Martin Eden/Мартин Иден

CHAPTER XXVIII/Глава 28

English	Русский
But success had lost Martin's address, and her messengers no longer came to his door. For twenty-five days, working Sundays and holidays, he toiled on "The Shame of the Sun," a long essay of some thirty thousand words. It was a deliberate attack on the mysticism of the Maeterlinck school--an attack from the citadel of positive science upon the wonder- dreamers, but an attack nevertheless that retained much of beauty and wonder of the sort compatible with ascertained fact. It was a little later that he followed up the attack with two short essays, "The Wonder- Dreamers" and "The Yardstick of the Ego." And on essays, long and short, he began to pay the travelling expenses from magazine to magazine.	Но удача потеряла адрес Мартина, и ее посланцы уже не стучались в дверь. Двадцать пять дней, работая и в воскресенья и в праздники, трудился он над большим, примерно в тридцать тысяч слов, этюдом "Позор солнца". То была тщательно обдуманная атака на мистицизм школы Метерлинка - из крепости позитивной науки он нападал на мечтателей, ждущих чуда, однако не ниспровергал красоту и чудо, ту красоту и чудо, что совместимы с фактами. Несколько позднее он продолжил атаку, написал два коротких эссе "Взыскующие чуда" и "Мерило своего "я". И принялся оплачивать путевые расходы всех трех работ - из журнала в журнал.
During the twenty-five days spent on "The Shame of the Sun," he sold hack- work to the extent of six dollars and fifty cents. A joke had brought in fifty cents, and a second one, sold to a high-grade comic weekly, had fetched a dollar. Then two humorous poems had earned two dollars and three dollars respectively. As a result, having exhausted his credit with the tradesmen (though he had increased his credit with the grocer to five dollars), his wheel and suit of clothes went back to the pawnbroker. The type-writer people were again clamoring for money, insistently pointing out that according to the agreement rent was to be paid strictly in advance.	За двадцать пять дней, посвященных "Позору солнца", он продал юморесок на шесть с половиной долларов. Одна шутка дала ему полдоллара, а вторая, купленная первоклассным юмористическим еженедельником, принесла доллар. И еще два юмористических стихотворения заработали ему одно - два доллара, другое - три. И вот, исчерпав кредит а лавках (хотя бакалейщик поверил теперь ему в долг на пять долларов), Мартин опять отнес в заклад велосипед и костюм. Агентство опять требовало с него за машинку, настойчиво напоминая, что согласно договору плату непременно следует вносить вперед.
Encouraged by his several small sales, Martin went back to hack-work. Perhaps there was a living in it, after all. Stored away under his table were the twenty storiettes which had been rejected by the newspaper short- story syndicate. He read them over in order to find out how not to write newspaper storiettes, and so doing, reasoned out the perfect formula. He found that the newspaper storiette should never be tragic, should never end unhappily, and should never contain beauty of language, subtlety of thought, nor real delicacy of sentiment. Sentiment it must contain, plenty of it, pure and noble, of the sort that in his own early youth had brought his applause from "nigger heaven"--the "For-God-my-country-and- the-Czar" and "I-may-be-poor-but-I-am-honest" brand of sentiment.	Приободренный тем, что несколько мелочей все же куплено, Мартин опять принялся за поделки. В конце концов, может быть, на них и просуществуешь. Под столом скопилось двадцать коротких рассказов, отвергнутых газетным синдикатом. Он перечел их, стараясь понять, как следует писать рассказы для газет, и, читая, вывел точный рецепт. Оказалось, в газете рассказ не должен быть трагическим, у него не должно быть несчастливого конца, ему отнюдь не нужны ни красота стиля, ни проницательность мысли, ни неподдельная тонкость чувств. Но чувства необходимы, притом в изобилии - благородные и чистые чувства того сорта, каким он аплодировал с галерки в ранней юности - чувства вроде тех, какими полны ура-патриотические пьесы и мелодрамы "о бедном, но честном малом".
Having learned such precautions, Martin consulted "The Duchess" for tone, and proceeded to mix according to formula. The formula consists of three parts: (1) a pair of lovers are jarred apart; (2) by some deed or event they are reunited; (3) marriage bells. The third part was an unvarying quantity, but the first and second parts could be varied an infinite number of times. Thus, the pair of lovers could be jarred apart by misunderstood motives, by accident of fate, by jealous rivals, by irate parents, by crafty guardians, by scheming relatives, and so forth and so forth; they could be reunited by a brave deed of the man lover, by a similar deed of the woman lover, by change of heart in one lover or the other, by forced confession of crafty guardian, scheming relative, or jealous rival, by voluntary confession of same, by discovery of some unguessed secret, by lover storming girl's heart, by lover making long and noble self-sacrifice, and so on, endlessly.	Мартин усвоил эти предосторожности, тон позаимствовал у "Герцогини" и, руководствуясь своим рецептом, принялся изготовлять смесь. Рецепт состоял из трех частей: 1. Двое влюбленных ссорятся и расстаются; 2. благодаря какому-нибудь поступку или по стечению обстоятельств они вновь соединяются; 3. свадебные колокола. Третья часть была величиной постоянной, но в первую и вторую можно было подставлять несчетное множество вариантов. Так, влюбленных может разлучить недоразумение, прихоть судьбы, ревнивые соперники, разгневанные родители, злокозненные опекуны и коварные родственники, и так далее и тому подобное; а вновь соединить их может отважный поступок влюбленного, подобный же поступок влюбленной, перемена в его или ее чувствах, вынужденное признание злокозненного опекуна, коварного родственника или ревнивого соперника, добровольное признание любого из них, какая-нибудь внезапно открывшаяся тайна, влюбленный может взять сердце девушки штурмом, либо покорить долгим благородным самопожертвованием, и т.д. без конца.
It was very fetching to make the girl propose in the course of being reunited, and Martin discovered, bit by bit, other decidedly piquant and fetching ruses. But marriage bells at the end was the one thing he could take no liberties with; though the heavens rolled up as a scroll and the stars fell, the wedding bells must go on ringing just the same. In quantity, the formula prescribed twelve hundred words minimum dose, fifteen hundred words maximum dose.	Очень соблазнительно повернуть примирение так, чтобы предложение сделала она, мало-помалу Мартин находил и другие несомненно пикантные и соблазнительные хитрости. Но свадебные колокола в конце неизбежны, тут нельзя себе позволить никаких вольностей; хоть весь мир провались в тартарары, хоть настань конец света, а все равно свадебные колокола должны звонить. Минимальную дозу рецепт предписывал в двенадцать тысяч слов и максимальную в пятнадцать тысяч.
Before he got very far along in the art of the storiette, Martin worked out half a dozen stock forms, which he always consulted when constructing storiettes. These forms were like the cunning tables used by mathematicians, which may be entered from top, bottom, right, and left, which entrances consist of scores of lines and dozens of columns, and from which may be drawn, without reasoning or thinking, thousands of different conclusions, all unchallengably precise and true. Thus, in the course of half an hour with his forms, Martin could frame up a dozen or so storiettes, which he put aside and filled in at his convenience. He found that he could fill one in, after a day of serious work, in the hour before going to bed. As he later confessed to Ruth, he could almost do it in his sleep. The real work was in constructing the frames, and that was merely mechanical.	Пока Мартин не полностью превзошел искусство сочинять короткие рассказы для газет, он разработал с полдюжины схем и, выстраивая рассказ, постоянно в них заглядывал. Схемы эти напоминали хитроумные таблицы, какие в ходу у математиков, они состояли из десятков клеток и множества рядов, их можно было читать сверху вниз, снизу вверх, справа налево, слева направо, и, не думая, не рассуждая, черпать из них тысячи различных решений, каждое из которых будет бесспорно верным и точным. Таким образом, за полчаса Мартин мог при помощи своих схем сколотить дюжину сюжетов, потом откладывал их, а когда выдавалась удобная минута, разрабатывал. Он мог превратить такую схему в рассказ за час перед сном, после целого дня серьезной работы. Позднее он как-то признался Руфи, что мог писать их чуть ли не во сне. Тут только и требовалось сколотить сюжет, но это он делал чисто механически.
He had no doubt whatever of the efficacy of his formula, and for once he knew the editorial mind when he said positively to himself that the first two he sent off would bring checks. And checks they brought, for four dollars each, at the end of twelve days.	Мартин ничуть не сомневался в верности своего рецепта, в кои-то веки он понял, чего хотят редакторы, и первые два рассказа отослал, твердо веря, что они принесут ему чеки. И через двенадцать дней они действительно принесли чеки, по четыре доллара каждый.
In the meantime he was making fresh and alarming discoveries concerning the magazines. Though the Transcontinental had published "The Ring of Bells," no check was forthcoming. Martin needed it, and he wrote for it. An evasive answer and a request for more of his work was all he received. He had gone hungry two days waiting for the reply, and it was then that he put his wheel back in pawn. He wrote regularly, twice a week, to the Transcontinental for his five dollars, though it was only semi-occasionally that he elicited a reply. He did not know that the Transcontinental had been staggering along precariously for years, that it was a fourth-rater, or tenth-rater, without standing, with a crazy circulation that partly rested on petty bullying and partly on patriotic appealing, and with advertisements that were scarcely more than charitable donations. Nor did he know that the Transcontinental was the sole livelihood of the editor and the business manager, and that they could wring their livelihood out of it only by moving to escape paying rent and by never paying any bill they could evade. Nor could he have guessed that the particular five dollars that belonged to him had been appropriated by the business manager for the painting of his house in Alameda, which painting he performed himself, on week-day afternoons, because he could not afford to pay union wages and because the first scab he had employed had had a ladder jerked out from under him and been sent to the hospital with a broken collar-bone.	Между тем он делал новые и тревожные открытия в отношении журналов. Хотя "Трансконтинентальный" опубликовал "Колокольний звон", оттуда чека не последовало. Деньги нужны были позарез, и Мартин написал в редакцию. Но получил лишь уклончивый ответ и просьбу прислать еще что-нибудь из его работ. В ожидании ответа он два дня голодал и теперь снова заложил велосипед. Аккуратно, дважды в неделю, он писал в "Трансконтинентальный", требуя свои пять долларов, но ответом его удостаивали далеко не всякий раз. Не знал он, что "Трансконтинентальный" уже многие годы висит на волоске, что это журнал даже не третьего, а десятого сорта, нет у него ни доброго имени, ни постоянных читателей и подписчиков, и он кое-как существует хлесткими заметками, отчасти патриотическими призывами да еще объявлениями, которые помещают на его страницах благотворительности ради. Не знал он и того, что "Трансконтинентальный" - единственный источник существования для редактора и коммерческого директора и выжать из него средства на жизнь они умудряются, лишь вечно переезжая с места на место в бегах от уплаты аренды и никогда, если их не возьмут за горло, не платя по счетам. Невдомек Мартину было и то, что принадлежащие ему пять долларов присвоил коммерческий директор и пустил на окраску своего дома в Аламеде, причем красил сам, вечерами, так как ему не по карману было платить маляру по ставкам профсоюза, а первый же нанятый им нечлен профсоюза угодил в больницу с переломом ключицы; кто-то выдернул у него из-под ног лестницу.
The ten dollars for which Martin had sold "Treasure Hunters" to the Chicago newspaper did not come to hand. The article had been published, as he had ascertained at the file in the Central Reading-room, but no word could he get from the editor. His letters were ignored. To satisfy himself that they had been received, he registered several of them. It was nothing less than robbery, he concluded--a cold-blooded steal; while he starved, he was pilfered of his merchandise, of his goods, the sale of which was the sole way of getting bread to eat.	Не получил Мартин и десяти долларов, обещанных чикагской газетой за "Охотников за сокровищами". Очерк напечатали, он проверил это в центральной читальне, но от редактора не мог добиться толку. Все письма оставались без ответа. Чтобыубедиться, что они доходят по назначению, Мартин несколько писем послал заказными. Значит, его просто грабят, грабеж среди бела дня. Он голодает, а у него крадут его добро, его товар, плата за который - единственная для него возможность купить хлеба.
Youth and Age was a weekly, and it had published two-thirds of his twenty- one-thousand-word serial when it went out of business. With it went all hopes of getting his sixteen dollars.	Еженедельник "Юность и время", едва успев напечатать две трети его повести с продолжениями, объемом в двадцать одну тысячу слов, перестал существовать. И рухнула надежда получить свои шестнадцать долларов.
To cap the situation, "The Pot," which he looked upon as one of the best things he had written, was lost to him. In despair, casting about frantically among the magazines, he had sent it to The Billow, a society weekly in San Francisco. His chief reason for submitting it to that publication was that, having only to travel across the bay from Oakland, a quick decision could be reached. Two weeks later he was overjoyed to see, in the latest number on the news-stand, his story printed in full, illustrated, and in the place of honor. He went home with leaping pulse, wondering how much they would pay him for one of the best things he had done. Also, the celerity with which it had been accepted and published was a pleasant thought to him. That the editor had not informed him of the acceptance made the surprise more complete. After waiting a week, two weeks, and half a week longer, desperation conquered diffidence, and he wrote to the editor of The Billow, suggesting that possibly through some negligence of the business manager his little account had been overlooked.	В довершение всего с одним из лучших, по мнению самого Мартина, рассказов "Выпивка" случилась беда. В отчаянии, в лихорадочных поисках подходящего журнала, Мартин послал этот рассказ в Сан-Франциско в светский еженедельник "Волна". "Волну" он выбрал главным образом потому, что надеялся быстро получить ответ - ведь рассказу предстояло лишь переплыть залив из Окленда. Две недели спустя он, вне себя от радости, увидел в газетном киоске, в последнем номере журнала, свой рассказ, напечатанный полностью, с иллюстрациями и на почетном месте. Он пошел домой и с бьющимся сердцем гадал, сколько же ему заплатят за одну из лучших его вещей. И до чего же приятно, что рассказ так вот сразу приняли и напечатали. Радость была еще полнее от неожиданности, ведь редактор не известил Мартина, что рассказ принят. Он подождал неделю, две, две с половиной, наконец отчаяние взяло верх над скромностью и Мартин написал редактору "Волны", что, вероятно, коммерческий директор запамятовал о его небольшом гонораре.
Even if it isn't more than five dollars, Martin thought to himself, it will buy enough beans and pea-soup to enable me to write half a dozen like it, and possibly as good.	Даже если заплатят только пять долларов, этого хватит на бобы и гороховый суп, чтобы написать еще полдюжины рассказов, и возможно, ничуть не хуже.
Back came a cool letter from the editor that at least elicited Martin's admiration.	Редактор ответил до того невозмутимо, что Мартин восхитился.
"We thank you," it ran, "for your excellent contribution. All of us in the office enjoyed it immensely, and, as you see, it was given the place of honor and immediate publication. We earnestly hope that you liked the illustrations.	"Благодарим Вас за Ваш замечательный дар, - прочел он. - Все в редакции прочли рассказ с огромным удовольствием и, как видите, опубликовали его в ближайшем же номере и на почетном месте. Искренне надеемся, что иллюстрации Вам понравились.
"On rereading your letter it seems to us that you are laboring under the misapprehension that we pay for unsolicited manuscripts. This is not our custom, and of course yours was unsolicited. We assumed, naturally, when we received your story, that you understood the situation. We can only deeply regret this unfortunate misunderstanding, and assure you of our unfailing regard. Again, thanking you for your kind contribution, and hoping to receive more from you in the near future,	Перечитав Ваше письмо, мы увидели, что Вы по недоразумению решили, что мы платим за материалы, нами не заказанные. У нас это не принято, а ведь Ваша рукопись поступила не по заказу. Когда мы получили рассказ, мы, естественно, полагали, что это наше правило Вам известно. Мы можем лишь глубоко сожалеть об этом прискорбном недоразумении и заверить Вас в нашем неизменном уважении. Еще раз благодарим Вас за ваш любезный дар, надеемся в ближайшем будущем получить от Вас и еще материалы.
we remain, etc."	Остаемся... и проч. "
There was also a postscript to the effect that though The Billow carried no free-list, it took great pleasure in sending him a complimentary subscription for the ensuing year.	Был в письме и постскриптум, смысл которого сводился к тому, что хотя "Волну" никому не высылают бесплатно, Мартину рады будут предоставить бесплатную подписку на следующий год.
After that experience, Martin typed at the top of the first sheet of all his manuscripts: "Submitted at your usual rate."	После этого опыта Мартин стал печатать наверху первой страницы всех своих рукописей: "Подлежит оплате по вашей обычной ставке".
Some day, he consoled himself, they will be submitted at _my_ usual rate.	Придет день, утешал он себя, когда они будут подлежать оплате по моей обычной ставке.
He discovered in himself, at this period, a passion for perfection, under the sway of which he rewrote and polished "The Jostling Street," "The Wine of Life," "Joy," the "Sea Lyrics," and others of his earlier work. As of old, nineteen hours of labor a day was all too little to suit him. He wrote prodigiously, and he read prodigiously, forgetting in his toil the pangs caused by giving up his tobacco. Ruth's promised cure for the habit, flamboyantly labelled, he stowed away in the most inaccessible corner of his bureau. Especially during his stretches of famine he suffered from lack of the weed; but no matter how often he mastered the craving, it remained with him as strong as ever. He regarded it as the biggest thing he had ever achieved. Ruth's point of view was that he was doing no more than was right. She brought him the anti-tobacco remedy, purchased out of her glove money, and in a few days forgot all about it.	В ту пору он открыл в себе страсть к совершенству, она заставила его переписать и отшлифовать "Толчею", "Вино жизни", "Радость", "Голоса моря" и еще кое-что из ранних работ. Как и прежде, ему не хватало и девятнадцати часов в день. Он писал невероятно много и невероятно много читал, за работой забывая о мучениях, которые испытывал, бросив курить. Обещанное Руфью средство от курения с кричащей этикеткой Мартин засунул в самый недосягаемый угол комнаты. Особенно он страдал без табака, когда приходилось голодать; но как бы часто он ни подавлял острое желание курить, оно не слабело. Мартин считал отказ от курева самым трудным из всего, чего он достиг, а на взгляд Руфи, он всего лишь поступал правильно. Лекарство от курения ока купила ему на деньги, что получала на булавки, и скоро начисто об этом забыла.
His machine-made storiettes, though he hated them and derided them, were successful. By means of them he redeemed all his pledges, paid most of his bills, and bought a new set of tires for his wheel. The storiettes at least kept the pot a-boiling and gave him time for ambitious work; while the one thing that upheld him was the forty dollars he had received from The White Mouse. He anchored his faith to that, and was confident that the really first-class magazines would pay an unknown writer at least an equal rate, if not a better one. But the thing was, how to get into the first-class magazines. His best stories, essays, and poems went begging among them, and yet, each month, he read reams of dull, prosy, inartistic stuff between all their various covers. If only one editor, he sometimes thought, would descend from his high seat of pride to write me one cheering line! No matter if my work is unusual, no matter if it is unfit, for prudential reasons, for their pages, surely there must be some sparks in it, somewhere, a few, to warm them to some sort of appreciation. And thereupon he would get out one or another of his manuscripts, such as "Adventure," and read it over and over in a vain attempt to vindicate the editorial silence.	Свои сработанные по шаблону рассказики он терпеть не мог, издевался над ними, но они-то шли успешно. Благодаря им он все выкупил из заклада, расплатился почти со всеми долгами и купил новые шины для велосипеда. Рассказики хотя бы кормили его и давали время для работы, на которую он возлагал все надежды; но по-настоящему его поддержали сорок долларов, полученные раньше от "Белой мыши". Они укрепили его веру в себя и надежду, что подлинно первоклассные журналы станут платить неизвестному автору, но крайней мере столько же, если не больше. Но вот загвоздка: надо еще пробиться в эти первоклассные журналы. Лучшие его рассказы, этюды, стихи напрасно стучались в их двери, а меж тем каждый месяц он читал в них прорву нудной, пошлой, безвкусной писанины. Если бы хоть один редактор снизошел черкнуть мне одну-единственную ободряющую строчку! Пускай то, что я пишу, непривычно, пускай это не подходит для их журналов по соображениям благоразумия, но есть же в моих рассказах хоть что-то стоящее, и не так мало, что заслуживает доброго слова. И Мартин брал какую-нибудь свою рукопись, к примеру "Приключение", читал и перечитывал ее и тщетно пытался понять, чем же оправдано молчание редакторов.
As the sweet California spring came on, his period of plenty came to an end. For several weeks he had been worried by a strange silence on the part of the newspaper storiette syndicate. Then, one day, came back to him through the mail ten of his immaculate machine-made storiettes. They were accompanied by a brief letter to the effect that the syndicate was overstocked, and that some months would elapse before it would be in the market again for manuscripts. Martin had even been extravagant on the strength of those ten storiettes. Toward the last the syndicate had been paying him five dollars each for them and accepting every one he sent. So he had looked upon the ten as good as sold, and he had lived accordingly, on a basis of fifty dollars in the bank. So it was that he entered abruptly upon a lean period, wherein he continued selling his earlier efforts to publications that would not pay and submitting his later work to magazines that would not buy. Also, he resumed his trips to the pawn-broker down in Oakland. A few jokes and snatches of humorous verse, sold to the New York weeklies, made existence barely possible for him. It was at this time that he wrote letters of inquiry to the several great monthly and quarterly reviews, and learned in reply that they rarely considered unsolicited articles, and that most of their contents were written upon order by well-known specialists who were authorities in their various fields.	Наступила чудесная калифорнийская весна, а с ней кончилась полоса достатка. Несколько недель Мартина тревожило странное молчание литературного агентства, поставляющего газетам короткие рассказы. И однажды, ему сразу вернули по почте десять безупречно сработанных рассказиков. Их сопровождало краткое извещение: в агентстве избыток материалов, и оно снова начнет покупать рукописи не раньше чем через несколько месяцев. А Мартин в расчете на эти десять вещиц даже позволил себе кое-какие роскошества. Последнее время агентство платило ему по пять долларов за штуку и принимало все подряд. И он полагал, что эти десять как бы уже проданы, и соответственно жил так, словно у него в кармане пятьдесят долларов. И вдруг опять началась полоса безденежья, - он продолжал посылать свои ранние опыты в издания, которые его печатали, но платили гроши, а поздние предлагал журналам, которые их не покупали. И опять он стал наведываться в Окленд к ростовщику, отдавать вещи в заклад. Несколько шуток и юмористических стишков, проданные нью-йоркским еженедельникам, позволяли только-только сводить концы с концами. Тогда-то он написал в несколько солидных изданий, выходящих ежемесячно или раз в три месяца, справляясь об условиях публикации, и из ответов узнал, что там редко рассматривают рукописи, присланные не по заказу, а в основном печатают материалы, которые заказывают известным специалистам, авторитетам в той или иной области.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты