Дворец" Пугачева в Уральске (рисунок В. Короленко, 1900) |
Работа над пугачевской тематикой велась Пушкиным долго и кропотливо. В течение 1832--1833 годов он исхлопотав у Николая II соответствующий допуск, работал в архиве, сумел добиться разрешения на сбор материалов на месте событий, где ему посчастливилось встретиться с еще живыми свидетелями бунта. "Я прочел со вниманием все, что было напечатано о Пугачеве и сверх того восемнадцать толстых томов in folio разных рукописей, указов, донесений и проч. Я посетил места, где произошли главные события эпохи, мною описанной, поверяя мертвые документы словами еще живых, но уже престарелых очевидцев, и вновь поверяя их дряхлеющую память исторической критикою," -- так отозвался о своих изысканиях А. С.
Результатом работы стала знаменитая "История Пугачева", названная так самим поэтом, или "История пугачевского бунта", переименованная царем: "У бунтовщиков и злодеев не может быть истории". "Капитанская дочка" собственно была эрзац-дополнением к этому историческому труду, служила целям, так сказать, его популяризации у читающей публики, ибо даже образованная часть тогдашнего общества, весьма начитанная в Плутархе, Геродоте, французских историках, не весьма охотно клевала на отечественные поделки, справедливо унюхивая в них беспробудную лесть и перевирание в угоду начальственному элементу.
Появилась "Капитанская дочка" в 1836 году, через два года после "Истории" и сразу стала хитом сезона (заметим, что "Историей" и "Дочкой" интерес Пушкина к пугачевской тематике и временам Екатерины II не завершился: остались многочисленные заметки, планы, наброски, которые не попади в сердце поэта проклятая пуля Дантеса, возможно, проросли бы еще черт знает какими литературными побегами). Повесть капитально читалась и живо обсуждалась.
Основной интерес ее, как и следовало ожидать, заключался в фигуре Пугачева и описании восстания, чего не скажешь по оставленному "Дочкой" критическому следу. Даже такие корифеи, как Белинский и Л. Толстой и мн другие что-то там шепелявили о новой форме романа, духе Вальтер Скотта, "преданиях семейной старины" и тому подобных интересных, но весьма литературно специфических вещах.
"Пусть я безумец, но я надеюсь, что Пушкин примет искреннее мое поздравление в связи о появлением на свет очаровательного создания, его побочного ребенка, доставившего мне на днях минуту отдыха от гнетущего меня уныния. Скажите ему, пожалуйста, что особенно очаровали меня в нем совершенная простота, утонченность вкуса, столь редкие в нынешнее время, столь трудно достижимые в наш век, век фатовства и пылких увлечений, рядящийся в пестрые тряпки и валяющийся в нечистотах, настоящая блудница в бальном платье и с ногами в гряз" (Из переписки А. И. Тургенева, который по отчеству годится в дети автору "Отцов и детей", а по возрасту -- в отцы). Такова уж у нас в стране полемика: по поводу волнующих и животрепещущих вопросов: говорить совсем не о том. Вины классиков тут, правда, нет: само имя Пугачева было тогда чуть ли не под запретом.
Однако тот же Тургенев (А. И., разумеется) особенно налегал в своих сделанных на французском языке импортным корреспондентам заметках на особый и горячий интерес публики именно к той главе Пушкина, где речь шла о зверствах пугачевцев в Пензенской губернии, и какие напасти пережила при этом семья Гринева. Глава эта не была включена в окончательный текст повести и осталась ненапечатанной, но ходила по Петербургу в рукописном варианте, наподобие солженицинских пасквилей в советские времена. Еще одна особенность русской культурной жизни: вещь не напечатана, но все о ней слышали, все ее читали и все о ней толкуют.
Обращениями русской культуры к "Капитанской дочке" пушкинскую повесть в конец истрепали ("замусолили слюной казенных педагогов" -- Л. Андреев) вконец. Одних кино- и телеэкранизаций насчитывается 6 штук (причем, не только русских). Из отечественных наибольшую известность снискали фильмы 1959 и 2000 годов. Первый, режиссера В. Каплуновского -- добросовестная и тактичная экранизация пушкинского произведения, особенно примечательная тем, что делалась не в самые подходящие советские времена, когда пугачевское движение рассматривалось как освободительная борьба крестьян против феодального гнета, а Пушкин, как проводник передового революционного сознания.
"Самую тему революции Пушкин прямо назвал в романе, найдя для нее легальную формулу, данную им от имени Гринева: 'Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений'. Возможно, что... Пушкин был далек от проповеди 'насильственных потрясений'. Но важно, что эта тема революции стояла перед Пушкиным как историческая тема, более того - как историческая проблема, определяющая будущие судьбы России. "
Так писал Б. Томашевский, виднейший советский пушкинист, взгляды которого были фактически официальной точкой зрения на творчество нашего всего и тиражировались в многочисленных монографиях, предисловиях, и, что важнее, во всех школьных и вузовских учебниках и пособиях. Как такое можно вычитать у Пушкина, было бы непостижимой загадкой для тех, кто не знаком с будничным бесстыдством наших "общественных наук".
Так вот в фильме эта тема почти не прозвучала. Зато был великолепен Лукьянов в образе Пугачева: подлинный народный вождь, а не тот мужичок-хитрован из народных побасенок, каким изобразил его сам А. С. Пушкин.
Фильм же 2000 г А. Прошкина "Русский бунт" -- чистейшей воды халтурная иллюстрация на "прослюнявенную" тему "не приведи господи видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный". "Машков, -- писал один из критиков, -- в роли Пугачева - никакой. То есть Машков-то есть, а Пугачева - ноль. Стрельнул глазом, рыкнул, басовито схохмил, сделал вид, что разъярился (все тем же хриплым голосовым напором) - и весь Пугачев. Почему за ним народ пошел - совершенно непонятно... Машков -- это типичный мачо. Эдакий российский Бандерас".
Впрочем, почему народ пошел за Пугачевым не понятно и у Пушкина. Как-то дворянская принадлежность, не только по происхождению, но и по духу, нашего великого классика и его несколько пренебрежительное отношение к мужику, когда тот спокоен, и ненависть. когда тот пытается "встать с колен", постоянно остаются за бортом литературного внимания. И, собственно говоря, сам народ отверг того Пугачева, которого попытался, и увы! небезуспешно навязать потомкам великий поэт. А удостоверил этот факт... да сам Пушкин и удостоверил.
"Уральские казаки (особливо старые люди) доныне привязаны к памяти Пугачева. 'Грех сказать, - говорила мне 80-летняя казачка, - на него мы не жалуемся; он нам зла не сделал'. - 'Расскажи мне, - говорил я Д. Пьянову, - как Пугачев был у тебя посаженым отцом'. - 'Он для тебя Пугачев, - отвечал мне сердито старик, - а для нас он великий государь ампиратор Петр Федорович'".
Так что остается надеяться, что тема и русского бунта и крестьянских вождей, в т. ч. Пугачева, Пушкиным блистательно открыта, но далеко еще не закрыта, и перспективней здесь, кажется, идти не в фарватере великого поэта, а в яростном противовесе к нему. (Что, кстати, пытались сделать Есенин, Короленко и более скромно В. Я. Шишков).