"Вечные сюжеты"

А. С. Пушкин. "Разговор книгопродавца с поэтом"

Книжные развалы были популярны в Париже во времена Бальзака, популярны они и в наши дни

Общеизвестно, что мысль эта навеяна Пушкину знаменитым "Прологом в театре" из "Фауста" Гете. Известный советский литературовед В. Жирмунский посвятил этой взаимосвязи целый обстоятельный разбор, заканчивающийся парадоксальным выводом: "Можно сказать, что ни одна черта в пушкинским поэтическом облике не была подсказана влиянием немецкого поэта". Выводом действительно очень парадоксальным, ибо современники Пушкина прямо указывали, что идея стихотворения слямзена у немецкого поэта.

Хотя зачем было лямзить, если европейская литература в то время буквально помешалась на этом жанре. Свои разговоры с книгопродавцами затеяли Мицкевич, Байрон, Шелли, Нодье и масса других широко- и мало-, а то и вовсе неизвестных. А Вальтер Скотт, хотя в подобные разговоры и не встревал, но постоянно в своих предисловиях сопоставлял подход писателя и издателя к литературному произведению.

Точно так же известно, что Гете заимствовал идею своего "Пролога" из "Шакунталы". Несмотря на то что подобные прологи и в европейской литературе были не новостью, чтобы искать аналогий за тридевять земель. Эту связь литературоведы усмотрели скорее всего потому, что именно в то время Гете усиленно штудировал и хвалил только что открытого для западного читателя индийского драматурга Калидасу. Ну вот так работают литературоведы.

Впрочем, нельзя отрицать, что у Гете и Калидасы наблюдается определенное сходство в построении. Европейские авторы обыкновенно использовала диалог для пропаганды собственных взглядов: собеседник же -- если пролог строился в форме диалога -- лишь подавал реплики. У Калидасы же поэт (певица-актриса, ибо в индийской драме, как и в современных фильмах тексты не столько говорились, сколько пропевались) и директор театра развернули настоящую дискуссию, где каждый выступал со своей правдой.

То же можно наблюдать и у Гете: и комический актер (вкупе с директором: в диалоге участвуют трое, но эти двое представляют по сути одну и ту же позицию), и поэт, каждый по своему правы. Поэт не хочет мараться о массового читателя:

Непосвященных голос легковесен,
И, признаюсь, мне страшно их похвал.

а комический актер утверждает, что если поэт занят только высоким искусством без учета мнения рядового читателя (зрителя), он как творческая личность обязательно загибается. Полнокровности диалога поспособствало то, что Гете и сам колебался то на одну, то на другую сторону, и спорящие представляли по очереди альтернативные стороны его творческого Я.

Ничего подобного у Пушкина нет: он однозначно на стороне поэта с его презрением ко вкусам рядового читателя

(Блажен, кто про себя таил
Души высокие созданья
И от людей, как от могил,
Не ждал за чувство воздаянья!)

Но реальность вторгалась в пушкинскую жизнь самым пошлым образом. Он вынужден был торговать своей музой. Можно сказать, Пушкин был первым по настоящему профессиональным поэтом в России, если не считать мастеров лубка. Естественно, такая практика вызывала у его друзей и коллег, чьим мнением он дорожил дружное: "Фи, как не стыдно!" Заметим, что осуждая Пушкина за коммерционализацию поэзии, не должно упускать из виду, что многие из его хулителей были обеспеченными должностями и поместьями людьми, Пушкин же -- без места, дрянной помещик -- был настоящим пролетарием пера рядом с ними: он был просто вынужден сделать из своей поэзии ремесло, чтобы не умереть с аристократического голода.

Так что данное стихотворение следует рассматривать как своеобразное самооправдание перед друзьями

("J 'ai déjà vaincu ma répugnance d'écrire et de vendre mes vers pour vivre -- le plus grand pas est fait. Si je n'écris encore que sous l'influence capricieuse de l'inspiration, les vers une fois écrits je ne les regarde plus que comme une marchandise à tant la pièce. Je ne conçois pas la consternation de mes amis"

Я уже победил свой отврат писать и продавать свои стихи, чтобы жить -- самый большой шаг сделан. Если я еще пишу под влиянием каприза и вдохновения, то стихи, однажды написанные, я не рассматриваю более чем товар по стольку-то за штуку. Я не воспринимаю замешательства по этому поводу своих друзей)

-- писал он в письме к Казначееву от 2 июня 1824 г). Пушкин находит разрешение дилеммы в весьма пошлой формуле:

Не продается вдохновенье,
Но можно рукопись продать.

Хотя хорошо известно, что если ты продаешь рукописи, тебе обязательно продиктуют, как и чем ты должен вдохновляться. Впрочем, Пушкину не пришлось особенно наступать на горло собственной песни: в России ни тогда, ни теперь проблема "писатель и деньги", "писатель и читатель" не стояла остро. Скорее жизненной была и остается даже сейчас в эпоху господства псевдорыночных отношений дилемма "писатель и власть".

Иное дело на Западе. Именно в начале XIX века торгаша к традиционным участника литературного процесса -- писатель и читатель -- мощно и зримо добавилась фигура книготорговца или издателя, для которого литературное творение ни

Плод трудов и вдохновений,
И снов задумчивых души,

ни источник развлечений, а предмет купли-продажи, источник наживы.

Этим и объясняется популярность сюжета в тогдашней литературе. И все точки над "и" здесь расставил в своем своеобразном "Разговоре" не кто иной как Бальзак, которого Пушкин как раз несколько презирал, как писателя, работавшего на попсового потребителя.

"Наблюдая, как поэт проституирует музу, раболепствуя перед журналистом, унижает искусство, уподобляя его падшей женщине, униженной проституцией под сводами этих омерзительных галерей, провинциальный гений постиг страшные истины.. Деньги -- вот разгадка всего.. Поэт, стенавший подобно раненому орлу, и представлявшийся ему столь великим, внезапно умалился в его глазах. Модный издатель, источник всех этих существований, вот кто был истинно значительным человеком" (Из "Утраченных иллюзий").

Содержание