из тетради Галилея
|
|
|
Зарисовки луны
из тетради Галилея |
И поэтому Галилей не спешил с завершением своего работы, трудясь и оттачивая его в течение даже не лет, а десятилетий. Большое внимание при этом он уделил языку. Не в пример современным называющих себя учеными, закоренелых специалистов, он знал и любил литературу, никогда не расставался с томиком карманного Горация (были тогда такие карманные книги, которые было удобно носить с собой), и даже в перерывах устроенного над ним судилища утешал себя чтением эклог. Естественно, латинский -- язык тогдашней науки -- он знал превосходно.
Однако свой труд он доверил родному итальянскому языку. Нужно сказать, что проявил он при этом недюжинную смелость. Прежде всего, то что писалось не на латинском языке, для ученого мира как бы не существовало. Бедняга Стевин поплатился за это заслуженной им мировой славой. И все потому что закон сохранения механической энергии, опубликованный им в 1585 и переоткрытый Гельмгольцем в XIX веке, а также другие научные идеи ему взбрело в мысль изложить на голландском языке.
Вторая проблема заключалась в том, что пиша на итальянском, Галилей делал свой труд доступным всякому. На что ему указывал его покровитель кардинал Беллармин, перед которым ученый хвастался, как ловко он сложную астрономическую материю втискивает в родное тосканское наречие.
-- Все это хорошо, -- увещевал его кардинал, -- но вот на итальянском бы не надо. На латинском пиши любую ересь, и все тебе сойдет с рук, а сделав свой труд доступным черни, ты только навлечешь приключений на свою задницу.
Но как раз и сделать свой труд понятным и было главным для Галилея, не разделявшего господствующего ныне среди профессоров воззрения, что чем запутаннее и непонятнее, тем умнее.
И если в знании латинского Галилею помогал Гораций, то для совершенствования в итальянском он привлек своих доморощенных поэтов: Боярдо, Берни, Санназаро, Тассо.. В бумагах ученого сохранились заметки о поэме последнего "Освобожденный Иерусалим". Причем, Галилей отзывался о поэте очень неодобрительно. Его раздражало обилие декоративных украшений, аллегорий, не связанных однозначно с содержанием, случайных эпитетов ("смутных образов" и "напыщенных слов"), создающих ощущение дисгармонии. Напротив, ученому нравилась марконическая поэзия, разные пародии, насмешки.
Главным же литконсультантом был Ариосто. Известны два экземпляра "Неистового Роланда" сплошь испещренных заметками ученого, и даже вклеенными листами, разраставшими отдельные заметки до настоящих комментариев. Сколько же книг попортил великий ученый своими писульками!
"Заметки относятся в основном к метрике стихов, к лексике (замена банальных предикатов более выразительными).. Сами рыцари и их подвиги не интересуют Галилея. Его интересует как они описываются.. Галилея поражала, как и любого читателя Ариосто, свободная и естественная гармония, которую тот вносит в хаос рыцарских приключений. Композиция поэмы не может не вызывать восторга. Ариосто распутывает самые запутанные клубки интриги, связывает нити, казавшиеся навсегда разорванными, вносит неожиданные реалистические детали, чтобы связать фантастические линии, и все это с такой легкостью, которая была результатом многолетнего труда, а кажется легкостью экспромта" (Б. Г. Кузнецов).
Так же легко и свободно перескакивает в своем труде и Галилей от темы к теме (за что его, кстати, критикует уже Декарт, а Ньютон прямо пыхтит от злобы по этому поводу), и вместе с тем не теряя нити беседы, естественно ведя читателя от небесных светил и комет, к вопросу равновесия жидкостей, от физической природы музыкальной гармонии к проблеме прочности балки, опертой об один конец. Единственное, в чем не соглашается Галилей с Ариосто, так это в проскальзывании разговорных словечек, выступая гневным пуристом литературного языка.
В результате родился шедевр не только научной мысли, но и итальянской литературы, один из классических до сегодняшнего дня образцов высокой прозы. Так что обращение к родному языку, оказавшееся роковым в случае Стевина (если говорить о последующей популярности, а не о административно-дисциплинарной составляющей), было благотворным в случае Галилея.
Правда, сам ученый ничтожно сумняще позволил перевести свой труд на латинский язык немцу Бернеггеру, который вышел в 1635 году. Поскольку ученый тогда уже находился под надзором никаких следов общения с переводчиком не сохранилось (Бернеггер даже в предисловии каялся, что он похитил труд Галилея без согласия автора), но биографы свидетельствуют, что Галилей относился к латинскому тексту весьма не прохладно, и без конца делал переводчику замечания, передаваемые им через своего ученика и друга немца Э. Диодати. Интересно, что лексическим идеалом для ученого служил снова поэт -- на этот раз его любимый Гораций.
Нельзя с печалью не заметить, что Галилей не удержался и сам на литературной высоте своих "Диалогов". Уже следующий его труд "Беседы и математические доказательства двух новых наук", продолжающий диалог между теми же тремя персонами, написан много суше и более тяготеет к современной научной прозе. Поэтому именно "Беседы", а не "Диалоги" нашли восторженных почитателей в лице Ньютона, Эйнштейна и всей прочей научной камарильи.
 |
|
Вот так забавлялся
Галилей, скатывая шарик, чтобы показать нос Аристотелю |
