературной традиции. Поэт может воплощать свой опыт в стихи, и только такой опыт, который принято воплощать в стихи.
