|
|
|
Сцена из "Панчатантры" (релиф в храме Мендут (Индонезия))
|
Из Индии басни пошли гулять по всему свету. Вместе с буддийскими монахами они проникли в Тибет, Китай, Японию, Индонезию. В последней стране "Панчатантра" наряду с "Махабкаратой" и "Рамаяной" до сих пор является главным поставщиком сюжетов для традиционного театра теней. Тоненькие и толстенькие книжки "Панчатантры", наподобие лубка -- народной книги, являются там дешевым и массовым чтивом самых широких демократических слоев.
Путь "Панчатантры" на Запад начался с Ирана, где ок 570 г Борзуа (Borzuy) -- шахский врач перевел сборник на пахлави -- средневековый иранский язык. До нашего времени этот текст не дошел, но где-то в начале IX века, Харун-ал-Рашид, прославленный правитель "1001 ночи" создал в знаменитый "Дом ученых", где переводилась мудрость со всех стран тогдашнего мира: др. греческая, индийская, китайская. Итогом стала многотомная "Энциклопедия дыхания мудрости", где рядом с трактатами Аристотеля и К. Птолемея нашлось место и для "Калилы и Димны" -- так обозвал "Панчатантру" переведший ее с пахлави где-то ок 750 гг на арабский Ибн-ал-Мукаффа. Перевод последнего однако был сверен и выправлен в соответствии с санскритским образцом.
В 1080 г С. Сифом (иногда его называют Сетхом) "Калила и Димна" была переведена на византийский (среднегреческий) язык -- "Стефанит и Ихнилат" ("Увенчанный и Следопыт") -- и под этим названием проникла в Русь. Примерно в это же время сборник был переведен на латинский язык неким Балдо (этот назвал свой сборник "Старый Эзоп"), но европейская популярность "Панчатантры" начинается с ее перевода на еврейский в 1250, с которого в 1263-1274 его изложил на латинском И. Капуанский.
Разумеется, это только общая схема движения книги, не учитывающая сложных взаимовлияний разных переводов и версий. Сами ученые до сих пор распутывают этот сложный клубок и далеко не пришли к единому мнению. Как курьез можно привести факт, что уже в новое время (где-то XVII--XVIII вв) "Калила и Димна" была переведена с персидского ("Мерцало мудрости" Абу-ль-Фазла) на индийские языки урду и кхари-боли (предтеча современного хинди). Кроме того, в различных сборниках авторы не гнушались объединять басни из разных источников: "Панчатантры", Федра, Эзопа, местных сказок о животных.
Важно отметить, что во все века своего странствования "Панчатантра" оставалась серьезной литературой, где-то даже эзотерической. Недаром ее называли "Царственной книгой" (в турецком переводе), "Директорией человеческой жизни" (в переводи И. Падуанского). Цари рассматривали "Панчатантру" как трактат об управлении, как наставление в своей жизни. Недаром Вахтанг VI -- картлийский царь -- именно "Калилу и Димну" сам перевел на грузинский язык, отпечатал в созданной им типографии, и не расставался с ней никогда, даже когда через заснеженные перевалы бежал в Россию, искать покровительства у Петра I.
А С.-С. Орбелиани, один из его придворных Вахтанга, ловкий интриган, а значит человек отнюдь не наивный, на старости лет по образцу этого сборника годами составлял свою "Мудрость вымысла", проникнутую махровым пессимизмом и горечью разочарования над человеческой природой, хотя бы и в звериной шкуре.
Положение изменилось в новое время. Лафонтен в своих "Баснях", вторая часть которых по его собственному признанию, полностью изъята им из "Калилы и Димны", отбросил скучную дидактику, сплетя кружевную вязь из галантных легких историй. Эта традиция была продолжена в XVIII веке -- веке расцвета в европейской культуре так называемой литературной сказки. С тех пор "Пачатантра" стала источником пародий, приколов, разошлась на анекдоты:
"Попали звери в яму. Решили съесть раньше того, кто всех моложе. Лиса и волк доказали, какого древнего они происхожения. Медведь же, по всему самый молодой вывернулся из ситуации со свойственным этой породе зверей изяществом: 'А мне хоть и всего 2 года, да как врежу по харе, сразу есть расхочется'".
Другой сферой приложения животных историй стали сказки в хрестоматиях для детей, мультики, шлягеры. Правда, писатели пытаются вернуть книге былую серьезность. Дорис Лессинг в предисловии к одному из своих романов пересказала 2 первые басни "Пачатантры", связав их с принципами поведения, которые они должны согласно санскритской традиции иллюстрировать, и даже попыталась объяснить, что заложенные здесь идеи не менее глубоки, чем идеи Макиавелли, Гоббса, Монтескье -- признанных классиков политической мысли -- и уж в разы превосходят скудоумные и многословные, насыщенные крутой терминологией писания современных политологов.
Более того, они взывают к иной культуре общежития, чем утверждающейся в современном глобализуемом мире обезличенной культуре менджемента и управления. Лессинг отмечает, что политика, из которой изгнана нравственность, в конечном счете даже менее эффективна, чем политика, основанная на взаимном уважении и этических ценностях. Ведь "Пачатантру" не без основания именовали книгой царей: то есть политик должен учесть тот факт, что его действия могут аукнуться, когда его давно уже не будет на этом свете, то есть могут отлиться слезами его же детям и внукам. Но в наше время царей нет. В наше время для политика важнее нахапать как можно больше, пока он у власти, а там трава не расти, так что, боюсь, древняя мудрость -- она не для нашего времени.
