(Античный барельеф к псалому N 150)
|
|
|
Детишки поют псалом. (Античный барельеф к псалому N 150) |
Поначалу, похоже, псалмы были разбросаны по всей Библии, а потом их снесли в одно место, и приписали их автором Давида. Псалтырь -- это и есть та книга, в которой собраны эти разрозненные песнопения. Так что в каком-то смысле Псалтырь -- это коллективный поэтический сборник. Вместе с тем единство художественных средств, и еще более того настроения заставляют относить их к одному лицу. Так что выбирайте, что вам по душе: или считать, что еврейские поэты творили все в одном ключе, или этот сборник подвергся сильной правке неведомого гения, может быть, даже самого царя Давида, а позднейшие псалмы уже приноровлены к этим по стилю.
Даже люди неверующие, и что страшно сказать, атеисты вполне разделяют мнение о высоких художественных достоинствах псалмов, так что некоторые из них даже не побоялись включить в безбожные советские времена в серию "Библиотеки всемирной литературы" именно как художественные памятники. Тематика псалмов достаточно традиционна для поэзии на начальной стадии (а начальная стадия -- это перманентное состояние поэзии: люди начинают писать стихами, когда им надоедает профессиональная литература): гимны, молитвы, благодарения богу, литургия, даже любовная лирика..
Все псалмы сложены по правилам еврейской поэзии и часто достигают изумительной красоты и силы. Основной художественный прием псалмов -- параллелизм. Он объединяет или синонимические вариации одной и той же мысли, или общую мысль и её конкретизацию, или две противоположные мысли, или, наконец, два высказывания, находящиеся в отношении восходящей градации. Заметим, что параллелизм -- это практически первый шаг всякой поэзии и всякого начала стихотворчества. Человек взялся писать стихи, и сразу же ему в голову лезут всякие немыслимые параллели:
Красная картошка, зеленая ботва,
Нам забили восемь, а мы им только два --
как прокомментировал канадский вратарь К. Драйден результат одного из хоккейных матчей.
Причем гении и графоманы здесь совершенно на равной ноге, хотя, конечно, в хорошей поэзии связь между параллельными мыслями теряет свой произвол:
Когда взираю я на небеса Твои - дело Твоих перстов, на луну и звезды, которые Ты поставил,
то что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его? .
То что давидовы псалмы стоят у истоков всей еврейской поэзии -- это и ежу, что называется понятно, но они стоят либо как главный либо как один из главных источников и у любой национальной европейской поэзии. Античная традиция и собственный фольклор начинают завоевывать место на поэтической карте, когда там уже обосновалась библейская поэзия.
Не миновала сия чаша и русской поэзии. С псалмов начал первый наш поэт С. Полоцкий, на спор, кто лучше напишет, псалмы перевели Ломоносов, Тредиаковский и Сумароков. Правда, потом поэзия решительно свернула с этого пути в пользу европейской поэзии. А. С. Пушкин было взялся за библейскую тематику ("Отцы пустынники и девы непорочны"), но то ли запал вышел, то ли просто не успел достаточно прошагать по этому пути. Тем не менее в нелитературных дореволюционных кругах именно Псалтырь была основным источником поэзии.
Входя в состав каждого, даже самого краткого чина богослужения, Псалтирь была переведена на славянский язык, по словам летописей, еще свв. Кириллом и Мефодием. Древнейшие сохранившиеся славянские рукописи Псалтири относятся к XI веку (древнейшая глаголическая "Синайская псалтирь", а также несколько кириллических рукописей). Впервые славянская Псалтирь была напечатана в 1495 году в Черногории (см. статью "Сербуля"); часто встречающиеся упоминания о краковском издании 1491 года (первопечатник Швайпольт Фиоль) на самом деле относятся не к Псалтири, а к Часослову, хотя и нестандартного по нынешним понятиям состава. Псалтирь обычно была последней, "высшей" книгой для обучения грамоте (после букваря и Часослова) и не только среди священнослужителей.
Возможно, отторжение от псалмов высокой русской поэзии (хотя отдельные робкие попытки пристегнуться к этому поэтпласту -- Есенин, А. К. Толстой -- и предпринимались) сказалось на ней не самым лучшим образом.
Многие поэзии отталкиваются от псалтыри, но делают это совершенно по-разному. Армянский поэт X века выбрал оттуда одну тему: тему общения с богом. И в своей "Книге скорбных песнопений" он на разные лады задает богу один и тот же, по-видимому, мучительный для него вопрос "Кто я и зачем?" Сборник, законченный в самые первые годы XI века, из столетия в столетие переписывали наравне с Библией, стремились иметь чуть ли не в каждом доме. Нарекаци плачет о своем несовершенстве, о своей духовной расслабленности, немощи, бессилии перед богом, об утраченном первородстве человека. Укоры самому себе в каждый момент легко преобразуются в сетование о грешном человечестве вообще, с которым Нарекаци ощущает себя тесно связанным круговой порукой вины и моральной борьбы. И он просит и просит у Бога прощения: не для одного себя, но для всех людей.
Причислив себя к заслуживающим наказания,
Со всеми вместе молю о милосердии:
Совсем на иные мысли наталкивает Псалтырь польского классика Яна Кохановского. В своем переводе псалмов, он упирает на Бога как гуманиста, человека (это не описка!) высших способностей, друга и советчика в сложных жизненных обстоятельствах. Характерно, что Псалтырь Кохановского понравилась и католикам, и протестантам, и атеисты в трудные для себя минуты баловались его чтением.
А вот Вэйчел Линдзи американский поэт рубежа XIX--XX веков, так тот прямо задирает бога и в своих "видениях", среди которых есть несколько скорее парафраз, а не переводов псалмов, не очень лестно отзывается о божественной работе по созданию мира, и особенно обрушивается на всевышнего за выведение на подмостки Вселенной такого гнусного насекомого как человек.
Так по-разному, трактуется всего одна из тем псалмов, давая поэтический импульс разным темпераментам.
