Latin	Русский
[1] C. Asinio C. Antistio consulibus nonus Tiberio annus erat compositae rei publicae, florentis domus (nam Germanici mortem inter prospera ducebat), cum repente turbare fortuna coepit, saevire ipse aut saevientibus viris praebere. initium et causa penes Aelium Seianum cohortibus praetoriis praefectum cuius de potentia supra memoravi: nunc originem, mores, et quo facinore dominationem raptum ierit expediam. genitus Vulsiniis patre Seio Strabone equite Romano, et prima iuventa Gaium Caesarem divi Augusti nepotem sectatus, non sine rumore Apicio diviti et prodigo stuprum veno dedisse, mox Tiberium variis artibus devinxit: adeo ut obscurum adversum alios sibi uni incautum intectumque efficeret, non tam sollertia (quippe isdem artibus victus est) quam deum ira in rem Romanam, cuius pari exitio viguit ceciditque. corpus illi laborum tolerans, animus audax; sui obtegens, in alios criminator; iuxta adulatio et superbia; palam compositus pudor, intus summa apiscendi libido, eiusque causa modo largitio et luxus, saepius industria ac vigilantia, haud minus noxiae quotiens parando regno finguntur.	1. Консульство Гая Азиния и Гая Антистия пришлось на девятый год принципата Тиберия; в государстве царили мир и покой, в его семье - благоденствие (ведь смерть Германика он считал счастливым событием), как вдруг судьба стала бушевать, а сам он - свирепствовать или поощрять тех, кто свирепствовал. Положил этому начало и был причиною этого префект преторианских когорт Элий Сеян, о могуществе которого я упоминал выше; теперь расскажу о его происхождении, нравах и о том, каким злодеянием задумал он захватить в свои руки верховную власть. Сеян родился в Вульсиниях и был сыном римского всадника Сея Страбона; в ранней юности он состоял при внуке божественного Августа Гае Цезаре, и не без слухов о том, что он продавал свою развращенность богачу и моту Апицию; в дальнейшем посредством различных уловок он настолько пленил Тиберия, что тот, обычно непроницаемый для окружающих, с ним одним оставлял свою скрытность и настороженность; и Сеян достиг этого не столько благодаря свойственному ему хитроумию (ведь и его одолели тем же оружием), сколько вследствие гнева богов, обрушенного ими на Римское государство, для которого и его возвышение, и его низложение было одинаково роковым. Тело его было выносливо к трудам и лишениям, душа - дерзновенна; свои дела он таил ото всех, у других выискивал только дурное; рядом с льстивостью в нем уживалась надменность; снаружи - притворная скромность, внутри - безудержная жажда главенствовать, и из-за нее - порою щедрость и пышность, но чаще усердие и настойчивость, - качества не менее вредоносные, когда они используются для овладения самодержавною властью.
[2] Vim praefecturae modicam antea intendit, dispersas per urbem cohortis una in castra conducendo, ut simul imperia acciperent numeroque et robore et visu inter se fiducia ipsis, in ceteros metus oreretur. praetendebat lascivire militem diductum; si quid subitum ingruat, maiore auxilio pariter subveniri; et severius acturos si vallum statuatur procul urbis inlecebris. ut perfecta sunt castra, inrepere paulatim militaris animos adeundo, appellando; simul centuriones ac tribunos ipse deligere. neque senatorio ambitu abstinebat clientes suos honoribus aut provinciis ornandi, facili Tiberio atque ita prono ut socium laborum non modo in sermonibus, sed apud patres et populum celebraret colique per theatra et fora effigies eius interque principia legionum sineret.	2. Сеян значительно приумножил умеренное влияние, которым прежде пользовался префект преторианцев, сведя рассеянные по всему Риму когорты в один общий лагерь, чтобы можно было сразу ими распорядиться и чтобы их численность, мощь и пребывание на глазах друг у друга внушали им самим уверенность в своей силе, а всем прочим - страх. В обоснование этой меры он утверждал, что разбросанные воинские подразделения впадают в распущенность, что в случае неожиданной надобности собранные все вместе они смогут успешнее действовать и что, если они окажутся за лагерным валом, вдали от соблазнов города, у них установится более суровая дисциплина. Как только лагерь был закончен устройством, Сеян принялся мало-помалу втираться в доверие к воинам, посещая их и обращаясь к ним по именам; вместе с тем он стал самолично назначать центурионов и трибунов. Не воздерживался он и от воздействия на сенаторов, стремясь доставить своим клиентам должности и провинции. Тиберий не мешал ему в этом и был до того расположен к нему, что не только в частных беседах, но и в сенате, и перед народом превозносил Сеяна как своего сотоварища и сподвижника и допускал, чтобы в театрах, на городских площадях и преториях в расположении легионов воздавались почести его статуям.
[3] Ceterum plena Caesarum domus, iuvenis filius, nepotes adulti moram cupitis adferebant; et quia vi tot simul corripere intutum dolus intervalla scelerum poscebat. placuit tamen occultior via et a Druso incipere, in quem recenti ira ferebatur. nam Drusus impatiens aemuli et animo commotior orto forte iurgio intenderat Seiano manus et contra tendentis os verberaverat. igitur cuncta temptanti promptissimum visum ad uxorem eius Liviam convertere, quae soror Germanici, formae initio aetatis indecorae, mox pulchritudine praecellebat. hanc ut amore incensus adulterio pellexit, et postquam primi flagitii potitus est (neque femina amissa pudicitia alia abnuerit), ad coniugii spem, consortium regni et necem mariti impulit. atque illa, cui avunculus Augustus, socer Tiberius, ex Druso liberi, seque ac maiores et posteros municipali adultero foedabat ut pro honestis et praesentibus flagitiosa et incerta expectaret. sumitur in conscientiam Eudemus, amicus ac medicus Liviae, specie artis frequens secretis. pellit domo Seianus uxorem Apicatam, ex qua tres liberos genuerat, ne paelici suspectaretur. sed magnitudo facinoris metum, prolationes, diversa interdum consilia adferebat.	3. Но большая семья Тиберия, сын - во цвете лет, взрослые внукибыли помехой к осуществлению желаний Сеяна: напасть на них разом было опасно, а коварный расчет говорил ему, что преступления должны быть отделены одно от другого некоторыми промежутками времени. Итак, он предпочел действовать более тайными средствами и начать с Друза, к которому питал еще не успевшую остыть злобу. Ибо Друз, не вынося соперников и вспыльчивый от природы, в разгаре случайно возникшего между ним и Сеяном спора поднял на него руку; тот не уступал, и он ударил его по лицу. И вот, обдумывая, что ему предпринять в первую очередь, Сеян пришел к выводу, что вернее всего подступиться к жене Друза Ливии, - эта сестра Германика, в ранней юности непривлекательная, впоследствии отличалась редкостной красотой. Изобразив, что воспылал к ней любовью, он склонил ее к прелюбодеянию и, принудив к этому первому постыдному шагу, внушил ей желание соединиться с ним в браке, стать его соправительницей и умертвить мужа (ведь потерявшая целомудрие женщина уже ни в чем не отказывает!). И она, чей дядя был Август, свекор - Тиберий, и у которой были дети от Друза, осквернила себя, а также предков и потомков своих связью с любовником из муниципия, в ожидании преступного и неверного взамен почетного и того, чем она прочно владела. В их тайну посвящается также друг и врач Ливии Эвдем, который, используя права своего ремесла, нередко оставался наедине с Ливией. Тогда же Сеян, чтобы не возбуждать в любовнице ревности и сомнений, удаляет из дома свою жену Апикату, от которой у него было трое детей. Но трудности, связанные с выполнением их злодейского умысла, вселяли в них страх и вызывали отсрочки, а порою и противоречащие друг другу решения.
[4] Interim anni principio Drusus ex Germanici liberis togam virilem sumpsit quaeque fratri eius Neroni decreverat senatus repetita. addidit orationem Caesar multa cum laude filii sui quod patria benevolentia in fratris liberos foret. nam Drusus, quamquam arduum sit eodem loci potentiam et concordiam esse, aequus adulescentibus aut certe non adversus habebatur. exim vetus et saepe simulatum proficiscendi in provincias consilium refertur. multitudinem veteranorum praetexebat imperator et dilectibus supplendos exercitus: nam voluntarium militem deesse, ac si suppeditet, non eadem virtute ac modestia agere, quia plerumque inopes ac vagi sponte militiam sumant. percensuitque cursim numerum legionum et quas provincias tutarentur. quod mihi quoque exequendum reor, quae tunc Romana copia in armis, qui socii reges, quanto sit angustius imperitatum.	4. Между тем сын Германика Друз в начале года облекся в мужскую тогу, и сенат определил ему то же самое, что и его брату Нерону. В добавление к этому Цезарь выступил с речью, в которой восхвалял своего сына за отеческое попечение о племянниках. Ибо Друз - хоть и трудно найти согласие там, где обитает могущество, - был, как все признавали, благожелателен к юношам и во всяком случае не проявлял к ним враждебности. Далее, принцепс вспомнил о своем давнем, но часто высказываемом только для вида намерении объехать провинции. Как на повод император указывал на то, что скопилось множество подлежащих увольнению ветеранов и что по этой причине необходимо пополнить войска посредством наборов: добровольно поступающих на военную службу мало, а если бы таких и оказалось достаточно, они не выдерживают никакого сравнения с воинами, пришедшими по призыву, ни в доблести, ни в дисциплине, потому что по собственному желанию вступают в войска преимущественно бедняки и бродяги. Тиберий назвал также число легионов, охранявших те или иные провинции. Полагаю, что и мне следует указать, каковы были тогда римские вооруженные силы, какие цари состояли с нами в союзе и насколько более тесными были в те времена пределы империи.
[5] Italiam utroque mari duae classes, Misenum apud et Ravennam, proximumque Galliae litus rostratae naves praesidebant, quas Actiaca victoria captas Augustus in oppidum Foroiuliense miserat valido cum remige. sed praecipuum robur Rhenum iuxta, commune in Germanos Gallosque subsidium, octo legiones erant. Hispaniae recens perdomitae tribus habebantur. Mauros Iuba rex acceperat donum populi Romani. cetera Africae per duas legiones parique numero Aegyptus, dehinc initio ab Syriae usque ad flumen Euphraten, quantum ingenti terrarum sinu ambitur, quattuor legionibus coercita, accolis Hibero Albanoque et aliis regibus qui magnitudine nostra proteguntur adversum extema imperia et Thraeciam Rhoemetalces ac liberi Cotyis, ripamque Danuvii legionum duae in Pannonia, duae in Moesia attinebant, totidem apud Delmatiam locatis, quae positu regionis a tergo illis, ac si repentinum auxilium Italia posceret, haud procul accirentur, quamquam insideret urbem proprius miles, tres urbanae, novem praetoriae cohortes, Etruria ferme Vmbriaque delectae aut vetere Latio et coloniis antiquitus Romanis. at apud idonea provinciarum sociae triremes alaeque et auxilia cohortium, neque multo secus in iis virium: sed persequi incertum fuit, cum ex usu temporis huc illuc mearent, gliscerent numero et aliquando minuerentur.	5. Италию на обоих морях охраняли два флота: один со стоянкой в Мизенах, другой - в Равенне, а ближайшее побережье Галлии - снабженные таранами корабли, захваченные в битве при Акции и посланные Августом с должным число гребцов в Форум Юлия. Но главные силы составляли восемь легионов на Рейне, являвшиеся одновременно оплотом и против германцев, и против галлов. Недавно умиротворенные испанские области были заняты тремя легионами. Мавританию римский народ отдал в дар царю Юбе. Прочие африканские земли удерживались двумя легионами, столькими же - Египет, а огромные пространства от Сирии и вплоть до реки Евфрата - четырьмя легионами; по соседству с ними властвовали цари иберов и альбанов и других народов, ограждаемые от посягновений со стороны пограничных государств нашим величием; Фракией правили Реметалк и сыновья Котиса; на берегах Дуная были размещены два легиона в Паннонии и два в Мезии, столько же находилось в Далмации; вследствие положения этой страны они могли бы поддержать с тыла дунайские легионы, а если бы Италии внезапно потребовалась помощь, то и туда было недалеко; впрочем, Рим имел собственные войска - три городские и девять преторианских когорт, - набираемые почти исключительно в Умбрии и Этрурии, а также в Старом Лации и в древнейших римских колониях. В удобных местах провинций стояли союзнические триремы, отряды конницы и вспомогательные когорты, по количеству воинов почти равные легионам; впрочем, точность здесь невозможна, так как в зависимости от обстоятельств эти силы перебрасывались с места на место и их численность то возрастала, то падала.
[6] Congruens crediderim recensere ceteras quoque rei publicae partis, quibus modis ad eam diem habitae sint, quoniam Tiberio mutati in deterius principatus initium ille annus attulit. iam primum publica negotia et privatorum maxima apud patres tractabantur, dabaturque primoribus disserere et in adulationem lapsos cohibebat ipse; mandabatque honores, nobilitatem maiorum, claritudinem militiae, iniustris domi artes spectando, ut satis constaret non alios potiores fuisse. sua consulibus, sua praetoribus species; minorum quoque magistratuum exercita potestas; legesque, si maiestatis quaestio eximeretur, bono in usu. at frumenta et pecuniae vectigales, cetera publicorum fructuum societatibus equitum Romanorum agitabantur. res suas Caesar spectatissimo cuique, quibusdam ignotis ex fama mandabat, semelque adsumpti tenebantur prorsus sine modo, cum plerique isdem negotiis insenescereut. plebes acri quidem annona fatigabatur, sed nulla in eo culpa ex principe: quin infecunditati terrarum aut asperis maris obviam iit, quantum impendio diligentiaque poterat. et ne provinciae novis oneribus turbarentur utque vetera sine avaritia aut crudelitate magistratnum tolerarent providebat: corporum verbera, ademptiones bonorum aberant. rari per Italiam Caesaris agri, modesta servitia, intra paucos libertos domus; ac si quando cum privatis disceptaret, forum et ius.	6. Считаю уместным остановиться и на других сторонах деятельности Тиберия, а также на том, каким было его правление вплоть до дня, до которого доведен мой рассказ; ибо уже в этом году принципат начал меняться к худшему. В начале его государственные дела, равно как и важнейшие частные, рассматривались в сенате и видным сенаторам предоставлялась возможность высказать о них мнение, а если кто впадал в лесть, то сам Тиберий его останавливал; предлагая кого-либо на высшие должности, он принимал во внимание знатность предков, добытые на военной службе отличия и дарования на гражданском поприще, чтобы не возникло сомнений, что данное лицо - наиболее подходящее. Воздавалось должное уважение консулам, должное - преторам: беспрепятственно отправляли свои обязанности и низшие магистраты. Повсюду, кроме судебных разбирательств об оскорблении величия, неуклонно соблюдались законы. Снабжением хлеба и сбором налогов и прочих поступлений в государственную казну занимались объединения римских всадников. Ведать личными своими доходами Цезарь обычно поручал честнейшим людям, иногда ранее ему неизвестным, но доверяясь их доброй славе; принятые к нему на службу, они неограниченно долгое время пребывали на ней, так что большая их часть достигала старости, выполняя все те же обязанности. Хотя простой народ и страдал от высоких цен на зерно, но в этом не было вины принцепса, не жалевшего ни средств, ни усилий, чтобы преодолеть бесплодие почвы и бури на море. Заботился он и о том, чтобы во избежание волнений в провинциях их не обременяли новыми тяготами, и они безропотно несли старые, не будучи возмущаемы алчностью и жестокостью магистратов; телесных наказаний и конфискаций имущества не было. Поместья Цезаря в Италии были немногочисленны, рабы - доброго поведения, дворцовое хозяйство - на руках у немногих вольноотпущенников; и если случались у него тяжбы с частными лицами, то разрешали их суд и законы.
[7] Quae cuncta non quidem comi via sed horridus ac plerumque formidatus retinebat tamen, donec morte Drusi verterentur: nam dum superfuit mansere, quia Seianus incipiente adhuc potentia bonis consiliis notescere volebat, et ultor metuebatur non occultus odii set crebro querens ro incolumi filio adiutorem imperii alium vocari. et quantum superesse ut collega dicatur? primas dominandi spes in arduo: ubi sis ingressus, adesse studia et ministros. extructa iam sponte praefecti castra, datos in manum milites; cerni effgiem eius in monimentis Cn. Pompei; communis is illi cum familia Drusorum fore nepotes: precandam post haec modestiam ut contentus esset. neque raro neque apud paucos talia iaciebat, et secreta quoque eius corrupta uxore prodebantur.	7. Неприветливый в обращении и большинству соприкасавшихся с ним внушавший страх, он держался тем не менее этих порядков, и лишь после смерти Друза все пошло по-другому. При его жизни они оставались нетронутыми, потому что Сеян, входя в силу, хотел слыть человеком, подающим благие советы принцепсу, и, кроме того, боялся отпора со стороны того, кто не скрывал своей ненависти к нему и часто жаловался, что при живом сыне Тиберий величает другого помощником императора: многого ли не хватает, чтобы он назначил его своим соправителем? Вначале стремление к власти наталкивается на преграды, но едва приобщишься к ней, как у тебя тотчас же появляются ревностные приверженцы; по желанию префекта уже создан лагерь; в его руки отданы воины; его статуя красуется в театре Гнея Помпея; он породнится с семьею Друза, и у них будут общие внуки; после этого только и остается, что молиться богам о ниспослании ему скромности, дабы он не пожелал большего. Друз нередко высказывал это и за пределами тесного круга приближенных, но даже самые доверительные его слова изменницею-женою передавались Сеяну.
[8] Igitur Seianus maturandum ratus deligit venenum quo paulatim inrepente fortuitus morbus adsimularetur. id Druso datum per Lygdum spadonem, ut octo post annos cognitum est. ceterum Tiberius per omnis valetudinis eius dies, nullo metu an ut firmitudinem animi ostentaret, etiam defuncto necdum sepulto, curiam ingressus est. consulesque sede vulgari per speciem maestitiae sedentis honoris locique admonuit, et effusum in lacrimas senatum victo gemitu simul oratione continua erexit: non quidem sibi ignarum posse argui quod tam recenti dolore subierit oculos senatus: vix propinquorum adloquia tolerari, vix diem aspici a plerisque lugentium. neque illos imbecillitatis damnandos: se tamen fortiora solacia e complexu rei publicae petivisse. miseratusque Augustae extremam senectam, rudem adhuc nepotum et vergentem aetatem suam, ut Germanici liberi, unica praesentium malorum levatnenta, inducerentur petivit. egressi consules firmatos adloquio adulescentulos deductos que ante Caesarem statuunt. quibus adprensis 'patres conscripti, hos' inquit 'orbatos parente tradidi patrno ipsorum precatusque sum, quamquam esset illi propria suboles, ne secUs quam snum sanguinem foveret attolleret, sibique et posteris coniormaret. erepto Druso preces ad vos converto disque et patria coram obtestor: Augusti pro nepotes, clarissimis maioribus genitos, suscipite regite, vestram meamque vicem explete. hi vobis, Nero et Druse, parentum loco. ita nati estis ut bona malaque vestra ad rem publicam pertineant.	8. И вот, полагая, что нужно поторопиться с выполнением задуманного, Сеян избирает яд, действие которого - медленное и постепенное - создавало бы подобие случайного заболевания. Он был дан Друзу евнухом Лигдом, как выяснилось спустя восемь лет. Во время болезни сына Тиберий ежедневно являлся в курию, то ли нисколько за него не тревожась, то ли, чтобы выказать стойкость духа; явился он туда и в день смерти Друза, когда тот еще не был погребен. Консулам, в знак печали севшим вместе с сенаторами, он напомнил об их достоинстве и предложил занять подобающее им место; затем, не позволив себе ни единого проявления горя, он обратился к проливавшим слезы сенаторам с целой речью, чтобы поднять их дух: он понимает, что может вызвать упрек, представ, несмотря на столь свежее горе, перед глазами сената; большинство людей, скорбя по умершим, едва выносит обращаемые к ним близкими слова утешения, едва может смотреть на дневной свет. Он не винит их по этой причине в малодушии, но для себя ищет облегчения более мужественного и намерен ради этого погрузиться в государственные дела. Далее он посетовал на преклонные лета Августы, на незрелый еще возраст внуков, на свои пожилые годы и велел привести сыновей Германика, единственную отраду в постигшем его несчастии. Вышедшие за ними консулы, ободрив юношей дружественными словами, ввели их в сенат и подвели к Цезарю. Взяв их за руки, он сказал: "Отцы сенаторы, после того как они лишились родителя, я поручил их попечению дяди и попросил его, чтобы, имея своих детей, он лелеял и этих не иначе, чем кровных отпрысков, возвысил и воспитал на радость себе и потомству; и теперь, когда смерть похитила Друза, я умоляю и заклинаю вас перед богами и родиной: примите под свое покровительство правнуков Августа, потомков славнейших предков, руководите ими, выполните свой и мой долг. Отныне они будут вам, Нерон и Друз, вместо родителей. Так предопределено вашим рождением: ваше благоденствие и ваши невзгоды неотделимы от благоденствия и невзгод Римского государства".
[9] Magno ea fletu et mox precationibus faustis audita; ac si modum orationi posuisset, misericordia sui gloriaque animoi audientium impleverat: ad vana et totiens inrisa revolutus, de reddenda re publica utque consules seu quis alius regimen susciperent, vero quoque et honesto fidem dempsit. memoriae Drusi eadem quae in Germanicum decernuntur, plerisque additis, ut ferme amat posterior adulatio. funus imaginum pompa maxime inlustre fuit, cum origo luliae gentis Aeneas omnesque Albanorum reges et conditor urbis Romulus, post Sabina nobilitas, Attus Clausus ceteracque Claudiorum effigies longo ordine spectarentur.	9. Эта речь вызвала у многих слезы; Цезаря осыпали пожеланиями благополучия в будущем; и если бы он ограничился сказанным, сердца слушателей остались бы преисполненными сочувствия к его горю и преклонения перед ним: но он вернулся к пустым и уже столько раз осмеянным заявлениям, что намерен отречься от власти, и пусть консулы или кто другой возьмет на себя управление государством; это подорвало доверие даже к тому искреннему и честному, что было им только что высказано. Друзу были определены такие же почести, как в свое время Германику, впрочем, с добавлением многих других; льстецы любят превосходить своих предшественников. Похороны отличались пышной процессией с обильными изображениями предков, и в длинной их веренице можно было увидеть Энея, к которому восходит род Юлиев, всех царей Альбы Лонги, основателя Рима Ромула, а за ними - сабинских родоначальников, Атта Клавса и остальных Клавдиев.
[10] In tradenda morte Drusi quae plurimis maximaeque fidei auctoribus memorata sunt rettuli: set non omiserim eorundem temporum rumorem validum adeo ut noudum exolescat. corrupta ad scelus Livia Seianum Lygdi quoque spadonis animum stupro vinxisse, quod is [Lygdus] aetate atque forma carus domino interque primores ministros erat; deinde inter conscios ubi locus veneficii tempusque composita sint, eo audaciae provectum ut verteret et occulto indicio Drusum veneni in patrem arguens moneret Tiberium vitandam potionem quae prima ei apud filium epulanti offerretur. ea fraude captum senem, postquam convivium inierat, exceptum poculum Druso tradidisse; atque illo ignaro et inveniliter hauriente auctam suspicionem, tamquam metu et pudore sibimet inrogaret mortem quam patri struxerat.	10. В рассказе о смерти Друза я привел только то, о чем упоминает большинство источников, и притом наиболее заслуживающих доверия. Но не умолчу и о слухе, настолько в то время упорном, что он не заглох и поныне. Подбив на преступление Ливию, Сеян посредством развратной связи завладел якобы и волей евнуха Лигда, так как тот благодаря своей юности и красоте пользовался расположением господина и был одним из его приближенных слуг. После того как заговорщики условились относительно места и времени отравления, Сеян дошел до такой наглости, что отправил подметное письмо Цезарю, в котором, обвинив Друза в намерении отравить отца, убеждал Тиберия не прикасаться за обедом у сына к первой предложенной ему чаше. Старик поддался обману и, явившись на пир, передал врученную ему чашу Друзу, а тот, ни о чем не догадываясь и осушив ее с юношеской живостью, еще больше укрепил подозрение в том, что из страха и со стыда он сам себя присудил к смерти, которую подстроил отцу.
[11] Haec vulgo iactata super id quod nullo auctore certo firmantur prompte refutaveris. quis enim mediocri prudentia, nedum Tiberius tantis rebus exercitus, inaudito filio exitium offerret, idque sua manu et nullo ad pacnitendum regressu? quin potius ministrum veneni excruciaret, auctorem exquireret, insita denique etiam in extraneos cunctatione et mora adversum unicum et nullius ante flagitii compertum uteretur? sed quia Seianus facinorum omnium repertor habebatur, ex nimia caritate in eum Caesaris et ceterorum in utrumque odio quamvis fabulosa et immania credebantur, atrociore semper fama erga dominantium exitus. ordo alioqui sceleris per Apicatam Seiani proditus tormentis Eudemi ac Lygdi patefactus est. neque quisquam scriptor tam infensus extitit ut Tiberio obiectaret, cum omnia alia conquirerent intenderentque. mihi tradendi arguendique rumoris causa fuit ut claro sub exemplo falsas auditiones depellerem peteremque ab iis quorum in manus cura nostra venerit ne divulgata atque incredibilia avide accepta veris neque in miraculum corruptis antehabeant	11. Этот широко распространенный в народе слух, помимо того, чего не существует достоверных свидетельств в его подтверждение, может быть с легкостью опровергнут. И вправду, кто, обладая хотя бы крупицей благоразумия, не говоря уже о Тиберии с его огромным жизненным опытом, погубил бы сына, не выслушав его объяснений, и к тому же собственноручно, и не мучился бы затем раскаяньем? Почему бы он не подверг скорее пытке поднесшего ему отраву раба, не дознался, кем было задумано преступление, не действовал, имея дело с единственным сыном, ни разу не изобличенным в злокозненности, с той медлительностью и неторопливостью, которые были присущи ему даже по отношению к посторонним? Но так как Сеян считался источником всех злодеяний, а также вследствие чрезмерной привязанности к нему Тиберия и всеобщей ненависти и к тому и к другому люди охотно верили любым выдумкам, сколь бы чудовищны они ни были, тем более что кончина властителей всегда связывается молвою со всякими ужасами. Кроме того, обстоятельства преступления, выданного женою Сеяна Апикатой, были раскрыты под пыткой Эвдемом и Лигдом. Далее, не нашлось такого историка, который, с какой бы ненавистью он ни относился к Тиберию, упрекнул бы его в смерти сына, хотя они тщательно собирали и даже преувеличивали все прочее. Что до меня, то, сообщая этот слух и тут же опровергнув его, я имел в виду показать на ярком примере лживость молвы и убедить тех, а чьи руки попадет этот труд, не отдавать предпочтения ходячим и вздорным выдумкам, с такою жадностью подхватываемым людьми, перед правдивым повествованием, которое дорожит истиной и не уклоняется к сказочному.
[12] Ceterum laudante filium pro rostris Tiberio senatus populusque habitum ac voces dolentum simulatione magis quam libens induebat, domumque Germanici revirescere occulti laetabantur. quod principium favoris et mater Agrippina spem male tegens perniciem adceleravere. nam Seianus ubi videt mortem Drusi inultam interfectoribus, sine maerore publico esse, ferox scelerum et, quia prima provenerant, volutare secum quonam modo Germanici liberos perverteret, quorum non dubia successio. neque spargi venenum in tres poterat, egregia custodum fide et pudicitia Agrippinae impenetrabili. igitur contumaciam eius insectari, vetus Augustae odium, recentem Liviae conscientiam exagitare, ut superbam fecunditate, subnixam popularibus studiis inhiare dominationi apud Caesarem arguerent. atque haec callidis criminatoribus, inter quos delegerat Iulium Postumum, per adulterium Mutiliae Priscae inter intimos aviae et consiliis suis peridoneum, quia Prisca in animo Augustae valida anum suapte natura potentiae anxiam insociabilem nurui efficiebat. Agrippinae quoque proximi inliciebantur pravis sermonibus tumidos spiritus perstimulare.	12. Когда Тиберий произносил с ростральной трибуны похвальное слово сыну, народ и сенат, сохраняя печальный облик и разражаясь горестными стенаниями, делали это скорее притворно, чем искренне, и в глубине души радовались, что семейство Германика вновь обретает силу. Это первое проявление народной любви и то, что Агриппина не скрывала своих материнских надежд, ускорили его гибель, ибо Сеян, видя, что умерщвление Друза осталось для убийц безнаказанным и не вызвало подлинной скорби в народе, и готовый на новые злодеяния, так как первое было успешно доведено до конца, принялся размышлять, как ему истребить сыновей Германика, которые, бесспорно, станут наследниками Тиберия. Он не мог покончить со всеми тремя, подсыпав им яду, так как служившие им рабы отличались преданностью и целомудрие Агриппины было неколебимо. Итак, он принимается порицать ее высокомерие, распалять давнюю ненависть к ней Августы и подстрекать свою недавно обретенную сообщницу Ливию с тем, чтобы они восстановили против нее Тиберия, нашептывая ему, что она, гордясь многочисленностью рожденных ею детей и опираясь на расположение к ним народа, замышляет захватить власть. Того же добивался он и через искусных клеветников, из которых особенно рассчитывал на Юлия Постума, благодаря прелюбодейной связи с Мутилией Приской втершегося в доверие к бабке и по этой причине весьма пригодного для его целей, так как Приска, имевшая большое влияние на Августу, разжигала в старухе, и от природы властолюбивой и не терпящей соперничества, непримиримую враждебность к невестке. Вместе с тем и между приближенными Агриппины нашлись такие, которых удалось подговорить, чтобы они возбуждали злонамеренными речами ее честолюбие.
[13] At Tiberius nihil intermissa rerum cura, negotia pro solaciis accipiens, ius civium, preces sociorum tractabat; factaque auctore eo senatus consulta ut civitati Cibyraticae apud Asiam, Aegiensi apud Achaiam, motu terrae labefactis, subveniretur remissione tributi in triennium. et Vibius Serenus pro consule ulterioris Hispaniae de vi publica damnatus ob atrocitatem morum in insulam Amorgum deportatur. Carsidius Sacerdos, reus tamquam frumento hostem Tacfarinatem iuvisset, absolvitur, eiusdemque criminis C. Gracchus. hunc comitem exilii admodum infantem pater Sempronius in insulam Cercinam tulerat. illic adultus inter extorris et liberalium artium nescios, mox per Africam ac Siciliam mutando sordidas merces sustentabatur; neque tamen effugit magnae fortunae pericula. ac ni Aelius Lamia et L. Apronius qui Africam obtinuerant insontem protexissent, claritudine infausti generis et paternis s adversis foret abstractus.	13. Между тем Тиберий, стараясь забыться в трудах, неустанно занимался государственными делами, рассматривая жалобы римских граждан и просьбы союзников; по его предложению сенат, идя навстречу разрушенным землетрясением городам - Кибире в Азии, Эгию в Ахайе, - издал указ, освободивший их на три года от уплаты налогов. Тогда же проконсул Дальней Испании Вибий Серен, осужденный за насилия и жестокость по закону о превышении власти, ссылается на остров Аморг. Выносится оправдательный приговор Карсидию Сацердоту, преданному суду за то, что он якобы снабжал хлебом врага Римского государства Такфарината, равно как и Гаю Гракху, привлеченному по такому же обвинению. Последнего, еще совсем малым ребенком, взял с собою в ссылку на остров Керкину его отец Семпроний. Выросший там среди людей, которых не коснулось образование, он кормился жалкою меновою торговлей в Африке и Сицилии и тем не менее не избегнул опасностей, сопряженных с высоким положением в обществе. И если бы этого ни в чем не повинного Гракха не защитили управлявшие тогда Африкой Элий Ламия и Луций Апроний, его несомненно погубили бы принадлежность к прославленному несчастному роду и гонения, которым подвергся его отец.
[14] Is quoque annus legationes Graecarum civitatium habuit, Samiis Iunonis, Cois Aesculapii delubro vetustum asyli ius ut firmaretur petentibus. Samii decreto Amphictyonum nitebantur, quis praecipuum fuit rerum omnium iudicium, qua tempestate Graeci conditis per Asiam urbibus ora maris potiebantur. neque dispar apud Coos antiquitas, et accedebat meritum ex loco: nam civis Romanos templo Aesculapii induxerant, cum iussu regis Mithridatis apud cunctas Asiae insulas et urbes trucidarentur. variis dehinc et saepius inritis praetorum questibus, postremo Caesar de immodestia histrionum rettulit: multa ab iis in publicum seditiose, foeda per domos temptari; Oscum quondam ludicrum, levissimae apud vulgum oblectationis, eo flagitiorum et virium venisse ut auctoritate patrum coercendum sit. pulsi tum histriones Italia.	14. Также и в этом году греческие общины прислали своих представителей, просивших подтвердить давнее право убежища: самосцы - за храмом Юноны, граждане Коса - за храмом Эскулапия. Самосцы ссылались на постановление амфиктионов, обладавших высшею властью и вершивших всеми делами в то далекое время, когда греки, основав города в Азии, владели ее побережьем. Основания, на которые опирались косцы, имели за собой не меньшую древность, к чему присоединялись и заслуги их предков, ибо они открыли для римских граждан храм Эскулапия, когда тех, по приказанию царя Митридата, истребляли на всех островах и во всех городах Азии. После неоднократных, но безуспешных жалоб со стороны преторов Цезарь самолично доложил, наконец, сенату о бесчинствах комедиантов н мимов: много смуты вносят они в общественные места, много мерзостей творят за стенами частных домов; древнее представление осков - безобидное и забавное народное зрелище - стало настолько бесстыдным и настолько распространенным, что сенату надлежит положить предел этому безобразию. Вслед за тем комедианты и мимы были изгнаны из Италии.
[15] Idem annus alio quoque luctu Caesarem adficit alterum ex geminis Drusi liberis extinguendo, neque minus morte amici. is fuit Lucilius Longus, omnium illi tristium laetorumque socius unusque e senatoribus Rhodii secessus comes. ita quamquam novo homini censorium funus, effigiem apud forum Augusti publica pecunia patres decrevere, apud quos etiam tum cuncta tractabantur, adeo ut procurator Asiae Lucilius Capito accusante provincia causam dixerit, magna cum adseveratione principis non se ius nisi in servitia et pecunias familiares dedisse: quod si vim praetoris usurpasset manibusque militum usus foret, spreta in eo mandata sua: audirent socios. ita reus cognito negotio damnatur. ob quam ultionem et quia priore anno in C. Silanum vindicatum erat, decrevere Asiae urbes templum Tiberio matrique eius ac senatui. et permissum statuere; egitque Nero grates ea causa patribus atque avo, laetas inter audientium adfectiones qui recenti memoria Germanici illum aspici, illum audiri rebantur. aderantque iuveni modestia ac forma principe viro digna, notis in eum Seiani odiis ob periculum gratiora.	15. В том же году Цезарь понес и другие утраты: умер один из близнецов Друза; не менее тяжкой потерей была и смерть друга. То был Луцилий Лонг, давний товарищ всех его печалей и радостей, единственный из сенаторов, разделявший с ним его уединение на Родосе. Итак, невзирая на то, что Лонг принадлежал к новой знати, сенаторы решили устроить ему цензорские похороны на государственный счет и установить его статую на форуме Августа. Тогда все дела еще рассматривались сенатом, так что пред ним предстал и прокуратор Азии Луцилий Капитон, привлеченный к суду по предъявленному этой провинцией обвинению, причем принцепс решительно заявил, что он предоставил Капитону право распоряжаться лишь его, принцепса, имуществом и рабами, а если тот присвоил себе преторскую власть и пользовался в своих целях воинской силой, то тем самым превысил свои полномочия; так пусть же сенаторы выслушают союзников. По расследовании дела подсудимый был осужден. За это заступничество, а также за то, что и в минувшем году был наказан Гай Силан, города Азии постановили воздвигнуть храм в честь Тиберия, его матери и сената. На его постройку было дано разрешение, и благодарил за него сенаторов и деда Нерон, благожелательно принятый слушателями, которым, при еще свежем воспоминании о Германике, представлялось, будто они снова видят его и его слушают. Юноша отличался скромностью и достойной мужа высокого положения внешностью и имел тем больший успех, чем большей подвергался опасности вследствие всем известной ненависти к нему Сеяна.
[16] Sub idem tempus de flamine Diali in locum Servi Maluginensis defuncti legendo, simul roganda nova lege disseruit Caesar. nam patricios confarrc atis parentibus genitos tres simul nominari, ex quis unus legeretur, vetusto more; neque adesse, ut olim, eam copiam, omissa confarreandi adsuetudine aut inter paucos retenta (pluresque eius rei causas adferebat, potissimam penes incuriam virorum feminarumque; accedere ipsius caerimoniae difltcultates quae consulto vitarentur) et quoniam exiret e iure patrio qui id flamonium apisceretur quaeque in manum flaminis conveniret. ita medendum senatus decreto aut lege, sicut Augustus quaedam ex horrida illa antiquitate ad praescentem usum flexisset. igitur tractatis religionibus placitum instituto flaminum nihil demutari: sed lata lex qua flaminica Dialis sacrorum causa in potestate viri, cetera promisco feminarum iure ageret. et filius Maluginensis patri suffectus. utque glisceret dignatio sacerdotum atque ipsis promptior animus foret ad capessendas caerimonias decretum Corneliae virgini, quae in locum Scantiae capiebatur, sestertium viciens, et quotiens Augusta theatrum introisset ut sedes inter Vestalium consideret.	16. Тогда же Цезарь выступил с речью по поводу избрания фламина Юпитера вместо умершего Сервия Малугинского, в которой предложил издать новый закон о порядке замещения этой должности. Ведь древний обычай предписывает выдвинуть кандидатами трех патрициев, чьи родители сочетались браком по обряду конфарреации, и на одном из них остановить выбор; теперь, однако, в отличие от старины нет прежнего обилия соискателей, потому что обряд конфарреации вышел из обихода или удержался среди очень немногих (он привел несколько причин этого, и главнейшая из них - нерадивость мужчин и женщин; сюда присоединяются и сопряженные с самой церемонией трудности, которых желают избегнуть) и еще потому, что принявший на себя сан фламина Юпитера, равно, как и та, кто, выйдя за него замуж, подчинена его власти, выходят из-под власти отца. Здесь нужно внести послабления, подобно тому как некогда Август приспособил к нуждам своего времени кое-что из завещанного суровой древностью. По рассмотрении сакральных установлений сенат определил не менять порядка назначения на должность фламина, но издал закон, согласно которому супруга фламина подвластна мужу лишь в том, что имеет касательство к священнодействиям, а в остальном пользуется одинаковыми с прочими женщинами правами. Преемником Сервия Малугинского назначили его сына. Чтобы возвысить достоинство жрецов и чтобы сами они с большим рвением служили богам, было постановлено выдать весталке Корнелии, заместившей Скантию, два миллиона сестерциев, и, кроме того, было решено, что Августа при посещении театра всякий раз будет занимать место среди весталок.
[17] Cornelio Cethego Visellio Varrone consulibus pontifices eorumque exemplo ceteri sacerdotes, cum pro incolumitate principis vota susciperent, Neronem quoque et Drusum isdem dis commendavere, non tam caritate iuvenum quam adulatione, quae moribus corruptis perinde anceps, si nulla et ubi nimia est. nam Tiberius haud umquam domui Germanici mitis, tum vero aequari adulescentes senectae suae impatienter indoluit accitosque pontifices percontatus est num id precibus Agrippinae aut minis tribuissent. et illi quidem, quamquam abnuerent, modice perstricti; etenim pars magna e propinquis ipsius aut primores civitatis erant: ceterum in senatu oratione monuit in posterum ne quis mobilis adulescentium animos praematuris honoribus ad superbiam extolleret. instabat quippe Seianus incusabatque diductam civitatem ut civili bello: esse qui se partium Agrippinae vocent, ac ni resistatur, fore pluris; neque aliud gliscentis discordiae remedium quam si unus alterve maxime prompti subverterentur.	17. В консульство Корнелия Цетега и Визеллия Варрона понтифики, а по их примеру и остальные жрецы, вознося молитвы о благополучии принцепса и давая соответствующие обеты, препоручили попечению тех же богов Нерона и Друза, не столько из любви к этим молодым людям, сколько из лести. Но при порче нравов как отсутствие, так и чрезмерность ее в равной мере опасны. Тиберий, никогда не питавший расположения к семейству Германика, глубоко уязвленный тем, что его, старика, поставили в один ряд с молодыми людьми, вызвал к себе понтификов и спросил их, уступили ли они просьбам Агриппины или ее угрозам. Они отрицали то и другое, но принцепс их побранил, впрочем, довольно мягко: ведь значительную их часть составляли его родственники, а другие были виднейшими гражданами государства. Тем не менее он выступил с речью в сенате, в которой предупредил, чтобы впредь никто возданием преждевременных почестей не распалял честолюбия в восприимчивых душах юношей. На него воздействовал и Сеян, твердивший, что государство расчленено на враждебные станы, как если бы было охвачено гражданской войной: есть такие, которые открыто заявляют о своей принадлежности к партии Агриппины, и если не принять мер, их станет гораздо больше; и не существует другого средства против углубляющейся усобицы, как убрать одного или двух из наиболее рьяных смутьянов.
[18] Qua causa C. Silium et Titium Sabinum adgreditur. amicitia Germanici perniciosa utrique, Silio et quod ingentis exercitus septem per annos moderator partisque apud Germaniam triumphalibus Sacroviriani belli victor, quanto maiore mole procideret, plus formidinis in alios dispergebatur. credebant plerique auctam offensionem ipsius intemperantia, immodice iactantis snum militem in obsequio duravisse cum alii ad seditiones prolaberentur; neque mansurum Tiberio imperium si iis quoque legionibus cupido novandi fuisset. destrui per haec fortunam suam Caesar imparemque tanto merito rebatur. nam beneficia eo usque laeta sunt dum videntur exolvi posse: ubi multum antevenere pro gratia odium redditur.	18. Итак, во исполнение своего замысла Сеян решает расправиться с Гаем Силием и Титием Сабином. Близость к Германику была пагубна для обоих, но для Силия - еще и то, что в течение семи лет он начальствовал большим войском, одолел в войне Сакровира, заслужил в Германии триумфальные отличия, и с чем большей высоты он был бы низвергнут, тем больший страх навело бы его падение на остальных. По мнению некоторых, своею несдержанностью он еще сильнее восстановил прочив себя принцепса, ибо заносчиво похвалялся, что его воины соблюдали повиновение, когда все прочие были вовлечены в мятеж, и что Тиберий не сохранил бы власти, если бы и эти легионы пожелали перемен. Цезарь считал, что это умаляет его достоинство и что он бессилен отблагодарить за такие заслуги. Ибо благодеяния приятны лишь до тех пор, пока кажется, что за них можно воздать равным; когда же они намного превышают такую возможность, то вызывают вместо признательности ненависть.
[19] Erat uxor Silio Sosia Galla, caritate Agrippinae invisa principi. hos corripi dilato ad tempus Sabino placitum, immissusque Varro consul qui patennas inimicitias obtendens odiis Seiani per dedecus suum gratifcabatur. precante reo brevem moram, dum accusator consulatu abiret, adversatus est Caesar: solitum quippe magistratibus diem privatis dicere: nec infringendum consulis ius, cuius vigiliis niteretur ne quod res publica detrimentum caperet. proprium id Tiberio fuit scelera nuper reperta priscis verbis obtegere. igitur multa adseveratione, quasi aut legibus cum Silio ageretur aut Varro consul aut illud res publica esset, coguntur patres, silente reo, vel si defensionem coeptaret, non occultante cuius ira premeretur. conscientia belli Sacrovir diu dissimulatus, victoria per avaritiam foedata et uxor socia arguebantur. nec dubie repetundarum criminibus haerebant, sed cuncta quaestione maiestatis exercita, et Silius imminentem damnationem voluntario fine praevertit.	19. У Силия была жена Созия Галла, ненавистная принцепсу, потому что питала привязанность к Агриппине. И вот было решено погубить их обоих, отложив на время расправу с Сабином. Против них выступает с обвинением консул Варрон, который, прикрываясь враждою своего отца с Силием, взялся ценою собственного позора угодить ненависти Сеяна. В ответ на ходатайство подсудимого немного отсрочить разбирательство его дела, с тем чтобы выждать, когда обвинитель сложит с себя консульские обязанности. Цезарь возразил, что вполне обычно для магистратов привлекать к суду частных лиц и не подобает лишать этого права консула, ревностно наблюдающего за тем, чтобы республика не потерпела ущерба. Так уж было заведено у Тиберия - прикрывать древними формулами только что измышленные беззакония. Итак, сенаторам строжайше предписывается собраться на заседание, как если бы Силия судили согласно законам, Варрон был настоящим консулом и республика - подлинной. Подсудимому не давали говорить, так как, пытаясь высказаться в свою защиту, он не скрывал, чей гнев, по его мнению, навлек на него преследования. Обвинение гласило, что, зная о причастности Сакровира к восстанию, он долгое время утаивал это, что своей алчностью запятнал победу и что его сообщницею была жена. Не подлежит сомнению, что они были замешаны в вымогательствах, но в суде все рассматривалось как оскорбление величия, и Силий, предвидя неизбежное осуждение, упредил его добровольною смертью.
[20] Saevitum tamen in bona, non ut stipendiariis pecuniae redderentur, quorum nemo repetebat, sed liberalitas Augusti avulsa, computatis singillatim quae fisco petebantur. ea prima Tiberio erga pecuniam alienam diligentia fuit. Sosia in exilium pellitur Asinii Galli sententia, qui partem bonorum publicandam, pars ut liberis relinqueretur censuerat. contra M'. Lepidus quartam accusatoribus secundum necessitudinem legis, cetera liberis concessit. hunc ego Lepidum temporibus illis gravem et sapientem virum fuisse comperior: nam pleraque ab saevis adulationibus aliorum in melius flexit. neque tamen temperamenti egebat, cum acquabili auctoritate et gratia apud Tiberium viguerit. unde dubitare cogor fato et sorte nascendi, ut cetera, ita principum inclinatio in hos, offensio in illos, an sit aliquid in nostris consiliis liceatque inter abruptam contumaciam et deforme obsequium pergere iter ambitione ac periculis vacuum. at Messalinus Cotta haud minus claris maioribus sed animo diversus censuit cavendum senatus consulto, ut quamquam insontes magistratus et culpae alienae nescii provincialibus uxorum criminibus proinde quam suis plecterentur.	20. Тем не менее накинулись на оставшееся после него имущество, и не для того чтобы возместить провинциалам их деньги, которых никто не требовал, но чтобы изъять, после того как были подсчитаны истребованные императорскою казною суммы, полученное им от щедрот Августа. Это был первый случай, когда Тиберий наложил руку на чужое добро. По предложению Азиния, Галла Созия присуждается к ссылке; он же высказался за конфискацию половины ее имущества с оставлением за детьми другой половины. Против этого возражал Маний Лепид, считавший, что одна четверть, как предписывает закон, должна быть отдана обвинителям, а все остальное - детям. И вообще я нахожу, что в те времена этот Лепид был мужем весьма достойным и мудрым, ибо его стараниями были смягчены многие жестокие приговоры, вынесенные другими сенаторами из раболепия перед принцепсом. Вместе с тем он не был лишен чувства меры, поскольку Тиберий не только прислушивался к его словам, но был также и расположен к нему. Это побуждает меня задуматься, определяется ли, как во всем прочем, благосклонность властителей к одним и их недовольство другими волею судьбы и предназначенным от рождения жребием или тут кое-что зависит и от нашего благоразумия и можно идти прямым и безопасным путем где-то посередине между непримиримою непреклонностью и низкою угодливостью. А вот Мессалин Котта, происходивший от столь же прославленных предков, но человек противоположного душевного склада, предложил издать сенатское постановление, в котором было бы предусмотрено, что магистраты, даже тогда, когда они ни в чем не виновны и не знали о предосудительных делах своих жен, наказуются за совершенные теми в провинциях преступления как за свои собственные.
[21] Actum dehinc de Calpurnio Pisone, nobili ac feroci viro. is namque, ut rettuli, cessurum se urbe ob factines accusatorum in senatu clamitaverat et spreta potentia Augustae trahere in ius Vrgulaniam domoque principis excire ausus erat. quae in praesens Tiberius civiliter habuit: sed in animo revolvente iras, etiam si impetus offensionis languerat, memoria valebat. Pisonem Q. Granius secreti sermonis incusavit adversum maiestatem habiti, adiecitque in domo eius venenum esse eumque gladio accinctum introire curiam. quod ut atrocius vero tramissum; ceterorum, quae multa cumulabantur, receptus est reus neque peractus ob mortem opportunam. relatum et de Cassio Severo exule, qui sordidae originis, maleficae vitae, sed orandi validus, per immodicas inimicitias ut iudicio iurati senatus Cretam amoveretur effecerat; atque illic eadem actitando recentia veteraque odia advertit, bonisque exutus, interdicto igni atque aqua, saxo Seripho consenuit.	21. Затем разбиралось дело Кальпурния Пизона, человека знатного, смелого и независимого. Ибо, как я рассказал выше, он во всеуслышание заявил в сенате, что намерен покинуть Рим из-за бесчинствующих в нем шаек доносчиков; он же, не побоявшись всемогущей Августы, осмелился выступить с обвинением против Ургулании и вызвать ее в суд из дома самого принцепса. В свое время Тиберий не выказал по этому поводу неудовольствия, но, снова и снова возвращаясь в душе к пережитому оскорблению, он хорошо помнил о нем и после того, как первый порыв злобы миновал. Квинт Граний обвинил Пизона в оскорблении величия, на которое тот дерзнул в беседе с глазу на глаз; к этому он добавил, что у себя дома Пизон хранит яд и что входит в курию, имея при себе меч. Последнее обвинение было отвергнуто как слишком чудовищное и превосходящее меру правдоподобия, но под тяжестью остальных - а их возвели на него множество - он был признан подлежащим суду, который, однако, не состоялся, так как Пизон вовремя умер. Шла речь и об изгнаннике Кассии Севере, который, происходя из низов и предаваясь порочной жизни, но обладая при этом ораторским дарованием, своими безудержными нападками вызвал такую враждебность к себе, что по приговору принесшего клятву сената был удален на Крит; но И там, ведя себя точно так же, возбудив новую, ненависть и оживив старую, он был присужден к конфискации имущества и, лишенный огня и воды, состарился на скале Серифе.
[22] Per idem tempus Plautius Silvanus praetor incertis causis Aproniam coniugem in praeceps iecit, tractusque ad Caesarem ab L. Apronio socero turbata mente respondit, tamquam ipse somno gravis atque eo ignarus, et uxor sponte mortem sumpsisset. non cunctanter Tiberius pergit in domum, visit cubiculum, in quo reluctantis et impulsae vestigia cernebantur. refert ad senatum, datisque iudicibus Vrgulania Silvani avia pugionem nepoti misit. quod perinde creditum quasi principis monitu ob amicitiam Augustae cum Vrgulania. reus frustra temptato ferro venas praebuit exolvendas. mox Numantina, prior uxor eius, accusata iniecisse carminibus et veneficiis vaecordiam marito, insons iudicatur.	22. Тогда же претор Плавтий Сильван по невыясненным причинам выбросил из окна жену Апронию и, доставленный тестем Луцием Апронием к Цезарю, принялся сбивчиво объяснять, что он крепко спал и ничего не видел и что его жена умертвила себя по своей воле. Тиберий немедленно направился к нему в дом и осмотрел спальню, в которой сохранялись следы борьбы, показывавшие, что Апрония была сброшена вниз насильственно. Обо всем этом принцепс докладывает сенату, и по назначении судей бабка Сильвана Ургулания послала ему кинжал. Так как Ургулания была в дружбе с Августой, считали, что это было сделано ею по совету Тиберия. После неудачной попытки заколоться подсудимый велел вскрыть себе вены. Привлеченная вскоре к суду его первая жена Нумантина, обвинявшаяся в том, что посредством заклинаний и приворотного зелья наслала безумие на своего бывшего мужа, была признана невиновной.
[23] Is demum annus populum Pomanum longo adversum Numidam Tacfarinatem beilo absolvit. nam priores duces, ubi impetrando triumphalium insigni sufficere res suas crediderant, hostem omittebant; iamque tres laureatae in urbe statuae et adhuc raptabat Africam Tacfarinas, auctus Maurorum auxiliis qui, Ptolemaeo Iubae filio inventa incurioso, libertos regios et servilia imperia bello mutaverant. erat illi praedarum receptor ac socius populandi rex Garamantum, non ut cum exercitu incederet, sed missis levibus copiis quae ex longinquo in maius audiebantur; ipsaque e provincia ut quis fortunae inops, moribus turbidus, promptius ruebant, quia Caesar post res a Blaeso gestas quasi nullis iam in Africa hostibus reportari nonam legionem iusserat, nec pro consule eius anni P. Dolabella retinere ausus erat iussa principis magis quam incerta belli metuens.	23. Этот год избавил наконец римлян от длительной войны с нумидийцем Такфаринатом. Затянулась она по той причине, что воевавшие с ним полководцы, добившись успехов, достаточных, как они полагали, для получения триумфальных отличий, тотчас же оставляли врага в покое. В Риме уже стояли три увенчанные лаврами статуи, а Африку по-прежнему грабил Такфаринат, снова усилившийся благодаря вспомогательным войскам мавританцев. Сын Юбы Птолемей по молодости лет ни во что не вникал, и мавританцы предпочитали отправиться на войну, чем терпеть над собой царских вольноотпущенников и повиноваться вчерашним рабам. Укрывателем захваченной Такфаринатом добычи и его сообщником в грабеже был царь гарамантов; он не действовал во главе своего войска, но посылал к нумидийцам незначительные отряды, численность которых за отдаленностью преувеличивалась молвой. К тому же и из самой провинции перебегало к Такфаринату немало таких, кого гнали к нему нищета и буйные нравы, тем более что после одержанных Блезом побед Цезарь приказал девятому легиону возвратиться из Африки, как если бы там не осталось врагов, а проконсул этого года Публий Долабелла, для которого приказания принцепса были страшнее неожиданностей войны, не посмел его задержать.
[24] Igitur Tacfarinas disperso rumore rem Romanam aliis quoque ab nationibus lacerari eoque paulatim Africa decedere, ac posse reliquos circumveniri, si cuncti quibus libertas servitio potior incubuissent, auget viris positisque castris Thubuscum oppidum circumsidet. at Dolabella contracto quod erat militum, terrore nominis Romani et quia Numidae peditum aciem ferre nequeunt, primo sui incessu solvit obsidium locorumque opportuna permunivit; simul princpes Musulamiorum defectionem cooptantis securi percutit. dein quia pluribus adversum Tacfarinatem expeditionibus cognitum non gravi nec uno incursu consectandum hostem vagum, excito cum popularibus rege Ptolemaeo quattuor agmina parat, quae legatis aut tribunis data; et praedatorias manus delecti Maurorum duxere: ipse consultor aderat omnibus.	24. Между тем, распустив слух, что Римское государство теснят и другие народы, что это и есть истинная причина, по которой римляне понемногу уходят из Африки, и что окружить оставшихся не составит труда, если все, кто предпочитает свободу рабству, приложат старание к этому. Такфаринат наращивает силы и, разбив лагерь, облагает осадой город Тубуск. Но Долабелла, стянув отовсюду воинов, какие только у него были, благодаря страху, который внушало римское имя, и неспособности нумидийцев вести бой с пехотою одним ударом снял осаду с Тубуска и укрепился в удобных местах; одновременно он казнит замышлявших измену вождей мусуламиев. И так как неоднократные походы против Такфарината убедительно показали, что тяжело вооруженному и наступающему в одном направлении войску за столь подвижным противником не угнаться, Долабелла вызвал царя Птолемея с его соплеменниками и, разбив свои силы на четыре Колонны, отдал начальствование над ними легатам и трибунам; летучие отряды для захвата добычи возглавили мавританцы; сам он руководил всеми.
[25] Nec multo post adfertur Numidas apud castellum semirutum, ab ipsis quondam incensum, cui nomen Auzea, positis mapalibus consedisse, fisos loco quia vastis circum saltibus claudebatur. tum expeditae cohortes alaeque quam in partem ducerentur ignarae cito agmine rapiuntur. simulque coeptus dies et concentu tubarum ac truci clamore aderant semisomnos in barbaros, pracpeditis Numidarum equis aut diversos pastus pererrantibus. ab Romanis confertus pedes, dispositae turmae, cuncta proelio provisa: hostibus contra omnium nesciis non arma, non ordo, non consilium, sed pecorum modo trahi occidi capi. infensus miles memoria laborum et adversum eludentis optatae totiens pugnae se quisque ultione et sanguine explebant. differtur per manipulos, Tacfarinatem omnes notum tot proeliis consectentur: non nisi duce interfecto requiem belli fore. at ille deiectis circum stipatoribus vinctoque iam filio et effusis undique Romanis ruendo in tela captivitatem haud inulta morte effugit; isque finis armis impositus.	25. Немного спустя поступает известие, что нумидийцы, раскинув шатры, расположились у полуразрушенного, ими самими сожженного укрепления по названию Авзея, рассчитывая на неприступность этого места, так как его окружают пустынные, заросшие лесом горы. Немедленно туда с величайшей поспешностью устремляются когорты легковооруженных и подразделения конницы, не осведомленные о том, куда их ведут. И едва забрезжил рассвет, как под звуки труб, с яростным криком они бросились на полусонных варваров, кони которых были стреножены или бродили по удаленным пастбищам. У римлян - сомкнутый строй пехотинцев, правильно расставленные отряды всадников, все предусмотрено для сражения; напротив, у ни о чем не подозревавших врагов ни оружия, ни порядка, ни плана боевых действий, и их хватают, тащат, убивают, как овец. Воины, ожесточенные воспоминанием о перенесенных трудностях и лишениях, о том, сколько раз они искали битвы с уклонявшимся от нее неприятелем, упивались мщением и вражеской кровью. По манипулам передается приказ: не упустить Такфарината, которого все хорошо знают в лицо, так как видели его в стольких битвах; пока вождь не убит, не будет отдыха от войны. А он, увидев, что его телохранители оттеснены, что его сын уже заключен в оковы, что со всех сторон к нему устремляются римляне, избежал плена, бросившись на их мечи и недешево продав сбою жизнь; таков был конец этой войны.
[26] Dolabellae petenti abnuit triumphalia Tiberius, Seiano tribuens, ne Blaesi avunculi eius laus obsolesceret. sed neque Blaesus ideo inlustrior et huic negatus honor gloriam intendit: quippe minore exercitu insignis captivos, caedem ducis bellique confecti famam deportarat. sequebantur et Garamantum legati, raro in urbe visi, quos Tacfarinate caeso perculsa gens set culpae nescia ad satis faciendum populo Romano miserat. cognitis dehinc Ptolemaei per id bellum studiis repetitus ex vetusto more honos missusque e senatoribus qui scipionem eburnum, togam pictam, antiqua patrum munera, daret regemque et socium atque amicum appellaret.	26. Домогавшемуся триумфальных отличий Долабелле Тиберий отказал в угоду Сеяну, дабы не померкла слава его дяди Блеза. Но Блез не стал от этого знаменитее, а отказ в предоставлении заслуженных почестей еще больше возвысил в общем мнении Долабеллу; ведь он с меньшими силами захватил занимавших видное положение пленных, умертвил вождя и стяжал себе славу завершителя этой войны. Затем прибыли послы гарамантов, которых редко приходилось видеть в Риме; народ, потрясенный гибелью Такфарината, но не знавший за собою вины, направил их, чтобы представить объяснения римлянам. Узнав об усердии Птолемея в этой войне, сенат восстановил старинный обычай и пожаловал его почетной наградой: к нему был послан один из сенаторов, чтобы вручить жезл из слоновой кости и расшитую тогу - принятые в древности подарки сената - и назвать его царем, союзником, другом.
[27] Eadem aestate mota per Italiam servilis belli semina fors oppressit. auctor tumultus T. Curtisius, quondam praetoriae cohortis miles, primo coetibus clandestinis apud Brundisium et circumiecta oppida, mox positis propalam libellis ad libertatem vocabat agrestia per longinquos saltus et ferocia servitia, cum velut munere deum tres biremes adpulere ad usus commeantium illo mari. et erat isdem regionibus Cutius Lupus quaestor, cui provincia vetere ex more calles evenerant: is disposita classiariomm copia coeptantem cum maxime coniurationem disiecit. missusque a Caesare propere Staius tribunus cum valida manu ducem ipsum et proximos audacia in urbem traxit, lam trepidam ob multitudinem familiarum quae gliscebat immensum, minore in dies plebe ingenua.	27. Тем же летом едва не вспыхнуло восстание рабов; подавить его возникшие по всей Италии очаги позволила только случайность. Зачинщик волнений, бывший воин преторианской когорты Тит Куртизий, начал с тайных сборищ в Брундизии и расположенных поблизости городах, а затем в открыто выставленных воззваниях стал побуждать к борьбе за освобождение диких и буйных сельских рабов, обитавших в отдаленных горах посреди лесных дебрей; и вот, как бы по милости богов прибыли три биремы, назначенные для сопровождения и охраны плававших по этому морю. Квестором в этих краях был Кутий Луп, которому по установленному с древних времен порядку достались в управление леса и дороги. Расставив подобающим образом моряков, он рассеял уже готовых выступить заговорщиков. Срочно присланный Цезарем трибун Стай с сильным отрядом доставил самого вожака и ближайших сотоварищей его дерзости в Рим, уже охваченный страхом из-за великого множества находившихся в нем рабов, численность которых неимоверно росла, тогда как свободнорожденных плебеев с каждым днем становилось все меньше.
[28] Isdem consulibus miseriarum ac saevitiae exemplum atrox, reus pater, accusator filius (nomen utrique Vibius Serenus) in senatum inducti sunt. ab exilio retractus inluvieque ac squalore obsitus et tum catena vinctus pater oranti filio comparatur. adulescens multis munditiis, alacri vultu, structas principi insidias, missos in Galliam concitores belli index idem et testis dicebat, adnectebatque Caecilium Comutum praetorium ministravisse pecuniam; qui taedio curarum et quia periculum pro exitio habebatur mortem in se festinavit. at contra reus nihil infracto animo obversus in filium quatere vincla, vocare ultores deos ut sibi quidem redderent exilium ubi procul tali more ageret, filium autem quandoque supplicia sequerentur. adseverabatque innocentem Cornutum et falso exterritum; idque facile intellectu si proderentur alii: non enim se caedem principis et res novas uno socio cogitasse.	28. При тех же консулах перед сенатом предстали - горестный пример бедствий и жестокости - в качестве обвиняемого отец, в качестве обвинителя сын (имя и тому и другому было Вибий Серен). Привезенный из ссылки, оборванный, покрытый грязью и закованный в цепи отец стоит лицом к лицу с произносящим обвинительную речь сыном. А нарядно одетый молодой человек - он же доносчик и он же свидетель - утверждал, не смущаясь, что его отец готовил покушение на принцепса и послал в Галлию подстрекателей к мятежу, и добавил, что деньги на это дал бывший претор Цецилий Корнут; последний, угнетаемый страхом, ибо полагал, что подвергнуться такому обвинению означало верную гибель, поспешил себя умертвить. Подсудимый, напротив, нисколько не потеряв твердости духа, устремляет взор на сына и, потрясая оковами, взывает к, богам-мстителям, моля их возвратить его в ссылку, где он мог бы жить вдали от подобных нравов, а на его сына когда-нибудь обрушить возмездие. Он твердо стоял на том, что Корнут ни в чем не повинен и беспричинно поддался страху. Это нетрудно выяснить, назвав других участников заговора, - не мог же он, Вибий Серен, имея одного единственного сообщника, замыслить убийство принцепса и государственный переворот.
[29] Tum accusator Cn. Lentulum et Seium Tuberonem nominat, magno pudore Caesaris, cum primores civitatis, intimi ipsius amici, Lentulus senectutis extremae, Tubero defecto corpore, tumultus hostilis et turbandae rei publicae accerserentur. sed hi quidem statim exempti: in patrem ex servis quaesitum et quaestio adversa accusatori fuit. qui scelere vaecors, simul vulgi rumore territus robur et saxum aut parricidarum poenas minitantium, cessit urbe. ac retractus Ravenna exequi accusationem adigitur, non occultante Tiberio vetus odium adversum exulem Serenum. nam post damnatum Libonem missis ad Caesarem litteris exprobraverat suum tantum studium sine fructu fuisse, addideratque quaedam contumacius quam tutum apud auris superbas et offensioni proniores. ea Caesar octo post annos rettulit, medium tempus varie arguens, etiam si tormenta pervicacia servorum contra evenissent.	29. Тогда обвинитель называет Гнея Лентула и Сея Туберона, приведя этим в величайшее смущение Цезаря: первые граждане государства, его преданные друзья - Лентул в преклонных летах, Туберон - немощный телом, обвиняются в подстрекательстве враждебных народов, в сеянии внутренних смут! Обвинение было тут же с них снято; допросили рабов относительно Серена-отца, но допрос оказался не6\агоприятным для обвинителя. Тот, в преступном неистовстве и в страхе перед ропотом простого народа, угрожавшего ему подземной темницей, скалой и казнью, предусмотренной для отцеубийц, покидает Рим. Но его возвращают из Равенны и заставляют довести до конца обвинение, причем Тиберий не скрывает своей давней ненависти к изгнаннику Серену. Дело в том, что вскоре после осуждения Либона Серен написал письмо Цезарю, в котором жаловался, что лишь его усердие осталось не награжденным, и позволил себе кое-какие резкости, не безопасные, когда они обращены к человеку надменному и склонному к раздражительности. Обо всем этом Цезарь напомнил ему спустя восемь лет, обвинив его во всяческих преступлениях, якобы совершенных им за истекшее с той поры время, хотя подвергнутые пыткам рабы упорно их отрицали.
[30] Dictis dein sententiis ut Serenus more maiorum puniretur, quo molliret invidiam, intercessit. Gallus Asinius cum Gyaro aut Donusa claudendum censeret, id quoque aspernatus est, egenam aquae utramque insulam referens dandosque vitae usus cui vita concederetur. ita Serenus Amorgum reportatur. et quia Cornutus sua manu ceciderat, actum de praemiis accusatorum abolendis, si quis maiestatis postulatus ante perfectum iudicium se ipse vita privavisset. ibaturque in eam sententiam ni durius contraque morem suum palam pro accusatoribus Caesar inritas leges, rem publicam in praecipiti conquestus esset: subverterent potius iura quam custodes eorum amoverent. sic delatores, genus hominum publico exitio repertum et ne, poenis quidem umquam satis coercitum, per praemia eliciebatur.	30. Затем были собраны голоса: Серен осуждался на казнь принятым нашими предками способом, на что, однако, Тиберий не согласился, чтобы смягчить неприязнь, которую он навлек на себя этим процессом. А когда Азиний Галл предложил заточить осужденного на Гиаре или Донусе, он возразил и против этого, заявив, что на обоих островах нет воды и что кому даруется жизнь, тому нужно предоставить и средства для поддержания жизни. Итак, Серена снова отправили на Аморг. В связи с самоубийством Корнута в сенате заговорили о том, что не следует награждать обвинителей, если обвиняемый в оскорблении величия сам себе причинит смерть до завершения судебного разбирательства. Это предложение было бы принято, если бы против него не выступил Цезарь, который решительно и вопреки обыкновению открыто стал на сторону обвинителей, говоря, что без них законы будут бессильны и государство окажется на краю пропасти; пусть уж сенат скорее откажется от установленного правопорядка, чем устранит его опору. Так доносчиков - разряд людей, придуманный на общественную погибель и до того необузданный, что никогда не удавалось сдержать его в должных границах даже при помощи наказаний, поощряли обещаниями наград.
[31] His tam adsiduis tamque maestis modica laetitia intericitur, quod C. Cominium equitem Romanum, probrosi in se carminis convictum, Caesar precibus fratris qui senator erat concessit. quo magis mirum habebatur gnarum meliorum et quae fama clementiam sequeretur tristiora malle. neque enim socordia peccabat; nec occultum est, quando ex veritate, quando adumbrata laetitia facta imperatorum celebrentur. quin ipse, compositus alias et velut eluctantium verborum, solutius promptiusque eloquebatur quotiens subveniret. at P. Suillium quaestorem quondam Germanici, cum Italia arceretur convictus pecuniam ob rem iudicandam cepisse, amovendum in insulam censuit, tanta contentione animi ut iure iurando obstringeret e re publica id esse. quod aspere acceptum ad praesens mox in laudem vertit regresso Suillio; quem vidit sequens aetas praepotentem, venalem et Claudii principis amicitia diu prospere, numquam bene usum. eadem poena in Catum Firmium senatorem statuitur, tamquam falsis maiestatis criminibus sororem petivisset. Catus, ut rettuli, Libonem inlexerat insidiis, deinde indicio perculerat. eius operae memor Tiberius sed alia praetendens exilium de precatus est: quo minus senatu pelleretur non obstitit.	31. Среди этих столь привычных и столь печальных событий выпадает и одно довольно отрадное: римского всадника Гая Коминия, изобличенного в написании порочащего Цезаря стихотворения, он великодушно простил, вняв мольбам его брата-сенатора. Тем более казалось непостижимым, почему, зная лучшее и какою славой вознаграждается милосердие, он отдает предпочтение худшему. Ведь он не страдал отсутствием проницательности и не обманывался насчет того, когда деяния императоров прославляются искренне, а когда восторги притворны. Да и сам он, хотя обычно говорил принужденно и как бы борясь со словами, был гораздо красноречивее всякий раз, когда приходил к кому-либо на помощь. Впрочем, когда было принято постановление воспретить пребывание в Италии бывшему квестору Германика Публию Суиллию, изобличенному в получении взятки при судебном разбирательстве, и Цезарь потребовал для него ссылки на остров, он с такою горячностью доказывал важность этого для государства, что в подтверждение своих слов поклялся. Тогда это было принято с недовольством, но впоследствии, по возвращении Суиллия, обернулось для Тиберия похвалами: следующее поколение видело Суиллия всемогущим, продажным и долгое время своекорыстно пользовавшимся дружбой с принцепсом Клавдием и никогда - в благих целях. То же наказание сенаторы определили и Кату Фирмию, клеветнически обвинившему сестру в оскорблении величия. Этот Кат, как а уже говорил, предательски опутал Либона и затем, донеся на него, погубил. Помня об оказанной им услуге, но прикрываясь другим, принцепс попросил не отправлять его в ссылку, но не возражал против удаления его из сената.
[32] Pleraque eorum quae rettuli quaeque referam parva forsitan et levia memoratu videri non nescius sum: sed nemo annalis nostros cum scriptura eorum contenderit qui veteres populi Romani res composuere. ingentia illi bella, expugnationes urbium, fusos captosque reges, aut si quando ad interna praeverterent, discordias consulum adversum tribunos, agrarias frumentariasque leges, plebis et optimatium certamina libero egressu memorabant: nobis in arto et inglorius labor; immota quippe aut modice lacessita pax, maestae urbis res et princeps proferendi imperi incuriosus erat. non tamen sine usu fuerit introspicere illa primo aspectu levia ex quis magnarum saepe rerum motus oriuntur.	32. Я понимаю, что многое из того, о чем я сообщил и сообщаю, представляется, возможно, слишком незначительным и недостойным упоминания; но пусть не сравнивают наши анналы с трудами писателей, излагавших деяния римского народа в былые дни. Они повествовали о величайших войнах и взятии городов, о разгроме и пленении царей, а если обращались к внутренним делам, то ничто не мешало им говорить обо всем, о чем бы они ни пожелали: о раздорах между консулами и трибунами, о земельных и хлебных законах, о борьбе плебса с оптиматами; а наш труд замкнут в тесных границах и поэтому неблагодарен: нерушимый или едва колеблемый мир, горестные обстоятельства в Риме и принцепс, не помышлявший о расширении пределов империи. И все же будет небесполезным всмотреться в эти незначительные с первого взгляда события, из которых нередко возникают важные изменения в государстве.
[33] Nam cunctas nationes et urbes populus aut primores aut singuli regunt: delecta ex iis et consociata rei publicae forma laudari facilius quam evenire, vel si evenit, haud diuturna esse potest. igitur ut olim plebe valida, vel cum patres pollerent, noscenda vulgi natura et quibus modis temperanter haberetur, senatusque et optimatium ingenia qui maxime perdidicerant, callidi temporum et sapientes credebantur, sic converso statu neque alia re Romana quam si unus imperitet, haec conquiri tradique in rem fuerit, quia pauci prudentia honesta ab deterioribus, utilia ab noxiis discernunt, plures aliorum eventis docentur. ceterum ut profutura, ita minimum oblectationis adferunt. nam situs gentium, varietates proeliorum, clari ducum exitus retinent ac redintegrant legentium animum: nos saeva iussa, continuas accusationes, fallaces amicitias, perniciem innocentium et easdem exitii causas coniungimus, obvia rerum similitudine et satietate. tum quod antiquis scriptoribus rarus obtrectator, neque refert cuiusquam Punicas Romanasne acies laetius extuleris: at multorum qui Tiberio regente poenam vel infamias subiere posteri manent. utque familiae ipsae iam extinctae sint, reperies qui ob similitudinem morum aliena malefacta sibi obiectari putent. etiam gloria ac virtus infensos habet, ut nimis ex propinquo diversa arguens. sed ad inceptum redeo.	33. Всеми государствами и народами правят или народ, или знатнейшие, или самодержавные властители; наилучший образ правления, который сочетал бы и то, и другое, и третье, легче превозносить на словах, чем осуществить на деле, а если он и встречается, то не может быть долговечным. Итак, подобно тому как некогда при всесилии плебса требовалось знать его природу и уметь с ним обращаться или как при власти патрициев наиболее искусными в ведении государственных дел и сведущими считались те, кто тщательно изучил образ мыслей сената и оптиматов, так и после государственного переворота, когда Римское государство управляется не иначе, чем если бы над ним стоял самодержец, будет полезным собрать и рассмотреть все особенности этого времени, потому что мало кто благодаря собственной проницательности отличает честное от дурного и полезное от губительного, а большинство учится этому на чужих судьбах. Впрочем, сколько бы подобный рассказ ни был полезен, он способен доставить лишь самое ничтожное удовольствие, ибо внимание читающих поддерживается и восстанавливается описанием образа жизни народов, превратностей битв, славной гибели полководцев; у нас же идут чередой свирепые приказания, бесконечные обвинения, лицемерная дружба, истребление ни в чем не повинных и судебные разбирательства с одним и тем же неизбежным исходом - все, утомляющее своим однообразием. У древних писателей редко когда отыскивается хулитель, потому что никого не волнует, восхищаются ли они Пуническими или римскими боевыми порядками; но потомки многих, подвергнутых при власти Тиберия казни или обесчещению, здравствуют и поныне. А если их род и угас, все равно найдутся такие, которые из-за сходства в нравах сочтут, что чужие злодеяния ставятся им в упрек. Даже к славе и доблести ныне относятся неприязненно, потому что при ближайшем знакомстве с ними они воспринимаются как осуждение противоположного им. Но возвращаюсь к прерванному повествованию.
[34] Cornelio Cosso Asinio Agrippa consulibus Cremutius Cordus postulatur novo ac tunc primum audito crimine, quod editis annalibus laudatoque M. Bruto C. Cassium Romanorum ultimum dixisset. accusabant Satrius Secundus et Pinarius Natta, Seiani clientes. id perniciabile reo et Caesar truci vultu defensionem accipiens, quam Cremutius relinquendae vitae certus in hunc modum exorsus est: 'verba mea, patres conscripti, arguuntur: adeo factorum innocens sum. sed neque haec in principem aut principis parentem, quos lex maiestatis amplectitur: Brutum et Cassium laudavisse dicor, quorum res gestas cum plurimi composuerint, nemo sine honore memoravit. Titus Livius, eloquentiae ac fidei praeclarus in primis, Cn. Pompeium tantis laudibus tulit ut Pompeianum eum Augustus appellaret; neque id amicitiae eorum offecit. Scipionem, Afranium, hunc ipsum Cassium, hunc Brutum nusquam latrones et parricidas, quae nunc vocabula imponuntur, saepe ut insignis viros nominat. Asinii Pollionis scripta egregiam eorundem memoriam tradunt; Messala Corvinus imperatorem suum Cassium praedicabat: et uterque opibusque atque honoribus perviguere. Marci Ciceronis libro quo Catonem caelo aequavit, quid aliud dictator Caesar quam rescripta oratione velut apud iudices respondit? Antonii epistulae Bruti contiones falsa quidem in Augustum probra set multa cum acerbitate habent; carmina Bibaculi et Catulli referta contumeliis Caesarum leguntur: sed ipse divus Iulius, ipse divus Augustus et tulere ista et reliquere, haud facile dixerim, moderatione magis an sapientia. namque spreta exolescunt: si irascare, adgnita videntur.	34. В консульство Корнелия Косса и Азиния Агриппы привлекается к судебной ответственности Кремуций Корд по дотоле неслыханному и тогда впервые предъявленному обвинению, за то, что в выпущенных им в свет анналах он похвалил Брута и назвал Кассия последним римлянином. Обвиняли Корда клиенты Сеяна Сатрий Секунд и Пинарий Натта. Уже это одно предвещало подсудимому верную гибель, да и сам Цезарь грозно хмурился, слушая его речь в свое оправдание, которую он, зная, что ему предстоит расстаться с жизнью, начал следующим образом: "Отцы сенаторы, мне ставят в вину только мои слова, до того очевидна моя невиновность в делах. Но и они не направлены против принцепса или матери принцепса, которых имеет в виду закон об оскорблении величия. Говорят, что я похвалил Брута и Кассия, но многие писали об их деяниях, и нет никого, кто бы, упоминая о них, не воздал им уважения. Тит Ливий, самый прославленный, самый красноречивый и правдивый из наших историков, такими похвалами превознес Гнея Помпея, что Август прозвал его помпеянцем, и, однако, это не помешало их дружеским отношениям. Сципиона, Афрания, этого самого Брута, этого самого Кассия он часто именует выдающимися мужами и нигде - разбойниками и отцеубийцами, каковое наименование им присвоено ныне. Сочинения Азиния Поллиона также хранят о них добрую память; Мессала Корвин открыто называл Кассия своим полководцем, а между тем и тот и другой жили в богатстве и неизменно пользовались почетом. Ответил ли диктатор Цезарь на книгу Марка Цицерона, в которой Катон превозносится до небес, иначе чем составленной в ее опровержение речью, как если бы он выступал перед судьями? Письма Антония и речи Брута к народу содержат неосновательные, но проникнутые большим ожесточением упреки Августу. Общеизвестны полные оскорбительных выпадов против Цезарей стихотворения Бибакула и Катулла; но сам божественный Юлий, сам божественный Август не обрушились на них и не уничтожили их, и я затруднился бы сказать, чего в этом больше - терпимости или мудрости. Ведь оставленное без внимания забывается, тогда как навлекшее гнев кажется справедливым.
[35] Non attingo Graecos, quorum non modo libertas, etiam libido impunita; aut si quis advertit, dictis dicta ultus est. sed maxime solutum et sine obtrectatore fuit prodere de iis quos mors odio aut gratiae exemisset. num enim armatis Cassio et Bruto ac Philippensis campos optinentibus belli civilis causa populum per contiones incendo? an illi quidem septuagesimum ante annum perempti, quo modo imaginibus suis noscuntur, quas ne victor quidem abolevit, sic partem memoriae apud scriptores retinent? suum cuique decus posteritas rependit; nec deerunt, si damnatio ingruit, qui non modo Cassii et Bruti set etiam mei meminerint.' egressus dein senatu vitam abstinentia finivit. libros per aedilis cremandos censuere patres: set manserunt, occultati et editi. quo magis socordiam eorum inridere libet qui praesenti potentia credunt extingui posse etiam sequentis aevi memoriam. nam contra punitis ingeniis gliscit auctoritas, neque aliud externi reges aut qui eadem saevitia usi sunt nisi dedecus sibi atque illis gloriam peperere.	35. "Не говорю о греках, у которых была безнаказанной не только, свобода, но и разнузданность в выражениях, и если кто возмущался ими, то за слова мстил словами. И уж совсем беспрепятственно и не встречая отпора можно было высказываться у них о тех, кого смерть отняла у ненависти или пристрастия. Разве я на народном собрании возбуждаю граждан к усобице, когда поднявшие оружие Кассий и Брут занимают поле сражения при Филиппах? Или, погибнув семьдесят лет назад, они не сохраняют своей доли памяти в книгах историков, подобно тому, как их узнают по изображениям, которых не истребил даже одержавший над ними победу? Потомство воздает каждому по заслугам, и не будет недостатка в таких, которые, если на меня обрушится кара, помянут не только Кассия с Брутом, но и меня". Выйдя затем из сената, он отказался от пищи и так лишил себя жизни. Сенаторы обязали эдилов сжечь его сочинения, но они уцелели, так как списки были тайно сохранены и впоследствии обнародованы. Тем больше оснований посмеяться над недомыслием тех, которые, располагая властью в настоящем, рассчитывают, что можно отнять память даже у будущих поколений. Напротив, обаяние подвергшихся гонениям дарований лишь возрастает, и чужеземные цари или наши властители, применявшие столь же свирепые меры, не добились, идя этим путем, ничего иного, как бесчестия для себя и славы для них.
[36] Ceterum postulandis reis tam continuus annus fuit ut feriarum Latinarum diebus praefectum urbis Drusum, auspicandi gratia tribunal ingressum, adierit Calpumius Salvianus in Sextum Marium: quod a Caesare palam in crepitum causa exilii Salviano fuit. obiecta publice Cyzicenis incuria caerimoniarum divi Augusti, additis violentiae criminibus adversum civis Romanos. et amisere libertatem, quam bello Mithridatis meruerant, circumsessi nec minus sua constantia quam praesidio Luculli pulso rege. at Fonteius Capito, qui pro consule Asiam curaverat, absolvitur, comperto ficta in eum crimina per Vibium Serenum. neque tamen id Sereno noxae fuit, quem odium publicum tutiorem faciebat. nam ut quis destrictior accusator, velut sacrosanctus erat: leves ignobiles poenis adficiebantur.	36. В этом году обвинения следовали одно за другим, и даже в первый день Латинских празднеств к префекту Рима Друзу, стоявшему на трибунале, на который он поднялся в знак вступления в должность, обратился Кальпурний Сальвиан с доносом на Секста Мария: за этот поступок, вызвавший громкое порицание Цезаря, Сальвиан поплатился ссылкой. Жители Кизика были обвинены в нерадивом отправлении священнодействий в честь божественного Августа, и, кроме того, им вменялись в вину насилия над римскими гражданами. За это у них были отняты вольности, дарованные им во время войны с Митридатом, когда, подвергшись осаде, они отогнали царя столько же благодаря своей стойкости, сколько вследствие поддержки Лукулла. Но был оправдан Фонтей Капитон, занимавший ранее должность проконсула Азии, так как расследование установило, что обвинения, которые возвел на него Вибий Серен, лишены основания. Однако Серена не привлекли за это к ответственности, так как всеобщая ненависть обеспечивала ему безнаказанность. Ибо не знавшие ни стыда, ни совести обвинители становились как бы неприкосновенными личностями, а карались лишь ничтожные, никому не ведомые доносчики.
[37] Per idem tempus Hispania ulterior missis ad senatum legatis oravit ut exemplo Asiae delubrum Tiberio matrique eius extrueret. qua occasione Caesar, validus alioqui spernendis honoribus et respondendum ratus iis quorum rumore arguebatur in ambitionem flexisse, huiusce modi orationem coepit: 'scio, patres conscripti, constantiam meam a plerisque desideratam quod Asiae civitatibus nuper idem istud petentibus non sim adversatus. ergo et prioris silentii defensionem et quid in futurum statuerim simul aperiam. cum divus Augustus sibi atque urbi Romae templum apud Pergamum sisti non prohibuisset, qui omnia facta dictaque eius vice legis observem, placitum iam exemplum promptius secutus sum quia cultui meo veneratio senatus adiungebatur. ceterum ut semel recepisse veniam habuerit, ita per omnis provincias effgie numinum sacrari ambitiosum, superbum; et vanescet Augusti honor si promiscis adulationibus vulgatur.	37. Тогда же Испания Дальняя, направив послов в сенат, обратилась к нему с ходатайством дозволить ей по примеру Азии возвести храм Тиберию и его матери. Цезарь, который вообще умел пренебрегать почестями, счел нужным воспользоваться этим случаем, чтобы ответить тем, кто порицал его, утверждая, будто он стал поддаваться тщеславию, и начал речь следующим образом. "Я знаю, отцы сенаторы, что многие хотели бы видеть во мне большую твердость, поскольку недавно я не отказал городам Азии, просившим о том же. Итак, я постараюсь объяснить мое молчаливое согласие в прошлом и то, что я решил делать в будущем. Так как божественный Август не воспретил воздвигнуть в Пергаме храм ему и городу Риму, то и я, для которого его слова и дела - закон, с тем большей готовностью последовал за предуказанным им образцом, что мой культ объединялся в тот раз с почитанием сената. Но если разрешение культа такого рода могло быть оправдано в единичном случае, то допустить, чтобы во всех провинциях поклонялись мне в образе божества, было бы величайшим самомнением и заносчивостью; да и культ Августа подвергнется умалению, если лесть предоставит равные почести и другим.
[38] Ego me, patres conscripti, mortalem esse et hominum officia fungi satisque habere si locum principem impleam et vos testor et meminisse posteros volo; qui satis superque memoriae meae tribuent, ut maioribus meis dignum, rerum vestrarum providum, constantem in periculis, offensionum pro utilitate publica non pavidum credant. haec mihi in animis vestris templa, hae pulcherrimae effigies et mansurae. nam quae saxo struuntur, si iudicium posterorum in odium vertit, pro sepulchris spernuntur. proinde socios civis et deos ipsos precor, hos ut mihi ad finem usque vitae quietam et intellegentem humani divinique iuris mentem duint, illos ut, quandoque concessero, cum laude et bonis recordationibus facta atque famam nominis mei prosequantur.' perstititque posthac secretis etiam sermonibus aspernari talem sui cultum. quod alii modestiam, multi, quia diffideret, quidam ut degeneris animi interpretabantur. optumos quippe mortalium altissima cupere: sic Herculem et Liberum apud Graecos, Quirinum apud nos deum numero additos: melius Augustum, qui speraverit. cetera principibus statim adesse: unum insatiabiliter parandum, prosperam sui memoriam; nam contemptu famae contemni virtutes.	38. "Что я смертей, отцы сенаторы, и несу человеческие обязанности, я вполне удовлетворен положением принцепса, я свидетельствую пред вами и хочу, чтоб об этом помнили также потомки; и они воздадут мне достаточно и более чем достаточно, если сочтут меня не опозорившим моих предков, заботившимся о ваших делах и ради общего блага не страшившимся навлекать на себя вражду. Это - храмы мне в ваших сердцах, это - прекраснейшие и долговечные мои изваяния. Ибо те, что создаются из камня, если благоволение оборачивается в потомках ненавистью, окружаются столь же презрительным равнодушием, как могильные плиты. Вот почему я молю союзников и граждан и самих богов, последних - чтобы они сохранили во мне до конца моей жизни уравновешенный и разбирающийся в законах божеских и человеческих разум, а первых - чтобы они, когда я уйду, удостоили похвалы и благожелательных воспоминаний мои дела и мое доброе имя". После этого он решительно отверг почитание подобного рода и так же отрицательно отзывался о нем в частных беседах. Одни объясняли его поведение скромностью, многие - робостью, некоторые - обыденностью его души. Ведь лучшие среди смертных всегда искали самого высокого: так, Геркулес и Либер у греков, а у нас Квирин сопричислены к сонму богов; правильнее поступал Август, который также на это надеялся. Все остальное дано властителям в настоящем, и лишь к одному им должно неустанно стремиться - к благожелательной памяти о себе; ибо в презрении к доброму имени сокрыто презрение к добродетелям.
[39] At Seianus nimia fortuna socors et muliebri insuper cupidine incensus, promissum matrimonium flagitante Livia, componit ad Caesarem codicillos: moris quippe tum erat quamquam praesentem scripto adire. eius talis forma fuit: benevolentia patris Augusti et mox plurimis Tiberii iudiciis ita insuevisse ut spes votaque sua non prius ad deos quam ad principum auris conferret. neque fulgorem honorum umquam precatum: excubias ac labores ut unum e militibus pro incolumitate imperatoris malle. ac tamen quod pulcherrimum adeptum, ut coninuctione Caesaris dignus crederetur: hinc initium spei. et quoniam audiverit Augustum in conlocanda filia non nihil etiam de equitibus Romanis consultavisse, ita, si maritus Liviae quaereretur, haberet in animo amicum sola necessitudinis gloria usurum. non enim exuere imposita munia: satis aestimare firmari domum adversum iniquas Agrippinae offensiones, idque liberorum causa; nam sibi multum superque vitae fore, quod tali cum principe explevisset.	39. Между тем безмерно взысканный судьбою Сеян утратил благоразумие и подстрекаемый к тому же женской нетерпеливостью (Ливия настойчиво требовала, чтобы он вступил с нею в обещанный брак) составил письмо к Цезарю, - ибо тогда было в обычае сноситься с ним письменно и когда он пребывал в Риме. Содержание этого письма было таково. Вследствие благосклонности отца Тиберия Августа, а затем многократно им самим явленных ему, Сеяну, знаков расположения он привык обращаться со своими надеждами и желаниями сперва к принцепсам и только потом к богам. Никогда он не добивался для себя блеска сановных должностей; он предпочитает трудную службу воина, несущего стражу ради безопасности императора. И тем не менее ему оказан величайший почет, поскольку его признали достойным породниться с семьею Цезаря; это и заронило в него надежду. И так как он слышал, что Август, подумывая о замужестве дочери, намечал ей в мужья даже римских всадников, он просит, если для Ливии станут подыскивать мужа, иметь в виду друга, который не будет искать от такого родства иных выгод, кроме славы. Он не слагает с себя возложенных на него обязанностей и вполне довольствуется тем, что такой брак оградит его семью от враждебности Агриппины, да и к этому он стремится ради детей, ибо, сколько бы ему ни было дано жизни, для него будет достаточно и более чем достаточно, раз он прожил ее при таком принцепсе.
[40] Ad ea Tiberius laudata pietate Seiani suisque in eum beneficiis modice percursis, cum tempus tamquam ad integram consultationem petivisset, adiunxit: ceteris mortalibus in eo stare consilia quid sibi conducere putent; principum diversam esse sortem quibus praecipua rerum ad famam derigenda. ideo se non illuc decurrere, quod promptum rescriptu, posse ipsam Liviam statuere, nubendum post Drusum an in penatibus isdem tolerandum haberet; esse illi matrem et aviam, propiora consilia. simplicius acturum, de inimicitiis primum Agrippinae, quas longe acrius arsuras si matrimonium Liviae velut in partis domum Caesarum distraxisset. sic quoque erumpere aemulationem feminarum, eaque discordia nepotes suos convelli: quid si intendatur certamen tali coniugio? 'falleris enim, Seiane, si te mansurum in eodem ordine putas, et Liviam, quae G. Caesari, mox Druso nupta fuerit, ea mente acturam ut cum equite Romano senescat. ego ut sinam, credisne passuros qui fratrem eius, qui patrem maioresque nostros in summis imperiis videre? vis tu quidem istum intra locum sistere: sed illi magistratus et primores, qui te invitum perrumpunt omnibusque de rebus consulunt, excessisse iam pridem equestre fastigium longeque antisse patris mei amicitias non occulti ferunt perque invidiam tui me quoque incusant. at enim Augustus filiam suam equiti Romano tradere meditatus est. mirum hercule, si cum in omnis curas distraheretur immensumque attolli provideret quem coniunctione tali super alios extulisset, C. Proculeium et quosdam in sermonibus habuit insigni tranquillitate vitae, nullis rei publicae negotiis permixtos. sed si dubitatione Augusti movemur, quanto validius est quod Marco Agrippae, mox mihi conlocavit? atque ego haec pro amicitia non occultavi: ceterum neque tuis neque Liviae destinatis adversabor. ipse quid intra animum volutaverim, quibus adhuc necessitudinibus immiscere te mihi parem, omittam ad praesens referre: id tantum aperiam, nihil esse tam excelsum quod non virtutes istae tuusque in me animus mereantur, datoque tempore vel in senatu s vel in contione non reticebo.'	40. В ответ на это Тиберий, поблагодарив Сеяна за преданность и бегло коснувшись милостей, которые он ему оказал, а также попросив дать ему время для всестороннего размышления, добавил: прочие смертные принимают решения, клонящиеся к тому, что они считают выгодным для себя; не таков удел принцепсов, ибо в важнейших делах они должны считаться с тем, что об этом подумают люди. Вот почему он не прибегает к тому, что ему было бы всего удобнее написать, а именно, что лишь сама Ливия вольна решить, выйти ли ей замуж после кончины Друза или остаться у того же домашнего очага, что у нее есть мать и бабка и с ними ей прежде всего следует посоветоваться. Но он склонен поступить проще и повести речь прежде всего о враждебности Агриппины, которая разгорится с еще большей силою, если замужество Ливии разделит дом Цезаря на два противостоящих друг другу лагеря. Ведь и без того между женщинами прорывается соперничество, и от этого раздора страдают и его внуки. Что если этот брак еще больше обострит распрю? "Ты, Сеян, заблуждаешься, если думаешь, что останешься в своем прежнем сословии и что Ливия, состоявшая в супружестве сначала с Гаем Цезарем, а потом с Друзом, смирится с мыслью, что ей предстоит состариться в супружестве с римским всадником. Если бы я и допустил это, то неужели ты веришь, что те, кто видел ее брата, кто видел ее отца и наших предков на высших государственных должностях, потерпят такое? Ты хочешь сохранить прежнее твое положение, но магистраты и знатнейшие граждане Рима, врывающиеся к тебе против твоего желания и советующиеся с тобою обо всем, уже давно, не таясь, утверждают, что ты намного перерос всадническое сословие, превзойдя в этом друзей моего отца, и, завидуя тебе, порицают за это меня. Но Август все-таки помышлял отдать дочь за римского всадника? Нет ничего удивительного, что, поглощенный всяческими заботами и предвидя, как безмерно возвысится тот, кто будет им вознесен таким браком над всеми прочими, он, действительно, называл в беседах Гая Прокулея и некоторых других, отличавшихся скромным образом жизни и не вмешивавшихся в общественные дела. Но если мы придаем значение колебаниям Августа, то насколько существеннее, что он выдал дочь все-таки за Марка Агриппу, а затем за меня. Я не скрыл этого от тебя из дружбы. Впрочем, я не стану противиться ни твоим намерениям, ни намерениям Ливии. А о том, над чем я про себя размышляю, какими узами собираюсь связать тебя неразрывно со мной, об этом я сейчас распространяться не стану; скажу лишь одно: нет ничего столь высокого, чего бы не заслужили твои добродетели и твоя верность, и когда придет время, я не умолчу об этом ни в сенате, ни перед народом".
[41] Rursum Seianus non iam de matrimonio sed altius metuens tacita suspicionum, vulgi rumorem, ingruentem invidiam deprecatur. ac ne adsiduos in domum coetus arcendo infringeret potentiam aut receptando facultatem criminantibus praeberet, huc flexit ut Tiberium ad vitam procul Roma amoenis locis degendam impelleret. multa quippe providebat: sua in manu aditus litterarumque magna ex parte se arbitrum fore, cum per milites commearent; mox Caesarem vergente iam senecta secretoque loci mollitum munia imperii facilius tramissurum: et minui sibi invidiam adempta salutantum turba sublatisque inanibus veram potentiam augeri. igitur paulatim negotia urbis, populi adcursus, multitudinem adfluentium increpat, extollens laudibus quietem et solitudinem quis abesse taedia et offensiones ac praecipua rerum maxime agitari.	41. И Сеян, думая уже не о браке, а о том, что гораздо больше его заботило, снова обращается с письмом к принцепсу, умоляя не питать к нему подозрений и не прислушиваться к толкам толпы, к нашептываниям ополчившейся на него зависти. Но считая, что, закрыв двери своего дома для бесчисленных посетителей, он утратит могущество, а поощряя их, подаст пищу для обвинений доносчикам, Сеян вознамерился убедить принцепса поселиться где-нибудь в приятных местах вдали от Рима. От этого он ждал для себя очень многого: от него будет зависеть доступ к Тиберию, и в его руках окажется почти вся его переписка, так как письма будут доставлять воины; а в дальнейшем уже достигший преклонного возраста и смягченный жизнью в уединении Цезарь с большей легкостью предоставит ему распоряжаться делами по своему усмотрению; он умерит возбуждаемую им зависть, преградив доступ толпе являющихся с утренними приветствиями, и, отказавшись от пустых почестей, усилит свое истинное могущество. И вот он начинает исподволь бранить суету города, скопление в нем народа, наплыв посетителей и всячески восхваляет покой и уединение, среди которых нет ничего такого, что докучало бы и раздражало, и ничто не мешает сосредоточенно размышлять о важнейших делах.
[42] Ac forte habita per illos dies de Votieno Montano, celebris ingenii viro, cognitio cunctantem iam Tiberium perpulit ut vitandos crederet patrum coetus vocesque quae plerumque verae et graves coram ingerebantur. nam postulato Votieno ob contumelias in Caesarem dictas, testis Aemilius e militaribus viris, dum studio probandi cuncta refert et quamquam inter obstrepentis magna adseveratione nititur, audivit Tiberius probra quis per occuitum lacerabatur, adeoque perculsus est ut se vel statim vel in cognitione purgaturum clamitaret precibusque proximorum, adulatione omnium aegre componeret animum. et Votienus quidem maiestatis poenis adfectus est: Caesar obiectam sibi adversus reos inclementiam eo pervicacius amplexus, Aquiliam adulterii delatam cum Vario Ligure, quamquam Lentulus Gaetulicus consul designatus lege Iulia damnasset, exilio punivit Apidiumque Merulam quod in acta divi Augusti non iuraverat albo senatorio erasit.	42. Случилось так, что в эти самые дни рассматривалось дело мужа выдающихся дарований Вотиена Монтана, и это судебное разбирательство побудило уже колебавшегося Тиберия утвердиться в мысли, что ему следует избегать заседаний сената, на которых в его присутствии оглашались бросаемые ему суровые и чаще всего справедливые упреки. Вотиен был привлечен за оскорбительные высказывания о Цезаре, и свидетель Эмилий, человек военный, усердствуя в желании изобличить обвиняемого, докладывает все, как оно было, и, несмотря на шум, поднятый сенаторами, чтобы его заглушить, настойчиво продолжает свои показания, так что Тиберию пришлось выслушать поношения, которым его подвергают в тесном кругу; это настолько его задело, что он вскричал, что немедленно или в ходе следствия опровергнет возводимые на него обвинения; уговоры приближенных и лесть со стороны всех присутствовавших едва его успокоили. Вотиен был подвергнут наказанию за оскорбление величия; после этого Цезарь с тем более неумолимою беспощадностью к подсудимым, что его упрекали в ней, покарал ссылкою обвиненную в прелюбодейной связи с Варием Лигуром Аквилию, хотя избранный на следующий срок консул Лентул Гетулик осудил ее по Юлиеву закону; а также повелел выскоблить из списка сенаторов Апидия Мерулу, уклонившегося от клятвы, что будет беспрекословно повиноваться распоряжениям Августа.
[43] Auditae dehinc Lacedaemoniorum et Messeniorum legationes de iure templi Dianae Limnatidis, quod suis a maioribus suaque in terra dicatum Lacedaemonii firmabant annalium memoria vatumque carminibus, sed Macedonis Philippi cum quo bellassent armis ademptum ac post C. Caesaris et M. Antonii sententia redditum. contra Messenii veterem inter Herculis posteros divisionem Peloponnesi protulere, suoque regi Denthaliatem agrum in quo id delubrum cessisse; monimentaque eius rei sculpta saxis et aere prisco manere. quod si vatum, annalium ad testimonia vocentur, pluris sibi ac locupletiores esse; neque Philippum potentia sed ex vero statuisse: idem regis Antigoni, idem imperatoris Mummii iudicium; sic Milesios permisso publice arbitrio, postremo Atidium Geminum praetorem Achaiae decrevisse. ita secondum Messenios datum. et Segestani aedem Veneris montem apud Erycum, vetustate dilapsam, restaurari postulavere, nota memorantes de origine eius et laeta Tiberio. suscepit curam libens ut consanguineus. tunc tractatae Massiliensium preces probatumque P. Rutilii exemplum; namque eum legibus pulsum civem sibi Zmyrnaei addiderant. quo iure Vulcacius Moschus exul in Massiliensis receptus bona sua rei publicae eorum et patriae reliquerat.	43. Затем были выслушаны посольства лакедемонян и мессенцев, споривших между собой о праве владения храмом Дианы Лимнатиды, возведенным, как утверждали лакедемоняне, ссылаясь на упоминания в исторических сочинениях и стихи поэтов, их предками на своей земле, отнятым у них Филиппом Македонским, с которым они воевали, и впоследствии возвращенным им по решению Гая Цезаря и Марка Антония. Мессенцы, напротив, настаивали на том, что еще в древности при разделе Пелопоннеса между потомками Геркулеса Денфалийская равнина, на которой находится это святилище, отошла к их царю; доказательства этого, говорили они, и поныне сохраняются в надписях, вырезанных на камне или на старинных бронзовых досках. А что до того, что лакедемоняне указывают на исторические сочинения и на поэтов, то таких свидетельств у них много больше и они достовернее; да и Филипп поступил не по произволу победителя, а по справедливости; таков же был приговор царя Антигона, таков же - римского полководца Муммия; такое же решение вынесли и милетцы, когда их общине было предложено рассудить обе стороны, наконец, так же решил претор Ахайи Атидий Гемин. И храм был предоставлен мессенцам. Жители Сегесты обратились с просьбою восстановить разрушившийся от времени храм Венеры на горе Эрике и привели при этом широко известные предания о его происхождении, лестные для Тиберия. И он, как прямой потомок основателя храма, взял на себя заботу об этом святилище. Тогда же обсуждалось и ходатайство массилийцев, причем была признана убедительной их ссылка на пример Публия Рутилия, которого, когда он был в соответствии с законами изгнан из Рима, признали своим гражданином жители Смирны. На этом основании изгнаннику Вулкацию Мосху массилийцами были предоставлены те же права, и он оставил свое имущество этому городу, как если бы тот был его родиной.
[44] Obiere eo anno viri nobiles Cn. Lentulus et L. Domitius. Lentulo super consulatum et triumphalia de Getis gloriae fuerat bene tolerata paupertas, dein magnae opes innocenter partae et modeste habitae. Domitium decoravit pater civili bello maris potens, donec Antonii partibus, mox Caesaris misceretur. avus Pharsalica acie pro optumatibus ceciderat. ipse delectus cui minor Antonia, Octavia genita, in matrimonium daretur, post exercitu flumen Albim transcendit, longius penetrata Germania quam quisquam priorum, easque ob res insignia triumphi adeptus est. obiit et L. Antonius, multa claritudine generis sed improspera. nam patre eius Iullo Antonio ob adulterium Iuliae morte punito hunc admodum adulescentulum, sororis nepotem, seposuit Augustus in civitatem Massiliensem ubi specie studiorum nomen exilii tegeretur. habitus tamen supremis honor ossaque tumulo Octaviorum inlata per decretum senatus.	44. В этом году скончались именитые мужи Гней Лентул и Луций Домиций. Лентулу, помимо консульства и триумфальных отличий за победу над гетами, доставило добрую славу и то, что он с достоинством переносил бедность, а затем, приобретя безупречным путем большое богатство, пользовался им умеренно и разумно. Домицию придавала блеск громкая известность его отца, господствовавшего на море во время гражданской войны, пока он не примкнул сначала к партии Антония, а потом - Цезаря. Дед его пал в битве при Фарсале, сражаясь на стороне оптиматов. Сам он, выбранный в мужья младшей Антонии, дочери Октавии, впоследствии переправился с войском через реку Альбис, проникнув в глубь Германии дальше, чем кто-либо из его предшественников, и за эти деяния был удостоен триумфальных отличий. Скончался и Луций Антоний, принадлежавший к очень знатному, но несчастливому роду. Ибо после того как его отец Юл Антоний был наказан смертью за прелюбодеяние с Юлией, Август отправил его, еще совсем юного внука своей сестры, в город Массилию, где он пребывал в ссылке под предлогом, что проходит там обучение. Впрочем, останкам его были оказаны почести, и его кости по решению сената были помещены в гробнице Октавиев.
[45] Isdem consulibus facinus atrox in citeriore Hispania admissum a quodam agresti nationis Termestinae. is praetorem provinciae L. Pisonem, pace incuriosum, ex improviso in itinere adortus uno vulnere in mortem adfecit; ac pernicitate equi profugus, postquam saltuosos locos attigerat, dimisso equo per derupta et avia sequentis frustratus est. neque diu fefellit: nam prenso ductoque per proximos pagos equo cuius foret cognitum. et repertus cum tormentis edere conscios adigeretur, voce magna sermones patrio frustra se interrogari clamitavit: adsisterent socii ac spectarent; nullam vim tantam doloris fore ut veritatem eliceret. idemque cum postero ad quaestionem retraheretur, eo nisu proripuit se custodibus saxoque caput adflixit ut statim exanimaretur. sed Piso Termestinorum dolo caesus habetur; quippe pecunias e publico interceptas acrius quam ut tolerarent barbari cogebat.	45. При тех же консулах в Ближней Испании неким сельским жителем терместинского племени было совершено злодейское преступление. Неожиданно напав на находившегося в пути претора этой провинции Луция Пизона, пренебрегшего ввиду мирного времени надлежащими предосторожностями, он одним ударом поразил его насмерть; скрывшись благодаря резвости своего коня из виду и достигнув лесной чащи в горах, он оставил коня и, пробираясь по обрывистым и диким местам, ускользнул от погони. Но не надолго обманул он своих преследователей, ибо, поймав и показав в ближайших селениях брошенного убийцей коня, они установили, кому он принадлежал. Схваченный и преданный пыткам для выяснения, кто были его сообщники, он громко прокричал на родном языке, что его напрасно допрашивают; он хотел бы, чтобы здесь присутствовали его товарищи и видели, как его мучают; но не существует таких мучений, которые могли бы исторгнуть из него правду. И когда на следующий день его снова влекли на допрос, он с нечеловеческой силой вырвался из рук стражи и, ударившись головою о камень, тут же испустил дух. Полагают, что убийство Пизона было задумано несколькими терместинцами, с которых он так строго взыскивал присвоенные ими общественные деньги, что варвары не стерпели этого.
[46] Lentulo Gaetulico C. Calvisio consulibus decreta triumphi insignia Poppaeo Sabino contusis Thraecum gentibus, qui montium editis incultu atque eo ferocius agitabant. causa motus super hominum ingenium, quod pati dilectus et validissimum quemque militiae nostrae dare aspernabantor, ne regibus quidem parere nisi ex libidine soliti, aut si mitterent auxilia, suos ductores praeficere nec nisi adversum accolas belligerare. ac tum rumor incesserat fore ut disiecti aliisque nationibus permixti diversas in terras traherentur. sed antequam arma inciperent, misere legatos amicitiam obsequiumque memoraturos, et mansura haec si nullo novo onere temptarentur: sin ut victis servitium indiceretur, esse sibi ferrum et iuventutem et promptum libertati aut ad mortem animum. simul castella rupibus indita conlatosque illuc parentes et coniuges ostentabant bellumque impeditum arduum cruentum minitabantur.	46. В консульство Лентула Гетулика и Гая Кальвизия сенат определил наградить триумфальными отличиями Поппея Сабина за подавление восстания фракийских племен, обитавших высоко в горах в дикости и убожестве и по этой причине тем более неукротимых. Помимо природных свойств этих людей, причина волнений состояла и в том, что они не желали смириться с набором в наши войска и отдавать нам на службу своих самых доблестных воинов, да и своим царям они повиновались лишь когда им вздумается, а если направляли по нашему требованию вспомогательные отряды, то ставили над ними своих начальников и не соглашались вести военные действия ни с кем, кроме соседних народов. А тогда к тому же распространился слух, будто мы собираемся разъединить их друг с другом и, перемешав с другими народностями, отправить в дальние страны. Но прежде чем взяться за оружие, они прислали послов с напоминанием, что они дружественно настроены и готовы оказывать нам повиновение и что так будет и впредь, если на них не возложат какого-нибудь нового бремени; но если с ними станут обращаться как с побежденными и попытаются навязать им рабство, то у них есть оружие, и молодежь, и решимость скорее умереть, чем расстаться со свободою. При этом они показывали свои укрепления, построенные на неприступных скалах, где находились их родители и жены, и угрожали, что война будет трудной, изнурительной и кровопролитной.
[47] At Sabinus, donec exercitus in unum conduceret, datis mitibus responsis, postquam Pomponius Labeo e Moesia cum legione, rex Rhoemetalces cum auxiliis popularium qui fidem non mutaverant, venere, addita praesenti copia ad hostem pergit, compositum iam per angustias saltuum. quidam audentius apertis in collibus visebantur, quos dux Romanus acie suggressus haud aegre pepulit sanguine barbarorum modico ob propinqua suffugia. mox castris in loco communitis valida manu montem occupat angustum et aequali dorso continuum usque ad proximum castellum quod magna vis armata aut incondita tuebatur. simul in ferocissimos, qui ante vallum more gentis cum carminibus et tripudiis persultabant, mittit delectos sagittariorum. ii dum eminus grassabantur crebra et inulta vulnera fecere: propius incedentes eruptione subita turbati sunt receptique subsidio Sugambrae cohortis, quam Romanus promptam ad pericula nec minus cantuum et armorum tumultu trucem haud procul instruxerat.	47. В ожидании, пока сосредоточится его войско, Сабин ответил благожелательно, но после того как к нему прибыл Помпоний Лабеон с одним легионом из Мезии и царь Реметалк с теми из своих соплеменников, которые остались верными римлянам, он объединил с ними находившиеся в его распоряжении силы и двинулся на неприятеля, уже успевшего расположиться в ущельях лесистых гор. На открытых холмах виднелись наиболее отважные из врагов, и римский полководец, напав на них, без труда отогнал варваров, понесших лишь незначительные потери вследствие близости их убежищ. Разбив тут же лагерь и укрепив его, он занимает сильным отрядом гору с узким и ровным гребнем, тянувшимся вплоть до вражеского укрепления, охраняемого большой, но нестройной толпою воинов. Вслед за тем Сабин отряжает отборных лучников против тех смельчаков, которые по обычаю этого племени плясали и пели перед крепостным валом. Пока лучники действовали издали, сами неуязвимые, они причиняли противнику сильный урон; однако, подойдя ближе, они были смяты внезапною его вылазкой, но выручены бросившейся на помощь когортой сугамбров, которых римляне держали наготове, как воинов стойких в опасности и устрашающих врагов своим боевым пением и звоном оружия.
[48] Translata dehinc castra hostem propter, relictis apud priora munimenta Thraecibus, quos nobis adfuisse memoravi. iisque permissum vastare, urere, trahere praedas, dum populatio lucem intra sisteretur noctemque in castris tutam et vigilem capesserent. id primo servatum: mox versi in luxum et raptis opulenti omittere stationes, lascivia epularum aut somno et vino procumbere. igitur hostes incuria eorum comperta duo agmina parant quorum altero populatores invaderentur, alii castra Romana adpugnarent, non spe capiendi sed ut clamore, telis suo quisque periculo intentus sonorem alterius proelii non acciperet. tenebrae insuper delectae augendam ad formidinem. sed qui vallum legionum temptabant facile pelluntur; Thraecum auxilia repentino incursu territa, cum pars munitionibus adiacerent, plures extra palarentur, tanto infensius caesi quanto perfugae et proditores ferre arma ad suum patriaeque servitium incusabantur.	48. После этого лагерь был перенесен ближе к врагу, а в прежних укреплениях оставлены те фракийцы, о которых я упоминал как о наших союзниках. Им было дозволено производить опустошения, жечь, забирать добычу, лишь бы эти набеги кончались засветло и ночь они проводили в лагере, бдительно охраняя его. Вначале это соблюдалось, но вскоре, предавшись разгулу и обогатившись грабежом, они стали самовольно покидать сторожевые посты ради разнузданных пиршеств и сваливались там, где их одолевали сон и вино. А враги между тем, проведав об их беспечности, подготовили два отряда, из которых одному поручалось напасть на грабителей, а другому - на римский лагерь, и не потому, чтобы они надеялись им овладеть, но чтобы всякий, отвлеченный криками и звоном оружия, думал только о своей безопасности и не слышал шума второго сражения. Стремясь создать еще большее замешательство, они избрали ночное время. Бросившиеся на лагерный вал были легко отбиты, но служившие у нас вспомогательные отряды фракийцев, устрашенные внезапностью нападения, когда воины частью спали у укреплений, а большинство бродило за их пределами, были перебиты с тем большею беспощадностью, что враги видели в них перебежчиков и предателей, поднявших оружие, чтобы поработить самих себя и отечество.
[49] Postera die Sabinus exercitum aequo loco ostendit, si barbari successu noctis alacres proelium auderent. et postquam castello aut coniunctis tumulis non degrediebantur, obsidium coepit per praesidia quae opportune iam muniebat; dein fossam loricamque contexens quattuor milia passuum ambitu amplexus est; tum paulatim ut aquam pabulumque eriperet contrahere claustra artaque circumdare; et struebatur agger unde saxa hastae ignes propinquum iam in hostem iacerentur. sed nihil aeque quam sitis fatigabat, cum ingens multitudo bellatorum imbellium uno reliquo fonte uterentur; simulque armenta, ut mos barbaris, iuxta clausa egestate pabuli exanimari; adiacere corpora hominum quos vulnera, quos sitis peremerat; pollui cuncta sanie odore contactu.	49. На следующий день Сабин выстроил свое войско в удобном месте на случай, если варвары, ободренные ночной удачей, осмелятся на сражение. Но так как они не вышли ни из своего укрепления, ни с прилегавших к нему возвышенностей, он приступает к осаде, воспользовавшись тем, что возведение осадных сооружений уже было начато; связав их между собой рвом с частоколом, он замыкает отовсюду пространство на четыре тысячи шагов в окружности и, постепенно продвигая вперед осадные работы, еще теснее сжимает кольцо вокруг неприятеля, с тем чтобы отрезать его от воды и подножного корма для лошадей и скота; и, наконец, сооружается насыпь, откуда уже с близкого расстояния можно было метать во врага камни, копья и горящие головни. Но ничто так не мучило осажденных, как жажда, ибо огромное количество как боеспособных, так и небоеспособных должно было пользоваться только одним источником; к тому же издыхали от бескормицы лошади и быки, по обыкновению варваров находившиеся вместе с ними внутри крепостной ограды; тут же лежали трупы людей, умерших от ран или от жажды; все было полно тлением, смрадом, заразой.
[50] Rebusque turbatis malum extremum discordia accessit, his deditionem aliis mortem et mutuos inter se ictus parantibus; et erant qui non inultum exitium sed eruptionem suaderent. neque ignobiles tantum his diversi sententiis, verum e ducibus Dinis, provectus senecta et longo usu vim atque clementiam Romanam edoctus, ponenda arma, unum adflictis id remedium disserebat, primusque secum coniuge et liberis victori permisit: secuti aetate aut sexu imbecilli et quibus maior vitae quam gloriae cupido. at iuventus Tarsam inter et Turesim distrahebatur. utrique destinatum cum libertate occidere, sed Tarsa properum finem, abrumpendas pariter spes ac metus clamitans, dedit exemplum demisso in pectus ferro; nec defuere qui eodem modo oppeterent. Turesis sua cum manu noctem opperitur haud nescio duce nostro. igitur firmatae stationes densioribus globis; et ingruebat nox nimbo atrox, hostisque clamore turbido, modo per vastum silentium, incertos obsessores effecerat, cum Sabinus circumire, hortari, ne ad ambigua sonitus aut simulationem quietis casum insidiantibus aperirent, sed sua quisque munia servarent immoti telisque non in falsum iactis.	50. Ко всем трудностям прибавилось еще величайшее бедствие - разногласия: одни были готовы сдаться, другие предпочитали этому смерть и намеревались поразить друг друга; были и такие, кто убеждал не погибать, не отомстив за себя, и решиться на вылазку. Столь противоположных мнений придерживались не только в толпе рядовых воинов, но и среди вождей; так, Динис, достигший глубокой старости и благодаря длительному общению с римлянами знавший и их мощь, и их милосердие, утверждая, что нужно сложить оружие и что это единственный выход для побежденных, первый, с женой и детьми, отдался во власть победителя; за ним последовали и те, кто по возрасту или полу не мог биться с врагом, и те, кто ценил жизнь дороже славы. Молодежь разделилась, частью примкнув к Тарсе, частью к Туресу. И тот и другой решили не расставаться живыми со свободою, но Тарса призывал к быстрой развязке, к тому, чтобы разом покончить с надеждою и страхом, и подал пример остальным, пронзив грудь мечом; и было немало сделавших то же. Турес же со своим отрядом дожидался наступления темноты, что не осталось тайной для римского полководца, который поэтому усилил передовые позиции более многочисленными отрядами. Надвинулась ночь с жестокой грозой, оглашаемая к тому же дикими криками, по временам сменявшимися полным безмолвием, что вселяло в осаждавших тревогу пред неизвестностью. Сабин стал обходить своих воинов, убеждая их не поддаваться на уловки врагов, не обращать внимания ни на загадочный гул, ни на обманчивую тишину, но каждому бестрепетно исполнять свой долг и не метать понапрасну оружия.
[51] Interea barbari catervis decurrentes nunc in vallum manualia saxa, praeustas sudes, decisa robora iacere, nunc virgultis et cratibus et corporibus exanimis complere fossas, quidam pontis et scalas ante fabricati inferre propugnaculis eaque prensare, detrahere et adversum resistentis comminus niti. miles contra deturbare telis, pellere umbonibus, muralia pila, congestas lapidum molis provolvere. his partae victoriae spes et si cedant insignitius flagitium, illis extrema iam salus et adsistentes plerisque matres et coniuges earumque lamenta addunt animos. nox aliis in audaciam, aliis ad formidinem opportuna; incerti ictus, vulnera improvisa; suorum atque hostium ignoratio et montis anfractu repercussae velut a tergo voces adeo cuncta miscuerant ut quaedam munimenta Romani quasi perrupta omiserint. neque tamen pervasere hostes nisi admodum pauci: ceteros, deiecto promptissimo quoque aut saucio, adpetente iam luce trusere in summa castelli ubi tandem coacta deditio. et proxima sponte incolarum recepta: reliquis quo minus vi aut obsidio subigerentur praematura montis Haemi et saeva hiems subvenit.	51. Между тем варвары, налетая толпами, то осыпают вал камнями, обожженными кольями, стволами срубленных деревьев, то закидывают рвы валежником, связками хвороста и мертвыми телами; иные подносят к нашим укреплениям заранее изготовленные мостки и лестницы, хватаются за частокол на валу, рушат его и дерутся врукопашную с обороняющимися римлянами. Наши воины мечут в них дротики, сталкивают щитами, поражают тяжелыми осадными копьями, сбивают сбрасываемыми на них каменными глыбами. Римлян воодушевляют надежда, порожденная уже одержанною над тем же врагом победою, и боязнь тем большего бесчестья, если их одолеют, варваров - сознание, что это последняя попытка спастись, а многих из них к тому же - и находящиеся позади них жены и матери и их жалобные стенания. В одних ночь вселяет отвагу, в других, - страх; удары наносятся наудачу, раны - внезапно; невозможность отличить своих от врагов и горные ущелья, доносящие с тыла отзвуки голосов сражающихся, привели наших в такое смятение, что несколько укреплений было оставлено римлянами, решившими, что неприятель прорвался за вал. Но враги, кроме отдельных воинов, за него не проникли; всех остальных, после того как самые доблестные были сброшены с вала или изранены, уже на рассвете наши прогнали на вершину горы, к тому месту, где было расположено укрепление, и там, наконец, принудили их сложить оружие. Ближние селения изъявили покорность по доброй воле своих обитателей; прочие не были взяты приступом или осадою лишь потому, что в Гемских горах началась ранняя и суровая зима.
[52] At Romae commota principis domo, ut series futuri in Agrippinam exitii inciperet Claudia Pulchra sobrina eius postulatur accusante Domitio Afro. is recens praetura, modicus dignationis et quoquo facinore properus clarescere, crimen impudicitiae, adulterum Furnium, veneficia in principem et devotiones obiectabat. Agrippina semper atrox, tum et periculo propinquae accensa, pergit ad Tiberium ac forte sacrificantem patri repperit. quo initio invidiae non eiusdem ait mactare divo Augusto victimas et posteros eius insectari. non in effigies mutas divinum spiritum transfusum: se imaginem veram, caelesti sanguine ortam, intellegere discrimen, suscipere sordis. frustra Pulchram praescribi cui sola exitii causa sit quod Agrippinam stulte prorsus ad cultum delegerit oblita Sosiae ob eadem adflictae. audita haec raram occulti pectoris vocem elicuere, correptamque Graeco versu admonuit non ideo laedi quia non regnaret. Pulchra et Furnius damnantur. Afer primoribus oratorum additus, divulgato ingenio et secuta adseveratione Caesaris qua suo iure disertum eum appellavit. mox capessendis accusationibus aut reos tutando prosperiore eloquentiae quam morum fama fuit, nisi quod aetas extrema multum etiam eloquentiae dempsit, dum fessa mente retinet silentii impatientiam.	52. А в Риме, в доме принцепса, продолжались волнения и раздоры. Первым в ряду выпадов с целью погубить Агриппину было привлечение к суду ее двоюродной сестры Клавдии Пульхры по обвинению, предъявленному Домицием Афром. Этот Афр, недавно закончивший срок преторских полномочий, не занимавший видного положения, но жаждавший известности и ради нее готовый на любое преступление, обвинил Пульхру в развратном образе жизни, в прелюбодеянии с Фурнием, а также в ворожбе и злоумышлениях против принцепса. Агриппина, всегда горячая и несдержанная, а тогда к тому же взволнованная грозной опасностью, нависшей над ее родственницей, отправляется к Тиберию и застает его за принесением жертвы отцу. При виде этого она вскипела и сказала ему, что не подобает одному и тому же человеку заниматься закланием жертв божественному Августу и преследованием его потомков. Не в немые изваяния вселился его божественный дух: она - его действительное и живое подобие, порожденное божественной кровью, и она понимает свою обреченность и облачается в скорбные одежды. Незачем прикрываться именем Пульхры; ведь единственная причина ее преследования заключается в том, что она неразумно избрала Агриппину предметом своего преклонения, забыв о печальной участи, постигшей по той же причине Созию. Слова, которые пришлось выслушать от нее Тиберию, вызвали его скрытную душу на редкую для него откровенность, и, схватив Агриппину за руку, он предостерег ее греческим стихом, гласившим, что она гневается, потому что не царствует. Пульхра и Фурний были осуждены. А Афр был причислен молвою к первостепенным ораторам, так как проявил в этом деле свои дарования и сам Цезарь сказал, что ему свойственно прирожденное красноречие. В дальнейшем, выступая обвинителем или защитником подсудимых, он добыл себе славу, более благоприятную для его красноречия, чем для нравов, но в глубокой старости красноречие Афра значительно потускнело, так как при поблекшем уме он удержал неумение сохранять молчание.
[53] At Agrippina pervicax irae et morbo corporis implicata, cum viseret eam Caesar, profusis diu ac per silentium lacrimis, mox invidiam et preces orditur: subveniret solitudini, daret maritum; habilem adhuc inventam sibi neque aliud probis quam ex matrimonio solacium; esse in civitate, * * * Germanici coniugem ac liberos eius recipere dignarentur. sed Caesar non ignarus quantum ex re publica peteretur, ne tamen offensionis aut metus manifestus foret sine responso quamquam instantem reliquit. id ego, a scriptoribus annalium non traditum, repperi in commentariis Agrippinae filiae quae Neronis principis mater vitam suam et casus suorum posteris memoravit.	53. А Агриппина, упорная в гневе и к тому же занемогшая телесным недугом, когда ее навестил Тиберий, сначала долго плакала молча, а потом принялась осыпать его упреками и просить: пусть он облегчит ее одиночество, пусть даст ей мужа; она еще молода и во цвете лет, и для порядочной женщины нет утешения иначе, как в браке; найдутся в государстве... которые не сочтут для себя зазорным взять супругу Германика вместе с его детьми. Но Цезарь, понимая, какими последствиями удовлетворение ее просьбы чревато для государства, и вместе с тем не желая выказать ни неудовольствия, ни своих опасений, покинул ее, так и не дав ответа, сколько она на нем ни настаивала. Об этом случае, не упомянутом составителями анналов, я узнал из записок Агриппины-дочери, в которых мать принцепса Нерона рассказала потомкам о своей жизни и о судьбе своих близких.
[54] Ceterum Seianus maerentem et improvidam altius perculit, immissis qui per speciem amicitiae monerent paratum ei venenum, vitandas soceri epulas. atque illa simulationum nescia, cum propter discumberet, non vultu aut sermone flecti, nullos attingere cibos, donec advertit Tiberius, forte an quia audiverat; idque quo acrius experiretur, poma, ut erant adposita, laudans nurui sua manu tradidit. aucta ex eo suspicio Agrippinae et intacta ore servis tramisit. nec tamen Tiberii vox coram secuta, sed obversus ad matrem non mirum ait si quid severius in eam statuisset a qua veneficii insimularetur. inde rumor parari exitium neque id imperatorem palam audere, secretum ad perpetrandum quaeri.	54. И Сеян нанес ей, погруженной в печаль и забывшей о своих опасениях, новый, еще глубже поразивший ее удар, подослав к ней мнимых доброжелателей, дабы те под личиною дружбы предупредили ее, что для нее изготовлен яд и что ей следует избегать яств, предлагаемых ей у свекра. И вот, не умея притворяться, Агриппина, когда ей пришлось возлежать за столом возле принцепса, хмурая и молчаливая, не притронулась ни к одному кушанью; это заметил Тиберий, случайно или, быть может, потому, что о чем-то слышал, и, желая ее испытать, похвалил поставленные пред ним плоды и собственноручно протянул их невестке. Это еще больше усилило подозрения Агриппины, и она, не отведав плодов, передала их рабам. Тиберий не проронил ни слова, но, обратившись к матери, сказал, что не удивительно, если он примет суровые меры по отношению к той, которая обвиняет его в намерении ее отравить. Отсюда пошел слух, что Агриппине готовится гибель, но император не решается сделать это открыто и для ее умерщвления изыскиваются тайные способы.
[55] Sed Caesar quo famam averteret adesse frequens senatoi legatosque Asiae ambigentis quanam in civitate templum statueretur pluris per dies audivit. undecim urbes certabant, pari ambitione, viribus diversae. neque multum distantia inter se memorabant de vetustate generis, studio in populum Romanum per bella Persi et Aristonici aliorumque regum. verum Hypaepeni Trallianique Laodicenis ac Magnetibus simul tramissi ut pamum validi; ne Ilienses quidem, cum parentem urbis Romae Troiam referrent, nisi antiquitatis gloria pollebant. paulum addubitatum quod Halicarnasii mille et ducentos per annos nullo motu terrae nutavisse sedes suas vivoque in saxo fundamenta templi adseveraverant. Pergamenos (eo ipso nitebantur) aede Augusto ibi sita satis adeptos creditum. Ephesii Milesiique, hi Apollinis, illi Dianae caerimonia occupavisse civitates visi. ita Sardianos inter Zmyrnaeosque deliberatum. Sardiani decretum Etruriae recitavere ut consanguinei: nam Tyrrhenum Lydumque Atye rege genitos ob multitudinem divisisse gentem; Lydum patriis in terris resedisse, Tyrrheno datum novas ut conderet sedes; et ducum e nominibus indita vocabula illis per Asiam, his in Italia; auctamque adhuc Lydorum opulentiam missis in Graeciam populis cui mox a Pelope nomen. simul litteras imperatorum et icta nobiscum foedera bello Macedonum ubertatemque fluminum suorum, temperiem caeli ac ditis circum terras memorabant.	55. Чтобы отвлечь от себя эти толки, Цезарь стал часто бывать в сенате ив течение многих дней слушал представителей Азии, споривших, в каком городе возвести ему храм. Состязались одиннадцать городов, с одинаковою настойчивостью, но не с равными основаниями. Все они опирались на сходные доводы, ссылаясь на свое древнее происхождение, на преданность римскому народу в войнах с Персеем, Аристоником и другими царями. Но Гипепа, Тралла и вместе с ними Лаодикея и Магнесия сразу же были отвергнуты, как города незначительные. И даже жители Илиона, заявившие, что Троя - мать Рима, не располагали ничем, кроме издревле утвердившейся за их городом славы. Некоторые колебания возникли по поводу Галикарнаса, так как его жители утверждали, что за тысячу двести лет их жилища ни разу не сотрясались от подземных толчков и что фундамент храма будет покоиться на природной скале. В отношении пергамцев было сочтено, что с них довольно существующего в их городе храма Августа, хотя именно это и было их главным доводом. Эфес и Милет отпали, потому что первый и без того совершает священнодействия Аполлону, а второй - Диане. Итак, оставалось выбрать лишь между Сардами и Смирной. Жители Сард огласили решение этрусков, признававших их своими кровными родичами: ведь Тиррен и Лид, сыновья царя Атиса, вследствие многочисленности своих соплеменников поделили их между собой; Лид остался на землях предков, а Тиррену достались по жребию новые земли, с тем чтобы он основал на них поселения; этим народам были присвоены имена их властителей - одному в Азии, другому в Италии; могущество лидян возросло еще больше, так как они послали после этого своихлюдей в Грецию, которая и стала называться затем по имени Пелопа. Одновременно жители Сард упоминали о грамотах, данных им нашими полководцами, о заключенных с нами во время Македонской войны договорах, протекающих у них рек, мягком климате их страны и богатстве а также о полноводности земель, лежащих вокруг их города.
[56] At Zmymaei repetita vetustate, seu Tantalus Iove ortus illos, sive Theseus divina et ipse stirpe, sive una Amazonum condidisset, transcendere ad ea, quis maxime fidebant, in populum Romanum officiis, missa navali copia non modo externa ad bella sed quae in Italia tolerabantur; seque primos templum urbis Romae statuisse, M. Porcio consule, magnis quidem iam populi Romani rebus, nondum tamen ad summum elatis, stante adhuc Punica urbe et validis per Asiam regibus. simul L. Sullam testem adferebant, gravissimo in discrimine exercitus ob asperitatem hiemis et penuriam vestis, cum id Zmyrnam in contionem nuntiatum foret, omnis qui adstabant detraxisse corpori tegmina nostrisque legionibus misisse. ita rogati sententiam patres Zmyrnaeos praetulere. censuitque Vibius Marsus ut M'. Lepido, cui ea provincia obvenerat, super numerum legaretur qui templi curam susciperet. et quia Lepidus ipse deligere per modestiam abnuebat, Valerius Naso e praetoriis sorte missus est.	56. А представители Смирны, напомнив о ее древности, основал ли ее сын Юпитера Тантал, или Тесей, который также был божественного происхождения, или одна из амазонок, перешли к тому, на что больше всего рассчитывали, а именно к своим заслугам перед римским народом, так как в помощь ему их город посылал свои корабли не только для войн с внешним врагом, но и для происходивших в самой Италии; они заявили, что первый храм городу Риму был выстроен в Смирне при консуле Марке Порции, когда римский народ уже свершил большие дела, но еще не достиг вершины могущества, потому что все еще стоял город пунийцев и в Азии были могущественные цари. Одновременно они призвали в свидетели Луция Суллу, что, когда его войско из-за суровой зимы и отсутствия теплой одежды оказалось в бедственном положении и об этом было сообщено в народном собрании, все присутствовавшие на нем сбросили с себя платье и отослали его нашим легионам. Итак, сенаторы, приглашенные высказать свое мнение, предпочли Смирну. И Вибий Марс внес предложение дать Манию Лепиду, которому досталась эта провинция, сверх положенного числа еще одного легата, с тем чтобы возложить на него заботу о храме. И так как Лепид из скромности отказался выбрать его по своему усмотрению, туда был направлен избранный жребием бывший претор Валерий Назон.
[57] Inter quae diu meditato prolatoque saepius consilio tandem Caesar in Campaniam, specie dedicandi templa apud Capuam Iovi, apud Nolam Augusto, sed certus procul urbe degere. causam abscessus quamquam secutus plurimos auctorum ad Seiani artes rettuli, quia tamen caede eius patrata sex postea annos pari secreto conionxit, plerumque permoveor num ad ipsum referri verius sit, saevitiam ac libidinem cum factis promeret, locis occultantem erant qui crederent in senectute corporis quoque habitum pudori fuisse: quippe illi praegracilis et incurva proceritas, nudus capillo vertex, ulcerosa facies ac plerumque medicaminibus interstincta; et Rhodi secreto vitare coetus, recondere voluptates insuerat. traditur etiam matris impotentia extrusum quam dominationis sociam aspernabatur neque depellere poterat, cum dominationem ipsam donum eius accepisset. nam dubitaverat Augustus Germanicum, sororis nepotem et cunctis laudatum, rei Romanae imponere, sed precibus usoris evictus Tiberio Germanicum, sibi Tiberium adscivit. idque Augusta exprobrabat, reposcebat.	57. В разгар всех этих дел Цезарь после длительного обдумывания и неоднократного откладывания своего замысла отправился наконец в Кампанию под предлогом освятить храмы Юпитеру - в Капуе, Августу - в Ноле, а в действительности решив окончательно поселиться вдали от Рима. Хотя его удаление, следуя за большинством писателей, я объяснил происками Сеяна, но так как, расправившись с ним, Тиберий еще целых шесть лет прожил в таком же уединении, я часто задумываюсь, не правильнее ли было бы усматривать причину его отъезда в его личном желании прикрыть свою жестокость и свое любострастно, как бы они ни обнаруживались его поступками, хотя бы своим местопребыванием. Были и такие, кто полагал, что в старости он стыдился своего облика; он был очень высок, худощав и сутул; макушка головы у него была лысая, лицо в язвах и по большей части залепленное лечебными пластырями; к тому же во время своего уединения на Родосе он привык избегать общества и скрывать утехи своего любострастия. Сообщают также, что его изгнало из Рима и властолюбие матери, которую он не желал признавать своей соправительницей и от притязаний которой не мог избавиться, так как самая власть ему досталась в дар от нее. Ибо Август подумывал, не поставить ли во главе государства внука своей сестры, всеми восхваляемого Германика, но, вынужденный сдаться на просьбы жены, усыновил Тиберия, повелев ему сделать то же с Германиком. Этим и попрекала его Августа, постоянно требуя от него благодарности.
[58] Profectio arto comitatu fuit: unus senator consulatu functus, Cocceius Nerva, cui legum peritia, eques Romanus praeter Seianum ex inlustribus Curtius Atticus, ceteri liberalibus studiis praediti, ferme Graeci, quorum sermonibus levaretur. ferebant periti caelestium iis motibus siderum excessisse Roma Tiberium ut reditus illi negaretur. unde exitii causa multis fuit properum finem vitae coniectantibus vulgantibusque; neque enim tam incredibilem casum providebant ut undecim per annos libens patria careret. mox patuit breve confinium artis et falsi veraque quam obscuris tegerentur. nam in urbem non regressurum haud forte dictum: ceterorum nescii egere, cum propinquo rure aut litore et saepe moenia urbis adsidens extremam senectam compleverit.	58. Тиберий отбыл из Рима с немногими приближенными, среди которых был один сенатор, бывший консул, опытный законовед Кокцей Нерва, из высокопоставленных римских всадников, кроме Сеяна, только Курций Аттик и разные ученые люди, почти все греки, чтобы было с кем развлечься беседой. Знатоки астрологии утверждали, что Тиберий покинул Рим при таком положении небесных светил, которое исключало возможность его возвращения. Это предсказание для многих явилось причиною гибели, так как, поверив в близкий конец Тиберия, они повсюду толковали об этом; ведь не могли же они предвидеть столь невероятную вещь, как то, что он одиннадцать лет проведет добровольным изгнанником вне пределов родного города. А дальнейшее показало, насколько тесно соседствуют наука и заблуждение и насколько истина окутана тьмою. Что он не вернется в Рим, было сказано неспроста, но что касается прочего, то тут никто ничего не знал, ибо он прожил до глубокой старости, проводя время то в ближнем поместье, то на берегу моря, а то порою и у самых стен Рима.
[59] Ac forte illis diebus oblatum Caesari anceps periculum auxit vana rumoris praebuitque ipsi materiem cur amicitiae constantiaeque Seiani magis fideret. vescebantur in villa cui vocabulum Speluncae mare Amunclanum inter et Fundanos montis nativo in specu. eius os lapsis repente saxis obruit quosdam ministros: hinc metus in omnis et fuga eorum qui convivium celebrabant. Seianus genu voltuque et manibus super Caesarem suspensus opposuit sese incidentibus atque habitu tali repertus est a militibus qui subsidio venerant. maior ex eo et quamquam exitiosa suaderet ut non sui anxius cum fide audiebatur. adsimulabatque iudicis partis adversum Germanici stirpem, subditis qui accusatorum nomina sustinerent maximeque insectarentur Neronem proximum successioni et, quamquam modesta iuventa, plerumque tamen quid in praesentiarum conduceret oblitum, dum a libertis et clientibus, apiscendae potentiae properis, extimulator ut erectum et fidentem animi ostenderet: velle id populum Romanum, cupere exercitus, neque ausurum contra Seianum qui nunc patientiam senis et segnitiam iuvenis iuxta insultet.	59. Случайно в эти самые дни Цезарь подвергся смертельной опасности, что доставило новую пищу тем же пустым разговорам, а ему самому - повод еще больше уверовать в дружбу и преданность Сеяна. В поместье, которое называлось "Пещера" и находилось между Амункланским морем и Фундинскими горами, Тиберий с приближенными пировали в естественном гроте. Вдруг у входа в него произошел обвал и камнями завалило несколько прислуживавших рабов; всех объял безудержный страх, и участники пиршества разбежались. Сеян же, обратившись лицом к Цезарю и опираясь на колени и руки, прикрыл его собой от сыпавшихся камней и в таком положении был найден подоспевшими на помощь воинами. Это вознесло его еще выше, и сколь, бы пагубные советы он ни давал, Тиберий, помня о проявленной им самоотверженности, выслушивал их с полным доверием. А Сеян, изображая себя беспристрастным судьей поведения сыновей Германика, в действительности выискивал подставных лиц, выступавших против них обвинителями и особенно преследовавших Нерона, как ближайшего преемника Тиберия; и хотя Нерон держался с подобающей юноше скромностью, однако нередко случалось, что он забывал, как нужно вести себя при сложившихся обстоятельствах, ибо его клиенты и вольноотпущенники, стремясь поскорее добиться влияния, всячески внушали ему, что он должен выказывать смелость и независимость: этого хочет римский народ, хочет войско, и Сеян, одинаково издевающийся над терпением старика и робостью юноши, не посмеет воспрепятствовать ему в этом.
[60] Haec atque talia audienti nihil quidempravae cogitationis, sed interdum voces procedebant contumaces et inconsultae, quas adpositi custodes exceptas auctasque cum deferrent neque Neroni defendere daretur, diversae insuper sollicitudinum formae oriebantur. nam alius occursum eius vitare, quidam salutatione reddita statim averti, plerique inceptum sermonem abrumpere, insistentibus contra inridentibusque qui Seiano fautores aderant. enimvero Tiberius torvus aut falsum renidens vultu: seu loqueretur seu taceret iuvenis, crimen ex silentio, ex voce. ne nox quidem secura, cum uxor vigilias somnos suspiria matri Liviae atque illa Seiano patefaceret; qui fratrem quoque Neronis Drusum traxit in partis, spe obiecta principis loci si priorem aetate et iam labefactum demovisset. atrox Drusi ingenium super cupidinem potentiae et solita fratribus odia accendebatur invidia quod mater Agrippina promptior Neroni erat. neque tamen Seianus ita Drusum fovabat ut non in eum quoque semina futuri exitii meditaretur, gnarus praeferocem et insidiis magis opportunum.	60. Несмотря на эти и им подобные речи, Нерон не питал никаких преступных намерений, но иногда у него вырывались слишком дерзкие и необдуманные слова, которые подхватывались приставленными к нему соглядатаями и преувеличивались в их донесениях, тогда как он не имел возможности оправдаться; и вообще различные обстоятельства тревожили и раздражали его. Ибо одни старались уклониться от встречи с ним, другие, поздоровавшись, сейчас же от него отворачивались, многие торопились прервать начатый разговор и покинуть его, тогда как приверженцы Сеяна, напротив, следовали за ним по пятам и оскорбительно подшучивали над ним. Да и Тиберий принимал его, то угрюмо насупившись, то с деланной улыбкою на лице; но говорил ли юноша или молчал, ему вменялось в вину и его безмолвие, и его слова. Даже ночь подстерегала его своими опасностями: о его сне и бодрствовании, о каждом вздохе жена сообщала своей матери Ливии, а та - Сеяну; последний сумел привлечь на свою сторону и его брата Друза, которого соблазнил надеждою на принципат, если он устранит старшего возрастом и уже пошатнувшегося Нерона. Друз был от природы злопамятен и, не говоря уже о стремлении властвовать и застарелой неприязни братьев друг к другу, ненавидел Нерона и за то предпочтение, которое ему оказывала их мать Агриппина. Впрочем, Сеян не так уж благоволил к Друзу, чтобы не обдумывать способов погубить в будущем и его, зная, что он неосмотрителен и что его легко завлечь в западню.
[61] Fine anni excessere insignes viri Asinius Agrippa, claris maioribus quam vetustis vitaque non degener, et Q. Haterius, familia senatoria, eloquentiae quoad vixit celebratae: monimenta ingeni eius haud perinde retinentur. scilicet impetu magis quam cura vigebat; utque aliorum meditatio et labor in posterum valescit, sic Haterii canorum illud et profluens cum ipso simul extinctum est.	61. В конце года скончались видные мужи Азиний Агриппа, происходивший от скорее прославленных, чем родовитых предков и не посрамивший их своей жизнью, и Квинт Гатерий, при жизни славившийся красноречием; ныне плоды его дарования не в таком почете. Очевидно, сила его речей заключалась скорее в их вдохновенности, чем в тщательности отделки; и в то время как продуманность и трудолюбие у других ораторов приобретают для потомков все большую ценность, благозвучие и плавность речи Гатерия угасли вместе с ним.
[62] M. Licinio L. Calpurnio consulibus ingentium bellorum cladem aequavit malum improvisum: eius initium simul et finis extitit. nam coepto apud Fidenam amphitheatro Atilius quidam libertini generis, quo spectaculum gladiatorum celebraret, neque fundamenta per solidum subdidit neque firmis nexibus ligneam compagem superstruxit, ut qui non abundantia pecuniae nec municipali ambitione sed in sordidam mercedem id negotium quaesivisset. adfluxere avidi talium, imperitante Tiberio procul voluptatibus habiti, virile ac muliebre secus, omnis aetas, ob propinquitatem loci effusius; unde gravior pestis fuit, conferta mole, dein convulsa, dum ruit intus aut in exteriora effunditur immensamque vim mortalium, spectaculo intentos aut qui circum adstabant, praeceps trahit atque operit. et illi quidem quos principium stragis in mortem adflixerat, ut tali sorte, cruciatum effugere: miserandi magis quos abrupta parte corporis nondum vita deseruerat; qui per diem visu, per noctem ululatibus et gemitu coniuges aut liberos noscebant. iam ceteri fama exciti, hic fratrem, propinquum ille, alius parentes lamentari. etiam quorum diversa de causa amici aut necessarii aberant, pavere tamen; nequedum comperto quos illa vis perculisset, latior ex incerto metus.	62. В консульство Марка Лициния и Луция Кальпурния неожиданное бедствие унесло не меньшее число жертв, чем их уносит кровопролитнейшая война, причем начало его было вместе с тем и его концом. Некто Атилий, по происхождению вольноотпущенник, взявшись за постройку в Фидене амфитеатра, чтобы давать в нем гладиаторские бои, заложил фундамент его в ненадежном грунте и возвел на нем недостаточно прочно сколоченное деревянное сооружение, как человек, затеявший это дело не от избытка средств и не Для того, чтобы снискать благосклонность сограждан, а ради грязной наживы. И вот туда стеклись жадные до таких зрелищ мужчины и женщины, в правление Тиберия почти лишенные развлечений этого рода, люди всякого возраста, которых скопилось тем больше, что Фидена недалеко от Рима; это усугубило тяжесть разразившейся тут катастрофы, так как набитое несметной толпой огромное здание, перекосившись, стало рушиться внутрь или валиться наружу, увлекая вместе с собой или погребая под своими обломками несчетное множество людей, как увлеченных зрелищем, так и стоявших вокруг амфитеатра. И те, кого смерть настигла при обвале здания, благодаря выпавшему им жребию избавились от мучений; еще большее сострадание вызывали те изувеченные, кого жизнь не покинула сразу: при дневном свете они видели своих жен и детей, с наступлением темноты узнавали их по рыданиям и жалобным воплям. Среди привлеченных сюда разнесшейся молвой тот оплакивал брата, тот - родственника, иные - родителей. И даже те, чьи друзья и близкие отлучились по делам из дому, также трепетали за них, и, пока не выяснилось, кого именно поразило это ужасное бедствие, неизвестность только увеличивала всеобщую тревогу.
[63] Vt coepere dimoveri obruta, concursus ad exanimos complectentium, osculantium; et saepe certamen si con fusior facies sed par forma aut aetas errorem adgnoscentibus fecerat. quinquaginta hominum milia eo casu debilitata vel obtrita sunt; cautumque in posterum senatus consulto ne quis gladiatorium munus ederet cui minor quadringentorum milium res neve amphitheatrum imponeretur nisi solo firmitatis spectatae. Atilius in exilium actus est. Ceterum sub recentem cladem patuere procerum domus, fomenta et medici passim praebiti, fuitque urbs per illos dies quamquam maesta facie veterum institutis similis, qui magna post proelia saucios largitione et cura sustentabant.	63. Когда начали разбирать развалины, к бездыханным трупам устремились близкие с объятиями и поцелуями, и нередко возникал спор, если лицо покойника было обезображено, а одинаковые телосложение и возраст вводили в заблуждение признавших в нем своего. При этом несчастье было изувечено и раздавлено насмерть пятьдесят тысяч человек, и сенат принял постановление, воспрещавшее устраивать гладиаторские бои тем, чье состояние оценивалось менее четырехсот тысяч сестерциев, равно как и возводить амфитеатр без предварительного обследования надежности грунта. Атилий был отправлен в изгнание. Следует упомянуть, что сразу же после разразившейся катастрофы знать открыла двери своих домов: повсюду оказывали врачебную помощь и снабжали лечебными средствами; и в городе в эти дни, сколь ни был горестен его облик, как бы ожили обычаи предков, которые после кровопролитных битв поддерживали раненых своими щедротами и попечением.
[64] Nondum ea clades exoleverat cum ignis violentia urbem ultra solitum adfecit, deusto monte Caelio; feralemque annum ferebant et ominibus adversis susceptum principi consilium absentiae, qui mos vulgo, fortuita ad culpam trahentes, ni Caesar obviam isset tribuendo pecunias ex modo detrimenti. actaeque ei grates apud senatum ab inlustribus famaque apud populum, quia sine ambitione aut proximorum precibus ignotos etiam et ultro accitos munificentia iuverat. adduntur sententiae ut mons Caelius in posterum Augustus appellaretur, quando cunctis circum flagrantibus sola Tiberii effigies sita in domo Iunii senatoris inviolata mansisset. evenisse id olim Claudiae Quintae eiusque statuam vim ignium bis elapsam maiores apud aedem matris deum consecravisse. sanctos acceptosque numinibus Claudios et augendam caerimoniam loco in quo tantum in principem honorem di ostenderint.	64. Еще не успело поблекнуть воспоминание об этом несчастье, как на город обрушилась неистовая сила огня, причинившего невиданные дотоле опустошения: выгорел весь Целиев холм; и пошла молва, что этот год несчастливый, что в недобрый час было принято решение принцепса удалиться из Рима, ибо толпе свойственно приписывать всякую случайность чьей-либо вине; но Цезарь пресек этот ропот раздачей денег в размере понесенных каждым убытков. В сенате ему принесли благодарность за это знатные граждане, и народ восхвалял его, ибо, невзирая на лица и безо всяких просьб со стороны приближенных, он помогал своей щедростью даже неизвестным ему и разысканным по его повелению погорельцам. Кроме того, в сенате было сделано предложение переименовать Целиев холм в Священный, ибо, когда все вокруг было истреблено пламенем, осталась невредимою только статуя Тиберия, стоявшая в доме сенатора Юния. То же произошло некогда и с изображением Клавдии Квинты: ее статуя, установленная нашими предками в храме Матери богов, дважды избегла разрушительной силы пожара. Клавдии - священны, к ним благоволят божества, и нужно, чтобы была особо отмечена святость места, в котором боги оказали принцепсу столь великий почет.
[65] Haud fuerit absurdum tradere montem eum antiquitus Querquetulanum cognomento fuisse, quod talis silvae frequens fecundusque erat, mox Caelium appellitatum a Caele Vibenna, qui dux gentis Etruscae cum auxilium tulisset sedem eam acceperat a Tarquinio Prisco, seu quis alius regum dedit: nam scriptores in eo dissentiunt. cetera non ambigua sunt, magnas eas copias per plana etiam ac foro propinqua habitavisse, unde Tuscum vicum e vocabulo advenarum dictum.	65. Не будет неуместным сообщить здесь о том, что этот холм в старину прозывался Дубовым, так как был покрыт густыми дубовыми рощами, а Целиевым его назвали впоследствии по имени Целия Вибенны, который, будучи предводителем отряда этрусков и придя вместе с ними на помощь римлянам, получил этот холм для заселения от Тарквиния Древнего, или его отдал ему кто-то другой из царей, ибо в этом историки расходятся между собой. Но не вызывает ни малейших сомнений, что воины Целия, которых было великое множество, обитали даже на равнине вплоть до мест по соседству с форумом, из-за чего эта часть города и стала называться по имени пришельцев Тусским кварталом.
[66] Sed ut studia procerum et largitio principis adversum casus solacium tulerant, ita accusatorum maior in dies et infestior vis sine levamento grassabatur; corripueratque Varum Quintilium, divitem et Caesari propinquum, Domitius Afer, Claudiae Pulchrae matris eius condemnator, nullo mirante quad diu egens et parto nuper praemio male usus plura ad flagitia accingeretur. Publium Dolabellam socium delationis extitisse miraculo erat, quia claris maioribus et Varo conexus suam ipse nobilitatem, suum sanguinem perditum ibat. restitit tamen senatus et opperiendum imperatorem censuit, quod unum urgentium malorum suffugium in tempus erat.	66. Но если усердие знати и щедрость Цезаря доставили римлянам облегчение в стихийных несчастьях, то ничто не ограждало их от бесчинств с каждым днем возраставшей и наглевшей шайки доносчиков; против родственника Цезаря богача Квинтилия Вара выступил с обвинениями Домиций Афр, ранее добившийся осуждения его матери Клавдии Пульхры, и никто не удивился тому, что, долго прозябавший в нужде и беспутно распорядившийся недавно полученной наградой, он замыслил новую подлость. Но всеобщее изумление вызвало соучастие в этом доносе Публия Долабеллы, ибо, происходя от прославленных предков и связанный родством с Варом, он по собственной воле пошел на то, чтобы запятнать свою знатность и навлечь позор на свое потомство. Сенат, однако, не дал ходу этому обвинению, постановив дождаться прибытия императора, что было тогда единственным способом отвести на время нависшие бедствия.
[67] At Caesar dedicatis per Campaniam templis, quamquam edicto monuisset ne quis quietem eius inrumperet, concursusque oppidanorum disposito milite prohiberentur, perosus tamen municipia et colonias omniaque in continenti sita Capreas se in insulam abdidit trium milium freto ab extremis Surrentini promunturii diiunctam. solitudinem eius placuisse maxime crediderim, quoniam importuosum circa mare et vix modicis navigiis pauca subsidia; neque adpulerit quisquam nisi gnaro custode. caeli temperies hieme mitis obiectu montis quo saeva ventorum arcentur; aestas in favonium obversa et aperto circum pelago peramoena; prospectabatque pulcherrimum sinum, antequam Vesuvius mons ardescens faciem loci verteret. Graecos ea tenuisse Capreasque Telebois habitatas fama tradit. sed tum Tiberius duodecim villarum nominibus et molibus insederat, quanto intentus olim publicas ad curas tanto occultiores in luxus et malum otium resolutus. manebat quippe suspicionum et credendi temeritas quam Seianus augere etiam in urbe suetus acrius turbabat non iam occultis adversum Agrippinam et Neronem insidiis. quis additus miles nuntios, introitus, aperta secreta velut in annalis referebat, ultroque struebantur qui monerent perfugere ad Germaniae exercitus vel celeberrimo fori effigiem divi Augusti amplecti populumque ac senatum auxilio vocare. eaque spreta ab illis, velut pararent, obiciebantur.	67. По освящении храмов в Кампании Цезарь, невзирая на то, что предписал особым эдиктом, чтобы никто не осмеливался нарушать его покой, и расставленные ради этого воины не допускали наплыва к нему горожан, все же, возненавидев муниципии, колонии и все расположенное на материковой земле, удалился на остров Капреи, отделенный от оконечности Суррентского мыса проливом в три тысячи шагов шириною. Я склонен думать, что больше всего ему понравилась уединенность этого острова, ибо море вокруг него лишено гаваней, и лишь мелкие суда, да и то не без трудностей, находили на нем кое-какие прибежища, так что никто не мог пристать к нему без ведома стражи. Зима на острове умеренная и мягкая, так как от холодных и резких ветров его укрывает гора, а лето чрезвычайно приятное, потому что остров беспрепятственно обвевает Фавоний и кругом - открытое море. Отсюда открывался прекрасный вид на залив, пока огнедышащая гора Везувий не изменила облика прилегающей к нему местности. Говорят, что Капреями когда-то владели греки и что остров был заселен телебоями. Но в то время его занимал Тиберий, в чьем распоряжении находилось двенадцать вилл с дворцами, каждая из которых имела своё название; и насколько прежде он был поглощен заботами о государстве, настолько теперь предался тайному любострастию и низменной праздности. Он сохранил в себе присущие ему подозрительность и готовность верить любому доносу, а Сеян, еще в Риме привыкший растравлять в нем и ту и другую, делал это на Капреях еще безудержнее и уже не скрывая козней, подстраиваемых им Агриппине и Нерону. Приставленные к ним воины заносили словно в дневник сообщения обо всех гонцах, которые к ним прибывали, обо всех, кто их посещал, обо всем явном и скрытом от постороннего глаза, и больше того: к ним подсылались люди, убеждавшие их бежать к войску, стоявшему против германцев, или, обняв на форуме в наиболее людный час статую божественного Августа, воззвать о помощи к народу и сенату. И хотя эти советы были ими отвергнуты, им тем не менее вменялось в вину, что они якобы готовились к осуществлению их.
[68] Iunio Silano et Silio Nerva consulibus foedum anni principium incessit tracto in carcerem inlustri equite Romano Titio Sabino ob amicitiam Germanici: neque enim omiserat coniugem liberosque eius percolere, sectator domi, comes in publico, post tot clientes unus eoque apud bonos laudatus et gravis iniquis. hunc Latinius Latiaris, Porcius Cato, Petilius Rufus, M. Opsius praetura functi adgrediuntur, cupidine consulatus ad quem non nisi per Seianum aditus; neque Seiani voluntas nisi scelere quaerebatur. compositum inter ipsos ut Latiaris, qui modico usu Sabinum contingebat, strueret dolum, ceteri testes adessent, deinde accusationem inciperent. igitur Latiaris iacere fortuitos primum sermones, mox laudare constantiam quod non, ut ceteri, florentis domus amicus adflictam deseruisset; simul honora de Germanico, Agrippinam miserans, disserebat. et postquam Sabinus, ut sunt molles in calamitate mortalium animi, effudit lacrimas, iunxit questus, audentius iam onerat Seianum, saevitiam, superbiam, spes eius; ne in Tiberium quidem convicio abstinet; iique sermones tamquam vetita miscuissent speciem artae amicitiae fecere. ac iam ultro Sabinus quaerere Latiarem, ventitare domum, dolores suos quasi ad fidissimum deferre.	68. Год консульства Юния Силана и Силия Нервы имел дурное начало: повлекли в темницу из-за привязанности к Германику прославленного римского всадника Тития Сабина; единственный из стольких его клиентов, он не перестал оказывать внимание его супруге и детям, посещая их дом и сопровождая их в общественных местах, за что порядочные люди его хвалили и уважали, а бесчестные ненавидели. На него и решили напасть бывшие преторы Луканий Лациар, Порций Катон, Петилий Руф и Марк Опсий, жаждавшие добиться консульства, доступ к которому был открыт только через Сеяна, чью благосклонность можно было снискать не иначе как злодеянием. Итак они сговариваются между собой, что Лациар, который был немного знаком с Сабином, коварно завлечет его в западню, что остальные будут присутствовать как свидетели и что затем все вместе выступят против него с обвинением. Лациар сначала заводит с Сабином как бы случайные разговоры, потом понемногу начинает превозносить его преданность, то, что не в пример прочим, будучи другом процветающего семейства, он не покинул его и тогда, когда оно оказалось в беде; одновременно он говорил с величайшей почтительностью о Германике и выражал сочувствие Агриппине. И после того как Сабин - ибо сердца смертных в несчастье смягчаются, - прослезившись, высказал KOf-какие жалобы, он уже смелее принялся осуждать Сеяна, его жестокость, надменность, притязания; не воздержался он даже от упреков Тиберию. Эти беседы, которые их как бы объединили в запретном, придали их отношениям видимость тесной дружбы. И уже Сабин по собственному побуждению стал искать встреч с Лациаром, посещать его дом и делиться с ним, как с ближайшим другом, своими огорчениями.
[69] Consultant quos memoravi quonam modo ea plurium auditu acciperentur. nam loco in quem coibatur servanda solitudinis facies; et si pone foris adsisterent, metus visus, sonitus aut forte ortae suspicionis erat. tectum inter et laquearia tres senatores haud minus turpi latebra quam detestanda fraude sese abstrudunt, foraminibus et rimis aurem admovent. interea Latiaris repertum in publico Sabinum, velut recens cognita narraturus, domum et in cubiculum trahit praeteritaque et instantia, quorum adfatim copia, ac novos terrores cumulat. eadem ille et s diutius, quanto maesta, ubi semel prorupere, difficilius reticentur. properata inde accusatio missisque ad Caesarem litteris ordinem fraudis suumque ipsi dedecus narravere. non alias magis anxia et pavens civitas, tegens adversum proximos; congressus, conloquia, notae ignotaeque aures vitari; etiam muta atque inanima, tectum et parietes circumspectabantur.	69. Названные мной совещаются, как поступить, чтобы несколько человек могли подслушать такие беседы. Дело в том, что для этого нужно было присутствовать в таком месте, которое Сабин считал бы уединенным, но стоять за дверьми они не решались из опасения, что он их увидит, услышит шорох или еще какая-нибудь случайность вызовет в нем подозрение. И вот три сенатора прячутся между кровлей и потолком, в укрытии столь же позорном, сколь омерзительной была и подстроенная ими уловка, и каждый из них припадает ухом к отверстиям и щелям в досках. Между тем Лациар, встретив Сабина на улице, увлекает его к себе в дом и ведет во внутренние покои, как бы намереваясь сообщить ему свежие новости, и тут нагромождает перед ним и давнишнее, и недавнее, - а было этого вдосталь, - и вызывающее опасения в будущем. Сабин делает то же, и еще пространнее, ибо чем горестнее рассказы, тем труднее, раз они уже прорвались, остановить их поток. После этого немедленно сочиняется обвинение, и в письме, отосланном Цезарю, доносчики сами подробно рассказали о том, как они подстроили этот подлый обман, и о своем позоре. Никогда Рим не бывал так подавлен тревогой и страхом: все затаились даже от близких, избегали встреч и боялись заговаривать как с незнакомыми, так и знакомыми; даже на предметы неодушевленные и немые - на кровлю и стены - взирали они со страхом.
[70] Sed Caesar sollemnia incipientis anni kalendis Ianuariis epistula precatus vertit in Sabinum, corruptos quosdam libertorum et petitum se arguens, ultionemque haud obscure poscebat. nec mora quin decerneretur; et trahebatur damnatus, quantum obducta veste et adstrictis faucibus niti poterat, clamitans sic inchoari annum, has Seiano victimas cadere. quo intendisset oculos, quo verba acciderent, fuga vastitas, deseri itinera fora. et quidam regrediebantur ostentabantque se rursum id ipsum paventes quod timuissent. quem enim diem vacuum poena ubi inter sacra et vota, quo tempore verbis etiam profanis abstineri mos esset, vincla et laqueus inducantur? non imprudentem Tiberium tantam invidiam adisse: quaesitum meditatumque, ne quid impedire credatur quo minus novi magistratus, quo modo delubra et altaria, sic carcerem recludant. secutae insuper litterae grates agentis quod hominem infensum rei publicae punivissent, adiecto trepidam sibi vitam, suspectas inimicorum insidias, nullo nominatim compellato; neque tamen dubitabatur in Neronem et Agrippinam intendi.	70. А Цезарь в послании, прочитанном в сенате в день январских календ, после обычных пожеланий по случаю нового года, обратился к делу Сабина, утверждая, что тот подкупил нескольких вольноотпущенников с целью учинить на него покушение, и недвусмысленно требуя предать его смерти. Тут же было вынесено соответствующее сенатское постановление, и, когда осужденного влекли на казнь, он кричал, насколько это было возможно, - ибо его голова была прикрыта одеждой, а горло сдавлено, - что так освящается наступающий год, такие жертвы приносятся Сеяну. Куда бы он ни направлял взор, куда бы ни обращал слова, всюду бегут от него, всюду пусто: улицы и площади обезлюдели: впрочем, некоторые возвращались и снова показывались на пути его следования, устрашившись и того, что они выказали испуг. "Какой же день будет свободен от казней, если среди жертвоприношений и обетов богам, когда по существующему обычаю подобает воздерживаться даже от нечестивых слов, заключают в оковы и накидывают петлю? И Тиберий не без намерения действует с такой отталкивающей жестокостью: это сделано обдуманно и умышленно, чтобы никто не воображал, будто вновь вступившим в должность магистратам что-нибудь может помешать отпереть двери темницы точно так же, как они отпирают храмы с их жертвенниками". Вслед за тем Цезарь в присланном им письме поблагодарил сенаторов за то, что они покарали государственного преступника, и добавил, что над ним нависла смертельная угроза из-за козней врагов, однако никого из них не назвал по имени; тем не менее всем было ясно, что он имеет в виду Нерона и Агриппину.
[71] Ni mihi destinatum foret suum quaeque in annum referre, avebat animus antire statimque memorare exitus quos Latinus atque Opsius ceterique flagitii eius repertores habuere, non modo postquam Gaius Caesar rerum potitus est sed incolumi Tiberio, qui scelerum ministros ut perverti ab aliis nolebat, ita plerumque satiatus et oblatis in eandem operam recentibus veteres et praegravis adflixit: verum has atque alias sontium poenas in tempore trademus. tum censuit Asinius Gallus, cuius liberorum Agrippina matertera erat, petendum a principe ut metus suos senatui fateretur amoverique sineret. nullam acque Tiberius, ut rebatur, ex virtutibus suis quam dissimulationem diligebat: eo aegrius accepit recludi quae premeret. sed mitigavit Seianus, non Galli amore verum ut cunctationes principis opperiretur, gnarus lentum in meditando, ubi prorupisset, tristibus dictis atrocia facta coniungere. Per idem tempus Iulia mortem obiit, quam neptem Augustus convictam adulterii damnaverat proieceratque in insulam Trimentm, haud procul Apulis litoribus. illic viginti annis exilium toleravit Augustae ope sustentata, quae florentis privignos cum per occultum subvertisset, misericordiam erga adflictos palam ostentabat.	71. Если бы я не поставил себе за правило вести изложение по годам, меня бы увлек соблазн забежать вперед и здесь же рассказать, каков был конец Лациара, Опсия и других участников этого постыдного дела, не только после того как властью завладел Гай Цезарь, но и при жизни Тиберия, который не желал, чтобы кто другой расправился с пособниками его злодейств, и вместе с тем, пресытившись их услугами, когда обретал возможность использовать в тех же целях новых людей, обычно истреблял прежних, ставших для него бременем; но о возмездии им и прочим виновным в преступлениях этого рода мы сообщим в свое время. В связи с письмом Цезаря Азиний Галл, чьим детям Агриппина приходилась теткою со стороны матери, предложил попросить его поставить сенат в известность, кого именно он опасается, и дозволить их устранить. Но ни одного из своих качеств, представлявшихся ему добродетелями, Тиберий не ценил так высоко, как умения притворяться; и тем более он был раздосадован тем, что его сокровенные мысли раскрыты. Впрочем, Сеян его успокоил, и не из любви к Галлу, но для того, чтобы выждать, пока улягутся колебания принцепса, ибо он знал, что, когда Тиберий, медлительный в размышлениях, наконец распаляется, у него за гневными словами следуют беспощадные действия. Тогда же скончалась Юлия, внучка Августа, изобличенная в прелюбодеянии, осужденная и сосланная им на остров Тример, находящийся близ берегов Апулии. Там она двадцать лет провела в изгнании, существуя на средства Августы, которая, ниспровергнув тайными происками своих пасынков и падчериц, проявляла показное сострадание к их бедствиям.
[72] Eodem anno Frisii, transrhenanus popolus, pacem exuere, nostra magis avaritia quam obsequii impatientes. tributum iis Drusus iusserat modicum pro angustia rerum, ut in usus militaris coria boum penderent, non intenta cuiusquam cura quae firmitudo, quae mensura, donec Olennius e primipilaribus regendis Frisiis impositus terga urorum delegit quorum ad formam acciperentur. id aliis quoque nationibus arduum apud Germanos difficilius tolerabatur, quis ingentium beluarum feraces saltus, modica domi armenta sunt. ac primo boves ipsos, mox agros, postremo corpora coniugum aut liberorum servitio tradebant. hinc ira et questus et postquam non subveniebatur remedium ex bello. rapti qui tributo aderant milites et patibulo adfixi: Olennius infensos fuga praevenit receptus castello cui nomen Flevum; et haud spernenda illic civium sociorumque manus litora Oceani praesidebat.	72. В том же году зарейнский народ фризы нарушил мир больше вследствие нашей жадности, чем из нежелания оказывать нам повиновение. По причине бедности фризов Друз обложил их умеренной податью, повелев сдавать бычьи шкуры для нужд нашего войска, причем никто не следил за тем, какой они прочности и какого размера, пока Оленний, центурион примипилов, назначенный правителем фризов, не отобрал турьи шкуры в качестве образца для приемщиков подати. Выполнить это требование было бы затруднительно и другим народам, а германцам тем более тяжело, что, хотя в их лесах водится много крупного зверя, домашний скот у них малорослый. И вот вместо шкур они стали сначала рассчитываться с нами быками, потом землями и, наконец, отдавать нам в рабство жен и детей. Отсюда - волнения и жалобы, и так как им не пошли в этом навстречу, у них не осталось другого выхода, кроме войны. Явившихся за получением подати воинов они схватили и распяли на крестах; Оленний, предупредив нападение разъяренных врагов, спасся бегством и укрылся в укреплении, носившем название Флев; в нем стоял довольно сильный отряд римских воинов и союзников, охранявших океанское побережье.
[73] Quod ubi L. Apronio inferioris Germaniae pro praetore cognitum, vexilla legionum e superiore provincia peditumque et equitum auxiliarium delectos accivit ac simul utrumque exercitum Rheno devectum Frisiis intulit, soluto iam castelli obsidio et ad sua tutanda degressis rebellibus. igitur proxima aestuaria aggeribus et pontibus traducendo graviori agmini firmat, atque interim repertis vadis alam Canninefatem et quod peditum Germanorum inter nostros merebat circumgredi terga hostium iubet, qui iam acie compositi pellunt turmas socialis equitesque legionum subsidio missos. tum tres leves cohortes ac rursum duae, dein tempore interiecto alarius eques immissus: satis validi si simul incubuissent, per intervallum adventantes neque constantiam addiderant turbatis et pavore fugientium auferebantur. Cethego Labeoni legato quintae legionis quod reliquum auxiliorum tradit. atque ille dubia suorum re in anceps tractus missis nuntiis vim legionum implorabat. prorumpunt quintani ante alios et acri pugna hoste pulso recipiunt cohortis alasque fessas vulneribus. neque dux Romanus ultum iit aut corpora humavit, quamquam multi tribunorum praefectorumque et insignes centuriones cecidissent. mox compertum a transfugis nongentos Romanorum apud lucum quem Baduhennae vocant pugna in posterum extracta confectos, et aliam quadringentorum manum occupata Cruptorigis quondam stipendiari villa, postquam proditio metuebatur, mutuis ictibus procubuisse.	73. Как только это стало известно пропретору Нижней Германии Луцию Апронию, он вызвал из Верхней провинции подразделения легионов и отборные отряды пехоты и конницы вспомогательных войск и, перевезя на судах вниз по Рейну и то и другое войско, двинулся на взбунтовавшихся фризов, которые, сняв осаду с римского укрепления, ушли защищать свои земли. Тогда Апроний принимается укреплять в затопляемых приливом местах насыпи и мосты, чтобы провести по ним войско с тяжелым обозом, и между тем, отыскав броды, велит конному подразделению каннинефатов и пехотинцам из служивших в наших рядах германцев обойти с тыла врагов; но те, успев изготовиться к бою, опрокидывают конные отряды союзников и присланную к ним на помощь конницу легионов. В дальнейшем туда же были направлены три легковооруженные когорты, затем еще две и спустя некоторое время - вся конница вспомогательных войск: этих сил было бы совершенно достаточно, если бы они одновременно бросились на врага, но, подходя с промежутками, они не добавили стойкости уже приведенным в расстройство частям и сами заразились страхом бегущих. Все, что осталось от вспомогательных войск, Луций Апроний отдает в подчинение легату пятого легиона Цетегу Лабеону, но и тот, попав в трудное положение вследствие разгрома отданных ему под начало частей, посылает гонцов, умоляя поддержать его силою легионов. Раньше других к нему на выручку устремляются воины пятого легиона и после ожесточенной схватки отбрасывают фризов и спасают истомленные ранами когорты и отряды всадников. Римский военачальник не пустился, однако, в погоню за неприятелем и не предал погребению трупы, хотя пало большое число трибунов, префектов и лучших центурионов. Впоследствии узнали от перебежчиков, что близ леса, называемого рощею Бадугенны, в затянувшейся до следующего дня битве было истреблено девятьсот римлян и что воины другого отряда из четырехсот человек, заняв усадьбу некогда служившего в нашем войске Крупторига и опасаясь измены, по взаимному уговору поразили друг друга насмерть.
[74] Clarum inde inter Germanos Frisium nomen, dissimulante Tiberio damna ne cui bellum permitteret. neque senatus in eo cura an imperii extrema dehonestarentur: pavor internus occupaverat animos cui remedium adulatione quaerebatur. ita quamquam diversis super rebus consulerentur, aram clementiae, aram amicitiae effigiesque circum Caesaris ac Seiani censuere crebrisque precibus efflagitabant visendi sui copiam facerent. non illi tamen in urbem aut propinqua urbi degressi sunt: satis visum omittere insulam et in proximo Campaniae aspici. eo venire patres, eques, magna pars plebis, anxii erga Seianum cuius durior congressus atque eo per ambitum et societate consiliorum parabatur. satis constabat auctam ei adrogantiam foedum illud in propatulo servitium spectanti; quippe Romae sueti discursus et magnitudine urbis incertum quod quisque ad negotium pergat: ibi campo aut litore iacentes nullo discrimine noctem ac diem iuxta gratiam aut fastus ianitorum perpetiebantur donec id quoque vetitum: et revenere in urbem trepidi quos non sermone, non visu dignatus erat, quidam male alacres quibus infaustae amicitiae gravis exitus imminebat	74. Это прославило фризов среди германцев, тогда как Тиберий скрывал потери, чтобы не оказаться в необходимости назначить главнокомандующего для ведения войны с ними. Да и сенат заботился не о том, как бы империя не покрыла себя позором на одной из своих окраин: душами всех владел страх перед тем, что творилось внутри государства, и общие помыслы были направлены лишь на изыскание средств спасения при помощи лести. Итак, невзирая на то, что обсуждались совсем другие вопросы, сенаторы определили воздвигнуть жертвенник Милосердию и жертвенник Дружбе и по обе стороны от них установить статуи Тиберия и Сеяна и часто обращались к ним с настоятельными мольбами доставить им возможность лицезреть их особы. Но Тиберий с Сеяном, однако, не появились ни в Риме, ни в его окрестностях; они сочли достаточным покинуть на время Капреи и показаться на ближайшем побережье Кампании. Туда устремились сенаторы, всадники и много простого народа; все особенно трепетали перед Сеяном, доступ к которому был более затруднителен, и поэтому добиться его можно было лишь посредством искательства и готовности служить его замыслам. Разумеется, что при виде столь отвратительного и столь откровенного раболепия он проникся еще большим высокомерием; ведь в Риме обычная уличная суета большого города скрывает, кто по какому делу торопится; здесь же, расположившись в поле или на берегу, будь то день или ночь, они были вынуждены одинаково выносить как благосклонность, так и наглую спесь привратников, пока и это, наконец, не было запрещено. Те, кого Сеян не удостоил ни беседы, ни взгляда, возвратились в Рим, трепеща за будущее; иные радовались, но тщетно, ибо злосчастная дружба с Сеяном привела их вскоре к роковому концу.
[75] Ceterum Tiberius neptem Agrippinam Germanico ortam cum coram Cn. Domitio tradidisset, in urbe celebrari nuptias iussit. in Domitio super vetustatem generis propinquum Caesaribus sanguinem delegerat; nam is aviam Octaviam et per eam Augustum avunculum praeferebat.	75. Между тем Тиберий, выдав на Капреях замуж за Гнея Домиция свою внучку Агриппину, дочь Германика, повелел отпраздновать свадьбу В Риме. Он избрал Домиция, помимо древности его рода, также и потому, что тот состоял с Цезарями в кровном родстве, ибо мог похвалиться, что Октавия - его бабка, а через нее и Август - двоюродный дед.