The morality of the profession of letters/Нравственная сторона литературной профессии

English Русский

The profession of letters has been lately debated in the public prints; and it has been debated, to put the matter mildly, from a point of view that was calculated to surprise high-minded men, and bring a general contempt on books and reading. Some time ago, in particular, a lively, pleasant, popular writer {12} devoted an essay, lively and pleasant like himself, to a very encouraging view of the profession. Последнее время в различных периодических изданиях обсуждалась профессия писателя, и обсуждалась она с такой позиции, которая, мягко говоря, не могла не поразить благородно мыслящую публику, не могла не навлечь всеобщее презрение на книги и чтение. В частности, недавно один веселый, приятный, пользующийся успехом писатель [Мистер Джеймс Пейн] написал эссе, столь же веселое и приятное, как он сам, в котором высказал весьма обнадеживающий взгляд на эту профессию.

We may be glad that his experience is so cheering, and we may hope that all others, who deserve it, shall be as handsomely rewarded; but I do not think we need be at all glad to have this question, so important to the public and ourselves, debated solely on the ground of money. The salary in any business under heaven is not the only, nor indeed the first, question. That you should continue to exist is a matter for your own consideration; but that your business should be first honest, and second useful, are points in which honour and morality are concerned. If the writer to whom I refer succeeds in persuading a number of young persons to adopt this way of life with an eye set singly on the livelihood, we must expect them in their works to follow profit only, and we must expect in consequence, if he will pardon me the epithets, a slovenly, base, untrue, and empty literature. Мы можем радоваться, что его опыт столь утешителен, и можем желать всем прочим, кто этого заслуживает, чтобы и они были вознаграждены так же щедро; но, я думаю, нам не следует радоваться, когда вопрос, столь важный и для публики и для нас самих, обсуждается единственно с точки зрения денежной. Ни одно дело в нашем подлунном мире не делается только ради заработка, и заработок - это еще далеко не самое важное. Что вам надобно как-то существовать, это ваша личная забота, и никого она не касается; но что дело свое следует делать добросовестно и так, чтобы от него была польза, - это уже вопрос чести и нравственности. Если писателю, о котором я упоминал, удастся убедить в своей правоте значительное число молодых людей и увлечь их на этот жизненный путь только соображениями заработка, то в своей работе они будут стремиться лишь к выгоде, и в таком случае литература наша, да простится мне несдержанность выражений, станет неряшливой, низменной, лживой и бессодержательной.

Of that writer himself I am not speaking: he is diligent, clean, and pleasing; we all owe him periods of entertainment, and he has achieved an amiable popularity which he has adequately deserved. But the truth is, he does not, or did not when he first embraced it, regard his profession from this purely mercenary side. He went into it, I shall venture to say, if not with any noble design, at least in the ardour of a first love; and he enjoyed its practice long before he paused to calculate the wage. The other day an author was complimented on a piece of work, good in itself and exceptionally good for him, and replied, in terms unworthy of a commercial traveller that as the book was not briskly selling he did not give a copper farthing for its merit. It must not be supposed that the person to whom this answer was addressed received it as a profession of faith; he knew, on the other hand, that it was only a whiff of irritation; just as we know, when a respectable writer talks of literature as a way of life, like shoemaking, but not so useful, that he is only debating one aspect of a question, and is still clearly conscious of a dozen others more important in themselves and more central to the matter in hand. Слова эти не относятся к названному писателю: он усерден, чистоплотен и мил, мы все обязаны ему увлекательными часами, и он добился завидного и вполне заслуженного успеха. Но сам-то он движим или, по крайней мере был движим в начале своего пути не одной корыстью. Он взялся за перо, осмелюсь оказать, если и не из благородных побуждений, то уж, по крайней мере, с пылом первой любви; и отдавался ей с радостию задолго до того, как начал задумываться о вознаграждении. На днях некоего автора похвалили за новую книгу, хорошую саму по себе и на редкость хорошую для него, и он ответил словами, недостойными даже коммивояжера, что так как книга плохо продается, он ее в грош не ставит. Не нужно думать, что его собеседник воспринял эти слова как символ веры; он знал, что они вызваны вспышкой досады, так же как и мы знаем, что когда уважаемый писатель говорит о литературе как о способе заработать на жизнь, точно о сапожном ремесле, хотя и не столь выгодном, это значит, что он обсуждает лишь одну сторону вопроса, но при этом ясно сознает, что существуют десятки других, которые более важны сами по себе и более значительны для нашего спора.

But while those who treat literature in this penny-wise and virtue-foolish spirit are themselves truly in possession of a better light, it does not follow that the treatment is decent or improving, whether for themselves or others. To treat all subjects in the highest, the most honourable, and the pluckiest spirit, consistent with the fact, is the first duty of a writer. If he be well paid, as I am glad to hear he is, this duty becomes the more urgent, the neglect of it the more disgraceful. Но если те, кто рассуждает о литературе столь мелочно и однобоко, на самом деле знают ей истинную цену, из этого вовсе не следует, что подход этот можно признать достойным или плодотворным. Первейший долг писателя судить обо всяком предмете всегда и неизменно в самом возвышенном, самом благородном, самом бесстрашном духе. Если, как я был рад узнать, ему хорошо платят, тем необходимее исполнять этот долг, тем позорнее от него уклоняться.

And perhaps there is no subject on which a man should speak so gravely as that industry, whatever it may be, which is the occupation or delight of his life; which is his tool to earn or serve with; and which, if it be unworthy, stamps himself as a mere incubus of dumb and greedy bowels on the shoulders of labouring humanity. On that subject alone even to force the note might lean to virtue's side. It is to be hoped that a numerous and enterprising generation of writers will follow and surpass the present one; but it would be better if the stream were stayed, and the roll of our old, honest English books were closed, than that esurient book-makers should continue and debase a brave tradition, and lower, in their own eyes, a famous race. Better that our serene temples were deserted than filled with trafficking and juggling priests. И, пожалуй, ни о чем на свете человеку не следует говорить с большей серьезностью, нежели о той деятельности, - какова бы она ни была, - которая составляет самую основу его жизни и его главную радость, которая питает его духовно и дает ему средства к жизни и которая, если она не заслуживает уважения, обличает в нем тупого и жадного упыря, живущего плодами чужих трудов. Отношением человека к своему труду в конечном счете и определяется, на благо или во зло он будет направлен. Будем надеяться, что вслед за нынешними писателями придет и превзойдет их многочисленное и предприимчивое новое поколение; но уж лучше бы литературный поток вовсе был приостановлен и старая добрая английская литература прекратила свое существование, чем чтобы жила и множилась алчная свора борзописцев, которая уронит превосходные традиции, унизит и обесславит наше славное писательское племя в его собственных глазах. Пусть бы уж лучше наши исполненные спокойного достоинства храмы обезлюдели, нежели чтобы жрецами в них стали торговцы и менялы.

There are two just reasons for the choice of any way of life: the first is inbred taste in the chooser; the second some high utility in the industry selected. Literature, like any other art, is singularly interesting to the artist; and, in a degree peculiar to itself among the arts, it is useful to mankind. These are the sufficient justifications for any young man or woman who adopts it as the business of his life. I shall not say much about the wages. A writer can live by his writing. If not so luxuriously as by other trades, then less luxuriously. The nature of the work he does all day will more affect his happiness than the quality of his dinner at night. При выборе любого поприща следует руководствоваться лишь двумя соображениями: во-первых, прирожденной склонностью того, кто выбирает, и, во-вторых, пользою в лучшем смысле этого слова, какую приносит избираемая деятельность. Литература, как и всякое иное искусство, представляет огромный интерес для самого художника; но пользы от нее для человечества на удивление больше, чем от всех иных искусств. Этих оснований вполне достаточно, чтобы оправдать любого юношу или молодую женщину, избравших путь литературы. Я не стану много говорить о денежной стороне дела. Писатель может прожить своим трудом. Если и не так роскошно, как если бы он занимался любым другим ремеслом, то все-таки может. Сама работа, которой он посвящает свой день, делает его куда более счастливым, чем наипрекраснейший обед, за который он садится вечером.

Whatever be your calling, and however much it brings you in the year, you could still, you know, get more by cheating. We all suffer ourselves to be too much concerned about a little poverty; but such considerations should not move us in the choice of that which is to be the business and justification of so great a portion of our lives; and like the missionary, the patriot, or the philosopher, we should all choose that poor and brave career in which we can do the most and best for mankind. Now Nature, faithfully followed, proves herself a careful mother. A lad, for some liking to the jingle of words, betakes himself to letters for his life; by-and-by, when he learns more gravity, he finds that he has chosen better than he knew; that if he earns little, he is earning it amply; that if he receives a small wage, he is in a position to do considerable services; that it is in his power, in some small measure, to protect the oppressed and to defend the truth. Каково бы ни было ваше занятие и сколько бы оно ни приносило вам доходу, мошенничеством вы, без сомнения, можете получить еще больше. Все мы позволяем себе слишком тревожиться скудостью нашего существования; но этим размышлениям не должно влиять на выбор того, что станет делом и оправданием едва ли не всей нашей жизни; и, подобно миссионеру, истинному патриоту или философу, всем нам должно выбирать ту скромную и прекрасную стезю, на которой мы можем принести человечеству всего более пользы. И если верно следовать Природе, она оказывает себя заботливой матерью. Юноша, питающий некоторое пристрастие к созвучьям слов, посвящает себя писательству; мало-помалу, научившись кое-какому уму-разуму, он обнаруживает, что выбор его был удачнее, чем он предполагал, что хотя он зарабатывает немного, зато недаром ест хлеб свой, что хотя заработок его невелик, зато по своему положению он может сослужить обществу немалую службу и что в его силах в какой-то мере защитить угнетенных и отстоять правду.

So kindly is the world arranged, such great profit may arise from a small degree of human reliance on oneself, and such, in particular, is the happy star of this trade of writing, that it should combine pleasure and profit to both parties, and be at once agreeable, like fiddling, and useful, like good preaching. Так благодатно устроен мир, такую огромную пользу можно извлечь из того, что человек хотя бы отчасти доверится самому себе, и такова в особенности счастливая звезда писательства, что оно может сочетать удовольствие с выгодой для обеих сторон, быть приятным, как игра скрипача, и полезным, как хорошая проповедь.

This is to speak of literature at its highest; and with the four great elders who are still spared to our respect and admiration, with Carlyle, Ruskin, Browning, and Tennyson before us, it would be cowardly to consider it at first in any lesser aspect. But while we cannot follow these athletes, while we may none of us, perhaps, be very vigorous, very original, or very wise, I still contend that, in the humblest sort of literary work, we have it in our power either to do great harm or great good. We may seek merely to please; we may seek, having no higher gift, merely to gratify the idle nine days' curiosity of our contemporaries; or we may essay, however feebly, to instruct. In each of these we shall have to deal with that remarkable art of words which, because it is the dialect of life, comes home so easily and powerfully to the minds of men; and since that is so, we contribute, in each of these branches, to build up the sum of sentiments and appreciations which goes by the name of Public Opinion or Public Feeling. Все это безусловно справедливо, если говорить о литературе в самых высоких ее проявлениях; а при таких великих предшественниках, как Карлайль, Рескин, Браунинг и Теннисон, которые по сей день внушают нам восторг и почтение, не начать с литературы высокой было бы просто малодушием. Но пусть никому из нас не сравняться с этими гигантами, пусть никто из нас не может стать столь могучим, столь самобытным или мудрым, все равно даже самыми скромными своими трудами мы властны принести либо великий вред, либо великое благо. Мы можем стремиться единственно к тому, чтобы нравиться; можем, не обладая даром более высоким, стремиться всего лишь развлечь или насытить праздное любопытство наших скучающих современников; а можем пытаться, в меру своих слабых сил, и наставлять. В каждом из этих случаев мы будем иметь дело с тем замечательным искусством слова, которое есть язык жизни и потому столь легко и властно проникает в сознание людей; а раз так, избирая любое из этих трех направлений, мы вносим свою лепту в ту сумму оценок и отношений, которая и называется Общественным мнением.

The total of a nation's reading, in these days of daily papers, greatly modifies the total of the nation's speech; and the speech and reading, taken together, form the efficient educational medium of youth. A good man or woman may keep a youth some little while in clearer air; but the contemporary atmosphere is all-powerful in the end on the average of mediocre characters. The copious Corinthian baseness of the American reporter or the Parisian chroniquear, both so lightly readable, must exercise an incalculable influence for ill; they touch upon all subjects, and on all with the same ungenerous hand; they begin the consideration of all, in young and unprepared minds, in an unworthy spirit; on all, they supply some pungency for dull people to quote. The mere body of this ugly matter overwhelms the rare utterances of good men; the sneering, the selfish, and the cowardly are scattered in broad sheets on every table, while the antidote, in small volumes, lies unread upon the shelf. В нашу эпоху ежедневных газет, то, что читается в стране, весьма значительно влияет на то, что и как в стране говорится, а то и другое, вместе взятое, весьма действенно служит воспитанию юношества. Если писатель - хороший человек, то какое-то время юноша будет дышать воздухом более свежим; но в конечном счете влияние современной атмосферы на натуры посредственные всемогуще. Низкопробные опусы плодовитых американских репортеров или парижских хроникеров, читать которые не составляет никакого труда, приносят неисчислимый вред; они касаются любого предмета - и на все накладывают печать своего неблагородства; умом неразвитым и неискушенным они берутся судить обо всем и судят в недостойном духе; и ко всему они подают острую приправу, чтобы глупцам было что повторять. Этот грязный поток затопляет редкие высказывания хороших людей; зубоскальство, эгоизм и малодушие кричат с громадных газетных страниц, разбросанных на всех столах, в то время как противоядие, заключенное в маленьких томиках, покоится нечитанное на книжных полках.

I have spoken of the American and the French, not because they are so much baser, but so much more readable, than the English; their evil is done more effectively, in America for the masses, in French for the few that care to read; but with us as with them, the duties of literature are daily neglected, truth daily perverted and suppressed, and grave subjects daily degraded in the treatment. The journalist is not reckoned an important officer; yet judge of the good he might do, the harm he does; judge of it by one instance only: that when we find two journals on the reverse sides of politics each, on the same day, openly garbling a piece of news for the interest of its own party, we smile at the discovery (no discovery now!) as over a good joke and pardonable stratagem. Lying so open is scarce lying, it is true; but one of the things that we profess to teach our young is a respect for truth; and I cannot think this piece of education will be crowned with any great success, so long as some of us practise and the rest openly approve of public falsehood. Я говорил об американской и французской прессе не оттого, что они много низкопробнее английской, но оттого, что они завлекательнее; они приносят куда более зла в Америке - массам, во Франции - тем немногим, у кого есть охота читать; но и у нас и у них всякий день пренебрегают обязанностями литературы, всякий день извращают и подавляют правду, всякий день упрощают и принижают предметы наиважнейшие. Профессию журналиста у нас не почитают серьезной, однако, судите сами, сколько хорошего он может сделать и сколько делает дурного; судите об этом по одному лишь примеру: когда в один и тот же день мы читаем две газеты, выражающие противоположные политические взгляды, и видим, как они подтасовывают одну и ту же новость, каждая в интересах своей партии, мы улыбаемся этому открытию (теперь это уже не открытие), точно полагаем это остроумной шуткой или вполне извинительной хитростью. В сущности, столь неприкрытую ложь и ложью-то не назовешь, но ведь среди прочего мы утверждаем, что прежде всего стараемся привить нашему юношеству уважение к правде; и я полагаю, что усилия наши не могут увенчаться значительным успехом до тех пор, пока одни из нас публично лгут, другие же открыто их одобряют.

There are two duties incumbent upon any man who enters on the business of writing: truth to the fact and a good spirit in the treatment. In every department of literature, though so low as hardly to deserve the name, truth to the fact is of importance to the education and comfort of mankind, and so hard to preserve, that the faithful trying to do so will lend some dignity to the man who tries it. Our judgments are based upon two things: first, upon the original preferences of our soul; but, second, upon the mass of testimony to the nature of God, man, and the universe which reaches us, in divers manners, from without. For the most part these divers manners are reducible to one, all that we learn of past times and much that we learn of our own reaching us through the medium of books or papers, and even he who cannot read learning from the same source at second-hand and by the report of him who can. Две обязанности возлагаются на всякого, кто избирает литературную профессию: быть верным действительности и изображать ее с добрым намерением. Каждый жанр литературы, пусть даже самый низкий, едва заслуживающий этого имени, воспитывает и поддерживает человечество лишь в том случае, если он верен действительности, но соблюсти ей верность так трудно, что всякая серьезная попытка сообщает пишущему известную долю достоинства. Наши суждения покоятся на двух опорах: прежде всего на склонностях, заложенных в нашей душе от рождения, а также и на множестве представлений о природе бога, человека и вселенной, которые разными способами проникают в душу извне. Все эти разные способы в конечном счете сводятся к одному: все, что мы узнаем о прошедших временах, и почти все, что узнаем о времени нынешнем, достигает нас через посредство книг или газет, и даже тот, кто не умеет читать, все равно пьет из того же источника через вторые руки, из рассказов тех, кто читает сам.

Thus the sum of the contemporary knowledge or ignorance of good and evil is, in large measure, the handiwork of those who write. Those who write have to see that each man's knowledge is, as near as they can make it, answerable to the facts of life; that he shall not suppose himself an angel or a monster; nor take this world for a hell; nor be suffered to imagine that all rights are concentred in his own caste or country, or all veracities in his own parochial creed. Each man should learn what is within him, that he may strive to mend; he must be taught what is without him, that he may be kind to others. It can never be wrong to tell him the truth; for, in his disputable state, weaving as he goes his theory of life, steering himself, cheering or reproving others, all facts are of the first importance to his conduct; and even if a fact shall discourage or corrupt him, it is still best that he should know it; for it is in this world as it is, and not in a world made easy by educational suppressions, that he must win his way to shame or glory. In one word, it must always be foul to tell what is false; and it can never be safe to suppress what is true. The very fact that you omit may be the fact which somebody was wanting, for one man's meat is another man's poison, and I have known a person who was cheered by the perusal of Candide. Таким образом, все современное знание или незнание о добре и зле в немалой мере есть дело рук тех, кто пишет. Тем, кто пишет, следует заботиться о том, чтобы знания каждого человека как можно больше отвечали правде жизни; чтобы он не считал себя ангелом либо чудовищем; не принимал окружающий мир за ад; не позволял себе воображать, будто все права принадлежат его касте или его отечеству или будто нет на свете иных истин, кроме его ограниченных верований. Каждый должен изучить самого себя, чтобы быть способным к совершенствованию; и каждому следует показать мир вне его, чтобы он был добр к другим. Человеку всегда должно открывать глаза на правду, ибо в его сомнительном положении, когда он постоянно лепит свое понимание жизни, ищет путей, одобряя одних и порицая других, все явления действительности чрезвычайно важны для его поведения; и даже если какое-либо явление обескуражит его или пойдет ему во вред, все равно лучше, чтобы оно было ему известно; ибо он должен прокладывать дорогу свою к славе ли, или к позору в том мире, каков он есть на самом деле, а не в облегченном с помощью умолчаний целомудренных наставников. Одним словом, представлять что-либо в ложном свете всегда гнусно, и утаивать правду всегда небезопасно. Может оказаться, что именно то, что вы обошли молчанием, необходимо другому человеку, ибо то, что питает одного, для другого яд, и я знавал человека, который обрел душевную бодрость, прочитав "Кандида".

Every fact is a part of that great puzzle we must set together; and none that comes directly in a writer's path but has some nice relations, unperceivable by him, to the totality and bearing of the subject under hand. Yet there are certain classes of fact eternally more necessary than others, and it is with these that literature must first bestir itself. They are not hard to distinguish, nature once more easily leading us; for the necessary, because the efficacious, facts are those which are most interesting to the natural mind of man. Those which are coloured, picturesque, human, and rooted in morality, and those, on the other hand, which are clear, indisputable, and a part of science, are alone vital in importance, seizing by their interest, or useful to communicate. So far as the writer merely narrates, he should principally tell of these. He should tell of the kind and wholesome and beautiful elements of our life; he should tell unsparingly of the evil and sorrow of the present, to move us with instances: he should tell of wise and good people in the past, to excite us by example; and of these he should tell soberly and truthfully, not glossing faults, that we may neither grow discouraged with ourselves nor exacting to our neighbours. Каждое явление действительности - часть той великой загадки, которую мы призваны разрешить все вместе; и все то, с чем прямо сталкивается писатель, тончайшими, зачастую не замеченными им самим нитями связуется с целым, с той великой загадкой, о которой идет речь. Однако существуют явления действительности, которые неизмеримо важнее всех прочих, и как раз за них-то прежде всего и следует браться литературе. Их нетрудно различить; сама природа и здесь руководит нами в поиске; ибо главные, то есть чреватые последствиями, явления действительности больше всего привлекают ум человеческий. Явления человеческой жизни, красочные, живописные и всеми корнями связанные с нравственностью, и, с другой стороны, явления ясные, бесспорные и составляющие неотъемлемую часть науки - только они поистине важны, захватывающе интересны и достойны того, чтобы о них говорить. Пока писатель выступает всего лишь в роли рассказчика, он должен главным образом повествовать именно об этих явлениях. Он должен показывать добрые, здоровые, красивые стороны жизни; он должен с беспощадной откровенностью показывать зло и скорбь нашего времени, дабы пробудить в нас сострадание; он должен показывать нам мудрых и хороших людей прошлого, дабы взволновать нас их примером; и говорить о них он должен трезво и правдиво, не приукрашивая их слабостей, чтобы мы не разочаровались в самих себе и не стали слишком взыскательны к нашим ближним.

So the body of contemporary literature, ephemeral and feeble in itself, touches in the minds of men the springs of thought and kindness, and supports them (for those who will go at all are easily supported) on their way to what is true and right. And if, in any degree, it does so now, how much more might it do so if the writers chose! There is not a life in all the records of the past but, properly studied, might lend a hint and a help to some contemporary. There is not a juncture in to-day's affairs but some useful word may yet be said of it. Even the reporter has an office, and, with clear eyes and honest language, may unveil injustices and point the way to progress. And for a last word: in all narration there is only one way to be clever, and that is to be exact. To be vivid is a secondary quality which must presuppose the first; for vividly to convey a wrong impression is only to make failure conspicuous. Таким образом, современная литература в целом, сама по себе недолговечная и хилая, затрагивает в наших душах истоки мысли и доброты и поддерживает нас (ибо тех, кто к чему-то стремится, поддержать нетрудно) на пути к правде и справедливости. И если она хоть в малой мере успевает в этом уже сейчас, насколько больше она преуспеет, если будет сознательно к этому стремиться! Нет такой судьбы на протяжении всей истории, которая бы, если ее должным образом изучить, не подсказала бы чего-то, не помогла бы хоть немного кому-то из наших современников. Нет в нашей сегодняшней жизни такого положения, о котором нельзя было бы что-то сказать с пользою. Даже у репортера есть долг перед обществом, и, обладая ясным зрением и честным пером, он способен разоблачить несправедливость и указать путь к прогрессу. Еще раз скажу: главное - это точность. Живость изображения - дело второе, оно непременно предполагает первое и главное условие; ибо если с живостью изобразить ложную картину, неудача станет от этого лишь заметней.

But a fact may be viewed on many sides; it may be chronicled with rage, tears, laughter, indifference, or admiration, and by each of these the story will be transformed to something else. The newspapers that told of the return of our representatives from Berlin, even if they had not differed as to the facts, would have sufficiently differed by their spirits; so that the one description would have been a second ovation, and the other a prolonged insult. The subject makes but a trifling part of any piece of literature, and the view of the writer is itself a fact more important because less disputable than the others. Now this spirit in which a subject is regarded, important in all kinds of literary work, becomes all-important in works of fiction, meditation, or rhapsody; for there it not only colours but itself chooses the facts; not only modifies but shapes the work. And hence, over the far larger proportion of the field of literature, the health or disease of the writer's mind or momentary humour forms not only the leading feature of his work, but is, at bottom, the only thing he can communicate to others. Но одно и то же явление можно увидеть с разных сторон; о нем можно писать с гневом, со слезами, со смехом, хладнокровно или восторженно, и в зависимости от того, каким чувством проникнут рассказ, он всякий раз становится иным. Газеты, которые сообщают о возвращении наших представителей из Берлина, даже не расходясь в фактах, все равно будут существенно расходиться по духу; одни будут писать восторженно, другие оскорбительно. Сам предмет, о котором идет речь, занимает в любом произведении литературы лишь ничтожное место, куда важней точка зрения пишущего, ибо ее куда трудней оспорить. В каком духе излагается предмет, важно для всех видов литературного труда, но для художественной литературы, для размышления и оды это важно стократ, ибо от этого зависит не только освещение фактов, но и их выбор; это не только видоизменяет, но определяет форму произведения. И, стало быть, на самой большой части литературной нивы душевное здоровье или нездоровье писателя либо его преходящие настроения не только определяют направление книги, но, в сущности, только их он и передает читателю.

In all works of art, widely speaking, it is first of all the author's attitude that is narrated, though in the attitude there be implied a whole experience and a theory of life. An author who has begged the question and reposes in some narrow faith cannot, if he would, express the whole or even many of the sides of this various existence; for, his own life being maim, some of them are not admitted in his theory, and were only dimly and unwillingly recognised in his experience. Hence the smallness, the triteness, and the inhumanity in works of merely sectarian religion; and hence we find equal although unsimilar limitation in works inspired by the spirit of the flesh or the despicable taste for high society. So that the first duty of any man who is to write is intellectual. Designedly or not, he has so far set himself up for a leader of the minds of men; and he must see that his own mind is kept supple, charitable, and bright. Everything but prejudice should find a voice through him; he should see the good in all things; where he has even a fear that he does not wholly understand, there he should be wholly silent; and he should recognise from the first that he has only one tool in his workshop, and that tool is sympathy. {13} Коротко говоря, всякое произведение искусства прежде всего повествует об авторском отношении к предмету, правда, в отношении этом заключен весь его опыт, его понимание жизни. Писатель, который почитает спорный вопрос решенным и ограничивается своими узкими взглядами, не может, даже если бы захотел, выразить все или хотя бы многие стороны разнообразной действительности; ибо собственное его существование увечно, и оттого какие-то стороны жизни вовсе не отразились в его теории и лишь смутно, помимо его воли, проступают в его опыте. Отсюда незначительность, избитость, бесчеловечность произведений фанатиков; отсюда же не меньшая, хотя и другого рода ограниченность произведений, рожденных либо духом плотским, либо презренным пристрастием к высшему свету. Так что первый долг всякого, кто собирается писать, - это долг разума. Намеренно ли, нет ли, но он тем самым выступает в роли предводителя умов; и оттого ему следует заботиться, чтобы его собственный ум оставался гибким, щедрым и ясным. В том, что выходит из-под его пера, должно быть место всему, только не предубеждениям; он должен во всем уметь разглядеть хорошее; а если у него появляется опасение, что он что-либо не понимает, значит, об этом предмете ему безусловно следует промолчать; и с первых же шагов он должен постичь, что в его мастерской есть лишь один инструмент, и имя ему - понимание.

[Превосходный пример широты литературных взглядов, широты понимания показал всем молодым писателям мистер Суинберн, и пример этот заслуживает быть упомянутым хотя бы в примечании. Он спешит приветствовать все достойное, будь оно созданием Диккенса ли, Троллопа, Вийона, Мильтона или Попа. Подобный подход критика всем нам следовало бы перенять и распространить не только на художественную литературу, но также и на все прочие русла литературного творчества.]

The second duty, far harder to define, is moral. There are a thousand different humours in the mind, and about each of them, when it is uppermost, some literature tends to be deposited. Is this to be allowed? Not certainly in every case, and yet perhaps in more than rigourists would fancy. It were to be desired that all literary work, and chiefly works of art, issued from sound, human, healthy, and potent impulses, whether grave or laughing, humorous, romantic, or religious. Второй долг, который куда трудней определить, - это долг нравственный. У человека может быть несчетное множество настроений, и иные книги стремятся запечатлеть каждое из них, когда оно возобладает в душе человеческой. Позволительно ли это? Разумеется, не во всех случаях, и, однако, быть может, чаще, нежели могут вообразить ригористы. Хорошо бы, конечно, чтобы всякий литературный труд, в особенности же произведения изящной словесности, порождался разумными, человечными, здоровыми и властными побуждениями, все равно - серьезными или веселыми, забавными, романтическими или религиозными.

Yet it cannot be denied that some valuable books are partially insane; some, mostly religious, partially inhuman; and very many tainted with morbidity and impotence. We do not loathe a masterpiece although we gird against its blemishes. We are not, above all, to look for faults, but merits. There is no book perfect, even in design; but there are many that will delight, improve, or encourage the reader. On the one hand, the Hebrew psalms are the only religious poetry on earth; yet they contain sallies that savour rankly of the man of blood. On the other hand, Alfred de Musset had a poisoned and a contorted nature; I am only quoting that generous and frivolous giant, old Dumas, when I accuse him of a bad heart; yet, when the impulse under which he wrote was purely creative, he could give us works like Carmosine or Fantasio, in which the last note of the romantic comedy seems to have been found again to touch and please us. Но при этом нельзя отрицать, что иные весьма ценные книги отчасти безумны; другие, главным образом религиозные, отчасти бесчеловечны; и очень многие отмечены печатью болезненности и бессилия. Мы не испытываем отвращения к такому шедевру, хотя и восстаем против его изъянов. Наше дело искать прежде всего не слабости, но достоинства. Совершенных книг не существует, даже в воображении писателя, но много таких, которые будут восхищать, совершенствовать или ободрять читателя. С одной стороны, нет на свете духовной поэзии прекраснее иудейских псалмов; и, однако, в них найдутся остроты, в которых ощутим привкус грубой плоти. С другой стороны, Альфред де Мюссе - натура испорченная и развращенная (я лишь повторяю мнение великодушного и легкомысленного исполина Дюма-отца); и, однако, когда он писал, побуждаемый одной лишь страстью к творчеству, он подарил нас такими книгами, как "Carmosine" или "Fantasio", в которых мы словно бы вновь услыхали последний отзвук романтической комедии и были тронуты и обрадованы.

When Flaubert wrote Madame Bovary, I believe he thought chiefly of a somewhat morbid realism; and behold! the book turned in his hands into a masterpiece of appalling morality. But the truth is, when books are conceived under a great stress, with a soul of ninefold power, nine times heated and electrified by effort, the conditions of our being are seized with such an ample grasp, that, even should the main design be trivial or base, some truth and beauty cannot fail to be expressed. Out of the strong comes forth sweetness; but an ill thing poorly done is an ill thing top and bottom. And so this can be no encouragement to knock-kneed, feeble-wristed scribes, who must take their business conscientiously or be ashamed to practise it. Когда Флобер писал "Госпожу Бовари", он, без сомнения, прежде всего стремился быть верен несколько болезненному реализму; но взгляните: из-под его пера вышел шедевр потрясающей нравственной силы! Правда состоит в том, что, когда автор замысливает книгу в великом напряжении, которое удесятеряет его душевную мощь, и от этого усилия удесятеряется внутренний жар, электризуется все его существо, он так глубоко и всеобъемлюще прозревает условия нашего бытия, что, даже если основной замысел затаскан и мелок, в книге непременно выразится хоть малая толика правды и красоты. Когда в творении есть мощь, в нем не может не быть прелести, но бездарная, плохо написанная книга бездарна вся насквозь. А значит, не следует поддерживать хилых, слабосильных писак, которые должны либо относиться к своему занятию добросовестно, либо вовсе его устыдиться.

Man is imperfect; yet, in his literature, he must express himself and his own views and preferences; for to do anything else is to do a far more perilous thing than to risk being immoral: it is to be sure of being untrue. To ape a sentiment, even a good one, is to travesty a sentiment; that will not be helpful. To conceal a sentiment, if you are sure you hold it, is to take a liberty with truth. There is probably no point of view possible to a sane man but contains some truth and, in the true connection, might be profitable to the race. I am not afraid of the truth, if any one could tell it me, but I am afraid of parts of it impertinently uttered. There is a time to dance and a time to mourn; to be harsh as well as to be sentimental; to be ascetic as well as to glorify the appetites; and if a man were to combine all these extremes into his work, each in its place and proportion, that work would be the world's masterpiece of morality as well as of art. Partiality is immorality; for any book is wrong that gives a misleading picture of the world and life. Человек несовершенен; однако в литературе ему должно выражать себя, свои взгляды и предпочтения, ибо поступать иначе куда опаснее, нежели рискнуть показаться безнравственным: это значит безусловно изменить правде. Изобразить чувство, которое вы не испытываете, даже самое похвальное, значит, исказить его, а это не может быть полезно. Утаить чувство, которое вы безусловно испытываете, значит, вольно обойтись с правдой. Вероятно, любой взгляд на жизнь, если только человек, который его придерживается, в здравом уме, содержит в себе долю правды, которая в подходящих обстоятельствах окажется благотворной для человечества. Я не боюсь правды, пусть бы только мне ее сказали, но я боюсь обрывков правды, которые мне навязывают. Всему свое время - пляске и трауру, суровости и чувствительности, строгой воздержанности и пиру плоти; и если писателю удалось бы собрать все эти крайности в одном творении, каждую на своем месте и не погрешив против соразмерности, то он создал бы великий шедевр с точки зрения нравственности, а также и с точки зрения искусства. Пристрастие безнравственно, ибо всякая книга, дающая обманчивое представление о мире и жизни, дурна.

The trouble is that the weakling must be partial; the work of one proving dank and depressing; of another, cheap and vulgar; of a third, epileptically sensual; of a fourth, sourly ascetic. Беда в том, что слабый неизбежно пристрастен; и книга одного оказывается унылой и гнетущей, другого - дрянной и пошлой, третьего - болезненно-чувственной, четвертого - угрюмо-аскетической.

In literature as in conduct, you can never hope to do exactly right. All you can do is to make as sure as possible; and for that there is but one rule. Nothing should be done in a hurry that can be done slowly. It is no use to write a book and put it by for nine or even ninety years; for in the writing you will have partly convinced yourself; the delay must precede any beginning; and if you meditate a work of art, you should first long roll the subject under the tongue to make sure you like the flavour, before you brew a volume that shall taste of it from end to end; or if you propose to enter on the field of controversy, you should first have thought upon the question under all conditions, in health as well as in sickness, in sorrow as well as in joy. It is this nearness of examination necessary for any true and kind writing, that makes the practice of the art a prolonged and noble education for the writer. В литературе, как и в жизни, невозможно всегда быть правым. Можно лишь прилагать к этому все старания; и тут существует лишь одно-единственное правило: не следует торопиться тогда, когда можно помедлить. Что толку написать книгу и отложить ее на девять или даже на девяносто лет; ведь когда пишешь, то убеждаешь и самого себя, так что не спешите начинать; и если вы замыслили произведение искусства, предмет его следует прежде долго и тщательно проверять на вкус, ибо, когда книга изготовлена, вы будете ощущать этот вкус на каждой странице; или если вы намереваетесь вступить в спор, вам следует прежде обдумать предмет спора со всех сторон, представить его себе в здоровье и в болезни, в горе и в радости. Именно это кропотливое исследование, совершенно необходимое для того, чтобы создать книгу добрую и правдивую, обращает занятия писательским искусством в длительную и благородную школу.

There is plenty to do, plenty to say, or to say over again, in the meantime. Any literary work which conveys faithful facts or pleasing impressions is a service to the public. It is even a service to be thankfully proud of having rendered. The slightest novels are a blessing to those in distress, not chloroform itself a greater. Our fine old sea-captain's life was justified when Carlyle soothed his mind with The King's Own or Newton Forster. To please is to serve; and so far from its being difficult to instruct while you amuse, it is difficult to do the one thoroughly without the other. Some part of the writer or his life will crop out in even a vapid book; and to read a novel that was conceived with any force is to multiply experience and to exercise the sympathies. Многое еще можно сделать, многое сказать и повторить. Всякий литературный труд, который верно передает явления действительности или доставляет удовольствие, оказывает обществу услугу. И оказавший ее вправе испытывать вполне законную гордость. Самые легковесные романы - благословение для страждущего, с ними не сравнится никакой хлороформ. Даже жизнь нашего старого морского волка получила оправдание, когда, прочитав "Любимца короля" или "Ньютона Форстера", Карлайль смягчился душою. Доставить удовольствие - значит оказать услугу; наставлять, забавляя, совсем нетрудно, наоборот, очень трудно без помощи забавы преуспеть в наставлении. Даже и в бессодержательной книге обнажится частица души писателя или его жизни; читать же роман, в который вложены душевные силы, - значит умножить свой жизненный опыт и дать применение чувствам.

Every article, every piece of verse, every essay, every entre- filet, is destined to pass, however swiftly, through the minds of some portion of the public, and to colour, however transiently, their thoughts. When any subject falls to be discussed, some scribbler on a paper has the invaluable opportunity of beginning its discussion in a dignified and human spirit; and if there were enough who did so in our public press, neither the public nor the Parliament would find it in their minds to drop to meaner thoughts. The writer has the chance to stumble, by the way, on something pleasing, something interesting, something encouraging, were it only to a single reader. He will be unfortunate, indeed, if he suit no one. He has the chance, besides, to stumble on something that a dull person shall be able to comprehend; and for a dull person to have read anything and, for that once, comprehended it, makes a marking epoch in his education. Всякая статья, всякое стихотворение, всякое эссе, всякая entre-filet {газетная заметка (франц.)}, пусть ненадолго, непременно сделается достоянием умов какой-то части читающей публики и, пусть мимолетно, окрасит ее мысли. Когда принимаются обсуждать какой-либо предмет, у любого бумагомарателя есть бесценная возможность сказать свое слово в достойном, подобающем человеку духе; и если бы в нашей прессе к этому стремились многие, ни публика, ни парламент не опускались бы до суждений более низменных. Писатель может мимоходом натолкнуться на что-либо, что кого-нибудь позабавит, заинтересует или ободрит - пусть даже всего лишь одного читателя. Право же, ему очень не посчастливится, если он не заденет решительно никого. Он может также натолкнуться на нечто такое, что сумеет понять даже человек неразвитый; а для такого человека прочесть какую бы то ни было книгу, да к тому же и понять ее - случай исключительный, знаменующий эпоху в воспитании его чувств.

Here, then, is work worth doing and worth trying to do well. And so, if I were minded to welcome any great accession to our trade, it should not be from any reason of a higher wage, but because it was a trade which was useful in a very great and in a very high degree; which every honest tradesman could make more serviceable to mankind in his single strength; which was difficult to do well and possible to do better every year; which called for scrupulous thought on the part of all who practised it, and hence became a perpetual education to their nobler natures; and which, pay it as you please, in the large majority of the best cases will still be underpaid. For surely, at this time of day in the nineteenth century, there is nothing that an honest man should fear more timorously than getting and spending more than he deserves. Итак, вот дело, которое стоит делать, и при этом стоит делать по возможности хорошо. А потому если я склонен приветствовать заметное пополнение нашего цеха, то вовсе не оттого, что ремеслом нашим можно больше заработать, но оттого, что оно приносит большую и высокую пользу, оттого, что каждый честный мастеровой своими собственными усилиями может сделать его еще более нужным человечеству; оттого, что дело это трудно делать хорошо, но можно делать всякий год все лучше; оттого, что оно от каждого пишущего требует пристального размышления и тем самым постоянно воспитывает и облагораживает его натуру; оттого, что, как этот труд ни оплачивай, его лучшие образцы все равно заслуживают гораздо большего. А в наши дни, на исходе девятнадцатого века, честный человек должен более всего опасаться получать и тратить больше того, что он заслуживает.

К началу страницы

Титульная страница

Граммтаблицы | Тексты