|
|
| "Старик" -- рис Нестерова |
Пьеса была написана в конце 1901 - начале 1902 гг. и первоначально называлась "На дне жизни". Бунин, кому Горький одному из первых дал пьесу на прочтение, еще даже и на заглянув в рукопись, зачеркнул слово "жизни". Литературный анекдот, но весьма правдоподобный: очень уж писатель был податлив к чужому мнению.
Впервые поставлена была пьеса 18 декабря 1902 г в Московском Художественном Театре режиссерами К. С. Станиславским и Немировичем-Данченко и с большим успехом. Было любопытно глядеть, как на премьеру собралась разряженная, расфуфыренная публика, включая членов семьи московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, и с неотрывным вниманием наблюдала за жизнью бомжей. В таких случаях историки говорят: "Нам трудно понять, почему это было так, но это факт". Правда, в отличие от античных времен, когда нам трудно что-то понять из-за недостатка фактов, здесь трудно что-либо понять ввиду их полнейшего переизбытка.
Пьеса как вихрь захватила не только театральный, но и общественный мир той эпохи. Как ни странно, но ее криминальный сюжет как-то сразу выпал за борт внимания и весь интерес завертелся вокруг двух второстепенных персонажей пьесы: бродяги Луки и карточного шулера Сатина, да так и крутится до сих пор (некий рассудительный американский зритель вполне резонно замечал, что настоящим героем пьесы должен быть слесарь Клещ, который хотя и "на дне", но трудится не покладая рук, и нужно было показать, что непременно придет к нему).
Лука -- этот "моральный жулик", по выражению самого писателя, в наглую обманывает несчастных людей, доказывая им, что в жизни не так все плохо, и надежда на более достойную жизнь всегда есть. Правда, в отличие от политических и бизнес-жуликов его обман не преследует никаких личных корыстных целей, а движим состраданием к людям.
"И...чего тебе правда больно нужна...подумай-ка! она, правда-то, может, обух для тебя..."
Карточный же шулер Сатин, бездельник и фразер, задетый проповедью Луки, и ударившись в размышления по этому поводу, приходит к мысли о вредоносности утешительной философии. "Человека не жалеть надо, а уважать".
Разделял ли подобные мысли сам автор? Вопрос сложный, хотя Горький и без конца трандычал, что "основной вопрос, который я хотел поставить, это - что лучше, истина или сострадание? Что нужнее? Нужно ли доводить сострадание до того, чтобы пользоваться ложью, как Лука?". А на свое 50-летие, прямо на юбилее, так даже набросился на некоего профессора литературы, который в поздравлении хвалил его за Луку, который "милость к падшим призывал": ложь старца Луки, пыхтел Горький, играет реакционную роль. Вместо того, чтобы звать на борьбу против неправедной жизни, он примиряет угнетенных и обездоленных с угнетателями и тиранами. Эта ложь -- выражение слабости, исторического бессилия.
Прокламируемая точка зрения Горького полностью совпала с декларационно-гуманистическим пафосом советской литературы, и мы в школьных сочинениях без конца превозносили Сатина и порицали Луку. Возможно, так думали и многие современники Горького, и, наверное, Лука бы так и остался в роли безответного персонажа, которого так лихо, а главное красиво отстегивает Сатин, если бы не Москвин -- первый исполнитель роли старика. "В Луке Москвина поражала чуткая, пристальная наблюдательность и способность художественного обобщения. Было такое впечатление, что для всего Луки художник написал предварительно сотню этюдов 'бродячей Руси', с придорожной 'странной братии', бороздившей русские проселки", - отмечал влиятельный театральный критик начала XX века С.Н. Дурылин, заметим, сам поклонник и знаток русского народного православного быта. Вопреки указаниям Горького, что Лука страшнее самых страшных врагов человечества, актер создал своего Луку, увидел в нем доброе человеческое начало, разглядел за его утешительством призыв к лучшему, еще сохранившемуся в душах людей, чтобы сами они попробовали выбраться со дна жизни. Трактовка Москвина стала преобладающей на русской сцене.
Из-за чего Горький даже и психовал "ни публика, ни рецензята - пьесу не раскусили. Хвалить - хвалят, а понимать не хотят. Я теперь соображаю - кто виноват? Талант Москвина-Луки или же неуменье автора?"
 |
| Современная карикатура на пьесу Горького |
Трактовка Москвина стала преобладающей на русской сцене, а в настоящее время маятник оценки пьесы качнулся в сторону Луки как положительного персонажа: "ложь во спасение необходима. Лука старается дать погибающим людям хоть какую-то надежду. Он утешает их, успокаивает. Несет хоть и небольшое, но облегчение обитателям 'дна'. Все же остальные клянут жизнь... и грешат, грешат, грешат. А человек живет надеждой!." -- пишет современный критик (фамилию не знаю, потому что взял цитату, ставшую благодаря Интернету крылатой из реферата).
Но не всех наших современников удовлетворяет такая точка зрения. "Я озадачен характером Букузена Хидари (Лука -- речь идет о фильме А. Куросавы 1957 г, перенесшим действие пьесы на японскую почву). Это что, Хидари хорош? Если он хорош и успокаивает бомжей ('dispossessed'), подтверждая их иллюзии, значит это, что самообман -- добро," -- недоумевает американский зритель и лишний раз подтверждая, что Горькому, действительно, удалось нащупать одну из болевых точек человеческого существования, поставить вопрос, который как не верти, разрешить не удастся, но не ставить невозможно.
И лишь раз не всесильность позиции Луки подтверждается любопытным фактом. Некий современный французский режиссер (Jean-Claude De Bemels -- ? из публикации не совсем ясно, кто там главный) поставил пьесу Горького, доверив исполнение ролей настоящим клошарам. Пьеса имела и имеет в Париже громадный успех.
"Но как вы вернетесь после такого успеха снова на улицу," -- спросили у одной из актрис. "Не знаю. Знаю только, что нам уже никогда не забыть горьковских слов: 'Человек -- это звучит прекрасно, человек -- это звучит гордо'".
