а не только в твоем воображении, ты
жестоко ошибаешься
|
|
|
Если ты думаешь, что вишни существуют реально,
а не только в твоем воображении, ты жестоко ошибаешься |
Трактат Беркли был опубликован впервые в 1710 г в Дублине. Тремя годами позже, но уже в Лондоне вышло его популярное подкрепление "Три разговора Хиласа с Филонусом". Но ни тот ни другой опусы внимания публики не снискали, а "специалисты" встретили их негативными, причем редкими и отнюдь не возмущенными, а довольно-таки вялыми откликами. В 1732 Беркли опубликовал другую свою работу ("Алсифрон"), которая вызвала некоторый интерес. Раздухарившись, он переиздал эту работу, сунув, как крючок под наживку, туда и свой упомянутый "Трактат" и "Три разговора".
Но если "Три разговора" вызвали некоторый интерес и даже были переведены на французский (1750) и немецкий (1756) языки, то "Трактат" больше при жизни автора не издавался. А сам Беркли если и попал в поле зрения читателей и коллег-писателей, то как неисправимый экстравагантный чудак, которого в любой стране, кроме Англии, поместили бы такие работы в сумасшедший дом. Всерьез ему возражать никто и не думал. В своем "Разговоре Дидро с д'Аламбером" первый довольно-таки ловко поддел английского епископа.
"Мы, -- пишет Дидро, -- инструменты, одаренные способностью ощущать и памятью. Наши чувства - клавиши, по которым ударяет окружающая нас природа и которые часто сами по себе ударяют; вот, по моему мнению, все, что происходит в фортепиано, организованном подобно вам и мне". На Беркли же напал "момент сумасшествия, когда чувствующее фортепиано вообразило, что оно есть единственное существующее на свете фортепиано и что вся гармония вселенной происходит в нем".
Конечно, в анналах истории философии имя Беркли сохранилось, его упоминали, чаще в сносках и примечаниях: жил де такой философ, который утверждал, что наши ощущения целиком внутри нас, а снаружи им ничего не соответствует. Если тебя в лодке несет течением на скалу, то стоит закрыть глаза, и не будет ни лодки, ни течения, ни скалы. А когда башка разлетится вдребезги при ударе о скалу, то это будет уже ослепительный миг другого ощущения, никак не связанного с первым.
В 1871 году один такой дотошный узкий специалист Фрезер опубликовал со своими жидкими комментариями еще неизданные работы Беркли (каковых было больше чем изданных). И вдруг эта публикация получила оглушительный резонанс. С. Милль, популярнейший и модный тогда английский писатель, накатал развернутую рецензию на эту публикацию "Жизнь и сочинения Беркли", в которой подробнейшим образом разобрал его философии и назвал его одним из величайших философов, которые породило человечество. Этот отклик подхватили другие, и во всех университетах Европы в портретный ряд великих мужей наряду с Аристотелем и Платоном срочно вдвинули и портрет Беркли.
Даже оторопь берет: не замечали, не замечали и вдруг бац! великий философ обнаружился. Правда, спешить с выводами о "прозрении потомства", мне кажется, не стоит. Правильнее будет говорить "об ослеплении потомства". В это время буквально во всех странах Европы философы вдруг заговорили о том, что никаких предметов вне человеческого сознания не то чтобы нету, а мы не можем знать: есть они или нету. Особенно модными стали немецкие профессора с Махом и Авенариусом во главе, объявившие, что то что мы называем вещами, это никакие не вещи, а комплексы наших же ощущений. Так, если взять вишню (а лучше банан), то она вроде как бы есть, а вроде бы ее как бы и нет. Есть терпкость, есть округлая форма, есть вишневый цвет -- но это все наши ощущения, которые ничем друг с другом не связаны. Но поскольку они встречаются все время вместе, мы и окрестили этот комплекс ощущений для удобства одним словом: вишня.
"Ребята, -- сказали немецким профессорам, -- да вы с вашими комплексами ощущений не сказали ничего нового. Вон Беркли, еще 150 лет назад говорил то же самое". Перед профессорами было два пути: или говорить, что они оригиналы, а Беркли совсем другое, либо взять Беркли в свои предшественники и посадить на божничку. Они выбрали второе. Вот природа его "признания". Однако здесь нет живого влияния, а только отсвет бушевавших в конце XIX века в науке бурь.
А поскольку с тех пор, вся западная философия единогласно утвердилась во мнении (сошла с ума), что мы ничего не может знать о внешнем мире, а только о своем внутреннем, то Беркли остается величиной до сих пор величиной первого порядка. Тем более, что у него хватило интеллектуальной смелости прямо высказать свои мысли столь противоречащие нашим чуть ли не врожденным представлениям, а не огораживать их оговорками, как современные философы, которые, чтобы не прослыть чудаками, только запутывают дело.
Казус Беркли бросает мрачный отсвет еще на один нюанс, связанный с признанием. Допустим, Беркли бы не попал в великие философы -- а его попадание на доску почета было во многом случайным. Значило бы это, что он не оказал никакого влияния на философии? Тысячу раз нет. Беркли бы был тогда одним из многочисленных кузнецов, которые выковывают здание науки и знания, но имя которых утопает в безвестности. В самом деле, без Беркли не был бы возможет Юм, хотя он, критикуя своего предшественника, не называет его имени.
Также лишь вскользь упоминается имя Беркли Кантом, хотя уж кто-кто, а он-то, как давно установили исследователи, очень многим обязан английскому философу. Среди прочего ведь именно он приоткрыл несколько с другой стороны, чем Декарт, тропки, ведущие к волнующим загадкам нашего Я, по которым потом так славно прошествовал Кант.
Именно Беркли высказал и обосновал (а Беркли все свои чудаческие идеи обосновывает с убийственной логикой и простотой, которым невозможно противостоять) мысль, что это самое Я -- вроде бы самая первая очевидность (cogito ergo sum), без которой не может быть никакого опыта, никакого знания и даже просто ощущения, -- не может быть ни дано, ни обнаружено ни в каком опыте. Ты можешь сколько угодно тыкать себя пальцем в грудь, повторяя: "Да вот он же я, вот он", но показать, где же находится, где помещается тот самый Я, который говорит: "я говорю", "я вижу", "я думаю", "я помню", невозможно, и мы о нем практически ничего не знаем и даже не можем ни сказать, ни помыслить ("если я скажу, что Я есть ничто или идея (здесь под "идеей" понимается ощущение, образ, восприятие, чувство и т. п.) или понятие, то не может быть более очевидной нелепости, чем эти два предложения"). Или как потом съехидничал по этом поводу Кант, если бы Я и был совокупность этих представлений, " то человек имел бы столь же пестрое и разнообразное Я (Selbst), сколько у него есть сознаваемых им представлений".
Пример Беркли вопиет, что человеческая память и слава, похоже, вещь весьма шаткая и избирательная, и отнюдь не всем творцам культуры удается занять подобающее там место.
