Latin	Русский
[5.6] . . . Quattuor et quadraginta orationes super ea re habitae, ex quis ob metum paucae, plures adsuetudine . . . . . . 'mihi pudorem aut Seiano invidiam adlaturum censui. versa est fortuna et ille quidem qui collegam et generum adsciverat sibi ignoscit: ceteri quem per dedecora fovere cum scelere insectantur. miserius sit ob amicitiam accusari an amicum accusare haud discreverim. non crudelitatem, non clementiam cuiusquam experiar sed liber et mihi ipsi probatus antibo periculum. vos obtestor ne memoriam nostri per maerorem quam laeti retineatis, adiciendo me quoque iis qui fine egregio publica mala effugerunt.'	V. 6. ... По этому делу было произнесено сорок четыре речи, некоторые - из страха, большинство - по привычке ... "Я подумал, что это навлечет на меня позор, а на Сеяна ненависть. Счастье от него отвернулось, и тот, кто избрал его себе в сотоварищи и зятья, прощает себе это, а прочие, униженно заискивавшие пред ним, теперь подлейшим образом поносят его Трудно решить, что более жалкая доля - подвергаться обвинениям за дружбу или обвинять друга. Я не стану испытывать жестокость или милосердие кого бы то ни было, но, сам себе господин и с сознанием своей правоты, предвосхищу опасность. Прошу вас сохранить обо мне память без скорби, а скорее радуясь за меня и включив в число тех, кто достойною смертию избавил себя от общественных бедствий".
[5.7] Tunc singulos, ut cuique adsistere, adloqui animus erat, retinens aut dimittens partem diei absumpsit, multoque adhuc coetu et cunctis intrepidum vultum eius spectantibus, cum superesse tempus novissimis crederent, gladio quem sinu abdiderat incubuit. neque Caesar ullis criminibus aut probris defunctum insectatus est, cum in Blaesum multa foedaque incusavisset.	V. 7. После этого часть дня он провел, удерживая при себе тех, кто обнаруживал желание остаться и побеседовать с ним, и отпуская других, и при все еще большом стечении посетителей, видевших перед собою его бестрепетное лицо и считавших, что смертный час для него еще не настал, бросился грудью на меч, который скрывал под одеждою. И Цезарь не стал преследовать умершего поношениями и упреками, тогда как на Блеза возвел множество позорных обвинений.
[5.8] Relatum inde de P. Vitellio et Pomponio Secundo. illum indices arguebant claustra aerarii, cui praefectus erat, et militarem pecuniam rebus novis obtulisse; huic a Considio praetura functo obiectabatur Aelii Galli amicitia, qui punito Seiano in hortos Pomponii quasi fidissimum ad sub sidium perfugisset. neque aliud periclitantibus auxilii quam in fratrum constantia fuit qui vades extitere. mox crebris prolationibus spem ac metum iuxta gravatus Vitellius petito per speciem studiorum scalpro levem ictum venis intulit vitamque aegritudine animi finivit. at Pomponius multa morum elegantia et ingenio inlustri, dum adversam fortunam aequus tolerat, Tiberio superstes fuit.	V. 8. Затем сенату было доложено о делах Публия Вителлия и Помпония Секунда. Первого доносчики обвинили в том, что, ведая казначейством, он предложил ключи от него и деньги военной казны для подготовки государственного переворота; второму бывший претор Консидий вменял в вину дружбу с Элием Галлом, укрывшимся после казни Сеяна в садах Помпония, как в наиболее надежном убежище. Попавшие в беду подсудимые оказались безо всякой поддержки, кроме преданности их братьев, не побоявшихся за них поручиться. В дальнейшем Вителлий, одинаково истомленный как надеждою, так и страхом, ибо разбирательство его дела многократно откладывалось, попросил дать ему под предлогом литературных занятий нож для выскабливания написанного и, слегка надрезав им себе вены, ушел из жизни в душевной тоске. А Помпоний, отличавшийся большой изысканностью в образе жизни и блестящими дарованиями, спокойно претерпев удары судьбы, пережил Тиберия.
[5.9] Placitum posthac ut in reliquos Seiani liberos adverteretur, vanescente quamquam plebis ira ac plerisque per priora supplicia lenitis. igitur portantur in carcerem, filius imminentium intellegens, puella adeo nescia ut crebro interrogaret quod ob delictum et quo traheretur; neque facturam ultra et posse se puerili verbere moneri. tradunt temporis eius auctores, quia triumvirali supplicio adfici virginem inauditum habebatur, a carnifice laqueum iuxta compressam; exim oblisis faucibus id aetatis corpora in Gemonias abiecta.	V. 9. После этого было сочтено нужным расправиться и с остальными детьми Сеяна, хотя народный гнев успел уже поостыть и большинство было удовлетворено предыдущими казнями. Итак, их доставляют в темницу, причем мальчик догадывался, какая судьба его ожидает, а девочка была еще до того несмышленой, что спрашивала, за какой проступок и куда ее тащат, говорила, что она больше не будет так делать, пусть лучше ее постегают розгами. Писатели того времени передают, что так как удавить девственницу было делом неслыханным, то палач сперва надругался над нею, а потом уже накинул на нее петлю; после того как они были задушены, их детские трупы выбросили на Гемонии.
[5.10] Per idem tempus Asia atque Achaia exterritae sunt acri magis quam diuturno rumore, Drusum Germanici filium apud Cycladas insulas mox in continenti visum. et erat iuvenis haud dispari aetate, quibusdam Caesaris libertis velut adgnitus; per dolumque comitantibus adliciebantur ignari fama nominis et promptis Graecorum animis ad nova et mira: quippe elapsum custodiae pergere ad paternos exercitus, Aegyptum aut Syriam invasurum, fingebant simul credebantque. iam iuventutis concursu, iam publicis studiis frequentabatur, laetus praesentibus et inanium spe, cum auditum id Poppaeo Sabino: is Macedoniae tum intentus Achaiam quoque curabat. igitur quo vera seu falsa antiret Toronaeum Thermaeumque sinum praefestinans, mox Euboeam Aegaei maris insulam et Piraeum Atticae orae, dein Corinthiense litus angustiasque Isthmi evadit; marique alio Nicopolim Romanam coloniam ingressus, ibi demum cognoscit sollertius interrogatum quisnam foret dixisse M. Silano genitum et multis sectatorum dilapsis ascendisse navem tamquam Italiam peteret. scripsitque haec Tiberio neque nos originem finemve eius rei ultra comperimus.	V. 10. Тогда же Азию и Ахайю всполошил широко пронесшийся, хотя и быстро заглохший слух о том, что на Кикладских островах и затем на материке видели сына Германика Друза. В действительности это был молодой человек того же возраста, якобы опознанный несколькими вольноотпущенниками Цезаря. Сопровождая его, чтобы поддержать этот обман, они громким именем увлекали за собою не знавших его с тем большею легкостью, что греки по своему душевному складу падки до всего нового и поражающего воображение; рассказывали - и сами же начинали этому верить, - что, ускользнув от стражи, он направляется к отцовскому войску с намерением захватить Египет или Сирию. И вот к нему уже стала стекаться со всех сторон молодежь, уже городские общины начали оказывать ему почести, а он, воодушевленный этим успехом, увлекся несбыточными надеждами, когда весть об этом дошла до Поппея Сабина, который тогда был занят устроением дел в Македонии и одновременно правил Ахайей. Тот, чтобы упредить события, лежала ли в их основе ложь или истина, быстро переплывает Торонский и Термейский заливы, оставляет позади себя в Эгейском море остров Эвбею, на аттическом берегу Пирей, далее Коринфское побережье и Истм и, следуя уже другим морем, прибывает в римскую колонию Никополь, где, наконец, узнает, что, когда мнимого Друза принялись более искусно выспрашивать, кто он такой, тот ответил, что он сын Марка Силана, и, потеряв по этой причине многих приверженцев, взошел на корабль, будто бы направляясь в Италию. Сабин сообщил об этом Тиберию, но мы так и не смогли выяснить ни подлинного происхождения юноши, ни чем это дело окончилось.
[5.11] Exitu anni diu aucta discordia consulum erupit. nam Trio, facilis capessendis inimicitiis et foro exercitus, ut segnem Regulum ad opprimendos Seiani ministros oblique perstrinxerat: ille nisi lacesseretur modestiae retinens non modo rettudit collegam sed ut noxium coniurationis ad disquisitionem trahebat. multisque patrum orantibus ponerent odia in perniciem itura, mansere infensi ac minitantes donec magistratu abirent.	V. 11. В конце года давно нараставшие разногласия между обоими консулами прорвались наружу. Ибо Трион, с легкостью затевавший ссоры и опытный судебный оратор, уязвил Регула, намекнув, что он вяло преследует приспешников Сеяна; Регул, неизменно скромный и сдержанный, пока его не задели, не только отразил нападки коллеги, но и сам потребовал начать о нем следствие как о соучастнике заговора. Несмотря на вмешательство многих сенаторов, умолявших положить конец этой распре, могущей оказаться губительной для обоих, они оставались враждебными и угрожающими- друг другу вплоть до истечения срока магистратуры.
[6.1] Cn. Domitius et Camillus Scribonianus consulatum inierant, cum Caesar tramisso quod Capreas et Surrentum interluit freto Campaniam praelegebat, ambiguus an urbem intraret, seu, quia contra destinaverat, speciem venturi simulans. et saepe in propinqua degressus, aditis iuxta Tiberim hortis, saxa rursum et solitudinem maris repetiit pudore scelerum et libidinum quibus adeo indomitis exarserat ut more regio pubem ingenuam stupris pollueret. nec formam tantum et decora corpora set in his modestam pueritiam, in aliis imagines maiorum incitamen tum cupidinis habebat. tuncque primum ignota antea vocabula reperta sunt sellariorum et spintriarum ex foeditate loci ac multiplici patientia; praepositique servi qui conquirerent pertraherent, dona in promptos, minas adversum abnuentis, et si retinerent propinquus aut parens, vim raptus suaque ipsi libita velut in captos exercebant.	1. После вступления в должность консулов Гнея Домиция и Камилла Скрибониана Цезарь, переправившись через пролив, отделяющий Капреи от Суррента, поплыл вдоль Кампании, оставляя неясным, направляется ли он в Рим или не имеет такого намерения и только делает вид, что собирается его посетить. Неоднократно высаживаясь в окрестностях Рима и побывав даже в садах на Тибре, он снова вернулся к скалам и уединенному острову на море, стыдясь своих злодеяний и любострастия, которым он проникся с такой необузданностью, что, подобно восточному деспоту, осквернял грязным развратом свободнорожденных юношей. И возбуждали в нем похоть не только телесная красота, но в одних - целомудрие юности, в других - знатность рода. Тогда впервые вошли в обиход такие неизвестные прежде слова, как селларии и спинтрии - одно, связанное с названием гнусного места, где совершались эти распутства, другое - с чудовищным его видом. Рабы, которым было поручено разыскивать и доставлять к Тиберию юношей, податливым раздавали подарки, строптивых стращали угрозами, а если кого не отпускали близкие или родители, тех они похищали силою и делали с ними все, что им вздумается, словно то были их пленники.
[6.2] At Romae principio anni, quasi recens cognitis Liviae flagitiis ac non pridem etiam punitis, atroces sententiae dicebantur in effigies quoque ac memoriam eius et bona Seiani ablata aerario ut in fiscum cogerentur, tamquam referret. Scipiones haec et Silani et Cassii isdem ferme aut paulum immutatis verbis adseveratione multa censebant, cum repente Togonius Gallus, dum ignobilitatem suam magnis nominibus inserit, per deridiculum auditur. nam principem orabat deligere senatores ex quis viginti sorte ducti et ferro accincti, quoties curiam inisset, salutem eius defenderent. crediderat nimirum epistulae subsidio sibi alterum ex consulibus poscentis ut tutus a Capreis urbem peteret. Tiberius tamen, ludibria seriis permiscere solitus, egit grates benevolentiae patrum: sed quos omitti posse, quos deligi? semperne eosdem an subinde alios? et honori bus perfunctos an iuvenes, privatos an e magistratibus? quam deinde speciem fore sumentium in limine curiae gladios? neque sibi vitam tanti si armis tegenda foret. haec adversus Togonium verbis moderans neque ultra abolitionem sententiae suaderet.	2. Между тем в Риме в начале года, как будто преступления Ливии были только что вскрыты и за них она не понесла давно наказания, предлагаются жестокие приговоры, направленные против ее статуй и самой ее памяти, а также передача оставшегося после Сеяна имущества из казначейства, куда оно поступило, в императорскую казну, как если бы это имело какое-нибудь значение. На всем этом с большим упорством, почти в тех же или слегка измененных словах, настаивали Сципионы, Силаны и Кассии, как вдруг, чтобы оказаться со своею безвестностью в одном ряду с носителями столь великих имен, выступает с насмешившей всех речью Тогоний Галл, умолявший принцепса назначить сенаторов, из которых двадцать человек, отобранных жребием и вооруженных мечами, охраняли бы его жизнь всякий раз при посещении им заседаний сената. Очевидно, он поверил посланию, в котором Тиберий вызывал в помощь себе одного из консулов, дабы тот обеспечил ему безопасность от Капрей до Рима! Однако Тиберий, имевший обыкновение примешивать к существенно важному едкие шутки, поблагодарил сенаторов за благожелательство и заботу о нем; но кого можно обойти выбором, кого выбрать? И навсегда ли одних и тех же или время от времени производя замену другими? И тех ли, кто уже отправлял почетные должности, или только из молодых? Частных лиц или магистратов? Наконец, какой вид будут иметь сенаторы, на пороге курии препоясывающие себя мечами? И стоит ли дорожить жизнью, если ее нужно оберегать оружием? В таких сдержанных выражениях он отверг просьбу Тогония. ограничившись только советом забыть о его предложении
[6.3] At Iunium Gallionem qui censuerat ut praetoriani actis stipendiis ius apiscerentur in quattuordecim ordinibus sedendi violenter increpuit, velut coram rogitans quid illi cum militibus quos neque dicta imperatoris neque praemia nisi ab imperatore accipere par esset. repperisse prorsus quod divus Augustus non providerit: an potius discordiam et seditionem a satellite quaesitam, qua rudis animos nomine honoris ad corrumpendum militiae morem propelleret? hoc pretium Gallio meditatae adulationis tulit, statim curia, deinde Italia exactus; et quia incusabatur facile tole raturus exilium delecta Lesbo, insula nobili et amoena, retrahitur in urbem custoditurque domibus magistratuum. isdem litteris Caesar Sextium Paconianum praetorium perculit magno patrum gaudio, audacem maleficum, omnium secreta rimantem delectumque ab Seiano cuius ope dolus G. Caesari pararetur. quod postquam patefactum prorupere concepta pridem odia et summum supplicium decernebatur ni professus indicium foret.	3. Но на Юния Галлиена, предложившего даровать отслужившим срок преторианцам право занимать место в первых четырнадцати рядах амфитеатра, он напустился с ожесточением, спрашивая его, словно тот находился пред ним, какое ему дело до воинов, которым полагается получать приказания и награды только от императора и больше ни от кого. Выходит, что он придумал нечто такое, чего не предусмотрел божественный Август; или, скорее, он, как приспешник Сеяна, добивается возникновения раздоров и мятежа, посредством которых рассчитывает толкнуть грубых людей, прикрываясь мнимым стремлением воздать им почет, к нарушению воинской дисциплины и установленного порядка? Вот какую плату получил Галлиен за обдуманное намерение подольститься. Немедленно он был изгнан из сената, а затем и из Италии; но так как о нем говорили, что, избрав Лесбос, прославленный и прекрасный остров, он легко будет переносить изгнание, его возвращают в Рим и содержат под стражей в домах высших должностных лиц. В том же письме Цезарь, к великому удовольствию сенаторов, обрушил свой гнев на бывшего претора Секстия Пакониана, наглого негодяя, постоянно выведывавшего чужие тайны и избранного Сеяном в помощники для завлечения Гая Цезаря в приготовленную для него западню. После того как это было раскрыто, прорвалась наружу давно созревавшая общая ненависть к Пакониану, и он не избежал бы смертного приговора, если бы не заявил, что намерен представить донос.
[6.4] Ut vero Latinium Latiarem ingressus est, accusator ac reus iuxta invisi gratissimum spectaculum praebebantur. Latiaris, ut rettuli, praecipuus olim circumveniendi Titii Sabini et tunc luendae poenae primus fuit. inter quae Haterius Agrippa consules anni prioris invasit, cur mutua accusatione intenta nunc silerent: metum prorsus et noxae conscientiam pro foedere haberi; at non patribus reticenda quae audivissent. Regulus manere tempus ultionis seque coram principe executurum; Trio aemulationem inter collegas et si qua discordes iecissent melius oblitterari respon dit. Vrgente Agrippa Sanquinius Maximus e consularibus oravit senatum ne curas imperatoris conquisitis insuper acerbitatibus augerent: sufficere ipsum statuendis remediis. sic Regulo salus et Trioni dilatio exitii quaesita. Haterius invisior fuit quia somno aut libidinosis vigiliis marcidus et ob segnitiam quamvis crudelem principem non metuens inlustribus viris perniciem inter ganeam ac stupra meditabatur.	4. Когда же Пакониан напал на Лукания Лациара, одинаково ненавистные обвинитель и подсудимый представляли собою приятное для всех зрелище. Лациар, как я сообщал выше, - главное действующее лицо в подстроенном некогда Титию Сабину предательстве, - на этот раз оказался первым, на кого обрушилась кара. Среди разбирательства этих дел Гатерий Агриппа напустился на консулов предыдущего года, почему они, осыпавшие друг друга взаимными обвинениями, теперь упорно хранят молчание; очевидно, страх и сознание за собою вины скрепляют между ними союз; но сенаторам никак не годится замалчивать то, о чем им довелось слышать. Регул на это ответил, что время отмщения не ушло и что он даст объяснения в присутствии принцепса; Трион сказал, что было соперничество между коллегами, и если они в пылу ссоры прибегали к угрозам, то об этом лучше забыть. Но так как Агриппа продолжал настаивать, бывший консул Санквиний Максим стал убеждать сенат не умножать забот императора, изыскивая для него новые огорчения; в его руках достаточно силы, чтобы принять необходимые меры. Так ему удалось добиться для Регула спасения, для Триона - отсрочки гибели. А Гатерий стал еще ненавистнее, так как расслабленный то ли вечной сонливостью, то ли ночным распутством и вследствие своей вялости не боявшийся принцепса, несмотря на всю его жестокость, он среди кутежа и разврата занимался измышлением способов губить выдающихся людей.
[6.5] Exim Cotta Messalinus, saevissimae cuiusque sen tentiae auctor eoque inveterata invidia, ubi primum facultas data arguitur pleraque C. Caesarem quasi incestae virilitatis, et cum die natali Augustae inter sacerdotes epularetur, novendialem eam cenam dixisse; querensque de potentia M'. Lepidi ac L. Arruntii, cum quibus ob rem pecuniariam disceptabat, addidisse: 'illos quidem senatus, me autem tuebitur Tiberiolus meus.' quae cuncta a primoribus civitatis revincebatur iisque instantibus ad imperatorem provocavit. nec multo post litterae adferuntur quibus in modum defensionis, repetito inter se atque Cottam amicitiae principio crebrisque eius officiis commemoratis, ne verba prave detorta neu convivalium fabularum simplicitas in crimen duceretur postulavit.	5. Затем неизменно выступавшему с наиболее свирепыми предложениями и поэтому всеми давно ненавистному Котте Мессалину при первом удобном случае предъявляется обвинение в том, что он распространял порочащие Гая Цезаря слухи о его, пятнающем мужчину, разврате, что, присутствуя среди жрецов на пиршестве в день рождения Августы, г-н назвал его поминальным обедом и что, посетовав на могущество Мания Лепида и Луция Аррунция, с которыми у него вышла размолвка в связи с какими-то денежными расчетами, он добавил: "Их, может быть, поддержит сенат, а меня защитит мой Тиберушка". Изобличенный в этом первейшими людьми государства и не оставляемый ими в покое, он обратился с жалобою на них к императору. И вскоре сенату было доставлено письмо Цезаря, в котором он вступился за Котту: вспомнив о начале своей дружбы с ним и указав на его многочисленные заслуги, он просил не истолковывать в худшую сторону его слов и не превращать в преступление бесхитростную застольную болтовню.
[6.6] Insigne visum est earum Caesaris litterarum initium; nam his verbis exorsus est: 'quid scribam vobis, patres conscripti, aut quo modo scribam aut quid omnino non scribam hoc tempore, di me deaeque peius perdant quam perire me cotidie sentio, si scio.' adeo facinora atque flagitia sua ipsi quoque in supplicium verterant. neque frustra praestantissimus sapientiae firmare solitus est, si recludantur tyrannorum mentes, posse aspici laniatus et ictus, quando ut corpora verberibus, ita saevitia, libidine, malis consultis animus dilaceretur. quippe Tiberium non fortuna, non solitudines protegebant quin tormenta pectoris suasque ipse poenas fateretur.	6. Примечательным показалось начало этого письма Цезаря, ибо в нем были следующие слова: "Что вам писать, почтеннейшие отцы сенаторы, или как писать, или о чем в настоящее время совсем не писать? Если я это знаю, пусть боги и богини нашлют на меня еще более тягостные страдания, нежели те, которые я всякий день ощущаю и которые влекут меня к гибели". Так обернулись для него казнью его собственные злодейства и мерзости! И недаром мудрейший из мудрых имел обыкновение говорить, что, если бы удалось заглянуть в душу тиранов, то нам предстало бы зрелище ран и язв, ибо как бичи разрывают тела, так жестокость, любострастие и злобные помыслы - душу. И действительно, ни единовластие, ни уединение не оградили Тиберия от душевных терзаний и мук, в которых он сам признался.
[6.7] Tum facta patribus potestate statuendi de Caeciliano senatore qui plurima adversum Cottam prompserat, placitum eandem poenam inrogari quam in Aruseium et Sanquinium, accusatores L. Arruntii: quo non aliud honorificentius Cottae evenit, qui nobilis quidem set egens ob luxum, per flagitia infamis, sanctissimis Arruntii artibus dignitate ultionis aequabatur. Q. Servaeus posthac et Minucius Thermus inducti, Servaeus praetura functus et quondam Germanici comes, Minucius equestri loco, modeste habita Seiani amicitia; unde illis maior miseratio. contra Tiberius praecipuos ad scelera increpans admonuit C. Cestium patrem dicere senatui quae sibi scripisset, suscepitque Cestius accusationem. quod maxime exitiabile tulere illa tempora, cum primores senatus infimas etiam delationes exercerent, alii propalam, multi per occultum; neque discerneres alienos a coniunctis, amicos ab ignotis, quid repens aut vetustate obscurum: perinde in foro, in convivio, quaqua de re locuti incusabantur, ut quis praevenire et reum destinare properat, pars ad subsidium sui, plures infecti quasi valetudine et contactu. sed Minu cius et Servaeus damnati indicibus accessere. tractique sunt in casum eundem Iulius Africanus e Santonis Gallica civitate, Seius Quadratus: originem non repperi. neque sum ignarus a plerisque scriptoribus omissa multorum pericula et poenas, dum copia fatiscunt aut quae ipsis nimia et maesta fuerant ne pari taedio lecturos adficerent verentur: nobis pleraque digna cognitu obvenere, quamquam ab aliis incelebrata.	7. Тогда же сенату было сделано указание, что он волен распорядиться судьбою сенатора Цецилиана, настойчивее других добивавшегося осуждения Котты, и было решено определить ему такое же наказание, какое понесли обвинители Луция Аррунция Арузей и Санквиний; никогда ничего более почетного не выпадало на долю Котты, принадлежавшего, правда, к знатному роду, но из-за распутного образа жизни впавшего в бедность и обесславившего себя гнусными поступками, ибо данное ему удовлетворение ничем не отличалось от предоставленного Аррунцию, который был образцом добродетели. После этого перед сенатом предстали Квинт Сервей и Минуций Терм; Сервей - бывший претор и в прошлом приближенный Германика, Минуций - из всаднического сословия, весьма скромно использовавший свои дружеские связи с Сеяном; и то и другое вызывало сочувствие к ним со стороны сенаторов. Но Тиберий, напротив, назвав их главнейшими участниками заговора Сеяна, принудил Гая Цестия-отца огласить в сенате, что он ему о них написал, и Цестий взял на себя их обвинение. Наиболее пагубным изо всех бедствий, какие принесли с собой те времена, было то, что даже виднейшие из сенаторов не гнушались заниматься сочинением подлых доносов, одни - явно, многие - тайно; и когда доходило до этого, не делалось никакого различия между посторонними и близкими, между друзьями и людьми незнакомыми, между тем, что случилось недавно, и тем, что стерлось в памяти за давностью лет; все, что говорилось на форуме, в узком кругу на пиршестве, тотчас же подхватывалось и вменялось в вину, так как всякий спешил предвосхитить другого и обречь его на расправу, часть, чтобы спасти себя, большинство - как бы захваченные поветрием. Но Минуций и Сервей, уже будучи осуждены, превратились в доносчиков, запутав в свое дело Юлия Африкана из галльского племени сантонов и Сея Квадрата, происхождения которого я не выяснил. Мне не безызвестно, что большинство писателей обошло молчанием бесчисленные случаи несправедливых гонений и многие казни и потому, что они были подавлены их обилием, и потому, что опасались наскучить читателям, повествуя о том, что им представлялось чрезмерно мрачным; но мы обнаружили много такого, о чем они не упоминают, но что, по нашему мнению, заслуживает того, чтобы о нем рассказать.
[6.8] Nam ea tempestate qua Seiani amicitiam ceteri falso exuerant ausus est eques Romanus M. Terentius, ob id reus, amplecti, ad hunc modum apud senatum ordiendo: 'fortunae quidem meae fortasse minus expediat adgnoscere crimen quam abnuere: sed utcumque casura res est, fatebor et fuisse me Seiano amicum et ut essem expetisse et postquam adeptus eram laetatum. videram collegam patris regendis praetoriis cohortibus, mox urbis et militiae munis simul obeuntem. illius propinqui et adfines honoribus augebantur; ut quisque Seiano intimus ita ad Caesaris amicitiam validus: contra quibus infensus esset, metu ac sordibus conflictabantur. nec quemquam exemplo adsumo: cunctos qui novissimi consilii expertes fuimus meo unius discrimine defendam. non enim Seianum Vulsiniensem set Claudiae et Iuliae domus partem, quas adfinitate occu paverat, tuum, Caesar, generum, tui consulatus socium, tua officia in re publica capessentem colebamus. non est nostrum aestimare quem supra ceteros et quibus de causis extollas: tibi summum rerum iudicium di dedere, nobis obsequii gloria relicta est. spectamus porro quae coram habentur, cui ex te opes honores, quis plurima iuvandi nocendive potentia, quae Seiano fuisse nemo negaverit. abditos principis sensus et si quid occultius parat exquirere inlicitum, anceps: nec ideo adsequare. ne, patres conscripti, ultimum Seiani diem sed sedecim annos cogi taveritis. etiam Satrium atque Pomponium venerabamur; libertis quoque ac ianitoribus eius notescere pro magnifico accipiebatur. quid ergo? indistincta haec defensio et promisca dabitur? immo iustis terminis dividatur. insidiae in rem publicam, consilia caedis adversum imperatorem puniantur: de amicitia et officiis idem finis et te, Caesar, et nos absolverit.'	8. Так, в те дни, когда остальные лживо отрекались от дружбы с Сеяном, римский всадник Марк Теренций, представший перед судом по такому же обвинению, осмелился заявить, что не отпирается от него. Он обратился к сенату со следующей речью: "Вероятно, для меня менее выгодно согласиться с предъявленным мне обвинением, чем постараться опровергнуть его. Но как бы дело ни обернулось, я все же признаюсь, что был другом Сеяна, домогался им стать и радовался, когда достиг этого. Сначала я видел, что он и его отец стоят во главе преторианских когорт, а позже - еще и то, что, неся обязанности военачальника, он одновременно управляет городом Римом. Его родственники и свойственники были осыпаемы почестями; всякий, кто был другом Сеяна, тем самым удостаивался расположения принцепса; напротив, те, к кому он питал неприязнь, обрекались на вечный страх и жалкое прозябание. Я не стану никого называть в подтверждение своих слов; попав в беду, я буду защищать всех, кто, подобно мне, непричастен к его последнему замыслу. Ведь мы почитали не Сеяна из Вульсиний, но того, кто породнился с Клавдиями и Юлиями, с которыми он был связан свойством, твоего, Цезарь, зятя, твоего товарища по консульству, исполнявшего в государстве общие с тобою обязанности. Не нам обсуждать, кого ты вознес над другими и по каким причинам ты это сделал: боги вручили тебе верховную власть, а наша слава - лишь в повиновении твоей воле. Мы знаем только то, что у нас на виду: кого ты одарил богатством и почестями, кто властен оказывать покровительство или вредить; и нет никого, кто решился бы отрицать, что все это было в руках у Сеяна. Пытаться проникнуть в сокровенные мысли принцепса, доискиваться, что он втайне в себе вынашивает, и непозволительно, и опасно; да и достигнуть этого невозможно. Вспомните, почтеннейшие сенаторы, что представлял собою Сеян не в последний день его жизни, а в течение шестнадцати лет. Ведь мы благоговели даже пред Сатрием и Помпонием; свести знакомство с вольноотпущенниками Сеяна, с его рабами-привратниками почиталось великим счастьем! Что же, моя защита распространяется на всех без разбора? Никоим образом: пусть она имеет силу лишь в должных пределах. Козни против государства и умысел умертвить императора подлежат каре; но да будет нашим оправданием то, что дружбу с Сеяном и услуги ему мы прекратили. Цезарь, одновременно с тобой".
[6.9] Constantia orationis et quia repertus erat qui efferret quae omnes animo agitabant eo usque potuere ut accusatores eius, additis quae ante deliquerant, exilio aut morte multarentur. Secutae dehinc Tiberii litterae in Sex. Vistilium praetorium, quem Druso fratri percarum in cohortem suam transtulerat. causa offensionis Vistilio fuit, seu composuerat quaedam in Gaium Caesarem ut impudicum, sive ficto habita fides. atque ob id convictu principis prohibitus cum senili manu ferrum temptavisset, obligat venas; precatus que per codicillos, immiti rescripto venas resolvit. acervatim ex eo Annius Pollio, Appius Silanus Scauro Mamerco simul ac Sabino Calvisio maiestatis postulantur, et Vinicianus Pollioni patri adiciebatur, clari genus et quidam summis honoribus. contremuerantque patres (nam quotus quisque adfinitatis aut amicitiae tot inlustrium virorum expers erat?), ni Celsus urbanae cohortis tribunus, tum inter indices, Appium et Calvisium discrimini exemisset. Caesar Pollionis ac Viniciani Scaurique causam ut ipse cum senatu nosceret distulit, datis quibusdam in Scaurum tristibus notis.	9. Мужество этой речи и сознание, что нашелся, наконец, человек, чтобы высказать то, что было у всех на уме, возымели такую силу, что его обвинителей, которым при этом припомнили их прежние низости, покарали изгнанием или смертью. Затем последовало письмо Тиберия, полное нападок на бывшего претора Секста Вистилия, которого, как любимца своего брата Друза, он некогда приблизил к себе. Причина же гнева на Вистилия была та, что он либо действительно сочинил что-то в поношение непотребств Гая Цезаря, либо это был навет на него, встретивший веру. Удаленный вследствие этого из окружения Цезаря, он старческою рукой вскрыл себе вены и, наложив повязки, письменно обратился к нему с мольбою возвратить благоволение, но, получив непреклонный ответ, снял повязки и истек кровью. Вслед за тем были разом обвинены в оскорблении величия Анний Поллион, Аппий Силан, Мамерк Скавр и Кальвизий Сабин, а к Поллиону-отцу присоединили и Поллиона-сына - Винициана; все они принадлежали к знатным родам и ранее занимали важнейшие должности в государстве. И сенаторы были бы окончательно повергнуты в трепет (много ли среди них было таких, кто не состоял в родстве или дружбе со столь выдающимися мужами?), если бы трибун городской стражи Цельс, в этом случае один из доносчиков, не выручил из беды Аппия и Кальвизия. Разбирательство дела Поллиона с Виницианом и Скавра Цезарь отложил, чтобы заняться им вместе с сенатом, но высказал при этом несколько замечаний о Скавре, не предвещавших тому ничего хорошего.
[6.10] Ne feminae quidem exsortes periculi. quia occu pandae rei publicae argui non poterant, ob lacrimas incusabantur; necataque est anus Vitia, Fufii Gemini mater, quod filii necem flevisset. haec apud senatum: nec secus apud principem Vescularius Flaccus ac Iulius Marinus ad mortem aguntur, e vetustissimis familiarium, Rhodum secuti et apud Capreas individui, Vescularius insidiarum in Libonem internuntius; Marino participe Seianus Curtium Atticum oppresserat. quo laetius acceptum sua exempla in consultores recidisse. Per idem tempus L. Piso pontifex, rarum in tanta claritudine, fato obiit, nullius servilis sententiae sponte auctor et quoties necessitas ingrueret sapienter moderans. patrem ei censorium fuisse memoravi; aetas ad octogesimum annum processit; decus triumphale in Thraecia meruerat. sed praecipua ex eo gloria quod praefectus urbi recens continuam potestatem et insolentia parendi graviorem mire temperavit.	10. Даже женщины не были ограждены от опасности этого рода. Поскольку они не могли быть обвинены в намерении захватить власть, их карали за слезы, и мать Фуфия Гемина, престарелая Виция, была умерщвлена только за то, что оплакивала казненного сына. Так обстояли дела в сенате; не иначе поступал и принцепс, по чьему повелению были преданы смерти Вескуларий Флакк и Юлий Марин, давние его приближенные, некогда последовавшие за ним на Родос и неотлучно находившиеся с ним также на Капреях; при посредстве Вескулария строились козни против Либона, а при участии Марина Сеян расправился с Курцием Аттиком. Эти наставники в вероломстве к общей радости от вероломства и погибли. Тогда же умер естественной смертью, что для столь значительного лица было в то время редкостью, понтифик Луций Пизон, ни разу по собственному почину не внесший ни одного раболепного предложения и неизменно, когда возникала необходимость, призывавший к благоразумной умеренности. Я упоминал, что его отец был в свое время цензором, сам он дожил почти до восьмидесяти лет; за заслуги во Фракии ему были пожалованы триумфальные отличия. Но больше всего он прославил себя на посту префекта города Рима; получив эту должность, незадолго пред тем ставшую постоянной и вследствие непривычки народа к повиновению весьма трудную, он выполнял свои обязанности с удивительным чувством меры.
[6.11] Namque antea profectis domo regibus ac mox magistratibus, ne urbs sine imperio foret in tempus deligebatur qui ius redderet ac subitis mederetur; feruntque ab Romulo Dentrem Romulium, post ab Tullo Hostilio Numam Marcium et ab Tarquinio Superbo Spurium Lucretium impositos. dein consules mandabant; duratque simulacrum quoties ob ferias Latinas praeficitur qui consulare munus usurpet. ceterum Augustus bellis civilibus Cilnium Maecenatem equestris ordinis cunctis apud Romam atque Italiam praeposuit: mox rerum potitus ob magnitudinem populi ac tarda legum auxilia sumpsit e consularibus qui coerceret servitia et quod civium audacia turbidum, nisi vim metuat. primusque Messala Corvinus eam potestatem et paucos intra dies finem accepit quasi nescius exercendi; tum Taurus Statilius, quamquam provecta aetate, egregie toleravit; dein Piso viginti per annos pariter probatus publico funere ex decreto senatus celebratus est.	11. В прошлом цари и позднее магистраты, отлучаясь из Рима, избирали, дабы в городе не было безначалия, своих временных заместителей, которым надлежало вершить правосудие и действовать в зависимости от обстоятельств; сообщают, что Ромул оставил своим заместителем Дентра Ромулия, позже Тулл Гостилий - Нуму Марция и Тарквиний Гордый - Спурия Лукреция. В дальнейшем такие же поручения исходили от консулов. Подобие этого обыкновения сохраняется и поныне, когда ради латинских празднеств всякий раз назначается особый префект, к которому в эти дни переходят консульские обязанности. Да и Август в пору гражданских войн поставил во главе Рима и всей Италии Цильния Мецената из всаднического сословия; затем, уже став главой государства, он вследствие обилия населения и медлительности судопроизводства повелел выделить кого-нибудь из числа бывших консулов для обуздания рабов и тех беспокойных граждан, чья дерзость не могла быть укрощена иначе как силой. Первым эту должность занял и спустя несколько дней оставил как неспособный справиться с нею Мессала Корвин; далее, несмотря на преклонный возраст, ее превосходно отправлял Тавр Статилий и после него в течение двадцати лет Пизон, также заслуживший всеобщее одобрение и по этой причине удостоенный сенатом похорон на государственный счет.
[6.12] Relatum inde ad patres a Quintiliano tribuno plebei de libro Sibullae, quem Caninius Gallus quindecimvirum recipi inter ceteros eiusdem vatis et ea de re senatus consultum postulaverat. quo per discessionem facto misit litteras Caesar, modice tribunum increpans ignarum antiqui moris ob iuventam. Gallo exprobrabat quod scientiae caerimoniarumque vetus incerto auctore ante sententiam collegii, non, ut adsolet, lecto per magistros aestimatoque carmine, apud infrequentem senatum egisset. simul commonefecit, quia multa vana sub nomine celebri vulgabantur. sanxisse Augustum quem intra diem ad praetorem urbanum deferrentur neque habere privatim liceret. quod a maioribus quoque decretum erat post exustum sociali bello Capitolium, quaesitis Samo, Ilio, Erythris, per Africam etiam ac Siciliam et Italicas colonias carminibus Sibullae, una seu plures fuer datoque sacerdotibus negotio quantum humana ope potuissent vera discernere. igitur tunc quoque notioni quindecimvirum is liber subicitur.	12. Затем народный трибун Квинтилиан доложил сенаторам о Сивиллиной книге, приобщения которой к прочим книгам той же прорицательницы соответствующим сенатским постановлением настойчиво добивался квиндецемвир Каниний Галл. Сенат дал на это согласие без предварительных прений, и Цезарь прислал письмо, в котором слегка попенял трибуну, по молодости лет не осведомленному в старинных обычаях. Галла, однако, он сурово упрекал в том, что, состарившись на изучении священных обрядов, он обратился с этим делом к неполному составу сената, не выяснив притом происхождения книги, не дождавшись, пока коллегия выскажет о ней свое мнение, не распорядившись, как того требовал обычай, чтобы прорицания были предварительно прочитаны и оценены магистрами. Одновременно Цезарь напомнил, что так как под этим прославленным именем распространялось немало всякого вздора. Август воспретил частным лицам хранить у себя книги этого рода, установив срок, в течение которого их полагалось сдавать городскому претору. Такой же указ издали и наши предки после сожжения Капитолия в Союзническую войну, ибо тогда было разыскано много прорицаний Сивиллы - одна ли она была или их было несколько - на Самосе, в Илионе, Эритрах, Африке, а также на Сицилии и в италийских колониях, и жрецам было дано поручение определить, насколько это доступно разумению человеческому, какие из них действительно подлинные. Таким образом, и эта книга в конце концов была отдана на рассмотрение квиндецемвиров.
[6.13] Isdem consulibus gravitate annonae iuxta seditionem ventum multaque et pluris per dies in theatro licentius efflagitata quam solitum adversum imperatorem. quis commotus incusavit magistratus patresque quod non publica auctoritate populum coercuissent addiditque quibus ex provinciis et quanto maiorem quam Augustus rei frumentariae copiam advectaret. ita castigandae plebi compositum senatus consultum prisca severitate neque segnius consules edixere. silentium ipsius non civile, ut crediderat, sed in superbiam accipiebatur.	13. При тех же консулах дороговизна съестных припасов едва не повела к мятежу: несколько дней подряд народ шумел в театре, выдвигая всевозможные требования с непозволительной по отношению к императору дерзостью. Встревоженный этим, он вменил в вину магистратам и сенаторам, что они не усмирили толпы имевшимися в их распоряжении средствами, и в конце письма указал, из каких провинций подвозит он продовольствие и насколько больше, чем подвозил его Август. Итак, в целях обуздания простого народа был составлен отличавшийся старинной суровостью сенатский указ, и не менее строгие распоряжения отдали консулы. Молчание самого Тиберия объясняли не его снисходительностью, на что он рассчитывал, а надменностью.
[6.14] Fine anni Geminius, Celsus, Pompeius, equites Romani, cecidere coniurationis crimine; ex quis Geminius prodigentia opum ac mollitia vitae amicus Seiano, nihil ad serium. et Iulius Celsus tribunus in vinclis laxatam catenam et circumdatam in diversum tendens suam ipse cervicem perfregit. at Rubrio Fabato, tamquam desperatis rebus Romanis Parthorum ad misericordiam fugeret, custodes additi. sane is repertus apud fretum Siciliae retractusque per centurionem nullas probabilis causas longinquae peregrinationis adferebat: mansit tamen incolumis oblivione magis quam clementia.	14. В конце года погибли обвиненные в причастности к заговору Сеяна римские всадники Геминий, Цельс и Помпей; из них дружески связан был с ним только Геминий, да и то не в существенно важном, и сближала их лишь приверженность того и другого к расточительству и изнеженному образу жизни. И трибун Юлий Цельс, закованный в кандалы со свободно свисавшей цепью, обмотав ее вокруг шеи и растягивая в разные стороны, сам себя удавил. А к Рубрику Фабату была приставлена стража, так как его заподозрили в том, что, тяготясь сложившимися в Римском государстве порядками, он пытался бежать к парфянам, рассчитывая найти у них дружелюбный прием. В самом деле, обнаруженный у Сицилийского пролива и доставленный в Рим центурионом, он не мог привести никаких правдоподобных причин в объяснение своего пребывания в столь удаленном от его дома месте; тем не менее он остался в живых скорее потому, что о нем забыли, чем вследствие снисходительности.
[6.15] Ser. Galba L. Sulla consulibus diu quaesito quos neptibus suis maritos destinaret Caesar, postquam instabat virginum aetas, L. Cassium, M. Vinicium legit. Vinicio oppidanum genus: Calibus ortus, patre atque avo consularibus, cetera equestri familia erat, mitis ingenio et comptae facundiae. Cassius plebeii Romae generis, verum antiqui honoratique, et severa patris disciplina eductus facilitate saepius quam industria commendabatur. huic Drusillam, Vinicio Iuliam Germanico genitas coniungit superque ea re senatui scribit levi cum honore iuvenum. dein redditis absentiae causis admodum vagis flexit ad graviora et offensiones ob rem publicam coeptas, utque Macro praefectus tribunorumque et centurionum pauci secum introirent quoties curiam ingrederetur petivit. factoque large et sine praescriptione generis aut numeri senatus consulto ne tecta quidem urbis, adeo publicum consilium numquam adiit, deviis plerumque itineribus ambiens patriam et declinans.	15. В консульство Сервия Гальбы и Луция Суллы Цезарь после долгого раздумья, кого бы дать в мужья своим уже достигшим брачного возраста внучкам, остановил выбор на Луции Кассии и Марке Виниции. Виниций происходил из провинциального рода; он родился в городе Калах; его отец и дед достигли консульского достоинства, но все остальные в семье принадлежали к всадническому сословию; сам он был мягкого нрава и обладал даром изящной речи. Кассий происходил из римского плебейского рода, впрочем древнего и заслуженного; воспитанный отцом в строгости, он располагал к себе скорее своей обходительностью, чем душевною твердостью. Итак, выдав замуж дочерей Германика Друзиллу и Юлию - первую за Кассия, вторую за Виниция, - Тиберий сообщил об этом сенату, сдержанно похвалив молодых людей. Затем, довольно смутно изложив причины своего пребывания за пределами Рима, он перешел к делам более важным и к тому, что, заботясь о благоденствии государства, он навлек на себя недовольство, и закончил письмо просьбою допускать вместе с ним в курию всякий раз, когда он пожелает ее посетить, префекта Макрона и еще нескольких трибунов и центурионов. И хотя соответствующий сенатский указ полностью учел его пожелания и в нем не упоминались ни звание, ни число сопровождающих императора, Тиберий не только не вошел ни в один римский дом, не говоря уже о народном собрании, но всякий раз объезжал родной город кружными путями.
[6.16] Interea magna vis accusatorum in eos inrupit qui pecunias faenore auctitabant adversum legem dictatoris Caesaris qua de modo credendi possidendique intra Italiam caventur, omissam olim, quia privato usui bonum publicum postponitur. sane vetus urbi faenebre malum et seditionum discordiarumque creberrima causa eoque cohibebatur antiquis quoque et minus corruptis moribus. nam primo duodecim tabulis sanctum ne quis unciario faenore amplius exerceret, cum antea ex libidine locupletium agitaretur; dein rogatione tribunicia ad semuncias redactum, postremo vetita versura. multisque plebi scitis obviam itum fraudibus quae toties repressae miras per artes rursum oriebantur. sed tum Gracchus praetor, cui ea quaestio evenerat, multitudine periclitantium subactus rettulit ad senatum, trepidique patres (neque enim quisquam tali culpa vacuus) veniam a principe petivere; et concedente annus in posterum sexque menses dati quis secundum iussa legis rationes familiaris quisque componerent.	16. Между тем посыпались доносы на тех, кто отдавал деньги в рост, нарушая закон диктатора Цезаря, определявший условия, на которых в пределах Италии дозволялось давать взаймы деньги и владеть земельною собственностью, и уже давно не применявшийся, ибо ради частной выгоды забывают об общественном благе. И действительно, ростовщичество в Риме - застарелое зло, весьма часто бывшее причиной восстаний и смут, и поэтому меры к его обузданию принимались также и в старину и при менее испорченных нравах. Сначала Двенадцатью таблицами было установлено, что никто не вправе взимать более одной унции росту, тогда как ранее все зависело от произвола богатых; в дальнейшем по предложению народных трибунов эту ставку снизили до половины унции; наконец, отдавать деньги в рост было полностью воспрещено. В народных собраниях было принято множество постановлений, направленных против обходящих этот закон, но, в нарушение неоднократно подтвержденных указов, они все же никогда не переводились, так как заимодавцы прибегали к хитроумным уловкам. Претор Гракх, на долю которого теперь выпало разбирательство этого дела, подавленный обилием обвиняемых, доложил об этом сенату, и перепуганные сенаторы (ибо никто не был свободен от этой вины) обратились к принцепсу, моля его о прощении; и снизойдя к ним, он предоставил год и шесть месяцев на то, чтобы каждый привел свои денежные дела в соответствие с велениями закона.
[6.17] Hinc inopia rei nummariae, commoto simul omnium aere alieno, et quia tot damnatis bonisque eorum divenditis signatum argentum fisco vel aerario attinebatur. ad hoc senatus praescripserat, duas quisque faenoris partis in agris per Italiam conlocaret. sed creditores in solidum appellabant nec decorum appellatis minuere fidem. ita primo concursatio et preces, dein strepere praetoris tribunal, eaque quae remedio quaesita, venditio et emptio, in contrarium mutari quia faeneratores omnem pecuniam mercandis agris condiderant. copiam vendendi secuta vilitate, quanto quis obaeratior, aegrius distrahebant, multique fortunis provolvebantur; eversio rei familiaris dignitatem ac famam praeceps dabat, donec tulit opem Caesar disposito per mensas milies sestertio factaque mutuandi copia sine usuris per triennium, si debitor populo in duplum praediis cavisset. sic refecta fides et paulatim privati quoque creditores reperti. neque emptio agrorum exercita ad formam senatus consulti, acribus, ut ferme talia, initiis, incurioso fine.	17. Это повело к нехватке наличных денег и потому, что все долги были истребованы одновременно, и вследствие большого числа осужденных, так как после продажи их конфискованного имущества звонкая монета скопилась в государственном казначействе и в казне императора. К тому же сенат обязал каждого заимодавца истратить две трети отданных им взаймы денег на покупку земельной собственности в Италии и каждого должника немедленно внести такую же часть своего долга. Но заимодавцы требовали погасить долги полностью, а должникам не подобало подрывать доверие к своей платежеспособности. Отсюда - сначала беготня и просьбы, затем - препирательства у трибунала претора, и то, что было придумано в качестве целебного средства - продажа и покупка земли, - возымело противоположное действие, так как заимодавцы задержали все деньги для приобретения земельных угодий. Вследствие множества продающих цены на поместья резко упали, и чем больше долгов обременяло владельца земли, тем труднее ему было ее продать, так что многие из-за этого вконец разорились; потеря имущества влекла за собою утрату достойного положения и доброго имени, и так продолжалось до тех пор, пока Цезарь, раздав по меняльным лавкам сто миллионов сестерциев, не разрешил получать из них ссуду всякому, кто мог представить народу в залог поместье в два раза большей ценности, на три года без взимания роста. Так было восстановлено деловое доверие, и понемногу снова появились частные заимодавцы. Но покупка земли осуществлялась не в том порядке, в каком это предписывалось сенатским постановлением: непреклонными были требования закона вначале, как это почти всегда бывает в подобных случаях, но под конец никто не заботился об их соблюдении.
[6.18] Dein redeunt priores metus postulato maiestatis Considio Proculo; qui nullo pavore diem natalem celebrans raptus in curiam pariterque damnatus interfectusque, et sorori eius Sanciae aqua atque igni interdictum accusante Q. Pomponio. is moribus inquies haec et huiusce modi a se factitari praetendebat ut parta apud principem gratia periculis Pomponii Secundi fratris mederetur. etiam in Pompeiam Macrinam exilium statuitur cuius maritum Argolicum socerum Laconem e primoribus Achaeorum Caesar adflixerat. pater quoque inlustris eques Romanus ac frater praetorius, cum damnatio instaret, se ipsi interfecere. datum erat crimini quod Theophanen Mytilenaeum proavum eorum Cn. Magnus inter intimos habuisset, quodque defuncto Theophani caelestis honores Graeca adulatio tribuerat.	18. Затем, после привлечения к суду Консидия Прокула по обвинению в оскорблении величия, вернулись прежние страхи; его, безмятежно праздновавшего свой день рождения, схватили, доставили в курию, осудили и немедленно предали смерти, а его сестра Санция была лишена воды и огня по обвинению, предъявленному Квинтом Помпонием. Человек беспокойного нрава, он объяснял этот и другие свои поступки такого рода желанием добиться благосклонности принцепса, чтобы вызволить из опасности своего брата Помпония Секунда. Выносится также решение об изгнании Помпеи Макрины, мужа которой Арголика и тестя Лакона, знатных ахейцев. Цезарь погубил ранее. Ее отец, выдающийся римский всадник, и брат, бывший претор, в ожидании неизбежного осуждения сами наложили на себя руки. Они были виноваты лишь в том, что некогда Гней Великий считал их прадеда Феофана из Митилен одним из своих ближайших друзей и что умершему Феофану греческое подобострастие воздало божеские почести.
[6.19] Post quos Sex. Marius Hispaniarum ditissimus defertur incestasse filiam et saxo Tarpeio deicitur. ac ne dubium haberetur magnitudinem pecuniae malo vertisse, aurariasque eius, quamquam publicarentur, sibimet Tiberius seposuit. inritatusque suppliciis cunctos qui carcere attinebantur accusati societatis cum Seiano necari iubet. iacuit immensa strages, omnis sexus, omnis aetas, inlustres ignobiles, dispersi aut aggerati. neque propinquis aut amicis adsistere, inlacrimare, ne visere quidem diutius dabatur, sed circumiecti custodes et in maerorem cuiusque intenti corpora putrefacta adsectabantur, dum in Tiberim traherentur ubi fluitantia aut ripis adpulsa non cremare quisquam, non contingere. interciderat sortis humanae commercium vi metus, quantumque saevitia glisceret, miseratio arcebatur.	19. После них поступает донос на богатейшего испанца Секста Мария, обвиненного в кровосмесительной связи с дочерью и сброшенного с Тарпейской скалы. И чтобы ни в ком не вызывало сомнения, что его погубило богатство, Тиберий присвоил себе принадлежавшие ему серебряные и медные рудники, хотя они подлежали передаче в собственность государства. Возбужденный этими казнями, он велит умертвить всех, кто содержался в темнице по обвинению в сообщничестве с Сеяном. Произошло страшное избиение, и на Гемониях лежало несметное множество убитых обоего пола, всякого возраста, знатных и из простого народа, брошенных поодиночке или сваленных в груды. Ни близким, ни друзьям не дозволялось возле них останавливаться, оплакивать их, сколько-нибудь подолгу смотреть на них: сторожившие их со всех сторон воины, внимательно наблюдая за всеми, так или иначе проявлявшими свою скорбь, неотступно следовали за разложившимися телами, пока их волочили к Тибру. Они уплывали вниз по течению, или их прибивало к берегу, и никто к ним не притрагивался и не предавал их сожжению. Так сознание общности жребия человеческого подавлялось силою страха, и чем сильнее свирепствовала жестокость, тем больше преград встречало сострадание.
[6.20] Sub idem tempus G. Caesar, discedenti Capreas avo comes, Claudiam, M. Silani filiam, coniugio accepit, immanem animum subdola modestia tegens, non damnatione matris, non exitio fratrum rupta voce; qualem diem Tiberius induisset, pari habitu, haud multum distantibus verbis. unde mox scitum Passieni oratoris dictum percrebuit neque meliorem umquam servum neque deteriorem dominum fuisse. Non omiserim praesagium Tiberii de Servio Galba tum consule; quem accitum et diversis sermonibus pertemptatum postremo Graecis verbis in hanc sententiam adlocutus 'et tu, Galba, quandoque degustabis imperium,' seram ac brevem potentiam significans, scientia Chaldaeorum artis, cuius apiscendae otium apud Rhodum, magistrum Thrasullum habuit, peritiam eius hoc modo expertus.	20. Тогда же Гай Цезарь, отправившийся с дедом на Капреи, взял в жены дочь Марка Силана Клавдию; скрывая под личиною скромности огромные притязания, он настолько владел собою, что ни осуждение матери, ни гибель братьев не исторгли у него ни одного возгласа; как начинал день Тиберий, тот же вид, почти те же речи были и у него. Отсюда ставшее впоследствии широко известным крылатое слово оратора Пассиена: никогда не бывало ни лучшего раба, ни худшего господина. Не умолчу и о предсказании Тиберия относительно Сервия Гальбы, в ту пору консула; вызвав его к себе и испытав в разносторонней беседе, он под конец обратился к нему по-гречески с такими словами: "И ты, Гальба, отведаешь когда-нибудь власти", намекая на то, что владычество его будет поздним и недолгим, и обнаружив тем самым знакомство с наукой халдеев: для ее постижения он располагал на Родосе и досугом, и наставником Трасиллом, чьи познания он испытал следующим образом.
[6.21] Quotiens super tali negotio consultaret, edita domus parte ac liberti unius conscientia utebatur. is litterarum ignarus, corpore valido, per avia ac derupta (nam saxis domus imminet) praeibat eum cuius artem experiri Tiberius statuisset et regredientem, si vanitatis aut fraudum suspicio incesserat, in subiectum mare praecipitabat ne index arcani existeret. igitur Thrasullus isdem rupibus inductus postquam percontantem commoverat, imperium ipsi et futura sollerter patefaciens, interrogatur an suam quoque genitalem horam comperisset, quem tum annum, qualem diem haberet. ille positus siderum ac spatia dimensus haerere primo, dein pavescere, et quantum introspiceret magis ac magis trepidus admirationis et metus, postremo exclamat ambiguum sibi ac prope ultimum discrimen instare. tum complexus eum Tiberius praescium periculorum et incolumem fore gratatur, quaeque dixerat oracli vice accipiens inter intimos amicorum tenet.	21. Всякий раз, когда Тиберий, стремясь узнать свое будущее, встречался ради этого с прорицателями, он пользовался верхними покоями дома и услугами единственного посвященного в эти дела вольноотпущенника. Невежественный и наделенный огромной телесной силой, тот окольными и крутыми тропками (ибо дом стоял на скалистом обрыве) приводил прорицателя, искусство которого хотел испытать Тиберий, и на обратном пути, если его познания были сочтены Тиберием вздорными, а сам он обманщиком, сбрасывал его в море, чтобы не оставалось свидетеля тайных занятий его господина. Итак, тем же путем по скалам был приведен и Трасилл; после того как Тиберий задал ему те же вопросы и ответы Трасилла его взволновали, ибо тот искусно открыл ему. что он завладеет властью, а также все его будущее, Тиберий спросил его, может ли он прозреть свою собственную судьбу, что ему принесет данный год, данный день. Взглянув на расположение звезд и измерив расстояния между ними, тот сначала колеблется, потом пугается и чем больше всматривается в небо, тем сильнее и сильнее дрожит от растерянности и страха и наконец восклицает, что ему угрожает почти неотвратимая гибель. Тогда Тиберий, обняв его, поздравляет с тем, что он увидел надвигавшуюся на него опасность и все же останется невредимым, и, сочтя все сказанное им за оракул, удерживает его при себе, как одного из своих ближайших друзей.
[6.22] Sed mihi haec ac talia audienti in incerto iudicium est fatone res mortalium et necessitate immutabili an forte volvantur. quippe sapientissimos veterum quique sectam eorum aemulatur diversos reperies, ac multis insitam opinionem non initia nostri, non finem, non denique homines dis curae; ideo creberrime tristia in bonos, laeta apud deteriores esse. contra alii fatum quidem congruere rebus putant, sed non e vagis stellis, verum apud principia et nexus naturalium causarum; ac tamen electionem vitae nobis relinquunt, quam ubi elegeris, certum imminentium ordinem. neque mala vel bona quae vulgus putet: multos qui conflictari adversis videantur beatos, at plerosque quamquam magnas per opes miserrimos, si illi gravem fortunam constanter tolerent, hi prospera inconsulte utantur. ceterum plurimis mortalium non eximitur quin primo cuiusque ortu ventura destinentur, sed quaedam secus quam dicta sint cadere fallaciis ignara dicentium: ita corrumpi fidem artis cuius clara documenta et antiqua aetas et nostra tulerit. quippe a filio eiusdem Thrasulli praedictum Neronis imperium in tempore memorabitur, ne nunc incepto longius abierim.	22. Когда я слышу о таких и подобных вещах, меня охватывает раздумье, определяются ли дела человеческие роком и непреклонной необходимостью или случайностью. Ведь среди величайших мыслителей древности и их учеников и последователей можно обнаружить приверженцев .противоположных взглядов, и многие твердо держатся мнения, что богам -нет ни малейшего дела ни до нашего возникновения, ни до нашего конца, ни вообще до смертных; вот почему так часто жизнь хороших людей безрадостна, а счастье выпадает в удел дурным. Другие, напротив, считают, что жизненные обстоятельства предуказаны роком, но не вследствие движения звезд, а в силу оснований и взаимосвязи естественных причин; при этом, однако, они полагают, что мы свободны в выборе образа жизни, который, будучи единожды избран, влечет за собою определенную последовательность событий. И отнюдь не то - зло и благо, что признается таковыми толпой; многие, одолеваемые, как мы себе представляем, невзгодами, счастливы, тогда как иные, хотя и живут в богатстве и изобилии, влачат жалкое существование, ибо первые стойко переносят свою тяжелую участь, а вторые неразумно пользуются своею удачливой судьбой. Но большинство смертных считает, что будущее предопределено с их рождения и если что происходит не так, как предсказано, то в этом повинно невежество предсказателей: оно подрывает веру в науку, неопровержимые свидетельства истинности которой доставили нам и древность, и наше время. И действительно, сын того же Трасилла предрек и Нерону, что он завладеет властью, но об этом я сообщу в своем месте, чтобы не отойти еще дальше от начатого повествования.
[6.23] Isdem consulibus Asinii Galli mors vulgatur, quem egestate cibi peremptum haud dubium, sponte vel necessitate incertum habebatur. consultusque Caesar an sepeliri sineret, non erubuit permittere ultroque incusare casus qui reum abstulissent antequam coram convinceretur: scilicet medio triennio defuerat tempus subeundi iudicium consulari seni, tot consularium parenti. Drusus deinde extinguitur, cum se miserandis alimentis, mandendo e cubili tomento, nonum ad diem detinuisset. tradidere quidam praescriptum fuisse Macroni, si arma ab Seiano temptarentur, extractum custodiae iuvenem (nam in Palatio attinebatur) ducem populo imponere. mox, quia rumor incedebat fore ut nuru ac nepoti conciliaretur Caesar, saevitiam quam paenitentiam maluit.	23. При тех же консулах разносится весть о кончине Азиния Галла; что он умер от голода, не подлежит сомнению, но по доброй ли воле или по принуждению - считалось неустановленным. И когда к Цезарю обратились с вопросом, разрешит ли он его похороны, тот, не устыдившись, дал на них разрешение, посетовав при этом на обстоятельства, отнявшие у него подсудимого, прежде чем тот был изобличен в его присутствии; как будто за три года не нашлось у него времени, чтобы учинить суд над стариком, бывшим консулом и отцом стольких консулов! Затем умерщвляется Друз, который поддерживал себя жалкою пищей, поедая набивку своего тюфяка, и угас лишь на девятый день. Некоторые передают, что Макрину якобы было поручено в случае, если бы Сеян взялся за оружие, освободить юношу из-под стражи (он содержался в Палатинском дворце) и поставить его во главе народа. Позднее, так как ходили упорные слухи, что Цезарь собирается примириться с невесткой и внуком, он предпочел жестокость раскаянью.
[6.24] Quin et invectus in defunctum probra corporis, exitiabilem in suos, infensum rei publicae animum obiecit recitarique factorum dictorumque eius descripta per dies iussit, quo non aliud atrocius visum: adstitisse tot per annos, qui vultum, gemitus, occultum etiam murmur exciperent, et potuisse avum audire, legeret, in publicum promere vix fides, nisi quod Attii centurionis et Didymi liberti epistulae servorum nomina praeferebant, ut quis egredientem cubiculo Drusum pulsaverat, exterruerat. etiam sua verba centurio saevitiae plena, tamquam egregium, vocesque deficientis adiecerat, quis primo [alienationem mentis simulans] quasi per dementiam funesta Tiberio, mox, ubi exspes vitae fuit, meditatas compositasque diras imprecabatur, ut, quem ad modum nurum filiumque fratris et nepotes domumque omnem caedibus complevisset, ita poenas nomini generique maiorum et posteris exolveret. obturbabant quidem patres specie detestandi: sed penetrabat pavor et admiratio, callidum olim et tegendis sceleribus obscurum huc confidentiae venisse ut tamquam dimotis parietibus ostenderet nepotem sub verbere centurionis, inter servorum ictus extrema vitae alimenta frustra orantem.	24. Больше того, он всячески поносил умершего, обвиняя его в грязных пороках, в том, что он намеревался погубить своих близких, что ненавидел отечество, и приказал прочесть ежедневные записи всех его поступков и слов; это показалось особенно ужасным: было бы трудно поверить, что в течение стольких лет к Друзу были приставлены соглядатаи. ловившие его взгляды, стоны, даже невнятное бормотанье, и что его дед мог все это выслушивать, читать, предать гласности, если бы в донесениях центуриона Аттия и вольноотпущенника Дидима не назывались по именам рабы, какой из них ударил пытавшегося выйти из своего помещения Друза, какой поверг его в страх. Центурион приводил, как некие свидетельство своей доблести, и жестокие речи, с которыми он сам к нему обращался, и слова умирающего, вначале как бы в исступлении расточавшего угрозы Тиберию, а затем, после утраты всякой надежды на сохранение жизни, призывавшего на его голову обдуманные и холодные проклятия, чтобы, после того как он умертвил невестку, племянника, внуков и заполнил свой дворец трупами, он сам понес наказание, сняв позор с родового имени предков и послужив очистительной жертвою для потомков. Сенаторы зашумели, делая вид, что охвачены негодованием, тогда как в действительности были потрясены страхом и изумлением, что некогда столь осторожный и так тщательно скрывавший свои преступления принцепс дошел до такой откровенности, что, как бы раздвинув стены, показал внука под плетью центуриона, осыпаемого пинками рабов и тщетно молящего хоть о какой-нибудь пище для поддержания жизни.
[6.25] Nondum is dolor exoleverat, cum de Agrippina auditum, quam interfecto Seiano spe sustentatam provixisse reor, et postquam nihil de saevitia remittebatur, voluntate extinctam, nisi si negatis alimentis adsimulatus est finis qui videretur sponte sumptus. enimvero Tiberius foedissimis criminationibus exarsit, impudicitiam arguens et Asinium Gallum adulterum, eiusque morte ad taedium vitae compulsam. sed Agrippina aequi impatiens, dominandi avida, virilibus curis feminarum vitia exuerat. eodem die defunctam, quo biennio ante Seianus poenas luisset, memoriaeque id prodendum addidit Caesar iactavitque quod non laqueo strangulata neque in Gemonias proiecta foret. actae ob id grates decretumque ut quintum decimum kal. Novembris, utriusque necis die, per omnis annos donum Iovi sacraretur.	25. Еще не заглохла скорбь, порожденная расправою с Друзом, как стало известно, что умерла Агриппина. Жизнь ее после казни Сеяна продлила, думаю, поддерживавшая ее надежда, но в жестокой ее судьбе не произошло никаких изменений к лучшему, и она сама себя уморила голодом, если только добровольность ее кончины не была вымыслом и ее насильственно не лишили пищи. В самом деле, распаленный злобой Тиберий возвел на нее гнусное обвинение в распутстве, в том, что она сожительствовала с Азинием Галлом и после его смерти впала в отвращение к жизни. Но Агриппина, никогда не мирившаяся со скромным уделом, жадно рвавшаяся к власти и поглощенная мужскими заботами, была свободна от женских слабостей. Цезарь добавил, что она умерла в тот же день, в который за два года пред тем Сеяна постигло возмездие, и что это заслуживает особого внимания; он также поставил себе в заслугу, что ее не удавили петлей и не бросили на Гемонии. За это сенат воздал ему благодарность, и было вынесено постановление ежегодно в пятнадцатый день перед ноябрьскими календами, ибо именно в этот день и Сеяна, и Агриппину постигла смерть, посвящать дар Юпитеру.
[6.26] Haud multo post Cocceius Nerva, continuus principi, omnis divini humanique iuris sciens, integro statu, corpore inlaeso, moriendi consilium cepit. quod ut Tiberio cognitum, adsidere, causas requirere, addere preces, fateri postremo grave conscientiae, grave famae suae, si proximus amicorum nullis moriendi rationibus vitam fugeret. aversatus sermonem Nerva abstinentiam cibi coniunxit. ferebant gnari cogitationum eius, quanto propius mala rei publicae viseret, ira et metu, dum integer, dum intemptatus, honestum finem voluisse. Ceterum Agrippinae pernicies, quod vix credibile, Plancinam traxit. nupta olim Cn. Pisoni et palam laeta morte Germanici, cum Piso caderet, precibus Augustae nec minus inimicitiis Agrippinae defensa erat. ut odium et gratia desiere, ius valuit; petitaque criminibus haud ignotis sua manu sera magis quam immerita supplicia persolvit.	26. Немного позднее решил умертвить себя Кокцей Нерва, неизменный приближенный и спутник принцепса, хотя его положение нисколько не пошатнулось и он не страдал никаким телесным недугом. Когда это стало известно Тиберию, он посетил его, стал доискиваться причин такого решения, уговаривать; наконец, признался, что тяжелым бременем ляжет на его совесть и добрую славу, если его ближайший и лучший друг, у которого не было никаких видимых оснований торопить смерть, безвременно расстанется с жизнью. Уклонившись от объяснений. Нерва до конца упорно воздерживался от пищи. Знавшие его мысли передавали, что чем ближе он приглядывался к бедствиям Римского государства, тем сильнее негодование и тревога толкали его к решению обрести для себя, пока он невредим и его не тронули, достойный конец. Гибель Агриппины, сколь это ни невероятно, повлекла за собою и гибель Планцины. Будучи женой Гнея Пизона и открыто радуясь смерти Германика, она при падении мужа избегла возмездия, оберегаемая заступничеством Августы и в не меньшей мере - враждой Агриппины. Но когда и той, что ее ненавидела, и той, которая ей покровительствовала, не стало, одержало верх правосудие, и, привлеченная к суду по хорошо известному обвинению, она собственноручно предала себя скорее запоздалой, чем незаслуженной казни.
[6.27] Tot luctibus funesta civitate pars maeroris fuit quod Iulia Drusi filia, quondam Neronis uxor, denupsit in domum Rubellii Blandi, cuius avum Tiburtem equitem Romanum plerique meminerant. extremo anni mors Aelii Lamiae funere censorio celebrata, qui administrandae Syriae imagine tandem exolutus urbi praefuerat. genus illi decorum, vivida senectus; et non permissa provincia dignationem addiderat. exim Flacco Pomponio Syriae pro praetore defuncto recitantur Caesaris litterae, quis incusabat egregium quemque et regendis exercitibus idoneum abnuere id munus seque ea necessitudine ad preces cogi per quas consularium aliqui capessere provincias adigerentur, oblitus Arruntium ne in Hispaniam pergeret decimum iam annum attineri. obiit eodem anno et M'. Lepidus de cuius moderatione atque sapientia in prioribus libris satis conlocavi. neque nobilitas diutius demonstranda est: quippe Aemilium genus fecundum bonorum civium, et qui eadem familia corruptis moribus, inlustri tamen fortuna egere.	27. Удрученному столькими печалями городу добавила еще одно огорчение дочь Друза Юлия, в прошлом жена Нерона, унизившая себя до брака с Рубеллием Бландом, деда которого, римского всадника родом из Тибура, многие хорошо помнили. Скончавшийся в конце года Элий Ламия был удостоен цензорских похорон; освобожденный, наконец, от призрачного управления Сирией, он занимал должность префекта города Рима; происходил он из хорошего рода. и, несмотря на возраст, был бодр и деятелен; придавало ему достоинство и то, что он не был отпущен в свою провинцию. Затем, по смерти пропретора Сирии Помпония Флакка, в сенате оглашается письмо Цезаря, в котором он сетовал, что наиболее выдающиеся и способные начальствовать войском уклоняются от несения этих обязанностей и что это вынуждает его обратиться к сенаторам с просьбой повлиять на нескольких бывших консулов и добиться от них согласия взять на себя попечение о провинциях. Он забыл, однако, о том, что сам он десятый год задерживает в Риме Аррунция и не отпускает его в Испанию. В том же году умер и Маний Лепид, об умеренности и рассудительности которого я достаточно сказал в предыдущих книгах; нет надобности подробнее останавливаться и на его знатности, ибо род Эмилиев всегда изобиловал достойными гражданами, а если кто из той же семьи отличался дурными нравами, то и такие не были лишены внешнего блеска.
[6.28] Paulo Fabio L. Vitellio consulibus post longum saeculorum ambitum avis phoenix in Aegyptum venit praebuitque materiem doctissimis indigenarum et Graecorum multa super eo miraculo disserendi. de quibus congruunt et plura ambigua, sed cognitu non absurda promere libet. sacrum Soli id animal et ore ac distinctu pinnarum a ceteris avibus diversum consentiunt qui formam eius effinxere: de numero annorum varia traduntur. maxime vulgatum quingentorum spatium: sunt qui adseverent mille quadringentos sexaginta unum interici, prioresque alites Sesoside primum, post Amaside dominantibus, dein Ptolemaeo, qui ex Macedonibus tertius regnavit, in civitatem cui Heliopolis nomen advolavisse, multo ceterarum volucrum comitatu novam faciem mirantium. sed antiquitas quidem obscura: inter Ptolemaeum ac Tiberium minus ducenti quinquaginta anni fuerunt. unde non nulli falsum hunc phoenicem neque Arabum e terris credidere, nihilque usurpavisse ex his quae vetus memoria firmavit. confecto quippe annorum numero, ubi mors propinquet, suis in terris struere nidum eique vim genitalem adfundere ex qua fetum oriri; et primam adulto curam sepeliendi patris, neque id temere sed sublato murrae pondere temptatoque per longum iter, ubi par oneri, par meatui sit, subire patrium corpus inque Solis aram perferre atque adolere. haec incerta et fabulosis aucta: ceterum aspici aliquando in Aegypto eam volucrem non ambigitur.	28. В консульство Павла Фабия и Луция Вителлия после длительного круговорота веков птица феникс возвратилась в Египет и доставила ученым мужам из уроженцев этой страны и греков обильную пищу для рассуждений о столь поразительном чуде. Мне хочется изложить и то, в чем их суждения совпадают, и еще больше такого, в чем они между собой несогласны, но с чем стоит познакомиться. Что это существо посвящено солнцу и отличается от других птиц головою и яркостью оперения, на этом сходятся все, кто описывал его внешний вид; о возрасте же его говорят различно. Большинство определяет его в пятьсот лет, но есть и такие, которые утверждают, что этот феникс живет уже тысячу четыреста шестьдесят один год, так как ранее фениксы прилетали в город, носящий название Гелиополь, в первый раз - при владычестве Сесосиса, во второй - Амасиса и в последний - Птолемея, который царствовал третьим из македонян, причем их всегда сопровождало множество прочих птиц, дивившихся их невиданному облику. Древность темна; но Тиберия от Птолемея отделяет менее двухсот пятидесяти лет. Поэтому некоторые считают, что последний феникс - не настоящий, что он не из арабской земли и на него не распространяется то, что говорит о фениксе предание древности. По истечении положенных ему лет, почувствовав приближение смерти, он у себя на родине строит гнездо и изливает в него детородную силу, от которой возникает птенец; и первая забота того, когда он достигнет зрелости, - это погребение останков отца, и он не берется за это опрометчиво, но сначала, подняв мирру равного веса, испытывает себя в долгом полете, и когда станет способен справиться с таким грузом и с таким дальним путем, переносит тело отца на жертвенник солнца и предает его там сожжению. Все это недостоверно -и приукрашено вымыслом, но не подлежит сомнению, что время от времени эту птицу видят в Египте.
[6.29] At Romae caede continua Pomponius Labeo, quem praefuisse Moesiae rettuli, per abruptas venas sanguinem effudit; aemulataque est coniunx Paxaea. nam promptas eius modi mortes metus carnificis faciebat, et quia damnati publicatis bonis sepultura prohibebantur, eorum qui de se statuebant humabantur corpora, manebant testamenta, pretium festinandi. sed Caesar missis ad senatum litteris disseruit morem fuisse maioribus, quoties dirimerent amicitias, interdicere domo eumque finem gratiae ponere: id se repetivisse in Labeone, atque illum, quia male administratae provinciae aliorumque criminum urgebatur, culpam invidia velavisse, frustra conterrita uxore, quam etsi nocentem periculi tamen expertem fuisse. Mamercus dein Scaurus rursum postulatur, insignis nobilitate et orandis causis, vita probrosus. nihil hunc amicitia Seiani, sed labefecit haud minus validum ad exitia Macronis odium, qui easdem artes occultius exercebat detuleratque argumentum tragoediae a Scauro scriptae, additis versibus qui in Tiberium flecterentur: verum ab Servilio et Cornelio accusatoribus adulterium Liviae, magorum sacra obiectabantur. Scaurus, ut dignum veteribus Aemiliis, damnationem antiit, hortante Sextia uxore, quae incitamentum mortis et particeps fuit.	29. А в Риме, где непрерывно выносились смертные приговоры, вскрыл себе вены и истек кровью Помпоний Лабеон, о котором я сообщал, что он был правителем Мезии; то же сделала и его жена Паксея. Готовность к смерти такого рода порождали страх перед палачом и то, что хоронить осужденных было запрещено и их имущество подлежало конфискации, тогда как тела умертвивших себя дозволялось предавать погребению и их завещания сохраняли законную силу - такова была награда за торопливость. Цезарь в направленном сенату письме припомнил принятый у наших предков обычай: порывая с кем-нибудь дружбу, они отказывали ему от дома и после этого прекращали с ним всякие отношения. Так же поступил и он с Лабеоном, но тот, обвиняемый в дурном управлении провинцией и в других преступлениях, постарался выставить себя ни в чем не повинной жертвой его неприязни; а его жена напрасно страшилась, ибо, хотя бы она и была виновной, ей ничего не грозило. После этого выдвигается обвинение против Мамерка Скавра, отличавшегося выдающейся знатностью и блестящим ораторским дарованием, но запятнавшего себя постыдным образом жизни. Его погубила не дружба с Сеяном, а столь же губительная ненависть Макрона, который строил такие же козни, но более скрытно и доложил Цезарю содержание сочиненной Скавром трагедии, приведя из нее стихи, которые могли быть отнесены к Тиберию. Впрочем, обвинители Скавра Сервилий и Корнелий говорили только о его прелюбодеянии с Ливией и об участии в магических таинствах. Скавр, как подобало потомку древних Эмилиев, предупредил осуждение, побуждаемый к этому женой Секстией, которая была и вдохновительницей, и соучастницей его самоубийства.
[6.30] Ac tamen accusatores, si facultas incideret, poenis adficiebantur, ut Servilius Corneliusque perdito Scauro famosi, quia pecuniam a Vario Ligure omittendae delationis ceperant, in insulas interdicto igni atque aqua demoti sunt. et Abudius Ruso functus aedilitate, dum Lentulo Gaetulico, sub quo legioni praefuerat, periculum facessit quod is Seiani filium generum destinasset, ultro damnatur atque urbe exigitur. Gaetulicus ea tempestate superioris Germaniae legiones curabat mirumque amorem adsecutus erat, effusae clementiae, modicus severitate et proximo quoque exercitui per L. Apronium socerum non ingratus. unde fama constans ausum mittere ad Caesarem litteras, adfinitatem sibi cum Seiano haud sponte sed consilio Tiberii coeptam; perinde se quam Tiberium falli potuisse, neque errorem eundem illi sine fraude, aliis exitio habendum. sibi fidem integram et, si nullis insidiis peteretur, mansuram; successorem non aliter quam indicium mortis accepturum. firmarent velut foedus, quo princeps ceterarum rerum poteretur, ipse provinciam retineret. haec, mira quamquam, fidem ex eo trahebant quod unus omnium Seiani adfinium incolumis multaque gratia mansit, reputante Tiberio publicum sibi odium, extremam aetatem magisque fama quam vi stare res suas.	30. Впрочем, если представлялась возможность, подвергались наказанию и обвинители; так, Сервилий и Корнелий, ославившие себя тем, что погубили Скавра, были лишены огня и воды и сосланы на острова, ибо, пригрозив доносом Варию Лигуру, получили от него взятку, которою он от них откупился. И бывший эдил Абудий Рузон, донесший, чтобы погубить Лентула Гетулика, под началом которого он ранее командовал легионом, что тот предназначал сына Сеяна себе в зятья, также был осужден и изгнан из Рима. Гетулик в то время стоял во главе размещенных в Верхней Германии легионов, снискав у них редкостную любовь своей благожелательностью и справедливостью; пользовался он расположением и ближайшего римского войска благодаря своему тестю Луцию Апронию. Отсюда упорно державшаяся молва, что он осмелился отправить Тиберию письмо, в котором напомнил ему, что породниться с Сеяном намеревался не по своему побуждению, а по совету Тиберия; он обманулся в нем, как это случилось с самим Тиберием, и несправедливо, чтобы одна и та же ошибка одному сошла безнаказанно, а для других обернулась гибелью. Он соблюдает безупречную верность и будет ее соблюдать, пока против него не строятся козни; если на его место будет прислан другой, он воспримет это как вынесение смертного приговора. Поэтому им лучше заключить своего рода союз, с тем чтобы принцепсу сохранить власть над всем остальным государством, а ему удержать за собою свою провинцию. Этому слуху, сколь ни был он удивителен, верили, потому что из всех близких Сеяну людей только один Гетулик остался цел и даже был в большой милости у Тиберия, помнившего о своем престарелом возрасте, о том, что его ненавидят и что сохранением власти он обязан не своей силе, а общественному мнению.
[6.31] C. Cestio M. Servilio consulibus nobiles Parthi in urbem venere, ignaro rege Artabano. is metu Germanici fidus Romanis, aequabilis in suos, mox superbiam in nos, saevitiam in popularis sumpsit, fretus bellis quae secunda adversum circumiectas nationes exercuerat, et senectutem Tiberii ut inermem despiciens avidusque Armeniae, cui defuncto rege Artaxia Arsacen liberorum suorum veterrimum imposuit, addita contumelia et missis qui gazam a Vonone relictam in Syria Ciliciaque reposcerent; simul veteres Persarum ac Macedonum terminos seque invasurum possessa Cyro et post Alexandro per vaniloquentiam ac minas iaciebat. sed Parthis mittendi secretos nuntios validissimus auctor fuit Sinnaces, insigni familia ac perinde opibus, et proximus huic Abdus ademptae virilitatis. non despectum id apud barbaros ultroque potentiam habet. ii adscitis et aliis primoribus, quia neminem gentis Arsacidarum summae rei imponere poterant, interfectis ab Artabano plerisque aut nondum adultis, Phraaten regis Phraatis filium Roma poscebant: nomine tantum et auctore opus [ut] sponte Caesaris ut genus Arsacis ripam apud Euphratis cerneretur.	31. В консульство Гая Цестия и Марка Сервилия в Рим прибыли знатные парфяне без ведома царя Артабана. Из страха перед Германиком он некоторое время сохранял верность римлянам и справедливо правил своими, но потом стал заноситься пред нами и свирепствовать над соотечественниками, так как преисполнился самоуверенности, проведя удачные войны с окружающими народами. Он пренебрежительно относился к Тиберию, считая, что тот по старости неспособен к войне, и жадно добивался Армении, властителем которой после смерти Артаксия поставил старшего из своих сыновей, Арсака; более того, он нанес римлянам оскорбление, послав своих людей с требованием выдать сокровищницу, оставленную Вононом в Сирии и Киликии, говорил о старых границах персов и македонян, бахвалясь и угрожая вторгнуться во владения Кира и Александра. На отправлении тайного посольства к Тиберию настояли один из наиболее родовитых и богатых парфян Синнак и близкий к нему евнух Абд. Быть евнухом у варваров совсем не позорно, больше того, это ведет к могуществу. Итак, вместе с примкнувшими к ним другими сановниками, не имея у себя ни одного Арсакида, чтобы провозгласить его своим верховным владыкой, ибо большинство из них было истреблено Артабаном, а остальные не достигли еще возмужалости, они просили отпустить к ним из Рима Фраата, сына царя Фраата: необходимы лишь имя и поддержка - пусть потомок Арсака с согласия Цезаря покажется на берегу Евфрата.
[6.32] Cupitum id Tiberio: ornat Phraaten accingitque paternum ad fastigium, destinata retinens, consiliis et astu res externas moliri, arma procul habere. interea cognitis insidiis Artabanus tardari metu, modo cupidine vindictae inardescere. et barbaris cunctatio servilis, statim exequi regium videtur: valuit tamen utilitas, ut Abdum specie amicitiae vocatum ad epulas lento veneno inligaret, Sinnacen dissimulatione ac donis, simul per negotia moraretur. et Phraates apud Syriam dum omisso cultu Romano, cui per tot annos insueverat, instituta Parthorum sumit, patriis moribus impar morbo absumptus est. sed non Tiberius omisit incepta: Tiridaten sanguinis eiusdem aemulum Artabano reciperandaeque Armeniae Hiberum Mithridaten deligit conciliatque fratri Pharasmani, qui gentile imperium obtinebat; et cunctis quae apud Orientem parabantur L. Vitellium praefecit. eo de homine haud sum ignarus sinistram in urbe famam, pleraque foeda memorari; ceterum regendis provinciis prisca virtute egit. unde regressus et formidine G. Caesaris, familiaritate Claudii turpe in servitium mutatus exemplar apud posteros adulatorii dedecoris habetur, cesseruntque prima postremis, et bona iuventae senectus flagitiosa oblitteravit.	32. Это пришлось Тиберию по душе: он снаряжает Фраата и предоставляет ему необходимую помощь для овладения отцовским престолом, верный принятому им правилу - вести дела с чужеземными государствами посредством уловок и хитростей, избегая оружия. Между тем Артабан, проведав о подстроенных ему кознях, то медлит, охваченный страхом, то возгорается жаждою мщения. У варваров медлительность считается рабской чертой, поспешность в действиях - царственной; однако в нем победило благоразумие, и он решил, что для него будет полезнее, прикрывшись личиною дружелюбия, пригласить Абда на пир и обезвредить его медленно действующим ядом, а Синнака связать притворной благосклонностью, подарками и вместе с тем деловыми поручениями. Тем временем Фраат, сменив в Сирии образ жизни, усвоенный за долгие годы пребывания в Риме, на непривычный парфянский уклад, заболел и умер. Но Тиберий не отказался от начатого: теперь он избирает в соперники Артабану Тиридата, происходившего от той же крови, что и Фраат, а для отвоевания Армении - ибера Митридата, которого мирит с царствовавшим в своей стране братом его Фарасманом; во главе всего, что затевалось им на Востоке, он ставит Луция Вителлия. Мне известно, что об этом человеке в Риме ходила дурная слава и что он оставил по себе позорную память, но провинциями он управлял с поистине древнею доблестью. Возвратившись оттуда, он из страха пред Гаем Цезарем и из-за близости к Клавдию впал в гнуснейшее раболепие и слыл у потомков образцом омерзительной льстивости, так что ранние заслуги его поблекли перед позднейшими подлостями и деяния его молодости запятнала постыдная старость.
[6.33] At ex regulis prior Mithridates Pharasmanem perpulit dolo et vi conatus suos iuvare, repertique corruptores ministros Arsacis multo auro ad scelus cogunt; simul Hiberi magnis copiis Armeniam inrumpunt et urbe Artaxata potiuntur. quae postquam Artabano cognita, filium Oroden ultorem parat; dat Parthorum copias, mittit qui auxilia mercede facerent: contra Pharasmanes adiungere Albanos, accire Sarmatas, quorum sceptuchi utrimque donis acceptis more gentico diversa induere. sed Hiberi locorum potentes Caspia via Sarmatam in Armenios raptim effundunt. at qui Parthis adventabant, facile arcebantur, cum alios incessus hostis clausisset, unum reliquum mare inter et extremos Albanorum montis aestas impediret, quia flatibus etesiarum implentur vada: hibernus auster revolvit fluctus pulsoque introrsus freto brevia litorum nudantur.	33. Первым из этих царьков начал действовать Митридат, побудив Фарасмана помочь его замыслам при помощи вероломства и военной силы, и подысканные люди, соблазнив золотом приближенных Арсака, склонили их к измене. Одновременно иберы вторгаются с большим войском в Армению и овладевают городом Артаксатой. Узнав об этом. Артабан поручает своему сыну Ороду отмстить неприятелю; он дает ему войско парфян и рассылает людей для набора отрядов наемников; Фарасман со своей стороны получает поддержку альбанов и поднимает сарматов, скептухи которых, приняв подарки от обеих сторон, по обычаю своего племени отправились на помощь и к той, и к другой. Но иберы - хозяева этой страны - быстро пропустили по каспийской дороге сарматов, двинувшихся против армян, между тем как сарматы, направлявшиеся к парфянам, были легко отрезаны, так как враг запер все проходы, кроме единственного - между морем и оконечностями альбанских гор, воспользоваться которым, однако, препятствовало летнее время, ибо из-за постоянно дующих в одном направлении ветров вода в эту пору заливает низкие берега, тогда как зимой южный ветер гонит ее назад, и, после того как она уйдет в море, обнажается береговая полоса мелководья.
[6.34] Interim Oroden sociorum inopem auctus auxilio Pharasmanes vocare ad pugnam et detrectantem incessere, adequitare castris, infensare pabula; ac saepe modum obsidii stationibus cingebat, donec Parthi contumeliarum insolentes circumsisterent regem poscerent proelium. atque illis sola in equite vis: Pharasmanes et pedite valebat. nam Hiberi Albanique saltuosos locos incolentes duritiae patientiaeque magis insuevere; feruntque se Thessalis ortos, qua tempestate Iaso post avectam Medeam genitosque ex ea liberos inanem mox regiam Aeetae vacuosque Colchos repetivit. multaque de nomine eius et oraclum Phrixi celebrant; nec quisquam ariete sacrificaverit, credito vexisse Phrixum, sive id animal seu navis insigne fuit. ceterum derecta utrimque acie Parthus imperium Orientis, claritudinem Arsacidarum contraque ignobilem Hiberum mercennario milite disserebat; Pharasmanes integros semet a Parthico dominatu, quanto maiora peterent, plus decoris victores aut, si terga darent, flagitii atque periculi laturos; simul horridam suorum aciem, picta auro Medorum agmina, hinc viros, inde praedam ostendere.	34. Между тем усиленный отрядами союзников Фарасман вызывает на битву не имевшего вспомогательных войск Орода, и так как тот от нее уклоняется, тревожит его, кидается с конницей на его лагерь, препятствует заготовке корма для лошадей; и не раз он окружал вражеский стан заставами, как бы облагая его осадой, пока парфяне, не привыкшие к такому бесчестью, не обступили своего царевича и не потребовали, чтобы он повел их в сражение. Но они были сильны только конницей, а Фарасман располагал и хорошей пехотой. Ибо иберы и альбаны, обитая в лесистых горах, привыкли к тяжелым условиям существования и поэтому гораздо выносливее парфян; они утверждают, что происходят от фессалийцев, возводя свое происхождение к тому времени, когда Ясон, после того как увез Медею и прижил с нею детей, возвратился в опустевший дворец Эета и к оставшимся без властителя колхам. Они чтут многое, связанное с его памятью, а также святилище Фрикса; и никто из них не принесет в жертву барана, ибо они считают, что Фрикса к ним доставил баран, был ли он живым существом или знаком отличия корабля. Итак, после того как оба войска изготовились к бою, парфянский полководец в речи к воинам напомнил о владычестве на Востоке, о славе Арсакидов. о том, что их враг - безвестный ибер с войском наемников; Фарасман же говорил, что, не зная над собой парфянского ига, чем к большему они будут стремиться, тем большую славу принесет им победа, а если обратятся в бегство, то тем больше позора и опасностей навлекут на себя; он указывал при этом на грозный боевой строй своих и на раззолоченные отряды мидян, говоря, что здесь мужи, там добыча.
[6.35] Enimvero apud Sarmatas non una vox ducis: se quisque stimulant ne pugnam per sagittas sinerent: impetu et comminus praeveniendum. variae hinc bellantium species, cum Parthus sequi vel fugere pari arte suetus distraheret turmas, spatium ictibus quaereret, Sarmatae omisso arcu, quo brevius valent, contis gladiisque ruerent; modo equestris proelii more frontis et tergi vices, aliquando ut conserta acies corporibus et pulsu armorum pellerent pellerentur. iamque et Albani Hiberique prensare, detrudere, ancipitem pugnam hostibus facere, quos super eques et propioribus vulneribus pedites adflictabant. inter quae Pharasmanes Orodesque, dum strenuis adsunt aut dubitantibus subveniunt, conspicui eoque gnari, clamore telis equis concurrunt, instantius Pharasmanes; nam vulnus per galeam adegit. nec iterare valuit, praelatus equo et fortissimis satellitum protegentibus saucium: fama tamen occisi falso credita exterruit Parthos victoriamque concessere.	35. Но сарматов воодушевила не только речь полководца: они сами убеждают друг друга не допустить, чтобы их осыпали стрелами: это необходимо предупредить стремительным натиском и рукопашною схваткой. Отсюда-несхожая картина в войсках обоих противников: парфянин, приученный с одинаковой ловкостью наскакивать и обращаться вспять, рассыпает свои конные части, дабы можно было беспрепятственно поражать врага стрелами, а сарматы, не используя луков, которыми владеют слабее парфян, устремляются на них с длинными копьями и мечами, и враги то сшибаются и откатываются назад, как это обычно в конном бою, то как в рукопашной схватке теснят друг друга напором тел и оружия. И вот уже альбаны и иберы хватают парфян, стаскивают их с коней, заставляют биться в неравных условиях, ибо сверху на них обрушивали удары всадники, а снизу поражали не отстававшие от них пехотинцы. В разгаре боя Фарасман и Ород, которые сражались среди передовых и бросались на помощь дрогнувшим и поэтому были заметны, узнают друг друга; с громким боевым кличем они устремляются с оружием один на другого, и Фарасман, упредив противника, рассек шлем Орода и нанес ему рану. Но, увлеченный вперед конем, он не смог повторить удар, и храбрейшие из воинов успели заслонить раненого; поверив, однако, ложной вести о его гибели, парфяне пришли в замешательство и уступили победу врагу.
[6.36] Mox Artabanus tota mole regni ultum iit. peritia locorum ab Hiberis melius pugnatum; nec ideo abscedebat, ni contractis legionibus Vitellius et subdito rumore tamquam Mesopotamiam invasurus metum Romani belli fecisset. tum omissa Armenia versaeque Artabani res, inliciente Vitellio desererent regem saevum in pace et adversis proeliorum exitiosum. igitur Sinnaces, quem antea infensum memoravi, patrem Abdagaesen aliosque occultos consilii et tunc continuis cladibus promptiores ad defectionem trahit, adfluentibus paulatim qui metu magis quam benevolentia subiecti repertis auctoribus sustulerant animum. nec iam aliud Artabano reliquum quam si qui externorum corpori custodes aderant, suis quisque sedibus extorres, quis neque boni intellectus neque mali cura sed mercede aluntur ministri sceleribus. his adsumptis in longinqua et contermina Scythiae fugam maturavit, spe auxilii, quia Hyrcanis Carmaniisque per adfinitatem innexus erat: atque interim posse Parthos absentium aequos, praesentibus mobilis, ad paenitentiam mutari.	36. После этого Артабан со всеми силами своего царства выступил отомстить противнику. Благодаря знанию местности иберы сражались успешнее парфян, но он не отстал бы от них, если бы не Вителлий, который, стянув легионы и распространив слух, что собирается вторгнуться в Месопотамию, устрашил его угрозою войны с римлянами. С оставлением Артабаном Армении пришел конец и его могуществу, так как Вителлий подстрекал парфян покинуть царя, свирепствующего над ними в мирное время и неудачными битвами обрекающего их гибели. И вот Синнак, о враждебности которого к Артабану я упоминал выше, склоняет к измене ему своего отца Абдагеза и некоторых других, затаивших и ранее такой умысел и теперь решившихся осуществить его вследствие непрерывных поражений царя: понемногу к ним примыкают все, кто повиновался царю больше из страха, чем из привязанности, и, после того как нашлись зачинщики, набрался решимости. И у Артабана никого не осталось, кроме телохранителей-чужеземцев, утративших родину, у которых не существует ни понимания добра, ни отвращения к злу, которые кормятся тем, что им платят, и за плату готовы на преступление. Взяв их с собою, он поспешно бежал в отдаленные и сопредельные Скифии места в надежде на то, что там ему будет оказана помощь, так как был связан родством с гирканами и карманиями, а также и на то, что парфяне, воздающие справедливость только своим отсутствующим властителям и мятежные, когда те рядом с ними, еще обратятся к раскаянию.
[6.37] At Vitellius profugo Artabano et flexis ad novum regem popularium animis, hortatus Tiridaten parata capessere, robur legionum sociorumque ripam ad Euphratis ducit. sacrificantibus, cum hic more Romano suovetaurilia daret, ille equum placando amni adornasset, nuntiavere accolae Euphraten nulla imbrium vi sponte et immensum attolli, simul albentibus spumis in modum diadematis sinuare orbis, auspicium prosperi transgressus. quidam callidius interpretabantur initia conatus secunda neque diuturna, quia eorum quae terra caelove portenderentur certior fides, fluminum instabilis natura simul ostenderet omina raperetque. sed ponte navibus effecto tramissoque exercitu primus Ornospades multis equitum milibus in castra venit, exul quondam et Tiberio, cum Delmaticum bellum conficeret, haud inglorius auxiliator eoque civitate Romana donatus, mox repetita amicitia regis multo apud eum honore, praefectus campis qui Euphrate et Tigre inclutis amnibus circumflui Mesopotamiae nomen acceperunt. neque multo post Sinnaces auget copias, et columen partium Abdagaeses gazam et paratus regios adicit. Vitellius ostentasse Romana arma satis ratus monet Tiridaten primoresque, hunc, Phraatis avi et altoris Caesaris quaeque utrubique pulchra meminerit, illos, obsequium in regem, reverentiam in nos, decus quisque suum et fidem retinerent. exim cum legionibus in Syriam remeavit.	37. Между тем Вителлий, так как Артабан бежал из страны и народ проявлял готовность заменить его новым царем, убеждает Тиридата использовать представившиеся возможности и ведет к берегу Евфрата отборную силу легионов и союзников. Когда они совершали жертвоприношение, причем один по римскому обычаю предал закланию свинью, овцу и быка, а другой, чтобы умилостивить реку, обрядил ей в жертву коня, прибрежные жители сообщают, что в Евфрате сама по себе, ибо никаких ливней не было, значительно прибывает вода и, вздуваясь белою пеной, образует похожие на диадемы круги - предзнаменование, возвещающее им благополучную переправу. Иные истолковали его с большею проницательностью, утверждая, что их предприятие начнется удачно, но плоды его будут недолговечны, ибо предвещания земли и неба более надежны, а реки по своей природе непостоянны и, открыв знамения, немедля уносят их прочь. Как бы то ни было, навели мост на судах и войско переправилось через реку. Первым явился в лагерь со многими тысячами всадников Орноспад, некогда изгнанный с родины, потом отнюдь не бесславный сподвижник Тиберия при завершении им военных действий в Далмации, награжденный за это римским гражданством, и наконец снова достигший царского благоволения и почета и поставленный правителем тех земель, которые орошаются знаменитыми реками Евфратом и Тигром и носят название Месопотамии. Немного спустя войско Тиридата усиливает также Синнак, и столп партии Абдагез добавляет к этому царские сокровищницу и облачение. Вителлий, сочтя, что он достаточно показал внушительность римской мощи, обращается с увещеванием к Тиридату постоянно помнить о своем деде Фраате и воспитавшем его Цезаре, о доблестных деяниях того и другого, и к парфянским сановникам - неуклонно соблюдать покорность царю, почтение к нам, собственную честь и верность. Затем он с легионами возвратился в Сирию.
[6.38] Quae duabus aestatibus gesta coniunxi quo requie scerete animus a domesticis malis; non enim Tiberium, quamquam triennio post caedem Seiani, quae ceteros mollire solent, tempus preces satias mitigabant, quin incerta vel abolita pro gravissimis et recentibus puniret. eo metu Fulcinius Trio ingruentis accusatores haud perpessus supremis tabulis multa et atrocia in Macronem ac praecipuos libertorum Caesaris composuit, ipsi fluxam senio mentem et continuo abscessu velut exilium obiectando. quae ab heredibus occultata recitari Tiberius iussit, patientiam libertatis alienae ostentans et contemptor suae infamiae, an scelerum Seiani diu nescius mox quoquo modo dicta vulgari malebat veritatisque, cui adulatio officit, per probra saltem gnarus fieri. isdem diebus Granius Marcianus senator, a C. Graccho maiestatis postulatus, vim vitae suae attulit, Tariusque Gratianus praetura functus lege eadem extremum ad supplicium damnatus.	38. События двух летних кампаний я объединил вместе, дабы отдохнуть душою от повествования о внутренних бедствиях: ведь даже спустя три года после казни Сеяна Тиберия не смягчало то, что обычно побуждает других к снисходительности, - время, мольбы, пресыщенность мщением, - и он по прежнему карал недоказанное и преданное забвению не иначе, чем наитягчайшие и только что совершенные преступления. Отказавшись из страха пред ним от борьбы с преследующими его обвинителями, Фульциний Трион в оставленном им предсмертном письме высказал все, что думал о многочисленных злодействах Макрона и виднейших вольноотпущенников Тиберия, бросив и ему самому жестокий упрек, что на старости лет он ослабел разумом и удалился из Рима будто в изгнание Это письмо, которое наследники пытались сохранить в тайне, Тиберий повелел прочитать в сенате, красуясь терпимостью к чужому свободомыслию и презрением к бесчестящим его выпадам, а может быть, и потому, что, долгое время оставаясь в неведении о преступных делах Сеяна, он стал впоследствии предпочитать, чтобы предавалось огласке все сказанное о нем, каково бы оно ни было, желая, хотя бы из поношений себе знакомиться с правдою, так тщательно скрываемой от него лестью. В те же дни сенатор Граний Марциан, обвиненный Гаем Гракхом в оскорблении величия, сам пресек свою жизнь, а бывший претор Тарий Грациан на основании того же закона был осужден на смертную казнь.
[6.39] Nec dispares Trebelleni Rufi et Sextii Paconiani exitus: nam Trebellenus sua manu cecidit, Paconianus in carcere ob carmina illic in principem factitata strangulatus est. haec Tiberius non mari, ut olim, divisus neque per longinquos nuntios accipiebat, sed urbem iuxta, eodem ut die vel noctis interiectu litteris consulum rescriberet, quasi aspiciens undantem per domos sanguinem aut manus carnificum. fine anni Poppaeus Sabinus concessit vita, modicus originis, principum amicitia consulatum ac triumphale decus adeptus maximisque provinciis per quattuor et viginti annos impositus, nullam ob eximiam artem sed quod par negotiis neque supra erat.	39. Подобным же образом погибли Требеллен Руф и Секстий Пакониан; Требеллен умертвил себя собственною рукой, а Пакониан был удавлен в темнице за стихи против Тиберия, которые он там сочинил. Об этих случаях Тиберий узнал не из-за моря и не от проделавших долгий путь вестников, а находясь у самого Рима и отвечая на письма консулов в тот же день или по миновании ночи и как бы видя воочию льющуюся в домах римлян кровь и руки палачей. В конце года скончался Поппей Сабин, не отличавшийся знатностью происхождения, но благодаря близости к принцепсам добившийся консульства и триумфальных отличий и на протяжении двадцати четырех лет стоявший во главе важнейших провинций не за выдающиеся дарования, а потому, что, справляясь с возложенными на него поручениями, не возвышался над ними.
[6.40] Quintus Plautius Sex. Papinius consules sequuntur. eo anno neque quod L. Aruseius * * * morte adfecti forent, adsuetudine malorum ut atrox advertebatur, sed exterruit quod Vibulenus Agrippa eques Romanus, cum perorassent accusatores, in ipsa curia depromptum sinu venenum hausit prolapsusque ac moribundus festinatis lictorum manibus in carcerem raptus est faucesque iam exanimis laqueo vexatae. ne Tigranes quidem, Armenia quondam potitus ac tunc reus, nomine regio supplicia civium effugit. at C. Galba consularis et duo Blaesi voluntario exitu cecidere, Galba tristibus Caesaris litteris provinciam sortiri prohibitus: Blaesis sacerdotia, integra eorum domo destinata, convulsa distulerat, tunc ut vacua contulit in alios; quod signum mortis intellexere et executi sunt. et Aemilia Lepida, quam iuveni Druso nuptam rettuli, crebris criminibus maritum insectata, quamquam intestabilis, tamen impunita agebat, dum superfuit pater Lepidus: post a delatoribus corripitur ob servum adulterum, nec dubitabatur de flagitio: ergo omissa defensione finem vitae sibi posuit.	40. Далее следует консульство Квинта Плавтия и Секста Папиния. В этом году из-за привычки к творящимся вокруг ужасам не привлекло особого внимания дело Луция Арузея и предание смерти.. . но оставили гнетущее впечатление обстоятельства гибели римского всадника Вибулена Агриппы. После выступления обвинителей он тут же в курии достал спрятанный под тогою яд и, проглотив его, тотчас упал, но подоспевшие ликторы подхватили умирающего и потащили его в темницу, где ему, уже бездыханному, затянули на шее петлю. Не избежал казни, совершаемой над римскими гражданами, и носивший царский титул Тигран, некогда властитель Армении, а теперь подсудимый. Бывший консул Гай Гальба и оба Блеза добровольно наложили на себя руки: Гальба получил суровое письмо Цезаря, отстранявшее его от получения провинции, а Блезов Тиберий лишил жреческих должностей, которые обещал, пока их семья была благополучна, назначение на которые отложил после того, как ее постиг удар, и которые теперь отдал другим, как незанятые; и Гальба, и Блезы восприняли это как предписание умереть и сами над собой исполнили приговор. И Эмилия Лепида (о ее замужестве с молодым Друзом я сообщил выше), преследовавшая мужа всевозможными обвинениями и при жизни своего отца Лепида, несмотря на постыдное поведение, оставшаяся безнаказанной, привлекается к ответу доносчиками за прелюбодейную связь с рабом, и так как ее бесчестье не вызывало сомнений, она сама, не пытаясь оправдаться, положила предел своей жизни.
[6.41] Per idem tempus Clitarum natio Cappadoci Archelao subiecta, quia nostrum in modum deferre census, pati tributa adigebatur, in iuga Tauri montis abscessit locorumque ingenio sese contra imbellis regis copias tutabatur, donec M. Trebellius legatus, a Vitellio praeside Syriae cum quattuor milibus legionariorum et delectis auxiliis missus, duos collis quos barbari insederant (minori Cadra, alteri Davara nomen est) operibus circumdedit et erumpere ausos ferro, ceteros siti ad deditionem coegit. At Tiridates volentibus Parthis Nicephorium et Anthemusiada ceterasque urbes, quae Macedonibus sitae Graeca vocabula usurpant, Halumque et Artemitam Parthica oppida recepit, certantibus gaudio qui Artabanum Scythas inter eductum ob saevitiam execrati come Tiridatis ingenium Romanas per artes sperabant.	41. Тогда же подвластный каппадокийцу Архелаю народ клитов, так как его заставляли по принятому в наших провинциях обыкновению подвергнуться цензу и вносить подати, ушел в Таврские горы и там благодаря условиям местности успешно оборонялся от невоинственных царских войск, пока легат Марк Требеллий, присланный наместником Сирии Вителлием с четырьмя тысячами легионеров и отборными вспомогательными войсками, не окружил осадными сооружениями два холма, на которых засели варвары (меньший из них называется Кадра, другой - Давара, и не вынудил силой оружия к сдаче дерзнувших на попытку прорваться и, отрезав воду, - всех остальных. А Тиридат между тем с согласия парфян принял под свою руку Никефорий и Анфемусию и несколько других городов, которые, будучи основаны македонянами, носят греческие названия, а также Гал и Артемиту, исконные города парфян, и это было радостно встречено всеми, кто проклинал жестокость выросшего в Скифии Артабана и надеялся на мягкий нрав получившего римское воспитание Тиридата.
[6.42] Plurimum adulationis Seleucenses induere, civitas potens, saepta muris neque in barbarum corrupta sed conditoris Seleuci retinens. trecenti opibus aut sapientia delecti ut senatus, sua populo vis. et quoties concordes agunt, spernitur Parthus: ubi dissensere, dum sibi quisque contra aemulos subsidium vocant, accitus in partem adversum omnis valescit. id nuper acciderat Artabano regnante, qui plebem primoribus tradidit ex suo usu: nam populi imperium iuxta libertatem, paucorum dominatio regiae libidini propior est. tum adventantem Tiridaten extollunt veterum regum honoribus et quos recens aetas largius invenit; simul probra in Artabanum fundebant, materna origine Arsaciden, cetera degenerem. Tiridates rem Seleucensem populo permittit. mox consultans quonam die sollemnia regni capesseret, litteras Phraatis et Hieronis qui validissimas praefecturas obtinebant accipit, brevem moram precantium. placitumque opperiri viros praepollentis, atque interim Ctesiphon sedes imperii petita: sed ubi diem ex die prolatabant, multis coram et adprobantibus Surena patrio more Tiridaten insigni regio evinxit.	42. Наибольшим преклонением окружила его Селевкия, могущественный, обнесенный стенами город, не впавший в варварство и удерживающий устройство, которое ему дал его основатель Селевк. В нем избирают триста богатых или известных своей мудростью граждан, которые образуют сенат; есть гражданская власть и у простого народа. И когда между ними устанавливается согласие, они ни во что не ставят парфян, но, если у них возникают раздоры, тогда и те и другие стремятся заполучить их помощь против соперников, и те, поддержав одну из сторон, забирают власть над обеими. Это и случилось незадолго пред тем, в царствование Артабана, который, руководствуясь собственной выгодой, отдал простой народ в подчинение знатным, ибо управление, осуществляемое народом, создает свободу, тогда как господство немногих ближе к царскому произволу. Прибывшего к ним Тиридата они осыпали старинными царскими почестями, а также и теми, которые так щедро придумало новейшее время; вместе с тем они не скупились на поношения Артабану, по матери Арсакиду, а по отцу безвестного происхождения. Управление Селевкией Тиридат предоставил народу. Затем, когда он стал обдумывать, в какой день ему торжественно вступить на престол, прибывают письма от Фраата и Гиерона, правителей наиболее значительных префектур, с просьбой немного повременить. Решив дождаться столь могущественных мужей, он тем временем отправился в Ктесифон, местопребывание парфянских властителей; но так как Фраат и Гиерон со дня на день откладывали поездку, Сурена в присутствии многих и под возгласы общего одобрения повязал голову Тиридата царскою диадемой.
[6.43] Ac si statim interiora ceterasque nationes petivisset, oppressa cunctantium dubitatio et omnes in unum cedebant: adsidendo castellum, in quod pecuniam et paelices Artabanus contulerat, dedit spatium exuendi pacta. nam Phraates et Hiero et si qui alii delectum capiendo diademati diem haut concelebraverant, pars metu, quidam invidia in Abdagaesen qui tum aula et novo rege potiebatur ad Artabanum vertere; isque in Hyrcanis repertus est, inluvie obsitus et alimenta arcu expediens. ac primo tamquam dolus pararetur territus, ubi data fides reddendae dominationi venisse, adlevatur animum et quae repentina mutatio exquirit. tum Hiero pueritiam Tiridatis increpat, neque penes Arsaciden imperium sed inane nomen apud imbellem externa mollitia, vim in Abdagaesis domo.	43. Если бы он немедленно отправился внутрь страны и к другим племенам, колебания медлящих были бы этим рассеяны и все оказали бы ему полное повиновение. Но пребывая в крепости, в которой Артабан укрыл свою казну и наложниц, он предоставил парфянам время и тем самым возможность разорвать заключенное с ним соглашение. Ибо Фраат с Гиероном, а также другие, не присутствовавшие в назначенный день на торжестве возложения диадемы, обратили свои взоры в сторону Артабана. одни, страшась будущего, другие из зависти к Абдагезу, подчинившему тогда своей воле нового царя и весь двор. Артабана разыскали среди гирканов; покрытый грязью, оборванный, он добывал себе пропитание луком и стрелами. Сначала он испугался, что ему подготовляется какая-то западня, но, когда его убедили, что дело идет о возвращении ему утраченного господства, он воспрянул духом и спросил, в чем причина столь неожиданных перемен. Тогда Гиерон стал бранить чрезмерную молодость Тиридата, утверждая, что в их стране царствует не Арсакид, а только носящий это имя, изнеженный на чужбине и слабый юнец, а действительная власть в руках Абдагеза и его родичей.
[6.44] Sensit vetus regnandi falsos in amore odia non fingere. nec ultra moratus quam dum Scytharum auxilia conciret, pergit properus et praeveniens inimicorum astus, amicorum paenitentiam; neque exuerat paedorem ut vulgum miseratione adverteret. non fraus, non preces, nihil omissum quo ambiguos inliceret, prompti firmarentur. iamque multa manu propinqua Seleuciae adventabat, cum Tiridates simul fama atque ipso Artabano perculsus distrahi consiliis, iret contra an bellum cunctatione tractaret. quibus proelium et festinati casus placebant, disiectos et longinquitate itineris fessos ne animo quidem satis ad obsesquium coaluisse disserunt, proditores nuper hostesque eius quem rursum foveant. verum Abdagaeses regrediendum in Mesopotamiam censebat, ut amne obiecto, Armeniis interim Elymaeisque et ceteris a tergo excitis, aucti copiis socialibus et quas dux Romanus misisset fortunam temptarent. ea sententia valuit, quia plurima auctoritas penes Abdagaesen et Tiridates ignavus ad pericula erat. sed fugae specie discessum; ac principio a gente Arabum facto ceteri domos abeunt vel in castra Artabani, donec Tiridates cum paucis in Syriam revectus pudore proditionis omnis exolvit.	44. Опытный в искусстве царствовать, Артабан сразу почувствовал, что, если они лгут, распинаясь в любви, то ненависть их во всяком случае непритворна. Итак, промедлив не дольше, чем было необходимо, чтобы вызвать на помощь скифов, он торопится выступить, дабы не дать врагам применить военные хитрости, а друзьям раскаяться в принятом ими решении; и он не снял своего рубища, чтобы привлечь к себе простой народ состраданием к его участи. Ни обман, ни просьбы - ничего не было им упущено, лишь бы сманить колеблющихся и внушить бодрость готовым примкнуть к нему. Он уже приближался с крупными силами к окрестностям Селевкии, а Тиридат, одновременно потрясенный молвою о нем и тем, что он уже рядом, все еще не решил, что ему предпринять: пойти ли Артабану навстречу или затянуть войну выжиданием. Те, кому были по душе битвы и стремительность в действиях, утверждали, что разрозненные и истомленные длительностью похода недавние предатели и враги Артабана, теперь снова поддерживающие его, еще недостаточно укрепились в желании повиноваться ему. Но Абдагез считал, что нужно возвратиться в Месопотамию, дабы, находясь за рекой и подняв между тем в тылу у врага армян, элимеев и другие народы, получить подкрепления от союзников и объединиться с тем войском, которое пришлет римский военачальник, и лишь после этого попытать счастье. Это мнение возобладало, так как Абдагез пользовался наибольшим влиянием и Тиридат страшился опасностей. Но их отступление походило на бегство: после того как этому положило начало племя арабов, уходить домой или в лагерь Артабана начали и остальные, пока Тиридат с немногими спутниками не достиг Сирии, сняв тем самым со всех бесчестье предательства.
[6.45] Idem annus gravi igne urbem adficit, deusta parte circi quae Aventino contigua, ipsoque Aventino; quod damnum Caesar ad gloriam vertit exolutis domuum et insularum pretiis. milies sestertium in munificentia conlocatum, tanto acceptius in vulgum, quanto modicus privatis aedificationibus ne publice quidem nisi duo opera struxit, templum Augusto et scaenam Pompeiani theatri; eaque perfecta, contemptu ambitionis an per senectutem, haud dedicavit. sed aestimando cuiusque detrimento quattuor progeneri Caesaris, Cn. Domitius, Cassius Longinus, M. Vinicius, Rubellius Blandus delecti additusque nominatione consulum P. Petronius. et pro ingenio cuiusque quaesiti decretique in principem honores; quos omiserit receperitve in incerto fuit ob propinquum vitae finem. neque enim multo post supremi Tiberio consules, Cn. Acerronius C. Pontius, magistratum occepere, nimia iam potentia Macronis, qui gratiam G. Caesaris numquam sibi neglectam acrius in dies fovebat impuleratque post mortem Claudiae, quam nuptam ei rettuli, uxorem suam Enniam imitando amorem iuvenem inlicere pactoque matrimonii vincire, nihil abnuentem, dum dominationis apisceretur; nam etsi commotus ingenio simulationum tamen falsa in sinu avi perdidicerat.	45. Тот же год поразил Рим ужасным пожаром: выгорела часть цирка, примыкающая к Авентинскому холму, и все строения на Авентинском холме. Уплатив владельцам сгоревших усадеб и доходных домов их полную стоимость. Цезарь обратил это несчастье себе во славу. Эти щедроты обошлись в сто миллионов сестерциев и встретили в простом народе тем большее одобрение, что для себя принцепс строил очень умеренно и даже в общественном строительстве ограничился возведением лишь двух зданий: храма Августу и сцены в театре Помпея; да и то, когда их постройка была закончена, он уклонился от их освящения, то ли из презрения к пышным обрядам, то ли по старости. Для определения понесенных каждым домовладельцем убытков были избраны мужья четырех внучек Цезаря - Гней Домиций, Кассий Лонгин, Марк Виниций, Рубеллий Бланд, и к ним добавлен по назначению консулов Публий Петроний. Кроме того, были определены почести принцепсу, придуманные каждым по своему разумению; какие из них были им отвергнуты, а какие приняты, осталось неизвестным, так как вскоре после этого он скончался: немного позднее вступили в должность уже последние в правление Тиберия консулы Гней Ацерроний и Гай Понтий. К этому времени Макрон достиг вершины своего могущества; он никогда не пренебрегал расположением Гая Цезаря, но теперь искал его с возраставшим день ото дня усердием, а после смерти Клавдии, о браке которой с Гаем Цезарем я сообщил выше, побудил свою жену Эннию прельстить юношу, изобразив страстную влюбленность в него, и связать его обещанием жениться на ней, а тот ни от чего не отказывался, лишь бы добиться владычества, ибо, хотя по своему душевному складу был порывистым и несдержанным, тем не менее, опекаемый дедом, - хорошо постиг науку лицемерия и притворства.
[6.46] Gnarum hoc principi, eoque dubitavit de tradenda re publica, primum inter nepotes, quorum Druso genitus sanguine et caritate propior, sed nondum pubertatem ingressus, Germanici filio robur iuventae, vulgi studia, eaque apud avum odii causa. etiam de Claudio agitanti, quod is composita aetate bonarum artium cupiens erat, imminuta mens eius obstitit. sin extra domum successor quaereretur, ne memoria Augusti, ne nomen Caesarum in ludibria et contumelias verterent metuebat: quippe illi non perinde curae gratia praesentium quam in posteros ambitio. mox incertus animi, fesso corpore consilium cui impar erat fato permisit, iactis tamen vocibus per quas intellegeretur providus futurorum; namque Macroni non abdita ambage occidentem ab eo deseri, orientem spectari exprobravit, et G. Caesari, forte orto sermone L. Sullam inridenti, omnia Sullae vitia et nullam eiusdem virtutem habiturum praedixit. simul crebris cum lacrimis minorem ex nepotibus complexus, truci alterius vultu, 'occides hunc tu' inquit 'et te alius.' sed gravescente valetudine nihil e libidinibus omittebat, in patientia firmitudinem simulans solitusque eludere medicorum artes atque eos qui post tricesimum aetatis annum ad internoscenda corpori suo utilia vel noxia alieni consilii indigerent.	46. Принцепсу это было известно, и поэтому он колебался, кому передать после себя государство. Он подумал прежде всего о внуках, из которых сын Друза был ему ближе и по крови, и по влечению сердца, но еще не достиг возмужалости; а сына Германика, хотя он и был во цвете молодости и полон сил, любили в народе, и это вызывало в деде неприязнь к нему. Помышлял он также о Клавдии, так как тот, будучи уже в летах, проявлял склонность к углубленным занятиям, но остановить выбор на нем препятствовала его умственная ограниченность. А найти преемника вне своего рода Тиберий не хотел, опасаясь навлечь насмешки и поношения на память Августа, на род Цезарей, - ведь он неизменно заботился не столько о благодарности современников, сколько о славе в потомстве. В конце концов, по-прежнему колеблясь душой и ослабев телом, он предоставил судьбе решение, непосильное ему самому, бросая. однако, порой замечания, из которых можно было понять, что он отчетливо представлял себе будущее: так, он в прозрачном иносказании упрекнул Макрона за то, что тот отворачивается от заходящего солнца и устремляет свой взор на восток, а Гаю Цезарю в случайно возникшей между ними беседе, когда тот стал высмеивать Суллу, предсказал, что он будет обладать всеми пороками Суллы и ни одной из его добродетелей. И когда он при этом со слезами обнял меньшого внука, а старший, увидев это, нахмурился, он, обратившись к нему, сказал: "Ты убьешь его, а тебя - другой". Но невзирая на ухудшение здоровья. Цезарь не оставлял ни одной из своих любострастных утех, делая вид, что они нисколько не изнуряют его, и по давней привычке потешаясь над врачебным искусством и над теми, кто, достигнув тридцати лет, нуждается в указаниях со стороны, что ему полезно и что вредно.
[6.47] Interim Romae futuris etiam post Tiberium caedibus semina iaciebantur. Laelius Balbus Acutiam, P. Vitellii quondam uxorem, maiestatis postulaverat; qua damnata cum praemium accusatori decerneretur, Iunius Otho tribunus plebei intercessit, unde illis odia, mox Othoni exitium. dein multorum amoribus famosa Albucilla, cui matrimonium cum Satrio Secundo coniurationis indice fuerat, defertur impietatis in principem; conectebantur ut conscii et adulteri eius Cn. Domitius, Vibius Marsus, L. Arruntius. de claritudine Domitii supra memoravi; Marsus quoque vetustis honoribus et inlustris studiis erat. sed testium interrogationi, tormentis servorum Macronem praesedisse commentarii ad senatum missi ferebant, nullaeque in eos imperatoris litterae suspicionem dabant, invalido ac fortasse ignaro ficta pleraque ob inimicitias Macronis notas in Arruntium.	47. Между тем в Риме уже разбрасывались семена тех казней, которым предстояло свершиться после Тиберия. Лелий Бальб привлек к суду за оскорбление величия Акуцию, в прошлом жену Публия Вителлия; и когда после ее осуждения было предложено наградить обвинителя, народный трибун Юний Отон, использовав свое право, воспрепятствовал этому: из-за этого между ними разгорелась вражда, впоследствии повлекшая за собою гибель Отона. Затем обвиняется в неуважении к императору ославленная своими бесчисленными любовными связями Альбуцилла, вдова Сатрия Секунда, донесшего о заговоре Сеяна; по этому делу привлекаются также как ее сообщники и любовники Гней Домиций, Вибий Марс, Луций Аррунций. О знатности Домиция я ранее упоминал; также и Марс принадлежал к заслуженному древнему роду и, кроме того, приобрел известность своими литературными дарованиями. То, что допросом свидетелей и пыткой рабов руководил Макрон, как было видно из пересланных сенату протоколов дознания, а также то обстоятельство, что не было письма императора относительно подсудимых, давало основание подозревать, что во время его болезни и, быть может, без его ведома основное и главное в этом деле было вымышлено Макроном из-за его хорошо известной ненависти к Аррунцию.
[6.48] Igitur Domitius defensionem meditans, Marsus tamquam inediam destinavisset, produxere vitam: Arruntius, cunctationem et moras suadentibus amicis, non eadem omnibus decora respondit: sibi satis aetatis neque aliud paenitendum quam quod inter ludibria et pericula anxiam senectam toleravisset, diu Seiano, nunc Macroni, semper alicui potentium invisus, non culpa sed ut flagitiorum impatiens. sane paucos ad suprema principis dies posse vitari: quem ad modum evasurum imminentis iuventam? an, cum Tiberius post tantam rerum experientiam vi dominationis convulsus et mutatus sit, G. Caesarem vix finita pueritia, ignarum omnium aut pessimis innutritum, meliora capessiturum Macrone duce, qui ut deterior ad opprimendum Seianum delectus plura per scelera rem publicam conflictavisset? prospectare iam se acrius servitium eoque fugere simul acta et instantia. haec vatis in modum dictitans venas resolvit. documento sequentia erunt bene Arruntium morte usum. Albucilla inrito ictu ab semet vulnerata iussu senatus in carcerem fertur. stuprorum eius ministri, Carsidius Sacerdos praetorius ut in insulam deportaretur, Pontius Fregellanus amitteret ordinem senatorium, et eaedem poenae in Laelium Balbum decernuntur, id quidem a laetantibus, quia Balbus truci eloquentia habebatur, promptus adversum insontis.	48. Домиций, заявивший, что он готовится к речи в свою защиту, а Марс - что намерен умертвить себя голодом, сохранили жизнь, тогда как Аррунций, когда друзья убеждали его также найти предлог для отсрочки, ответил, что не всем приличествует одно и то же: ему уже много лет, и единственное, в чем он себя укоряет, это то, что среди опасностей и издевательств терпел полную треволнений старость, всегда ненавистный кому-нибудь из стоящих у власти: долгое время Сеяну, теперь Макрону, - и не потому, что за ним какая-нибудь вина, а потому, что он не выносит подлости. Вполне вероятно, что можно протянуть несколько дней до кончины принцепса, но как ускользнуть от молодости того, кто немедленно займет его место? И если Тиберия, при столь большой опытности в делах, все-таки развратило и изменило единовластие, то ужели Гай Цезарь, едва вышедший из отрочества, ни в чем ничего не смыслящий и воспитанный на самых дурных примерах, усвоит что-нибудь лучшее при таком руководителе, как Макрон, потому и выбранный для расправы с Сеяном, что сам он - еще больший злодей, чем тот, и истерзал государство еще большим числом преступлений? Он предвидит еще более жестокое порабощение и торопится уйти как от прошлого, так и от будущего. Произнеся эти пророческие слова, он вскрыл себе вены. Последующее явится подтверждением, что Аррунций избрал себе лучшую долю. Альбуциллу, не сумевшую нанести себе смертельный удар и только поранившую себя, по приказу сената переносят в темницу. Из пособников ее блуда бывший претор Карсидий Сацердот приговаривается к ссылке на остров, Понтий Фрегеллан - к исключению из сенаторского сословия, и к тем же наказаниям присуждается Лелий Бальб, причем в отношении Бальба сенаторы это делают с искренней радостью, ибо он был известен злокозненностью своего красноречия, неизменно готовый к нападкам на ни в чем не повинных жертв.
[6.49] Isdem diebus Sex. Papinius consulari familia repentinum et informem exitum delegit, iacto in praeceps corpore. causa ad matrem referebatur, quae pridem repudiata adsentationibus atque luxu perpulisset iuvenem ad ea quorum effugium non nisi morte inveniret. igitur accusata in senatu, quamquam genua patrum advolveretur luctumque communem et magis imbecillum tali super casu feminarum animum aliaque in eundem dolorem maesta et miseranda diu ferret, urbe tamen in decem annos prohibita est, donec minor filius lubricum iuventae exiret.	49. В те же дни сын бывшего консула Секст Папиний избрал для себя быструю и ужасную смерть, бросившись вниз с большой высоты. Вину за это возлагали на его мать, которая, уже давно пребывая в разводе, нежностью и обольщениями довела юношу до того, с чем покончить он не нашел другого средства, как смерть. Обвиненная в сенате, она обнимала колени сенаторов и долго говорила о своем столь близком и понятном каждому горе, о том, насколько тягостнее переносить его слабому женскому сердцу, и много другого, скорбного и способного пробудить сострадание, о постигшем ее несчастье, и тем не менее ей было воспрещено проживать в Риме в течение десяти лет, пока ее младший сын не выйдет из легко доступного соблазнам юношеского возраста.
[6.50] Iam Tiberium corpus, iam vires, nondum dissimulatio deserebat: idem animi rigor; sermone ac vultu intentus quaesita interdum comitate quamvis manifestam defectionem tegebat. mutatisque saepius locis tandem apud promunturium Miseni consedit in villa cui L. Lucullus quondam dominus. illic eum adpropinquare supremis tali modo compertum. erat medicus arte insignis, nomine Charicles, non quidem regere valetudines principis solitus, consilii tamen copiam praebere. is velut propria ad negotia digrediens et per speciem officii manum complexus pulsum venarum attigit. neque fefellit: nam Tiberius, incertum an offensus tantoque magis iram premens, instaurari epulas iubet discumbitque ultra solitum, quasi honori abeuntis amici tribueret. Charicles tamen labi spiritum nec ultra biduum duraturum Macroni firmavit. inde cuncta conloquiis inter praesentis, nuntiis apud legatos et exercitus festinabantur. septimum decimum kal. Aprilis interclusa anima creditus est mortalitatem explevisse; et multo gratantum concursu ad capienda imperii primordia G. Caesar egrediebatur, cum repente adfertur redire Tiberio vocem ac visus vocarique qui recreandae defectioni cibum adferrent. pavor hinc in omnis, et ceteri passim dispergi, se quisque maestum aut nescium fingere; Caesar in silentium fixus a summa spe novissima expectabat. Macro intrepidus opprimi senem iniectu multae vestis iubet discedique ab limine. sic Tiberius finivit octavo et septuagesimo aetatis anno.	50. Уже Тиберия покидали телесные, покидали жизненные силы, но все еще не покидало притворство; он сохранял прежнюю черствость духа и холодность в речах и во взоре, но принуждал себя порою к приветливости, пытаясь за нею скрыть уже очевидное для всех угасание. Еще чаще, чем прежде, переезжая с места на место, он поселился наконец у Мизенского мыса, в некогда принадлежавшем Луцию Лукуллу поместье. Там и обнаружилось, что он на пороге смерти; и произошло это следующим образом. Был в его окружении весьма искусный в своем деле врач по имени Харикл, который не то чтобы постоянно его лечил, но находился при нем на случай, если ему потребуется врачебный совет. И вот Харикл, измыслив, что по своим делам отлучается из поместья, и в знак почтения коснувшись его руки, нащупал у него пульс. Но он не обманул принцепса, и Тиберий, возможно рассерженный этим и потому тем более постаравшийся не выказать гнева, повелел приготовить пиршество и пробыл на нем дольше обычного, как бы желая оказать внимание уезжавшему другу. Харикл, однако, уверенно заявил Макрону, что жизнь в принцепсе еле теплится и что он не протянет больше двух дней. Это всех переполошило: пошли непрерывные совещания окружающих, и к легатам и войскам помчались гонцы. В семнадцатый день апрельских календ дыхание Цезаря пресеклось, и все решили, что жизнь его покинула. И уже перед большим стечением поздравляющих появился Гай Цезарь, чтобы взять в свои руки бразды правления, как вдруг сообщают, что Тиберий открыл глаза, к нему возвратился голос и он просит принести ему пищи для восстановления оставивших его сил. Это повергает всех в ужас, и собравшиеся разбегаются, снова приняв скорбный вид и стараясь казаться неосведомленными о происшедшем, между тем как только что видевший себя властелином Гай Цезарь, погрузившись в молчание, ожидал для себя самого худшего Но не утративший самообладания и решительности Макрон приказывает удушить старика, набросив на него ворох одежды, и удалиться за порог его спальни. Таков был конец Тиберия на семьдесят восьмом году жизни.
[6.51] Pater ei Nero et utrimque origo gentis Claudiae, quamquam mater in Liviam et mox Iuliam familiam adoptionibus transierit. casus prima ab infantia ancipites; nam proscriptum patrem exul secutus, ubi domum Augusti privignus introiit, multis aemulis conflictatus est, dum Marcellus et Agrippa, mox Gaius Luciusque Caesares viguere; etiam frater eius Drusus prosperiore civium amore erat. sed maxime in lubrico egit accepta in matrimonium Iulia, impudicitiam uxoris tolerans aut declinans. dein Rhodo regressus vacuos principis penatis duodecim annis, mox rei Romanae arbitrium tribus ferme et viginti obtinuit. morum quoque tempora illi diversa: egregium vita famaque quoad privatus vel in imperiis sub Augusto fuit; occultum ac subdolum fingendis virtutibus donec Germanicus ac Drusus superfuere; idem inter bona malaque mixtus incolumi matre; intestabilis saevitia sed obtectis libidinibus dum Seianum dilexit timuitve: postremo in scelera simul ac dedecora prorupit postquam remoto pudore et metu suo tantum ingenio utebatur.	51. Отцом его был Нерон, и как с отцовской, так и с материнской стороны он принадлежал к Клавдиям, хотя его мать по причине удочерений перешла сначала в род Ливиев, а затем - Юлиев. С раннего детства жребий его был переменчив: он последовал за объявленным вне закона отцом в изгнание, а когда вошел в семью Августа, как его пасынок - принужден был бороться с многочисленными соперниками при жизни Марцелла и Агриппы и впоследствии - Гая и Луция Цезарей. Большей любовью в народе пользовался и его брат Друз. Но в особенно трудном положении он оказался после заключения брака с Юлией, распутство которой он был вынужден или терпеть, или бежать от него. Позднее, возвратившись с Родоса, он двенадцать лет провел возле принцепса в его опустевшем дворце и, наконец, в течение двадцати трех лет единовластно распоряжался судьбами Римского государства. И нравы его в разное время также были несхожи: жизнь его была безупречна, и он заслуженно пользовался доброю славой, покуда не занимал никакой должности или при Августе принимал участие в управлении государством; он стал скрытен и коварен, прикидываясь высокодобродетельным, пока были живы Германик и Друз; он же совмещал в себе хорошее и дурное до смерти матери; он был отвратителен своею жестокостью, но таил ото всех свои низкие страсти, пока благоволил к Сеяну или, быть может, боялся его; и под конец он с одинаковою безудержностью предался преступлениям и гнусным порокам, забыв о стыде и страхе и повинуясь только своим влечениям.