Краткая коллекция англтекстов
Чарльз Теккерей
Vanity Fair/Ярмарка тщеславия
CHAPTER XXVIII/ГЛАВА XXVIII, In Which Amelia Invades the Low Countries/в которой Эмилия вторгается в Нидерланды
| English | Русский |
| The regiment with its officers was to be transported in ships provided by His Majesty's government for the occasion: and in two days after the festive assembly at Mrs. O'Dowd's apartments, in the midst of cheering from all the East India ships in the river, and the military on shore, the band playing "God Save the King," the officers waving their hats, and the crews hurrahing gallantly, the transports went down the river and proceeded under convoy to Ostend. Meanwhile the gallant Jos had agreed to escort his sister and the Major's wife, the bulk of whose goods and chattels, including the famous bird of paradise and turban, were with the regimental baggage: so that our two heroines drove pretty much unencumbered to Ramsgate, where there were plenty of packets plying, in one of which they had a speedy passage to Ostend. | Офицеры должны были отплыть со своим полком на транспортных судах, предоставленных правительством его величества; и спустя два дня после прощального пира в апартаментах миссис О'Дауд транспортные суда под конвоем военных взяли курс на Остенде, под громкие приветствия со всех ост-индских судов, находившихся на реке, и воинских частей, собравшихся на берегу; оркестр играл "Боже, храни короля!", офицеры махали шапками, матросы исправно кричали "ура". Галантный Джоз выразил согласие эскортировать свою сестру и майоршу, и так как большая часть их пожитков, включая и знаменитый тюрбан с райской птицею, была отправлена с полковым обозом, обе наши героини налегке поехали в Рамсгет, откуда ходили пакетботы, и на одном из них быстро переправились в Остенде. |
| That period of Jos's life which now ensued was so full of incident, that it served him for conversation for many years after, and even the tiger-hunt story was put aside for more stirring narratives which he had to tell about the great campaign of Waterloo. As soon as he had agreed to escort his sister abroad, it was remarked that he ceased shaving his upper lip. At Chatham he followed the parades and drills with great assiduity. He listened with the utmost attention to the conversation of his brother officers (as he called them in after days sometimes), and learned as many military names as he could. In these studies the excellent Mrs. O'Dowd was of great assistance to him; and on the day finally when they embarked on board the Lovely Rose, which was to carry them to their destination, he made his appearance in a braided frock-coat and duck trousers, with a foraging cap ornamented with a smart gold band. Having his carriage with him, and informing everybody on board confidentially that he was going to join the Duke of Wellington's army, folks mistook him for a great personage, a commissary-general, or a government courier at the very least. | Новая пора, наступавшая в жизни Джоза, была так богата событиями, что она послужила ему темой для разговоров на много последующих лет; даже охота на тигров отступила на задний план перед его более волнующими рассказами о великой ватерлооской кампании. Как только он решил сопровождать свою сестру за границу, все заметили, что он перестал брить верхнюю губу. В Чатеме он с большим усердием посещал военные парады и ученья. Он со всем вниманием слушал рассказы своих собратьев-офицеров (как впоследствии он иногда называл их) и старался запомнить возможно большее количество имен видных военных, в каковых занятиях ему оказала неоценимую помощь добрая миссис О'Дауд. В тот день, когда они наконец сели на судно "Прекрасная Роза", которое должно было доставить их к месту назначения, он появился в расшитой шнурами венгерке, в парусиновых брюках и в фуражке, украшенной нарядным золотым галуном. Так как Джоз вез с собой свою коляску и доверительно сообщал всем на корабле, что едет в армию герцога Веллингтона, все принимали его за какую-то важную персону - за интендантского генерала или, по меньшей мере, за правительственного курьера. |
| He suffered hugely on the voyage, during which the ladies were likewise prostrate; but Amelia was brought to life again as the packet made Ostend, by the sight of the transports conveying her regiment, which entered the harbour almost at the same time with the Lovely Rose. Jos went in a collapsed state to an inn, while Captain Dobbin escorted the ladies, and then busied himself in freeing Jos's carriage and luggage from the ship and the custom-house, for Mr. Jos was at present without a servant, Osborne's man and his own pampered menial having conspired together at Chatham, and refused point-blank to cross the water. This revolt, which came very suddenly, and on the last day, so alarmed Mr. Sedley, junior, that he was on the point of giving up the expedition, but Captain Dobbin (who made himself immensely officious in the business, Jos said), rated him and laughed at him soundly: the mustachios were grown in advance, and Jos finally was persuaded to embark. In place of the well-bred and well-fed London domestics, who could only speak English, Dobbin procured for Jos's party a swarthy little Belgian servant who could speak no language at all; but who, by his bustling behaviour, and by invariably addressing Mr. Sedley as "My lord," speedily acquired that gentleman's favour. Times are altered at Ostend now; of the Britons who go thither, very few look like lords, or act like those members of our hereditary aristocracy. They seem for the most part shabby in attire, dingy of linen, lovers of billiards and brandy, and cigars and greasy ordinaries. | Во время переезда он сильно страдал от качки; дамы тоже все время лежали. Однако Эмилия сразу ожила, как только их пакетбот прибыл в Остенде и она увидела перевозившие ее полк транспортные суда, которые вошли в гавань почти в одно время с "Прекрасной Розой". Джоз, совсем обессиленный, отправился в гостиницу, а капитан Доббин, проводив дам, занялся вызволением с судна и из таможни коляски и багажа, - мистер Джоз оказался теперь без слуги, потому что лакей Осборна и его собственный избалованный камердинер сговорились в Чатеме и решительно отказались ехать за море. Этот бунт, вспыхнувший совершенно неожиданно и в самый последний день, так смутил мистера Седли-младшего, что он уже готов был остаться в Англии, но капитан Доббин (который, по словам Джоза, стал проявлять чрезмерный интерес к его делам) пробрал его и высмеял - зря, мол, он в таком случае отпустил усы! - ив конце концов уговорил-таки отправиться в путь. Вместо хорошо упитанных и вышколенных лондонских слуг, умевших говорить только по-английски, Доббин раздобыл для Джоза и его дам маленького смуглого слугу-бельгийца, который не умел выражать свои мысли ни на одном языке, но благодаря своей расторопности и тому обстоятельству, что неизменно величал мистера Седли "милордом", быстро снискал расположение этого джентльмена. Времена в Остенде переменились: из англичан, которые приезжают туда теперь, очень немногие похожи на лордов или ведут себя, как подобает представителям нашей наследственной аристократии. Большая часть их имеет потрепанный вид, ходит в грязноватом белье, увлекается бильярдом и коньяком, курит дешевые сигары и посещает второразрядные кухмистерские. |
| But it may be said as a rule, that every Englishman in the Duke of Wellington's army paid his way. The remembrance of such a fact surely becomes a nation of shopkeepers. It was a blessing for a commerce-loving country to be overrun by such an army of customers: and to have such creditable warriors to feed. And the country which they came to protect is not military. For a long period of history they have let other people fight there. When the present writer went to survey with eagle glance the field of Waterloo, we asked the conductor of the diligence, a portly warlike-looking veteran, whether he had been at the battle. | Зато каждый англичанин из армии герцога Веллингтона, как правило, за все платил щедрой рукой. Воспоминание об этом обстоятельстве, без сомнения, приятно нации лавочников. Для страны, где торговлю чтят превыше всего, нашествие такой армии покупателей и возможность кормить столь кредитоспособных воинов оказалось поистине благом. Ибо страна, которую они явились защищать, не отличалась воинственностью. В течение долгих лет она предоставляла другим сражаться на ее полях. Когда автор этой повести ездил в Бельгию, чтобы обозреть своим орлиным взором ватерлооское поле, он спросил у кондуктора дилижанса, осанистого человека, имевшего вид заправского ветерана, участвовал ли он в этом сражении, и услышал в ответ: |
| "Pas si bete"-- | - Pas si bete! {Я не так глуп! (франц.).} |
| such an answer and sentiment as no Frenchman would own to--was his reply. But, on the other hand, the postilion who drove us was a Viscount, a son of some bankrupt Imperial General, who accepted a pennyworth of beer on the road. The moral is surely a good one. | Такой ответ и такие чувства не свойственны ни одному французу. Зато наш форейтор был виконт, сын какого-то обанкротившегося генерала Империи, и охотно принимал дорогой подачки в виде грошовой кружки пива. Мораль, конечно, весьма поучительная. |
| This flat, flourishing, easy country never could have looked more rich and prosperous than in that opening summer of 1815, when its green fields and quiet cities were enlivened by multiplied red- coats: when its wide chaussees swarmed with brilliant English equipages: when its great canal-boats, gliding by rich pastures and pleasant quaint old villages, by old chateaux lying amongst old trees, were all crowded with well-to-do English travellers: when the soldier who drank at the village inn, not only drank, but paid his score; and Donald, the Highlander, billeted in the Flemish farm- house, rocked the baby's cradle, while Jean and Jeannette were out getting in the hay. As our painters are bent on military subjects just now, I throw out this as a good subject for the pencil, to illustrate the principle of an honest English war. | Эта плоская, цветущая, мирная страна никогда не казалась такой богатой и благоденствующей, как в начале лета 1815 года, когда на ее зеленых полях и в тихих городах запестрели сотни красных мундиров, а по широким дорогам покатили вереницы нарядных английских экипажей; когда большие суда, скользящие по каналам мимо тучных пастбищ и причудливых живописных старых деревень и старинных замков, скрывающихся между вековыми деревьями, были переполнены богатыми путешественниками-англичанами; когда солдат, заходивший в деревенский кабачок, не только пил, но и платил за выпитое; а Доналд - стрелок шотландского полка {Этот случай упомянут в "Истории Ватерлооского сражения" мистера Глейга.}, квартировавший на фламандской ферме, - укачивал в люльке ребенка, пока Жан и Жанет работали на сенокосе. Так как наши художники питают сейчас склонность к военным сюжетам, я предлагаю им эту тему как наглядную иллюстрацию принципов "честной английской войны". |
| All looked as brilliant and harmless as a Hyde Park review. Meanwhile, Napoleon screened behind his curtain of frontier-fortresses, was preparing for the outbreak which was to drive all these orderly people into fury and blood; and lay so many of them low. | Все имело такой блестящий и безобидный вид, словно это был парад в Хайд-парке. А между тем Наполеон, притаившись за щитом пограничных крепостей, подготовлял нападение, которое должно было ввергнуть этих мирных людей в пучину ярости и крови и для многих из них окончиться гибелью. |
| Everybody had such a perfect feeling of confidence in the leader (for the resolute faith which the Duke of Wellington had inspired in the whole English nation was as intense as that more frantic enthusiasm with which at one time the French regarded Napoleon), the country seemed in so perfect a state of orderly defence, and the help at hand in case of need so near and overwhelming, that alarm was unknown, and our travellers, among whom two were naturally of a very timid sort, were, like all the other multiplied English tourists, entirely at ease. The famous regiment, with so many of whose officers we have made acquaintance, was drafted in canal boats to Bruges and Ghent, thence to march to Brussels. | Однако все так безусловно полагались на главнокомандующего (ибо несокрушимая вера, которую герцог Веллингтон внушал английской нации, не уступала пылкому обожанию, с каким французы одно время взирали на Наполеона), страна, казалось, так основательно подготовилась к обороне, и на крайний случай под рукой имелась такая надежная помощь, что тревоги не было и в помине, и наши путешественники, из коих двое, естественно, должны были отличаться большой робостью, чувствовали себя, подобно прочим многочисленным английским туристам, вполне спокойно. Славный полк, с многими офицерами которого мы познакомились, был доставлен по каналам в Брюгге и Гент, чтобы оттуда двинуться сухопутным маршем на Брюссель. |
| Jos accompanied the ladies in the public boats; the which all old travellers in Flanders must remember for the luxury and accommodation they afforded. So prodigiously good was the eating and drinking on board these sluggish but most comfortable vessels, that there are legends extant of an English traveller, who, coming to Belgium for a week, and travelling in one of these boats, was so delighted with the fare there that he went backwards and forwards from Ghent to Bruges perpetually until the railroads were invented, when he drowned himself on the last trip of the passage-boat. Jos's death was not to be of this sort, but his comfort was exceeding, and Mrs. O'Dowd insisted that he only wanted her sister Glorvina to make his happiness complete. He sate on the roof of the cabin all day drinking Flemish beer, shouting for Isidor, his servant, and talking gallantly to the ladies. | Джоз сопровождал наших дам на пассажирских судах - на тех судах, роскошь и удобство которых, вероятно, помнят все, кто прежде путешествовал по Фландрии. Поили и кормили на этих медлительных, но комфортабельных судах так обильно и вкусно, что сложилась даже легенда об одном английском путешественнике, который приехал в Бельгию на неделю и после первой же поездки по каналу пришел в такой восторг от местной кухни, что не переставая плавал между Гентом и Брюгге, пока не были изобретены железные дороги, а тогда, совершив последний рейс вместе со своим судном, бросился в воду и утонул. Джозу не была суждена подобного рода смерть, но наслаждался он безмерно, и миссис О'Дауд уверяла, что для полного счастья ему недостает только ее сестры Глорвины. Он целый день сидел на палубе и потягивал фламандское пиво, то и дело призывая своего слугу Исидора и галантно беседуя с дамами. |
| His courage was prodigious. | Храбрость его была безгранична. |
| "Boney attack us!" he cried. "My dear creature, my poor Emmy, don't be frightened. There's no danger. The allies will be in Paris in two months, I tell you; when I'll take you to dine in the Palais Royal, by Jove! There are three hundred thousand Rooshians, I tell you, now entering France by Mayence and the Rhine--three hundred thousand under Wittgenstein and Barclay de Tolly, my poor love. You don't know military affairs, my dear. I do, and I tell you there's no infantry in France can stand against Rooshian infantry, and no general of Boney's that's fit to hold a candle to Wittgenstein. Then there are the Austrians, they are five hundred thousand if a man, and they are within ten marches of the frontier by this time, under Schwartzenberg and Prince Charles. Then there are the Prooshians under the gallant Prince Marshal. Show me a cavalry chief like him now that Murat is gone. Hey, Mrs. O'Dowd? Do you think our little girl here need be afraid? Is there any cause for fear, Isidor? Hey, sir? Get some more beer." | - Чтобы Бони напал на нас! - восклицал он. - Голубушка моя Эмми, не бойся, бедняжка! Опасности никакой! Союзники будут в Париже через два месяца, поверь мне. Клянусь, я сведу тебя тогда пообедать в Пале-Рояль. Триста тысяч русских вступают сейчас во Францию через Майнц-на-Рейне - триста тысяч, говорю я, под командой Витгенштейна и Барклая де Толли, моя милая! Ты ничего не понимаешь в военных делах, дорогая! А я понимаю и говорю тебе, что никакая пехота во Франции не устоит против русской пехоты, а из генералов Бонн ни один и в подметки не годится Витгенштейну. Затем есть еще австрийцы, их пятьсот тысяч, не меньше, и находятся они в настоящее время в десяти переходах от границы, под предводительством Шварценберга и принца Карла. Потом еще пруссаки под командой храброго фельдмаршала. Укажите мне другого такого начальника кавалерии - теперь, когда нет Мюрата! А, миссис О'Дауд? Как вы думаете, стоит ли нашей малютке бояться? Есть ли основания трусить, Исидор? А, сэр? Принесите мне еще пива! |
| Mrs. O'Dowd said that her "Glorvina was not afraid of any man alive, let alone a Frenchman," and tossed off a glass of beer with a wink which expressed her liking for the beverage. | Миссис О'Дауд отвечала, что ее Глорвина не боится никого, а тем более французов, и, выпив залпом стакан пива, подмигнула, давая этим понять, что напиток ей нравится. |
| Having frequently been in presence of the enemy, or, in other words, faced the ladies at Cheltenham and Bath, our friend, the Collector, had lost a great deal of his pristine timidity, and was now, especially when fortified with liquor, as talkative as might be. He was rather a favourite with the regiment, treating the young officers with sumptuosity, and amusing them by his military airs. And as there is one well-known regiment of the army which travels with a goat heading the column, whilst another is led by a deer, George said with respect to his brother-in-law, that his regiment marched with an elephant. | Находясь постоянно под огнем неприятеля или, другими словами, часто встречаясь с дамами Челтнема и Вата, наш друг чиновник утратил значительную долю своей прежней робости и бывал необычайно разговорчив, особенно когда подкреплялся спиртными напитками. В полку его любили, потому что он щедро угощал молодых офицеров и забавлял всех своими военными замашками. И подобно тому как один известный в армии полк брал во все походы козла и пускал его во главе колонны, а другой передвигался под предводительством оленя, так и ***полк, по утверждению Джорджа, не упускавшего случая посмеяться над шурином, шел в поход со своим слоном. |
| Since Amelia's introduction to the regiment, George began to be rather ashamed of some of the company to which he had been forced to present her; and determined, as he told Dobbin (with what satisfaction to the latter it need not be said), to exchange into some better regiment soon, and to get his wife away from those damned vulgar women. But this vulgarity of being ashamed of one's society is much more common among men than women (except very great ladies of fashion, who, to be sure, indulge in it); and Mrs. Amelia, a natural and unaffected person, had none of that artificial shamefacedness which her husband mistook for delicacy on his own part. Thus Mrs. O'Dowd had a cock's plume in her hat, and a very large "repayther" on her stomach, which she used to ring on all occasions, narrating how it had been presented to her by her fawther, as she stipt into the car'ge after her mar'ge; and these ornaments, with other outward peculiarities of the Major's wife, gave excruciating agonies to Captain Osborne, when his wife and the Major's came in contact; whereas Amelia was only amused by the honest lady's eccentricities, and not in the least ashamed of her company. | Со времени знакомства Эмилии с полком Джордж начал стыдиться некоторых членов того общества, в которое он вынужден был ее ввести, и решил, как он сказал Доббину (чем, надо полагать, доставил тому большую радость), перевестись в скором времени в лучший полк, чтобы жена его не общалась с этими вульгарными женщинами. Однако эта вульгарная склонность стыдиться того или иного общества гораздо более свойственна мужчинам, чем женщинам (исключая, конечно, великосветских дам, которым она очень и очень присуща), и миссис Эмилия, простая и искренняя, не знала этого ложного стыда, который ее муж называл утонченностью. Так, капитан Осборн мучительно страдал, когда его жена находилась в обществе миссис О'Дауд, носившей шляпу с петушиными перьями, а на животе большие часы с репетицией, которые она заставляла звонить при всяком удобном случае, рассказывая о том, как ей подарил их отец, когда она садилась в карету после свадьбы; Эмилия же только забавлялась эксцентричностью простодушной леди и нисколько не стыдилась ее общества. |
| As they made that well-known journey, which almost every Englishman of middle rank has travelled since, there might have been more instructive, but few more entertaining, companions than Mrs. Major O'Dowd. | Во время этого путешествия, которое с тех пор старался совершить почти каждый англичанин среднего круга, можно было бы встретить более образованных спутников, но едва ли хоть один из них мог превзойти занимательностью жену майора О'Дауда. |
| "Talk about kenal boats; my dear! Ye should see the kenal boats between Dublin and Ballinasloe. It's there the rapid travelling is; and the beautiful cattle. Sure me fawther got a goold medal (and his Excellency himself eat a slice of it, and said never was finer mate in his loif) for a four-year-old heifer, the like of which ye never saw in this country any day." | - Вы все хвалите эти суда, дорогая! А посмотрели бы вы на наши суда между Дублином и Беллинесло. Вот там действительно быстро путешествуют! Л какой прекрасный там скот. Мой отец получил золотую медаль (сам его превосходительство отведал ломтик мяса и сказал, что в жизни не едал лучшего) за такую телку, какой в этой стране нипочем не увидишь. |
| And Jos owned with a sigh, "that for good streaky beef, really mingled with fat and lean, there was no country like England." | А Джоз со вздохом сознался, что такой жирной и сочной говядины, как в Англии, не найдется нигде на свете. |
| "Except Ireland, where all your best mate comes from," said the Major's lady; proceeding, as is not unusual with patriots of her nation, to make comparisons greatly in favour of her own country. The idea of comparing the market at Bruges with those of Dublin, although she had suggested it herself, caused immense scorn and derision on her part. | - За исключением Ирландии, откуда к вам привозят отборное мясо, - сказала жена майора, продолжая, как это нередко бывает с патриотами ее нации, делать сравнения в пользу своей страны. Когда речь зашла о сравнительных достоинствах рынков Брюгге и Дублина, майорша дала волю своему презрению. |
| "I'll thank ye tell me what they mean by that old gazabo on the top of the market-place," said she, in a burst of ridicule fit to have brought the old tower down. | - Вы, может быть, объясните мне, что означает у них эта старая каланча в конце рыночной площади? - говорила она с такой едкой иронией, что от нее могла бы рухнуть эта старая башня. |
| The place was full of English soldiery as they passed. English bugles woke them in the morning; at nightfall they went to bed to the note of the British fife and drum: all the country and Europe was in arms, and the greatest event of history pending: and honest Peggy O'Dowd, whom it concerned as well as another, went on prattling about Ballinafad, and the horses in the stables at Glenmalony, and the clar't drunk there; and Jos Sedley interposed about curry and rice at Dumdum; and Amelia thought about her husband, and how best she should show her love for him; as if these were the great topics of the world. | Брюгге был полон английскими солдатами. Английский рожок будил наших путников по утрам; вечером они ложились спать под звуки английских флейт и барабанов. Вся страна, как и вся Европа, была под ружьем, приближалось величайшее историческое событие, а честная Пегги О'Дауд, которой это так же касалось, как и всякого другого, продолжала болтать о Белинафеде, о лошадях и конюшнях Гленмелони и о том, какое там пьют вино; Джоз Седли прерывал ее замечаниями о карри и рисе в Думдуме, а Эмилия думала о муже и о том, как лучше выразить ему свою любовь, словно важнее этого не было на свете вопросов. |
| Those who like to lay down the History-book, and to speculate upon what MIGHT have happened in the world, but for the fatal occurrence of what actually did take place (a most puzzling, amusing, ingenious, and profitable kind of meditation), have no doubt often thought to themselves what a specially bad time Napoleon took to come back from Elba, and to let loose his eagle from Gulf San Juan to Notre Dame. The historians on our side tell us that the armies of the allied powers were all providentially on a war-footing, and ready to bear down at a moment's notice upon the Elban Emperor. The august jobbers assembled at Vienna, and carving out the kingdoms of Europe according to their wisdom, had such causes of quarrel among themselves as might have set the armies which had overcome Napoleon to fight against each other, but for the return of the object of unanimous hatred and fear. This monarch had an army in full force because he had jobbed to himself Poland, and was determined to keep it: another had robbed half Saxony, and was bent upon maintaining his acquisition: Italy was the object of a third's solicitude. Each was protesting against the rapacity of the other; and could the Corsican but have waited in prison until all these parties were by the ears, he might have returned and reigned unmolested. But what would have become of our story and all our friends, then? If all the drops in it were dried up, what would become of the sea? | Люди, склонные отложить в сторону учебник истории и размышлять о том, что произошло бы в мире, если бы в силу роковых обстоятельств не произошло того, что в действительности имело место (занятие в высшей степени увлекательное, интересное и плодотворное!), - эти люди, несомненно, поражалитсь тому, какое исключительно неудачное время выбрал Наполеон, чтобы вернуться с Эльбы и пустить своих орлов лететь от бухты Сен-Жуан к собору Парижской богоматери. Наши историки говорят нам, что союзные силы были, по счастью, в боевой готовности и в любой момент могли быть брошены на императора, вернувшегося с Эльбы. У августейших торгашей, собравшихся в Вене и перекраивавших европейские государства по своему усмотрению, было столько причин для ссор, что армии, победившие Наполеона, легко могли бы перегрызться между собой, если бы не вернулся предмет их общей ненависти и страха. Один монарх держал армию наготове, потому что он выторговал себе Польшу и решил удержать ее; другой забрал половину Саксонии и не был склонен выпустить из рук свое приобретение; Италия являлась предметом забот для третьего. Каждый возмущался жадностью другого, и если бы корсиканец дождался в своем плену, пока все эти господа не передерутся между собой, он мог бы беспрепятственно занять французский трон. Но что бы тогда сталось с нашей повестью и со всеми нашими друзьями? Что сталось бы с морем, если бы испарились все его капли? |
| In the meanwhile the business of life and living, and the pursuits of pleasure, especially, went on as if no end were to be expected to them, and no enemy in front. When our travellers arrived at Brussels, in which their regiment was quartered, a great piece of good fortune, as all said, they found themselves in one of the gayest and most brilliant little capitals in Europe, and where all the Vanity Fair booths were laid out with the most tempting liveliness and splendour. Gambling was here in profusion, and dancing in plenty: feasting was there to fill with delight that great gourmand of a Jos: there was a theatre where a miraculous Catalani was delighting all hearers: beautiful rides, all enlivened with martial splendour; a rare old city, with strange costumes and wonderful architecture, to delight the eyes of little Amelia, who had never before seen a foreign country, and fill her with charming surprises: so that now and for a few weeks' space in a fine handsome lodging, whereof the expenses were borne by Jos and Osborne, who was flush of money and full of kind attentions to his wife--for about a fortnight, I say, during which her honeymoon ended, Mrs. Amelia was as pleased and happy as any little bride out of England. | Между тем жизнь шла своим чередом, и по-прежнему люди искали удовольствий, как будто этому не предвиделось конца и как будто впереди не было неприятеля. Когда наши путешественники приехали в Брюссель, где был расквартирован их полк, - что все считали большой удачей, - они оказались в одной из самых веселых и блестящих маленьких столиц Европы, где балаганы Ярмарки Тщеславия манили взор самой соблазнительной роскошью. Здесь велась расточительная игра, здесь танцевали до упаду; пиры здесь приводили в восторг даже такого гурмана, как Джоз; здесь был театр, где пленительная Каталани восхищала слушателей своим пением; очаровательные прогулки верхом в обществе блестящих военных; чудесный старинный город с причудливой архитектурой и оригинальные костюмы - предмет удивления и восторгов маленькой Эмилии, которая никогда не бывала за границей. Поселившись в прекрасной квартире, за которую платили Джоз и Осборн - последний не стеснялся расходами и был полон нежного внимания к жене - миссис Эмилия в течение двух недель, что еще длился ее медовый месяц, была так довольна и счастлива, как дай бог всякой юной новобрачной, совершающей свадебное путешествие. |
| Every day during this happy time there was novelty and amusement for all parties. There was a church to see, or a picture-gallery--there was a ride, or an opera. The bands of the regiments were making music at all hours. The greatest folks of England walked in the Park--there was a perpetual military festival. George, taking out his wife to a new jaunt or junket every night, was quite pleased with himself as usual, and swore he was becoming quite a domestic character. And a jaunt or a junket with HIM! Was it not enough to set this little heart beating with joy? Her letters home to her mother were filled with delight and gratitude at this season. Her husband bade her buy laces, millinery, jewels, and gimcracks of all sorts. Oh, he was the kindest, best, and most generous of men! | Каждый день этого счастливого времени всем приносил что-нибудь новое и приятное. То нужно было осмотреть церковь или картинную галерею, то предстояла прогулка или посещение оперы. Полковые оркестры гремели с утра до ночи. Знатнейшие особы Англии прогуливались по парку. Это был нескончаемый военный праздник. Джордж, каждый вечер вывозивший жену в свет, был, как всегда, вполне доволен собой и клялся, что становится настоящим семьянином. Ехать куда-нибудь с ним! Уже это одно заставляло сердечко Эмилии радостно биться! Ее письма домой к матери в то время были полны восторга и благодарности. Муж заставляет ее покупать кружева, наряды, драгоценности, всевозможные безделушки. О, это самый лучший, самый добрый, самый великодушный из мужчин! |
| The sight of the very great company of lords and ladies and fashionable persons who thronged the town, and appeared in every public place, filled George's truly British soul with intense delight. They flung off that happy frigidity and insolence of demeanour which occasionally characterises the great at home, and appearing in numberless public places, condescended to mingle with the rest of the company whom they met there. One night at a party given by the general of the division to which George's regiment belonged, he had the honour of dancing with Lady Blanche Thistlewood, Lord Bareacres' daughter; he bustled for ices and refreshments for the two noble ladies; he pushed and squeezed for Lady Bareacres' carriage; he bragged about the Countess when he got home, in a way which his own father could not have surpassed. | Джордж глядел на лордов и леди, наводнявших город и появлявшихся во всех общественный местах, и его истинно британская душа ликовала. Здесь эти знатные люди сбрасывали с себя самодовольную надменность ц заносчивость, которые нередко отличают их на родине, и, появляясь повсюду, снисходили до общения с простыми смертными. Однажды на вечере у командующего той дивизией, к которой принадлежал полк Джорджа, последний удостоился чести танцевать с леди Бланш Тислвуд, дочерью лорда Бейрэкрса; он сбился с ног, доставая мороженое и прохладительные напитки для благородной леди и ее матери, и, растолкав слуг, сам вызвал карету леди Бейракрс. Дома он так хвастался знакомством с графиней, что его собственный отец не мог бы превзойти его. |
| He called upon the ladies the next day; he rode by their side in the Park; he asked their party to a great dinner at a restaurateur's, and was quite wild with exultation when they agreed to come. Old Bareacres, who had not much pride and a large appetite, would go for a dinner anywhere. | На следующий же день он явился к этим дамам с визитом, сопровождал их верхом, когда они катались в парке, пригласил всю семью на обед в ресторан и был в совершенном восторге, когда они приняли приглашение. Старый Бейракрс, который не отличался большой гордостью, но зато имел отличный аппетит, пошел бы ради обеда куда угодно. |
| "I hope there will be no women besides our own party," Lady Bareacres said, after reflecting upon the invitation which had been made, and accepted with too much precipitancy. | - Надеюсь, там не будет никаких других дам, кроме нас, - сказала леди Бейракрс, размышляя об этом приглашении, принятом слишком поспешно. |
| "Gracious Heaven, Mamma--you don't suppose the man would bring his wife," shrieked Lady Blanche, who had been languishing in George's arms in the newly imported waltz for hours the night before. "The men are bearable, but their women--" | - Помилосердствуйте, мама! Не думаете же вы, что он приведет свою жену? - взвизгнула леди Бланш, которая накануне вечером часами кружилась в объятиях Джорджа в только что вошедшем в моду вальсе. - Эти мужчины еще терпимы, но их женщины... |
| "Wife, just married, dev'lish pretty woman, I hear," the old Earl said. | - У него жена, - он только что женился, - говорят, прехорошенькая, - заметил старый граф. |
| "Well, my dear Blanche," said the mother, "I suppose, as Papa wants to go, we must go; but we needn't know them in England, you know." | - Ну что ж, моя милая Бланш, - промолвила мать, - если папа хочет ехать, поедем и мы; но, конечно, нам нет никакой необходимости поддерживать с ними знакомство в Англии. |
| And so, determined to cut their new acquaintance in Bond Street, these great folks went to eat his dinner at Brussels, and condescending to make him pay for their pleasure, showed their dignity by making his wife uncomfortable, and carefully excluding her from the conversation. This is a species of dignity in which the high-bred British female reigns supreme. To watch the behaviour of a fine lady to other and humbler women, is a very good sport for a philosophical frequenter of Vanity Fair. | Итак, решив не узнавать своего нового знакомого на Бонд-стрит, эти знатные особы отправились к нему обедать в Брюсселе и, милостиво позволив ему заплатить за угощение, проявили свое достоинство в том, что презрительно косились на его жену и не обменялись с ней ни словом. В таких проявлениях собственного достоинства высокорожденная британская леди не имеет себе равных. Наблюдать обращение знатной леди с другою, ниже стоящею женщиной - очень поучительное занятие для философски настроенного посетителя Ярмарки Тщеславия. |
| This festival, on which honest George spent a great deal of money, was the very dismallest of all the entertainments which Amelia had in her honeymoon. She wrote the most piteous accounts of the feast home to her mamma: how the Countess of Bareacres would not answer when spoken to; how Lady Blanche stared at her with her eye-glass; and what a rage Captain Dobbin was in at their behaviour; and how my lord, as they came away from the feast, asked to see the bill, and pronounced it a d--- bad dinner, and d--- dear. But though Amelia told all these stories, and wrote home regarding her guests' rudeness, and her own discomfiture, old Mrs. Sedley was mightily pleased nevertheless, and talked about Emmy's friend, the Countess of Bareacres, with such assiduity that the news how his son was entertaining peers and peeresses actually came to Osborne's ears in the City. | Это пиршество, на которое бедный Джордж истратил немало денег, было самым печальным развлечением Эмилии за весь их медовый месяц. Она послала домой матери жалобный отчет об этом празднике: написала о том, как графиня не удостаивала ее ответом, как леди Бланш рассматривала ее в лорнет и в какое бешенство пришел капитан Доббин от их поведения; как милорд, когда все встали из-за стола, попросил показать ему счет и заявил, что обед был никудышный и стоил чертовски дорого. Однако, хотя Эмилия рассказала в своем письме и про грубость гостей, и про то, как ей было тяжело и неловко, тем не менее старая миссис Седли была весьма довольна и болтала о приятельнице Эмми, графине Бейракрс, с таким усердием, что слухи о том, как Джордж угощал пэров и графинь, дошли даже до ушей мистера Осборна в Сити. |
| Those who know the present Lieutenant-General Sir George Tufto, K.C.B., and have seen him, as they may on most days in the season, padded and in stays, strutting down Pall Mall with a rickety swagger on his high-heeled lacquered boots, leering under the bonnets of passers-by, or riding a showy chestnut, and ogling broughams in the Parks--those who know the present Sir George Tufto would hardly recognise the daring Peninsular and Waterloo officer. He has thick curling brown hair and black eyebrows now, and his whiskers are of the deepest purple. He was light-haired and bald in 1815, and stouter in the person and in the limbs, which especially have shrunk very much of late. When he was about seventy years of age (he is now nearly eighty), his hair, which was very scarce and quite white, suddenly grew thick, and brown, and curly, and his whiskers and eyebrows took their present colour. Ill-natured people say that his chest is all wool, and that his hair, because it never grows, is a wig. Tom Tufto, with whose father he quarrelled ever so many years ago, declares that Mademoiselle de Jaisey, of the French theatre, pulled his grandpapa's hair off in the green-room; but Tom is notoriously spiteful and jealous; and the General's wig has nothing to do with our story. | Те, кто знает теперешнего генерал-лейтенанта, сэра Джорджа Тафто, кавалера ордена Бани, и видели, как он, подбитый ватой и в корсете, почти каждый день во время сезона важно семенит по Пэл-Мэл в своих лакированных сапожках на высоких каблуках, заглядывая под шляпки проходящим женщинам, или гарцует на чудесном гнедом, строя глазки проезжающим в экипажах по Парку, - те, кто видел теперешнего сэра Джорджа Тафто, едва ли узнают в нем храброго офицера, отличившегося в Испании и при Ватерлоо. Теперь у него густые вьющиеся каштановые волосы и черные брови, а бакенбарды темно-лилового цвета. В 1815 году у него были светлые волосы и большая плешь; фигура у него была полнее, теперь же он сильно похудел. Когда ему было около семидесяти лет (сейчас ему под восемьдесят), его редкие и совсем белые волосы внезапно стали густыми, темными и вьющимися, а бакенбарды и брови приняли теперешний оттенок. Злые языки говорят, что его грудь подбита ватой, а его волосы - парик, так как они никогда не отрастают. Том Тафто, с отцом которого генерал рассорился много лет назад, говорил, будто mademoiselle де Жезей из Французского театра выдрала волосы его дедушке за кулисами; но Том известный злопыхатель и завистник, а парик генерала не имеет никакого отношения к нашему рассказу. |
| One day, as some of our friends of the --th were sauntering in the flower-market of Brussels, having been to see the Hotel de Ville, which Mrs. Major O'Dowd declared was not near so large or handsome as her fawther's mansion of Glenmalony, an officer of rank, with an orderly behind him, rode up to the market, and descending from his horse, came amongst the flowers, and selected the very finest bouquet which money could buy. The beautiful bundle being tied up in a paper, the officer remounted, giving the nosegay into the charge of his military groom, who carried it with a grin, following his chief, who rode away in great state and self-satisfaction. | Как-то раз, когда некоторые наши друзья из *** полка бродили по цветочному рынку Брюсселя после осмотра ратуши, которая, по словам миссис О'Дауд, оказалась далеко не такой большой и красивой, как гленмелонский замок ее отца, к рынку подъехал какой-то офицер высокого чина в сопровождении ординарца и, спешившись, выбрал самый прекрасный букет, какой только можно себе вообразить. Затеи эти чудесные цветы были завернуты в бумагу, офицер снова вскочил на коня, препоручив букет ухмыляющемуся ординарцу, и поехал прочь с важным и самодовольным видом. |
| "You should see the flowers at Glenmalony," Mrs. O'Dowd was remarking. "Me fawther has three Scotch garners with nine helpers. We have an acre of hot-houses, and pines as common as pays in the sayson. Our greeps weighs six pounds every bunch of 'em, and upon me honour and conscience I think our magnolias is as big as taykettles." | - Посмотрели бы вы, какие цветы у нас в Гленмелони! - говорила миссис О'Дауд. - У моего отца три садовника-шотландца и девять помощников. Оранжереи занимают целый акр, ананасы родятся каждое лето, как горох. Виноградные грозди у нас весят по шести фунтов каждая, а цветы магнолии, говоря по чести и совести, величиной с чайник. |
| Dobbin, who never used to "draw out" Mrs. O'Dowd as that wicked Osborne delighted in doing (much to Amelia's terror, who implored him to spare her), fell back in the crowd, crowing and sputtering until he reached a safe distance, when he exploded amongst the astonished market-people with shrieks of yelling laughter. | Доббин, никогда не задиравший миссис О'Дауд, что с восторгом проделывал негодный Осборн (к ужасу Эмилии, умолявшей его пощадить жену майора), отскочил вдруг в сторону, фыркая и захлебываясь, а потом, удалившись на безопасную дистанцию, разразился громким, пронзительным хохотом, к изумлению рыночной толпы. |
| "Hwhat's that gawky guggling about?" said Mrs. O'Dowd. "Is it his nose bleedn? He always used to say 'twas his nose bleedn, till he must have pomped all the blood out of 'um. An't the magnolias at Glenmalony as big as taykettles, O'Dowd?" | - Чего этот верзила раскудахтался? - заметила миссис О'Дауд. - Или у него кровь из носу пошла? Он всегда говорит, что у него кровь носом идет, - этак из него вся кровь должна была бы вылиться. Разве магнолии у нас не с чайник величиной, О'Дауд? |
| "'Deed then they are, and bigger, Peggy," the Major said. | - Совершенно верно, и даже больше, - подтвердил майор. |
| When the conversation was interrupted in the manner stated by the arrival of the officer who purchased the bouquet. | В это-то время беседа и была прервана появлением офицера, купившего букет. |
| "Devlish fine horse--who is it?" George asked. | - Ох, хороша лошадь, черт побери! Кто это такой? - спросил Джордж. |
| "You should see me brother Molloy Malony's horse, Molasses, that won the cop at the Curragh," the Major's wife was exclaiming, and was continuing the family history, when her husband interrupted her by saying-- | - Если бы вы видели Моласа, лошадь моего брата Моллоя Мелони, которая выиграла приз в Каррахе!.. - воскликнула жена майора и собиралась продолжать свою семейную хронику, но муж прервал ее словами: |
| "It's General Tufto, who commands the ---- cavalry division"; adding quietly, "he and I were both shot in the same leg at Talavera." | - Да это генерал Тафто, который командует *** кавалернйскои дивизией, - и затем прибавил спокойно: - Мы с ним оба были ранены в ногу при Талавере. |
| "Where you got your step," said George with a laugh. "General Tufto! Then, my dear, the Crawleys are come." | - После этого вы и получили повышение по службе, - смеясь, добавил Джордж. - Генерал Тафто! Значит, дорогая, и Кроули приехали. |
| Amelia's heart fell--she knew not why. The sun did not seem to shine so bright. The tall old roofs and gables looked less picturesque all of a sudden, though it was a brilliant sunset, and one of the brightest and most beautiful days at the end of May. | У Эмилии упало сердце - она сама не знала почему. Солнце словно светило уже не так ярко, и высокие старинные фронтоны и крыши сразу потеряли свою живописность, хотя закат был великолепен и вообще это был одни из самых чудных дней конца мая. |
Титульный лист | Предыдущая | Следующая
