THE WHITE MONKEY/Белая обезьяна (часть первая)

CHAPTER IX CONFUSION/IX. СМЯТЕНИЕ

English	Русский
Two hours behind Bicket, Michael wavered towards home. Old Danby was right as usual--if you couldn't trust your packers, you might shut up shop! Away from Bicket's eyes, he doubted. Perhaps the chap hadn't a wife at all! Then Wilfrid's manner usurped the place of Bicket's morals. Old Wilfrid had been abrupt and queer the last three times of meeting. Was he boiling-up for verse?	Часа через два после ухода Бикета Майкл медленно шел домой. Старик Дэнби прав, как всегда: если нельзя доверять упаковщикам - лучше закрыть лавочку. Не видя страдальческих глаз Бикета, Майкл сомневался. А может быть, у этого парня никакой жены и нет? Затем поведение Уилфрида вытеснило мысль о правдивости Бикета. Уилфрид так отрывисто, так странно говорил с ним последние три раза. Быть может, он поглощен стихами?
He found Ting-a-ling at the foot of the stairs in a conservative attitude. "I am not going up," he seemed saying, "until some one carries me--at the same time it is later than usual!"	Майкл застал Тинг-а-Линга в холле у лестницы, где он упрямо ждал, не двигаясь. "Не пойду сам, - как будто говорил он, - пока кто-нибудь меня не отнесет. Пора бы, уже поздно!"
"Where's your mistress, you heraldic little beast?"	- А где твоя хозяйка, геральдическое существо?
Ting-a-ling snuffled. "I could put up with it," he implied, "if YOU carried me--these stairs are laborious!"	Тинг-а-Линг фыркнул: "Я бы, пожалуй, согласился, - намекнул он, чтобы вы понесли меня, - эти ступеньки очень утомительны!"
Michael took him up.	Майкл взял его на руки.
"Let's go and find her."	- Пойдем, поищем ее.
Squeezed under an arm harder than his mistress', Ting-a-ling stared as if with black-glass eyes; and the plume of his emergent tail quivered.	Прижатый твердой рукой, не похожей на ручку его хозяйки, Тинг смотрел на него черными стекляшками-глазами, и султан его пушистого хвоста колыхался.
In the bedroom Michael dropped him so absent-mindedly that he went to his corner plume pendent, and couched there in dudgeon.	В спальне Майкл так рассеянно бросил его на пол, что он отошел, повесив хвост, и возмущенно улегся в своем углу.
Nearly dinner time and Fleur not in! Michael went over his sketchy recollection of her plans. To-day she had been having Hubert Marsland and that Vertiginist--what was his name?--to lunch. There would have been fumes to clear off. Vertiginists--like milk--made carbonic acid gas in the lungs! Still! Half-past seven! What was happening to-night? Weren't they going to that play of L.S.D.'s? No--that was to-morrow! Was there conceivably nothing? If so, of course she would shorten her unoccupied time as much as possible. He made that reflection humbly. Michael had no illusions, he knew himself to be commonplace, with only a certain redeeming liveliness, and, of course, his affection for her. He even recognised that his affection was a weakness, tempting him to fussy anxieties, which on principle he restrained. To enquire, for instance, of Coaker or Philps--their man and their maid--when she had gone out, would be thoroughly against that principle. The condition of the world was such that Michael constantly wondered if his own affairs were worth paying attention to; but then the condition of the world was also such that sometimes one's own affairs seemed all that were worth paying attention to. And yet his affairs were, practically speaking, Fleur; and if he paid too much attention to them, he was afraid of annoying her.	Скоро пора обедать, а Флер нет дома. Майкл стал бегло перебирать в уме все ее планы. Сегодня у нее завтракал Губерт Марслэнд и этот вертижинист - как его там? После них, конечно, надо проветриться: от вертижинистов в легких безусловно образуется углекислота. И все-таки! Половина восьмого! Что им надо было делать сегодня? Идти на премьеру Л. С. Д.? Нет, это завтра. Или на сегодня ничего не было? Тогда, конечно, она постаралась сократить свое пребывание дома. Он смиренно подумал об этом. Майкл не обольщался - он знал, что ничем не выделяется, разве только своей веселостью и, конечно, своей любовью к ней. Он даже признавал, что его чувство - слабость, что оно толкает его на докучливую заботливость, которую он сознательно сдерживал. Например, спросить у Кокера или Филпс - лакея или горничной, - когда Флер вышла, в корне противоречило бы его принципу. В мире делалось такое, что Майкл всегда думал - стоит ли обращать внимание на свои личные дела; а с другой стороны, в мире такое делалось, что казалось, будто единственное, на что стоит обращать внимание, это свои личные дела. А его личные дела, в сущности, были - Флер; и он боялся, что если станет слишком обращать на них внимание, это ее будет раздражать.
He went into his dressing-room and undid his waistcoat.	Он прошел к себе и стал расстегивать жилет.
'But no!' he thought; 'if she finds me "dressed" already, it'll put too much point on it.' So he did up his waistcoat and went downstairs again. Coaker was in the hall.	"Впрочем, нет, - подумал он. - Если она застанет меня уже одетым к обеду, это будет слишком подчеркнуто". И он снова застегнул жилет и сошел вниз. В холле стоял Кокер.
"Mr. Forsyte and Sir Lawrence looked in about six, sir. Mrs. Mont was out. What time shall I serve dinner?"	- Мистер Форсайт и сэр Лоренс заходили часов в шесть, сэр. Миссис Монт не было дома. Когда прикажете подать обед?
"Oh! about a quarter past eight. I don't think we're going out."	- Ну, около четверти девятого. Мы как будто никуда не идем.
He went into the drawing-room and passing down its Chinese emptiness, drew aside the curtain. The square looked cold and dark and draughty; and he thought: 'Bicket--pneumonia--I hope she's got her fur coat.' He took out a cigarette and put it back. If she saw him at the window she would think him fussy; and he went up again to see if she had put on her fur!	Он вошел в гостиную и, пройдясь по ее китайской пустоте, раздвинул гардины. Площадь казалась холодной и темной на сквозном ветру; и он подумал: "Бикет - воспаление легких - надеюсь, она надела меховое пальто". Он вынул папироску и снова отложил ее. Если она увидит его у окна, она подумает, что он волнуется; и он снова пошел наверх - посмотреть, надела ли она шубку!
Ting-a-ling, still couchant, greeted him plume dansetti arrested as at disappointment. Michael opened a wardrobe. She had! Good! He was taking a sniff round, when Ting-a-ling passed him trottant, and her voice said: "Well, my darling!" Wishing that he was, Michael emerged from behind the wardrobe door.	Тинг-а-Линг, все еще лежавший в своем углу, приветствовал его веселым вилянием хвоста и сразу разочарованно остановился. Майкл открыл шкаф. Надела! Прекрасно! Он посмотрел на ее вещи и вдруг услышал, как Тинг-а-Линг протрусил мимо него и ее голос проговорил: "Здравствуй, мой миленький!" Майклу захотелось, чтобы это относилось к нему, - и он выглянул из-за гардероба.
Heaven! She looked pretty, coloured by the wind! He stood rather wistfully silent.	Бог мой! До чего она была прелестна, разрумяненная ветром! Он печально стоял и молчал.
"Hallo, Michael! I'm rather late. Been to the Club and walked home."	- Здравствуй, Майкл! Я очень опоздала? Была в клубе, шла домой пешком.
Michael had a quite unaccountable feeling that there was suppression in that statement. He also suppressed, and said:	У Майкла явилось безотчетное чувство, что в этих словах есть какая-то недоговоренность. Он тоже умолчал о своем и сказал:
"I was just looking to see that you'd got your fur, it's beastly cold. Your dad and Bart have been and went away fasting."	- Я как раз смотрел, надела ли ты шубку, зверски холодно. Твой отец и Барт заходили и ушли голодные.
Fleur shed her coat and dropped into a chair.	Флер сбросила шубку и опустилась в кресло.
"I'm tired. Your ears are sticking up so nicely to-night, Michael."	- Устала! У тебя так мило торчат сегодня уши, Майкл.
Michael went on his knees and joined his hands behind her waist. Her eyes had a strange look, a scrutiny which held him in suspense, a little startled.	Майкл опустился на колени и обвил руками ее талию. Она посмотрела на него каким-то странным, пытливым взглядом; он даже почувствовал себя неловко и смущенно.
"If YOU got pneumonia," he said, "I should go clean out of curl."	- Если бы ты схватила воспаление легких, - сказал он, - я бы, наверно, рехнулся.
"Why on earth should I?"	- Да с чего же мне болеть!
"You don't know the connection--never mind, it wouldn't interest you. We're not going out, are we?"	- Ты не понимаешь связи - в общем, все равно, тебе будет неинтересно. Мы ведь никуда не идем, правда?
"Of course we are. It's Alison's monthly."	- Нет, конечно идем. У Элисон - приемный день.
"Oh! Lord! If you're tired we could cut that."	- О боже! Если ты устала, можно отставить.
"My dear! Impos.! She's got all sorts of people coming."	- Что ты, милый! Никак! У нее будет масса народу.
Stifling a disparagement, he sighed out:	Подавив непочтительное замечание, он вздохнул:
"Right-o! War-paint?"	- Ну ладно. Полный парад?
"Yes, white waistcoat. I like you in white waistcoats."	- Да, белый жилет. Очень люблю, когда ты в белом жилете.
Cunning little wretch? He squeezed her waist and rose. Fleur laid a light stroke on his hand, and he went into his dressing-room comforted. . . .	Вот хитрое существо! Он сжал ее талию и встал. Флер легонько погладила его руку, и он ушел одеваться успокоенный...
But Fleur sat still for at least five minutes--not precisely 'a prey to conflicting emotions,' but the victim of very considerable confusion. TWO men within the last hour had done this thing--knelt at her knees and joined their fingers behind her waist. Undoubtedly she had been rash to go to Wilfrid's rooms. The moment she got there she had perceived how entirely unprepared she really was to commit herself to what was physical. True he had done no more than Michael. But--Goodness!--she had seen the fire she was playing with, realised what torment he was in. She had strictly forbidden him to say a word to Michael, but intuitively she knew that in his struggle between loyalties she could rely on nothing. Confused, startled, touched, she could not help a pleasant warmth in being so much loved by two men at once, nor an itch of curiosity about the upshot. And she sighed. She had added to her collection of experiences--but how to add further without breaking up the collection, and even perhaps the collector, she could not see.	Но Флер еще минут пять сидела неподвижно - не то чтобы "во власти противоречивых чувств", но все же порядком растерянная. Двое за последний час вели себя одинаково, становились на колени и обвивали руками ее талию. Несомненно, опрометчиво было идти к Уилфриду на квартиру. Как только она туда вошла, она поняла, насколько абсолютно не подготовлена к тому, чтобы физически подчиниться. Правда, он позволил себе не больше, чем Майкл сейчас. Но, боже мой! Она увидела, с каким огнем играет, поняла, какую пытку переживает он. Она строго запретила ему говорить хоть одно слово Майклу, но чувствовала, что на него нельзя положиться - настолько он метался между своим отношением к ней и к Майклу. Смущенная, испуганная, растроганная, она все-таки не могла не ощущать приятной теплоты от того, что ее так сильно любят сразу двое, не могла не испытывать любопытства: чем же это кончится? И она вздохнула. Еще одно переживание прибавилось к ее коллекции, но как увеличивать эту коллекцию, не загубив и ее и, может быть, самое владелицу, она не знала.
After her words to Wilfrid before the Eve: "You will be a fool to go--wait!" she had known he would expect something before long. Often he had asked her to come and pass judgment on his 'junk.' A month, even a week, ago she would have gone without thinking more than twice about it, and discussed his 'junk' with Michael afterwards! But now she thought it over many times, and but for the fumes of lunch, and the feeling, engendered by the society of the 'Vertiginist,' of Amabel Nazing, of Linda Frewe, that scruples of any kind were 'stuffy,' sensations of all sorts 'the thing,' she would probably still have been thinking it over now. When they departed, she had taken a deep breath and her telephone receiver from the Chinese tea chest.	После слов, сказанных ею Уилфриду перед Евой: "Вы сделаете глупость, если уедете, - подождите!" - она знала, что он, будет ждать чего-нибудь в ближайшее время. Часто он просил ее прийти и посмотреть его "хлам". Еще месяц, даже неделю тому назад она пошла бы, не колеблясь ни минутки, и потом обсуждала бы этот "хлам" с Майклом. Но сейчас она долго обдумывала - пойти ли ей? И если бы не возбуждение после завтрака в обществе вертижиниста, Эмебел Нэйзинг и Линды Фру и не разговоры о, том, что всякие угрызения совести - просто "старомодные" чувства, а всякие переживания - "самое интересное в жизни", - она, наверно, и посейчас бы колебалась и обдумывала. Когда все ушли, она глубоко вздохнула и вынула из китайского шкафчика телефонную трубку.
If Wilfrid were going to be in at half-past five, she would come and see his 'junk.'	Если Уилфрид в половине шестого будет дома, она зайдет посмотреть его "хлам".
His answer: "My God! Will you?" almost gave her pause. But dismissing hesitation with the thought: 'I WILL be Parisian-- Proust!' she had started for her Club. Three-quarters of an hour, with no more stimulant than three cups of China tea, three back numbers of the 'Glass of Fashion,' three back views of country members 'dead in chairs,' had sent her forth a careful quarter of an hour behind her time.	Его ответ: "Правда? Бог мой, неужели?" чуть не остановил ее. Но отбросив сомнения, с мыслью: "Я буду парижанкой - как у Пруста!" она пошла в свой клуб. Проведя там три четверти часа без всякого развлечения, кроме трех чашек чаю, трех старых номеров "Зеркала мод" и созерцания трех членов клуба, крепко уснувших в креслах, она сумела опоздать на добрую четверть часа.
On the top floor Wilfrid was standing in his open doorway, pale as a soul in purgatory. He took her hand gently, and drew her in.	Уилфрид стоял на верхней площадке, в открытой двери, бледный, как грешник в чистилище. Он нежно взял ее за руку и повел в комнату.
Fleur thought with a little thrill: 'Is this what it's like? Du cote de chez Swann!' Freeing her hand, she began at once to flutter round the 'junk,' clinging to it piece by piece.	Флер с легким трепетом подумала: "Так вот как это бывает? "Du cote de chez Swan" [11]. Высвободив руку, она тут же стала разглядывать "хлам", порхая от вещи к вещи.
Old English 'junk' rather manorial, with here and there an eastern or First Empire bit, collected by some bygone Desert, nomadic, or attached to the French court. She was afraid to sit down, for fear that he might begin to follow the authorities; nor did she want to resume the intense talk of the Tate Gallery. 'Junk' was safe, and she only looked at him in those brief intervals when he was not looking at her. She knew she was not playing the game according to 'La Garconne' and Amabel Nazing; that, indeed, she was in danger of going away without having added to her sensations. And she couldn't help being sorry for Wilfrid; his eyes yearned after her, his lips were bitter to look at. When at last from sheer exhaustion of 'junk' she sat down, he had flung himself at her feet. Half hypnotised, with her knees against his chest, as safe as she could hope for, she really felt the tragedy of it--his horror of himself, his passion for herself. It was painful, deep; it did not fit in with what she had been led to expect; it was not in the period, and how--how was she to get away without more pain to him and to herself? When she HAD got away, with one kiss received but not answered, she realised that she had passed through a quarter of an hour of real life, and was not at all sure that she liked it. . . . But now, safe in her own room, undressing for Alison's monthly, she felt curious as to what she would have been feeling if things had gone as far as was proper according to the authorities. Surely she had not experienced one-tenth of the thoughts or sensations that would have been assigned to her in any advanced piece of literature! It had been disillusioning, or else she was deficient, and Fleur, could not bear to feel deficient. And, lightly powdering her shoulders, she bent her thoughts towards Alison's monthly.	Старинные английские вещи, очень барские; две-три восточные редкости или образчики раннего ампира, собранные кем-нибудь из прежних Дезертов, любивших бродяжить или связанных с французским двором. Она боялась сесть из страха, что он начнет вести себя, как в книгах; еще меньше она хотела возобновлять напряженный разговор, как в галерее Тэйта. Разглядывать "хлам" - безопасное занятие, и она смотрела на Уилфрида только в те короткие промежутки, когда он не глядел на нее. Она знала, что ведет себя не так, как "La garconne" [12] или Эмебел Нэйзинг; что ей даже угрожает опасность уйти, ничего не прибавив к своим "переживаниям". И она не могла удержаться от жалости к Уилфриду: его глаза тосковали по ней, на его губы больно было смотреть. Когда, совершенно устав от осмотра "хлама", она села, он бросился к ее ногам. Полузагипнотизированная, касаясь коленями его груди, ощущая себя в относительной безопасности, она по-настоящему поняла весь трагизм положения - его ужас перед самим собою, его страсть к ней. Эта была мучительная, глубокая страсть; она не соответствовала ее ожиданиям, она была несовременна! И как, как же ей уйти, не причинив больше боли ни ему, ни себе? Когда она наконец ушла, не ответив на его единственный поцелуй, она поняла, что прожила четверть часа настоящей жизнью, но не была вполне уверена, понравилось ли ей это... А теперь, в безопасности своей спальни, переодеваясь к вечеру у Элисон, она испытала любопытство при мысли о том, что бы она чувствовала, если бы события зашли так далеко, как это полагалось, по утверждению авторитетов. Конечно, она не испытала и десятой доли тех ощущений или мыслей, какие ей приписали бы в любом новом романе. Это было разочарование - или она для этого не годилась, - а Флер терпеть не могла чувствовать себя несовершенной. И, слегка пудря плечи, она стала думать о вечере у Элисон.
* * * * * *
Though Lady Alison enjoyed an occasional encounter with the younger generation, the Aubrey Greenes and Linda Frewes of this life were not conspicuous by their presence at her gatherings. Nesta Gorse, indeed, had once attended, but one legal and two literary politicos who had been in contact with her, had complained of it afterwards. She had, it seemed, rent little spiked holes in the garments of their self-esteem. Sibley Swan would have been welcome, for his championship of the past, but he seemed, so far, to have turned up his nose and looked down it. So it was not the intelligentsia, but just intellectual society, which was gathered there when Fleur and Michael entered, and the conversation had all the sparkle and all the 'savoir faire' incidental to talk about art and letters by those who--as Michael put it--"fortunately had not to faire"	Хотя леди Элисон и любила встречаться с молодым поколением, но люди типа Обри Грина или Линды Фру редко бывали на ее вечерах. Правда, Неста Горз раз попала к Элисон, но один юрист и два литератора-политика, которые с ней там познакомились, впоследствии на нее жаловались. Выяснилось, что она исколола мелкими злыми дырочками одежды их самоуважения. Сибли Суон был бы желанным гостем благодаря своей дружбе с прошлым, но пока он только задирал нос и смотрел на все свысока. Когда Флер и Майкл вошли, все были уже в сборе - не то что интеллигенция, а просто интеллектуальное общество, чьи беседы обладали всем блеском и всем "savoir faire" [13], с каким обычно говорят о литературе и искусстве, - те, которым, как говорил Майкл, "к счастью, нечего faire".
"All the same, these are the guys," he muttered in Fleur's ear, "who make the names of artists and writers. What's the stunt, to- night?"	- И все-таки эти типы создают известность художникам и писателям. Какой сегодня гвоздь вечера? - спросил он на ухо у Флер.
It appeared to be the London debut of a lady who sang Balkan folk songs. But in a refuge to the right were four tables set out for bridge. They were already filled. Among those who still stood listening, were, here and there, a Gurdon Minho, a society painter and his wife, a sculptor looking for a job. Fleur, wedged between Lady Feynte, the painter's wife, and Gurdon Minho himself, began planning an evasion. There--yes, there was Mr. Chalfont! At Lady Alison's, Fleur, an excellent judge of 'milieu' never wasted her time on artists and writers--she could meet THEM anywhere. Here she intuitively picked out the biggest 'bug,' politico-literary, and waited to pin him. Absorbed in the idea of pinning Mr. Chalfont, she overlooked a piece of drama passing without.	Гвоздем, как оказалось, было первое выступление в Лондоне певицы, исполнявшей балканские народные песни. Но в сторонке справа стояли четыре карточных столика для бриджа. За ними уже составились партии. Среди тех, кто еще слушал пение, были и Гэрдон Минхо, и светский художник с женой, и скульптор, ищущий заказов. Флер, затертая между леди Фэйн - женой художника, и самим Гэрдоном Минхо, изыскивала способ удрать. Там... да, там стоял мистер Челфонт! В гостях у леди Элисон Флер, прекрасно разбиравшаяся в людях, никогда не тратила времени на художников и писателей: их она могла встретить где угодно. Здесь же она интуитивно выбирала самого большого политико-литературного "жука" и ждала случая наколоть его на булавку. И, поглощенная мыслью, как поймать Челфонта, она не заметила происходившей на лестнице драматической сцены.
Michael had clung to the top of the stairway, in no mood for talk and skirmish; and, leaning against the balustrade, wasp-thin in his long white waistcoat, with hands deep thrust into his trousers' pockets, he watched the turns and twists of Fleur's white neck, and listened to the Balkan songs, with a sort of blankness in his brain. The word: "Mont!" startled him. Wilfrid was standing just below. Mont? He had not been that to Wilfrid for two years!	Майкл остался на площадке лестницы - он был не в настроении болтать и острить, и, прислонившись к балюстраде, тонкий как оса, в своем длинном белом жилете, глубоко засунув руки в карманы, он следил за изгибами и поворотами белой шеи Флер и слушал балканские песни с полнейшим безразличием. Оклик "Монт!" заставил его встрепенуться. Внизу стоял Уилфрид. Монт? Два года Уилфрид не называл его Монтом!
"Come down here."	- Сойди сюда!
On that half-landing was a bust of Lionel Charwell, K.C., by Boris Strumolowski, in the genre he had cynically adopted when June Forsyte gave up supporting his authentic but unrewarded genius. It had been almost indistinguishable from any of the other busts in that year's Academy, and was used by the young Charwells to chalk moustaches on.	На средней площадке стоял бюст Лайонеля Черрела - королевского адвоката, работы Бориса Струмоловского, в том жанре, который цинически избрал художник с тех пор, как Джун Форсайт отказалась поддерживать его самобытный, но непризнанный талант. Бюст был почти неотличим от любого бюста на академической выставке этого года, и юные Черрелы любили пририсовывать ему углем усы.
Beside this object Desert leaned against the wall with his eyes closed. His face was a study to Michael.	За этим бюстом стоял Дезерт, прислонившись к стене, закрыв глаза. Его лицо поразило Майкла.
"What's wrong, Wilfrid?"	- Что случилось, Уилфрид?!
Desert did not move.	Дезерт не шевелился.
"You've got to know--I'm in love with Fleur."	- Ты должен знать - я люблю Флер!
"What!"	- Что?
"I'm not going to play the snake. You're up against me. Sorry, but there it is! You can let fly!"	- Я не желаю быть предателем. Ты - мой соперник. Жаль, но это так. Можешь меня изругать...
His face was death-pale, and its muscles twitched. In Michael, it was the mind, the heart that twitched. What a very horrible, strange, "too beastly" moment! His best friend--his best man! Instinctively he dived for his cigarette case--instinctively handed it to Desert. Instinctively they both took cigarettes, and lighted each other's. Then Michael said:	Его лицо было мертвенно бледно, и мускулы подрагивали. У Майкла дрогнуло сердце. Какая дикая, какая странная, нелепая история! Его лучший друг, его шафер! Машинально он полез за портсигаром, машинально протянул его Дезерту. Машинально оба взяли папиросы и дали друг другу закурить. Потом Майкл спросил:
"Fleur--knows?"	- Флер знает?
Desert nodded:	Дезерт кивнул.
"She doesn't know I'm telling you--wouldn't have let me. You've nothing against her--yet." And, still with closed eyes, he added: "I couldn't help it."	- Она не знает, что я тебе сказал, она бы мне не позволила. Тебе ее не в чем упрекнуть... пока. - И, все еще не открывая глаз, он добавил: Я ничего не мог поделать.
It was Michael's own subconscious thought! Natural! Natural! Fool not to see how natural! Then something shut-to within him, and he said:	Та же мысль подсознательно мелькнула у Майкла. Естественно! Вполне естественно! Глупо не понимать, насколько это естественно! И вдруг как будто что-то в нем оборвалось, и он сказал:
"Decent of you to tell me; but--aren't you going to clear out?"	- Очень честно с твоей стороны предупредить меня, но не собираешься ли ты удалиться?
Desert's shoulders writhed against the wall.	Плечи Дезерта крепче прижались к стене.
"I thought so; but it seems not."	- Я сам так думал сначала, но, кажется, не уйду.
"Seems? I don't understand."	- Кажется? Я не понимаю.
"If I knew for certain I'd no chance--but I don't," and he suddenly looked at Michael: "Look here, it's no good keeping gloves on. I'm desperate, and I'll take her from you if I can."	- Если бы я наверно знал, что мне не на что надеяться... но я не уверен. - И внезапно он взглянул на Майкла: - Слушай, нечего притворяться. Я пойду на все, и я отниму ее у тебя, если смогу!
"Good God!" said Michael. "It's the limit!"	- Господи боже! - сказал Майкл. - Дальше уж ехать некуда!
"Yes! Rub it in! But, I tell you, when I think of you going home with her, and of myself," he gave a dreadful little laugh, "I advise you NOT to rub it in."	- Да! Можешь попрекать меня! Но вот что я тебе скажу: как я подумаю, что ты идешь с ней домой, а я... - Он рассмеялся отрывистым, неприятным смехом. - Нет, знаешь, лучше ты меня не трогай.
"Well," said Michael, "as this isn't a Dostoievsky novel, I suppose there's no more to be said."	- Что ж, - сказал Майкл, - раз мы не в романе Достоевского, то, я полагаю, больше говорить не о чем!
Desert moved from the wall and laid his hand on the bust of Lionel Charwell.	Дезерт отошел от стены и положил руку на бюст Лайонеля Черрела.
"You realise, at least, that I've gone out of my way--perhaps dished myself--by telling you. I've not bombed without declaring war."	- Ты пойми хотя бы, что я себе напортил - может, угробил себя тем, что сказал тебе. Я не начал бомбардировки без объявления войны.
"No," said Michael dully.	- Нет, - глухо отозвался Майкл.
"You can chuck my books over to some other publisher."	- Можешь мои книжки сбыть другому издательству.
Michael shrugged.	Майкл пожал плечами.
"Good-night, then," said Desert. "Sorry for being so primitive."	- Ну, спокойной ночи, - сказал Дезерт. - И прости за примитивность.
Michael looked straight into his 'best man's' face. There was no mistaking its expression of bitter despair. He made a half- movement with his hand, uttered half the word "Wilfrid," and, as Desert went down, he went upstairs.	Майкл прямо посмотрел в лицо своему другу. Нет, это не ошибка: горькое отчаяние было в этих глазах. Майкл протянул было руку, нерешительно позвал: "Уилфрид!" - но тот уже сходил вниз, и Майкл поднялся наверх.
Back in his place against the balustrade, he tried to realise that life was a laughing matter, and couldn't. His position required a serpent's cunning, a lion's courage, a dove's gentleness: he was not conscious of possessing such proverbial qualities. If Fleur had loved him as he loved her, he would have had for Wilfrid a real compassion. It was so natural to fall in love with Fleur! But she didn't--oh! no, she didn't! Michael had one virtue--if virtue it be--a moderate opinion of himself, a disposition to think highly of his friends. He had thought highly of Desert; and--odd!--he still did not think lowly of him. Here was his friend trying to do him mortal injury, to alienate the affection--more honestly, the toleration--of his wife; and yet he did not think him a cad. Such leniency, he knew, was hopeless; but the doctrines of free-will, and free contract, were not to him mere literary conceptions, they were part of his nature. To apply duress, however desirable, would not be on his cards. And something like despair ravaged the heart of him, watching Fleur's ingratiating little tricks with the great Gerald Chalfont. If she left him for Wilfrid! But surely--no--her father, her house, her dog, her friends, her--her collection of-- of--she would not--could not give THEM up? But suppose she kept everything, Wilfrid included! No, no! She wouldn't! Only for a second did that possibility blur the natural loyalty of his mind.	Вернувшись на свое место у балюстрады, он попытался уверить себя, что жизнь - смешная штука, и не мог. В его положении нужна была хитрость змеи, отвага льва, кротость голубя; он не ощущал в себе этих стандартных добродетелей. Если бы Флер любила его так, как он любит ее, он по-настоящему пожалел бы Уилфрида. Ведь так естественно полюбить Флер! Но она не любит его так - о нет! У Майкла было одно достоинство, если считать это достоинством: он не переоценивал себя и всегда высоко ценил своих друзей. Он высоко ценил Дезерта и, как это ни странно, даже сейчас не думал о нем плохо. Вот его Друг собирается нанести ему смертельную обиду, отнять у него любовь, нет, честнее сказать - просто Привязанность его жены, и все же Майкл не считает его негодяем. Такая терпимость - он это знал - безнадежная штука: но понятия о свободе воли, о свободном выборе для него были не только литературными понятиями, - нет, они были заложены в его характере. Применить насилие, как бы желательно это ни казалось, значило бы идти против самого себя. И что-то похожее на отчаяние проникло в его сердце, когда он смотрел на нехитрые заигрывания Флер с великим Джералдом Челфонтом. Что, если она бросит его ради Уилфрида? Нет, конечно, нет! Ее отец, ее дом, ее собака, ее друзья, ее... ее "коллекция" всяких... - нет, ведь она не откажется, не сможет расстаться со всем этим. Но что, если она захочет сохранить все, включая и Уилфрида? Нет, нет! Никогда! Только на секунду такое подозрение осквернило прирожденную честность Майкла.
Well, what to do? Tell her--talk the thing out? Or wait and watch? For what? Without deliberate spying, he could not watch. Desert would come to their house no more. No! Either complete frankness; or complete ignoring--and that meant living with the sword of Damocles above his head! No! Complete frankness! And not do anything that seemed like laying a trap! He passed his hand across a forehead that was wet. If only they were at home, away from that squalling and these cultivated jackanapes! Could he go in and hook her out? Impossible without some reason! Only his brain-storm for a reason! He must just bite on it. The singing ceased. Fleur was looking round. Now she would beckon! On the contrary, she came towards him. He could not help the cynical thought: 'She's hooked old Chalfont!' He loved her, but he knew her little weaknesses. She came up and took hold of his sleeve.	Но что же делать? Сказать ей? Выяснить все? Или ждать и наблюдать? Зачем? Ведь это значило бы шпионить, а не наблюдать. Ведь Дезерт больше к ним в дом не придет. Нет! Или полная откровенность - или полное невмешательство. Но это значит - жить под дамокловым мечом. Нет! Полная откровенность! И не ставить никаких ловушек. Он провел рукой по мокрому лбу. Если бы только они были дома, подальше от этого визга, от этих лощеных кривляк. Как бы вытащить Флер? Без предлога - невозможно! А единственный предлог - что у него голова идет кругом. Нет, надо сдержаться! Пение кончилось. Флер оглянулась. Сейчас подзовет его! Нет, она сама шла к нему. Майкл не мог удержаться от иронической мысли: "Подцепила старого Челфонта!" Он любил ее, но знал ее маленькие слабости. Она подошла и взяла его под руку.
"I've had enough, Michael, let's slip off; d'you mind?"	- Мне надоело, Майкл, давай удерем, хорошо?
"Quick!" he said, "before they spot us!"	- Живо! Пока нас не поймали!
In the cold air outside he thought: 'Now? Or in her room?'	На холодном ветру он подумал: "Сейчас - или у нее в комнате?"
"I think," said Fleur, "that Mr. Chalfont is overrated--he's nothing but a mental yawn. He's coming to lunch to-morrow week."	- По-моему, - проговорила Флер, - мистера Челфонта переоценивают - он просто какой-то сплошной зевок. На той неделе он у нас завтракает.
Not now--in her room!	Нет, не сейчас, у нее в комнате!
"Whom do you think to meet him, besides Alison?"	- Как ты думаешь, кого бы пригласить для него, кроме Элисон?
"Nothing jazzy."	- Не надо никого чересчур крикливого.
"Of course not; but it must be somebody intriguing, Michael. Bother! sometimes I think it isn't worth it."	- Конечно нет, но надо кого-нибудь позанятнее. Ах, Майкл, знаешь, иногда мне кажется, что не стоит и стараться.
Michael's heart stood still. Was that a portent--sign of 'the primitive' rising within his adored practitioner of social arts? An hour ago he would have said:	У Майкла замерло сердце. Не было ли это зловещим признаком - признаком того, что "примитивное" начинает расти в ней, всегда так увлеченной светской жизнью?
"You're right, my child; it jolly well isn't!" But now--any sign of change was ominous! He slipped his arm in hers.	Час тому назад он бы сказал: "Ты права, дорогая; вот уж действительно не стоит". Но сейчас каждый признак перемены казался зловещим! Он взял Флер под руку.
"Don't worry, we'll snare the just-right cuckoos, somehow."	- Не беспокойся, уж мы как-нибудь изловим самых подходящих птиц.
"A Chinese Minister would be perfect," mused Fleur, "with Minho and Bart--four men--two women--cosy. I'll talk to Bart."	- Пригласить бы китайского посланника - вот было бы превосходно! проговорила Флер задумчиво. - Минхо, Барт - четверо мужчин, две дамы уютно! Я поговорю с Бартом!
Michael had opened their front door. She passed him; he lingered to see the stars, the plane trees, a man's figure motionless, collared to the eyes, hatted down to them. 'Wilfrid!' he thought: 'Spain! Why Spain? And all poor devils who are in distress--the heart--oh! darn the heart!' He closed the door.	Майкл уже открыл входную дверь. Он пропустил Флер и остановился поглядеть на звезды, на платаны, на неподвижную мужскую фигуру - воротник поднят до самых глаз, и шляпа нахлобучена до бровей. "Уилфрид, - подумал он. - Испания! Почему Испания? И все несчастные, все отчаявшиеся... чье сердце... Эх! К черту сердце!" - И он захлопнул дверь.
But soon he had another to open, and never with less enthusiasm. Fleur was sitting on the arm of a chair, in the dim lavender pyjamas she sometimes wore just to keep in with things, staring at the fire. Michael stood, looking at her and at his own reflection beyond in one of the five mirrors--white and black, the pierrot pyjamas she had bought him. 'Figures in a play,' he thought, 'figures in a play! Is it real?' He moved forward and sat on the chair's other arm.	Но вскоре ему пришлось открыть другую дверь - и никогда он ее не открывал с меньшим энтузиазмом! Флер сидела на ручке кресла в светло-лиловой пижаме, которую она надевала иногда, чтобы не отставать от моды, и глядела в огонь. Майкл остановился, смотря на нее и на свое собственное отражение в одном из пяти зеркал, - белое с черным, как костюм Пьеро, пижама, которую она ему купила. "Марионетки в пьесе, - подумал он. - Марионетки в пьесе! Разве это настоящее?" Он подошел и сел на другую ручку кресла.
"Hang it!" he muttered. "Wish I were Antinous!" And he slipped from the arm into the chair, to be behind her face, if she wanted to hide it from him.	- О черт! - пробормотал он. - Хотел бы я быть Антиноем! - И он соскользнул с ручки кресла на сиденье, чтобы она смогла, если захочет, спрятать от него лицо.
"Wilfrid's been telling me," he said, quietly.	- Уилфрид все мне рассказал, - спокойно произнес он.
Off his chest! What now? He saw the blood come flushing into her neck and cheek.	Сказано! Что дальше? Он увидел, как кровь заливает ее шею и щеку.
"Oh! What business--how do you mean 'telling you'?"	- О-о! Чего ради... что значит: "рассказал"?
"Just that he's in love with you--nothing more--there's nothing more to tell, is there?" And drawing his feet up on to the chair, he clasped his hands hard round his knees.	- Рассказал, что влюблен в тебя, больше ничего - ведь больше и нечего рассказывать, правда? - И, подтянув ноги в кресло, он плотно охватил колени обеими руками.
Already--already he had asked a question! Bite on it! Bite on it! And he shut his eyes.	Один вопрос уже вырвался! Держись! Держись! И он закрыл глаза.
"Of course," said Fleur, very slowly, "there's nothing more. If Wilfrid chooses to be so silly."	- Конечно, - очень медленно проговорила Флер. - Ничего больше и нет. Если Уилфриду угодно быть таким глупым...
Chooses! The word seemed unjust to one whose own 'silliness' was so recent--so enduring! And--curious! his heart wouldn't bound. Surely it ought to have bounded at her words!	"Если угодно!" Какими несправедливыми показались эти слова Майклу: ведь его собственная "глупость" была такой продолжительной" такой прочной! И - странно! - его сердце даже не дрогнуло! А ведь он должен был обрадоваться ее словам!
"Is that the end of Wilfrid, then?"	- Значит, с Уилфридом - покончено?
"The end? I don't know."	- Покончено? Не знаю.
Ah! Who knew anything--when passion was about?	Да и что можно знать, когда речь идет о страсти?
"Well," he said, holding himself hard together, "don't forget I love you awfully!"	- Так, - сказал он, делая над собой усилие, - ты только не забывай, что я люблю тебя ужасно!
He saw her eyelids flicker, her shoulders shrugging.	Он видел, как задрожали ее ресницы, как она пожала плечами.
"Am I likely to?"	- А разве я забываю?
Bitter, cordial, simple--which?	Горечь, ласка, простая дружба - как понять?
Suddenly her hands came round and took him by the ears.	Вдруг она потянулась к нему и схватила его за уши.
Holding them fast she looked down at him, and laughed. And again his heart WOULD not bound. If she did not lead him by the nose, she--! But he clutched her to him in the chair. Lavender and white and black confused--she returned his kiss. But from the heart? Who knew? Not Michael.	Крепко держа его голову, она посмотрела на него и засмеялась. И все-таки его сердце не дрогнуло. Если только она не водит его за нос... Но он притянул ее к себе в кресло. Лиловое, черное и белое смешалось она ответила на его поцелуй. Но от всего ли сердца? Кто мог знать? Только не Майкл!

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты