На переднем плане памятник Фадееву
в окружении героев "Разгрома" и "М. Гвардии"
|
|
|
Дом Детского творчества в Москве На переднем плане памятник Фадееву в окружении героев "Разгрома" и "М. Гвардии" |
Роман с ходу вонзился в бестселлеры нарождающейся советской литературы, а Фадеев стал одним из его лидеров еще до окончания романа: "Разгром" печатался отдельными главами в журнале "Октябрь" в конце 1926--начале 1927 года, и уже после первых выпусков был буквально завален хвалебными отзывами критики и читательскими письмами.
Комсомольский поэт А. Безыменский визжал от восторга: если 519 членов Ассоциации пролетарских писателей -- будут писать так, как Фадеев, то вскоре мы будем иметь 519 "Разгромов". "Роман освещен идеей о новом, гармоническом человеке, о красоте и совершенстве жизни, наконец-то вышедшей к свету реального солнца, добра и правды," -- писал один из читателей. И как показало социологическое исследование тех лет "Голос рабочего человека", такое понимание романа было превалирующим.
Вслед за рядовым читателем подтянулся и литературный бомонд тех лет. "Этот год принес нам очень много крупных людей, -- пишет М. Горький Р. Роллану в 1928 году, -- которые подают большие надежды. А именно: Фадеев, автор 'Разгрома', Шолохов.. Но подобных им талантов пока еще -- единицы". "'Разгром' является основным нашим произведением, на котором мы все учимся" (Панферов, 1931).
Гораздо важнее было одобрение романа властью. "Этот роман написан... совсем не по обычному трафарету, по какому сочиняются и пишутся многими пролетарскими писателями десятки и сотни повестей и романов. И чем решительнее пролетарская литература пойдет по этому новому для нее пути, тем скорее завоюет она себе "гегемонию" органически, а не механическими средствами". Такую оценку "Разгрому" дал очень влиятельный, критик А. К. Воронский, и, можно сказать, им была выражена официальная точка зрения.
Фадеев попер в гору. Еще осенью 1926 году, когда роман только был отослан Слонимскому в издательство "Прибой" Фадеев, еще ничем не зарекомендовавший себя на литературной ниве (две его первые повести "" тонули в море тогдашней молодой революционной беллетристики), но уже довольно успешный партийный функционер был "откомандирован в распоряжение ВАПП (Всероссийской ассоциации пролетарских писателей)". В ноябре этого же года (роман начал печататься в "Октябре" как раз в октябре) Фадеев избирается в бюро и секретариат ВАПП. В конце 1927 года писатель становится членом Международного бюро революционной литературы, а в мае 1928 года членом официального литературного органа ЦК журнала "На посту". "Кажется, не было ни одного бюро, правления, секретариата, совета в пролетарской литературной организации и редколлегиях журналов, куда бы Фадеев ни входил," -- пишет наш современный биограф писателя И. Жуков. Кстати, уже на лето 1927, когда быт многих, даже очень известных авторов (Булгаков, например, уже солидно застолбившего себя в русской словесности) был неустроен, Фадеев получает престижную дачу в Сокольниках.
Критика была немногочисленной, но многословной и яростной, и исходила она с полос, так называемого, левого искусства. "Фадеев не поставил перед собой вопроса: имеет ли вообще смысл сейчас писать беллетристическое произведение на тему гражданской войны, о которой у нас сохранилось столько ценных и увлекательных документов. Его совершенно не интересует реальная обстановка, в которой происходит действие его романа. Его интересует только внутреннее переживание отдельных героев" (О. Брик, подельник по общей литературной группе В. Маяковского).
"Фадеев ориентируется на угасшую звезду Л. Толстого и даже философия классика-идеалиста мечется смутной тенью над страницами романа (речь, правда, идет о следующем романе писателя "Последний из удэге"): Фадеев -- толстовец с головы до пят," -- сигнализировал кому надо другой критик (как бы не Шкловский: это он "угашал" Толстого).
И то что власти открыто признали Фадеева следует считать знаковым событием: молодой советской литературе, стоявшей в 1920-е гг на распутье был указан путь не модернизма, ни специфического левого искусства, ни социалистического романтизма, а псевдореализма, позднее окрещенного "социалистическим".
"Разгром" был признан образцовым произведением и по нему, как по лекалу, пеклись пирожки советских литературы, кино, театра, живописи.. Слова Безыменского о 519 "Разгрома" оказались пророческими. Только их появилось не 519, а гораздо больше, как браться похожие один на другой, и на свой первоисточник. При этом то что "Разгром" был первым в ряду не имеет никакого значения: в литературе важен не хронологический, а художественный порядок. Перед тем как писать данную заметку, я открыл роман, и немного полистав, бросил: такая дрянь! (В школе я его читал, и -- стыдно признаться -- "Разгром" мне нравился, особенно с учетом не раз смотренной экранизации 1958 года). Можно сказать, пузырь советской классики лопнул: она впал в полное игнорирование современными читателем и критиками.
Не могу отказаться от удовольствия в связи с этим привести отрывок из той же статьи О. Брика: "Вскоре после Октябрьского переворота Горький получил от крестьян какой-то деревни письмо с просьбой: 'Дорогой Алексей Максимович, почему это только буржуй танцует, а мы не танцуем? Пришлите нам, пожалуйста, самоучитель танцев.' Примерно также рассуждают наши пролетлитераторы. 'Почему это только у буржуев беллетристика, а у нас беллетристики нет? Давайте нам самоучитель беллетристики'. В результате самоучитель беллетристики как-то существует, и по нему пишется рабоче-крестьянская беллетристика. Образцом такой беллетристики считается роман Фадеева -- 'Разгром'. Роман этот довольно ловко сделан и напоминает разговор русского по-французски фразами из самоучителя".
Однако делать поспешные выводы о его выбивании из исторической колеи я бы не стал. В свое время "Разгром" был переведен на на немецкий, французский, английский, испанский, венгерский.. да почти на все европейские языки. "Мы невольно прислушались: какой сильный новый голос в хоре молодой советской литературы! Фадеев продолжил великую традицию русской литературы," -- это писал не кто-нибудь, Бехер. Книгу если не превозносили, то хвалили Роллан, Дос Пассос, Бела Иллеш.
Особенно популярен был "Разгром" в Китае. "В 'Разгроме' А.Фадеев описал только маленький отряд партизан, но отсюда возникло явление огромной значимости, по крайней мере, в Китае, как всем известно, этот роман имел большое влияние," -- выступал на встрече с работниками культуры Мао Дзе-дун.
"Я люблю этот роман, как своего сына," -- признавался Лу Синь. И эту свою любовь он доказал делом, переведя в 1931 "Разгром" на китайский язык. Кто спрашивается, упрекнет Лу Синя в конъюнктурности и халтуре? И здесь мы сталкиваемся с интересным культурным явлением, когда произведение возносит не его собственная значимость, а обстоятельства места и времени. Тот же Лу Синь переводил не одного Фадеева, а все что ни попадя советского. Наши Лебедев-Кумач, Безыменский, Жаров казались этому смелому опровергателю и насмешнику великой поэтической китайской традиции Ли Бо, Ду Фу, Бо Цзюй-и.. вершинами, до которых еще расти и расти. Кто читал рассказы Лу Синя о китайской беспросветности, тому это ослепление не покажется непонятным. Откуда было, спрашивается, ждать надежды: искать ее в обветшавшем Китае, глядеть на Запад, знакомый тогда китайцам во всей своей хищнической колониальной красе, не прикрываемой еще политкорректностью и мультикультурностью? Вот и глядели они на нас, ассоциируя со своими светлыми надеждами, все то что исходило из Страны советов. Так что Лу Синь, Дос Пассос, Роллан, Иллеш, Бехер и др. обманулись не в Фадееве, они обманулись в нас.
