"Вечные сюжеты"

Э. Золя. "Я обвиняю"

Карикатура времен процесса Дрейфуса: ворон, олицетворяющий противников Золя, умоляет писателя, изображенного червяком, сжалиться надо львом Лев, надо полагать, велика католическая Франция

"Я обвиняю" буквально взорвало тогдашнее общественное мнение и стало этапным в развит литературы XX века. Золя дал пример открытого вмешательства литературы в политическую борьбу, вещь невиданную до сих пор. Хотя, конечно, открытое прокламирование писателем своей гражданской позиции было отнюдь не новостью, и именно во Франции: укажем на знаменитые процессы Вольтера, памфлеты Гюго в защиту республики ("Наполеон малый"), призывы Ламартина объединиться вокруг трона и мн другое. Почему именно выступление Золя оказало столь революционное влияние -- непонятно. Это скорее характеристика нашей чересчур политизированной эпохи.

После Золя писатели прямо-таки ломанулись в политику. Лев Толстой на старости лет вдруг накинулся на царскую власть за репрессии "Не могу де молчать". Короленко ввязался в защиту невинно осужденных сначала вотяков, а потом и евреев. Даже Чехов, многих раздражавший своей аполитичностью ("большие писатели и художники должны заниматься политикой лишь настолько, поскольку нужно обороняться от нее"), вдруг с яростью окунулся в дело Золя. "Золя вырос на целых три аршина; от его протестующих писем точно свежим ветром повеяло, и каждый француз почувствовал, что, слава Богу, есть еще справедливость на свете и что, если осудят невинного, есть кому вступиться," -- писал он из Ниццы, где тогда находился на лечении.

Подобное творилось не только в России. Дело капитана Альфреда Дрейфуса, обвиненного в шпионаже, раскололо весь цивилизованный мир. В поддержку оболганного офицера выступили выдающиеся деятели разных стран: Марк Твен, Джон Голсуорси; из далекой Ю. Африки подал своей мало что тогда значивший голос М. Ганди, правда, мягко попеняв защитникам невиновного за излишнюю горячность. Удивительно, но этот раскол точно пролегал по той линии, которую советская идеология обозначала как "прогрессивный-реакционный". Что делать, но по прогрессивную сторону оказались все замечательные писатели (в крайнем случае, не отметились выступлениями), по другую -- люди бездарные и крикливые, профессиональные патриоты всех стран и народов.

В промежуток между мировыми войнами эта вовлеченность писателей в большую политику превратилась скорее в норму, чем исключение. Если писатель пытался по старинке лелеять целый мир в душе своей, то на него показывали пальцем, как на отщепенца. Много ли дала такая позиция искусству, сказать трудно. Но мобилизации общества на борьбу с расползавшимся тогда при явном попустительстве демократических и либеральных политиков она поспособствовала очень. 21-25 июня 1935 года в Париже состоялся конгресс писателей, на котором была сделать попытку объединения писателей против "фашизма" и в защиту мира . Одним из главных его организаторов был А. Барбюс, которого в свое время еще молодого человека от утопания в сладкой истоме декадентства и загадочной любви к реальной жизни, по его собственным признаниям, пробудил как раз Золя с своим "Я обвиняю". Кроме Барбюса -- коммуниста, в организации Конгресса деятельное участие приняли Мальро, буржуазный радикал, и Андре Жид, вообще эстет и человек без определенных политических убеждений. В Конгрессе приняли участие 230 представителей от 38 стран) среди которых были такие известные писатели, как Андре Жид, Анри Барбюс, Андре Мальро, Луи Арагон, М дю Гар (Франция), Генрих Манн, Леон Фейхтвангер (Германия), Уолдо Франк, М. Форстер (Америка), Олдос Хаксли (Англия), Карин Михаэлис (Скандинавия), Я. Ивашкевич (Польша).

И пусть сегодня этот конгресс тактично замалчивается, а его влияние признается ничтожным ("войну-то они все равно не предотвратили"), но настойка общественного мнения на антифашистский лад, излучаемая писателями, сыграла громадную роль в неприятии интеллигенцией всего мира фашизма и, в конечном итоге в подвижке западных стран к войне с Германией.

Запущенные с легкой руки Золя процессы имели на своем лике и черные пятна. Уже в 1930-е гг появилась категория писателей, громче всех вопившая и обосновавшаяся на всех конгрессах, которые были полными литературными нулями и своим общественным хаем замаскировавшими свою писательскую профнепригодность. Завсегдатаями конгрессов стали и советские писатели. На парижском конгрессе делегация нашей страны была самой представительной. Это из страны-то, которая заперлась за семью стенами и никого ни к себе ни впускала, ни выпускала. Эмигрантский писатель Бек вполне справедливо отмечал в том же 1935, что всей этой шумихой Советская власть пыталась отвлечь внимание мирового общественного мнения от того, что творилось в нашей стране.

Чем дальше, тем все более слышались "я обвиняю" и "не могу молчать" со стороны советских писателей, насквозь заполитизированными. Причем, эта общественная активность была формой приспособления, способом маленьких людей, не хотевших и не умевших работать за счет литературы прокормиться и пристроиться к жизни. Наши писатели активно боролись за мир и разоружение. И в рамках этой борьбы они осуждали агрессию американского империализма против Вьетнами и Кубы и приветствовали ввод советских войск в Афганистан, протестовали против ядерных испытаний в Америке и восхваляли рост оборонной мощи своей страны.

Ни одна писательская собака не решилась по соответствующей указке не предоставить свою подпись для осуждения Пастернака, Солженицына, художников-абстракционистов. Если кто их слишком осуждает, то пусть посмотрит на себя. Помню, как с подобным коллективным письмом выступили писатели моего региона против местного диссидента, пособника империалистов и замаскированного врага линии партии и правительства. Этот отщепенец опубликовал в центральной печати статью, где выступал против чрезмерного увлечения бобовыми культурами (или наоборот, за их распространение, уже не помню точно: важно лишь, что первый секретарь обкома имел противоположное мнение).

Много лет спустя я разговаривал с одним из подписантов. "Ну ведь говорил ему: не тронь гавно, вонять не будет. Ведь все мы знали, что наш первый дурак. Только ведь обухом топора не перешибешь. И чего он добился? Чудь не засадили в психушку: еле ноги унес". -- "Но ты-то зачем это позорное 'мы обвиняем' подписывал?" -- "А что мне было делать? 40 лет, жена, двое детей, ни стабильного места, все на подхвате, ни своей квартиры, одна книжка вышла, вторая подвисла в издательстве (тогда для вступления в Союз с некоторой гарантией матположения нужно было выпустить не менее 2-х книг). Попробовал бы я только вякнуть тогда, и мигом бы оказался на улице". (Понятно, что "вякать" в данном случае -- это как раз не выступать с разного рода "не могу молчать' и "я обвиняю", когда это нужно).

Справедливости ради нужно сказать, что западные деятели культуры (режиссеры, артисты, шоумены, которые отнесли писателе от пульта управления искусством) слеплены из того же теста, что бывшие советские, а теперь суверенно-демократические коллеги. Во всех последних меж- и внутреннегосударственных конфликтах, все "я обвиняю" четко делятся по принципу кассовой принадлежности авторов.

Делать отсюда однако пессимистический вывод, что начинание Золя выдохлось, думается, не стоит. Когда ложь и глянец официальной пропаганды, кажется, уже совершенно непереносимы, именно со стороны писателей (или др артистов) нет-нет да и раздается освежающее слово правды, вдруг сразу становящееся заметным несмотря на весь хай с проплаченной стороны.

Содержание