| English | Русский |
| In Washington, District of Columbia, the "Fall" sun shone, and all that was not evergreen or stone in Rock Creek Cemetery was glowing. Before the Saint Gaudens statue Soames Forsyte sat on his overcoat, with the marble screen to his back, enjoying the seclusion and a streak of sunlight passaging between the cypresses. | В Вашингтоне светило осеннее солнце, и все, кроме камня и вечнозеленых деревьев на кладбище Рок Крик, сверкало. Сомс Форсайт сидел перед статуей Сент-Годенса, подложив под себя пальто, и, прислонившись к мраморной спинке скамьи, наслаждался уединением и полоской солнечного света, игравшего между кипарисами. |
| With his daughter and her husband he had been up here already, the afternoon before, and had taken a fancy to the place. Apart from the general attraction of a cemetery, this statue awakened the connoisseur within him. Though not a thing you could acquire, it was undoubtedly a work of art, and produced a very marked effect. He did not remember a statue that made him feel so thoroughly at home. That great greenish bronze figure of seated woman within the hooding folds of her ample cloak seemed to carry him down to the bottom of his own soul. Yesterday, in the presence of Fleur, Michael, and other people, all gaping like himself, he had not so much noted the mood of the thing as its technical excellence, but now, alone, he could enjoy the luxury of his own sensations. Some called it "Grief," some "The Adams Memorial." He didn't know, but in any case there it was, the best thing he had come across in America, the one that gave him the most pleasure, in spite of all the water he had seen at Niagara and those skyscrapers in New York. Three times he had changed his position on that crescent marble seat, varying his sensations every time. From his present position the woman had passed beyond grief. She sat in a frozen acceptance deeper than death itself, very remarkable! There was something about death! He remembered his own father, James, a quarter of an hour after death, as if--as if he had been told at last! | С дочерью и зятем он уже был здесь накануне днем, и место ему понравилось. Помимо привлекательности всякого кладбища, статуя будила в нем чувство знатока. Купить ее было невозможно, но она, несомненно, была произведением искусства, из тех, что запоминаются. Он не помнил статуи, которая так сильно дала бы ему почувствовать себя дома. Эта большая зеленоватая бронзовая фигура сидящей женщины в тяжелых складках широкой одежды уводила его, казалось, в самую глубь собственной души. Вчера в присутствии Флер, Майкла и других, глазевших на нее вместе с ним, он воспринял не столько настроение ее, сколько техническое совершенство, но теперь, в одиночестве, можно было позволить себе роскошь предаться личным ощущениям. Ее называли "Нирваной" или "Памятником Адамсу", он не знал точно. Но, как бы там ни было, вот она перед ним, самое лучшее из виденного в Америке - то, что доставило ему наибольшее удовольствие, как ни много он видел воды в Ниагаре и небоскребов в Нью-Йорке. Три раза он пересаживался на полукруглой мраморной скамье, и каждый раз ощущение менялось. С того места, где он сидел теперь, казалось, что эта женщина уже перешла предел горя. Она сидела в застывшей позе смирения, которое глубже самой смерти. Замечательно! Есть же что-то в смерти! Он вспомнил своего отца Джемса, через четверть часа после смерти выглядевшего так, словно... словно ему наконец сказали! |
| A red-oak leaf fell on to his lapel, another on to his knee; Soames did not brush them off. Easy to sit still in front of that thing! They ought to make America sit there once a week! | Лист клена упал ему на рукав, другой на колено. Он не смахнул их. Легко сидеть неподвижно перед этой статуей! Заставить бы Америку посидеть здесь раз в неделю! |
| He rose, crossed towards the statue, and gingerly touched a fold in the green bronze, as if questioning the possibility of everlasting nothingness. | Он встал, подошел к памятнику и осторожно потрогал складку зеленой бронзы, словно сомневаясь в возможности вечного небытия. |
| "Got a sister living in Dallas--married a railroad man down there as a young girl. Why! Texas is a wonderful State. I know my sister laughs at the idea that the climate of Texas isn't about right." | - У меня сестра в Далласе - еще совсем молоденькая, вышла там за служащего железной дороги. Да, Техас замечательный штат. Сестра только смеется, когда говорят, что там климат неважный. |
| Soames withdrew his hand from the bronze, and returned to his seat. Two tall thin elderly figures were entering the sanctuary. They moved into the middle and stood silent. Presently one said "Well!" and they moved out again at the other end. A little stir of wind fluttered some fallen leaves at the base of the statue. Soames shifted along to the extreme left. From there the statue was once more woman--very noble! And he sat motionless in his attitude of a thinker, the lower part of his face buried in his hand. | Сомс отнял руку от бронзы и вернулся на свое место. В святилище входили двое - высокие, тонкие, немолодые. Дошли до середины и остановились. Потом один сказал: "Ну что ж", и они двинулись к другому выходу. Легкое дуновение ветерка пошевелило упавшие листья у подножия статуи. Сомс передвинулся на самый конец скамьи. Отсюда статуя снова была женщиной. Очень интересно! И он сидел неподвижно, в позе мыслителя, закрыв рукой нижнюю часть лица. |
| Considerably browned and distinctly healthy-looking, he was accustomed to regard himself as worn out by his long travel, which, after encircling the world, would end, the day after tomorrow, by embarkation on the Adelphic. This three-day run to Washington was the last straw, and he was supporting it very well. The city was pleasing; it had some fine buildings and a great many trees with the tints on; there wasn't the rush of New York, and plenty of houses that people could live in, he should think. Of course the place was full of Americans, but that was unavoidable. He was happy about Fleur too; she had quite got over that unpleasant Ferrar business, seemed on excellent terms with young Michael, and was looking forward to her home and her baby again. There was, indeed, in Soames a sense of culmination and of peace--a feeling of virtue having been its own reward, and beyond all, the thought that he would soon be smelling English grass and seeing again the river flowing past his cows. Annette, even, might be glad to see him--he had bought her a really nice emerald bracelet in New York. To such general satisfaction this statue of "Grief" was putting the finishing touch. | Сильно загорелый и по виду бесспорно здоровый, он привык считать себя измученным долгим путешествием, которое, опоясав земной шар, должно было закончиться послезавтра, с посадкой на "Адельфик". Трехдневное пребывание в Вашингтоне было последней каплей, и переносил его Сомс прекрасно. Город был приятный: в нем оказалось несколько красивых зданий и масса по-осеннему ярких деревьев, здесь не было нью-йоркской сутолоки, и во многих домах, по его мнению, даже можно было бы жить по-человечески. Конечно, город кишел американцами, но это уж было неизбежно. И Флер его радовала: она совсем успокоилась после этой неприятной истории с Феррар, была, по-видимому, в прекрасных отношениях с Майклом и с удовольствием ждала возвращения домой и встречи с ребенком. Сомс безмятежно предавался ощущению завершенности и покоя, чувству, что добродетель сама себе награда, и главное - мысли, что скоро он снова услышит запах английской травы и снова увидит реку, протекающую мимо его коров. Аннет - и та, возможно, будет рада его видеть: он купил ей в Нью-Йорке превосходный браслет с изумрудами. И завершением этой общей удовлетворенности явилась статуя "Нирваны". |
| "Here we are, Anne." | - Вот мы и пришли, Энн. |
| An English voice, and two young people at the far end--going to chatter, he supposed! He was preparing to rise when he heard the girl say, in a voice American, indeed, but soft and curiously private: | Английский голос, и двое молодых людей на дальнем конце - наверно, будут болтать! Он готовился встать, когда услышал голос девушки - американский голос, но мягкий и странно интимный. |
| "John, it's terribly great. It makes me sink here." | - Джон, она изумительная. У меня прямо замирает вот тут. |
| From the gesture of her hand, Soames saw that it was where the thing had made HIM sink, too. | По движению ее руки Сомс увидел, что именно там замирало и у него, когда он смотрел на статую. |
| "Everlasting stillness. It makes me sad, John." | - Вечный покой. Грустно от нее, Джон. |
| As the young man's arm slid under hers his face came into view. Quick as thought, half of Soames's face disappeared again into his hand. "John?" "Jon" was what she had meant to say. Young Jon Forsyte--not a doubt of it! And this girl, his wife, sister--as he had heard--of that young American Francis Wilmot! What a mischance! He remembered the boy's face perfectly, though he had only seen it in that Gallery off Cork Street, and the pastrycook's after, and once on that grim afternoon when he had gone down to Robin Hill to beg his own divorced first wife to let HER son marry HIS daughter! Never had he been more pleased to be refused! Never had the fitness of things been better confirmed; and yet, the pain of telling Fleur of that refusal remained in his memory like a still-live ember, red and prickly under the ashes of time. Behind his shadowing hat and screening hand Soames made sure. | В ту минуту, когда молодой человек взял ее под руку, стало видно его лицо. С быстротой молнии половина лица Сомса опять скрылась за его рукой. Джон! Да, вот оно что! Джон Форсайт - никакого сомнения! И эта девочка - его жена, сестра, как он слышал, того молодого американца, Фрэнсиса Уилмота. Что за несчастье! Он прекрасно помнил лицо молодого человека, хотя видел его только в галерее на Корк-стрит, да после в кондитерской, да раз в тот невеселый день, когда ездил в Робин-Хилл просить свою разведенную первую жену позволить ее сыну жениться на его дочери. Никогда он так не радовался отказу. Никогда меньше не сомневался, что так нужно, а между тем боль, испытанная им, когда он сообщил об этом отказе. Флер, осталась у него в памяти, как тлеющий уголь, красный и жгучий под пеплом лет. Надвинув шляпу на лоб и заслонившись рукой, он стал наблюдать. |
| The young man was standing bare-headed, as if in reverence to the statue. A Forsyte look about him, in spite of too much hair. A poet--he had heard! The face wasn't a bad one; it had what they called charm; the eyes were deep-set, like his grandfather's, old Jolyon's, and the same colour, dark grey; the touch of brightness on his head came from his mother, no doubt; but the chin was a Forsyte's chin. Soames looked at the girl. A fair height, brownish pale, brown hair, dark eyes; pretty trick of the neck, nice way of standing too; very straight, an attractive figure! But how could the young man have taken to her after Fleur? Still, for an American, she looked very natural; a little bit like a nymph, with a kind of privacy about her. | Молодой человек стоял с непокрытой головой, словно поклоняясь статуе. Что-то форсайтское в нем есть, хотя слишком уж большая шевелюра. Говорили - поэт! Неплохое лицо, что называется обаятельное; глаза посажены глубоко, как у деда, старого Джолиона, и такого же цвета - темно-серые; более светлый тон волос - очевидно, от матери; но подбородок Форсайта. Сомс взглянул на его спутницу. Среднего роста, смугло-бледная, черные волосы, темные глаза; красивая посадка головы и хорошо держится - очень прямо. Что и говорить - мила! Но как мог этот мальчик увлечься ею после Флер? Все же у нее естественный вид для американки; чуть похожа на русалку, и что-то в ней есть интимное, домашнее. |
| Nothing in America had struck Soames so much as the lack of privacy. If you wanted to be private you had to disconnect your telephone and get into a bath--otherwise they rang you up just as you were going to sleep, to ask if you were Mr. and Mrs. Newberg. The houses, too, were not divided from each other, nor even from the roads. In the hotels the rooms all ran into each other, and as likely as not there'd be a drove of bankers in the hall. Dinner too--nothing private about that; even if you went out to dinner, it was always the same: lobster-cocktails, shad, turkey, asparagus, salad, and ice cream; very good dishes, no doubt, and you put on weight, but nothing private about them. | Ничто в Америке не поразило Сомса так сильно, как отсутствие обособленности и чувства дома. Чтобы остаться в одиночестве, нужно выключить телефон и залезть в ванну - иначе непременно позвонят, как раз когда собираешься ложиться спать, и спросят, не вы ли мистер и миссис Ньюберг. И дома не отделены друг от друга и от улицы. В отелях все комнаты сообщаются, в вестибюле - неизбежная стая банкиров. А обеды - ничего в них домашнего; даже если обедаешь в гостях, всегда одно и то же: омары, индейка, спаржа, салат и сливочное мороженое; конечно, блюда все хорошие и в весе прибавляешь - но ничего домашнего. |
| Those two were talking; he remembered the young man's voice. | Те двое разговаривали. Он вспомнил голос молодого человека. |
| "It's the greatest man-made thing in America, Anne. We haven't anything so good at home. It makes me hungry--we'll have to go to Egypt." | - Это величайшее создание рук человеческих во всей Америке, Энн. У нас в Англии не найдешь ничего подобного. Прямо аппетит разыгрывается придется поехать в Египет. |
| "Your mother would just love that, Jon; and so would I." | - Твоя мама согласилась бы с радостью, Джон; и я тоже. |
| "Come and see it from the other side." | - Пойдем посмотрим ее с другой стороны. |
| Soames rose abruptly and left the alcove. Though not recognised, he was flustered. A ridiculous, even a dangerous encounter. He had travelled for six months to restore Fleur's peace of mind, and now that she was tranquil, he would not for the world have her suddenly upset again by a sight of her first love. He remembered only too well how a sight of Irene used to upset himself. Yes--and as likely as not Irene was here too! Well, Washington was a big place. Not much danger! They were going to Mount Vernon in the afternoon, and to-morrow morning early were off again! | Сомс поспешно встал и вышел из ниши. Его не узнали, но он был взволнован. Нелепая, даже опасная встреча! Он проездил шесть месяцев, чтобы вернуть Флер душевное равновесие, и теперь, когда она успокоилась, он ни за что на свете не допустит, чтобы она снова разволновалась от встречи со своей первой любовью. Он слишком хорошо помнил, как его самого волновал вид Ирэн. Да, а ведь очень возможно, что Ирэн тоже здесь! Ну что же, Вашингтон - большой город. Опасность невелика! После обеда - поездка в Маунт-Вернон. А завтра рано утром отъезд |
| At the top of the cemetery his taxicab was waiting. One of those other cars must belong to those two young people; and he glanced at them sidelong. Did there rise in him some fear, some hope, that in one of them he would see her whom, in another life, he had seen, day by day, night by night, waiting for what--it seemed--he could not give her. No! only the drivers and their voices, their "Yeahs!" and their "Yeps!" Americans no longer said "Yes," it seemed. And getting into his taxi, he said: | У ворот кладбища его ждало такси. Один из автомобилей, стоявших тут же, принадлежал, очевидно, этим молодым людям; и он искоса оглядел машины. Не возникло ли у него опасение или надежда увидеть в одной из них, ту, которую когда-то, в другой жизни, он видел день за днем, ночь за ночью, которая вечно, казалось, ждала того, что он не мог ей дать. Нет! Только шоферы переговариваются. И, садясь в такси, он сказал: |
| "Hotel PO-tomac." | - Отель "Потомак". |
| "Hotel Po-TO-mac?" | - Отель "Потбмак"? |
| "If you prefer it." | - Если вам так больше нравится. |
| The driver grinned and shut Soames in. . . . The Veterans' Home! They said the veterans had pretty well died off. Still, they'd have plenty coming on from this last war. Besides, what was space and money to America? They had so much they didn't know what to do with it. Well, he didn't mind that, now that he was leaving. He didn't mind anything. Indeed, he had invited quite a number of Americans to come and see his pictures if they came to England. They had been very kind, very hospitable; he had seen a great many fine pictures too, including some Chinese; and a great many high buildings, and the air was very stimulating. It wouldn't suit him to live here, but it was all very much alive, and a good tonic, for a bit. | Шофер ухмыльнулся и захлопнул дверцу. Дом раненых воинов! Ветераны-то, говорят, почти все умерли. Впрочем, и с последней войны их вернулось немало. А что для Америки пространство и деньги? Здесь столько их не знают куда девать! Что ж, неважно, раз ему скоро уезжать. Ничего не важно. Он даже пригласил целую кучу американцев заехать посмотреть его коллекцию, если они будут в Англии. Все они были очень радушны, очень гостеприимны; он перевидал множество прекрасных картин, среди них несколько китайских. И столько высоких зданий; и воздух очень бодрящий. Жить он здесь не хотел бы, но не надолго - почему же! Во всем так много жизни - неплохое возбуждающее средство! |
| 'I can't see HER living here!' he thought suddenly. 'There never was anyone more private.' The cars streamed past him, or stood parked in rows. America was all cars and newspapers! And a sudden thought disturbed him. They put everything into the newspapers over here; what if his name were among the arrivals? | "Не могу себе представить, как она здесь живет, - вздумалось ему вдруг. - В жизни не видал более "домашнего" человека". Машины катились мимо или рядами выстраивались на стоянках. Машины и газеты - вот Америка! И внезапная мысль встревожила его. Они здесь все печатают, Что, если в списке прибывших есть его имя? |
| Reaching his hotel, he went at once towards the kiosk in the hall where you could buy newspapers, tooth-paste, "candy" to pull your teeth out--teeth to replace them, he shouldn't be surprised. List of arrivals? Here it was: "Hotel Potomac: Mr. and Mrs. Cyrus K. McGunn; the Misses Errick; Mr. H. Yellam Roof; Mr. Semmes Forsyth; Mr. and Mrs. Munt." As large as life, but, fortunately, only half as natural! Forsyth! Munt! They never could get anything right in the papers. "Semmes!" Unrecognisable, he should hope. And going over to the bureau, he turned the register towards him. Yes! he had written the names quite clearly. Lucky, too, or they'd have got 'em right, by mistake. And then, turning the leaf, he read: "Mr. and Mrs. Jolyon Forsyte." Here! At this hotel--those two! A day before them; yes, and at the very top, dated some days ago: "Mrs. Irene Forsyte." His mind travelled with incredible swiftness. He must deal with this at once. Where were Fleur and Michael? They had seen the Freer Gallery with him yesterday, and a beautiful little Gallery it was, he had never seen anything better, and the Lincoln Memorial, and that great tower thing which he had refused to go up. This morning they had said they should go to the Corcoran Gallery, where there was a Centenary Exhibition. He had known what that meant. He had seen English centenaries in his time. All the fashionable painters of their day--and the result too melancholy for words! And to the clerk he said: | Вернувшись в отель, он сейчас же прошел к киоску, где продавались газеты, зубная паста, конфеты, о которые ломаются зубы, вероятно, и новые зубы взамен сломанных. Список прибывших? Вот он: "Отель "Потомак": м-р и м-с Мак-Гунн; две мисс Эрик; м-р X. Йелам Рут; м-р Семмз Форсит; м-р и м-с Мунт". Ну конечно, тут как тут! Только, к счастью, совсем не похоже: Форсит! Мунт! Никогда не напишут верно. "Семмз"! Неузнаваемо, надо надеяться. И, подойдя к окошечку конторы, он взял книгу приезжающих. Да! Он написал имена совершенно четко. И слава богу, иначе они по ошибке напечатали бы их правильно. А потом, перевернув страницу, он прочел: "М-р и м-с Джолион Форсайт". Здесь! В этом отеле! За день до них; да, и на самом верху страницы, с пометкой на несколько дней раньше: "М-с Ирэн Форсайт". Мысль его заработала с неимоверной быстротой. Надо взяться за дело сейчас же. Где Флер и Майкл? Галерею Фриэра они осмотрели вместе вчера - прелестная, между прочим, галерея, лучшей в жизни не видел. И были у памятника Линкольну, и у какой-то башни, на которую он отказался лезть. Сегодня утром они собирались в галерею Коркоран, на юбилейную выставку. Он знает, что это такое. Видел он в свое время юбилейные выставки в Англии! Модные художники всех эпох, а в результате - грусть и печаль. И он сказал клерку: |
| "Is there a restaurant here where I can get a good lunch?" | - Есть тут где-нибудь ресторан, где бы можно хорошо позавтракать? |
| "Sure; they cook fine at Filler's." | - Конечно. У Филлера отлично готовят. |
| "Good! If my daughter and her husband come in, kindly tell them to meet me at Filler's at one o'clock." | - Так вот, если придут моя дочь с мужем, будьте любезны передать им, что я буду ждать их у Филлера в час. |
| And, going back to the kiosk, he bought some tickets for the opera, so that they should be out in the evening, and in ten minutes was on his way to the Corcoran Gallery. From Filler's they would go straight off to Mount Vernon; they would dine at another hotel before the opera, and to-morrow be off by the first train--he would take no chances. If only he could catch them at the Corcoran! | И, подойдя опять к киоску, он купил билеты в оперу, чтобы было куда уйти вечером, а через десять минут уже направлялся к галерее Коркоран. От Филлера они проедут прямо в Маунт-Вернон; пообедают перед спектаклем в каком-нибудь другом отеле и завтра первым поездом прочь отсюда - он не желает рисковать. Только бы поймать их в галерее! |
| Arriving, he mechanically bought a catalogue and walked up-stairs. The rooms opened off the gallery and he began at the end room. Ah! there they were, in front of a picture of the setting sun! Sure of them now, but not sure of himself--Fleur was so sharp--Soames glanced at the pictures. Modern stuff, trailing behind those French extravagances Dumetrius had shown him six months ago in London. As he had thought, too, a wholesale lot; might all have been painted by the same hand. He saw Fleur touch Michael's arm and laugh. How pretty she looked! A thousand pities to have her applecart upset again! He came up behind them. What? That setting sun was a man's face, was it? Well, you never knew nowadays. | Придя туда, он по привычке купил каталог и прошел наверх. Комнаты выходили в широкий коридор, и он начал с последней, где помешалась современная живопись, А вот и они перед картиной, изображающей заходящее солнце. Уверенный в них, но еще не уверенный в себе - Флер так проницательна, - Сомс взглянул на картины. Все современщина, подражание французским выдумкам, которые Думетриус еще полгода тому назад показывал ему в Лондоне. Как он и думал - все одно и то же; свободно могли бы все сойти за работу одного художника, Он увидел, как Флер дотронулась до руки Майкла и засмеялась. Какая она хорошенькая! Было бы слишком жаль опять ее расстроить. Он подошел к ним. Что? Это, оказывается, не заходящее солнце, а лицо мужчины? Да, в наше время никак не угадаешь. |
| And he said: | И он сказал: |
| "I thought I'd have a look in. We're lunching at Filler's; they tell me it's better than the hotel; and we can go straight on from there to Mount Vernon. I've got some seats for the opera, to-night, too." | - Я решил зайти за вами. Мы завтракаем у Филлера - говорят, там лучше, чем у нас в отеле, а оттуда можем прямо поехать в Маунт-Вернон. А на вечер я взял билеты в оперу. |
| And, conscious of Fleur's scrutiny, he stared at the picture. He did not feel too comfortable. | И, чувствуя на себе пристальный взгляд Флер, он стал разглядывать картину Ему было очень не по себе. |
| "Are the older pictures better?" he asked. | - Что, более старые картины - лучше? - спросил он. |
| "Well, sir, Fleur was just saying--how can anyone go on painting in these days?" | - Знаете, сэр, Флер как раз только что говорила: как можно еще заниматься живописью в наши дни? |
| "How do you mean?" | - То есть почему это? |
| "If you walk through, you'll say the same. Here's a hundred years of it." | - Если пройдете всю выставку, скажете то же самое. Здесь ведь собраны картины за сто лет. |
| "The best pictures never get into these shows," said Soames; "they just take anything they can get. Ryder, Innes, Whistler, Sargent-- the Americans have had some great painters." | - Лучшие произведения никогда не попадают на такие выставки, - сказал Сомс, - берут, что могут достать. Райдер, Инис, Уистлер, Сарджент - у американцев есть великие мастера. |
| "Of course," said Fleur. "But do you really want to go round, Dad? I'm frightfully hungry." | - Разумеется, - сказала Флер. - Но ты правда хочешь все осмотреть, папа? Я страшно проголодалась. |
| "No," said Soames; "after that Saint Gaudens thing I don't feel like it. Let's go and lunch." | - Нет, - сказал Сомс. - После той статуи что-то не хочется. Пойдемте завтракать. |
| English | Русский |
| Mount Vernon! The situation was remarkable! With all that colour on the trees, the grassy cliff, and below it the broad blue Potomac, which, even Soames confessed, was more imposing than the Thames. And the low white house up here, dignified and private, indeed, except for the trippers, almost English, giving him a feeling he had not had since he left home. He could imagine that fellow George Washington being very fond of it. One could have taken to the place oneself. Lord John Russell's old house on the hill at Richmond was something like this, except, of course, for the breadth of river, and the feeling you always had in America and Canada, so far as he had seen, that they were trying to fill the country and not succeeding--such a terrific lot of space, and apparently no time. Fleur was in raptures, and young Michael had remarked that it was "absolutely topping." The sun fell warmly on his cheek while he took his last look from the wide porch, before entering the house itself. He should remember this--America had not all been run up yesterday! He passed into the hall and proceeded, mousing, through the lower rooms. Really! They had done it extraordinarily well. Nothing but the good old original stuff, from a century and a half ago, reminding Soames of half- hours spent in the antique shops of Taunton and Tunbridge Wells. Too much "George Washington" of course! George Washington's mug, George Washington's foot-bath, and his letter to so-and-so, and the lace on his collar, and his sword and his gun and everything that was his! Still, that was unavoidable! Detached from the throng, detached even from his daughter, Soames moved--covered, as in a cloak, by his collector's habit of silent appraisement; he so disliked his judgments to be confused by uncritical imbecilities. He had reached the bedroom up-stairs where George Washington had died, and was gazing through the grille, when he heard sounds which almost froze his blood; the very voices he had listened to that morning before the Saint Gaudens statue, and with those voices Michael's voice conjoined! Was Fleur there too? A backward glance relieved him. No! the three were standing at the head of the main stairs exchanging the remarks of strangers casually interested in the same thing. He heard Michael say, "Jolly good taste in those days." And Jon Forsyte answering, "All hand-made, you see." | Маунт-Вернон! Расположен он был замечательно! Яркая раскраска листвы и поросший травою обрыв, а под ним широкий синий Потомак, даже но признанию Сомса более внушительный, чем Темза, А наверху низкий белый дом, спокойный и действительно уединенный, если не считать экскурсантов, почти английский и внушающий чувство, не испытанное им с самого отъезда из Англии, Понятно, почему этот Георг Вашингтон любил его. Сомс и сам мог бы привязаться к такому месту, Старый дом лорда Джона Рассела на холме в Ричмонде немножко напоминал его, если бы, конечно, не ширина реки и не это чувство, которое у него по крайней мере всегда являлось в Америке и Канаде, будто стараются заполнить страну и не могут - такое огромное пространство и, по-видимому, полный недостаток времени. Флер была в восторге, а Майкл заметил, что все это, "честное слово, знаменито! ". Солнце пригревало Сомсу щеку, когда он в последний раз огляделся с широкого крыльца, прежде чем войти в самый дом, Это он запомнит - не вся Америка создалась в один день! Он вошел в дом и стал тихо пробираться по комнатам нижнего этажа. Правда, устроено все было на редкость хорошо. Одни только подлинные вещи полуторавековой давности, напомнившие Сомсу минуты, проведенные в антикварных лавках старых английских городков. Слишком много, конечно, "Георга Вашингтона": кружка Георга Вашингтона, ножная ванна Георга Вашингтона, и его письмо к такому-то, и кружево с его воротника, и его шпага, и его карабин, и все, что принадлежало ему. Но это, положим, было неизбежно. Отделившись от толпы, отделившись даже от своей дочери. Сомс двигался, укрывшись, как плащом, своей коллекционерской привычкой молчаливой оценки; он так не любил смешивать свои суждения с глупостями ничего не понимающих людей. Он добрался до спальни на втором этаже, где Георг Вашингтон умер, и стал разглядывать ее через решетку, как вдруг уловил звуки, от которых кровь застыла у него в жилах. Те самые голоса, которые он слышал утром перед статуей Сент-Годенса, и вперемежку с ними голос Майкла! И Флер здесь? Беглый взгляд через плечо успокоил его. Нет! Они стояли втроем у парадной лестницы и обменивались замечаниями, обычными между чужими людьми, случайно интересующимися одним и тем же. Он слышал, как Майкл сказал: "Хороший вкус у них был в то время", а Джон Форсайт ответил: "Ведь все ручная работа". |
| Soames dived for the back stairs, jostled a stout lady, recoiled, stammering, and hurried on down. If Fleur was not with Michael it meant that she had got hold of the curator. Take her away, while those three were still up-stairs! That was the thought in his mind. Two young Englishmen were not likely to exchange names or anything else, and, if they did, he must get hold of Michael quickly. But how to get Fleur away? Yes, there she was--talking to the curator in front of George Washington's flute laid down on George Washington's harpsichord in the music-room! And Soames suffered. Revolting to seem unwell, still more revolting to pretend to seem! And yet--what else? He could not go up to her and say: "I've had enough. Let's go to the car!" Swallowing violently, he put his hand to his head and went towards the harpsichord. | Сомс бросился к задней лестнице, толкнул какую-то толстую даму, отпрянул, споткнулся и ринулся вниз. Если Флер не с Майклом, значит она завладела хранителем музея. Увести ее, пока те трое не сошли вниз! Два молодых англичанина вряд ли представятся друг другу, а если и так, надо поскорее отвлечь Майкла. Но как увести Флер? Да, вот она - беседует с хранителем перед флейтой Георга Вашингтона, лежащей на клавикордах Георга Вашингтона в гостиной, И Сомсу стало тяжко. Возмутительно болеть, еще более возмутительно притворяться больным! А между тем - как же иначе? Не может он подойти к ней и сказать: "С меня довольно, едем домой". Судорожно глотая слюну, он приложил ко лбу руку и пошел к клавикордам. |
| "Fleur!" he said, and without pausing to let her take him in, went on: "I'm not feeling the thing. I must go to the car." | - Флер, - начал он и сейчас же, чтобы не дать ей сбить себя, продолжал: - Мне что-то нездоровится. Придется пойти сесть в автомобиль. |
| The words no doubt were startling, coming from one so undramatic. | Слова поразительные в устах такого сдержанного человека. |
| "Dad! What is it?" | - Папа, что с тобой? |
| "I don't know," said Soames; "giddy. Give me your arm." | - Не знаю, - сказал Сомс, - голова кружится. Дай пне руку. |
| Really dreadful to him--the whole thing! On the way to the car, parked at the entrance, her concern was so embarrassing that he very nearly abandoned his ruse. But he managed to murmur: | Право же, ужасно для него - вся эта история. Пока они шли к автомобилю, оставленному у ворот, ее заботливость так смущала его, что он готов был бросить свои уловки. Но он ухитрился проговорить: |
| "I've been doing too much, I expect; or else it's that cookery. I'll just sit quiet in the car." | - Слишком много двигался, должно быть; а может, еда виновата. Я посижу спокойно в автомобиле. |
| To his great relief she sat down with him, got out her smelling- bottle, and sent the chauffeur to tell Michael. Soames was touched, though incommoded by having to sniff the salts, which were very strong. | К его великой радости, она села рядом с ним, достала пузырек с нюхательными солями и послала шофера за Майклом. Сомс был тронут, хотя ему совсем не нравилось нюхать соли, которые оказались очень крепкими. |
| "Great fuss about nothing," he muttered. | - Вот суматоха из-за пустяков, - проговорил он. |
| "We'd better get home, dear, at once, so that you can lie down." | - Лучше поедем сейчас домой, милый, и ты ляжешь. |
| In a few minutes Michael came hurrying. He too expressed what seemed to Soames a genuine concern, and the car was started. Soames sat back with his hand in Fleur's, and his mouth and eyes tight closed, feeling perhaps better than he'd ever felt in his life. Before they reached Alexandria he opened his lips to say that he had spoiled their trip for them; they must go home by way of Arlington, and he would stay in the car while they had a look at it. Fleur was for going straight on, but he insisted. Arrived, however, at this other white house, also desirably situated on the slope above the river, he almost had a fit while waiting for them in the car. What if the same idea had occurred to Jon Forsyte and he were suddenly to drive up? It was an intense relief when they came out again, saying that it was nice but not a patch on Mount Vernon: the porch columns were too thick. When the car was again traversing the bright woods Soames opened his eyes for good. | Через несколько минут прибежал Майкл. Он тоже, как показалось Сомсу, выразил непритворную тревогу, и машина тронулась, Сомс откинулся на спинку. Флер держала его руку; он плотно сжал губы, закрыл глаза и чувствовал себя, пожалуй, лучше чем когда-либо. Не доезжая Александрии, он раскрыл рот, чтобы сказать, что испортил им поездку; нужно ехать домой через Арлингтон, и он подождет в автомобиле, а они осмотрят музей. Флер не хотела сначала, но он настоял. Зато когда они остановились перед этим вторым белым домом, тоже удачно расположенным над рекой, с ним чуть не случился припадок, пока он ждал их. Что если та же мысль придет в голову Джону Форсайту и он вдруг подкатит сюда? Он испытал острое чувство облегчения, когда они вышли из дома, говоря, что тут очень хорошо, но не сравнить с Маунт-Вернон: слишком массивные колонны у входа. Когда машина снова покатилась по багряному лесу. Сомс окончательно открыл глаза. |
| "I'm all right again, now. It was liver, I expect." | - Все прошло. Скорей всего, печень шалила. |
| "You ought to have some brandy, Dad. We can get some on a doctor's prescription." | - Тебе бы выпить рюмку коньяку, папа. Можно достать по рецепту врача. |
| "Doctor? Nonsense. We'll dine up-stairs and I'll get over the waiter; they must have something in the house." | - Врача? Глупости. Пообедаем у себя в номере, и я достану у официанта. У них, наверно, найдется. |
| Dine up-stairs! That was a happy thought! | Обедать в номере! Это была счастливая мысль. |
| In their sitting-room he lay down on the sofa, touched and gratified, for Fleur was plopping up his cushions, shading the light, looking over the top of her book to see how he was. He did not remember when he had felt so definitely that she really did care about him. He even thought: 'I ought to be ill a little, every now and then!' And yet, if he ever complained of feeling ill at home, Annette at once complained of feeling worse! | Добравшись к себе, он лег на диван, растроганный и довольный, потому что Флер поправляла ему подушки, затемнила лампу и поглядывала на него поверх книги, чтобы удостовериться, лучше ли ему. Он не помнил, чтобы когда-нибудь чувствовал так определенно, что она его любит. Он даже думал: "Не мешало бы болеть вот так изредка!" А дома, чуть только он жаловался, что ему плохо, Аннет сейчас же жаловалась, что ей еще хуже. |
| Close by, in the little salon opposite the stairs, a piano was being played. | Совсем близко, в маленькой гостиной через площадку, играли на рояле. |
| "Does that music worry you, dear?" | - Тебе не мешает музыка, милый? |
| Into Soames' mind flashed the thought 'Irene!' If it were, and Fleur were to go out to stop it, then, indeed, would fat be in the fire! | У Сомса мелькнула мысль: "Ирэн!" А если так и Флер пойдет просить, чтобы перестали играть, - вот тогда действительно заварится каша. |
| "No; I rather like it," he said, hastily. | - Нет, не надо, даже приятно, - поспешил он сказать. |
| "It's a very good touch." | - Очень хорошее туше. |
| Irene's touch! He remembered how June used to praise her touch; remembered how he had caught that fellow Bosinney listening to her, in the little drawing-room in Montpellier Square, with the wild-cat look on his face, the fellow had; remembered how she used to stop playing when he himself came in--from consideration, or the feeling that it was wasted on him--which? He had never known. He had never known anything! Well--another life! He closed his eyes, and instantly saw Irene in her emerald-green dinner-gown, standing in the Park Lane hall, first feast after their honeymoon, waiting to be cloaked! Why did such pictures come back before closed eyes-- pictures without rhyme or reason? Irene brushing her hair--grey now, of course! As he was seventy, she must be nearly sixty-two! How time went! Hair feuille morte--old Aunt Juley used to call it with a certain pride in having picked up the expression--and eyes so velvet dark! Ah! but handsome was as handsome did! Still--who could say! Perhaps, if he had known how to express his feelings! If he had understood music! If she hadn't so excited his senses! Perhaps--oh, perhaps your grandmother! No riddling that out! And here--of all places. A tricksy business! Was one never to forget? | Туше Ирэн! Он помнил, как Джун когда-то восторгалась ее туше; помнил, как застал однажды Боснии, слушавшего ее в маленькой гостиной на Монпелье-сквер, и его лицо, вечно выражавшее какую-то тревогу; помнил, как она всегда бросала играть, когда появлялся он сам, - из боязни ли помешать, или считая, что он все равно не оценит? Он никогда не понимал. Никогда ничего не понимал! Он закрыл глаза и сейчас же увидел Ирэн в изумрудно-зеленом вечернем платье в передней дома на Парк-Лейн, в день первого приема после их, свадебного путешествия, Почему такие картины возникают, чуть закроешь глаза, - картины без всякого смысла? Ирэн расчесывает волосы - теперь, наверное, седые! Ему семьдесят лет, ей, значит, около шестидесяти двух. Как бежит время! Волосы цвета вишни - так называла их старая тетя Джули с некоторой гордостью, что нашла верное выражение, - и глаза такие бархатисто-темные! Ах, да разве во внешности дело? А впрочем, кто знает? Может быть, если бы он умел выражать свои чувства! Если б понимал музыку! Если б она не возбуждала его так! Может быть... о, к черту "может быть"! Разве угадаешь? И здесь, именно здесь. Путаная история. Неужели никогда не забыть? |
| Fleur went to pack and dress. Dinner came up. Michael spoke of having met a refreshing young couple at Mount Vernon, "an Englishman; he said Mount Vernon made him awfully homesick." | Флер ушла укладывать вещи и одеваться. Принесли обед. Майкл рассказал, что встретил в Маунт-Вернон премилую молодую пару. "Англичанин. Сказал, что МаунтВернон вызывает у него тоску по родине". |
| "What was his name, Michael?" | - Как его фамилия, Майкл? |
| "Name? I didn't ask. Why?" | - Фамилия? Не спросил. А что? |
| "Oh! I don't know. I thought you might have." | - Так, не знаю. Думала, может, спросил. |
| Soames breathed again. He had seen her prick her ears. Give it a chance, and her feeling for that boy of Irene's would flare up again. It was in the blood! | У Сомса отлегло от сердца. Он видел, как она насторожилась, Малейший предлог, и ее чувство к сыну Ирэн вспыхнет снова. Это в крови! |
| "Bright Markland," said Michael, "has been gassing over the future of America--he's very happy about it because there are so many farmers still, and people on the land; but he's also been gassing over the future of England--he's very happy about it, and there's hardly anybody on the land." | - Брайт Марклэнд все болтает о будущем Америки, - сказал Майкл, очень радужно настроен, потому что осталось так много фермеров и людей, работающих на земле. Впрочем, он болтает и о будущем Англии и тоже настроен очень радужно, хотя у нас на земле почти никто не работает. |
| "Who's Bright Markland?" muttered Soames. | - Кто это Брайт Марклэнд? - буркнул Сомс. |
| "Editor of our Scrutator, sir. Never was a better example of optimism, or the science of having things both ways." | - Редактор одного нашего журнала, сэр. Непревзойденный пример оптимизма или умения поворачиваться, куда ветер дует. |
| "I'd hoped," said Soames heavily, "that seeing these new countries would have made you feel there's something in an old one, after all." | - Я надеялся, - сказал Сомс вяло, - что, посмотрев новые страны, вы почувствуете, что старая еще на что-то годится. |
| Michael laughed. | Майкл рассмеялся. |
| "No need to persuade me of that, sir. But you see I belong to what is called the fortunate class, and so, I believe, do you." | - В этом нет надобности меня убеждать, сэр. Но я, видите ли, принадлежу к так называемому привилегированному классу, и вы, сколько я знаю, тоже. |
| Soames stared. This young man was getting sarcastic! | Сомс поднял глаза. Этот молодой человек иронизирует! |
| "Well," he said, "I shall be glad to be home. Are you packed?" | - Ну-с, - сказал он, - а я буду рад вернуться. Вещи уложены? |
| They were; and presently he telephoned for a cab to take them to the opera. So that they might not hang about in the hall, he went down, himself, to see them into it. The incident passed without let or hindrance; and with a deep sigh of relief he resumed his place in the lift, and was restored to his room. | Да, вещи были уложены. И скоро он вызвал им по телефону такси. Чтобы они не замешкались в вестибюле, он сам сошел вниз усадить их в машину. Совершилось это гладко и без помехи. И с глубоким вздохом облегчения он вошел в лифт и был доставлен назад в свой номер. |
| English | Русский |
| He stood there at the window, looking out at the tall houses, the lights, the cars moving below and the clear starry sky. He was really tired now; another day of this, and he would not need to simulate indisposition. A narrow squeak, indeed--a series of them! He wished he were safe home. To be under the same roof with that woman--how very queer! He had not passed a night under the same roof with her since that dreadful day in November '87, when he walked round and round Montpellier Square in such mortal agony, and came to his front door to find young Jolyon there. One lover dead, and the other already on his threshold! That night she had stolen away from his house; never again till this night had the same roof covered them. That music again--soft and teasing! WAS it she playing? To get away from it, he went into his bedroom and put his things together. He was not long about that, for he had only a suitcase with him. Should he go to bed? To bed, and lie awake? This thing had upset him. If it were she, sitting at that piano, a few yards away, what did she look like now? Seven times--no, eight--he had seen her since that long ago November night. Twice in her Chelsea flat; then by that fountain in the Bois de Boulogne; at Robin Hill when he delivered his ultimatum to her and young Jolyon; at Queen Victoria's funeral; at Lord's Cricket ground; again at Robin Hill when he went to beg for Fleur; and in the Goupenor Gallery just before she came out here. Each meeting he could remember in every detail, down to the lifting of her gloved hand at the last--the faint smiling of her lips. | Он стоял у окна и смотрел на высокие дома, огни, автомобили, пробегающие далеко внизу, и чистое звездное небо. Теперь он и вправду устал; еще один такой день - и не нужно будет симулировать недомогание. Ведь на волоске висело, и не один раз, а несколько! Он жаждал дома и покоя. Быть под одной крышей с этой женщиной - как странно! Он не проводил ночи под одной крышей с нею с того страшного дня в ноябре 87-го года, когда он все бродил и бродил по Монпелье-сквер и вернулся к своей двери, чтобы столкнуться там с молодым Джо пионом. Один любовник мертв, а другой уже на его пороге! В ту ночь она скрылась из его дома; и никогда с тех пор до самого этого дня они не ночевали под одной крышей, Опять эта музыка тихая и дразнящая! Неужели играет она? Чтобы не слышать, он прошел в спальню и стал складывать вещи. Это заняло не много времени, так как у него был всего один чемодан. Что же, ложиться? Лечь и не спать? Он был выбит из колеи. Если это она сидит у рояля так близко от него... как-то она выглядит теперь? Семь раз - нет, восемь - видел он ее с того давно ушедшего ноябрьского вечера. Два раза в ее квартирке в Челси; потом у фонтана в Булонском лесу; в Робин-Хилле, когда явился с ультиматумом ей и молодому Джолиону; на похоронах королевы Виктории; на стадионе; снова в Робин-Хилле, когда ездил просить за Флер, и в галерее Гаупенор перед самым ее отъездом сюда. Каждую встречу он помнил во всех подробностях вплоть до прощального движения затянутой в перчатку руки тогда, в последний раз, до чуть заметной улыбки губ. |
| And Soames shivered. Too hot--these American rooms! He went back into the sitting-room; they had cleared away and brought him the evening paper; no good in that! He could never find anything in the papers over here. At this distance from the past, all this space and all this time--what did he feel about her? Hate? The word was too strong. One didn't hate those who weren't near one. Besides, he had never hated her! Not even when he first knew she was unfaithful. Contempt? No. She had made him ache too much for that. He didn't know what he felt. And he began walking up and down, and once or twice stood at the door and listened, as might a prisoner in his cell. Undignified! And going to the sofa he stretched himself out on it. He would think about his travels. Had he enjoyed them? One long whirl of things, and--water. And yet, all had gone according to programme, except China, to which they had given as wide a berth as possible, owing to its state. The Sphinx and the Taj Mahal, Vancouver Harbour, and the Rocky Mountains, they played a sort of hide-and-seek within him; and now-- that strumming; was it She? Strange! You had, it seemed, only just one season of real heat. Everything else that happened to you was in a way tepid, and perhaps it was as well, or the boiler would burst. His emotions in the years when he first knew her--would he go through them again? Not for the world. And yet! Soames got up. That music was going on and on; but when it stopped, the player--She or not She!--would be no longer visible. Why not walk past that little salon--just walk past, and--and take a glimpse? If it were She, well, probably she'd lost her looks--the beauty that had played such havoc with him? He had noticed the position of the piano; yes--the player would be in profile to him. He opened the door; the music swelled, and he stole forth. | И Сомс почувствовал озноб. Слишком жарко в этих американских комнатах! Он опять перешел в гостиную; со стола было убрано, ему принесли вечернюю газету; ни к чему это. Здешние газеты не интересовали его, На таком расстоянии от прошлого - так далеко и так давно - что чувствовал он теперь по отношению к ней? Ненависть? Слишком сильно! Нельзя ненавидеть тех, кто так далеко. Да ненависти, собственно, и не было! Даже когда он впервые узнал об ее измене. Презрение? Нет. Она сделала ему слишком больно. Он сам не знал, что чувствовал. И он стал ходить взад и вперед и раза два остановился у двери и прислушался, как узник в темнице Недостойно! И, подойдя к дивану, он растянулся на нем. Надо подумать о путешествии. Доволен ли он им? Сплошной вихрь предметов, и лиц, и воды, А между тем все шло по программе, кроме Китая, куда они и не заглянули, такое там сейчас положение. Сфинкс и Тадж-Махал, порт Ванкувер и Скалистые горы - они точно в чехарду играли у него в памяти; а теперь эти звуки; неужели она? Странно! В жизни человека бывает, видно, только одно по-настоящему знойное лето. Все, что случается после, - чуть греет; и лучше, может быть, а то котел бы взорвался. Чувства первых лет, когда он знал ее, - хотел бы он пережить их снова? Ни за что на свете! А впрочем... Сомс встал Музыка все продолжалась; но когда она кончится, того, кто играет - будь то она или не она - уже не увидишь. Почему не пройти мимо маленькой гостиной, просто пройти мимо и... заглянуть? Если она... ну что ж, красота ее, наверно, увяла - та красота, что так опустошила его. Он заметил, как стоял рояль: да, он сможет увидеть играющего в профиль. Он отворил дверь, музыка зазвучала громче; и он двинулся вперед. |
| The breadth of Fleur's room, only, separated him from that little open salon opposite the stairs. No one was in the corridor, not even a bell boy. Very likely some American woman after all, possibly that girl--Jon's wife! Yet no--there was something-- something in the sound! And holding up the evening paper before him, he moved along. Three pillars, with spaces between them, divided the salon from the corridor, avoiding what Soames so missed in America--the fourth wall. At the first of these pillars he came to a stand. A tall lamp with an orange shade stood by the keyboard, and the light from it fell on the music, on the keys, on the cheek and hair of the player. SHE! Though he had supposed her grey by now, the sight of that hair without a thread in it of the old gold affected him strangely. Curved, soft, shining, it covered her like a silver casque. She was in evening dress, and he could see that her shoulders, neck, and arms were still rounded and beautiful. All her body from the waist was moving lightly to the rhythm of her playing. Her frock was of a greyish heliotrope. Soames stood behind his pillar gazing, his hand over his face, lest she should turn her head. He did not exactly feel--the film of remembrance was unrolled too quickly. From the first sight of her in a Bournemouth drawing-room to the last sight of her in the Goupenor Gallery--the long sequence passed him by in its heat and its frost and its bitterness; the long struggle of sense, the long failure of spirit; the long aching passion, and its long schooling into numbness and indifference. The last thing he wanted, standing there, was to speak with her, and yet he could not take his eyes away. Suddenly she stopped playing; bending forward she closed the music and reached to turn out the lamp. Her face came round in the light, and, cowering back, Soames saw it, still beautiful, perhaps more beautiful, a little worn, so that the eyes looked even darker than of old, larger, softer under the still-dark eyebrows. And once more he had that feeling: "There sits a woman I have never known." With a sort of anger he craned back till he could see no longer. Ah! she had had many faults, but the worst of her faults had always been, was still, her infernal mystery! And, stepping silently like a cat, he regained his room. | Только комната Флер отделяла его теперь от маленькой открытой гостиной по ту сторону лестницы. В коридоре не было никого, даже мальчиков-посыльных. В конце концов, наверное, какая-нибудь американка; возможно, эта девочка, жена Джона. Но нет - было что-то... что-то в самом звуке! И, держа перед собой развернутую вечернюю газету, он пошел дальше, Три колонны отделяли гостиную от коридора, заменяя собою то, чего так недоставало Сомсу в Америке, - четвертую стену. У первой колонны он остановился. Около рояля стояла высокая лампа под оранжевым абажуром, и свет ее падал на ноты, на клавиши, на щеку и волосы игравшей. Она. Хоть он и предполагал, что она поседела, но вид этих волос, в которых не осталось ни одной нити прежнего золота, странно подействовал на него. Волнистые, мягкие, блестящие, они покрывали ее голову, как серебряный шлем. На ней был вечерний туалет, и он увидел, что ее шея, плечи и руки все еще округлы и прекрасны. Все ее тело слегка покачивалось в такт музыке. Платье ее было зеленовато-серое. Сомс стоял за колонной и смотрел, прикрыв лицо рукой - на случай, если она обернется. Он, собственно, ничего не чувствовал - лента памяти развернулась слишком быстро. От первой встречи с ней в борнмутской гостиной до последней встречи в галерее Гаупенор промелькнула вся жизнь со своим жаром, и холодом, и болью; долгая борьба чувств, долгое унижение духа, долгая, трудная страсть и долгие усилия приучить себя к отупению и равнодушию. Ему сейчас меньше всего хотелось заговорить с ней, но взгляд оторвать он не мог. Вдруг она кончила играть; наклонилась вперед, закрыла йоты и потянулась к лампе, чтобы потушить ее. Лицо ее осветилось, и, отступив назад, Сомс увидел его все еще прекрасное, может быть, более прекрасное, слегка похудевшее, так что глаза казались даже темнее, чем прежде, больше, мягче под все еще темными бровями. И опять явилась мысль: "Вот сидит женщина, которую я никогда не знал!" И с какой-то досадой он отклонился назад, - чтобы не видеть. Да, у нее было много недостатков, но самым большим всегда была и осталась ее проклятая таинственность. И, ступая бесшумно, как кошка, он вернулся к себе в номер. |
| He felt tired to death now, and, going into his bedroom, undressed hurriedly and got into bed. He wished with all his heart that he were on board, under the British flag. 'I'm old,' he thought suddenly, 'old.' This America was too young for him, so full of energy, bustling about to ends he could not see. Those Eastern places had been different. And yet, after all, he was a mere seventy. His father had lived to be ninety--old Jolyon eighty- five, Timothy a hundred, and so with all the old Forsytes. At seventy THEY weren't playing golf; and yet they were younger, younger anyway than he felt to-night. The sight of that woman had--had--! Old! | Теперь он устал смертельно; он прошел в спальню и, поспешно раздевшись, лег в постель. Он всем сердцем желал быть на пароходе под английским флагом. "Я стар, - подумал он вдруг, - стар". Слишком молода для него эта Америка, полная энергии, спешащая к непонятным ему целям. Вот восточные страны - другое дело. А ведь ему в конце концов только семьдесят лет. Отец его дожил до девяноста, старый Джолион до восьмидесяти пяти, Тимоти до ста - и так все старые Форсайты. Они-то в семьдесят лет не играли в гольф; а между тем были моложе, уж конечно моложе, чем он чувствовал себя сегодня. Вид этой женщины... Стар! |
| 'I'm not going back to be old,' he thought. 'If I feel like this again I shall consult someone.' They had some monkey thing nowadays they could inject. He shouldn't try that. Monkeys indeed! Why not pigs or tigers? Hold on somehow another ten or fifteen years! By that time they would have found out where they were in England. That precious capital levy would have been exploded. He would know what he had to leave to Fleur; would see her baby grow into a boy and go to school--public school--even! Eton? No--young Jolyon had been there. Winchester, the Monts' school? Not there either, if he could help it. Harrow was handy; or his own old school--Marlborough? Perhaps he would see him play at Lord's. Another fifteen years before Kit could play at Lord's! Well--something to look forward to, something to hold on for. If you hadn't that, you felt old, and if you FELT old, you WERE old, and the end soon came. How well that woman had worn! She--! There were his pictures too; take them up more seriously. That Freer Gallery! Leave them to the nation, and your name lived--much comfort in THAT! She! SHE would never die! | "Не стареть же я еду домой, - подумал, он. - Если опять почувствую себя так, посоветуюсь с кем-нибудь", Существует какая-то обезьянья штука, которую впрыскивают. Это не для него. Обезьяны, скажите пожалуйста! Почему не свиньи, не тигры? Как-нибудь продержаться еще лет десять, пятнадцать, К тому времени выяснится, куда идет Англия, Провалится пресловутая система подоходного налога. Он будет знать, сколько сможет оставить Флер; увидит, как ее малыш подрастет и поступит в школу... только в какую? Итон? Нет, там учился молодой Джолион. Уинчестер, школа Монтов? Туда тоже нет, если только его послушаются. Можно в Хэрроу. Или в Молборо, где он сам учился. Может, он еще увидит Кита участником состязания в крикет. Еще пятнадцать лет, пока Кит сможет играть в крикет. Что же, есть чего ждать, есть для чего держаться. Если нет этого, чувствуешь себя стариком, а уж если почувствуешь себя стариком, то и будешь стариком, и скоро настанет конец. Как сохранилась эта женщина! Она!.. У него еще есть картины; приняться за них посерьезнее. Ах, эта галерея Фриэра! Завещать их государству, и имя твое будет жить - подумаешь, утешение! Она! Она не умрет никогда! |
| A crack of light on the wall close to the door. | Полоска света на стене у самой двери. |
| "Asleep, Dad?" | - Спишь, папа? |
| So Fleur had remembered to come and have a look at him! | Значит, Флер не забыла зайти к нему! |
| "How are you now, dear?" | - Ну, как ты, дорогой? |
| "All right; tired. How was the opera?" | - Ничего, устал. Как опера? |
| "Middling." | - Так себе. |
| "I've told them to call us at seven. We'll breakfast on the train." | - Я просил разбудить нас в семь. Позавтракаем в поезде. |
| Her lips touched his forehead. If--if that woman--but never--never once--never of her own accord--! | Она коснулась губами его лба. Если бы... если бы эта женщина... но никогда - ни разу, - никогда по собственной воле... |
| "Good night," he said. "Sleep well!" | - Спокойной ночи, - сказал он. - Спи спокойно. |
| The light on the wall narrowed and was gone! Well! He was drowsy now. But, in this house--Shapes--Shapes! Past--present--at the piano--at his bedside--passing--passing by--and there, behind them, the great bronze-hooded woman, with the closed eyes, deep sunk in everlasting--profound--pro--! And from Soames a gentle snore escaped. | Полоска света на стене сузилась и исчезла. Ну, теперь ему захотелось спать. Но в этом доме - лица, лица! Прошлое - настоящее - у рояля - у его постели - проходит мимо, мимо - а там, за ними, большая женщина в одежде из бронзы, с закрытыми глазами, погруженная в вечное, глубокое, глу... И с постели раздался легкий храп. |
