|
|
|
Китай. Фотография нач XX в
|
Как и все, что выходило из под пера Лу Синя, рассказ был встречен читающим Китаем на ура и укрепил славу писателя как непререкаемого классика. Рассказ был переведен на множество языков, во-первых, из политкорректных соображений: ну не может же мир игнорировать писателя, популярнейшого в стране, где живет пятая часть человечества, а во-вторых, уж очень прост и непритязателен этот рассказ: даже для среднего переводчика он не представляет никакой трудности.
При этом, правда, не учтена одна особенность. Если изъять само действие рассказа -- а это едва ли пятая часть его объема -- то вся "публицистика" Лу Синя-А-Кью -- это сплошной подбор цитат из китайских мудрецов: Конфунция, Лао-Цзы, Мо Цзы. К Лу Синю, как ни к одному писателю применим анекдот, рассказываемый о Гете, Пушкнине и т. д. "Не пойму, за что его так хвалят (Пушкина, Гете и др.). Этот парень не очень-то перетрудился, составив свой шедевр из сплошных цитат". Нужно только учесть, что то, что для воспитанного на европейских культурных традициях, где ценится прежде всего индивидуальность, является писательским минусом, у китайцев превращается в плюс:
"Я ничего не сочиняю, я только передаю" (Конфунций). "Мо Цзы на 90 проц составил свой труд из цитат Конфунция. У европейцев писать так духу не хватит" (Б. Брехт).
Так что поклонник западной и особенно русской литературы (Лу Синь дебютировал "Записками сумасшедшего", прямым подражанием Гоголю) действовал здесь вполне в духе китайских литературных традиций. И вполне в духе китайских литературных традиций под маской подражания он резко и четко проявил свою собственную индивидуальность. Ибо в сопоставлении с поступками А-Кью и реалиями жизни даосские и конфунцианские цитаты обретают издевательский смысл. Писатель критикует, резко и болезненно, то что китайцы впитывают с молоком матери и почитают уже не веками, а тысячелетиями. Под маской подражателя выступает ниспровергатель традиций, хотя и делает это традиционным для китайской культуры способом.
К сожалению, эта, по единодушному мнению исследователей, особенность творчества великого китайца ускользает в переводах его таких простых и, на сторонний взгляд, незатейливых рассказах. "Настроение в 'Подлинной истории А-кью' целом пессимистичное, нет никакой надежды на улучшение, нет никакого другого мира, нет идеалов, способных вылечить общество, нет никакой таинственности, все просто, обыденно и довольно паршиво", -- пишет современный русский литературовед.
Сегодняшний Китай, не стой Россия, встает с колен и видит себя и в своих грезах, как и A. Q., себя уже великой державой. Поэтому все китайское превозносится. Критика и самобичевание не в моде. И нынешний официальный Китай хочет немножечко отстраниться от своего классика. В 2007 году китайские власти решили изъять "Историю..." из школьных хрестоматий (а в отличии от России хрестоматии в Китае составляются на века, и убрать или добавить туда хотя бы один пункт -- дело непростое) и поместить вместо нее "Борцы на снежных вершинах" кун-фу-историю гонконгского писателя Ксин Йонга (Jin Yong).
Однако, власти недооценили настроение общества. В прессе и Интернете вокруг этого решения развернулась целая полемика: "Классическую современную литературу и побуждающий к раздумьям рассказ хотят заменить снежком". Итог полемики подвела правительственный культурный орган "Гуаньминь Рибао": "Нам нет необходимости впадать в крайности. Раньше мы политизировали наши школьные учебники Лу Синем, сейчас вульгаризируем Ксин Йонгом". В итоге и того и другого убрали из хрестоматии. Бедный Ксин Йонг, как Матросов, своей грудью закрыл вражескую амбразуру Лу Синя. Сам погиб, но задание партии и правительства выполнил: не допустил сомнительного писателя к юным китайским душам.
В своей статье "Как я сделал 'A. Q'" Лу Синь писал: "Я желал, я хотел, как говорят люди, изобразить период нашего прошлого, но боюсь, что я предсказал будущее". И судя по реакции китайских властей попал в самую точку.
