(1805-1874) на темы "Макбета"
|
|
|
Незаконченный эскиз Каульбаха (1805-1874) на темы "Макбета" |
В отличие от многих других произведений Шекспира "Макбет" в истории мировой литературы прошел довольно-таки гладкий путь благодаря своей беспорочной репутации совершенно незагадочной и однозначной пьесы. В главном герое пьесы нет психологической загадки Гамлета, странной неоднозначности Отелло и особенно Яго. Нет и величественности судьбы к. Лира.
Уже при своем появлении пьеса имела шумный успех у зрителя, о чем есть свидетельства современников. Правда главный из этих современников, некто С. Форман, чернокнижник, астролог, авантюрист сам из себя представляет фигуру сомнительную и отчет о постановке "Макбета" 20 апреля 1610 года, помещенный в его "Книге пьес" представляется таким же недостоверным, как и сам факт именно его авторства этой книги.
Когда имя Шекспира в начале XVIII века начало мало-помалу выплывать из тени забвения, "Макбет" почти не подвергся скальпелю правки, которым безжалостно оперировал Поп, главный пропагандист и издатель Шекспира. Оценку, которую дал он главному герою, и которою потом своим авторитетом устаканил главный критик острова, этакий "английский Белинский" С. Джонсон, практически никто не пересматривал.
А именно, человека снедаемого амбициями, для выполнения которых у него нет никаких данных: словом из той породы, к которой принадлежат нынешние начальники. Джонсон пишет, что несмотря на военную храбрость и полководческий талант Макбет -- психологический слабак, легко подпадающий под чужое влияние -- имеется в виду не только его жена, но и три бестолковые тетки ("пузыри земли"), которые спьяну наболтали ему всякую дрянь, а он это ухватил за пророчества.
Макбет не управляет судьбой, но покорно плывет по жизни, и только загнанный в угол, всеми оставленный, в нем снова просыпается неукротимый дух воина: "С какой стати я буду играть римского дурака (т. е. Брута или Катона) и помирать на собственном мече? Пока я вижу живых, я предпочитаю сверлить дырки (т. е. пронзать мечом) в них".
К этой характеристике лишь добавляют нюансы, особенно много в духе самоанализа, уточнения и т. д. Например, деяния Макбета подробно расчленяются под микроскопом психоанализа: считается, что он подвержен неврозам, в частности, собираясь убить короля видит окровавленный кинжал, более не замечаемый никем. Или вдруг перед ним появляется призрак убитого им посредством киллеров Банко, который на пиру садится на королевский трон.
Ну как такой мог быть храбрым воином, а тем более совершить убийство, вопрошает группа литературоведов во главе с Р. Бриджесом (Bridges). "Твоя натура слишком полна молоком человеческой доброты", -- заявляет мужу леди Макбет. Нестыковочка у вас наблюдается, якобы наблюдается, мистер Шекспир. Им, психологам, конечно, виднее, но непредубежденный читатель пьесы проглатывает эти места, автор может сослаться на собственный опыт, за чистую монету.
Аналогично иллюстраторы вертятся вокруг трех сестричек ведьм и зловещей богини лунного света, на которую одновременно возложены функции надзора за колдовством Гекаты (ее появление в тексте многими считается вставкой на том хлипком основании, что сцены с ее участием откровенно слабы, "недостойны Шекспира").
Тем не менее и "Макбет" не избежал общей участи шекспировских пьес по части переделок и модернизации, хотя, к счастью, и в не такой степени как "Гамлет". Один из самых любопытных в этой сфере экспериментов принадлежит сэру Д. Гилгуду. Знаменитый актер так объяснял свою идею, впервые апробированную им на пьесе Уайльда "Как важно быть серьезным". В пьесе слишком много юмора, и ресурсов зрителя просто не хватает его переварить: он или большую часть не замечает, или отхохотавшись от пуза первый акт, потом тупо и уныло в измождении смотреть на сцену, не в состоянии воспринять, что там происходит.
Действительно, пьесы Шекспира так густо нашпигованы метафорами, пусть простыми и по делу, что при чтении невозможно не остановиться для их мысленной переварки. Естественно саспенс и динамизм восприятия теряются, а при перенесении на сцену шекспировский текст превращается в какую-то мешанину напыщенных фраз, так удачно переданную Марк Твеном в его прославленном монологе Гамлета из "Приключений Гекльберри Финна":
Быть или не быть? Вот в чем загвоздка.
Терпеть ли странствия столь долгой жизни,
Пока Бирнамский лес пойдет на Дунсиан,
Иль против моря зол вооружиться?
Макбет зарезал сон, невинный сон --
Вот отчего беда так долговечна..
и т. д. Как видим, в монолог принца весьма обильно вошли надергивания из "Макбета".
Недаром англичане с подозрением относятся к Шекспиру. В Интернете можно обнаружить даже любопытный англоязычный сайт, где один из разделов так и называется "Не надо бояться Шекспира" и где представлены параллельные тексты Шекспира на языке оригинала и в переводе на.. современный английский язык. О чем можно спорить, если уже в 1671, когда после смерти классика не прошло и 50 лет, основоположник английского критицизма Драйден писал о том, что язык Шекспира устарел и практически непонятен зрителю.
Наверное, трудно найти другого поэта, ставшего общенациональным, не говоря уже мировым классиком, который бы так постарался затруднить себе доступ к потомству. Даже многие простые и ясные сравнения, которые зрителями шекспировского театра воспринимались как само собой разумеющиеся сегодня взывают к ученым комментариям.
Яго, допустим, говорить, что навряд ли Отелло в виду войны отрешат от должности, ибо у Венеции нет человека of his fathom. "Его уровня," -- мы бы сказали, но fathom -- это шест, которым, по комментариям М. М. Морозова, наверное лучшего знатока Шекспира в России, лоцманы проверяли глубину: очень емкая и зримая метафора и такая же для тогдашнего зрителя островной Англии понятная как "зеркало вод", но чуждая нам.
Так что не следует пренебрежительно или подозрительно относится к адаптациям Шекспира, если не записывать его в игрушки для высокоученых филологов, а полагать классиком на все времена и для всех. А он -- ей богу -- стоит того.
