(с рисунка Бури -- современника Гете)
|
|
|
Рабочий кабинет Гете
(с рисунка Бури -- современника Гете) |
Одновременно Эккерман выполнял некоторые обязанности секретаря: помогал Гете в переписке, его деловой активности, особенно в театральной деятельности и практически был постоянным другом семьи. Все свои встречи он тщательно протоколировал ежедневными записями, которые издал в 1835-1836 гг, и дополнительно в 1848 году. Правда, на дополнения 1848, на мой взгляд наиболее интересные с точки зрения рассказа взглядов Гете на искусство, литературоведы пфукают. Ибо, как они полагают, оно основано не на непосредственных записях Эккермана, а на свидетельствах других авторов, и не может считаться надежным источником.
Эти короткие беседы (более длительные и развернутые в дополнениях 1848 года) между мэтром и его учеником раскрывают широкий круг интересов Гете, не остывшего от своего любопытства к разным сторонам человеческой деятельности даже на старости его лет. Основную массу, составляют, конечно, разговоры о литературе, театре, а также изобразительном искусстве, к которому Гете, похоже, был очень склонен. Любопытен тот живой и неподдельный интерес, который престарелый классик выказывал к новому литературному племени: В. Скотту, Байрону -- которого Гете вообще боготворил -- Гюго, Мадзини. Обычно старые люди замыкаются в воспоминаниях, и никак неподвластны восприятию нового, разве лишь в режиме бурчания.
Кроме литературы, Гете много говорит о науке, особенно о своем любимом детище: учении о
цвете, которым он, похоже, гордился больше чем "Фаустом" или "Страданиями юного Вертера", о политике, в смысле политика -- дрянь, и лучше быть от нее в стороне, о хозяйственной деятельности и др.
Книга Эккермана не принесла автору ни денежных поступлений -- он умер в бедности, окруженный брошенными и бездомными животными -- ни славы, а сплошные насмешки при жизни
(Zu Weimar, dem Musenwitwensitz, Da h?rt ich viel Klagen erheben, Man weinte und jammerte: Goethe sei tot Und Eckermann sei noch am Leben! очень зло и некрасиво писал в 1837 Гейне -- "В Веймаре, пристанище овдовевших муз, раздаются жалобные стоны, плачут и вопят: Гете мертв, а Эккерман все еще жив).
С тех пор труд Эккермана стал неотъемлемой частью немецкой классики, однако судьба его остается небезоблачной. Сомнения развиваются по трем основным каналам:
а) кто является автором этого труда
б) можно ли считать "Разговоры с Гете" источником
в) представлен ли в них "истинный Гете" или карикатура на него
Ясно, что даже насмешники Эккермана не бросают в его огород камня, будто "Разговоры" вышли не из под его руки. Однако его заслуги в этом полагают не большие, чем магнитофонной пленки с записью классных рокеров. Современный попсовый немецкий литературовед Постма представил дело даже так, что Гете диктовал Эккерману свои "беседы" в этакой форме вопросов и ответов, а потом проверял, правильно ли тот все записал. Правда, высказана эта точка зрения в серии радиопередач и навряд ли к ней можно относиться серьезно.
Но простые широко известные факты полностью опровергают эту точку зрения. Разговоры вышли не сразу, а лишь через 3-4 года после смерти Гете (они выходили выпусками), причем после тщательной авторской правки. Каков вид имели первоначальные записи, сказать трудно. Но поскольку сохранившаяся правка шла в направлении их расширения и вставки новых и новых дополнительных фактов, отысканных, скорее всего, в кладовке воспоминаний, можно предполагать, что в основе лежали непритязательные краткие записи, просто констатирующего характера. И скорее всего, делались они Эккерманом если и для последующего использования, то ни форма, ни характер этого будущего труда были и ему самому неясны.
Просто Эккерман понимал, что судьба поместила его рядом с уникальным человеком, и его долг как можно больше передать о нем потомкам.
Также заметна при правке корректировка бесед. Кстати, Гете в своих письмах и воспоминаниях других конфидантов гораздо менее олимпиец. чем он есть у Эккермана. Вот, например, как высказался Гете о представленной на его суд книге Эккермана по свидетельству другого его помощника Римера: "Дельная книжечка! Он знает и любит мою суть. И он не из этих христианско-немецких энтузиастов и не из болтунов-либералов. Но, похоже, и не из перебежчиков в королевско-прусское цензурное управление. Среди молодежи мало кто так здраво и самостоятельно во всем разбирается. Надо его вызвать. А там посмотрим". А вот как этот же отзыв отозвался у Эккермана: "[мне передали, что] он одобрительно отозвался о ясности слога, о последовательности мысли и добавил, что все в книге хорошо продумано и зиждется на добротном фундаменте".
Нельзя не заметить, подходя к чтению "Разговоро" непредвзято, что все беседы начинаются с вопросов Эккермана, и именно его реплики поддерживают нить беседы. "Эккерман обладал редким даром наводить Гете на разговоры, нужные ему для полноты духовного портрета великого человека" (это не я сказал, это экстравагантная дочь сына Гете Оттилия). Правда тут же исправилась: "Я не бы не посчитала возможным, что без всякого вмешательства гетевской собственной индивидуальности, можно было составить и записать это.. В общем нам кажется, будто мы слышим собственные слова и голос [великого старца].
Работа Эккермана над подготовкой "Разговоров" к печати похожа на работу любого писателя, который на основе предварительных записей создает сюжет, отбирает значимые и отбрасывает второстепенные детали, создает образы героев. Правка Эккермана шла в направлении создания образов мудрого олимпийца, знающего все о жизни, и несколько наивного восторженного его собеседника.
У многих последующих комментаторов это вызвало изжогу: нельзя де рассматривать книгу Эккермана как источник, это типичная беллетристика. Точка зрения, на мой взгляд, необоснованная даже не столько по фактам, сколько по сути. Эккерман старался как можно точнее и добросовестнее передать свои впечатления и факты. Но что значит точнее? Жизнь окружает нас такой сумятицей встреч и событий, что если не выбрать некоего угла зрения, то ее вообще невозможно никак передать. Либо получится такая невообразимая каша, что понять что к чему, и что зачем не представляется возможным. Выбрать свой угол зрения, свои принципы отбора и подачи материала -- это суровая необходимость для всякого пишущего, и не только литератора, но и журналиста, историка, да и самого отъявленного в своей правдивости очевидца.
А это неизбежно ведет к субъективности оценок и изложения самих событий. Хороший исследователь не боится подобной субъективности, и принимает ее как данность, стремясь минимизировать наносимый ею урон, рассмотрением предмета с разных сторон и обращением к разным, часто противоречащим друг другу источникам.
По поводу третьего пункта даже и говорить нечего. Всякий судит в меру своей испорченности и своих способности. "'Разговоры с Гете' Эккермана - это достоверность? В высшей степени условно можно это считать достоверностью, хотя Гете нарочно говорил для Эккермана, чтобы тот успел записать.. 'Разговоры с Гете' похожи на павловских собак в Колтушах - вроде что-то важное, но очень далекое от существа дела, от собачьего поведения, от всякого вопроса звериной психологии. Так и эккермановские труды. Тут просто мысли Гете, да еще его явные, а не тайные. Сам процесс мышления искажается, если есть свидетель, секретарь, стенографист.. Гете неизбежно искусственен, неизбежно фальшив в записи такой беседы" (Шаламов).
