Краткая коллекция англтекстов
Фрэнсис Бэкон
The essayes or covnsels civill and morall /Эссе о гражданской и моральной жизни
19. OF EMPIRE/XIX. Об искусстве властвовать[91]
| English | Русский |
| It is a miserable state of mind, to have few things to desire, and many things to fear; and yet that commonly is the case of kings; who, being at the highest, want matter of desire, which makes their minds more languishing; and have many representations of perils and shadows, which makes their minds the less clear. And this is one reason also, of that effect which the Scripture speaketh of, That the king's heart is inscrutable. For multitude of jealousies, and lack of some predominant desire, that should marshal and put in order all the rest, maketh any man's heart, hard to find or sound. Hence it comes likewise, that princes many times make themselves desires, and set their hearts upon toys; sometimes upon a building; sometimes upon erecting of an order; sometimes upon the advancing of a person; sometimes upon obtaining excellency in some art, or feat of the hand; as Nero for playing on the harp, Domitian for certainty of the hand with the arrow, Commodus for playing at fence, Caracalla for driving chariots, and the like. This seemeth incredible, unto those that know not the principle, that the mind of man is more cheered and refreshed by profiting in small things, than by standing at a stay in great. We see also that kings that have been fortunate conquerors, in their first years, it being not possible for them to go forward infinitely, but that they must have some check, or arrest in their fortunes, turn in their latter years to be superstitious, and melancholy; as did Alexander the Great; Diocletian; and in our memory, Charles the Fifth; and others: for he that is used to go forward, and findeth a stop, falleth out of his own favor, and is not the thing he was. To speak now of the true temper of empire, it is a thing rare and hard to keep; for both temper, and distemper, consist of contraries. But it is one thing, to mingle contraries, another to interchange them. The answer of Apollonius to Vespasian, is full of excellent instruction. Vespasian asked him, What was Nero's overthrow? He answered, Nero could touch and tune the harp well; but in government, sometimes he used to wind the pins too high, sometimes to let them down too low. | Жалок тот, кто ничего не желает и всего опасается; а ведь именно таков обычный удел монархов. Вознесенные превыше всех людей, они не имеют желаний и оттого томятся тоской; зато много воображают опасностей и страхов и оттого утрачивают ясность суждения. В этом одна из причин, почему, как говорит Писание, "сердце царей непроницаемо"[92]. Ибо множество тревог и отсутствие главного стремления, которому подчинялось бы все остальное, любое человеческое сердце делают непостижимым. Отсюда же проистекает и то, что государи зачастую придумывают себе желания и тешатся игрушками: один -- возведением зданий, другой -- учреждением ордена, кто -- задариванием любимца, кто -- достижениями в каком-либо искусстве или мастерстве. Так, Нерон играл на арфе, Домициан упражнялся в стрельбе из лука, Коммод -- в борьбе, Каракалла правил колесницей и тому подобное. Это может показаться невероятным тем, кому неизвестно, что "человека больше утешают и радуют мелкие дела, идущие успешно, нежели большое дело, в котором встретились препятствия". Мы видим также, что монархи, оказавшиеся вначале удачливыми завоевателями, но испытавшие затем поворот фортуны (ибо никто не может преуспевать бесконечно), становятся впоследствии суеверны и мрачны; так было с Александром Великим, с Диоклетианом, а на нашей памяти -- с Карлом V и другими; ибо тот, кто привык быстро двигаться вперед, вынужденный остановиться, становится немил сам себе и уже не тот, что раньше. Переходя к вопросу о том, каков наилучший характер правления, следует сказать, что это вещь редкая и соблюсти его трудно, ибо всякий порядок, и плохой и хороший, состоит из противоположностей. Но одно дело -- сочетать противоположности, а иное -- переходить от одной к другой. Весьма поучителен ответ Аполлония[93] Веспасиану. Веспасиан спросил о причинах падения Нерона, на что получил ответ: "Нерон хорошо умел играть на арфе и настраивать ее, но в делах правления он иногда чрезмерно натягивал струны, иногда же слишком ослаблял их". И действительно, ничто так не расшатывает власть, как колебания правительства и неожиданные, несвоевременные переходы от излишней суровости к чрезмерным послаблениям. |
| And certain it is, that nothing destroyeth authority so much, as the unequal and untimely interchange of power pressed too far, and relaxed too much. This is true, that the wisdom of all these latter times, in princes' affairs, is rather fine deliveries, and shiftings of dangers and mischiefs, when they are near, than solid and grounded courses to keep them aloof. But this is but to try masteries with fortune. And let men beware, how they neglect and suffer matter of trouble to be prepared for no man can forbid the spark, nor tell whence it may come. The difficulties in princes' business are many and great; but the greatest difficulty, is often in their own mind. For it is common with princes (saith Tacitus) to will contradictories, Sunt plerumque regum voluntates vehementes, et inter se contrari?. For it is the solecism of power, to think to command the end, and yet not to endure the mean. | Правда, в наше время мудрость монархов состоит, скорее, в том, чтобы удачно ускользать от опасностей и сторониться бед, когда они близко, нежели в расчетливом их предотвращении. Но это значит действовать наудачу и допускать опасный материал для мятежа. А если горючие вещества готовы, можно ли уберечься от искры или предсказать, откуда она возникнет? Тяготы монаршего сана многочисленны и велики, но самые большие из затруднений государя часто порождаются собственным его характером. Государям, как говорит Тацит, свойственны противоречивые желания: "Sunt plerumque regum voluntates vehementes, et inter se contrariae"[94]. Ведь обычное заблуждение власть имущих -- это думать, что можно достичь желаемой цели, отвергнув надлежащие средства. |
| Kings have to deal with their neighbors, their wives, their children, their prelates or clergy, their nobles, their second-nobles or gentlemen, their merchants, their commons, and their men of war; and from all these arise dangers, if care and circumspection be not used. | Монархам приходится иметь дело с соседними державами, со своими женами и детьми, с духовенством, знатью, дворянством второго ранга, или джентри, купечеством, простым народом и войском; и отовсюду им грозят опасности, избежать которых можно лишь величайшей осмотрительностью. |
| First for their neighbors; there can no general rule be given (for occasions are so variable), save one, which ever holdeth, which is, that princes do keep due sentinel, that none of their neighbors do ever grow so (by increase of territory, by embracing of trade, by approaches, or the like), as they become more able to annoy them, than they were. And this is generally the work of standing counsels, to foresee and to hinder it. During that triumvirate of kings, King Henry the Eighth of England, Francis the First King of France, and Charles the Fifth Emperor, there was such a watch kept, that none of the three could win a palm of ground, but the other two would straightways balance it, either by confederation, or, if need were, by a war; and would not in any wise take up peace at interest. And the like was done by that league (which Guicciardini saith was the security of Italy) made between Ferdinando King of Naples, Lorenzius Medici, and Ludovicus Sforza, potentates, the one of Florence, the other of Milan. Neither is the opinion of some of the Schoolmen, to be received, that a war cannot justly be made, but upon a precedent injury, or provocation. For there is no question, but a just fear of an imminent danger, though there be no blow given, is a lawful cause of a war. | Что касается отношений с соседями, здесь не может быть дано никаких общих правил (настолько бывают разнообразны случаи), кроме одного, всегда пригодного, а именно: государи должны следить, чтобы никто из соседей не становился опаснее, чем был раньше (ни путем увеличения своих владений, ни приближением ее к чужим границам, ни расширением торговли и т. п.). Предусмотреть это и этому воспрепятствовать является обычно делом постоянных государственных советов. Во времена триумвирата королей Генриха VIII Английского, Франциска I Французского и императора Карла V[95] за этим следили так тщательно, что стоило одному из троих завладеть хоть пядью земли, как оба других тотчас восстанавливали равновесно либо посредством союза, либо, если было необходимо, войной; и ни один не соглашался платить за мир с процентами. Нечто подобное делала и та Лига (по словам Гвиччардини, обеспечившая безопасность Италии), которую создали Фердинанд Неаполитанский и Лоренцо Медичи и Лодовико Сфорца, правители Флоренции и Милана[96]. Нельзя согласиться с мнением некоторых схоластиков, будто справедливая война возможна лишь как ответ на оскорбление или нападение[97]. Нет сомнения в том, что обоснованное опасение, хотя бы удар и не был нанесен, является законным поводом к войне. |
| For their wives; there are cruel examples of them. Livia is infamed, for the poisoning of her husband; Roxalana, Solyman's wife, was the destruction of that renowned prince, Sultan Mustapha, and otherwise troubled his house and succession; Edward the Second of England, his queen, had the principal hand in the deposing and murder of her husband. This kind of danger, is then to be feared chiefly, when the wives have plots, for the raising of their own children; or else that they be advoutresses. | Что касается государевых жен, то тут известны крайне жестокие примеры. Ливия покрыла себя позором, отравив своего супруга; Роксалана, жена Солимана, была причиной гибели славного султана Мустафы и нарушила порядок престолонаследия; жена Эдуарда II Английского была главной участницей низложения и убийства своего мужа[98]. Наиболее опасны, следовательно, те жены, которые составляют заговоры в пользу своих детей, или же те, которые имеют фаворитов. |
| For their children; the tragedies likewise of dangers from them, have been many. And generally, the entering of fathers into suspicion of their children, hath been ever unfortunate. The destruction of Mustapha (that we named before) was so fatal to Solyman's line, as the succession of the Turks, from Solyman until this day, is suspected to be untrue, and of strange blood; for that Selymus the Second, was thought to be suppositious. The destruction of Crispus, a young prince of rare towardness, by Constantinus the Great, his father, was in like manner fatal to his house; for both Constantinus and Constance, his sons, died violent deaths; and Constantius, his other son, did little better; who died indeed of sickness, but after that Julianus had taken arms against him. The destruction of Demetrius, son to Philip the Second of Macedon, turned upon the father, who died of repentance. And many like examples there are; but few or none, where the fathers had good by such distrust; except it were, where the sons were up in open arms against them; as was Selymus the First against Bajazet; and the three sons of Henry the Second, King of England. | Из-за детей также разыгралось немало кровавых трагедий; и обычно подозрения отцов, направленные против детей, бывали чреваты бедствиями. Убийство Мустафы, уже нами упоминавшееся, оказалось столь роковым для Солиманова рода, что и по сей день происхождение турецкой династии от Солимана считается сомнительным, ибо Селим II[99] был, как говорят, подменен в детстве. Убийство юного Криспа, царевича на редкость кроткого, по велению отца его, Константина Великого, также была роковой для царского дома, ибо два других его сына, Константин и Констант, погибли насильственной смертью; не лучшая судьба постигла последнего сына царя, Констанция, который, правда, скончался от болезни, но после того как Юлиан поднял против него оружие[100]. Убийство Деметрия, сына Филиппа II Македонского, обратилось против его отца, который умер от раскаяния[101]. Подобных примеров множество; но вряд ли когда-нибудь случалось, чтобы отцам пошла впрок такая подозрительность, -- кроме разве тех случаев, когда сыновья открыто выступали против них с оружием, как Селим I против Баязета или трое сыновей Генриха II Английского[102]. |
| For their prelates; when they are proud and great, there is also danger from them; as it was in the times of Anselmus, and Thomas Becket, Archbishops of Canterbury; who, with their croziers, did almost try it with the king's sword; and yet they had to deal with stout and haughty kings, William Rufus, Henry the First, and Henry the Second. | Надменные и могущественные прелаты также представляют опасность; так было с Ансельмом и Томасом Бекетом[103], архиепископами кентерберийскими, которые дерзнули помериться своими епископскими посохами с королевским мечом, хоть и имели дело с государями сурового и надменного нрава -- Вильгельмом Рыжим, Генрихом I и Генрихом II. |
| The danger is not from that state, but where it hath a dependence of foreign authority; or where the churchmen come in and are elected, not by the collation of the king, or particular patrons, but by the people. | Однако сословие это действительно опасно лишь тогда, когда оно зависит от чужеземной власти или же когда духовные лица получают пожалования не от короля или отдельных патронов, но от народа. |
| For their nobles; to keep them at a distance, it is not amiss; but to depress them, may make a king more absolute, but less safe; and less able to perform, any thing that he desires. I have noted it, in my History of King Henry the Seventh of England, who depressed his nobility; whereupon it came to pass, that his times were full of difficidties and troubles; for the nobility, though they continued loyal unto him, yet did they not co-operate with him in his business. So that in effect, he was fain to do all things himself. | Что касается высшего дворянства, то государю следует держать его на почтительном от себя расстоянии; однако подавление его хотя и усиливает абсолютную власть государя, но зато делает положение его менее прочным и лишает его возможности осуществлять многие свои замыслы. Это я отметил в моей истории Генриха VII Английского[104], угнетавшего свою знать, отчего в его царствование произошло много смут и возмущений, ибо знать, хотя и оставалась ему покорной, не помогала в его делах, так что ему поневоле приходилось делать все самому. |
| For their second-nobles; there is not much danger from them, being a body dispersed. They may sometimes discourse high, but that doth little hurt; besides, they are a counterpoise to the higher nobility, that they grow not too potent; and, lastly, being the most immediate in authority, with the common people, they do best temper popular commotions. | Что касается дворян второго ранга, то они вследствие своей разрозненности не представляют особой опасности. Порой они ведут дерзкие речи, но в этом нет еще большой беды; к тому же они составляют как бы противовес высшему дворянству, не давая ему слишком усилиться; и наконец, будучи поставлены непосредственно над простым народом, они всего лучше умеряют народные волнения. |
| For their merchants; they are vena porta; and if they flourish not, a kingdom may have good limbs, but will have empty veins, and nourish little. Taxes and imposts upon them, do seldom good to the king's revenue; for that that wins in the hundred, he leeseth in the shire; the particular rates being increased, but the total bulk of trading, rather decreased. | Что до купечества, то это есть vena porta[105] политического тела: когда оно не процветает, государство может иметь хорошо сформированные члены, но крови в его сосудах будет мало и питания недостаточно. Налоги и пошлины на торговлю редко бывают выгодны королевской казне, ибо то, что она соберет по округу, она потеряет по графству; налог на то или другое возрастет, общий же объем торговли, скорее всего, сократится. |
| For their commons; there is little danger from them, except it be, where they have great and potent heads; or where you meddle with the point of religion, or their customs, or means of life. | Что касается простого народа, то он опасен лишь в двух случаях: когда имеет выдающегося и могущественного вождя или когда задеты его верования, обычаи или средства к существованию. |
| For their men of war; it is a dangerous state, where they live and remain in a body, and are used to donatives; whereof we see examples in the janizaries, and pretorian bands of Rome; but trainings of men, and arming them in several places, and under several commanders, and without donatives, are things of defence, and no danger. | Что же касается войска, то оно опасно, если содержать его крупными частями и приучать к наградам; примеры тому -- янычары и преторианская гвардия Рима[106]. Однако, если обучать и содержать войска в различных местах, подчинив их нескольким военачальникам и не давая подачек, это служит делу обороны и опасности не представляет. |
| Princes are like to heavenly bodies, which cause good or evil times; and which have much veneration, but no rest. All precepts concerning kings, are in effect comprehended in those two remembrances: memento quod es homo; and memento quod es Deus, or vice Dei: the one bridleth their power, and the other their will. | Государи подобны небесным светилам, от расположения которых зависят хорошие или дурные времена; им много почестей, но нет покоя. Все наставления монархам заключены в следующих двух предостережениях: "Memento quod es homo" и "memento quod es deus" или "vice dei"[107], из коих одно обуздывает их власть, другое -- их волю. |
