| Deutsch | Русский |
| "Eine kuriose Frau!" wiederholte Gumpelino, als wir uns auf den Weg machten seine beiden Freundinnen, Signora Lätitia und Signora Francesca, deren Bekanntschaft er mir verschaffen wollte, zu besuchen. Da die Wohnung dieser Damen auf einer etwas entfernten Anhöhe lag, so erkannte ich um so dankbarer die Güte meines wohlbeleibten Freundes, der das Bergsteigen etwas beschwerlich fand, und auf jedem Hügel atemschöpfend stehenblieb, und "O Jesu!" seufzte. | - Курьезная женщина, - повторил Гумпелино, когда мы с ним отправились в путь - навестить двух его приятельниц, синьору Летицию и синьору Франческу, с которыми он собирался меня познакомить. Квартира этих дам находилась довольно высоко на горе, и я тем признательнее был моему упитанному другу за то, что, находя подъем в гору несколько трудным для себя, оностанавливался на каждом холме, переводя дух и охая: "О, Иисусе!" |
| Die Wohnungen in den Bädern von Lucca nämlich sind entweder unten in einem Dorfe, das von hohen Bergen umschlossen ist, oder sie liegen auf einem dieser Berge selbst, unfern der Hauptquelle, wo eine pittoreske Häusergruppe in das reizende Tal hinabschaut. Einige liegen aber auch einzeln zerstreut an den Bergesabhängen, und man muß mühsam hinaufklimmen durch Weinreben, Myrtengesträuch, Geißblatt, Lorbeerbüsche, Oleander, Geranikum und andre vornehme Blumen und Pflanzen, ein wildes Paradies. Ich habe nie ein reizenderes Tal gesehen, besonders wenn man von der Terrasse des oberen Bades, wo die ernstgrünen Zypressen stehen, ins Dorf hinabschaut. Man sieht dort die Brücke, die über ein Flüßchen führt, welches Lima heißt, und das Dorf in zwei Teile durchschneidend, an beiden Enden in mäßigen Wasserfällen, über Felsenstücke dahinstürzt, und ein Geräusch hervorbringt, als wolle es die angenehmsten Dinge sagen und könne vor dem allseitig plaudernden Echo nicht zu Worten kommen. | Дело в том, что дома на Луккских водах расположены или внизу, в деревне, окруженной высокими горами, или же на самих горах, невдалеке от главного источника, где живописная группа строений смотрит вниз на очаровательную долину. Но некоторые дома разбросаны и поодиночке на горных склонах, и к ним приходится карабкаться между виноградниками, миртовыми кустами, каприфолиями, лаврами, олеандрами, геранью и прочими изысканными цветами и растениями; это какой-то сплошной дикий рай. Мне никогда не приходилось видеть долины очаровательнее, в особенности если смотреть вниз, на деревню, с террасы верхнего источника, где высятся сумрачно-зеленые кипарисы. Видишь мост, переброшенный через речку, которая называется Лимою, и, разделяя деревню на две половины, в обоих концах ее образует небольшие пороги, так как сбегает по скалам, и поднимает шум, словно пытается рассказать самые приятные на свете вещи, но не в состоянии сделать этого из-за эха, со всех сторон заглушающего ее. |
| Der Hauptzauber dieses Tals liegt aber gewiß in dem Umstand, daß es nicht zu groß ist und nicht zu klein, daß die Seele des Beschauers nicht gewaltsam erweitert wird, vielmehr sich ebenmäßig mit dem herrlichen Anblick füllt, daß die Häupter der Berge selbst, wie die Apenninen überall, nicht abenteuerlich gotisch erhaben mißgestaltet sind, gleich den Bergkarikaturen, die wir ebensowohl wie die Menschenkarikaturen, in germanischen Ländern finden: sondern, daß ihre edelgeründeten, heiter grünen Formen fast eine Kunstzivilisation aussprechen, und gar melodisch mit dem blaßblauen Himmel zusammenklingen. | Но главное очарование долины заключается, конечно, в том, что она не слишком велика и не слишком мала, что душа зрителя не ширится помимо воли, а, напротив, ощущает гармоническую соразмерность с чудесным зрелищем, что самые вершины гор, как и всюду в Апеннинах, не нагромождаются в причудливом готическом беспорядке, подобно карикатурам на горы, которые мы наблюдаем наряду с карикатурами на людей в германских землях; их благородно округленные, одетые в яркую зелень контуры говорят о почти художественной культуре и чрезвычайно мелодически гармонируют с бледно-голубым небом. |
| "O Jesu!" ächzte Gumpelino, als wir, mühsamen Steigens und von der Morgensonne schon etwas stark gewärmt, oberwähnte Zypressenhöhe erreichten, und, ins Dorf hinabschauend, unsere englische Freundin, hoch zu Roß, wie ein romantisches Märchenbild, über die Brücke jagen, und ebenso traumschnell wieder verschwinden sahen. "O Jesu! welch eine kuriose Frau", wiederholte einigemal der Marchese. "In meinem gemeinen Leben ist mir noch keine solche Frau vorgekommen. Nur in Komödien findet man dergleichen, und ich glaube z. B. die Holzbecher würde die Rolle gut spielen. Sie hat etwas von einer Nixe. Was denken Sie?" | - Иисусе! - простонал Гумпелино, когда мы, уже сильно согревшись от утомительного подъема в гору и от лучей утреннего солнца, достигли кипарисов на упомянутой мною возвышенности и, заглянув вниз, в деревню, увидели, как наша английская приятельница промчалась на коне через мост, мелькнув, словно романтический образ из сказки, и столь же быстро исчезла, будто сновидение.- Иисусе, что за курьезная женщина!-несколько раз повторил маркиз.-В моей скромной жизни я не встречал подобных женщин. Они попа- даются только в комедиях, и я думаю, что Гольцбехер, например, очень хорошо сыграла бы ее роль. В ней есть что-то русалочье. Как вы полагаете? |
| "Ich denke, Sie haben recht, Gumpelino. Als ich mit ihr von London nach Rotterdam fuhr, sagte der Schiffskapitän, sie gliche einer mit Pfeffer bestreuten Rose. Zum Dank, für diese pikante Vergleichung, schüttete sie eine ganze Pfefferbüchse auf seinen Kopf aus, als sie ihn einmal in der Kajüte eingeschlummert fand, und man konnte sich dem Manne nicht mehr nähern ohne zu niesen." | - Я полагаю, что вы правы, Гумпелино. Когда я ехал с ней из Лондона в Роттердам, капитан корабля сказал, что она похожа на посыпанную перцем розу. В благодарность за это пикантное сравнение она высыпала ему на голову целую перечницу, застав его однажды дремлющим в каюте, и к нему нельзя было подойти, чтобы не чихнуть. |
| "Eine kuriose Frau!" sprach wieder Gumpelino. "So zart wie weiße Seide und ebenso stark, und sitzt zu Pferde ebenso gut wie ich. Wenn sie nur nicht ihre Gesundheit zugrunde reitet. Sahen Sie nicht eben den langen, magern Engländer, der auf seinem magern Gaul, hinter ihr herjagte, wie die galoppierende Schwindsucht? Das Volk reitet zu leidenschaftlich, gibt alles Geld in der Welt für Pferde aus. Lady Maxfields Schimmel kostet dreihundert goldne, lebendige Louisdore - ach! und die Louisdore stehen so hoch und steigen noch täglich." | - Курьезная женщина, - повторил Гумпелино.- Нежная, как белый шелк, и такая же крепкая, а на лошади сидит так же хорошо, как я. Только бы она не загубила свое здоровье этой верховой ездой. Вы не заметили сейчас длинного, тощего англичанина, мчавшегося за ней на своем тощем коне, точь-в-точь галопирующая чахотка? Народ этот проявляет излишнюю страстность в верховой езде, все свои деньги тратит на лошадей. Белый конь леди Максфилд стоит триста золотых, живехоньких луидоров - ах, а луидоры стоят так высоко и с каждым днем все поднимаются! |
| "Ja, die Louisdor werden noch so hoch steigen, daß ein armer Gelehrter, wie unsereiner, sie gar nicht mehr wird erreichen können." | - Да, луидоры поднимутся еще так высоко, что бедному ученому, вроде нашего брата, и не достать до них. |
| "Sie haben keinen Begriff davon, Herr Doktor, wieviel Geld ich ausgeben muß, und dabei behelfe ich mich mit einem einzigen Bedienten, und nur wenn ich in Rom bin, halte ich mir einen Kapellan für meine Hauskapelle. Sehen Sie, da kommt mein Hyazinth." | - Вы понятия не имеете, доктор, сколько мне приходится тратить денег, а между тем я обхожусь при помощи одного только слуги и, лишь когда бываю в Риме, содержу капеллана при своей домовой часовне. А вот идет мой Гиацинт. |
| Die kleine Gestalt, die in diesem Augenblick bei der Windung eines Hügels zum Vorschein kam, hätte vielmehr den Namen einer Feuerlilie verdient. Es war ein schlotternd weiter Scharlachrock, überladen mit Goldtressen, die im Sonnenglanze strahlten, und aus dieser roten Pracht schwitzte ein Köpfchen hervor, das mir sehr wohlbekannt zunickte. Und wirklich, als ich das bläßlich besorgliche Gesichtchen und die geschäftig zwinkenden Äuglein näher betrachtete, erkannte ich jemanden, den ich eher auf dem Berg Sinai als auf den Apenninen erwartet hätte, und das war kein anderer als Herr Hirsch, Schutzbürger in Hamburg, ein Mann, der nicht bloß immer ein sehr ehrlicher Lotteriekollekteur gewesen, sondern sich auch auf Hühneraugen und Juwelen versteht, dergestalt, daß er erstere von letzteren nicht bloß zu unterscheiden weiß, sondern auch die Hühneraugen ganz geschickt auszuschneiden und die Juwelen ganz genau zu taxieren weiß. | Маленькая фигурка, показавшаяся в этот момент из-за поворота холма, заслуживала скорее названия красной лилии. В глаза бросался широкий болтающийся сюртук ярко-красного цвета, изукрашенный золотыми позументами, которые сверкали на солнце, и среди всего этого красного великолепия торчала головка, обливавшаяся потом, и она кивала мне, как доброму знакомому. И в самом деле, рассмотрев поближе бледное озабоченное личико и деловито мигающие глазки, я узнал человека, которого, казалось, легче было встретить на горе Синае, чем на Апеннинах; это был не кто иной, как господин Гирш, гамбургский обыватель, не только бывший всегда очень честным лотерейным маклером, но и знавший толк в мозолях и драгоценностях так основательно, что он не только умел отличать первые от последних, но и вырезал очень искусно мозоли и оценивал очень точно драгоценности. |
| "Ich bin guter Hoffnung" - sprach er, als er mir näher kam - "daß Sie mich noch kennen, obgleich ich nicht mehr Hirsch heiße. Ich heiße jetzt Hyazinth und bin der Kammerdiener des Herrn Gumpel." | - Я надеюсь, - сказал он, подойдя ко мне ближе, - что вы еще помните меня, хотя я и не называюсь больше Гирш. Я зовусь теперь Гиацинтом и состою камердинером у господина Гумпеля. |
| "Hyazinth!" rief dieser, in staunender Aufwallung über die Indiskretion des Dieners. | - Гиацинт! - вскричал этот последний, изумленный и пораженный нескромностью своего слуги. |
| "Sein Sie nur ruhig, Herr Gumpel, oder Herr Gumpelino, oder Herr Marchese, oder Eure Exzellenza, wir brauchen uns gar nicht vor diesem Herrn zu genieren, der kennt mich, hat manches Los bei mir gespielt, und ich möcht sogar drauf schwören, er ist mir von der letzten Renovierung noch sieben Mark neun Schilling schuldig - Ich freue mich wirklich, Herr Doktor, Sie hier wiederzusehen. Haben Sie hier ebenfalls Vergnügungsgeschäfte? Was sollte man sonst hier tun, in dieser Hitze, und wo man noch dazu bergauf und bergab steigen muß. Ich bin hier des Abends so müde, als wäre ich zwanzigmal vom Altonaer Tore nach dem Steintor gelaufen, ohne was dabei verdient zu haben." | - Будьте покойны, господин Гумпель, или господин Гумпелино, или господин маркиз, или ваше превосходительство, нам нечего стесняться перед этим господином; он знает меня, не раз покупал у меня лотерейные билеты, и я даже мог бы поклясться, что со времени последнего розыгрыша он остался мне должен семь марок девять шиллингов. Право, я очень рад, господин доктор, что вижу вас здесь. Вы тут тоже для своего удовольствия? Иначе - для чего же тут и быть в такую жару, когда еще притом надо лазить с горы на гору? К вечеру я устаю здесь так, как будто двадцать раз пробежал от Альтонских до Каменных ворот и не заработал при этом ни гроша. |
| "O Jesu!" - rief der Marchese - "schweig, schweig! Ich schaffe mir einen andern Bedienten an." | - Иисусе! - воскликнул маркиз.- Замолчи, замолчи! Я заведу себе другого слугу! |
| "Warum schweigen?" - versetzte Hirsch Hyazinthos - "Ist es mir doch lieb, wenn ich mal wieder gutes Deutsch sprechen kann mit einem Gesichte, das ich schon einmal in Hamburg gesehen, und denke ich an Hamburg -" | - Зачем молчать! - возразил Гирш-Гиацинт. - Ведь так приятно, когда можно поговорить опять на добром немецком языке с лицом, которое видел уже когда-то в Гамбурге, а когда я подумаю о Гамбурге... |
| Hier, bei der Erinnerung an sein kleines Stiefvaterländchen, wurden des Mannes Äuglein flimmernd feucht, und seufzend sprach er: | Тут, при воспоминании о маленькой мачехе-родине, глазки Гирша влажно заблестели, и он продолжал со вздохом: |
| "Was ist der Mensch! Man geht vergnügt vor dem Altonaer Tore, auf dem Hamburger Berg, spazieren, und besieht dort die Merkwürdigkeiten, die Löwen, die Gevögel, die Papagoyim, die Affen, die ausgezeichneten Menschen, und man läßt sich Karussel fahren oder elektrisieren, und man denkt was würde ich erst für Vergnügen haben an einem Orte, der noch zweihundert Meilen von Hamburg weiter entfernt ist, in dem Lande wo die Zitronen und Orangen wachsen, in Italien! Was ist der Mensch! Ist er vor dem Altonaer Tore, so möchte er gern in Italien sein, und ist er in Italien, so möchte er wieder vor dem Altonaer Tore sein! Ach stände ich dort wieder und sähe wieder den Michaelisturm, und oben daran die Uhr mit den großen goldnen Zahlen auf dem Zifferblatt, die großen goldnen Zahlen, die ich so oft des Nachmittags betrachtete, wenn sie so freundlich in der Sonne glänzten - ich hätte sie oft küssen mögen. Ach, ich bin jetzt in Italien, wo die Zitronen und Orangen wachsen; wenn ich aber die Zitronen und Orangen wachsen sehe, so denk ich an den Steinweg zu Hamburg, wo sie, ganzer Karren voll, gemächlich aufgestapelt liegen, und wo man sie ruhig genießen kann, ohne daß man nötig hat so viele Gefahr-Berge zu besteigen und so viel Hitzwärme auszustehen. So wahr mir Gott helfe, Herr Marchese, wenn ich es nicht der Ehre wegen getan hätte und wegen der Bildung, so wäre ich Ihnen nicht hierher gefolgt. Aber das muß man Ihnen nachsagen, man hat Ehre bei Ihnen und bildet sich." | - Что такое человек! Прохаживаешься в свое удовольствие у Альтонских ворот, по Гамбургской горе, осматриваешь там всякие достопримечательности, львов, птиц, попугаев, обезьян, знаменитых людей, катаешься на карусели или электризуешься, а думаешь, насколько больше удовольствия получил бы в местности, которая отстоит от Гамбурга миль на двести, в стране, где растут лимоны и апельсины, в Италии. Что такое человек! Когда он стоит перед Альтонскими воротами, ему очень хочется в Италию, а когда он в Италии, то хотел бы опять очутиться у Альтонских ворот! Ах, стоять бы мне снова там и видеть опять колокольню Михаила и на ней наверху часы с большими золотыми цифрами на циферблате, на которые я так часто смотрел после обеда, когда они приветливо блестели на солнце - не раз мне хотелось поцеловать их. Ах, теперь я в Италии, где растут лимоны и апельсины, но когда я вижу, как растут лимоны и апельсины, я вспоминаю Каменную улицу в Гамбурге, где они разложены так привольно на переполненных лотках, и можно там спокойно наслаждаться ими, и не надо карабкаться в гору, с опасностью для жизни, и терпеть такую палящую жару. Как бог свят, господин маркиз, если бы я это не сделал ради чести и ради образованности, я бы не последовал сюда за вами. Но, нужно признаться, быть с вами, - значит иметь честь и получать образование. |
| "Hyazinth!" - sprach jetzt Gumpelino, der durch diese Schmeichelei etwas besänftigt worden -, "Hyazinth geh jetzt zu -" | - Гиацинт, - сказал тут Гумпелино, слегка смягченный этой лестью,- Гиацинт, иди теперь к... |
| "Ich weiß schon | - Я уж знаю... |
| "Du weißt nicht, sage ich dir, Hyazinth -" | - Ты не знаешь, говорю тебе, Гиацинт... |
| "Ich sag Ihnen, Herr Gumpel, ich weiß. Ew. Exzellenz schicken mich jetzt zu der Lady Maxfield - Mir braucht man gar nichts zu sagen. Ich weiß Ihre Gedanken, die Sie noch gar nicht gedacht, und vielleicht Ihr Lebtag gar nicht denken werden. Einen Bedienten wie mich, bekommen Sie nicht so leicht - und ich tu es der Ehre wegen, und der Bildung wegen, und wirklich, man hat Ehre bei Ihnen und bildet sich -" | - Я говорю вам, господин Гумпель, я знаю. Ваше превосходительство посылаете меня к леди Максфилд... Мне совсем ничего не нужно говорить. Я знаю ваши мысли, даже те, которых вы еще и не думали и которые, пожалуй, вам и в голову не придут во всю вашу жизнь. Такого слугу, как я, вы нелегко найдете, и я делаю это ради чести и ради образованности, и действительно, быть с вами - значит иметь честь и получать образование. |
| Bei diesem Worte putzte er sich die Nase mit einem sehr weißen Taschentuche. | При этих словах он высморкался в весьма белый носовой платок. |
| "Hyazinth", sprach der Marchese, "du gehst jetzt zu der Lady Julie Maxfield, zu meiner Julia, und bringst ihr diese Tulpe - nimm sie in acht, denn sie kostet fünf Paoli - und sagst ihr -" | - Гиацинт, - сказал маркиз, - ты отправишься к леди Максфилд, к моей Юлии, и отнесешь ей этот тюльпан - береги его, он стоит пять паоли, - и скажешь ей... |
| "Ich weiß schon -" | - Я уж знаю... |
| "Du weißt nichts. Sag ihr: die Tulpe ist unter den Blumen -" | - Ты ничего не знаешь! Скажи ей: тюльпан среди прочих цветов... |
| "Ich weiß schon, Sie wollen ihr etwas durch die Blume sagen. Ich habe für so manches Lotterielos in meiner Kollekte selbst eine Devise gemacht -" | - Я уж знаю, вы хотите сказать ей кое-что с помощью цветка. Я ведь тоже не раз сочинял девизы, когда собирал деньги за лотерейные билеты. |
| "Ich sage dir, Hyazinth, ich will keine Devise von dir. Bringe diese Blume an Lady Maxfield, und sage ihr: | - Говорю тебе, Гиацинт, не нужно мне твоих девизов. Отнеси этот цветок к леди Максфилд и скажи ей: |
|
Die Tulpe ist unter den Blumen Was unter den Käsen der Stracchino; Doch mehr als Blumen und Käse Verehrt Dich Gumpelino!" |
Тюльпан среди прочих цветов Точь-в-точь средь сыров - сыр страккино. Но больше цветов и сыров Обожает тебя Гумпелино! |
| "So wahr mir Gott alles Guts gebe, das ist gut!" - rief Hyazinth - "Winken Sie mir nicht, Herr Marchese, was Sie wissen, das weiß ich, und was ich weiß, das wissen Sie. Und Sie, Herr Doktor, leben Sie wohl! Um die Kleinigkeit mahne ich Sie nicht." | - Дай мне бог здоровья, вот это здорово! - воскликнул Гиацинт. - Не мигайте мне, господин маркиз! Что вы знаете, то и я знаю, и что я знаю, то знаете и вы. До свидания, господин доктор. О пустячном долге я вам не напоминаю. |
| - Bei diesen Worten stieg er den Hügel wieder hinab, und murmelte beständig: "Gumpelino Stracchino - Stracchino Gumpelino -" | С этими словами он стал спускаться с холма, бормоча беспрестанно: "Гумпелино - Страккино, Страккино - Гумпелино". |
| "Es ist ein treuer Mensch" - sagte der Marchese - "sonst hätte ich ihn längst abgeschafft, wegen seines Mangels an Etikette. Vor Ihnen hat das nichts zu bedeuten. Sie verstehen mich. Wie gefällt Ihnen seine Livree? Es sind noch für vierzig Taler mehr Tressen dran als an der Livree von Rothschilds Bedienten. Ich habe innerlich mein Vergnügen, wie sich der Mensch bei mir perfektioniert. Dann und wann gebe ich ihm selbst Unterricht in der Bildung. Ich sage ihm oft: Was ist Geld? Geld ist rund und rollt weg, aber Bildung bleibt. Ja, Herr Doktor, wenn ich, was Gott verhüte, mein Geld verliere, so bin ich doch noch immer ein großer Kunstkenner, ein Kenner von Malerei, Musik und Poesie. Sie sollen mir die Augen zubinden und mich in der Galerie zu Florenz herumführen, und bei jedem Gemälde, vor welches Sie mich hinstellen, will ich Ihnen den Maler nennen, der es gemalt hat, oder wenigstens die Schule, wozu dieser Maler gehört. Musik? Verstopfen Sie mir die Ohren und ich höre doch jede falsche Note. Poesie? Ich kenne alle Schauspielerinnen Deutschlands und die Dichter weiß ich auswendig. Und gar Natur! Ich bin zweihundert Meilen gereist, Tag und Nacht durch, um in Schottland einen einzigen Berg zu sehen. Italien aber geht über alles. Wie gefällt Ihnen hier diese Naturgegend? Welche Schöpfung! Sehen Sie mal die Bäume, die Berge, den Himmel, da unten das Wasser - ist nicht alles wie gemalt? Haben Sie es je im Theater schöner gesehen? Man wird sozusagen ein Dichter! Verse kommen einem in den Sinn und man weiß nicht woher: - | - Это преданный человек, - сказал маркиз, - иначе я давно бы отделался от него, потому что он не знает этикета. При вас это ничего. Вы ведь понимаете меня. Как вам нравится его ливрея? На ней позументов на сорок талеров больше, чем на ливрее у слуг Ротшильда. Я испытываю внутреннее удовольствие, когда подумаю, как он у меня совершенствуется. Временами я его сам поучаю для его образования. Часто я говорю ему: что такое деньги? Денежки - круглые и катятся прочь, а образование остается. Да, доктор, если я, боже упаси, потеряю мои деньги, все же я останусь большим знатоком искусства, знатоком живописи, музыки, поэзии. Завяжите мне глаза и сведите меня в галерею во Флоренции, и у каждой картины, у которой вы меня поставите, я назову имя живописца, ее написавшего, или, по крайней мере, школу, к которой принадлежит живописец. Музыка? Заткните мне уши, и я все-таки услышу всякую фальшивую ноту. Поэзия? Я знаю всех актрис Германии и знаю наизусть всех поэтов. А уж природа! Я проехал двести миль, ехал дни и ночи напролет, чтобы увидеть только одну гору в Шотландии. Но Италия все превосходит. Как вам нравится эта местность? Что за произведение искусства? Взгляните на деревья, на горы, на небо, на воду, там внизу, разве все это как будто не нарисовано? Видели вы что-нибудь красивее в театрах? Становишься, так сказать, поэтом! Стихи приходят в голову, сам не знаешь откуда: |
|
Schweigend, in der Abenddämmrung Schleier Ruht die Flur, das Lied der Haine stirbt; Nur daß hier, im alternden Gemäuer Melancholisch noch ein Heimchen zirpt." |
Под покровом сумерек в молчанье Дремлет поле, замер дальний гул; И лишь здесь, в старинном грустном зданье, Свой напев кузнечик затянул. |
| Diese erhabenen Worte deklamierte der Marchese mit überschwellender Rührung, indem er, wie verklärt, in das lachende, morgenhelle Tal hinabschaute. | Эти торжественные слова маркиз продекламировал, весь исполненный умиления, с просветленным лицом, глядя вниз, на смеющуюся, светом утра озаренную долину. |
Титульный лист | Предыдущая | Следующая
Грамматический справочник | Тексты
