Notre Dame de Paris/Собор Парижской богоматери

V. LE RETRAIT OÙ DIT SES HEURES MONSIEUR LOUIS DE FRANCE/V. Келья, в которой Людовик Французский читает часослов

France	Русский
Le lecteur n'a peut-être pas oublié qu'un moment avant d'apercevoir la bande nocturne des truands, Quasimodo, inspectant Paris du haut de son clocher, n'y voyait plus briller qu'une lumière, laquelle étoilait une vitre à l'étage le plus élevé d'un haut et sombre édifice, à côté de la Porte Saint-Antoine. Cet édifice, c'était la Bastille. Cette étoile, c'était la chandelle de Louis XI.	Читатель, быть может, помнит, что за минуту перед тем, как Квазимодо заметил в ночном мраке шайку бродяг, он, обозревая с высоты своей башни Париж, увидел только один огонек, светившийся в окне самого верхнего этажа высокого и мрачного здания рядом с Сент-Антуанскими воротами. Это здание была Бастилия. Этой мерцавшей звездочкой была свеча Людовика XI.
Le roi Louis XI était en effet à Paris depuis deux jours. Il devait repartir le surlendemain pour sa citadelle de Montilz-lès-Tours. Il ne faisait jamais que de rares et courtes apparitions dans sa bonne ville de Paris, n'y sentant pas autour de lui assez de trappes, de gibets et d'archers écossais.	Король Людовик XI уже два дня провел в Париже. Через день он предполагал вновь отбыть в свой укрепленный замок Монтиль-ле-Тур. Он вообще лишь редкими и короткими наездами появлялся в своем добром городе Париже, находя, что в нем недостаточно потайных ходов, виселиц и шотландских стрелков.
Il était venu ce jour-là coucher à la Bastille. La grande chambre de cinq toises carrées qu'il avait au Louvre, avec cheminée chargée de douze grosses bêtes et des treize grands prophètes, et son grand lit de onze pieds sur douze lui agréaient peu. Il se perdait dans toutes ces grandeurs. Ce roi bon bourgeois aimait mieux la Bastille avec une chambrette et une couchette. Et puis la Bastille était plus forte que le Louvre.	Эту ночь он решил провести в Бастилии. Огромный его покой в Лувре, в пять квадратных туаз с большим камином, украшенным изображениями двенадцати огромных животных и тринадцати великих пророков, с просторным ложем (одиннадцать футов в ширину и двенадцать в длину) не очень привлекал его. Он терялся среди всего этого величия. Король, обладавший вкусом скромного горожанина, предпочитал каморку с узкой постелью в Бастилии. К тому же Бастилия была лучше укреплена, чем Лувр.
Cette chambrette que le roi s'était réservée dans la fameuse prison d'état était encore assez vaste et occupait l'étage le plus élevé d'une tourelle engagée dans le donjon. C'était un réduit de forme ronde, tapissé de nattes en paille luisante, plafonné à poutres rehaussées de fleurs de lys d'étain doré avec les entrevous de couleur, lambrissé à riches boiseries semées de rosettes d'étain blanc et peintes de beau vert-gai, fait d'orpin et de florée fine.	"Каморка", которую король отвел себе в знаменитой государственной тюрьме, была все же достаточно обширна и занимала самый верхний этаж башенки, возведенной на главной замковой башне. Это была уединенная круглая комната, обитая блестящими соломенными циновками, с цветным потолком, который перерезали балки, увитые лилиями из позолоченного олова, с деревянными панелями, выкрашенными красивой ярко-зеленой краской, составленной из реальгара и индиго, и усеянными розетками из белой оловянной глазури.
Il n'y avait qu'une fenêtre, une longue ogive treillissée de fil d'archal et de barreaux de fer, d'ailleurs obscurcie de belles vitres coloriées aux armes du roi et de la reine, dont le panneau revenait à vingt-deux sols.	В ней было лишь одно высокое стрельчатое окно, забранное решеткой из медной проволоки и железных прутьев и затененное помимо этого великолепными цветными, с изображениями гербов короля и королевы, стеклами, каждое из которых стоило двадцать два су.
Il n'y avait qu'une entrée, une porte moderne, à cintre surbaissé, garnie d'une tapisserie en dedans, et, au dehors, d'un de ces porches de bois d'Irlande, frêles édifices de menuiserie curieusement ouvrée, qu'on voyait encore en quantité de vieux logis il y a cent cinquante ans. " Quoiqu'ils défigurent et embarrassent les lieux, dit Sauval avec désespoir, nos vieillards pourtant ne s'en veulent point défaire et les conservent en dépit d'un chacun. "	В ней был лишь один вход, одна дверь с низкой аркой, во вкусе того времени, изнутри обитая вышитым ковром и снабженная снаружи портиком из ирландской сосны -- хрупким сооружением тонкой, искусной столярной работы, которое часто можно было видеть в старинных домах еще лет полтораста назад. "Хотя они обезображивают и загромождают жилища, -- говорит с отчаянием Соваль, -- тем не менее наши старики не желают расставаться с ними и сохраняют их наперекор всему"
On ne trouvait dans cette chambre rien de ce qui meublait les appartements ordinaires, ni bancs, ni tréteaux, ni formes, ni escabelles communes en forme de caisse, ni belles escabelles soutenues de piliers et de contre-piliers à quatre sols la pièce. On n'y voyait qu'une chaise pliante à bras, fort magnifique : le bois en était peint de roses sur fond rouge, le siège de cordouan vermeil, garni de longues franges de soie et piqué de mille clous d'or. La solitude de cette chaise faisait voir qu'une seule personne avait droit de s'asseoir dans la chambre. &Аgrave; côté de la chaise et tout près de la fenêtre, il y avait une table recouverte d'un tapis à figures d'oiseaux. Sur cette table un gallemard taché d'encre, quelques parchemins, quelques plumes, et un hanap d'argent ciselé. Un peu plus loin, un chauffe-doux, un prie-Dieu de velours cramoisi, relevé de bossettes d'or. Enfin au fond un simple lit de damas jaune et incarnat, sans clinquant ni passement ; les franges sans façon. C'est ce lit, fameux pour avoir porté le sommeil ou l'insomnie de Louis XI, qu'on pouvait encore contempler, il y a deux cents ans, chez un conseiller d'état, où il a été vu par la vieille madame Pilou, célèbre dans le Cyrus sous le nom d'Arricidie et de la Morale vivante.	Но в этой комнате нельзя было найти обычного для того времени убранства -- никаких скамей -- ни длинных, с мягкими сиденьями, ни в форме ларей, ни табуретов на трех ножках, ни прелестных скамеечек на резных подставках, стоивших четыре су каждая Здесь стояло только одно роскошное складное кресло, его деревянные части были разрисованы розами на красном фоне, а сиденье алой кордовской кожи украшено длинной шелковой бахромой и усеяно золотыми гвоздиками Это одинокое кресло указывало на то, что лишь одна особа имела право сидеть в этой комнате Рядом с креслом, у самого окна, стоял стол, покрытый ковром с изображениями птиц На столе письменный прибор в чернильных пятнах, свитки пергамента, перья и серебряный чеканный кубок. Чуть подальше -- переносная печь, аналой, обитый темнокрасным бархатом и украшенный золотыми шишечками Наконец в глубине стояла простая кровать, накрытая покрывалом желто-красного штофа, без мишуры и позументов, со скромной бахромой. Эту самую кровать, знаменитую тем, что она навевала на Людовика XI то сон, то бессонницу, можно было видеть еще двести лет спустя в доме одного государственного советника, где ее узрела на старости лет г-жа Пилу, прославленная в романе Кир под именем Аррицидии, или Олицетворенной нравственности.
Telle était la chambre qu'on appelait " le retrait où dit ses heures monsieur Louis de France ".	Такова была комната, называвшаяся "кельей, в которой Людовик Французский читает часослов".
Au moment où nous y avons introduit le lecteur, ce retrait était fort obscur. Le couvre-feu était sonné depuis une heure, il faisait nuit, et il n'y avait qu'une vacillante chandelle de cire posée sur la table pour éclairer cinq personnages diversement groupés dans la chambre.	В ту минуту, когда мы ввели сюда читателя, комната тонула во мраке. Сигнал к тушению огней был подан уже час назад, наступила ночь, на столе мерцала только одна жалкая восковая свеча, озарявшая пять человек, собравшихся в этой комнате.
Le premier sur lequel tombait la lumière était un seigneur superbement vêtu d'un haut-de-chausses et d'un justaucorps écarlate rayé d'argent, et d'une casaque à mahoîtres de drap d'or à dessins noirs. Ce splendide costume, où se jouait la lumière, semblait glacé de flamme à tous ses plis. L'homme qui le portait avait sur la poitrine ses armoiries brodées de vives couleurs : un chevron accompagné en pointe d'un daim passant. L'écusson était accosté à droite d'un rameau d'olivier, à gauche d'une corne de daim. Cet homme portait à sa ceinture une riche dague dont la poignée de vermeil était ciselée en forme de cimier et surmontée d'une couronne comtale. Il avait l'air mauvais, la mine fière et la tête haute. Au premier coup d'oeil on voyait sur son visage l'arrogance, au second la ruse.	Один из них был вельможа в роскошном костюме, состоявшем из широких коротких штанов, пунцового, расшитого серебром камзола и плаща с парчовыми, в черных разводах, широкими рукавами. Этот великолепный наряд, на котором играл свет, казалось, пламенел каждой своей складкой. На груди у него был вышит яркими шелками герб, две полоски, образовавшие угол вершиной вверх, а под ним бегущая лань С правой стороны гербового щита масличная ветвь, с левой -- олений рог. На поясе висел богатый кинжал, золоченая рукоятка которого была похожа на гребень шлема с графской короной наверху. У этого человека было злое лицо, высокомерный вид, гордо поднятая голова. Прежде всего бросалась в глаза его надменность, затем хитрость.
Il se tenait tête nue, une longue pancarte à la main, derrière la chaise à bras sur laquelle était assis, le corps disgracieusement plié en deux, les genoux chevauchant l'un sur l'autre, le coude sur la table, un personnage fort mal accoutré. Qu'on se figure en effet, sur l'opulent cuir de Cordoue, deux rotules cagneuses, deux cuisses maigres pauvrement habillées d'un tricot de laine noire, un torse enveloppé d'un surtout de futaine avec une fourrure dont on voyait moins de poil que de cuir ; enfin, pour couronner un vieux chapeau gras du plus méchant drap noir bordé d'un cordon circulaire de figurines de plomb. Voilà, avec une sale calotte qui laissait à peine passer un cheveu, tout ce qu'on distinguait du personnage assis. Il tenait sa tête tellement courbée sur sa poitrine qu'on n'apercevait rien de son visage recouvert d'ombre, si ce n'est le bout de son nez sur lequel tombait un rayon de lumière, et qui devait être long. &Аgrave; la maigreur de sa main ridée on devinait un vieillard. C'était Louis XI.	Держа в руках длинный свиток, он с непокрытой головой стоял за креслом, в котором, согнувшись, закинув ногу на ногу и облокотившись о стол, сидел плохо одетый человек. Вообразите в этом пышном, обитом колдовской кожей кресле угловатые колени, тощие ляжки в поношенном трико из черной шерсти, туловище, облаченное в фланелевый кафтан, отороченный облезлым мехом, и старую засаленную шляпу из самого скверного черного сукна, с прикрепленными вокруг тульи свинцовыми фигурками. Прибавьте к этому грязную ермолку, почти скрывавшую волосы, -- вот и все, что можно было разглядеть на сидевшем человеке. Голова его свесилась на грудь; виден был лишь кончик длинного носа, на который падал луч света. По иссохшим морщинистым рукам нетрудно было догадаться, что в кресле сидит старик. Это и был Людовик XI.
&Аgrave; quelque distance derrière eux causaient à voix basse deux hommes vêtus à la coupe flamande, qui n'étaient pas assez perdus dans l'ombre pour que quelqu'un de ceux qui avaient assisté à la représentation du mystère de Gringoire n'eût pu reconnaître en eux deux des principaux envoyés flamands, Guillaume Rym, le sagace pensionnaire de Gand, et Jacques Coppenole, le populaire chaussetier. On se souvient que ces deux hommes étaient mêlés à la politique secrète de Louis XI.	Поодаль, за их спинами, беседовали вполголоса двое мужчин, одетых в платье фламандского покроя. Оба они были хорошо освещены; те, кто присутствовал на представлении мистерии Гренгуара, тотчас узнали бы в них двух главных послов Фландрии: Гильома Рима, проницательного сановника из города Гента, и любимого народом чулочника Жака Копеноля. Читатель припомнит, что эти два человека были причастны к тайной политике Людовика XI.
Enfin, tout au fond, près de la porte, se tenait debout dans l'obscurité, immobile comme une statue, un vigoureux homme à membres trapus, à harnois militaire, à casaque armoriée, dont la face carrée, percée d'yeux à fleur de tête, fendue d'une immense bouche, dérobant ses oreilles sous deux larges abat-vent de cheveux plats, sans front, tenait à la fois du chien et du tigre.	Наконец в самой глубине комнаты, возле двери, неподвижно, как статуя, стоял в полутьме крепкий, коренастый человек, в доспехах, в кафтане, вышитом гербами. Его квадратное лицо с низким лбом и глазами навыкате, с огромной щелью рта и широкими прядями прилизанных волос, закрывавшими уши, напоминало и пса и тигра.
Tous étaient découverts, excepté le roi.	У всех, кроме короля, головы были обнажены.
Le seigneur qui était auprès du roi lui faisait lecture d'une espèce de long mémoire que sa majesté semblait écouter avec attention. Les deux flamands chuchotaient.	Вельможа, стоявший подле короля, читал ему чтото вроде длинной докладной записки, которую тот, казалось, слушал очень внимательно. Фламандцы перешептывались.
-- Croix-Dieu ! grommelait Coppenole, je suis las d'être debout. Est-ce qu'il n'y a pas de chaise ici ?	-- Крест господень! -- ворчал Копеноль. -- Я устал стоять. Неужели здесь нет ни одного стула?
Rym répondait par un geste négatif, accompagné d'un sourire discret.	Рим, сдержанно улыбаясь, ответил отрицательным жестом.
-- Croix-Dieu ! reprenait Coppenole tout malheureux d'être obligé de baisser ainsi la voix, l'envie me démange de m'asseoir à terre, jambes croisées, en chaussetier, comme je fais dans ma boutique.	-- Крест Господень! -- опять заговорил Копеноль, которому было очень трудно понижать голос. -- Меня так и подмывает усесться на пол и поджать под себя ноги, по обычаю чулочников, как я это делаю у себя в лавке.
-- Gardez-vous-en bien, maître Jacques !	-- Ни в коем случае, мэтр Жак!
-- Ouais ! maître Guillaume ! ici l'on ne peut donc être que sur les pieds ?	-- Как, мэтр Гильом? Значит, здесь дозволяется только стоять на ногах?
-- Ou sur les genoux, dit Rym.	-- Или на коленях, -- отрезал Рим.
En ce moment la voix du roi s'éleva. Ils se turent.	Король повысил голос. Они умолкли.
-- Cinquante sols les robes de nos valets, et douze livres les manteaux des clercs de notre couronne ! C'est cela ! versez l'or à tonnes ! Êtes-vous fou, Olivier ?	-- Пятьдесят су за ливреи наших слуг и двенадцать ливров за плащи для нашей королевской свиты! Так! Так! Рассыпайте золото бочками! Вы с ума сошли, Оливье?
En parlant ainsi, le vieillard avait levé la tête. On voyait reluire à son cou les coquilles d'or du collier de Saint-Michel. La chandelle éclairait en plein son profil décharné et morose. Il arracha le papier des mains de l'autre.	Старик поднял голову. На его шее блеснули золотые раковины цепи ордена Михаила Архангела. Свет упал на его сухой и угрюмый профиль. Он вырвал бумагу из рук Оливье.
-- Vous nous ruinez ! cria-t-il en promenant ses yeux creux sur le cahier. Qu'est-ce que tout cela ? qu'avons-nous besoin d'une si prodigieuse maison ? Deux chapelains à raison de dix livres par mois chacun, et un clerc de chapelle à cent sols ! Un valet de chambre à quatre-vingt-dix livres par an ! Quatre écuyers de cuisine à six vingts livres par an chacun ! Un hasteur, un potager, un saussier, un queux, un sommelier d'armures, deux valets de sommiers à raison de dix livres par mois chaque ! Deux galopins de cuisine à huit livres ! Un palefrenier et ses deux aides à vingt-quatre livres par mois ! Un porteur, un pâtissier, un boulanger, deux charretiers, chacun soixante livres par an ! Et le maréchal des forges, six vingts livres ! Et le maître de la chambre de nos deniers, douze cents livres, et le contrôleur, cinq cents ! - Que sais-je, moi ? C'est une furie ! Les gages de nos domestiques mettent la France au pillage ! Tous les mugots du Louvre fondront à un tel feu de dépense ! Nous y vendrons nos vaisselles ! Et l'an prochain, si Dieu et Notre-Dame (ici il souleva son chapeau) nous prêtent vie, nous boirons nos tisanes dans un pot d'étain !	-- Вы нас разоряете! -- крикнул он, пробегая записку своими ввалившимися глазами. -- Что это такое? На что нам такой придворный штат? Два капеллана по десять ливров в месяц каждый и служка в часовне по сто су! Камер-лакей по девяносто ливров в год! Четыре стольника по сто двадцать ливров в год каждый! Надсмотрщик за рабочими, огородник, помощник повара, главный повар, хранитель оружия, два писца для ведения счетов по десять ливров в месяц каждый! Двое поварят по восьми ливров! Конюх и его два помощника по двадцать четыре ливра в месяц! Рассыльный, пирожник, хлебопек, два возчика -- по шестьдесят ливров в год каждый! Старший кузнец -- сто двадцать ливров! А казначей -- тысяча двести ливров, а контролер -- пятьсот! Нет, это безумие! Содержание наших слуг разоряет Францию! Все богатство Лувра растает на огне такой расточительности! Этак нам придется распродать нашу посуду! И в будущем году, если Бог и пречистая его Матерь (тут он приподнял шляпу) продлят нашу жизнь, нам придется пить лекарство из оловянной кружки!
En disant cela, il jetait un coup d'oeil sur le hanap d'argent qui étincelait sur la table. Il toussa, et poursuivit :	Король бросил взгляд на серебряный кубок, сверкавший на столе.
-- Maître Olivier, les princes qui règnent aux grandes seigneuries, comme rois et empereurs, ne doivent pas laisser engendrer la somptuosité en leurs maisons ; car de là ce feu court par la province. - Donc, maître Olivier, tiens-toi ceci pour dit. Notre dépense augmente tous les ans. La chose nous déplaît. Comment, pasque-Dieu ! jusqu'en 79 elle n'a point passé trente-six mille livres. En 80, elle a atteint mille six cent dix-neuf livres, - j'ai le chiffre en tête, - en 81, soixante-six mille six cent quatre-vingts livres ; et cette année, par la foi de mon corps ! elle atteindra quatre-vingt mille livres ! Doublée en quatre ans ! Monstrueux !	-- Мэтр Оливье! -- откашлявшись, продолжал он. -- Правители, поставленные во главе больших владений, например короли и императоры, не должны допускать роскошь при своих дворах, ибо отсюда этот огонь перебрасывается в провинцию. Итак, мэтр Оливье, запомни это раз навсегда! Наши расходы растут с каждым годом. Это нам не нравится. Как же так? Клянусь Пасхой! До семьдесят девятого года они не превышали тридцати шести тысяч ливров. В восьмидесятом они достигли сорока трех тысяч шестисот девятнадцати ливров Я отлично помню эти цифры! В восемьдесят первом году шестьдесят шесть тысяч шестьсот восемьдесят ливров, а в нынешнем году клянусь душой! -- дойдет до восьмидесяти тысяч. За четыре года они выросли вдвое! Чудовищно!
Il s'arrêta essoufflé, puis il reprit avec emportement :	Он замолчал, тяжело дыша, потом запальчиво продолжал:
-- Je ne vois autour de moi que gens qui s'engraissent de ma maigreur ! Vous me sucez des écus par tous les pores !	-- Я вижу вокруг только людей, жиреющих за счет моей худобы! Вы высасываете экю из всех моих пор!
Tous gardaient le silence. C'était une de ces colères qu'on laisse aller. Il continua :	Все молчали. Это был один из тех приливов гнева, которые следовало переждать. Король продолжал:
-- C'est comme cette requête en latin de la seigneurie de France, pour que nous ayons à rétablir ce qu'ils appellent les grandes charges de la couronne ! Charges en effet ! charges qui écrasent ! Ah ! messieurs ! vous dites que nous ne sommes pas un roi, pour régner dapifero nullo, buticulario nullo ! Nous vous le ferons voir, pasque-Dieu ! si nous ne sommes pas un roi !	-- Это напоминает прошение на латинском языке, с которым обратилось к нам французское дворянство, чтобы мы снова возложили на него "бремя" так называемой почетной придворной службы! Это действительно бремя! Бремя, от которого хребет трещит! Вы, государи мои, уверяете, что мы не настоящий король, ибо царствуем dapifero nullo, buticulario nullo. [149] Мы вам покажем, клянусь Пасхой, король мы или нет!
Ici il sourit dans le sentiment de sa puissance, sa mauvaise humeur s'en adoucit, et il se tourna vers les flamands :	При мысли о своем могуществе король улыбнулся, его раздражение улеглось, и он обратился к фламандцам.
-- Voyez-vous, compère Guillaume ? le grand panetier, le grand bouteillier, le grand chambellan, le grand sénéchal ne valent pas le moindre valet. - Retenez ceci, compère Coppenole ; - ils ne servent à rien. &Аgrave; se tenir ainsi inutiles autour du roi, ils me font l'effet des quatre évangélistes qui environnent le cadran de la grande horloge du Palais, et que Philippe Brille vient de remettre à neuf. Ils sont dorés, mais ils ne marquent pas l'heure ; et l'aiguille peut se passer d'eux.	-- Видите ли, милый Гильом, все эти главные кравчие, главные виночерпии, главные камергеры и главные дворецкие не стоят последнего лакея. Запомните это, милый Копеноль, от них нет никакого проку Они без всякой пользы торчат возле короля, вроде четырех статуй евангелистов, окружающих циферблат больших дворцовых часов, только что подновленных Филиппом де Брилем, на этих статуях много позолоты, но времени они не указывают, и часовая стрелка обошлась бы и без них.
Il demeura un moment pensif, et ajouta en hochant sa vieille tête :	Он на минуту задумался, а затем добавил, покачивая седой головой.
-- Ho ! Ho ! par Notre-Dame, je ne suis pas Philippe Brille, et je ne redorerai pas les grands vassaux. Je suis de l'avis du roi Edouard : sauvez le peuple et tuez les seigneurs. - Continue, Olivier.	-- Хо, хо, клянусь пресвятой девой, я не Филипп Бриль и не буду подновлять позолоту на знатных вассалах! Продолжай, Оливье!
Le personnage qu'il désignait par ce nom reprit le cahier de ses mains, et se remit à lire à haute voix :	Человек, которого он назвал этим именем, взял у него из рук тетрадь и опять стал читать вслух.
-- "... &Аgrave; Adam Tenon, commis à la garde des sceaux de la prévôté de Paris, pour l'argent, façon et gravure desdits sceaux qui ont été faits neufs pour ce que les autres précédents, pour leur antiquité et caduqueté, ne pouvaient plus bonnement servir. - Douze livres parisis.	-- "Адаму Тенону, состоящему при хранителе печатей парижского превотства, за серебро, работу и чеканку оных печатей, кои пришлось сделать заново, ибо прежние, вследствие их ветхости и изношенности, стали не пригодны к употреблению, -- двенадцать парижских ливров.
" &Аgrave; Guillaume Frère, la somme de quatre livres quatre sols parisis, pour ses peines et salaires d'avoir nourri et alimenté les colombes des deux colombiers de l'Hôtel des Tournelles, durant les mois de janvier, février et mars de cette année ; et pour ce a donné sept sextiers d'orge.	Гильому Фреру -- четыре ливра четыре парижских су за его труды и расходы на прокорм и содержание голубей в двух голубятнях особняка Турнель в течение января, февраля и марта месяца сего года; на тот же предмет ему отпущено было семь мер ячменя.
" &Аgrave; un cordelier, pour confession d'un criminel, quatre sols parisis. "	Францисканскому монаху за то, что исповедал преступника, -- четыре парижских су".
Le roi écoutait en silence. De temps en temps il toussait. Alors il portait le hanap à ses lèvres et buvait une gorgée en faisant une grimace.	Король слушал молча. Иногда он покашливал Тогда он подносил кубок к губам и, морщась, отпивал глоток.
-- " En cette année ont été faits par ordonnance de justice à son de trompe par les carrefours de Paris cinquante six cris. - Compte à régler.	-- "В истекшем году, по распоряжению суда, было сделано при звуках труб на перекрестках Парижа пятьдесят шесть оповещений. Счет подлежит оплате.
" Pour avoir fouillé et cherché en certains endroits, tant dans Paris qu'ailleurs, de la finance qu'on disait y avoir été cachée, mais rien n'y a été trouvé ; - quarante-cinq livres parisis. "	На поиски и раскопки, произведенные как в самом Париже, так и в других местностях, с целью отыскать клады, которые, по слухам, там были зарыты, хотя ничего и не было найдено, -- сорок пять парижских ливров".
-- Enterrer un écu pour déterrer un sou ! dit le roi.	-- Это значит зарыть экю, чтобы вырыть су! -- заметил король.
-- "... Pour avoir mis à point, à l'Hôtel des Tournelles, six panneaux de verre blanc à l'endroit où est la cage de fer, treize sols. - Pour avoir fait et livré, par le commandement du roi, le jour des monstres, quatre écussons aux armes dudit seigneur, enchapessés de chapeaux de roses tout à l'entour, six livres. - Pour deux manches neuves au vieil pourpoint du roi, vingt sols. - Pour une boîte de graisse à graisser les bottes du roi, quinze deniers. - Une étable faite de neuf pour loger les pourceaux noirs du roi, trente livres parisis. - Plusieurs cloisons, planches et trappes faites pour enfermer les lions d'emprès Saint-Paul, vingt-deux livres. "	-- "... За доделку шести панно из белого стекла в помещении, где находится железная клетка, в особняке Турнель, -- тринадцать су За изготовление и доставку, по повелению короля, в день праздника уродов, четырех щитов с королевскими гербами, окруженными гирляндами из роз, -- шесть ливров. За два новых рукава к старому камзолу короля -- двадцать су За коробку жира для смазки сапог короля -- пятнадцать денье За постройку нового хлева для черных поросят короля -- тридцать парижских ливров За несколько перегородок, помостов и подъемных дверей, кои были сделаны в помещении для львов при дворе СенПоль, -- двадцать два ливра".
-- Voilà des bêtes qui sont chères, dit Louis XI. N'importe ! c'est une belle magnificence de roi. Il y a un grand lion roux que j'aime pour ses gentillesses. - L'avez-vous vu, maître Guillaume ? - Il faut que les princes aient de ces animaux mirifiques. &Аgrave; nous autres rois, nos chiens doivent être des lions, et nos chats des tigres. Le grand va aux couronnes. Du temps des paiens de Jupiter, quand le peuple offrait aux églises cent boeufs et cent brebis, les empereurs donnaient cent lions et cent aigles. Cela était farouche et fort beau. Les rois de France ont toujours eu de ces rugissements autour de leur trône. Néanmoins on me rendra cette justice que j'y dépense encore moins d'argent qu'eux, et que j'ai une plus grande modestie de lions, d'ours, d'éléphants et de léopards. - Allez, maître Olivier. Nous voulions dire cela à nos amis les flamands.	-- Дорогонько обходятся эти звери, -- заметил Людовик XI. -- Ну да ладно, это чисто королевская затея! Там есть огромный рыжий лев, которого я люблю за его ужимки. Вы видели его, мэтр Гильом? Правителям следует иметь этаких диковинных зверей Нам, королям, собаками должны служить львы, а кошками -- тигры. Величие под стать венценосцам. Встарь, во времена поклонения Юпитеру, когда народ в своих храмах приносил в жертву сто быков и столько же баранов, императоры дарили сто львов и сто орлов. В этом было что-то грозное и прекрасное. Короли Франции всегда слышали рычание этих зверей близ своего трона. Однако, нужно отдать справедливость, я расходую на это не так много денег, как мои предшественники, львов, медведей, слонов и леопардов у меня значительно меньше. Продолжайте, мэтр Оливье. Мы только это и желали сказать нашим друзьямфламандцам.
Guillaume Rym s'inclina profondément, tandis que Coppenole, avec sa mine bourrue, avait l'air d'un de ces ours dont parlait sa majesté. Le roi n'y prit pas garde. Il venait de tremper ses lèvres dans le hanap, et recrachait le breuvage en disant :	Гильом Рим низко поклонился, тогда как Копеноль стоял насупившись, напоминая одного из медведей, о которых говорил его величество. Король не обратил на это внимания. Он только что отхлебнул из своего кубка и, отплевываясь, проговорил:
-- Pouah ! la fâcheuse tisane !	-- Фу, что за противное зелье!
Celui qui lisait continua :	Читавший продолжал:
-- " Pour nourriture d'un maraud piéton enverrouillé depuis six mois dans la logette de l'écorcherie, en attendant qu'on sache qu'en faire. - Six livres quatre sols. "	-- "За прокорм бездельника-бродяги, находящегося шесть месяцев под замком в камере для грабителей, впредь до особого распоряжения, -- шесть ливров четыре су".
-- Qu'est cela ? interrompit le roi. Nourrir ce qu'il faut pendre ! Pasque-Dieu ! je ne donnerai plus un sol pour cette nourriture. - Olivier, entendez-vous de la chose avec monsieur d'Estouteville, et dès ce soir faites-moi le préparatif des noces du galant avec une potence. - Reprenez.	-- Что такое? -- прервал король. -- Кормить того, кого следует повесить? Клянусь Пасхой, я больше не дам на это ни гроша! Оливье! Поговорите с господином Эстутвилем и нынче же вечером приготовьте все, чтобы обвенчать этого молодца с виселицей. Дальше!
Olivier fit une marque avec le pouce à l'article du maraud piéton et passa outre.	Оливье ногтем сделал пометку против статьи о "бездельнике-бродяге" и продолжал:
-- " &Аgrave; Henriet Cousin, maître exécuteur des hautes oeuvres de la justice de Paris, la somme de soixante sols parisis, à lui taxée et ordonnée par monseigneur le prévôt de Paris, pour avoir acheté, de l'ordonnance de mondit sieur le prévôt, une grande épée à feuille servant à exécuter et décapiter les personnes qui par justice sont condamnées pour leurs démérites, et icelle fait garnir de fourreau et de tout ce qui y appartient ; et pareillement a fait remettre à point et rhabiller la vieille épée, qui s'était éclatée et ébréchée en faisant la justice de messire Louis de Luxembourg, comme plus à plein peut apparoir... "	-- "Анриэ Кузену -- главному палачу города Парижа, по определению и распоряжению монсеньера парижского прево, выдано шестьдесят парижских су на покупку им, согласно приказу вышеупомянутого сэра прево, большого широкого меча для обезглавливания и казни лиц, приговоренных к этому правосудием за их провинности, а также на покупку ножен и всех полагающихся к нему принадлежностей; столько же -- на починку и подновление старого меча, треснувшего и зазубрившегося при совершении казни над мессиром Людовиком Люксембургским, из чего со всей очевидностью следует..."
Le roi interrompit : -- Il suffit. J'ordonnance la somme de grand coeur. Voilà des dépenses où je ne regarde pas. Je n'ai jamais regretté cet argent-là. - Suivez.	-- Довольно! -- перебил его король. -- Весьма охотно утверждаю эту сумму. На такого рода расходы я не скуплюсь. На это я никогда не жалел денег. Продолжайте!
-- " Pour avoir fait de neuf une grande cage... "	-- "На сооружение новой большой деревянной клетки..."
-- Ah ! dit le roi en prenant de ses deux mains les bras de sa chaise, je savais bien que j'étais venu en cette Bastille pour quelque chose. - Attendez, maître Olivier. Je veux voir moi-même la cage. Vous m'en lirez le coût pendant que je l'examinerai. - Messieurs les flamands, venez voir cela. C'est curieux.	-- Ага! -- воскликнул король, взявшись обеими руками за ручки кресла. Я знал, что недаром приехал в Бастилию. Погодите, мэтр Оливье! Я хочу взглянуть на эту клетку. Вы читайте мне счет издержек, а я буду ее осматривать. Господа фламандцы, пойдемте посмотрим. Это любопытно.
Alors il se leva, s'appuya sur le bras de son interlocuteur, fit signe à l'espèce de muet qui se tenait debout devant la porte de le précéder, aux deux flamands de le suivre, et sortit de la chambre.	Он встал, оперся на руку своего собеседника и, приказав знаком безмолвной личности, стоявшей у дверей, идти вперед, а двум фламандцам следовать за собою, вышел из комнаты.
La royale compagnie se recruta, à la porte du retrait, d'hommes d'armes tout alourdis de fer, et de minces pages qui portaient des flambeaux. Elle chemina quelque temps dans l'intérieur du sombre donjon, percé d'escaliers et de corridors jusque dans l'épaisseur des murailles. Le capitaine de la Bastille marchait en tête, et faisait ouvrir les guichets devant le vieux roi malade et voûté, qui toussait en marchant.	За дверьми кельи свита короля пополнилась закованными в железо воинами и маленькими пажами, несшими факелы. Некоторое время все они шествовали по внутренним ходам мрачной башни, прорезанной лестницами и коридорами, местами в толще стены. Комендант Бастилии шел во главе, приказывая отворять низкие узкие двери перед старым, больным, сгорбленным, кашлявшим королем.
&Аgrave; chaque guichet, toutes les têtes étaient obligées de se baisser excepté celle du vieillard plié par l'âge.	Перед каждой дверкой все вынуждены были нагибаться, кроме уже согбенного летами короля.
-- Hum ! disait-il entre ses gencives, car il n'avait plus de dents, nous sommes déjà tout prêt pour la porte du sépulcre. &Аgrave; porte basse, passant courbé.	-- Гм! -- бормотал он сквозь десны, ибо зубов у него не было. -- Мы уже готовы переступить порог могильного склепа. Согбенному путнику -- низенькая дверка.
Enfin, après avoir franchi un dernier guichet si embarrassé de serrures qu'on mit un quart d'heure à l'ouvrir, ils entrèrent dans une haute et vaste salle en ogive, au centre de laquelle on distinguait, à la lueur des torches, un gros cube massif de maçonnerie, de fer et de bois. L'intérieur était creux. C'était une des ces fameuses cages à prisonniers d'état qu'on appelait les fillettes du roi. Il y avait aux parois deux ou trois petites fenêtres, si drument treillissées d'épais barreaux de fer qu'on n'en voyait pas la vitre. La porte était une grande dalle de pierre plate, comme aux tombeaux. De ces portes qui ne servent jamais que pour entrer. Seulement, ici, le mort était un vivant.	Наконец, оставив позади последнюю дверку с таким количеством замков, что понадобилось четверть часа, чтобы отпереть ее, они вошли в высокую обширную залу со стрельчатым сводом, посредине которой при свете факелов можно было разглядеть большой массивный куб из камня, железа и дерева. Внутри он был полый. То была одна из тех знаменитых клеток, предназначавшихся для государственных преступников, которые назывались "дочурками короля". В стенах этого куба были два-три оконца, забранных такой частой и толстой решеткой, что стекол не было видно. Дверью служила большая гладкая каменная плита наподобие могильной. Такая дверь отворяется лишь однажды, чтобы пропустить внутрь. Но здесь мертвецом был живой человек.
Le roi se mit à marcher lentement autour du petit édifice en l'examinant avec soin, tandis que maître Olivier qui le suivait lisait tout haut le mémoire :	Король медленно обошел это сооружение, тщательно его осматривая, в то время как мэтр Оливье, следовавший за ним по пятам, громко читал ему:
-- " Pour avoir fait de neuf une grande cage de bois de grosses solives, membrures et sablières, contenant neuf pieds de long sur huit de lé, et de hauteur sept pieds entre deux planchers, lissée et boujonnée à gros boujons de fer, laquelle a été assise en une chambre étant à l'une des tours de la bastide Saint-Antoine, en laquelle cage est mis et détenu, par commandement du roi notre seigneur, un prisonnier qui habitait précédemment une vieille cage caduque et décrépite. - Ont été employées à cette dite cage neuve quatre-vingt-seize solives de couche et cinquante-deux solives debout, dix sablières de trois toises de long ; et ont été occupés dix-neuf charpentiers pour équarrir, ouvrer et tailler tout ledit bois en la cour de la Bastille pendant vingt jours... "	-- "На сооружение новой большой деревянной клетки из толстых бревен, с рамами и лежнями, имеющей девять футов длины, восемь ширины и семь вышины от пола до потолка, отполированной и окованной толстыми железными полосами, -- клетки, которая была построена в помещении одной из башен СентАнтуанской крепости и в которой заключен и содержится, по повелению нашего всемилостивейшего короля, узник, помещавшийся прежде в старой, ветхой, полуразвалившейся клетке. На означенную новую клетку израсходовано девяносто шесть бревен в ширину, пятьдесят два в вышину, десять лежней длиной в три туазы каждый; а для обтесывания, нарезки и пригонки на дворе Бастилии перечисленного леса наняты были девятнадцать плотников на двадцать дней..."
-- D'assez beaux coeurs de chêne, dit le roi en cognant du poing la charpente.	-- Недурной дуб, -- заметил король, постукивая кулаком по бревнам.
-- "... Il est entré dans cette cage, poursuivit l'autre, deux cent vingt gros boujons de fer, de neuf pieds et de huit, le surplus de moyenne longueur, avec les rouelles, pommelles et contre-bandes servant auxdits boujons, pesant tout ledit fer trois mille sept cent trente-cinq livres ; outre huit grosses équières de fer servant à attacher ladite cage, avec les crampons et clous pesant ensemble deux cent dix-huit livres de fer, sans compter le fer des treillis des fenêtres de la chambre où la cage a été posée, les barres de fer de la porte de la chambre, et autres choses... "	-- "... На эту клетку пошло, -- продолжал читающий, -- двести двадцать толстых железных брусьев длиною в девять и восемь футов, не считая некоторого количества менее длинных, с добавлением обручей, шарниров и скреп для упомянутых выше брусьев. Всего весу в этом железе три тысячи семьсот тридцать пять фунтов, кроме восьми толстых железных колец для прикрепления означенной клетки к полу, весящих вместе с гвоздями и скобами двести восемнадцать фунтов, и не считая веса оконных решеток в той комнате, где поставлена клетка, дверных железных засовов и прочего..."
-- Voilà bien du fer, dit le roi, pour contenir la légèreté d'un esprit !	-- Только подумать, сколько железа потребовалось, чтобы обуздать легкомысленный ум! -- сказал король.
-- "... Le tout revient à trois cent dix-sept livres cinq sols sept deniers. "	-- "... Итого -- триста семнадцать ливров пять су и семь денье"
-- Pasque-Dieu ! s'écria le roi.	-- Клянусь Пасхой!.. -- воскликнул король.
&Аgrave; ce juron, qui était le favori de Louis XI, il parut que quelqu'un se réveillait dans l'intérieur de la cage, on entendit des chaînes qui en écorchaient le plancher avec bruit, et il s'éleva une voix faible qui semblait sortir de la tombe :	При этой любимой поговорке Людовика XI внутри клетки что-то зашевелилось, послышался лязг цепей, ударявшихся об пол, и послышался слабый голос, исходивший, казалось, из могилы.
-- Sire ! sire ! grâce ! - On ne pouvait voir celui qui parlait ainsi.	-- Государь! Государь! Смилуйтесь! -- Человека, говорившего эти слова, не было видно.
-- Trois cent dix-sept livres cinq sols sept deniers ! reprit Louis XI.	-- Триста семнадцать ливров пять су и семь денье! -- повторил Людовик XI.
La voix lamentable qui était sortie de la cage avait glacé tous les assistants, maître Olivier lui-même. Le roi seul avait l'air de ne pas l'avoir entendue. Sur son ordre, maître Olivier reprit sa lecture, et sa majesté continua froidement l'inspection de la cage.	От жалобного голоса, раздавшегося из клетки, у всех захолонуло сердце, даже у мэтра Оливье. Лишь один король, казалось, не слышал его. По его приказанию мэтр Оливье возобновил чтение, и его величество хладнокровно продолжал осмотр клетки.
-- ... Outre cela, il a été payé à un maçon qui a fait les trous pour poser les grilles des fenêtres, et le plancher de la chambre où est la cage, parce que le plancher n'eût pu porter cette cage à cause de sa pesanteur, vingt-sept livres quatorze sols parisis. "	-- "... Сверх того, заплачено каменщику, просверлившему дыры, чтобы вставить оконные решетки, и переложившему пол в помещении, где находится клетка, ибо иначе пол не выдержал бы тяжести клетки, -- двадцать семь ливров четырнадцать парижских су".
La voix recommença à gémir :	Снова послышался стенающий голос:
-- Grâce ! sire ! Je vous jure que c'est monsieur le cardinal d'Angers qui a fait la trahison, et non pas moi.	-- Пощадите, государь! Клянусь вам, это не я изменил вам, а его высокопреосвященство кардинал Анжерский!
-- Le maçon est rude ! dit le roi. Continue, Olivier.	-- Дорогонько обошелся каменщик! -- заметил король. -- Продолжай, Оливье.
Olivier continua :	Оливье продолжал:
-- "... &Аgrave; un menuisier, pour fenêtres, couches, selle percée et autres choses, vingt livres deux sols parisis... "	-- "... Столяру за наличники на окнах, за нары, стульчак и прочее двадцать ливров два парижских су..."
La voix continuait aussi : -- Hélas ! sire ! ne m'écouterez-vous pas ? Je vous proteste que ce n'est pas moi qui ai écrit la chose à monseigneur de Guyenne, mais monsieur le cardinal La Balue !	-- Государь! -- заговорил все тот же голос -- Неужели вы не выслушаете меня? Уверяю вас: это не я написал монсеньеру Гиенскому, а его высокопреосвященство кардинал Балю!
-- Le menuisier est cher, observa le roi. - Est-ce tout ?	-- Дорого обходится нам и плотник, -- сказал король. -- Ну, все?
-- Non, sire. - "... &Аgrave; un vitrier, pour les vitres de ladite chambre, quarante-six sols huit deniers parisis. "	-- Нет еще, государь... Стекольщику за стекло в окнах вышеупомянутой комнаты -- сорок су восемь парижских денье".
-- Faites grâce, sire ! N'est-ce donc pas assez qu'on ait donné tous mes biens à mes juges, ma vaisselle à monsieur de Torcy, ma librairie à maître Pierre Doriolle, ma tapisserie au gouverneur du Roussillon ? Je suis innocent. Voilà quatorze ans que je grelotte dans une cage de fer. Faites grâce, sire ! vous retrouverez cela dans le ciel.	-- Смилуйтесь, государь! Неужто недостаточно того, что все мое имущество отдали судьям, мою утварь -- господину Торси, мою библиотеку мэтру Пьеру Дириолю, мои ковры -- наместнику в Русильоне? Я невинен Вот уже четырнадцать лет, как я дрожу от холода в железной клетке. Смилуйтесь, государь! Небо воздаст вам за это!
-- Maître Olivier, dit le roi, le total ?	-- Какова же общая сумма, мэтр Оливье? -- спросил король.
-- Trois cent soixante-sept livres huit sols trois deniers parisis.	-- Триста шестьдесят семь ливров восемь су и три парижских денье.
-- Notre-Dame ! cria le roi. Voilà une cage outrageuse !	-- Матерь Божья! -- воскликнул король -- Эта клетка -- сущее разорение!
Il arracha le cahier des mains de maître Olivier, et se mit à compter lui-même sur ses doigts, en examinant tour à tour le papier et la cage. Cependant on entendait sangloter le prisonnier. Cela était lugubre dans l'ombre, et les visages se regardaient en pâlissant.	Он вырвал тетрадь из рук мэтра Оливье и принялся считать по пальцам, глядя то в тетрадь, то на клетку. Оттуда доносились рыдания узника. В темноте они звучали такой скорбью, что присутствующие, бледнея, переглядывались.
-- Quatorze ans, sire ! voilà quatorze ans ! depuis le mois d'avril 1469. Au nom de la sainte mère de Dieu, sire, écoutez-moi ! Vous avez joui tout ce temps de la chaleur du soleil. Moi, chétif, ne verrai-je plus jamais le jour ? Grâce, sire ! Soyez miséricordieux. La clémence est une belle vertu royale qui rompt les courantes de la colère. Croit-elle, votre majesté, que ce soit à l'heure de la mort un grand contentement pour un roi, de n'avoir laissé aucune offense impunie ? D'ailleurs, sire, je n'ai point trahi votre majesté ; c'est monsieur d'Angers. Et j'ai au pied une bien lourde chaîne, et une grosse boule de fer au bout, beaucoup plus pesante qu'il n'est de raison. Hé ! sire ! ayez pitié de moi !	-- Четырнадцать лет, государь! Вот уже четырнадцать лет с апреля тысяча четыреста шестьдесят девятого года! Именем пресвятой Богородицы, государь, выслушайте меня! Вы все это время наслаждались солнечным светом и теплом. Неужели же я, горемычный, никогда больше не увижу дневного света? Пощадите, государь! Будьте милосердны! Милосердие -- высокая добродетель монарха, побеждающая его гнев. Неужели ваше величество полагает, что для короля в его смертный час послужит великим утешением то, что ни одной обиды он не оставил без наказания? К тому же, государь, изменил вашему величеству не я, а кардинал Анжерский. И все же к моей ноге прикована цепь с тяжелым железным ядром на конце; оно гораздо тяжелее, чем я того заслужил! О государь, сжальтесь надо мной!
-- Olivier, dit le roi en hochant la tête, je remarque qu'on me compte le muid de plâtre à vingt sols, qui n'en vaut que douze. Vous referez ce mémoire.	-- Оливье! -- произнес король, покачивая головой. -- Я вижу, что мне предъявили счет на известь по двадцать су за бочку, тогда как она стоит всего лишь двенадцать су. Исправьте этот счет.
Il tourna le dos à la cage, et se mit en devoir de sortir de la chambre. Le misérable prisonnier, à l'éloignement des flambeaux et du bruit, jugea que le roi s'en allait.	Он повернулся спиной к клетке и направился к выходу. По тускнеющему свету факелов и звуку удаляющихся шагов несчастный узник заключил, что король уходит.
-- Sire ! sire ! cria-t-il avec désespoir.	-- Государь! Государь! -- закричал он в отчаянии.
La porte se referma. Il ne vit plus rien, et n'entendit plus que la voix rauque du guichetier, qui lui chantait aux oreilles la chanson :	Но дверь захлопнулась. Он больше никого не видел, он слышал только хриплый голос тюремщика, который над самым его ухом напевал:
Maître Jean Balue A perdu la vue De ses évêchés ; Monsieur de Verdun N'en a plus pas un ; Tous sont dépêchés.	Жан Балю, наш кардинал, Счет епархиям терял, Он ведь прыткий А его верденский друг Растерял, как видно, вдруг Все до нитки!
Le roi remontait en silence à son retrait, et son cortège le suivait, terrifié des derniers gémissements du condamné. Tout à coup, sa majesté se tourna vers le gouverneur de la Bastille.	Король молча поднимался в свою келью, а его свита следовала за ним, приведенная в ужас стенаниями узника Внезапно его величество обернулся к коменданту Бастилии:
-- &Аgrave; propos, dit-elle, n'y avait-il pas quelqu'un dans cette cage ?	-- А кстати! Кажется, в этой клетке кто-то был?
-- Pardieu, sire ! répondit le gouverneur stupéfait de la question.	-- Да, государь! -- ответил комендант, пораженный этим вопросом.
-- Et qui donc ?	-- Кто именно?
-- Monsieur l'évêque de Verdun.	-- Его преосвященство епископ Верденский.
Le roi savait cela mieux que personne. Mais c'était une manie.	Королю это было известно лучше, чем кому бы то ни было, но таковы были причуды его нрава.
-- Ah ! dit-il avec l'air naif d'y songer pour la première fois, Guillaume de Harancourt, l'ami de monsieur le cardinal La Balue. Un bon diable d'évêque !	-- А! -- сказал он с самым простодушным видом, как будто только что вспомнил об этом. -- Гильом де Аранкур, друг его высокопреосвященства кардинала Балю. Славный малый был этот епископ!
Au bout de quelques instants, la porte du retrait s'était rouverte, puis reclose sur les cinq personnages que le lecteur y a vus au commencement de ce chapitre, et qui y avaient repris leurs places, leurs causeries à demi-voix, et leurs attitudes.	Через несколько минут дверь комнаты снова распахнулась, а затем снова затворилась за пятью лицами, которых читатель видел в начале этой главы и которые, заняв прежние места, приняли прежние позы и продолжали по-прежнему беседовать вполголоса.
Pendant l'absence du roi, on avait déposé sur sa table quelques dépêches, dont il rompit lui-même le cachet. Puis il se mit à les lire promptement l'une après l'autre, fit signe à maître Olivier, qui paraissait avoir près de lui office de ministre, de prendre une plume, et, sans lui faire part au contenu des dépêches, commença à lui en dicter à voix basse les réponses, que celui-ci écrivait, assez incommodément agenouillé devant la table.	В отсутствие короля на его стол положили письма, и он сам их распечатал. Затем быстро, одно за другим прочел и дал знак мэтру Оливье, по-видимому, исполнявшему при нем должность первого министра, чтобы тот взял перо. Не сообщая ему содержания бумаг, король тихим голосом стал диктовать ответы, а тот записывал их в довольно неудобной позе, опустившись на колени у стола.
Guillaume Rym observait.	Господин Рим внимательно наблюдал за королем.
Le roi parlait si bas, que les flamands n'entendaient rien de sa dictée, si ce n'est çà et là quelques lambeaux isolés et peu intelligibles comme :	Но король говорил так тихо, что до фламандцев долетали лишь обрывки малопонятных фраз, как, например:
-... Maintenir les lieux fertiles par le commerce, les stériles par les manufactures... Faire voir aux seigneurs anglais nos quatre bombardes, la Londres, la Brabant, la Bourg-en-Bresse, la Saint-Omer... - L'artillerie est cause que la guerre se fait maintenant plus judicieusement... - &Аgrave; M. de Bressuire, notre ami... - Les armées ne s'entretiennent sans les tributs... - Etc.	"... Поддерживать торговлею плодородные местности и мануфактурами местности бесплодные... Показать английским вельможам наши четыре бомбарды: "Лондон", "Брабант", "Бург-ан-Брес" и "Сент-Омер"... Артиллерия является причиной того, что война ведется ныне более осмотрительно... Нашему другу господину де Бресюиру... Армию нельзя содержать, не взимая дани" и т.д.
Une fois il haussa la voix :	Впрочем, один раз он возвысил голос:
-- Pasque-Dieu ! monsieur le roi de Sicile scelle ses lettres sur cire jaune, comme un roi de France. Nous avons peut-être tort de le lui permettre. Mon beau cousin de Bourgogne ne donnait pas d'armoiries à champ de gueules. La grandeur des maisons s'assure en l'intégrité des prérogatives. Note ceci, compère Olivier.	-- Клянусь Пасхой! Его величество король сицилийский запечатывает свои грамоты желтым воском, точно король Франции. Мы, пожалуй, напрасно позволили ему это. Мой любезный кузен, герцог Бургундский, никому не давал герба с червленым полем. Величие царственных домов зиждется на неприкосновенности привилегий. Запиши это, милый Оливье.
Une autre fois :	Немного погодя он воскликнул:
-- Oh ! oh ! dit-il, le gros message ! Que nous réclame notre frère l'empereur ? - Et parcourant des yeux la missive en coupant sa lecture d'interjections : -- Certes ! les Allemagnes sont si grandes et puissantes qu'il est à peine croyable. - Mais nous n'oublions pas le vieux proverbe : La plus belle comté est Flandre ; la plus belle duché, Milan ; le plus beau royaume, France. - N'est-ce pas, messieurs les flamands ?	-- О-о! Какое пространное послание! Чего хочет от нас наш брат император? -- Он пробежал письмо, прерывая свое чтение восклицаниями: -- Оно точно! Немцы невероятно многочисленны и сильны! Но мы не забываем старую поговорку: "Нет графства прекраснее Фландрии; нет герцогства прекраснее Милана; нет королевства прекраснее Франции"! Не так ли, господа фламандцы?
Cette fois, Coppenole s'inclina avec Guillaume Rym. Le patriotisme du chaussetier était chatouillé.	На этот раз Копеноль поклонился одновременно с Гильомом Римом. Патриотическое чувство чулочника было удовлетворено.
Une dernière dépêche fit froncer le sourcil à Louis XI.	Последнее письмо заставило Людовика XI нахмуриться.
-- Qu'est cela ? s'écria-t-il. Des plaintes et quérimonies contre nos garnisons de Picardie ! Olivier, écrivez en diligence à M. le maréchal de Rouault. - Que les disciplines se relâchent. - Que les gendarmes des ordonnances, les nobles de ban, les francs-archers, les suisses, font des maux infinis aux manants. - Que l'homme de guerre, ne se contentant pas des biens qu'il trouve en la maison des laboureurs, les contraint, à grands coups de bâton ou de voulge, à aller quérir du vin à la ville, du poisson, des épiceries, et autres choses excessives. - Que monsieur le roi sait cela. - Que nous entendons garder notre peuple des inconvénients, larcins et pilleries. - Que c'est notre volonté, par Notre-Dame ! - Qu'en outre, il ne nous agrée pas qu'aucun ménétrier, barbier, ou valet de guerre, soit vêtu comme prince, de velours, de drap de soie et d'anneaux d'or. - Que ces vanités sont haineuses à Dieu. - Que nous nous contentons, nous qui sommes gentilhomme, d'un pourpoint de drap à seize sols l'aune de Paris. - Que messieurs les goujats peuvent bien se rabaisser jusque-là, eux aussi. - Mandez et ordonnez. - &Аgrave; monsieur de Rouault, notre ami. - Bien.	-- Это еще что такое? Челобитные и жалобы на наши пикардийские гарнизоны? Оливье! Пишите побыстрее маршалу Руо. Пишите, что дисциплина ослабла, что вестовые, призванные в войска дворяне, вольные стрелки и швейцарцы наносят бесчисленные обиды селянам... Что воины, не довольствуясь тем добром, которое находят в доме земледельцев, принуждают их с помощью палочных ударов или копий ехать в город за вином, рыбой, пряностями и прочим, что является излишеством. Напишите, что его величеству королю известно об этом... Что мы желаем оградить наш народ от неприятностей, грабежей и вымогательств... Что такова наша воля, клянусь царицей небесной!.. Кроме того, нам не угодно, чтобы какие-то гудочники, цирюльники или другая войсковая челядь наряжались, точно князья, в шелка и бархат, и унизывали себе пальцы золотыми кольцами. Что подобное тщеславие не угодно господу богу... Что мы сами, хотя и дворянин, довольствуемся камзолом из сукна по шестнадцать су за парижский локоть. Что, следовательно, и господа обозные служители тоже могут снизойти до этого. Отпишите и предпишите... Господину Руо, нашему другу... Хорошо!
Il dicta cette lettre à haute voix, d'un ton ferme et par saccades. Au moment où il achevait, la porte s'ouvrit et donna passage à un nouveau personnage, qui se précipita tout effaré dans la chambre en criant :	Он продиктовал это послание громко, твердо, отрывисто. В ту минуту, когда он заканчивал его, дверь распахнулась и пропустила новую фигуру, которая стремглав вбежала в комнату, растерянно крича:
-- Sire ! sire ! il y a une sédition de populaire dans Paris !	-- Государь! Государь! Парижская чернь бунтует!
La grave figure de Louis XI se contracta ; mais ce qu'il y eut de visible dans son émotion passa comme un éclair. Il se contint, et dit avec une sévérité tranquille :	Строгое лицо Людовика XI исказилось. Но волнение промелькнуло на его лице, как молния. Он сдержал себя и со спокойной строгостью сказал:
-- Compère Jacques, vous entrez bien brusquement !	-- Милый Жак! Что вы так врываетесь?
-- Sire ! sire ! il y a une révolte ! reprit le compère Jacques essoufflé.	-- Государь! Государь! Мятеж! -- задыхаясь, повторил Жак.
Le roi, qui s'était levé, lui prit rudement le bras et lui dit à l'oreille, de façon à être entendu de lui seul, avec une colère concentrée et un regard oblique sur les flamands :	Король встал с кресла, грубо схватил его за плечо и со сдержанным гневом, искоса поглядывая на фламандцев, шепнул ему на ухо так, чтобы слышал лишь он один:
-- Tais-toi, ou parle bas !	-- Замолчи или говори тише!
Le nouveau venu comprit, et se mit à lui faire tout bas une narration très effarouchée que le roi écoutait avec calme, tandis que Guillaume Rym faisait remarquer à Coppenole le visage et l'habit du nouveau venu, sa capuce fourrée, caputia fourrata, son épitoge courte, epitogia curta, sa robe de velours noir, qui annonçait un président de la Cour des comptes.	Новоприбывший понял и шепотом начал сбивчивый рассказ. Король слушал спокойно. Гильом Рим обратил внимание Копеноля на лицо и на одежду новоприбывшего, на его меховую шапку -- caputia forrata, короткую епанчу epitogia curta, и длинную нижнюю одежду из черного бархата, которая изобличала в нем председателя счетной палаты.
&Аgrave; peine ce personnage eut-il donné au roi quelques explications, que Louis XI s'écria en éclatant de rire :	Как только этот человек начал свои объяснения, Людовик XI, расхохотавшись, воскликнул:
-- En vérité ! parlez tout haut, compère Coictier ! Qu'avez-vous à parler bas ainsi ? Notre-Dame sait que nous n'avons rien de caché pour nos bons amis flamands.	-- Да неужели? Говори же громче, милый Куактье! Что ты там шепчешь? Божья Матерь знает, что у нас нет никаких тайн от наших друзей-фламандцев.
-- Mais, sire...	-- Но, государь...
-- Parlez tout haut !	-- Говори громче!
Le " compère Coictier " demeurait muet de surprise.	"Милый" Куактье молчал, онемев от изумления.
-- Donc, reprit le roi, - parlez, monsieur, - il y a une émotion de manants dans notre bonne ville de Paris ?	-- Итак, -- снова заговорил король, -- рассказывайте, сударь. В нашем славном городе Париже произошло возмущение черни?
-- Oui, sire.	-- Да, государь.
-- Et qui se dirige, dites-vous, contre monsieur le bailli du Palais de Justice ?	-- Которое направлено, по Вашим словам, против господина главного судьи Дворца правосудия?
-- Il y a apparence, répondit le compère, qui balbutiait, encore tout étourdi du brusque et inexplicable changement qui venait de s'opérer dans les pensées du roi.	-- По-видимому, так, -- бормотал Куактье, все еще ошеломленный резким, необъяснимым поворотом в образе мыслей короля.
Louis XI reprit :	Людовик XI спросил:
-- Où le guet a-t-il rencontré la cohue ?	-- А где же ночной дозор встретил толпу?
-- Cheminant de la Grande-Truanderie vers le Pont-aux-Changeurs. Je l'ai rencontrée moi-même comme je venais ici pour obéir aux ordres de votre majesté. J'en ai entendu quelques-uns qui criaient : &Аgrave; bas le bailli du Palais !	-- На пути от Большой Бродяжной к мосту Менял. Да я и сам их там встретил, когда направлялся сюда за распоряжением вашего величества. Я слышал, как в толпе орали: "Долой главного дворцового судью!"
-- Et quels griefs ont-ils contre le bailli ?	-- А что они имеют против судьи?
-- Ah ! dit le compère Jacques, qu'il est leur seigneur.	-- Да ведь он их ленный владыка!
-- Vraiment !	-- В самом деле?
-- Oui, sire. Ce sont des marauds de la Cour des Miracles. Voilà longtemps déjà qu'ils se plaignent du bailli, dont ils sont vassaux. Ils ne veulent le reconnaître ni comme justicier ni comme voyer.	-- Да, государь. Это ведь канальи из Двора чудес. Они уже сколько времени жалуются на судью, вассалами которого они являются. Они не желают признавать его ни как судью, ни как сборщика дорожных пошлин.
-- Oui-da ! repartit le roi avec un sourire de satisfaction qu'il s'efforçait en vain de déguiser.	-- Вот как! -- воскликнул король, тщетно стараясь скрыть довольную улыбку.
-- Dans toutes leurs requêtes au parlement, reprit le compère Jacques, ils prétendent n'avoir que deux maîtres, votre majesté et leur Dieu, qui est, je crois, le diable.	-- Во всех своих челобитных, которыми они засыпают высшую судебную палату, -- продолжал милый Жак, -- они утверждают, что у них только два властелина: ваше величество и бог, а их бог, как я полагаю, сам дьявол.
-- Hé ! hé ! dit le roi.	-- Эге! -- сказал король.
Il se frottait les mains, il riait de ce rire intérieur qui fait rayonner le visage. Il ne pouvait dissimuler sa joie, quoiqu'il essayât par instants de se composer. Personne n'y comprenait rien, pas même " maître Olivier ". Il resta un moment silencieux, avec un air pensif, mais content.	Он потирал себе руки и смеялся тем внутренним смехом, который заставляет сиять все лицо. Он не мог скрыть радость, хотя временами силился придать своему лицу приличествующее случаю выражение. Никто ничего не понимал, даже мэтр Оливье. Король несколько мгновений молчал с задумчивым, но довольным видом.
-- Sont-ils en force ? demanda-t-il tout à coup.	-- А много их? -- спросил он внезапно.
-- Oui certes, sire, répondit le compère Jacques.	-- Да, государь, немало, -- ответил милый Жак.
-- Combien ?	-- Сколько?
-- Au moins six mille.	-- По крайней мере тысяч шесть.
Le roi ne put s'empêcher de dire :	Король не мог удержаться и воскликнул:
Bon !	-- Отлично!
Il reprit : -- Sont-ils armés ?	-- Что же они, вооружены? -- продолжал он.
-- Des faulx, des piques, des hacquebutes, des pioches. Toutes sortes d'armes fort violentes.	-- Косами, пиками, пищалями, мотыгами. Множество самого опасного оружия.
Le roi ne parut nullement inquiet de cet étalage.	Но король, по-видимому, нимало не был обеспокоен этим перечислением.
Le compère Jacques crut devoir ajoutera :	Милый Жак счел нужным добавить:
-- Si votre majesté n'envoie pas promptement au secours du bailli, il est perdu.	-- Если вы, ваше величество, не прикажете сейчас же послать помощь судье, он погиб.
-- Nous enverrons, dit le roi avec un faux air sérieux. C'est bon. Certainement nous enverrons. Monsieur le bailli est notre ami. Six mille ! Ce sont de déterminés drôles. La hardiesse est merveilleuse, et nous en sommes fort courroucé. Mais nous avons peu de monde cette nuit autour de nous. - Il sera temps demain matin.	-- Мы пошлем, -- ответил король с напускной серьезностью. -- Хорошо. Конечно, пошлем. Господин судья -- наш друг. Шесть тысяч! Отчаянные головы! Их дерзость неслыханна, и мы на них очень гневаемся. Но в эту ночь у нас под рукой мало людей... Успеем послать и завтра утром.
Le compère Jacques se récria. -- Tout de suite, sire ! Le bailliage aura vingt fois le temps d'être saccagé, la seigneurie violée et le bailli pendu. Pour Dieu, sire ! envoyez avant demain matin.	-- Немедленно, государь! -- вскричал милый Жак. -- Иначе здание суда будет двадцать раз разгромлено, права сюзерена попраны, а судья повешен. Ради бога, государь, пошлите, не дожидаясь завтрашнего утра!
Le roi le regarda en face.	Король взглянул на него в упор.
-- Je vous ai dit demain matin.	-- Я сказал -- завтра утром.
C'était un de ces regards auxquels on ne réplique pas.	Это был взгляд, не допускавший возражения.
Après un silence, Louis XI éleva de nouveau la voix.	Помолчав, Людовик XI снова возвысил голос:
-- Mon compère Jacques, vous devez savoir cela ? Quelle était... Il se reprit : Quelle est la juridiction féodale du bailli ?	-- Милый Жак! Вы должны знать это. Каковы были... -- Он поправился: ...каковы феодальные права судьи Дворца правосудия?
-- Sire, le bailli du Palais a la rue de la Calandre jusqu'à la rue de l'Herberie, la place Saint-Michel et les lieux vulgairement nommés les Mureaux assis près de l'église Notre-Dame des Champs (ici Louis XI souleva le bord de son chapeau), lesquels hôtels sont au nombre de treize, plus la Cour des Miracles, plus la Maladerie appelée la Banlieue, plus toute la chaussée qui commence à cette Maladerie et finit à la Porte Saint-Jacques. De ces divers endroits il est voyer, haut, moyen et bas justicier, plein seigneur.	-- Государь! Дворцовому судье принадлежит Прокатная улица вплоть до Зеленого рынка, площадь СенМишель и строения, в просторечии именуемые Трубой, расположенные близ собора Нотр-Дам-де-Шан (тут Людовик XI слегка приподнял шляпу), каковых насчитывается тринадцать, кроме того Двор чудес, затем больница для прокаженных, именуемая Пригородом, и вся дорога от этой больницы до ворот Сен-Жак Во всех этих частях города он смотритель дорог, олицетворение судебной власти -- высшей, средней и низшей, полновластный владыка.
-- Ouais ! dit le roi en se grattant l'oreille gauche avec la main droite, cela fait un bon bout de ma ville ! Ah ! monsieur le bailli était roi de tout cela !	-- Вон оно что! -- произнес король, почесывая правой рукой за левым ухом. -- Это порядочный ломоть моего города! Ага! Значит, господин судья был над всем этим властелин?
Cette fois il ne se reprit point. Il continua, rêveur et comme se parlant à lui-même :	На этот раз он не поправился и продолжал в раздумье, как бы рассуждая сам с собой:
-- Tout beau, monsieur le bailli ! vous aviez là entre les dents un gentil morceau de notre Paris.	-- Прекрасно, господин судья! Недурной кусочек нашего Парижа был в ваших зубах!
Tout à coup il fit explosion :	Вдруг он разъярился:
-- Pasque-Dieu ! qu'est-ce que c'est que ces gens qui se prétendent voyers, justiciers, seigneurs et maîtres chez nous ? qui ont leur péage à tout bout de champ, leur justice et leur bourreau à tout carrefour parmi notre peuple ? de façon que, comme le grec se croyait autant de dieux qu'il avait de fontaines, et le persan autant qu'il voyait d'étoiles, le français se compte autant de rois qu'il voit de gibets ! Pardieu ! cette chose est mauvaise, et la confusion m'en déplaît. Je voudrais bien savoir si c'est la grâce de Dieu qu'il y ait à Paris un autre voyer que le roi, une autre justice que notre parlement, un autre empereur que nous dans cet empire ! Par la foi de mon âme ! il faudra bien que le jour vienne où il n'y aura en France qu'un roi, qu'un seigneur, qu'un juge, qu'un coupe-tête, comme il n'y a au paradis qu'un Dieu !	-- Клянусь Пасхой! Что это за господа, которые присвоили у нас права смотрителей дорог, судей, ленных владык и хозяев? На каждом поле у них своя застава, на каждом перекрестке -- свой суд и свои палачи. Подобно греку, у которого было столько же богов, сколько источников в его стране, или персу, у которого столько же богов, сколько он видел звезд на небе, француз насчитывает столько же королей, сколько замечает виселиц! Черт возьми! Это вредно, мне такой беспорядок не нравится. Я бы хотел знать, есть ли на то воля всевышнего, чтобы в Париже имелся другой смотритель дорог, кроме короля, другое судилище, помимо нашей судебной палаты, и другой государь в нашем государстве, кроме меня! Клянусь душой, пора уже прийти тому дню, когда во Франции будет один король, один владыка, один судья и один палач, подобно тому, как в раю есть только один Бог!
Il souleva encore son bonnet, et continua, rêvant toujours, avec l'air et l'accent d'un chasseur qui agace et lance sa meute :	Он еще раз приподнял шляпу и, по-прежнему погруженный в свои мысли, тоном охотника, науськивающего и спускающего свору, продолжал.
-- Bon ! mon peuple ! bravement ! brise ces faux seigneurs ! fais ta besogne. Sus ! sus ! pille-les, pends-les, saccage-les !... Ah ! vous voulez être rois, messeigneurs ? Va ! peuple ! va !	-- Хорошо, мой народ! Отлично! Истребляй этих лжевладык! Делай свое дело! Ату, ату их! Грабь их, вешай их, громи их!.. А-а, вы захотели быть королями, монсеньеры? Бери их, народ, бери!
Ici il s'interrompit brusquement, se mordit la lèvre, comme pour rattraper sa pensée à demi échappée, appuya tour à tour son oeil perçant sur chacun des cinq personnages qui l'entouraient, et tout à coup saisissant son chapeau à deux mains et le regardant en face, il lui dit :	Тут он внезапно умолк и, закусив губу, словно желая удержать наполовину высказанную мысль, окинул каждую из пяти окружавших его особ своим проницательным взглядом. Вдруг, сорвав обеими руками шляпу с головы и глядя на нее, он произнес:
-- Oh ! je te brûlerais si tu savais ce qu'il y a dans ma tête !	-- О, я бы сжег тебя, если бы тебе было известно, что таится в моей голове!
Puis, promenant de nouveau autour de lui le regard attentif et inquiet du renard qui rentre sournoisement à son terrier :	Затем снова обвел присутствовавших зорким, настороженным взглядом лисицы, прокрадывающейся в свою нору, и сказал:
-- Il n'importe ! nous secourrons monsieur le bailli. Par malheur nous n'avons que peu de troupe ici en ce moment contre tant de populaire. Il faut attendre jusqu'à demain. On remettra l'ordre en la cité, et l'on pendra vertement tout ce qui sera pris.	-- Как бы то ни было, мы окажем помощь господину судье! К несчастью, у нас сейчас под рукой очень мало войска, чтобы справиться с такой толпой. Придется подождать до утра. В Сите восстановят порядок и, не мешкая, вздернут на виселицу всех, кто будет пойман.
-- &Аgrave; propos, sire ! dit le compère Coictier, j'ai oublié cela dans le premier trouble, le guet a saisi deux traînards de la bande. Si votre majesté veut voir ces hommes, ils sont là.	-- Кстати, государь, -- сказал милый Куактье, -- я об этом позабыл в первую минуту тревоги. Ночной дозор захватил двух человек, отставших от банды. Если вашему величеству угодно будет их видеть, то они здесь.
-- Si je veux les voir ! cria le roi. Comment ! Pasque-Dieu ! tu oublies chose pareille ! - Cours vite, toi, Olivier ! ! va les chercher.	-- Угодно ли мне их видеть! -- воскликнул король. -- Как же, клянусь Пасхой, ты мог забыть такую вещь? Живо, Оливье, беги за ними!
Maître Olivier sortit et rentra un moment après avec les deux prisonniers, environnés d'archers de l'ordonnance. Le premier avait une grosse face idiote, ivre et étonnée. Il était vêtu de guenilles et marchait en pliant le genou et en traînant le pied. Le second était une figure blême et souriante que le lecteur connaît déjà.	Мэтр Оливье вышел и минуту спустя возвратился с двумя пленниками, которых окружали стрелки королевской стражи. У одного из них была одутловатая глупая рожа, пьяная и изумленная. Одет он был в лохмотья, шел, прихрамывая и волоча одну ногу. У другого было мертвенно-бледное улыбающееся лицо, уже знакомое читателю.
Le roi les examina un instant sans mot dire, puis s'adressant brusquement au premier :	Король с минуту молча рассматривал их, затем вдруг обратился к первому:
-- Comment t'appelles-tu ?	-- Как тебя зовут?
-- Gieffroy Pincebourde.	-- Жьефруа Брехун.
-- Ton métier ?	-- Твое ремесло?
-- Truand.	-- Бродяга.
-- Qu'allais-tu faire dans cette damnable sédition ?	-- Ты зачем ввязался в этот проклятый мятеж?
Le truand regarda le roi, en balançant ses bras d'un air hébété. C'était une de ces têtes mal conformées où l'intelligence est à peu près aussi à l'aise que la lumière sous l'éteignoir.	Бродяга глядел на короля с дурацким видом, болтая руками. Это была одна из тех неладно скроенных голов, где разуму так же привольно, как пламени под гасильником.
-- Je ne sais pas, dit-il. On allait, j'allais.	-- Не знаю, -- ответил он. -- Все пошли, пошел и я.
-- N'alliez-vous pas attaquer outrageusement et piller votre seigneur le bailli du Palais ?	-- Вы намеревались дерзко напасть на вашего господина -- дворцового судью и разграбить его дом?
-- Je sais qu'on allait prendre quelque chose chez quelqu'un. Voilà tout.	-- Я знаю только, что люди шли что-то у кого-то брать. Вот и все.
Un soldat montra au roi une serpe qu'on avait saisie sur le truand.	Один из стрелков показал королю кривой нож, отобранный у бродяги.
-- Reconnais-tu cette arme ? demanda le roi.	-- Ты узнаешь это оружие? -- спросил король.
-- Oui, c'est ma serpe. Je suis vigneron.	-- Да, это мой нож, Я виноградарь.
-- Et reconnais-tu cet homme pour ton compagnon ? ajouta Louis XI, en désignant l'autre prisonnier.	-- А этот человек -- твой сообщник? -- продолжал Людовик XI, указывая на другого пленника.
-- Non. Je ne le connais point.	-- Нет, я его не знаю.
-- Il suffit, dit le roi. Et faisant un signe du doigt au personnage silencieux, immobile près de la porte, que nous avons déjà fait remarquer au lecteur :	-- Довольно! -- сказал король и сделал знак молчаливой фигуре, неподвижно стоявшей возле дверей, на которую мы уже обращали внимание нашего читателя:
-- Compère Tristan, voilà un homme pour vous.	-- Милый Тристан! Бери этого человека, он твой.
Tristan l'Hermite s'inclina. Il donna un ordre à voix basse à deux archers qui emmenèrent le pauvre truand.	Тристан-Отшельник поклонился. Он шепотом отдал приказание двум стрелкам, и те увели несчастного бродягу.
Cependant le roi s'était approché du second prisonnier, qui suait à grosses gouttes.	Тем временем король приблизился ко второму пленнику, с которого градом катился пот.
-- Ton nom ?	-- Твоя имя?
-- Sire, Pierre Gringoire.	-- Пьер Гренгуар, государь.
-- Ton métier ?	-- Твое ремесло?
-- Philosophe, sire.	-- Философ, государь.
-- Comment te permets-tu, drôle, d'aller investir notre ami monsieur le bailli du Palais, et qu'as-tu à dire de cette émotion populaire ?	-- Как ты смеешь, негодяй, идти на нашего друга, господина дворцового судью? И что ты можешь сказать об этом бунте?
-- Sire, je n'en étais pas.	-- Государь! Я не участвовал в нем.
-- Or çà ! paillard, n'as-tu pas été appréhendé par le guet dans cette mauvaise compagnie ?	-- Как так, распутник? Ведь тебя захватила ночная стража среди этой преступной банды?
-- Non, sire, il y a méprise. C'est une fatalité. Je fais des tragédies. Sire, je supplie votre majesté de m'entendre. Je suis poète. C'est la mélancolie des gens de ma profession d'aller la nuit par les rues. Je passais par là ce soir. C'est grand hasard. On m'a arrêté à tort. Je suis innocent de cette tempête civile. Votre majesté voit que le truand ne m'a pas reconnu. Je conjure votre majesté...	-- Нет, государь, произошло недоразумение. Это моя злая доля. Я сочиняю трагедии. Государь! Я умоляю ваше величество выслушать меня. Я поэт. Присущая людям моей профессии мечтательность гонит нас по ночам на улицу. Мечтательность овладела мной нынче вечером. Это чистая случайность. Меня задержали понапрасну. Я не виноват в этом взрыве народных страстей. Ваше величество изволили слышать, что бродяга даже не признал меня. Заклинаю ваше величество...
-- Tais-toi ! dit le roi entre deux gorgées de tisane. Tu nous romps la tête.	-- Замолчи! -- проговорил король между двумя глотками настойки. -- От твоей болтовни голова трещит.
Tristan l'Hermite s'avança et désignant Gringoire du doigt :	Тристан-Отшельник приблизился к королю и, указывая на Гренгуара, сказал:
-- Sire, peut-on pendre aussi celui-là ?	-- Государь! Этого тоже можно вздернуть?
C'était la première parole qu'il proférait.	Это были первые слова, произнесенные им.
-- Peuh ! répondit négligemment le roi. Je n'y vois pas d'inconvénients.	-- Ха! У меня возражений нет, -- небрежно ответил король.
-- J'en vois beaucoup, moi ! dit Gringoire.	-- Зато у меня их много! -- сказал Гренгуар.
Notre philosophe était en ce moment plus vert qu'une olive. Il vit à la mine froide et indifférente du roi qu'il n'y avait plus de ressource que dans quelque chose de très pathétique, et se précipita aux pieds de Louis XI en s'écriant avec une gesticulation désespérée :	Философ был зеленее оливки. По холодному и безучастному лицу короля он понял, что спасти его может только какое-нибудь высокопатетическое действие. Он бросился к ногам Людовика XI, восклицая с отчаянной жестикуляцией:
-- Sire ! votre majesté daignera m'entendre !. Sire ! n'éclatez pas en tonnerre sur si peu de chose que moi. La grande foudre de Dieu ne bombarde pas une laitue. Sire, vous êtes un auguste monarque très puissant, ayez pitié d'un pauvre homme honnête, et qui serait plus empêché d'attiser une révolte qu'un glaçon de donner une étincelle ! Très gracieux sire, la débonnaireté est vertu de lion et de roi. Hélas ! la rigueur ne fait qu'effaroucher les esprits, les bouffées impétueuses de la bise ne sauraient faire quitter le manteau au passant, le soleil donnant de ses rayons peu à peu l'échauffe de telle sorte qu'il le fera mettre en chemise. Sire, vous êtes le soleil. Je vous le proteste, mon souverain maître et seigneur, je ne suis pas un compagnon truand, voleur et désordonné. La révolte et les briganderies ne sont pas de l'équipage d'Apollo. Ce n'est pas moi qui m'irai précipiter dans ces nuées qui éclatent en des bruits de séditions. Je suis un fidèle vassal de votre majesté.	-- Государь! Ваше величество! Сделайте милость, выслушайте меня! Государь, не гневайтесь на такое ничтожество, как я! Громы небесные не поражают латука. Государь! Вы венценосный, могущественный монарх! Сжальтесь над несчастным, но честным человеком, который так же мало способен подстрекать к бунту, как лед -- давать искру. Всемилостивейший государь! Милосердие -- добродетель льва и монарха. Суровость лишь запугивает умы. Неистовым порывам северного ветра не сорвать плаща с путника, между тем как солнце, изливая на него свои лучи, малопомалу так пригревает его, что заставляет его остаться в одной рубашке. Государь! Вы -- тоже солнце. Уверяю, вас, мой высокий повелитель и господин, что я не товарищ бродяг, не вор, не распутник. Бунт и разбой не пристали слугам Аполлона. Не такой я человек, чтобы бросаться в эти грозные тучи, которые разражаются мятежом. Я верный подданный вашего величества.
La même jalousie qu'a le mari pour l'honneur de sa femme, le ressentiment qu'a le fils pour l'amour de son père, un bon vassal les doit avoir pour la gloire de son roi, il doit sécher pour le zèle de sa maison, pour l'accroissement de son service. Toute autre passion qui le transporterait ne serait que fureur. Voilà, sire, mes maximes d'état. Donc, ne me jugez pas séditieux et pillard à mon habit usé aux coudes. Si vous me faites grâce, sire, je l'userai aux genoux à prier Dieu soir et matin pour vous ! Hélas ! je ne suis pas extrêmement riche, c'est vrai. Je suis même un peu pauvre. Mais non vicieux jour cela. Ce n'est pas ma faute. Chacun sait que les grandes richesses ne se tirent pas des belles-lettres, et que les plus consommés aux bons livres n'ont pas toujours gros feu l'hiver. La seule avocasserie prend tout le grain et ne laisse que la paille aux autres professions scientifiques. Il y a quarante très excellents proverbes sur le manteau troué des philosophes. Oh ! sire ! la clémence est la seule lumière qui puisse éclairer l'intérieur d'une grande âme. La clémence porte le flambeau devant toutes les autres vertus. Sans elle, ce sont des aveugles qui cherchent Dieu à tâtons. La miséricorde, qui est la même chose que la clémence, fait l'amour des sujets qui est le plus puissant corps de garde à la personne du prince. Qu'est-ce que cela vous fait, à vous majesté dont les faces sont éblouies, qu'il y ait un pauvre homme de plus sur la terre ? un pauvre innocent philosophe, barbotant dans les ténèbres de la calamité, avec son gousset vide qui résonne sur son ventre creux ? D'ailleurs, sire, je suis un lettré. Les grands rois se font une perle à leur couronne de protéger les lettres. Hercules ne dédaignait pas le titre de Musagetes. Mathias Corvin favorisait Jean de Monroyal, l'ornement des mathématiques.	Подобно тому, как муж дорожит честью своей жены, как сын дорожит любовью отца, так и добрый подданный дорожит славой своего короля. Он должен живот свой положить за дом своего монарха, служа ему со всем усердием. Все иные страсти, которые увлекли бы его, лишь заблуждение. Таковы, государь, мои политические убеждения. Не считайте же меня бунтовщиком и грабителем только оттого, что у меня на локтях дыры. Если вы помилуете меня, государь, то я протру мое платье и на коленях, денно и нощно моля за вас Создателя. Увы, я не очень богат. Я даже, пожалуй, беден. Но это не сделало меня порочным. Бедность -- не моя вина. Всем известно, что литературным трудом не накопишь больших богатств; у тех, кто наиболее искусен в сочинении прекрасных книг, не всегда зимой пылает яркий огонь в очаге. Одни только стряпчие собирают зерно, а другим отраслям науки остается солома. Существует сорок великолепных пословиц о дырявых плащах философов. О государь, милосердие -- единственный светоч, который в силах озарить глубины великой души! Милосердие освещает путь всем другим добродетелям. Без него они шли бы ощупью, как слепцы, в поисках Бога. Милосердие, тождественное великодушию, рождает в подданных любовь, которая составляет надежнейшую охрану короля. Что вам до того, -- вам, вашему величеству, блеск которого всех ослепляет, -- если на земле будет больше одним человеком, жалким, безобидным философом, бредущим во мраке бедствий с пустым желудком и с пустым карманом? К тому же, государь, я ученый. Те великие государи, которые покровительствовали ученым, вплетали лишнюю жемчужину в свой венец. Геркулес не пренебрегал титулом покровителя муз. Матвей Корвин благоволил к Жану Монруаялю, красе математиков.
Or, c'est une mauvaise manière de protéger les lettres que de pendre les lettrés. Quelle tache à Alexandre s'il avait fait pendre Aristoteles ! Ce trait ne serait pas un petit moucheron sur le visage de sa réputation pour l'embellir, mais bien un malin ulcère pour le défigurer. Sire ! j'ai fait un très expédient épithalame pour madamoiselle de Flandre et monseigneur le très auguste dauphin. Cela n'est pas d'un boute-feu de rébellion. Votre majesté voit que je ne suis pas un grimaud, que j'ai étudié excellemment, et que j'ai beaucoup d'éloquence naturelle. Faites-moi grâce, sire. Cela faisant, vous ferez une action galante à Notre-Dame, et je vous jure que je suis très effrayé de l'idée d'être pendu !	Что же это будет за покровительство наукам, если ученых будут вешать? Какой позор пал бы на Александра, если бы он приказал повесить Аристотеля! Это была бы не мушка, украшающая лицо его славы, а злокачественная безобразная язва. Государь! Я сочинил очень недурную эпиталаму в честь Маргариты Фландрской и августейшего дофина! На это поджигатель мятежа не способен. Ваше величество может убедиться, что я не какой-нибудь жалкий писака, что я отлично учился и красноречив от природы. Смилуйтесь надо мной, государь! Вы этим сделаете угодное Богоматери. Клянусь вам, что меня очень страшит мысль быть повешенным!
En parlant ainsi, le désolé Gringoire baisait les pantoufles du roi, et Guillaume Rym disait tout bas à Coppenole :	Тут несчастный Гренгуар принялся лобызать туфли короля. Гильом Рим шепнул Копенолю:
-- Il fait bien de se traîner à terre. Les rois sont comme le Jupiter de Crète, ils n'ont des oreilles qu'aux pieds.	-- Он хорошо делает, что валяется у его ног. Короли подобны Юпитеру Критскому -- у них уши только на ногах.
Et, sans s'occuper du Jupiter de Crète, le chaussetier répondait avec un lourd sourire, l'oeil fixé sur Gringoire :	А чулочник, не думая о Юпитере Критском и не спуская глаз с Гренгуара, с грубоватой усмешкой сказал:
-- Oh ! que c'est bien cela ! je crois entendre le chancelier Hugonet me demander grâce.	-- Как приятно! Мне кажется, что я снова слышу канцлера Гугоне, который молит меня о пощаде.
Quand Gringoire s'arrêta enfin tout essoufflé, il leva la tête en tremblant vers le roi qui grattait avec son ongle une tache que ses chausses avaient au genou. Puis sa majesté se mit à boire au hanap de tisane. Du reste, elle ne soufflait mot, et ce silence torturait Gringoire. Le roi le regarda enfin.	У Гренгуара пресеклось дыхание, и он умолк, а затем, весь дрожа, поднял взгляд на короля, -- тот ногтем отчищал пятно на коленях своих панталон. Затем его величество стал пить из кубка настойку. Он не произносил ни звука, и это молчание удручало Гренгуара. Наконец король взглянул на него.
-- Voilà un terrible braillard ! dit-il. Puis se tournant vers Tristan l'Hermite : -- Bah ! lâchez-le !	-- Ну и болтун! -- сказал он и, обернувшись к Тристану-Отшельнику, проговорил: -- Эй, отпусти-ка его!
Gringoire tomba sur le derrière, tout épouvanté de joie.	Гренгуар, не помня себя от радости, так и присел.
-- En liberté ! grogna Tristan. Votre majesté ne veut-elle pas qu'on le retienne un peu en cage ?	-- Отпустить? -- заворчал Тристан. -- А не подержать ли его немножко в клетке, ваше величество?
-- Compère, repartit Louis XI, crois-tu que ce soit pour de pareils oiseaux que nous faisons faire des cages de trois cent soixante-sept livres huit sols trois deniers ? - Lâchez-moi incontinent le paillard (Louis XI affectionnait ce mot, qui faisait avec Pasque-Dieu le fond de sa jovialité), et mettez-le hors avec une bourrade !	-- Неужели ты полагаешь, мой милый, -- спросил Людовик XI, -- что мы строим эти клетки стоимостью в триста шестьдесят семь ливров восемь су и три денье для таких вот птах? Немедленно отпусти этого распутника (Людовик XI очень любил это слово, которое вместе с поговоркой "клянусь Пасхой" исчерпывало весь запас его шуток) и выставь за дверь пинком.
-- Ouf ! s'écria Gringoire, que voilà un grand roi !	-- Уф! -- воскликнул Гренгуар. -- Вот великий король!
Et de peur d'un contre-ordre, il se précipita vers la porte que Tristan lui rouvrit d'assez mauvaise grâce. Les soldats sortirent avec lui en le poussant devant eux à grands coups de poing, ce que Gringoire supporta en vrai philosophe stoicien.	Опасаясь, как бы король не раздумал, он бросился к двери, которую Тристан с довольно угрюмым видом открыл ему. Вслед за ним вышла и стража, подталкивая его кулаками, что Гренгуар перенес терпеливо, как и подобает истинному философу-стоику.
La bonne humeur du roi, depuis que la révolte contre le bailli lui avait été annoncée, perçait dans tout. Cette clémence inusitée n'en était pas un médiocre signe. Tristan l'Hermite dans son coin avait la mine renfrognée d'un dogue qui a vu et qui n'a pas eu.	Благодушное настроение, овладевшее королем с той минуты, как его известили о бунте против дворцового судьи, сквозило во всем. Проявленное им необычайное милосердие являлось немаловажным его признаком. Тристан-Отшельник хмуро поглядывал из своего угла, точно пес, которому кость показали, а дать не дали.
Le roi cependant battait gaiement avec les doigts sur le bras de sa chaise la marche de Pont-Audemer. C'était un prince dissimulé, mais qui savait beaucoup mieux cacher ses peines que ses joies. Ces manifestations extérieures de joie à toute bonne nouvelle allaient quelquefois très loin ; ainsi, à la mort de Charles le Téméraire, jusqu'à vouer des balustrades d'argent à Saint-Martin de Tours ; à son avènement au trône jusqu'à oublier d'ordonner les obsèques de son père.	Король между тем весело выбивал пальцами на ручке кресла понтодемерский марш. Хотя он и знал науку притворства, но умел лучше скрывать свои заботы, чем радости. Порою эти внешние проявления удовольствия при всякой доброй вести заходили очень далеко: так, например, узнав о смерти Карла Смелого, он дал обет пожертвовать серебряные решетки в храм святого Мартина Турского, а при восшествии на престол забыл распорядиться похоронами своего отца.
-- Hé ! sire ! s'écria tout à coup Jacques Coictier, qu'est devenue la pointe aiguë de maladie pour laquelle votre majesté m'avait fait mander ?	-- Да, государь, -- спохватился внезапно Жак Куактье, -- что же ваш острый приступ болезни, ради которого вы меня сюда вызвали?
-- Oh ! dit le roi, vraiment je souffre beaucoup, mon compère. J'ai l'oreille sibilante, et des râteaux de feu qui me raclent la poitrine.	-- Ой! -- простонал король. -- Я и в самом деле очень страдаю, мой милый. У меня страшно шумит в ушах, а грудь словно раздирают огненные зубья.
Coictier prit la main du roi, et se mit à lui tâter le pouls mec une mine capable.	Куактье взял руку короля и с ученым видом стал щупать пульс.
-- Regardez, Coppenole, disait Rym à voix basse. Le voilà entre Coictier et Tristan. C'est là toute sa cour. Un médecin pour lui, un bourreau pour les autres.	-- Взгляните, Копеноль, -- сказал, понизив голос, Рим. -- Вот он сидит между Куактье и Тристаном. Это весь его двор. Врач -- для него, палач для других.
En tâtant le pouls du roi, Coictier prenait un air de plus en plus alarmé. Louis XI le regardait avec quelque anxiété. Coictier se rembrunissait à vue d'oeil. Le brave homme n'avait d'autre métairie que la mauvaise santé du roi. Il l'exploitait de son mieux.	Считая пульс короля, Куактье выказывал все большую и большую тревогу. Людовик XI смотрел на него с некоторым беспокойством. Куактье мрачнел с каждой минутой. У бедного малого не было иного источника доходов, кроме плохого здоровья короля. Он извлекал из этого все, что мог.
-- Oh ! oh ! murmura-t-il enfin, ceci est grave, en effet.	-- О-о! -- пробормотал он наконец. -- Это в самом деле серьезно.
-- N'est-ce pas ? dit le roi inquiet.	-- Правда? -- в волнении спросил король.
-- Pulsus creber, anhelans, crepitans, irregularis, continua le médecin.	-- Pulsus creber, anhelans, crepitans, irregularis [150], -- продолжал лекарь.
-- Pasque-Dieu !	-- Клянусь Пасхой!
-- Avant trois jours, ceci peut emporter son homme.	-- При таком пульсе через три дня может не стать человека.
-- Notre-Dame ! s'écria le roi. Et le remède.	-- Пресвятая Дева! -- воскликнул король. -- Какое же лекарство, мой милый?
-- J'y songe, sire.	-- Об этом-то я и думаю, государь.
Il fit tirer la langue à Louis XI, hocha la tête, fit la grimace, et tout au milieu de ces simagrées :	Он заставил Людовика XI показать язык, покачал головой, скорчил гримасу и после всех этих кривляний неожиданно сказал:
-- Pardieu, dit-il tout à coup, il faut que je vous conte qu'il y a une recette des régales vacante, et que j'ai un neveu.	-- Кстати, государь, я должен вам сообщить, что освободилось место сборщика королевских налогов с епархий и монастырей, а у меня есть племянник.
-- Je donne ma recette à ton neveu, compère Jacques, répondit le roi ; mais tire-moi ce feu de la poitrine.	-- Даю это место твоему племяннику, милый Жак, -- ответил король, только избавь меня от огня в груди.
-- Puisque votre majesté est si clémente, reprit le médecin, elle ne refusera pas de m'aider un peu en la bâtisse de ma maison rue Saint-André-des-Arcs.	-- Если вы, ваше величество, столь милостивы, -- снова заговорил врач, -- то вы не откажете мне в небольшой помощи, чтобы я мог закончить постройку моего дома на улице Сент-Андре-дез-Арк.
-- Heuh ! dit le roi.	-- Гм! -- сказал король.
-- Je suis au bout de ma finance, poursuivit le docteur, et il serait vraiment dommage que la maison n'eût pas de toit. Non pour la maison, qui est simple et toute bourgeoise, mais pour les peintures de Jehan Fourbault, qui en égaient le lambris. Il y a une Diane en l'air qui vole, mais si excellente, si tendre, si délicate, d'une action si ingénue, la tête si bien coiffée et couronnée d'un croissant, la chair si blanche qu'elle donne de la tentation à ceux qui la regardent trop curieusement. Il y a aussi une Cérès. C'est encore une très belle divinité. Elle est assise sur des gerbes de blé, et coiffée d'une guirlande galante d'épis entrelacés de salsifis et autres fleurs. Il ne se peut rien voir de plus amoureux que ses yeux, de plus rond que ses jambes, de plus noble que son air, de mieux drapé que sa jupe. C'est une des beautés les plus innocentes et les plus parfaites qu'ait produites le pinceau.	-- У меня деньги на исходе, -- продолжал врач, -- а было бы очень жаль оставить такой дом без крыши. Дело не в самом доме, -- это скромный, обычный дом горожанина, -- но в росписи Жеана Фурбо, украшающей панели. Там есть летящая по воздуху Диана, столь прекрасная, столь нежная, столь изящная, столь простодушно оживленная, с такой прелестной прической, увенчанной полумесяцем, с такой белоснежной кожей, что введет в соблазн каждого, кто слишком пристально на нее посмотрит. Там есть еще и Церера. Тоже прелестная богиня. Она сидит на снопах в изящном венке из колосьев, перевитых лютиками и другими полевыми цветами. Ничего нет обольстительнее ее глаз, ее округлых ножек, благородней ее осанки и изящней складок ее одежды. Это одна из самых совершенных и непорочных красавиц, какие когда-либо породила кисть художника.
-- Bourreau ! grommela Louis XI, où en veux-tu venir ?	-- Палач! -- проворчал Людовик XI. -- Говори, куда ты клонишь?
-- Il me faut un toit sur ces peintures, sire, et, quoique ce soit peu de chose, je n'ai plus d'argent.	-- Мне необходима крыша над всей этой росписью, государь. Хоть это пустяки, но у меня нет больше денег.
-- Combien est-ce, ton toit ?	-- Сколько же надо на твою крышу?
-- Mais... un toit de cuivre historié et doré, deux mille livres au plus.	-- Полагаю... медная крыша с украшениями и позолотой -- не больше двух тысяч ливров.
-- Ah ! l'assassin ! cria le roi. Il ne m'arrache pas une dent qui ne soit un diamant.	-- Ах, разбойник! -- воскликнул король. -- За каждый вырванный зуб ему приходится платить бриллиантом.
-- Ai-je mon toit ? dit Coictier.	-- Будет у меня крыша? -- спросил Куактье.
-- Oui ! et va au diable, mais guéris-moi.	-- Будет, черт с тобой, только вылечи меня.
Jacques Coictier s'inclina profondément et dit :	Жак Куактье низко поклонился и сказал:
-- Sire, c'est un répercussif qui vous sauvera. Nous vous appliquerons sur les reins le grand défensif, composé avec le cérat, le bol d'Arménie, le blanc d'oeuf, l'huile et le vinaigre. Vous continuerez votre tisane, et nous répondons de votre majesté.	-- Государь! Вас спасет рассасывающее средство. Мы положим вам на поясницу большой пластырь из вощаной мази, армянского болюса, яичного белка, оливкового масла и уксуса. Вы будете продолжать пить настойку, и мы ручаемся за здоровье вашего величества.
Une chandelle qui brille n'attire pas qu'un moucheron. Maître Olivier, voyant le roi en libéralité et croyant le moment bon, s'approcha à son tour :	Горящая свеча притягивает к себе не одну мошку. Мэтр Оливье, видя такую необыкновенную щедрость короля и считая минуту благоприятной, также приблизился к нему.
-- Sire...	-- Государь...
-- Qu'est-ce encore ? dit Louis XI.	-- Ну что там еще? -- спросил Людовик XI.
-- Sire, votre majesté sait que maître Simon Radin est mort ?	-- Государь! Вашему величеству известно, что мэтр Симон Раден умер?
-- Eh bien ?	-- Ну и что?
-- C'est qu'il était conseiller du roi sur le fait de la justice du trésor.	-- Он состоял королевским советником по судебным делам казначейства.
-- Eh bien ?	-- Дальше что?
-- Sire, sa place est vacante.	-- Государь! Теперь его место освободилось.
En parlant ainsi, la figure hautaine de maître Olivier avait quitté l'expression arrogante pour l'expression basse. C'est le seul rechange qu'ait une figure de courtisan. Le roi le regarda très en face, et dit d'un ton sec :	При этих словах на надменном лице мэтра Оливье высокомерное выражение сменилось угодливым. Только эти два выражения и свойственны лицу царедворца. Король взглянул на него в упор и сухо сказал:
-- Je comprends.	-- Понимаю.
Il reprit :	Затем продолжал:
-- Maître Olivier, le maréchal de Boucicaut disait : Il n'est don que de roi, il n'est peschier que en la mer. Je vois que vous êtes de l'avis de monsieur de Boucicaut. Maintenant oyez ceci. Nous avons bonne mémoire. En 68, nous vous avons fait varlet de notre chambre ; en 69, garde du châtel du Pont de Saint-Cloud à cent livres tournois de gages (vous les vouliez parisis). En novembre 73, par lettres données à Gergeole, nous vous avons institué concierge du bois de Vincennes, au lieu de Gilbert Acle, écuyer ; en 75, gruyer de la forêt de Rouvray-lez-Saint-Cloud, en place de Jacques Le Maire ; en 78, nous vous avons gracieusement assis, par lettres patentes scellées sur double queue de cire verte, une rente de dix livres parisis, pour vous et votre femme, sur la place aux marchands, sise à l'école Saint-Germain ; en 79, nous vous avons fait gruyer de la forêt de Senart, au lieu de ce pauvre Jehan Daiz ; puis capitaine du château de Loches ; puis gouverneur de Saint-Quentin ; puis capitaine du Pont de Meulan, dont vous vous faites appeler comte. Sur les cinq sols d'amende que paie tout barbier qui rase un jour de fête, il y a trois sols pour vous, et nous avons votre reste.	-- Мэтр Оливье! Маршал Бусико говаривал: "Только и ждать подарка, что от короля, только и хорош улов, что в море". Я вижу, что вы придерживаетесь мнения господина Бусико. Теперь выслушайте меня. У меня хорошая память. В шестьдесят восьмом году мы назначили вас своим спальником; в шестьдесят девятом -- комендантом замка у моста Сен-Клу с жалованьем в сто турских ливров (вы просили выдавать вам парижскими). В ноябре семьдесят третьего года указом нашим, данным в Жержоле, мы назначили вас смотрителем Венсенских лесов вместо дворянина Жильбера Акля; в семьдесят пятом году лесничим в Рувле-ле-Сен-Клу на место Жака Ле-Мэр. В семьдесят восьмом году мы всемилостивейшей королевской грамотой за двойными печатями зеленого воска дали вам и жене вашей право взимать налог в десять парижских ливров ежегодно с торговцев на рынке близ Сен-Жерменской школы. В семьдесят девятом году мы назначили вас лесничим Сенарского леса на место бедняги Жеана Дэза; затем комендантом замка Лош; затем правителем Сен-Кентена; затем комендантом Меланского моста, и с тех пор вы стали именоваться графом Меланским. Из пяти су штрафа, которые платит каждый цирюльник, бреющий бороды в праздничный день, на вашу долю приходится три су, а на нашу поступает остаток.
Nous avons bien voulu changer votre nom de Le Mauvais, qui ressemblait trop à votre mine. En 74, nous vous avons octroyé, au grand déplaisir de notre noblesse, des armoiries de mille couleurs qui vous font une poitrine de paon. Pasque-Dieu ! n'êtes-vous pas saoul ? La pescherie n'est-elle point assez belle et miraculeuse ? Et ne craignez-vous pas qu'un saumon de plus ne fasse chavirer votre bateau ? L'orgueil vous perdra, mon compère. L'orgueil est toujours talonné de la ruine et de la honte. Considérez ceci, et taisez-vous.	Мы милостиво изъявили согласие на то, чтобы вы переменили вашу прежнюю фамилию Ле Мове [151], столь подходящую к вашей физиономии, на другую. В семьдесят четвертом году, к великому неудовольствию нашего дворянства, мы пожаловали вам разноцветный герб, который делает вашу грудь похожей на грудь павлина. Клянусь Пасхой, и вы все еще не объелись? Разве ваш улов не обилен? Разве вы не боитесь, что еще один лишний лосось -- и ваша ладья может перевернуться? Тщеславие погубит вас, милейший. За тщеславием всегда следуют по пятам разорение и позор. Поразмыслите-ка над этим и помолчите.
Ces paroles, prononcées avec sévérité, firent revenir à l'insolence la physionomie dépitée de maître Olivier.	При этих строгим тоном произнесенных словах лицо мэтра Оливье вновь приняло присущее ему нахальное выражение.
-- Bon, murmura-t-il presque tout haut, on voit bien que le roi est malade aujourd'hui. Il donne tout au médecin.	-- Ладно! -- пробормотал он почти вслух. -- Сейчас видно, что король нынче болен. Все отдает врачу.
Louis XI, loin de s'irriter de cette incartade, reprit avec quelque douceur :	Людовик XI не только не рассердился на эту выходку, но сказал довольно кротко:
-- Tenez, j'oubliais encore que je vous ai fait mon ambassadeur à Gand près de madame Marie. Oui, messieurs, ajouta le roi en se tournant vers les flamands, celui-ci a été ambassadeur. - Là, mon compère, poursuivit-il en s'adressant à maître Olivier, ne nous fâchons pas, nous sommes vieux amis. Voilà qu'il est très tard. Nous avons terminé notre travail. Rasez-moi.	-- Постойте! Я и забыл, что назначил вас своим послом в Генте при особе герцогини. Да, господа, -- проговорил король, обернувшись к фламандцам, -- он был послом. Ну, милейший, -- продолжал он, обращаясь к мэтру Оливье, -- довольно сердиться, ведь мы старые друзья. Теперь уж поздно. Мы кончили наши занятия. Побрейте-ка нас.
Nos lecteurs n'ont sans doute pas attendu jusqu'à présent pour reconnaître dans maître Olivier ce Figaro terrible que la providence, cette grande faiseuse de drames, a mêlé si artistement à la longue et sanglante comédie de Louis XI. Ce n'est pas ici que nous entreprendrons de développer cette figure singulière. Ce barbier du roi avait trois noms. &Аgrave; la cour, on l'appelait poliment Olivier le Daim ; parmi le peuple, Olivier le Diable. Il s'appelait de son vrai nom Olivier le Mauvais.	Читатель, без сомнения, давно узнал в "мэтре Оливье" того ужасного Фигаро, которого провидение -- этот великий создатель драм -- столь искусно вплело в длительную и кровавую комедию, разыгранную Людовиком XI. Мы не намерены заниматься здесь подробной характеристикой этой своеобразной личности. У королевского брадобрея было три имени. При дворе его учтиво именовали Оливье ле Ден; народ называл его Оливье-Дьявол. Настоящее имя его было Оливье ле Мове.
Olivier le Mauvais donc resta immobile, boudant le roi, en regardant Jacques Coictier de travers.	Итак, Оливье ле Мове стоял неподвижно, дуясь на короля и косо поглядывая на Жака Куактье.
-- Oui, oui ! le médecin ! disait-il entre ses dents.	-- Да, да! Все для врача! -- бормотал он сквозь зубы.
-- Eh ! oui, le médecin, reprit Louis XI avec une bonhomie singulière, le médecin a plus de crédit encore que toi. C'est tout simple. Il a prise sur nous par tout le corps, et tu ne nous tiens que par le menton. Va, mon pauvre barbier, cela se retrouvera. Que dirais-tu donc, et que deviendrait ta charge si j'étais un roi comme le roi Chilpéric qui avait pour geste de tenir sa barbe d'une main ? - Allons, mon compère, vaque à ton office, rase-moi. Va chercher ce qu'il te faut.	-- Ну да, для врача! -- подтвердил с необычайным добродушием Людовик XI. -- Врач пользуется у нас большим кредитом, чем ты. И это понятно: в его руках вся наша особа, а в твоих -- один лишь подбородок. Ну, не горюй, мой бедный брадобрей, перепадет и тебе. Что бы ты сказал и что бы ты стал делать, если бы я был похож на короля Хильперика, имевшего привычку держаться рукой за свою бороду? Ну же, мой милый, займись своими обязанностями, побрей меня! Пойди принеси все, что тебе нужно.
Olivier, voyant que le roi avait pris le parti de rire et qu'il n'y avait pas même moyen de le fâcher, sortit en grondant pour exécuter ses ordres.	Оливье, видя, что король все обращает в шутку, что рассердить его невозможно, вышел, ворча, чтобы исполнить его приказание.
Le roi se leva, s'approcha de la fenêtre, et tout à coup l'ouvrant avec une agitation extraordinaire :	Король встал, подошел к окну и, внезапно распахнув его, в необычайном возбуждении воскликнул, хлопая в ладоши:
-- Oh ! oui ! s'écria-t-il en battant des mains, voilà une rougeur dans le ciel sur la Cité. C'est le bailli qui brûle. Ce ne peut être que cela. Ah ! mon bon peuple ! voilà donc que tu m'aides enfin à l'écroulement des seigneuries !	-- А ведь и правда! Зарево над Сите! Это горит дом судьи. Сомнений быть не может! О мой добрый народ! Вот и ты, наконец, помогаешь мне расправляться с дворянством!
Alors, se tournant vers les flamands :	Потом, обернувшись к фламандцам, сказал:
-- Messieurs, venez voir ceci. N'est-ce pas un feu qui rougeoie ?	-- Господа! Подойдите взглянуть. Ведь это отблеск пожара, не правда ли?
Les deux gantois s'approchèrent.	Оба жителя Гента подошли к нему.
-- Un grand feu, dit Guillaume Rym.	-- Сильный огонь, -- сказал Гильом Рим.
-- Oh ! ajouta Coppenole, dont les yeux étincelèrent tout à coup, cela me rappelle le brûlement de la maison du seigneur d'Hymbercourt. Il doit y avoir une grosse révolte là-bas.	-- О! Это мне напоминает сожжение дома господина Эмберкура, -- прибавил Копеноль, и глаза его внезапно сверкнули. -- По-видимому, восстание разыгралось не на шутку.
-- Vous croyez, maître Coppenole ? - Et le regard de Louis XI était presque aussi joyeux que celui du chaussetier.	-- Вы так думаете, мэтр Копеноль? -- Взгляд короля был почти так же весел, как и взгляд чулочника.
-- N'est-ce pas qu'il sera difficile d'y résister ?	-- Его трудно будет подавить?
-- Croix-Dieu ! sire ! votre majesté ébréchera là-dessus bien des compagnies de gens de guerre !	-- Клянусь крестом Христовым, государь, вашему величеству придется бросить туда не один отряд воинов!
-- Ah ! moi ! c'est différent, repartit le roi. Si je voulais !...	-- Ах, мне! Это другое дело! Если б я пожелал...
Le chaussetier répondit hardiment :	Чулочник смело возразил:
-- Si cette révolte est ce que je suppose, vous auriez beau vouloir, sire !	-- Если восстание действительно столь грозно, как я полагаю, то тут мало одних ваших желаний.
-- Compère, dit Louis XI, avec deux compagnies de mon ordonnance et une volée de serpentine, on a bon marché d'une populace de manants.	-- Милейший! -- сказал Людовик XI. -- Двух отрядов моей стражи и одного залпа из кулеврины достаточно, чтобы разделаться со всей этой оравой мужичья.
Le chaussetier, malgré les signes que lui faisait Guillaume Rym, paraissait déterminé à tenir tête au roi.	Но чулочник, невзирая на знаки, делаемые Гильомом Римом, решился, видимо, не уступать королю.
-- Sire, les suisses aussi étaient des manants. Monsieur le duc de Bourgogne était un grand gentilhomme, et il faisait fi de cette canaille. &Аgrave; la bataille de Grandson, sire, il criait : Gens de canons ! feu sur ces vilains ! et il jurait par Saint-Georges. Mais l'avoyer Scharnachtal se rua sur le beau duc avec sa massue et son peuple, et de la rencontre des paysans à peaux de buffle la luisante armée bourguignonne s'éclata comme une vitre au choc d'un caillou. Il y eut là bien des chevaliers de tués par des marauds ; et l'on trouva monsieur de Château-Guyon, le plus grand seigneur de la Bourgogne, mort avec son grand cheval grison dans un petit pré de marais.	-- Государь! Швейцарцы были тоже мужичье, а герцог Бургундский был знатный вельможа и плевать хотел на этот сброд. Во время битвы при Грансоне, государь, он кричал: "Канониры, огонь по холопам!" -- и клялся святым Георгием. Но городской старшина Шарнахталь ринулся на великолепного герцога со своей палицей и со своим народом, и от натиска мужланов в куртках из буйволовой кожи блестящая бургундская армия разлетелась вдребезги, точно стекло от удара камнем. Там было немало рыцарей, перебитых мужиками, а господина Шато-Гийона, самого знатного вельможу Бургундии, нашли мертвым вместе с его большим серым конем на лужайке среди болот.
-- L'ami, repartit le roi, vous parlez d'une bataille. Il s'agit d'une mutinerie. Et j'en viendrai à bout quand il me plaira de froncer le sourcil.	-- Друг мой, -- возразил король, -- вы толкуете о битве. А тут всего-навсего мятеж. Мне стоит бровью повести, чтобы с этим покончить.
L'autre répliqua avec indifférence :	Фламандец невозмутимо ответил:
-- Cela se peut, sire. En ce cas, c'est que l'heure du peuple n'est pas venue.	-- Возможно, государь. Но это говорит лишь о том, что час народа еще не пробил.
Guillaume Rym crut devoir intervenir.	Гильом Рим счел нужным вмешаться:
-- Maître Coppenole, vous parlez à un puissant roi.	-- Мэтр Копеноль! Вы говорите с могущественным королем.
-- Je le sais, répondit gravement le chaussetier.	-- Я знаю, -- с важностью ответил чулочник.
-- Laissez-le dire, monsieur Rym mon ami, dit le roi, j'aime ce franc-parler. Mon père Charles septième disait que la vérité était malade. Je croyais, moi, qu'elle était morte, et qu'elle n'avait point trouvé de confesseur. Maître Coppenole me détrompe.	-- Пусть он говорит, господин Рим, друг мой, -- сказал король. -- Я люблю такую прямоту. Мой отец Карл Седьмой говаривал, что истина занемогла. Я же думал, что она уже мертва, так и не найдя себе духовника. Мэтр Копеноль доказывает мне, что я ошибался.
Alors, posant familièrement sa main sur l'épaule de Coppenole :	Тут он запросто положил руку на плечо Копеноля:
-- Vous disiez donc, maître Jacques ?...	-- Итак, вы говорите, мэтр Жак...
-- Je dis, sire, que vous avez peut-être raison, que l'heure du peuple n'est pas venue chez vous.	-- Я говорю, государь, что, быть может, вы и правы, но час вашего народа еще не пробил.
Louis XI le regarda avec son oeil pénétrant.	Людовик XI пронзительно взглянул на него:
-- Et quand viendra cette heure, maître ?	-- А когда же, мэтр, пробьет этот час?
-- Vous l'entendrez sonner.	-- Вы услышите бой часов.
-- &Аgrave; quelle horloge, s'il vous plaît ?	-- Каких часов?
Coppenole avec sa contenance tranquille et rustique fit approcher le roi de la fenêtre.	Копеноль все с тем же невозмутимым и простоватым видом подвел короля к окну.
-- Ecoutez, sire ! Il y a ici un donjon, un beffroi, des canons, des bourgeois, des soldats. Quand le beffroi bourdonnera, quand les canons gronderont, quand le donjon croulera à grand bruit, quand bourgeois et soldats hurleront et s'entre-tueront, c'est l'heure qui sonnera.	-- Послушайте, государь! Вот башня, вот дозорная вышка, вот пушки, вот горожане и солдаты. Когда с этой вышки понесутся звуки набата, когда загрохочут пушки, когда с адским гулом рухнет башня, когда солдаты и горожане с рычаньем бросятся друг на друга в смертельной схватке, вот тогда-то и пробьет этот час.
Le visage de Louis devint sombre et rêveur. Il resta un moment silencieux, puis il frappa doucement de la main, comme on flatte une croupe de destrier, l'épaisse muraille du donjon.	Лицо Людовика XI стало задумчивым и мрачным. Одно мгновение он стоял молча, затем легонько, точно оглаживая круп скакуна, похлопал рукой по толстой стене башни.
-- Oh ! que non ! dit-il. N'est-ce pas que tu ne crouleras pas si aisément, ma bonne Bastille ?	-- Ну, нет! -- сказал он. -- Ведь ты не так-то легко падешь, моя добрая Бастилия?
Et se tournant d'un geste brusque vers le hardi flamand :	Живо обернувшись к смелому фламандцу, он спросил:
-- Avez-vous jamais vu une révolte, maître Jacques ?	-- Вам когда-нибудь случалось видеть восстание, мэтр Жак?
-- J'en ai fait, dit le chaussetier.	-- Я сам поднимал его, -- ответил чулочник.
-- Comment faites-vous, dit le roi, pour faire une révolte ?	-- А что же вы делали, чтобы поднять восстание?
-- Ah ! répondit Coppenole, ce n'est pas bien difficile. Il y a cent façons. D'abord il faut qu'on soit mécontent dans la ville. La chose n'est pas rare. Et puis le caractère des habitants. Ceux de Gand sont commodes à la révolte. Ils aiment toujours le fils du prince, le prince jamais. Eh bien ! un matin, je suppose, on entre dans ma boutique, on me dit : Père Coppenole, il y a ceci, il y a cela, la demoiselle de Flandre veut sauver ses ministres, le grand bailli double le tru de l'esgrin, ou autre chose. Ce qu'on veut. Moi, je laisse là l'ouvrage, je sors de ma chausseterie, et je vais dans la rue, et je crie : &Аgrave; sac ! Il y a bien toujours là quelque futaille défoncée. Je monte dessus, et je dis tout haut les premières paroles venues, ce que j'ai sur le coeur ; et quand on est du peuple, sire, on a toujours quelque chose sur le coeur. Alors on s'attroupe, on crie, on sonne le tocsin, on arme les manants du désarmement des soldats, les gens du marché s'y joignent, et l'on va ! Et ce sera toujours ainsi, tant qu'il y aura des seigneurs dans les seigneuries, des bourgeois dans les bourgs, et des paysans dans les pays.	-- Ну, это не так уж трудно! -- ответил Копеноль, -- можно делать на сто ладов. Во-первых, необходимо, чтобы в городе существовало недовольство. Это вещь не редкая. Потом -- нрав жителей. Гентцы очень склонны к восстаниям. Они всегда любят наследника, а государя -- никогда. Ну хорошо! Допустим, в одно прекрасное утро придут ко мне в лавку и скажут: "Дядюшка Копеноль! Происходит то-то и то-то, герцогиня Фландрская желает спасти своих министров, верховный судья удвоил налог на яблоневые и грушевые дички", -- или что-нибудь в этом роде. Что угодно. Я тотчас же бросаю работу, выхожу из лавки на улицу и кричу: "Грабь!" В городе всегда найдется бочка с выбитым дном. Я взбираюсь на нее и громко говорю все, что придет на ум, все, что лежит на сердце. А когда ты из народа, государь, у тебя всегда что-нибудь да лежит на сердце. Ну, тут собирается народ. Кричат, бьют в набат, отобранным у солдат оружием вооружают селян, рыночные торговцы присоединяются к нам, и бунт готов! И так будет всегда, пока в поместьях будут господа, в городах -- горожане, а в селениях -- селяне.
-- Et contre qui vous rebellez-vous ainsi ? demanda le roi. Contre vos baillis ? contre vos seigneurs ?	-- Против кого же вы бунтуете? -- спросил король. -- Против ваших судей? Против ваших господ?
-- Quelquefois. C'est selon. Contre le duc aussi, quelquefois.	-- Все бывает. Как когда. Иной раз и против нашего герцога.
Louis XI alla se rasseoir, et dit avec un sourire :	Людовик XI снова сел в кресло и, улыбаясь, сказал:
-- Ah ! ici, ils n'en sont encore qu'aux baillis !	-- Вот как? Ну, а у нас пока еще они дошли только до судей!
En cet instant Olivier le Daim rentra. Il était suivi de deux pages qui portaient les toilettes du roi ; mais ce qui frappa Louis XI, c'est qu'il était en outre accompagné du prévôt de Paris et du chevalier du guet, lesquels paraissaient consternés. Le rancuneux barbier avait aussi l'air consterné, mais content en dessous.	В эту минуту вошел Оливье ле Ден. За ним следовали два пажа, несшие принадлежности королевского туалета. Но Людовика XI поразило то, что Оливье сопровождали, кроме того, парижский прево и начальник ночной стражи, по-видимому, совершенно растерявшиеся. Злопамятный брадобрей тоже казался ошеломленным, но вместе с тем в нем проглядывало внутреннее удовольствие.
C'est lui qui prit la parole :	Он заговорил первый:
-- Sire, je demande pardon à votre majesté de la calamiteuse nouvelle que je lui apporte.	-- Государь! Прошу ваше величество простить меня за прискорбную весть, которую я вам несу.
Le roi en se tournant vivement écorcha la natte du plancher avec les pieds de sa chaise :	Король резко обернулся, прорвав ножкой кресла циновку, покрывавшую пол.
-- Qu'est-ce à dire ?	-- Что это значит?
-- Sire, reprit Olivier le Daim avec la mine méchante d'un homme qui se réjouit d'avoir à porter un coup violent, ce n'est pas sur le bailli du palais que se rue cette sédition populaire.	-- Государь! -- продолжал Оливье ле Ден со злобным видом человека, радующегося, что может нанести жестокий удар. -- Народ бунтует вовсе не против дворцового судьи.
-- Et sur qui donc ?	-- А против кого же?
-- Sur vous, sire.	-- Против вас, государь.
Le vieux roi se dressa debout et droit comme un jeune homme :	Старый король вскочил и с юношеской живостью выпрямился во весь рост.
-- Explique-toi, Olivier ! explique-toi ! Et tiens bien ta tête, mon compère, car je te jure par la croix de Saint-Lô que si tu nous mens à cette heure, l'épée qui a coupé le cou de monsieur de Luxembourg n'est pas si ébréchée qu'elle ne scie encore le tien !	-- Объяснись, Оливье! Объяснись! Да проверь, крепко ли у тебя держится голова на плечах, милейший. Если ты нам лжешь, то, клянусь крестом святого Лоо, меч, отсекший голову герцогу Люксембургскому, не настолько еще зазубрился, чтобы не снести прочь и твоей!
Le serment était formidable. Louis XI n'avait juré que deux fois dans sa vie par la croix de Saint-Lô.	Клятва была ужасна. Только дважды в жизни Людовик XI клялся крестом святого Лоо.
Olivier ouvrit la bouche pour répondre : -- Sire...	-- Государь... -- начал было Оливье.
-- Mets-toi à genoux ! interrompit violemment le toi. Tristan, veillez sur cet homme !	-- На колени! -- прервал его король. -- Тристан, стереги этого человека!
Olivier se mit à genoux, et dit froidement :	Оливье опустился на колени и холодно произнес:
-- Sire, une sorcière a été condamnée à mort par votre cour de parlement. Elle s'est réfugiée dans Notre-Dame. Le peuple l'y veut reprendre de vive force. Monsieur le prévôt et monsieur le chevalier du guet, qui viennent de l'émeute, sont là pour me démentir si ce n'est pas la vérité. C'est Notre-Dame que le peuple assiège.	-- Государь! Ваш королевский суд приговорил к смерти какую-то колдунью. Она нашла убежище в Соборе Богоматери. Народ хочет силой ее оттуда взять. Господин прево и господин начальник ночной стражи, прибывшие оттуда, здесь перед вами и могут уличить меня, если я говорю неправду. Народ осаждает Собор Богоматери.
-- Oui-da ! dit le roi à voix basse, tout pâle et tout tremblant de colère. Notre-Dame ! ils assiègent dans sa cathédrale Notre-Dame, ma bonne maîtresse ! - Relève-toi, Olivier. Tu as raison. Je te donne la charge de Simon Radin. Tu as raison. - C'est à moi qu'on s'attaque. La sorcière est sous la sauvegarde de l'église, l'église est sous ma sauvegarde. Et moi qui croyais qu'il s'agissait du bailli ! C'est contre moi !	-- Вот как! -- проговорил тихим голосом король, побледнев и дрожа от гнева. -- Собор Богоматери! Они осаждают пресвятую Деву, милостивую мою владычицу, в ее соборе! Встань, Оливье. Ты прав. Место Симона Радена за тобой. Ты прав. Это против меня они поднялись. Колдунья находится под защитой собора, а собор -- под моей. А я-то думал, что взбунтовались против судьи! Оказывается, против меня!
Alors, rajeuni par la fureur, il se mit à marcher à grands pas. Il ne riait plus, il était terrible, il allait et venait, le renard s'était changé en hyène, il semblait suffoqué à ne pouvoir parler, ses lèvres remuaient, et ses poings décharnés se crispaient. Tout à coup il releva la tête, son oeil cave parut plein de lumière, et sa voix éclata comme un clairon.	Словно помолодев от ярости, он стал расхаживать большими шагами по комнате. Он уже не смеялся. Он был страшен. Лисица превратилась в гиену. Он так задыхался, что не мог произнести ни слова, губы его шевелились, а костлявые кулаки судорожно сжимались. Внезапно он поднял голову, впавшие глаза вспыхнули, а голос загремел, как труба:
-- Main basse, Tristan ! main basse sur ces coquins !. Va ! Tristan mon ami ! tue ! tue !	-- Хватай их, Тристан! Хватай этих мерзавцев! Беги, друг мой Тристан! Бей их! Бей!
Cette éruption passée, il vint se rasseoir, et dit avec une rage froide et concentrée :	После этой вспышки он снова сел и с холодным, сосредоточенным бешенством сказал:
-- Ici, Tristan ! - Il y a près de nous dans cette Bastille les cinquante lances du vicomte de Gif, ce qui fait trois cents chevaux, vous les prendrez. Il y a aussi la compagnie des archers de notre ordonnance de M. de Châteaupers, vous la prendrez. Vous êtes prévôt des maréchaux, vous avez les gens de votre prévôté, vous les prendrez. &Аgrave; l'Hôtel Saint-Pol, vous trouverez quarante archers de la nouvelle garde de monsieur le Dauphin, vous les prendrez ; et avec tout cela, vous allez courir à Notre-Dame. - Ah ! messieurs les manants de Paris, vous vous jetez ainsi tout au travers de la couronne de France, de la sainteté de Notre-Dame et de la paix de cette république ! - Extermine, Tristan ! extermine ! et que pas un n'en réchappe que pour Montfaucon.	-- Сюда, Тристан! Здесь, в Бастилии, у нас пятьдесят рыцарей виконта Жифа, что вместе с их оруженосцами составляет триста конников, -- возьмите их. Здесь находится также рота стрелков королевской охраны под командой господина де Шатопера -- возьмите и их. Вы -- старшина цеха кузнецов, в вашем распоряжении все люди вашего цеха -- возьмите их. Во дворце Сен-Поль вы найдете сорок стрелков из новой гвардии дофина -- возьмите их, и со всеми этими силами скорей к собору! А-а, парижская голь, ты, значит, идешь против короны Франции, против святыни Собора Богоматери, ты посягаешь на мир нашего государства! Истребляй их, Тристан! Уничтожай их! А кто останется жив, того на Монфокон.
Tristan s'inclina.	Тристан поклонился.
-- C'est bon, sire !	-- Слушаю, государь!
Il ajouta après un silence :	И, помолчав, добавил:
-- Et que ferai-je de la sorcière ?	-- А что делать с колдуньей?
Cette question fit songer le roi.	Этот вопрос заставил короля призадуматься.
-- Ah ! dit-il, la sorcière ! - Monsieur d'Estouteville, qu'est-ce que le peuple en voulait faire ?	-- С колдуньей? -- переспросил он. -- Господин Эстутвиль! Что хотел с ней сделать народ?
-- Sire, répondit le prévôt de Paris, j'imagine que, puisque le peuple la vient arracher de son asile de Notre-Dame, c'est que cette impunité le blesse et qu'il la veut pendre.	-- Государь! Я полагаю, что если народ пытается вытащить ее из Собора Богоматери, где она нашла убежище, то потому, вероятно, что ее безнаказанность его оскорбляет, и он хочет ее повесить, -- ответил парижский прево.
Le roi parut réfléchir profondément, puis s'adressant à Tristan l'Hermite :	Король погрузился в глубокое раздумье, а затем, обратившись к Тристану-Отшельнику, сказал:
-- Eh bien ! mon compère, extermine le peuple et pends la sorcière.	-- Ну что же, мой милый, в таком случае народ перебей, а колдунью вздерни.
-- C'est cela, dit tout bas Rym à Coppenole, punir le peuple de vouloir, et faire ce qu'il veut.	-- Так, так, -- шепнул Рим Копенолю, -- наказать народ за его желание, а потом сделать то, что желал этот народ.
-- Il suffit, sire, répondit Tristan. Si la sorcière est encore dans Notre-Dame, faudra-t-il l'y prendre malgré l'asile ?	-- Слушаю, государь, -- молвил Тристан. -- А если ведьма все еще в Соборе Богоматери, то взять ее оттуда, несмотря на право убежища?
--. Pasque-Dieu, l'asile ! dit le roi en se grattant l'oreille. Il faut pourtant que cette femme soit pendue.	-- Клянусь Пасхой! Действительно... убежище! -- вымолвил король, почесывая за ухом. -- Однако эта женщина должна быть повешена.
Ici, comme pris d'une idée subite, il se rua à genoux devant sa chaise, ôta son chapeau, le posa sur le siège, et regardant dévotement l'une des amulettes de plomb qui le chargeaient :	И тут, словно озаренный какой-то внезапно пришедшей мыслью, он бросился на колени перед своим креслом, снял шляпу, положил ее на сиденье и, благоговейно глядя на одну из свинцовых фигурок, ее украшавших, произнес, молитвенно сложив на груди руки:
-- Oh ! dit-il les mains jointes, Notre-Dame de Paris, ma gracieuse patronne, pardonnez-moi. Je ne le ferai que cette fois. Il faut punir cette criminelle. Je vous assure, madame la Vierge, ma bonne maîtresse, que c'est une sorcière qui n'est pas digne de votre aimable protection. Vous savez, madame, que bien des princes très pieux ont outrepassé le privilège des églises pour la gloire de Dieu et la nécessité de l'état. Saint Hugues, évêque d'Angleterre, a permis au roi Edouard de prendre un magicien dans son église. Saint Louis de France, mon maître, a transgressé pour le même objet l'église de monsieur saint Paul ; et monsieur Alphonse, fils du roi de Jérusalem, l'église même du Saint-Sépulcre. Pardonnez-moi donc pour cette fois, Notre-Dame de Paris. Je ne le ferai plus, et je vous donnerai une belle statue d'argent, pareille à celle que j'ai donnée l'an passé à Notre-Dame d'Ecouys. Ainsi soit-il.	-- О Парижская Богоматерь! Милостивая моя покровительница, прости мне! Я сделаю это только раз! Эту преступницу надо покарать. Уверяю тебя, пречистая Дева, всемилостивейшая моя госпожа, что эта колдунья недостойна твоей благосклонной защиты. Тебе известно, владычица, что многие очень набожные государи нарушали привилегии церкви во славу божью и в силу государственной необходимости. Святой Гюг, епископ английский, дозволил королю Эдуарду схватить колдуна в своей церкви. Святой Людовик Французский, мой покровитель, с той же целью нарушил неприкосновенность храма святого Павла, а Альфонс, сын короля иерусалимского, -- даже неприкосновенность церкви Гроба господня. Прости же меня на этот раз, Богоматерь Парижская! Я больше не буду так делать и принесу тебе в дар прекрасную серебряную статую, подобную той, которую я в прошлом году пожертвовал церкви Богоматери в Экуи. Аминь.
Il fit un signe de croix, se releva, se recoiffa, et dit à Tristan :	Осенив себя крестом, он поднялся с колен, надел свою шляпу и сказал Тристану:
-- Faites diligence, mon compère. Prenez M. de Châteaupers avec vous. Vous ferez sonner le tocsin. Vous écraserez le populaire. Vous pendrez la sorcière. C'est dit. Et j'entends que le pourchas de l'exécution soit fait par vous. Vous m'en rendrez compte. - Allons, Olivier, je ne me coucherai pas cette nuit. Rase-moi.	-- Поспеши же, мой милый! Возьмите с собой господина де Шатопера. Прикажите ударить в набат. Раздавите чернь. Повесьте колдунью. Я так сказал. И я желаю, чтобы казнь совершили вы. Вы отдадите мне в этом отчет... Идем, Оливье, я нынче не лягу спать. Побрей-ка меня.
Tristan l'Hermite s'inclina et sortit. Alors le roi, congédiant du geste Rym et Coppenole :	Тристан-Отшельник поклонился и вышел. Затем король жестом отпустил Рима и Копеноля.
-- Dieu vous garde, messieurs mes bons amis les flamands. Allez prendre un peu de repos. La nuit s'avance, et nous sommes plus près du matin que du soir.	-- Да хранит вас Господь, добрые мои друзья, господа фламандцы. Ступайте отдохните немного. Ночь бежит, время близится к утру.
Tous deux se retirèrent, et en gagnant leurs appartements sous la conduite du capitaine de la Bastille, Coppenole disait à Guillaume Rym :	Фламандцы удалились, и когда они в сопровождении коменданта Бастилии дошли до своих комнат, Копеноль сказал Риму:
-- Hum ! j'en ai assez de ce roi qui tousse ! J'ai vu Charles de Bourgogne ivre, il était moins méchant que Louis XI malade.	-- Гм! Я сыт по горло этим кашляющим королем! Мне довелось видеть пьяным Карла Бургундского, но он не был так зол, как этот больной Людовик Одиннадцатый.
-- Maître Jacques, répondit Rym, c'est que les rois ont le vin moins cruel que la tisane.	-- Это потому, мэтр Жак, -- отозвался Рим, -- что королевское вино слаще, чем лекарство.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Грамматический справочник | Тексты