|
|
Эту скульптуру создали древнегреческие художники (Ag?sandros, Polydoros et Ath?nodoros), а обнаружена она была при очередном строительстве (в Риме что ни строй, обязательно напорешься на древность) в 1506 году и несколько отреставрированная скульптором Монтразоли сразу же вызвала восторги тогдашней интеллигенции. Тем более она была без труда опознана благодаря известному описанию у Плиния Старшего. Сразу же она была оценена и художниками. Известна прославленная картина Эль Греко, явно навеянная античным образцом, но переосмысленная в духе барокко: "Боги не более чем призрачные существа; Лаокоон и его сыновья - христианские мученики, с покорным смирением принимающие божественную кару. Их тела совершенно нереального пепельно-сиреневого оттенка лишены силы, у них нет точек опоры, жесты вялы, бессознательны, и лишь неукротимый огонь веры освещает обращенные к небу лица" -- как комментирует эту картину современный искусствовед.
Римские папы, которые в наглую завладели скульптурой, время от времени допускали до ее обзора праздношатающуюся публику (особенно начиная с XVIII века, когда наслаждаться искусством втихушку в своих дворцах уже стало как-то неудобно), и таким образом "Лаокоон" стал будить воображение не только художников и представителей знати, но и разных философов, эстетиков, писателей. Особенно плодотворными оказались размышления немца Винкельмана, по своему значению далеко перешагнувшими только истолкование данной структурной группы. "Замечательная черта греческих шедевров -- благородная простота и спокойная величавость, как и позах, так и в выражении. Подобно тому, как море на глубине во всякое время пребывает спокойным, как бы не бушевало на поверхности, точно так же в фигурах греков видны великая и уравновешенная душа при всех страстях".
Причем, это правило Винкельман переносил на все греческое искусство и даже образ жизни греков. Можно сказать, именно благодаря Винкельману, в западной культуре утвердилась традиция понимать античное -- воплощенный идеал прекрасного -- как величавое, спокойное, незамутненное, в отличие от современного (в этом смысле XVIII и XX века как бы располагаются на одной временной полке) турбулентного, психованного, экзальтированного и искаженного.
Эту точку зрения несколько подторпедировал младший современник Винкельмана по фамилии Лессинг. В своей работе, которая так и называется "Лаокоон" он уточнял, что греки были такими же как и мы, и когда им было больно, они орали не хуже нас, и при этом не представляли собой никакой образец ни величавости, ни достоинства. Просто художники отразили в скульптуре ту стадию борьбы, когда она еще только начинается, и ни дикая боль, ни искажающий до безобразия черты лица ужас еще не успели сказаться на фигурах и позах. И делает вывод: художник, чтобы создавать прекрасное, должен выбирать такой момент, когда безобразное еще не успело вырваться наружу. Переводя на современный язык: показывай смерть и страдания, но не нужно, чтобы зритель видел, как кишки наматываются на коленвал или черепа трескаются под танковыми гусеницами.
То есть в основном пункте: искусство не совместимо с показом отвратительного -- оба немецких писателя впали в единодушие. Влияние их оказалось столь велико, что теперь споры о "Лаокооне" (как и об античном искусстве вообще), ведутся не столько вокруг самой скульптуры, сколько вокруг высказанных по ее поводу мыслей. Гете даже обозвал Винкельмана Колумбом "который не только открыл Новый Свет, но и внес в чувства удовлетворение. Когда его читаешь, но не учишься чему-то, а чем-то становишься".
 |
| "Лаокоон" по версии Эль-Греко |
Между тем и для Гете "Лаокоон" послужил источником собственных мыслей. Издавна "Лаокоон" рассматривался как воплощение трагического в искусстве. Так оно и есть, соглашается, Гете. Лаокоон -- это трагедия, но только если мы рассматриваем миф целиком: трагедия возвещения правды и кары за это (заметим, что в несохранившейся трагедии Софокла Лаокоон наказан богами за то, что он женился, презрев жреческий долг безбрачия). Но в скульптуре ничего этого нет: то что предстает перед зрителем -- это старец и два молодых человека, борющихся со змеей. Не зная сюжета, можно вполне предположить, что змеи, "отнюдь не богомпосланные, а исключительно натуральные, достаточно мощные, чтобы побороть человека" напали на спящих людей, безотносительно к родственным связям этих людей и их деятельности. То есть в скульптуре мы видим не трагедию, а несчастный случай. С этим, скорее всего, можно согласиться, а вот о выводах господина тайного советника, что де вообще изобразительное искусство не способно схватить трагическое, которое остается прерогативой поэзии и театра, стоит поразмыслить.
Кстати, в 1905 году были найдены новые фрагменты скульптуры, в частности согнутая правая рука отца, что однако никакого пересмотра в высказанные великими немцами мысли поправок не внесло.
