"Вечные сюжеты"

В. Шукшин. "Я пришел дать вам волю"

Фрагмент акварели В. Сурикова "Разин и перс. княжна"

Образ Разина не был обделен вниманием в русской культуре. Однако интерес к нему носил весьма специфический характер. Разин остался в песнях, сказаниях и легендах как удалой атаман, лихой гуляка, смелый и наглый разбойник-налетчик. Широко известен эпизод с бросанием им в Волгу персидской княжны, обросший множеством легенд и народных песен (типа "Из-за острова на стержень", имеющая между прочим четко установленного автора -- Д. Садовникова), а уже в наше время ставший предметом "серьезных исторических исследований".

Долгое время шмыгал Стенька по легендам, на пушечный выстрел не допускаясь к литературе, так что А. С. Пушкин, пожалуй первым из писательской братии обратившийся к этом образу, вынужден был в поисках материала использовать иностранные источники. Еще в XVII в вышла книга голландца Я. Стрейса "Три путешествия", где последний описывая свои поразительные скитания по России, степям, Персии, упоминает и о Разине.

А 29 июня 1674 года в Виттенбергском университете (Германия) состоялась защита диссертации о восстании Разина в контексте российской истории; автором её стал Иоганн Юст Марций. На эту-то работу и ориентировался А. С., который считал Разина "единственным поэтическим лицом русской истории". Написанные поэтом три песни об атамане, стилизованные под народные, стали его поэтическим вкладом в литературную разинщину. Скажем прямо, в трактовке этого народного персонажа Пушкин был не оригинален, полностью следуя за "лихим разбойничьим мотивом". Вообще крестьянская тема у нашего всего оставляет желать.

Вплоть до Октябрьской революции ничего нового в освоении разинской темы не произошло, хотя Степан и вышел из литературного подполья и стал значимым персонажем в исторических и писательских темах. Громадный интерес в свое время вызвала книга Н. И. Костомарова "Бунт Стеньки Разина". Книга, хотя и традиционная по трактовке темы, насыщена массой фактов, примеров, событий и лиц. "В его речах, -- пишет о Разине Костомаров, -- было что-то обаятельное. Толпа чуяла в нем какую-то небывалую силу, перед которой нельзя было устоять, и называла его колдуном. Жестокий и кровожадный, он забавлялся как чужими, так и своими собственными страданиями. Закон, общество, церковь, -- все, что стесняет личные побуждения человека, стали ему ненавистны. Сострадание, честь, великодушие были ему незнакомы. Это был выродок неудачного склада общества; местью и ненавистью к этому обществу было проникнуто все его существо".

Тем не менее книга вызвала громадный общественный резонанс. Ч. Валиханов заносит в свой дневник эпизод, когда в толпе, наблюдавшей проезд Александра I по улицам, какая-то барыня сквозь нос процедила: "Надо было бы очистить место для чистой публики". И тут же ей дерзновенно ответили: "А вы почитайте-ка Костомарова, как там Сенька эту чистую публику чистил".

Таким же буяном и бандитом предстает Стенька в одном из первых российских фильмов "Понизовая вольница" (1909, Дранков), где бородатые мужики со зверскими физиономиями лихо швыряют в воду декадентскую утонченную барышню в восточном наряде, сквозь прозрачные одежды которой весьма откровенно просвечивают соблазнительные формы.

Оценка образа Разина резко поменялась после Октябрьской революции. В ряду исторических лиц - борцов за свободу, которым предполагалось поставить памятники на городских улицах и площадях Страны Советов, был и Степан Разин. С. Т. Коненков выполнил из дерева скульптурную группу "Ватага Степана Разина". Она была установлена в Москве на Лобном месте. 1 мая 1919 г. В. И. Ленин произнес речь на открытии этого памятника. Владимир Ильич назвал С. Т. Разина одним из представителей мятежного крестьянства, отдавших жизнь в борьбе за свободу.

Таким он и прошествовал через советское искусство, выражаясь чуть ли не языком диамата. (Отметим чапыгинский роман, хотя и весьма просоветски тенденциозный что касается крестьянского бунта, но замечательный бытописанием эпохи и экспериментированием с допетровским языком).

Василий Макарович продолжает образом Разина свою галерею чудиков. Разин чудит своими походами, своими театрализованными пьянками; бунт -- и это своего рода чудачество. Заметим для полноты картины, что продолжатели шукшинской темы, особенно в провинциальной литературной среде трактуют чудика, как некоего деревенского дурачка, который "чудит", хотя часто и с добрыми намерениями, и со своим тайным смыслом. Все же шукшинский чудик -- это скорее антипод нормальному человеку.

А нормальные люди представлен соратниками атамана, которым понятно, что можно рискнуть головой за барахло, но непонятно, зачем подставлять свою башку ради воли. Другой тип нормального человека особенно злобно описанный писателем -- это начальники: воевода Прозоровский и главный антагонист Стеньки донской старшина. Последний персонаж получился весьма убедительным, ибо был очевидно списан с советского и русского начальника. Та же внешняя степенность, значительность, даже мужиковатость, та же шкурность во всех мыслях и делах и даже та же психология, в частности, постоянная присказка: "Я это совершил в интересах делах" после каждого иудиного поступка.

Это чувствовали руководители, и потому с таким трудом шел "Степан Разин" да и Шукшин вообще и потому столько дряни и гламура усиленно наворачивается вокруг писателя в наши дни. Помню как к одному из шукшинских юбилеев издавался писательско-литературоведческий сборник. Один из моих знакомых поместил в нем статью, как раз об образе советского руководителя в шукшинском творчестве, куда к месту и не к месту приплел "Генерала Малофейкина", "Мой зять украл машину дров", да и "С. Разина" до кучи примерно с тем же составом рассуждений, которые обнародованы в этой заметке.

Книга уже поступила в типографию, когда ее составитель (не называю фамилий, ибо и моему знакомому да и мне еще жить) с перепуганными глазами, будто ему сообщили, что у него прорвало трубу горячего отопления и вода хлещет по подъезду, прибежал и сделал моему знакомому выговор: "Ты что же делаешь, не понимаешь разве, что за такие вещи нас по головке не погладят?". И, разумеется, он снял статью, исключительно "в интересах дела. Иначе нашу лавочку просто прикроют" (Им предполагалось, что насчет лавочки он иронизировал, хотя усмотреть тут какой-либо намек на иронию весьма невозможно).

Когда шукшинские чтения только организовывались, один из главных (по его словам) инициаторов этого проекта встретил от тогдашнего руководства немалые возражения: "Шукшин?! Да он же пил запоем". "Но мы, -- гордо ответил Ку. (по крайней мере, так он не раз передавал этот разговор), который на дух не выносил живого Шукшина и даже встречаться с ним отказывался, когда тот приезжал к нам, -- не пьянице устраиваем чтения, а писателю".

А теперь все никто из самых-самых начальников вроде ничего не имеет против Шукшина. Похоже за эти годы, лежа в могиле, писателю удалось протрезветь. Жаль если это так. Тогда век нам воли не видать.

Содержание