|
|
| Гаргантюа (илл Доре) |
Впрочем, предвидя будущие времена, Рабле также издал свой роман анонимно, да и после первых лет ренессансовской оттепели во Франции настали черные времена, и инквизиция немало пошаливала.
"Гаргантюа и Пантагрюэль" в традиционном понимании рассматривается как сатирический роман, высмеивающий общественные нравы, в т. ч. монархию и церковь, хотя сам Рабле был весьма близок со многими церковниками, а у епископа Жофруа д'Этиссака, своего однокашника, долгое время был синекурным секретарем. Кроме того, уже в конце жизни он получил приход, и таким образом, ничего не накопивший за долгую жизнь писатель, имел вполне обеспеченную старость.
Еще больше в "Гаргантюа" Рабле издевается над многими человеческими пороками, не оставляя без внимания насмешки ни одной человеческой профессии, ни одной слабости. Отпародировал он и весьма почитаемого -- едва ли не на одном уровне с Евангелием -- Гомера, отцов церкви, да и своих собратьев-гуманистов нет-нет да и кольнет шуткой.
Много в его романе и грубовато-физиологического, "раблезианского" юмора, особенно на тему обжорства, испражнений и секса пополам с пьянством. Все это создало писателю репутацию циника и развратника, что совершенно не соотносится с его вполне целомудренным образом жизни, ни с его идеалом свободной, сильной, духовно богатой, многосторонней личности. На дверях Телемского аббатства -- которое он рисует как идеал человеческого общежития -- красуется надпись: "Делай что хочешь".
В течение 4 столетий роман, или романы, более или менее мирно наслаждались заслуженной славой, изучались разными писателями на предмет подражаний (осталось три экземпляра разных частей романа вдрызг исписанных рукой Стерна -- известного хохмача XVIII века, а сколько раз он читал Рабле, подсчитать невозможно), преспокойненько переводились на разные языки (в том числе несколько раз и всякий раз неудачно на русский) и казались такими же простыми и понятными, как.. да как язык, на котором мы говорим.
Но вот настал XX век с его литературоведческой гипертрофией, и "Гаргантюа", как на адском вертеле стали поджаривать со всех сторон. Больше всего в этом преуспел наш соотечественник М. Бахтин. Вы что, ребята, думаете, что вы понимаете эту книгу? -- прямо в лицо он бросил раблеведческому сословию, не говоря уже о рядовых читателях, -- ничего-то вы не понимаете.
Нужно не просто так читать роман и гоготать над разными там сексами и обжорствами героев, а проанализировать социальную систему Ренессанса и сравнить между сопоставить между собой язык общепринятый и разрешенный с языком улицы, языком запрещенным. И тогда, продолжает Бахтин, вы поймете что в романе постоянно борются язык карнавала, когда в раз в году люди могли говорить, все что ни попадя на язык, не взирая на чины и ранги, и язык гротескного реализма, который он обозначает как изысканный жаргон образованных слоев, своеобразную литературную моду XVI века. ("Рабле откровенно использует уже профанированный народной книгой и сильно преображенный самим Рабле язык авантюрно-рыцарского повествования, а также язык народного карнавала и 'плебейских' жанров для разработки гуманистической утопии и гуманистической сатиры").
Не вдаваясь в справедливость бахтинского анализа (при чем здесь, правда, Рабле -- непонятно), заметим, что сама эта идея о двух языках сама выстрадана им из собственного опыт жизни при Советах, когда он был выслан в Мордовию, хорошо хоть не в лагеря, а местный образовательный гадюшник, и очень досконально освоил разницу между тем, что можно было говорить прямо, а что иносказательно. Так что читая иного интерпретатора, неплохо бы его самого проинтерпретировать на предмет происхождения его собственных идей, которые проникают в его мозг из жизни, а никак не из интерпретируемого текста.
Известность Бахтина шагнула очень широко, у него объявилась масса последователей, причем и в англоязычных странах и в традиционной цитадели солидного литературоведения, в Германии.
Французам, которые собственно и породили первоисточник, это показалось очень обидным, и они в противовес нашему пытаются выдвинуть собственных интерпретаторов. Так некто М. Холкист (Holquist) в своей книге под заглавием "Диалогизм. Бахтин и его мир" (2002) выдвигает концепцию, что вся эта антитеза карнавала и гротескного реализма не так уж принципиальна. А вот если вы не знакомы с античной мифологией, не видите, что обжоры Гаргантюа и Пантагрюэль -- это хтонические боги, через жизненные процессы которых, происходит постоянное пересоздание мира, вам и браться за чтение романа не стоит. Правда, пока славы Бахтина этот автор не достиг.
Все эти исследования читать интересно и забавно, а когда открываешь книгу Рабле -- ее тоже читать интересно и забавно (хотя может, на современный вкус, и несколько утомительно), при этом такое ощущение, что одно чтение никак не связано со вторым: Рабле про свое, Бахтин и др. про свое.
.."Живот не имеет ушей, иначе его можно было бы наполнить умными словами", -- как говорил Рабле.
